"Танец Арлекина" - читать интересную книгу автора (Арден Том)

ГЛАВА 48 ПЯТЬ КРИСТАЛЛОВ

Умбекку теперь не покидало ощущение счастья.

Стройный хор голосов звучал на фоне солидного баса органа. Музыка, молящая, но торжественная — эта звучная музыка, казалось, поднималась из бездонных глубин, чтобы приподнять и донести голос поющих до небес. Мелодия лилась и мчалась к самой Вечности.

Умбекка стояла, расправив плечи, в своем лучшем креповом платье и держала перед собой канторат — сборник молитвенных песнопений. Умбекка обожала эту небольшую книгу, гордилась ее кожаным переплетом, где в круге Агониса были вписаны ее инициалы. Ей даже не нужно было смотреть на ароматно пахнущие страницы с мелким шрифтом.

Слова эти возвращали Умбекку в детство, вместе с ними наплывали воспоминания, как они с Руанной, в одинаковых кружевных платьицах, были как «две горошинки из одного стручка», «эти славные девчушки Ренч». О, как она веровала тогда, стоя рядом с матерью в Большом храме, какие восхитительные, торжественные звуки переполняли ее душу, как они царили в громадном храме, как звали к славе бога Агониса.

Умбекка бросила взгляд на витражное окно вверху, над алтарем. Увидела потрескавшиеся оконные переплеты, но тут же подумала о том, что не долго им уже оставаться такими. Скоро тут все починят. Ирионский храм уже начал обретать былое величие. Глаза Умбекки затуманились слезами. Беспощадный свет сезона Агониса, проникая сквозь разноцветные стекла, смягчался, становился милосерднее.

Джем стоял на костылях рядом с теткой. Он не без труда удерживался на ногах, но отказался садиться, когда все стояли. Он еще плохо помнил слова песнопений и даже по канторату плохо ориентировался — терял нужные строчки. В таких случаях он поступал просто: открывал и закрывал рот, а сам в это время осматривал храм.

Со времени прихода в деревню синемундирников для Джема это было пятое по счету посещение храма, и произошедшие здесь перемены изумили юношу. В храме было чисто и светло. Заросли плюща и паутина исчезли, стены кто-то заботливо выдраил добела. Своды зала и портика подперли обструганными столбами. Тетка с гордостью сообщила Джему, что за работу здесь уже принялись лучшие агондонские мастера.

Взгляд Джема устремился к алтарю, за тяжелый, огромный круг Агониса, за каменную кафедру, взметнувшуюся над прихожанами. На кафедре лежала раскрытая книга, приготовленная для капеллана. Джем посмотрел выше, еще выше, выше витражного окна, изображавшего сцену Пророчества… на своды потолка…

Юноше стало страшно. Он закачался.

— Джем! — прошипела тетка.

Последнее песнопение было из «Песен Победы», где говорилось не только о том, что вера агонистов — самая истинная, но и то, что со временем она распространится по всему миру.

«Зелень травы»? О чем это они поют? Уж не о деревенской ли лужайке?

Возглавлял хор прихожан бледный молодой офицер в синем мундире с наметившейся лысиной — взявший на себя роль регента при проповеднике Эй Фивале. Когда песнопения были допеты, а прихожане расселись по скамьям, капеллан — который, похоже, пока предпочитал называться капелланом — взошел на кафедру. Поверх его обычного черного костюма на нем была небесно-синяя мантия с длинными просторными рукавами. На голове у него красовалась какая-то замысловатая шляпа.

Прихожане застыли в благоговейном молчании, не сводя глаз с капеллана. Капеллан обвел взглядом лица прихожан, уже знакомые ему. На передних скамьях сидели самые уважаемые жители Ириона — госпожа Ренч и юноша-калека, офицеры и их дамы. Середину занимали слуги и торговцы, а на задних скамьях разместились крестьяне — бедно одетые, но все же чистые — и простые солдаты. По обе стороны от алтаря и у дверей стояли стражники со штыками наготове.

Командор на службу не пришел.

Эй Фиваль заглянул в «Эль-Орокон», перевернул розоватую страницу и прокашлялся.

Он начал читать отрывок.

Отрывок оказался одним из его любимых:

«Ибо каждый из кристаллов был неописуемо красив, но тот кристалл, что подал бог Орок своему младшему сыну, был красивее всех».

(Орокон, «Расцв. » II. 36/25—6)

Сначала капеллан произнес эти строки тихо, почти шепотом, затем повторил, запрокинув голову назад — звучно, гортанно, подобно звуку органа.

Теперь следовало истолковать отрывок.

— Женщины и мужчины Ириона, — начал капеллан. — Написано, что Орок, отец всех богов, во времена начала Эпохи Расцвета, когда боги еще жили среди людей в подлунном мире и мир этот еще не был разделен на части, как теперь, и как должен быть разделен в Эпоху Искупления, а был един и купался в лучах священного света…

Эй Фиваль поглубже вздохнул.

— Написано, что умирающий бог Орок подарил каждому из своих детей по земле и по кристаллу, в котором заключалась сила этой земли.

Эй Фиваль вздохнул еще глубже. Задумался. Устремил взгляд к сводам купола. Капеллан уже давно уяснил для себя, что одним из лучших методов толкования является такой: выдернуть из отрывка одно слово и всячески его препарировать. Сегодня он решил прибегнуть именно к этому методу.

На каком слове остановиться? На слове «кристалл» или на слове «земля»?

— Кристалл… — торжественно произнес Эй Фиваль. — Но когда мы говорим «кристалл», что мы имеем в виду? Это одна из многих и многих загадок «Эль-Орокона». Это тайна, о которой мы должны думать долго и непрестанно.

Джему казалось, что, когда он говорит слово «кристалл», он имеет в виду именно кристалл, а не что-то другое и вся загадочность сводится к тому, чтобы разгадать, почему капеллан находит здесь какую-то загадку.

Но Джем был всего-навсего невежественным мальчишкой.

— Что ж… — продолжал вещать Эй Фиваль, — для нас с вами… — будь он в Агондоне, он бы здесь сказал «для черни», но решил, что здесь лучше от такой формулировки воздержаться. — Что ж, для нас с вами слово «кристалл» означает вполне ясный и определенный образ. И что же, зададимся вопросом, что это за образ?

Вероятно, для кого-то это нечто связанное с ювелирным искусством. — Капеллан устремил испытующий взор на передние скамьи. — Не сомневаюсь, кое-кто из дам, стоило мне произнести слово «кристалл», живо представили себе брошку с кристаллом, или ожерелье из кристаллов, или сережки.

Прихожане зашептались.

— Но я не думаю, что умирающий бог Орок подарил своей дочери Джавандре новую брошку с камнем цвета морской волны в серебряной оправе, а вы как думаете? Или вам кажется, что Виане он преподнес пару серег из темного янтаря? О нет, нет! Я так не думаю!

Но что же в таком случае это значит? Как следует это понимать — что бог роздал своим детям по кристаллу. Некоторые путают кристаллы и хрусталь и думают, что это посуда из тонкого узорчатого стекла. Гм? Вероятно, кому-то из офицеров при слове «хрусталь» на память придет чудесный хрустальный бокал с инициалами какой-нибудь агондонской красавицы.

Послышались сдавленные смешки.

— Но я не думаю, что умирающий бог Орок роздал своим детям по хрустальному бокалу. Со своей монограммой.

Ну а некоторые — я сейчас говорю о тех, что сидят на задних скамьях, — да-да, наши братья и сестры, я обращаюсь к вам… вы, возможно, сейчас вспоминаете ваганские ярмарки, где вам довелось побывать — о, только не надо этого так стыдиться и отрицать это, — все мы раз или два в жизни предавались подобным низменным развлечениям. Ну-ну! Все мы любопытны, верно? Вам ли этого не знать. Да, это глупо, но вы ничего не можете с собой поделать. Любопытство — это оно тянет нас, словно за веревочку, и приводит — куда же оно нас приводит? А приводит оно нас к шатру старухи предсказательницы. И что же она нам обещает? Она обещает нам, что предскажет наше будущее.

Но где же она видит наше будущее? Чем она для этого пользуется? Она глядит в магический кристалл или в хрустальный шар, верно? Об этом ведь вы подумали, братья и сестры наши в последних рядах? Я угадал? Вы так и подумали: «О, это был бы замечательный подарок для детей бога Орока! Я бы от такого подарочка не отказался!»

Эй Фиваль сочувственно кивнул, глаза его лучились, а прихожане от души смеялись. Наконец смех утих. Все шло хорошо. Улыбка соскользнула с губ Фиваля, лицо его стало серьезным.

— Друзья мои, моя паства… давайте задумаемся. Давайте задумаемся как следует о тех кристаллах, что роздал своим детям умирающий бог. Ибо, в конце концов, чем мог одарить Орок своих детей, кроме любви. Ведь он отдал им свою любовь, верно? И кому же, я спрашиваю, он отдал самую великую свою любовь?

Взгляд капеллана прошелся по рядам прихожан справа налево так, словно он искал и ждал ответа. В глазах некоторых крестьян он увидел нечто подобное страху. Нет, сегодня никакой беседы не будет. Пройдет еще луна-другая, и каждому, даже самому тупому крестьянину станет ясно, что на вопросы, заданные с кафедры, с кафедры и отвечают.

Ответ упал зерном в благодарную тишину.

— Агонису! Агонису он отдал самую свою великую любовь. Задумайтесь, друзья мои, о том, как это важно. Ибо все мы и каждый из нас — дети Агониса. Нет, мы не дети его плоть от плоти, ибо написано, что мы — народы более низкого сословия, но мы дети его заботы! Дети его милосердия! Дети его любви! Задумайтесь же хорошенько, друзья мои, о том, какая нас всех ожидает судьба!

За словами капеллана явно таилось что-то большее, но Джем к этому мгновению перестал слушать проповедь. Он нахмурился. Похоже, капеллан хотел сказать, что раз бог Агонис — самый лучший из богов, то и агонисты — самые лучшие из людей. И что они должны позаботиться о том, чтобы об этом узнали все.

Но что-то было еще.

А может, и не было.

Джем не был до конца уверен. Думал он только о кристаллах, но капеллан и тут все спутал.

После литаний и последних песнопений прихожанам полагалось подойти к капеллану и пожать ему руку. Люди низкого сословия, естественно, должны были совершить этот обряд поскорее, потупив взор, а вот с людьми рангом повыше капеллан имел обыкновение обмениваться любезностями.

— О любезная госпожа! — капеллан взял Умбекку за руки и не выпускал их из своих пальцев все время, пока разговаривал с ней. Толстуха и ее племянник-калека были последними прихожанами, задержавшимися под колоннами портика. Джем смотрел на заснеженное кладбище. Эй Фиваль, многозначительно приподняв бровь, наклонился к Умбекке.

— Вид у вас, сударыня, я бы сказал, весьма одухотворенный.

— О капеллан, конечно, а как же иначе! Ваша проповедь — истинный шедевр. Вы возродили меня любовью к богу Агонису. Редко кому удавалось пробудить во мне такие чувства.

— О любезная госпожа, эта, безусловно, большая победа, но подозреваю, что у вашего душевного подъема есть и другая причина, поважнее? Вероятно, причина более… приземленная?

— Вы оскорбляете меня, капеллан. Что вы имеете в виду?

— Я имел в виду, любезная госпожа, некий бал… А дата бала действительно приближалась.

— Капеллан, ну что вы такое говорите! Я, безусловно, готова исполнить мой долг перед здешним обществом, но ведь это всего лишь часть моего долга перед богом Агонисом.

— Ну, естественно, любезная госпожа, естественно! А я разве хоть слово сказал иначе?

Последние прихожане исчезли за кладбищенской стеной.

— Капеллан, — проговорил Джем. — А где кристаллы?

— Прошу прощения?

Капеллан никак не ожидал, что юноша-калека вмешается в их разговор. Лоб Джема был наморщен так, словно юноша решал какую-то трудную задачу. Вероятно, вопрос сорвался с его губ непроизвольно.

Такое никогда не нравилось капеллану.

— Кристаллы Орока, — уточнил Джем. — Где они?

— О Джем, — воскликнула Умбекка. — Ты не понял ни слова из того, о чем говорил капеллан!