"Охота на героя" - читать интересную книгу автора (Аренев Владимир)

Глава четырнадцатая

Человек с лицом гипсовой маски торжествовал. Еще недавно ему казалось, что все замыслы рушатся, — и вот катастрофа предотвращена!

Он отошел от стола, на котором был закреплен большой старый лист ватмана, и опустился в свое любимое кресло.

Итак… итак… обстоятельства складываются наилучшим образом. Черный Искатель смерти вот уже три месяца как находится в плену у главаря ловчего отряда горных гномов. Что же касается молодого альва по имени Ренкр, сегодня человек с лицом гипсовой маски убедился и в его смерти. Он отследил с помощью карты, выпавшей из распотрошенного вьюка, меганевру, которая как раз отыскала себе супруга. Насекомые диковинной статуей застыли в прибрежных зарослях; невдалеке квакало и ворчало болото, которое должно было стать колыбелью для новорожденных стрекозят. А на земле валялись растерзанные тюки, принадлежавшие ранее альву. Выходит, сам он мертв, иначе обязательно развьючил бы насекомое, прежде чем отпустить.

Что ж, значит, все в порядке.

Человек откинулся в кресле, закрыл глаза и улыбнулся краешком рта.

Отлично!

Жизнь продолжалась.

Узник в камере, что располагалась справа по коридору, снова захохотал. Он хохотал так вот уже вторую неделю, а до этого все умолял старого Варна, хранителя тюремных подземелий, освободить его. Властелин, разумеется, никогда даже не допускал подобной мысли в свою старую плешивую голову. Еще никто, попавший в его каменное царство с вечно капающей с потолков водой, — никто никогда не возвращался на волю!.. — кроме Черного, но даже и иномирянин снова оказался здесь. Кое-кому хотелось верить, что теперь-то уж — насовсем, хотя сам бессмертный так не считал.

Его тело прибили к стене толстыми металлическими гвоздями с широкими шляпками, заостренными по краям, так что при любом движении они резали кожу. Варн почти не кормил его, прекрасно зная, что уж этот-то пленник с голодухи не помрет.

Никогда.

Это слово пульсировало в сознании узника, как огромное палящее солнце.

Никогда не вырваться отсюда. Вечно висеть на цепях, изнывая от голода.

Бессмертный предпочитал по-другому использовать свое «никогда». Никогда не сдаваться. Ждать. И верить. Жаль только, что времени у Черного было маловато — где-то там, наверху, остались еще незавершенные дела, требующие его участия.

Но выше головы не прыгнешь. И поэтому он ждал, черпая откуда-то новые силы, чтобы терпеть.

В соседней камере снова раздался дикий звериный хохот.

Эльтдон откинул со лба прядь влажных волос и в очередной раз воззвал к Создателю, умоляя прекратить это невыносимо долгое странствие. Ничего, разумеется, не изменилось. Стрекоза стремительно летела над морем — вот уже которую неделю над все тем же неизменным и нескончаемым морем. Астролог устало вздохнул и закрыл глаза.

Граттон (так звали гнома-меганеврера) умело правил насекомым и изредка выкрикивал десятистрочные тэнгары — белые стихи, считавшиеся вершиной гномьей поэзии. Часть тэнгаров летун сочинил сам, часть — выучил на память из книжицы, что обнаружилась в его дорожной суме. Граттон, как выяснилось в первые же дни путешествия, был непризнанным поэтом, а в армию пошел только потому, что на этом настояла мама, занимавшая в дэноге (то бишь клане), к которому принадлежал Граттон, очень высокое положение. Подчинившись родительскому произволу, меганеврер не оставил надежды прославиться на литературной ниве и потому всякую свободную минуту либо посвящал изучению культурных сокровищ, созданных его предшественниками, либо силился сам сотворить нечто стоящее. К сожалению Граттона, как раз свободных минут за последние несколько ткарнов у него было очень и очень мало, поэтому в неожиданно выпавшую возможность избавиться от обрыдлой профессии он вцепился клещом. Пожалуй, из всей троицы — Эльтдона, гнома и стрекозы — именно гном получал самое большое удовольствие от путешествия. Граттону уже удалось настрочить целый ворох тэнгаров собственного сочинения, и теперь летун проверял их на своем нечаянном пассажире.

«Еще чуть-чуть — и я его убью», — подумал Эльтдон. Он мысленно окинул весь тот путь, который они преодолели, и содрогнулся.

На то, чтобы добраться до побережья, у них ушло около двух недель. Потом еще около двух месяцев они летели вдоль берега. Граттон делал все возможное, но стрекоза, как казалось эльфу, летела недостаточно быстро. По крайней мере, его мысли неслись значительно быстрее.

Потом они покинули землю — теперь приходилось лететь еще медленнее, чем раньше. Часто Граттон заставлял насекомое зависать над самой поверхностью моря и, закидывая удочку, ловил рыбу. Эльтдон очень переживал, что им приходится задерживаться, но ничего поделать было нельзя. И, кроме всего прочего, эльф страшно волновался за стрекозу — как она выдержит этот перелет, ведь на нее-то возлагалась огромная нагрузка. Граттон, как мог, успокаивал астролога, но было заметно, что гном и сам волнуется.

Ели то, что удавалось поймать. Меганевра тоже в основном питалась рыбой, выловленной и подаваемой ей хозяевами на длинном шесте — тарре, да еще изредка схватывала выскакивающих из воды рыб-летучек. Дабы давать отдых крыльям, стрекоза иногда прекращала яростно взбивать ими воздух и пыталась парить.

Больше всего Граттон опасался шторма. Как он однажды признался Эльтдону, сильный шторм просто швырнет насекомое с пассажирами в волны, а уж там-то найдутся охотники полакомиться диковинным угощением. Астролог промолчал, но на ум ему внезапно пришла эльфийская поговорка: «Не говори „лихо“, а то отзовется».

Горизонт на востоке очертился слабой серой полосой. Эльф молча тронул гнома за локоть и указал рукой туда, где появилась эта полоска. Летун посмотрел, рывком обернулся и проорал, перекрикивая гул ветра: «Сколько нам еще до земли по твоим подсчетам?»

Каждую ночь астролог всматривался в звездные огоньки на черном бархате неба и пытался определить расстояние до Срединного континента. Вчера ему показалось, что послезавтра, то бишь уже завтра, они будут у берегов. Дай-то Создатель!

Серая полоса расширялась, наливаясь грозной силой.

— Полдня! — прокричал эльф. — Что это?

— Шторм, — не оборачиваясь ответил Граттон.

— Уйдем?

— Не знаю, — махнул рукой гном. — Всяко может статься.

Он начал заворачивать стрекозу, и теперь полоска виднелась за их спинами, а Эльтдону приходилось оборачиваться, чтобы рассмотреть ее. Он и оборачивался, пока края этой мрачной ленты не разрослись, появившись с обоих боков и перекрашивая небо в серый цвет.

Когда весь небосвод из бело-голубого стал пепельным, а потом — черным, эльф понял, что от бури им не уйти. Просто не успеют они долететь до желанного берега, бесстрастно ждущего где-то недалеко, примерно в часе лета

— в часе, которого у путешественников уже не оставалось.

Злорадным смехом пророкотал гром, роняя первые капли дождя. Стрекоза вздрогнула и, повинуясь инстинкту, начала снижаться к воде.

Еще минут пятнадцать она пыталась удерживать высоту, но все новые и новые капли нещадно молотили по перепончатым крыльям. Граттон, стараясь максимально уменьшить вес груза, принялся сбрасывать за борт почти все, что у них было. Тюки с продовольствием, лекарствами, одеждой падали в бушующие, налившиеся злобной тьмой волны; один развязался, и книжка тэнгаров поплыла белым мотыльком, чтобы вскорости пойти ко дну. Меганеврер проводил ее взглядом и отчаянно выругался, продолжая сбрасывать вещи.

Это помогло, но ненадолго. Тогда Граттон обернулся к эльфу и прокричал сквозь усиливающийся шум ветра:

— Ты помнишь, как ее посадить?

— Да, — ответил Эльтдон. — А что?..

Гном сунул тарр ему в руки, выхватил нож, полоснул по веревкам, привязывавшим Граттона к насекомому, и спрыгнул в воду:

— Встретимся на берегу!

Астролог дернулся, чтобы остановить стрекозу, повернуть назад и подобрать летуна, но та, внезапно освободившись от лишнего груза, почти восстановила прежние высоту и скорость. Возвращаться было поздно. Только в ушах эхом, волнами билось: «…на берегу, берегу, берегу…»

На сей раз меганевра держалась долго, но непогода оказалась сильней.

Намного. Мощный порыв ветра швырнул насекомое в волны, и оно распласталось на поверхности, раскинув полупрозрачные крылья и бесцельно ударяя ими по воде. Эльтдону очень не хотелось покидать меганевру и плыть дальше самому, но он понимал, что каждое движение стрекозы лишь привлекает все больше внимания со стороны морских хищников, встречи с которыми эльф отнюдь не жаждал.

Он разрезал веревки, стянул с себя одежду, оставив только нижнее белье, нож и тарр, достаточно легкий и острый, чтобы им можно было при необходимости отбиваться от каких-нибудь тварей… если от этих тварей вообще возможно будет отбиться.

Эльтдон уже успел отплыть довольно далеко, когда стрекоза сзади заплескалась особенно сильно — астролог обернулся. Рассекая волны спинным плавником, к насекомому приближалась громадная акула. Если бы она раскрыла пасть, то самый высокий эльф смог бы встать там в полный рост и острые зубы рыбины даже не задели бы его волос. Тварь влажно поблескивала темной, как грозовое небо, шкурой и неспешно подбиралась к жертве. Потом вдруг акула рванула вперед, буквально пролетев оставшееся до стрекозы расстояние, и, перевернувшись на спину, просто проглотила меганевру. И — нырнула, взметнув к небесам остроконечный серп хвостового плавника.

Волна, пущенная рыбиной, медленно вздыбилась и ринулась к Эльтдону. Его накрыло полупрозрачной зеленоватой крышкой морского сундука и рвануло куда-то вниз, потом вверх, потом — снова вниз и так швыряло, пока он не потерял сознание.

В голове зажглись и погасли звезды.

«Вот так вот, — с горечью подумал Одмассэн. — И верь после этого мудрецам, пусть даже и всезнающим. Как же, „двадцать лет“! Держи карман шире! Слава Создателю, хоть один ткарн таки не появлялись. Эх, да лучше б им и вовсе не пропадать, тварям поганым, чем пропасть и возникнуть сейчас такими».

Вот уже ткарн, как льдистые змеи снова, вопреки обещаниям усопшего Ворнхольда, появились у селения. Но теперь они стали вдвое свирепей, чем раньше.

А недавно выяснилось, что это не единственное их отличие от прежних тварей.

Горяне всегда ждали Теплыня как избавления, как отдушины. Ждали они его и в этот ткарн. Дождались.

Змеи и не думали отправляться наверх и залегать в спячку. Их не пугала жара, пресмыкающиеся просто перелиняли и продолжали преспокойно охотиться на альвов. Вот так-то! Вот и верь после этого мудрецам…

Уже смеркалось, и Одинокий, как обычно, обходил входы, проверяя, все ли в порядке у стражников. Около одной из дверей Одмассэн повстречал девушку ткарнов двадцати, которая оживленно переговаривалась с пожилой седой женщиной, судя по всему — ее матерью: тот же курносый нос, большие темные глаза, тонкогубый рот и ямочки на щеках.

— Что стряслось? — спросил вэйлорн, подозвав к себе стражника.

— Беда, — ответил тот. — Сын этой женщины, брат девушки ушел днем из селения. И до сих пор не вернулся.

Женщина, видимо, была в чем-то не согласна с дочерью. Оттолкнув ее, она направилась к дверце выхода, уже запертой воинами на два мощных засова.

— Стой! — окликнул Одмассэн. — Как тебя зовут?

— Кирра. Кирра меня зовут. А с тех пор, как два ткарна назад ты увел моего мужа бороться со змеями, посуливши вечное от них избавление, — она окинула вэйлорна взглядом, полным злости и отчаяния, — с тех пор к моему имени прибавилось еще одно. Теперь я Кирра Вдовая.

— Как зовут мальчика? — Одмассэн знал, что в его голосе она не услышит ничего из накопившегося в душе вэйлорна. Просто потому что, как казалось Одинокому, там уже давно пусто.

— Хилгод, — с вызовом ответила женщина. — Как отца.

— Хорошее имя, — кивнул вэйлорн. — Иди спать и уведи с собой дочь. Завтра я отправлюсь на поиски — мальчик, вероятно, заблудился.

— Завтра? — прошипела она. — А ты не боишься, что завтра может оказаться слишком поздно?

— Боюсь, — признался Одмассэн. — Но сейчас его все равно не сыскать. Иди домой и успокой дочь. Она-то у тебя здесь, и ты нужна ей.

— Надолго ли? — с горечью спросила Вдовая, обнимая девушку. — Когда-нибудь ты захочешь и ее отобрать у меня, не так ли, вэйлорн? Молчишь? Молчи. И знай — ее я тебе никогда не отдам. Слышишь?! Никогда!

Девушка обняла мать за плечи и увела ее, водночасье присмиревшую и постаревшую.

Одинокий подошел к решетке, закрывавшей вход, и прислонился лбом к холодному металлу. Снаружи метался ветер, в своем величественном безумии хаотично швыряя и кружа снежную пыль. Где-то там был неизвестный Хилгод, где-то там, среди темных сугробов и острых камней, где-то…

Вдруг вдали вспыхнул и замигал кроваво-красный огонек, как будто там билось чье-то сердце и он вспыхивал в такт биению.

Одмассэн молча стал снимать засовы с ворот.

Он был.

Осознание этого пришло к нему неожиданно. Как… удар беспощадной секиры, отсекшей его от самого себя, а потом убившей его большую часть.

Но теперь он был не просто он. Теперь в нем находился кто-то еще (или он находился в ком-то еще — все зависело от того, кем именно он был).

Со всех сторон давил холод, но в нем пульсировало тепло. Его тепло, только недавно обретенное вместе со второй сущностью, вошедшей в него. Странная сущность. Она хотела вернуться в тот дикий холод снаружи и не лежать, уютно устроившись в удобном углублении, а ползти куда-то. Глупо.

Но сущность была настойчива. Это надоело ему, и он стал бороться, пытаясь подчинить ее своей воле и растрачивая столько драгоценного тепла и света.

И хотя сущность была сильна в своих стремлениях, он-то оставался здесь хозяином.

И он побеждал.

Ранним утром Одмассэн спешил по коридорам селения к пещере Кирры Вдовой. И все пытался припомнить, кого же напоминает ему лицо полуобмерзшего альва, найденного ими вчера вечером. Вернее, нашел-то незнакомца как раз Хилгод — двенадцатиткарный паренек с черными курчавыми волосами и огромными глазами, явно доставшимися ему от матери. Вообще было неясно, как мальцу удалось одному выбраться из селения, и Одинокий пообещал себе самым серьезным образом с этим разобраться и строго наказать виновных. Но, как бы то ни было, Хилгод оказался снаружи и случайно наткнулся на тело молодого парня, уже почти присыпанное снегом. Возвращаться в селение за помощью мальчик не решился, так как боялся из-за пороши не найти потом дороги к пострадавшему. А тащить парня на себе Хилгод не смог бы. И он не придумал ничего лучшего, как лечь сверху на окоченевшего и не подававшего признаков жизни незнакомца и попытаться его согреть, надеясь, что их найдут.

Наступила ночь, а помощь все не приходила. Мальчик уже совсем отчаялся, когда вдруг заметил, как из-под лежащего лицом вниз незнакомца пробивается мерное алое сияние, пульсирующее в такт биению Хилгодова сердца. Он ужасно перепугался, но потом успокоился.

А вскоре появился вэйлорн со стражниками.

Они отнесли пострадавшего к Вдовой, как она сама того потребовала. Одмассэн не противился: в конце концов, кому-то же нужно ухаживать за обмерзшим, так почему бы и не Кирре. Опять-таки мальчонка тоже хотел, чтобы дивного незнакомца оставили у них, и обещал помочь взрослым выхаживать его.

Собственно, поначалу слово «выхаживать» вызывало у Одмассэна сомнения. То, что он и стражники принесли вчера в селение, скорее можно было бы назвать трупом, чем живым телом. Но отчаянные хлопоты Кирры (которая, между прочим, славилась как хорошая лекарка), ее дочери Хиинит и Хилгода вроде бы возродили хоть надежду на то, что пострадавший выживет. Дай-то Создатель.

Одмассэн постучал камешком о стену у входа, дождался скрипучего: «Входите», — и прошел в пещеру Вдовой.

Справа у стены, рядом с очагом, стояла кровать незнакомца, и около нее суетились обе женщины. На появление вэйлорна они отозвались рассеянными кивками, зато мальчишка, выбежавший из соседней пещеры, подлетел к нему и затараторил:

— Дядя Одмассэн! Он! У него камень на шее перестал пульсировать. Вот. А сам он ожил, сегодня утром глаза открыл, посмотрел на Хиинит и как застонет: «Виниэль, Виниэль!» И — бац! — опять в обморок. Вот!

Одинокий посмотрел в большие темные глаза, уставившиеся на «дядю» чуть ли не с обожанием, и подумал, что где-то уже слышал это имя — Виниэль. Вот только где, где?..

Да-а, ткарны ведь не снежинки, они уносят с собой многое, но главное — память. Еще вчера ты помнил, как выглядела девчонка, из-за которой у тебя впервые по-другому забилось сердце, а уже сегодня не то что лицо — даже имя ее позабыл. Вот так-то.

Он подошел к постели и посмотрел на парня. Змея в ребро! Ну и досталось бедняге. Руки и ноги обморожены, живот ободран так, будто парень долго полз на нем, прежде чем упасть. Лицо заросло густой бородой, а на голове — растрепанная копна волос. И желудок, судя по всему, давненько не принимал в себя ничего по-настоящему значительного. Но ничего. Они тут живо поставят его на ноги, женщины это умеют. Ладно. Вот придет в себя, тогда и поговорим. А нынче пускай спит, сил набирается.

Одмассэн молча вышел. Мать и дочь даже не заметили этого — хлопотали у кровати незнакомца.

«Но все-таки где же я его видел? — мучительно пытался вспомнить Одинокий. — Где?»

Было холодно, мокро, а в рот набился песок и не давал дышать. Эльтдон разлепил веки и с запозданием понял, что песок набился не только в рот, но и в другие места, вот, например, в глаза. Он выругался самым непристойным для воспитанного эльфа образом и потянулся руками к лицу, чтобы стереть песок. Но вовремя успел остановиться и сжать ладонь в кулак. Так и есть! Рука тоже была вся в песке.

Где-то сзади шелестел прибой, и астролог отполз туда в надежде вымыть руки и лицо. Вода оказалась грязной, в ней плавали какие-то щепки, листья и тушки мелких насекомых — результаты прошедшей бури. Эльтдон умылся (он знал, что скоро морская соль начнет досаждать и потребуется смыть ее пресной водой, но пока предпочитал не задумываться об этом) и огляделся. Песчаный пляж шириной примерно в двадцать шагов сменялся невысоким кустарником, который в свою очередь уступал место деревьям, образующим довольно-таки густую чащобу.

Неплохо.

Потом он учинил осмотр своей экипировке. Нож и нижнее белье остались при нем, а вот тарр куда-то исчез. Эльтдон философски пожал плечами: астролога больше бы огорчило, если б вместо тарра пропал он сам.

Делать было нечего — эльф отправился вдоль берега, надеясь найти пусть даже малюсенький, но пресноводный ручеек, впадающий в море.

Судьба сегодня, похоже, пребывала в благодушном настроении, и поэтому через некоторое время мечта астролога исполнилась. Да еще как! Прямо перед ним в море вливалась река и, судя по всему, отнюдь не из маленьких. Ее противоположный берег весело зеленел вдали неширокой полоской. А на пляже у моря лежал тарр. Эльтдон просто ошалел от такой удачи.

И чуть было не поплатился за это.

Когда он с тарром в руках шел по прибрежному песку, омываемому набегавшими волнами, лишь испуганно метнувшаяся в сторону рыбка спасла эльфа. Благодаря ей он успел отпрыгнуть подальше от воды, удобнее перехватывая тарр, и увидел огромные клешни, звонко клацнувшие в том месте, где только что стоял, — а мгновением позже рассмотрел и их владельца — огромного прибрежного ракоскорпиона, достигавшего в длину едва ли не двух метров. Членистоногое лежало, зарывшись в желтый, как и его панцирь, песок, и только глаза напряженно следили за окружающим. Вначале Эльтдон хотел оставить хищника в покое, но тут в его раздумья вмешался желудок, громко пробурчавший, что голод, между прочим, не тетка. И даже не дядька.

Тарр меганевреров представлял собой сверхпрочную и очень легкую длинную, тонкую палку. На одном конце она заканчивалась полумесяцем, рожки которого выгибались наружу, а на другом — копьеподобным острием. Эльтдон, особо не раздумывая, выбрал копье — уж он-то за свою долгую неспокойную жизнь узнал, как можно справиться с ракоскорпионом. Острие вошло точно между головным сегментом и следующим за ним члеником тела и, судя по тому, что тварь дернулась только один раз, а потом обреченно затихла, перебило нервную цепочку. Эльтдон понадежнее насадил тушу на тарр и отволок подальше от воды. Потом другим концом перерезал еще шевелившиеся клешни и отхватил шипастый хвост. Так, на всякий случай. Он видывал эльфов, пренебрегших этим и поплатившихся за беспечность. Как правило, они оставались калеками на всю жизнь.

Разумеется, было бы шикарно, если б ракоскорпиона удалось поджарить, но сейчас это не представлялось возможным. Астролог раскроил тушу. Он постарался наестся впрок, и отнюдь не из жадности. Во-первых, мясо ракоскорпиона очень быстро портилось, а во-вторых, его запах должен был привлечь окрестных любителей поохотиться или попировать на трупах. Ни с теми ни с другими Эльтдон не имел желания встречаться.

Он запил сладковатое мясо водой из речки и пошел вдоль берега вверх по течению, отдаляясь от моря и углубляясь в лес. За едой у эльфа имелось достаточно времени, чтобы составить себе план дальнейших действий. Он и составил.

Эльтдон решил искать ближайшее поселение разумных существ. Там он надеялся узнать, где именно находится, а также раздобыть хоть какую-нибудь одежду. А где могут селиться разумные существа, как не у реки?

Опираясь на тарр и раздвигая рукой ветви, эльф пробирался сквозь чащу, напряженный, как туго сжатая пружина. Он знал, сколько разных опасностей скрывается здесь, в этих влажных зарослях с огромными, в ладонь, а то и больше, плотными листьями самых немыслимых оттенков зеленого.

Глаза, наблюдавшие за ним сквозь просветы в листве, сразу отметили опытность одинокого путешественника. И копыта, неслышно ступая по траве, понесли их обладателя вслед за эльфом, но на некотором расстоянии. До тех пор, пока он не решит, что делать с незнакомцем.

«У Прометея хоть орел был», — отрешенно подумал Черный. У него вместо одной божественной птицы имелось целое полчище крыс.

Если точнее, это бессмертный звал их крысами. И вправду, маленькие рептилии с острыми мордочками и цепкими зубами чем-то напоминали земных грызунов. Например, своей вечной прожорливостью. Или, если вам угодно, дурной привычкой появляться сразу в огромном количестве, садиться на пол камеры и ждать, пока приговоренный заснет. А тогда острые когти тихонько цокали по полу и острые зубы впивались в живую плоть. И жертва заходилась в крике.

Пока что Черному удавалось каким-то неведомым, сверхъестественным образом удерживать их на расстоянии, не позволив оттяпать больше, чем пару-другую кусков мяса. Пока. Но он знал, что будет день (или ночь, скорее всего, именно ночь), когда крысы осмелеют достаточно, чтобы не бояться совершенно бессильного пленника. Между местными крысами и крысами его родного мира существовала огромная разница, заключавшаяся в их умственных способностях. Но скоро эта разница не будет иметь для Черного значения — когда они поймут.

В соседней камере кто-то заливисто хохотал, наверное вспоминая удачный анекдотец.

Он уже почти подчинил себе чужую сущность, когда вдруг понял, что творит, и ужаснулся. Ведь если б он завершил начатое, чужак просто бы слился с ним, передавая ему свое стремление двигаться.

Он содрогнулся от омерзения и вытолкнул чужака прочь.

И успокоенно погас.

Кирра видела, что незнакомец умирает. И ничего не могла с этим поделать.

Она знала, что парню, потерявшему так много жизненного тепла, сейчас холодно, очень холодно и даже огонь очага не в силах его согреть. Мальчику бы сейчас ту самую Виниэль, о которой он все кричал в столь редкие моменты, когда приходил в сознание. А не ее, так хотя бы мать, сестру — в общем, по-настоящему любящее сердце. Чтобы легла рядом, прижалась всем телом, всею душою рванулась к нему: «Не уходи. На, возьми частицу моего тепла, возьми частицу меня, только останься, любимый!» Да откуда ж ей взять родичей этого незнакомца? Ведь неизвестно даже, живы ли они вообще, а если и живы, то где сейчас, уж не на другом ли конце мира?

Эх, а паренек-то красивый, ладный. Жаль будет, если…

Да, тяжела ты, жизнь, тяжела и жестока. Играешь с нами, как паук с мухою, — то отпустишь, то завертишь, а всегда в конце концов оказывается, что все это — только чтобы пуще нас запеленать. И пожрать.

Ну ничего, мальчик, ничего. Мы еще поборемся, мы еще поглядим, кто сильнее. Поглядим.

…И плакала украдкой, когда дочки с сыном не было поблизости.

Я должен вспомнить все:

закаты и рассветы, студеный водопад и перевал в горах.

Я должен вспомнить сон — там, на пороге лета, — и чью-то злую боль на собственных плечах.

Я должен возродить все, что во мне пылало:

отчаянье, любовь и кровь на рукаве.

Но где-то впереди услышу вздох усталый:

«Что толку возрождать, коль все оно — в тебе?»

И в этот страшный миг я вспомню,и, внезапно глаза закрыв, надолго замолчу.

И пожелаю смыть ту кровь и смерти запах — и лишь оставлю боль, прильнувшую к плечу.