"Браки совершаются на небесах" - читать интересную книгу автора (Арсеньева Елена)

Золушка ждет принца

Золушка лежала в постели и нетерпеливо смотрела на дверь. Мерцала, оплывая, свеча в ночнике. Золушка ждала принца. Придет он? Или нет? Ох, хорошо, кабы не пришел… «Нет, нет, – тут же отреклась Золушка от собственного малодушия, – что я такое говорю? Пусть он придет. Пусть придет, и пусть все наконец случится. Ничего, я это вытерплю. Я уже столько терпела, что как-нибудь справлюсь и с этим. Не знаю как, но справлюсь. Я должна. Я должна! Только бы он пришел!»

Вспомнилась последняя ночь, которую принц провел в ее постели. У Золушки страшно болела голова – до такой степени, что пришлось раньше времени встать от ужина, извиниться, сославшись на нездоровье, и уйти в свои покои. Принц на это почти не обратил внимания: он был занят флиртом с герцогиней Курляндской. Оскорбленная тем, что это безразличие к ней мужа всеми замечено, что ее жалеют, Золушка упала на постель и расплакалась. Она была горда и не могла выносить чужой, обидной жалости, в которой – она это знала совершенно точно! – всегда было немало тайного злорадства.

Она плакала, пока не уснула. Но стоило ей успокоиться и забыться, как появился принц. Он немедленно разбудил жену, однако вовсе не потому, что решил справиться о ее самочувствии. На это ему было совершенно наплевать! Ему очень хотелось поговорить о герцогине Курляндской. Главным достоинством ее в глазах принца было то, что она была дочерью не русских родителей и говорила только по-немецки.

«Уродина! – мстительно подумала Золушка. – Глупая уродина!»

Правда, у герцогини были довольно красивые глаза и волосы яркого каштанового цвета, однако эти достоинства не затмевали, а, напротив, подчеркивали ее недостатки. Она была низкоросла и мало сказать что кривобока. Герцогиня Курляндская была горбата! Однако это отнюдь не охлаждало принца. Он вообще предпочитал уродливых женщин, подобно своему дальнему родственнику, шведскому королю, который, как рассказывали, не имел ни одной любовницы, которая не была бы либо горбата, либо крива, либо хрома.

Золушка терпела влюбленный лепет супруга сколько могла. Но когда он завел речь о том, что с такой женщиной, как горбатая герцогиня, он мог бы быть истинно счастлив, она едва не умерла от злости.

«Ты мог бы быть счастлив? – с ненавистью думала Золушка. – Как, скажи на милость, ты можешь быть счастлив с женщиной, если ты не в силах сделать счастливой ее? Что бы ты делал, оказавшись в одной постели с твоей ненаглядной уродиной? Тискал бы ее горб, только и всего? Да если бы она узнала о тебе то, что знаю я… Ты ведь не мужчина! Ты несчастный, глупый, злобный венценосный урод, а не мужчина!»

Разумеется, у нее хватило ума не выпалить это в лицо принцу. С тех пор как Золушка сделалась его женой, она много чему научилась, и прежде всего – вовремя промолчать. Поэтому она только зевнула нарочито и сделала вид, что засыпает.

Принц оскорбился. Эта невзрачная дурочка – он привык называть жену дурочкой, а красивой не считал ее никогда, ну разве что в юности по глупости, когда еще был ее женихом, – осмеливается отнестись пренебрежительно к его тайным, сокровенным признаниям?! Он злобно ткнул Золушку локтем в бок – несколько раз, да так сильно, что у нее дух занялся. Потом принц повернулся к ней спиной и, сердито посопев, заснул. А она давилась слезами всю ночь, стараясь не всхлипывать громко, – не потому, что опасалась разбудить мужа: когда он засыпал, его нельзя было разбудить даже звоном колоколов или стрельбой из пушек, а не только такой малостью, как женские слезы! – а потому, что могли услышать слуги и пожалеть Золушку. Или позлорадствовать ее горю…

И все-таки сейчас она ждала принца и хотела, чтобы он навестил ее. Потому что дела Золушки были плохи. Потому что она была в опасности. Потому что только эта ночь с нелюбимым, противным, можно сказать, ненавистным принцем могла спасти ее репутацию, а то и жизнь.

А принц все не шел.

Золушка нервно стиснула край простыни. Она была из тонко выделанного, шелковистого льна. Ей нравились такие простыни. И вдруг Золушка, по странной причуде памяти, вспомнила, какие ужасные простыни были на ее брачном ложе…

Боже ты мой, да ведь она уже семь лет замужем за принцем! И такое ощущение, что все эти семь лет прошли на этих толстых, жарких, колючих простынях. Они совершенно не подходили к той теплой летней ночи, наступившей вслед за днем ее свадьбы. Золушка вся извертелась на этих простынях в ожидании принца, с которым она нынче обвенчалась. Ей было неудобно, ей было страшно. А принц все не шел да не шел.

Золушка не знала, что ей делать, как вести себя в брачную ночь. Встать? Оставаться в постели? Ее никто не просветил на сей счет, даже матушка, которая казалась чем-то недовольной. Впрочем, она была недовольна всегда, если предпочтительное внимание оказывали Золушке, а не ей. А поскольку здесь, при петербургском императорском дворе, главной персоной была все-таки Золушка, а отнюдь не матушка (какое безобразие, вы только подумайте!!!), то матушка была недовольна постоянно. Вот и сейчас – простилась с Золушкой как с чужой, глубоким реверансом, – и ушла вместе с придворными дамами.

Вдруг раздался стук в дверь. Золушка испуганно приподнялась, попыталась изобразить счастливую улыбку, но это был не принц, а ее новая камер-фрейлина по фамилии Крузе. Она очень весело объявила, что принц скоро придет. Вот только дождется, когда ему подадут ужин.

Золушка почувствовала, что тоже очень хочет есть. За весь день она и крошки проглотить не могла, пила только воду – и от волнения, и потому, что неловко ощущала себя в страшно тяжелом платье из глазета, расшитого серебром. Платье стояло колом, мешало двигаться и немилосердно щипало кожу даже сквозь корсет. А как мучил Золушку надетый на нее венец! Голова болела так, что пришлось упросить императрицу позволить снять его. Конечно, ей было не до еды. Но почему никто не подумал подать ей поесть потом?

Она хотела попросить камер-фрейлину принести хоть что-нибудь, хоть куриную ножку или кусочек сыру, однако промолчала: ничего она не дождется от Крузе, та и шагу не сделает без позволения императрицы. А императрица уже спит. Все нормальные люди давно спят! Ведь у них же не брачная ночь. Счастливые…

За стенкой послышались шаги, и камер-фрейлина испуганно выскочила в другую дверь.

Вошел принц. Он снял шлафрок и остался в длинной ночной рубахе. Осторожно прилег рядом с Золушкой и чинно вытянул руки поверх атласного, подбитого пухом одеяла.

Невзначай коснулся ногой ее ноги и сердито сказал:

– Какие холодные у вас ступни, сударыня! Золушка торопливо поджала колени и спрятала под себя ладони, потому что у нее и руки заледенели от волнения.

Принц покосился на распущенные волосы Золушки, на ее грудь, которая быстро поднималась и опускалась, – и хмыкнул:

– Ах, кабы здесь вдруг оказался ваш сынок! Каково было бы ему увидеть нас вдвоем в постели?

Золушка повернулась к нему недоуменно: какой еще сынок, да нет у нее никакого сынка, у шестнадцатилетней-то девушки! И тотчас она жарко покраснела, поняв, кого имеет в виду принц. Сынком она шутливо называла камер-лакея принца, молодого красавца по имени Андрей Чернышев. А он называл ее матушкой, как и положено было по ее статусу. Принц всегда очень смеялся над этим. Он любил этого камер-лакея за его веселый нрав и удивительную красоту. Но с чего вдруг заговорил о нем сейчас? Разве это прилично? Между мужем и женой третий лишний, тем паче в первую брачную ночь…

Увидев, что Золушка смутилась, принц довольно захихикал. А потом вдруг широко зевнул и сказал:

– Ну, я спать теперь буду. Спите и вы!

Повернулся на другой бок и немедленно заснул, так и не коснувшись молодой жены. А Золушка не знала, смеяться ей или плакать.

Вот так брачная ночь!

Ей вспомнилось, как совсем недавно она и ее фрейлины спорили о различии полов. Самой Золушке было шестнадцать лет, фрейлины недалеко от нее ушли по возрасту и опыту, поэтому ничего толкового никто не выспорил. Золушка решила на другой день узнать у матери, в чем же это самое различие состоит. Вспыльчивая матушка немедленно изругала ее на чем свет стоит за этот вопрос, но под конец пробормотала что-то вроде: «Вот как повенчаетесь с принцем, так узнаете все у него!»

Ничего себе, узнала!

Золушка невесело усмехнулась. Похоже, она недалеко ушла в своем знании жизни от той смешной десятилетней девчонки, какой она впервые увидела принца. Это случилось… где же это случилось? Ну конечно, в Эйтинге, резиденции епископа Любекского, правителя Голштинии. Епископ привез из Киля своего питомца, герцога Карла-Петра-Ульриха, которому тогда было одиннадцать лет. Он показался ей каким-то тщедушным, а самое главное, пристрастным к спиртному. Впрочем, Золушка (кстати сказать, в те далекие деньки ее обычно называли Фике – уменьшительным именем от София-Фредерика-Августа) тогда мало обратила внимания на принца, ее гораздо больше привлекали сласти и фрукты, которые подали на десерт.

Конечно, она и представить себе не могла, что когда-нибудь станет его невестой, а потом и женой! Прежде всего потому, что твердо усвоила: она некрасива. Мать и отец, которые весьма заботились о ее добродетели, не уставали твердить ей это, поэтому Фике гораздо больше времени отдавала учебе, чем заботам о своей наружности. Сказать по правде, до тех пор, пока она не переехала в Петербург, город своего принца, она знать не знала о каких-то женских уловках вроде кокетства – слышала такое слово, ну и все, – и не подозревала, что способна нравиться красивым мужчинам.

А еще потому она не могла даже мечтать сделаться женой принца, что и в самом деле была Золушкой – единственной дочкой незначительного германского князька – Христиана-Августа Ангальт-Цербстского и его жены Иоганны-Елизаветы, урожденной Гол-штин-Готторнской. Золушка привыкла играть на улице с детьми горожан: сначала они с родителями жили в обыкновенном городском доме и только потом переехали в Штеттин, в некое подобие замка, лишенного даже намека на роскошь. Золушка рано поняла, что в ее отечестве, в Германии, титул ее отца ровно ничего не значит: таких мелких господ здесь было множество, вся страна была расчленена вдоль и поперек на игрушечные княжества, так что с крыльца одного замка можно было запросто увидеть башни другого. Отец вообще должен был сам зарабатывать свой хлеб и поступил служить в прусскую армию. Ее матушка всегда считала, что судьба ей недодала того, что она заслуживала, а потому тратила массу времени и измышляла множество интриг, чтобы убедить окружающих в собственной незаурядности.

А принц – о, принц! Он был не кто-нибудь, а внук великого русского царя Петра. Мать принца, Анна Петровна, была замужем за герцогом Карлом Голштинским.

Внук русского царя… это звучало ошеломляюще, загадочно. Впрочем… впрочем, Фике откуда-то знала, что и в ее происхождении есть нечто загадочное. Например, она отлично помнила, как ее возили в Брауншвейг и показали королю Фридриху-Вильгельму. Золушку-Фике ввели в комнату, где находился король; сделав ему реверанс, Золушка пошла прямо к матери и спросила:

– Почему у короля такой короткий камзол? Он ведь достаточно богат, чтобы иметь подлиннее!

Хоть король и смеялся над милой детской наивностью, но ему не понравились ни эти слова, ни сама маленькая девочка. А ведь он смотрел на нее очень внимательно. Потом, через много лет Фике поняла, почему. Ходили слухи, что настоящим отцом ее был вовсе не скромный Христиан-Август, а королевский сын, принц Фридрих, впоследствии известный как Фридрих Великий… Правда это или нет, знала одна только матушка Фике, однако Иоганна-Елизавета, как уже упомянуто, была великой интриганкой. Совершенно невозможно было понять, когда она врет, а когда говорит правду. «Нет, нет, что вы, я честная женщина, отец моей дочери – мой супруг, Христиан-Август! Но может быть, это Фридрих, а может, и кто-то другой…» Например, один из чиновников русского посольства в Париже, незаконный сын высокопоставленной особы, Иван Бецкой, с которым была коротко знакома искательница приключений Иоганна-Елизавета, некогда оказавшаяся во французской столице…

Золушка росла в германском захолустье, со всеми своими родственницами, этими унылыми, благовоспитанными кузинами и сумасшедшими тетушками, у которых всей радости в жизни были только их певчие птички, рассаженные по клеткам (как-то раз Золушка пожалела птиц и выпустила их на волю, так что тетушку едва удар не хватил!), с горожанками, которые с важным видом приходили в замок в гости, а матушка заставляла Фике в знак уважения целовать подолы их платьев… Однажды – она была еще совсем малышкой! – какой-то заезжий каноник, занимавшийся предсказаниями, изрек, что видит на ее ладони рисунок аж трех корон…

Может быть, это была шутка. Даже наверное шутка. Но – какова она была!

Шло время. Императрицей в России сделалась Елизавета Петровна, родная сестра матери принца, – стало быть, его тетка. У Елизаветы не было детей, да и замужем она не была. И она не нашла ничего лучшего, как сделать тщедушного Петра-Ульриха своим наследником!

Штеттин наполнился таинственными шепотками и намеками. Ведь матушка Золушки находилась в отличных отношениях с нынешней русской императрицей. Елизавета Петровна некогда, давным-давно, была невестой ее брата, герцога Карла-Августа Голштинского. Незадолго до свадьбы герцог внезапно умер, но трогательные воспоминания о нем Елизавета сохранила на всю жизнь. И когда Иоганна поздравила ее со вступлением на престол, императрица ответила ей весьма живо и нежно. Более того! Она попросила прислать портреты Иоганны и ее дочери!

Зачем?..

Эта весть произвела такое впечатление в Германии, что отцу Золушки Христиану-Августу было присвоено звание фельдмаршала. Как бы на всякий случай. Портреты, написанные придворным художником, отослали. А в ответ из России было прислано великолепное изображение императрицы, осыпанное еще более великолепными брильянтами. Штеттин и Берлин снова начали шушукаться, высказывая на сей счет самые смелые предположения.

И они оправдались! Елизавета написала своей несостоявшейся родственнице Иоганне Ангальт-Цербстской письмо с просьбой незамедлительно прибыть в Россию. И не одной – а с дочерью. То есть с Золушкой.

– Вы, ваше высочество, такого никогда не видели? – гордо спросил князь Нарышкин, камергер, сопровождающий из Риги в Петербург высоких гостей императрицы.

– Что? – давясь смехом, поглядела на него Фике. Она никак не могла надивиться на сани, в которых им предстояло ехать в русскую столицу. Это были самые удивительные сани на свете! Очень длинные, обитые красным сукном с серебряными галунами, они были устланы мехом, матрасами, перинами и шелковыми подушками, а сверху – еще и атласными одеялами. В этих санях, нарочно предназначенных для долгого зимнего пути, нужно было не сидеть, а лежать, и Фике не могла сообразить, как же в них забраться.

– Надо закинуть ногу! – ретиво пояснял Нарышкин, сопровождая свои слова усердными жестами. – Закидывайте же!

Фике помирала со смеху над его забавными телодвижениями и собственной неловкостью и долго еще хихикала украдкой, когда сани уже понеслись с невероятной скоростью.

– Не видели столько снегу? – говорил Нарышкин.

– Ах нет, – с жаром возразила Фике. – Видела, видела! Если бы вы только знали, какая с нами однажды приключилась ужасная история! Мы в декабре возвращались из Гамбурга на почтовых. В тот день вдруг повалил снег, и выпало его такое множество, что почтальон сбился с дороги. Пришлось ему выпрячь лошадей и поехать искать проводников в каком-нибудь ближнем селении. А мы остались в карете: мы с матушкой, моя воспитательница и горничная, да еще впустили туда двух наших лакеев, чтобы они не замерзли. Все это приключение началось около пяти часов вечера, а вернулся почтальон с проводниками только на рассвете. Они едва откопали нашу карету, она была почти погребена под снегом! Правда, матушка?

Фике повернулась к Иоганне-Елизавете, но та ее не слышала. С той минуты, как они с дочерью прибыли в Ригу и на каждом шагу им начали оказывать придворные почести, Иоганна была словно не в себе. У нее голова шла кругом! «Когда я иду обедать, раздаются звуки труб, барабанов, флейт. Я не могу освоиться с мыслью, что это делается для меня!» – упоенно размышляла она.

Но это делалось отнюдь не для нее. Это делалось для Золушки, ибо она ехала в Петербург, чтобы сделаться невестой принца.

Иоганна никак не могла поверить в то, что ее невзрачной дочке так повезло, и была намерена извлечь из случившегося как можно больше пользы для себя лично – и для Пруссии. Она хорошо помнила инструкции своего императора и намерена была как можно больше вызнать тайн русского двора. Поэтому, едва оказавшись в русской столице, она свела дружбу с французским посланником Шетарди и вместе с ним начала интриговать против влиятельного елизаветинского министра Алексея Бестужева, который был противником сближения России и Пруссии. На чувства и настроения дочери ей было совершенно наплевать. Фике станет женой наследника русского престола – разве это не предел мечтаний для Золушки? И не все ли равно, что собой представляет принц?

А в самом деле, что же он собой представлял, этот Карл-Петр-Ульрих?

После смерти матери его воспитывали нянюшки, а в семь лет их резко сменили учителя-мужчины. Про одного из них знающие люди говорили, что он годен воспитывать скорей лошадей, а не принцев. Да уж… Этот голштинец по фамилии Брюммер пользовался полной свободой и безнаказанностьюоразить невесту своей храбростью и принялся рассказывать о своих подвигах в войне с датчанами. Она спроси, зато своего питомца наказывал крайне строго. За малейшую провинность оставлял принца без обеда или ставил коленями на сухой горох. Он внушал такой ужас мальчику, что уже потом, после переезда в Петербург, принц боялся как огня его кулаков и, случалось, даже звал на помощь гренадеров, стоявших на часах, чтобы спасли его от сурового воспитателя.

Принц был одновременно наследником русского и шведского престолов, оттого его учили и русскому, и шведскому языкам. В результате он не знал ни одного, и даже его тетка, императрица Елизавета, которая отнюдь не отличалась переизбытком образования (например, она до конца своей жизни была убеждена, что до Англии вполне можно доехать посуху), ужаснулась, убедившись в круглом невежестве племянника. Она поручила его попечению профессора Штелина, однако даже этот знаток элоквенци[47], философии, логики, поэзии был не в силах изменить своего недалекого, ленивого, хитрого, грубого, трусливого питомца. Золушка была на редкость чистосердечна, и жених удивлял ее своей бессмысленной лживостью и хвастливостью. Однажды он захотел поразить невесту своей храбростью и принялся рассказывать о своих подвигах в войне с датчанами. Она спросила, когда же это было.

– За три или четыре года до смерти моего отца, – брякнул принц.

– Значит, вам тогда не было еще и семи лет, – сказала наивная Золушка, которая хорошо умела считать.

Принц рассердился и надулся.

Тогда ли поняла Золушка, насколько мелок и ничтожен ее жених? Или это произошло в другой раз? Поводов было множество. Например, Петр совершенно не стеснялся обсуждать с ней, как ей повезло, что выбор Елизаветы Петровны пал именно на нее. Ведь невестой русского принца могла стать саксонская принцесса или французская! Золушка должна очень высоко ценить благорасположение императрицы и принца!

Золушка ценила. А кроме того, она понимала, что на любовь принца ей рассчитывать нечего. Он просто не способен любить. Он был по сути ребенок, который обожал болтать о своих игрушках да солдатиках. Они с невестой никогда не говорили на языке любви! И если императрице, – которая, как успела понять проницательная Золушка, была весьма взбалмошна и непоследовательна, – все же взбредет в голову поискать для племянника другую невесту, на заступничество принца надеяться нечего. Он помашет ей вслед ручкой, пожелает приятного возвращения в Штеттин и обратит свою непостоянную неблагосклонность к другой искательнице счастья.

Но Золушка не хотела возвращаться в свое игрушечное княжество, к своему погасшему камину и к своей остывшей золе. Она хотела остаться в России!

Ей все нравилось здесь. И снег, подобного которому, конечно, не было в Пруссии. Там он выпал один раз – и нет его, растаял, а здесь лежал месяцами, белый и пышный, холодный и красивый. Ей нравились сани, в которых надо было ездить по этому снегу. И Золушка уже научилась забираться в них совершенно правильно. Ей нравился странный, призрачный город Петербург и роскошный, огромный и причудливый Зимний дворец – пусть даже пронизываемый сквозняками, неудобный и несуразный. Ей нравилась роскошная мебель – пусть даже ее приходилось перевозить с собой, когда двор отправлялся в Царское Село или перебирался в Летний дворец (в ту пору еще не было порядка меблировать всякое здание отдельно, обстановка была одна на все случаи). Ей нравилось, что в России всего слишком много – лесов, снега, необозримого пространства, комнат во дворце, народу на улицах, блюд на столе, платьев у императрицы… а у Елизаветы, надо сказать, было пятнадцать тысяч платьев и пять тысяч пар башмаков!

И сама императрица, непредсказуемая, суеверная, необязательная, очаровательная, приветливая, истеричная, смешливая, крикливая, властная, чувственная, набожная, обидчивая, улыбчивая, добрая, злая, щедрая, скупая, тоже нравилась Золушке. Ей очень хотелось, чтобы государыня полюбила ее. Ей очень хотелось, чтобы ее полюбила Россия!

Для этого, поняла Золушка, она должна была и сама сделаться русской. Если ее жениху угодно щеголять прусскими манерами – это его дело, он принц, ему прощается все. Но она, малышка Фике, Золушка из Штеттина, должна стать русской совершенно – от публичных речей до сокровенных молитв.

«Я хочу быть русской, чтобы русские меня любили!»

И она начала учиться. Так, как будто от результатов этой учебы зависела ее жизнь!

Однако в усердии своем она сама же подвергала эту жизнь опасности.

Чтобы повторить урок, заданный ее учителем Ададуровым, Золушка однажды проснулась среди ночи и принялась зубрить, бродя по комнате. Чтобы не клонило в сон, она нарочно ступала по промерзшим половицам босыми ногами. Наутро ее било в ознобе так, что она не могла ехать на обед к принцу, и даже ее м тушка, которая отнюдь не была склонна щадить дочь, забеспокоилась. Ночная зубрежка вылилась в жесточайшее воспаление легких, от которого Золушку лечили, шестнадцать раз отворяя ей кровь, под личным присмотром императрицы, пока не вышел, наконец, злостный нарыв.

А между тем история о маленькой чужеземке, которая чуть ли не до смерти заболела, когда учила русский язык и русские молитвы, занимала и двор, и петербургское общество. Кроме того, стало известно, что мать ее, считая дочь уже почти умирающей, хотела позвать к ней пастора, но девушка отказалась и попросила православного священника. Это всех умилило. Золушку жалели… а по-русски жалеть – значит, любить. Даже принц начал проявлять больше внимания к своей невесте. Правда, он навещал ее лишь для того, чтобы поведать о своей любви к фрейлине Лопухиной, матушку которой императрица недавно приказала сослать в Сибирь. Фике делала вид, что сочувствует девушке, но сочувствовала она себе. Может быть, именно тогда ей стало ясно, что между нею и женихом никогда не будет не то что любви, но даже и тени взаимопонимания? Он был глуп, он был безнадежно глуп и бессердечен… А впрочем, Золушка не стыдилась признаться себе, что русская корона привлекала ее больше, чем его особа.

При дворе за время ее болезни многое изменилось. Иоганна-Елизавета меньше беспокоилась за здоровье дочери, чем за успех своих интриг. И заигралась в эти опасные игры до того, что потеряла осторожность. Ее связь с маркизом де Шетарди, ее откровенное шпионство и непочтительность к императрице лично и к России вообще вызвали яростный гнев Елизаветы Петровны. Государыне было чем возмущаться! За ней не хотели признавать императорского титула, самые интимные подробности ее жизни, ее характера становились достоянием враждебных дворов, причем снабжались весьма оскорбительными комментариями. И в этих оскорблениях, в попытке расшатать благополучие ее внутренней и внешней политики, убрав министра Алексея Бестужева, были повинны не только француз Шетарди, но и почти родственница!

Грязные сплетники, вот кто они такие были. Грязные сплетники!

Шетарди был немедленно выслан. Иоганну не выгнали только потому, что приближалась свадьба принца и Золушки. Однако и речи о прежнем доверии между ней и императрицей не могло быть. Ей было предписано покинуть Петербург тотчас после венчания.

Теперь уже всякое лыко было ей в строку, тем паче что Иоганна не знала удержу своему эгоизму. Ей вдруг приспичило заиметь для себя отрез красивой материи, который был у дочери. Золушка лежала больная, в жару – мать не постеснялась выпросить у нее ткань. Эта маленькая история стала известна и вызвала новый прилив неприязни к Иоганне – и сочувствия к Фике. Государыня прислала ей взамен два роскошных отреза и приказала поспешить с крещением и миропомазанием. На место крестной матери будущей великой княгини претендовали самые блестящие дамы двора, но государыня сама пригласила для этого игуменью Новодевичьего монастыря, восьмидесятилетнюю подвижницу. Большей чести трудно было вообразить. Но чтобы еще сильнее доказать свое расположение, императрица заказала к этому событию для Золушки платье, во всем подобное своему: малиновое с серебром.

Но в этот день Золушка блеснула не только роскошью наряда. Она произнесла свой символ веры как нельзя лучше, громко и внятно, на русском языке почти без акцента и совершенно без ошибок. Неудивительно, что половина присутствующих в церкви облилась слезами умиления и восторга – и в их числе была сама Елизавета Петровна. Невольно вспоминали, как косноязычно произносил символ веры, как нелепо вел себя в день крещения принц! Он как был чужаком, так и остался. А эта тоненькая девочка стала своя!

Это событие было торжественно отпраздновано балами, маскарадами, фейерверками, иллюминациями, операми и комедиями в течение по крайней мере восьми дней. А потом императрица, великий князь и великая княгиня (да-да, теперь Золушка звалась великой княгиней и ее императорским высочеством!) отправились в Киев – в Печерскую лавру – каждый со своей свитой. И Золушку уже никто не называл смешным детским именем Фике. Отныне она звалась Екатериной Алексеевной.

И она с полным на то правом окунулась в вихрь придворных удовольствий.

Раньше, в детстве, уроки танцев казались Золушке довольно бессмысленным занятием. Теперь она стала без ума от танцев! С семи и до девяти утра она брала уроки у знаменитого учителя Ландэ, потом занималась с ним от четырех до семи вечера, ну а затем одевалась к маскараду – и снова танцевала чуть не до утра.

До этих забав была большая охотница и сама императрица. Елизавета Петровна постановила, чтобы на этих маскарадах, где присутствовали только приглашенные ею, все мужчины одевались женщинами, а все женщины – мужчинами. Зрелище по большей части было довольно убогое, хорошо в мужском платье выглядела лишь сама императрица. Она была высокого роста и хоть полновата, но чудесно сложена. Ноги у нее были очень красивые, и обтягивающие чулки подчеркивали их совершенство. Как-то раз Золушка не удержалась и сказала императрице: счастье-де, что она не мужчина, иначе вскружила бы головы очень многим женщинам и разбила бы несчетное количество сердец. Кстати сказать, и в женском платье императрица была очаровательна, а танцевала равно восхитительно что в том, что в другом наряде. Однако только на нее, переодетую, и можно было смотреть с удовольствием. Мужчины страшно злились, путаясь в юбках, а женщины рисковали быть опрокинутыми этими чудовищными колоссами, которые беспрестанно всех задевали. Однажды камер-юнкер Сивере опрокинул своими фижмами графиню Гендрикову и Золушку. Они даже встать сами не смогли, пришлось их поднимать!

Золушка тогда хохотала как сумасшедшая. Поначалу все это было ей необычайно интересно. Ведь ей было только пятнадцать лет, этой умненькой девочке! И она словно бы заново открывала для себя мир беззаботной юности, неумеренного веселья – и большого богатства.

А вот кстати о богатстве. Ей было выделено «на булавки» тридцать тысяч рублей в год, и это казалось баснословно огромными деньгами. Ведь Германия отпустила ее бесприданницей! Но очень скоро выяснилось, что сумма не так уж велика. С самого начала Золушка получила всего 15 тысяч, а на остальные деньги наделала долгов, которые очень рассердили императрицу. Но как было не наделать их?! Золушка старалась быть приятной всем, кто ее окружал, беспрестанно делала им подарки и подарочки, начиная с собственной матери и кончая фрейлинами. Она была расточительна прежде всего, потому, что презирала богатство. Деньги были для нее не цель, а всего лишь средство доставить себе и другим удовольствие. Кроме того, невозможно было жить при этом роскошном дворе – и не быть расточительной. Дамы меняли туалеты по крайней мере дважды в день. Такой порядок был установлен самой же Елизаветой Петровной, которая очень любила наряжаться и никогда не надевала дважды одного и того же платья. И Золушка была вынуждена следовать этим правилам.

Увы, при легкомысленном дворе нельзя не быть легкомысленной. Читать книги было некогда. Да и с кем их обсуждать? Не с великим же князем, который, по наблюдениям Золушки, все больше и больше впадал в детство… Он перенес оспу и стал совсем уж невзрачен на вид. Болезнь еще больше замедлила его умственное развитие, он сделался вовсе неукротим в своих прихотях, в грубости и жестокости. Он или обучал шагистике и ружейным приемам своих слуг, или играл в куклы: у него была целая кукольная армия, разодетая, само собой, на голштинский манер, и принц упивался полной покорностью этих солдат.

Мать все больше отдалялась от Золушки. Иоганна-Елизавета не могла перестать интриговать, она дружила только с людьми, которые не стеснялись втихомолку хаять императрицу, а Золушке это не нравилось… Мать обижалась и в свою очередь унижала дочь как только могла. Вздумалось той погулять со своими служанками среди ночи по саду (без единого мужчины) – это вылилось в грандиозный скандал, мать обвинила ее чуть ли не в распутстве. Золушка спросила матушку о различии полов – снова крик, снова упреки… Кажется, Иоганна испытывала истинное удовольствие, доводя дочь до слез.

Да, конечно, она продолжала оставаться самой настоящей Золушкой, которую мог уязвить всякий, кому не лень. На нее ябедничали фрейлины императрицы, ее бранила мать, ею пренебрегал жених… И уж конечно – ее донимала императрица, которая порою вмешивалась во всякую ерунду. Когда Золушку причесывали к венцу, Елизавета Петровна разбранила ее и куафёра[48] за то, что он вздумал завить ей челку. Полдня длилась маленькая война из-за этой несчастной челки, потом императрица устала и сдалась.

«Все изменится, как только я стану женой принца, – твердила себе Золушка. – Все изменится!»

Она ожидала волшебной перемены не только в окружающем, таком холодном, недобром, переполненном интригами мире. Она ожидала волшебной перемены в себе и в своих отношениях с принцем. Она перестанет быть Золушкой!

А ничто не изменилось…

После брачной ночи она осталась такой же, какой была. И все последующие ночи ничего не изменили, потому что хотя муж и спал отныне в ее постели, однако ночи их были безгрешны.

Золушка была слишком невинна и неопытна, она и знать не знала, что принц страдает небольшим телесным недостатком, который можно было бы устранить минутной операцией. И после этого ему ничто не мешало бы исполнять свои супружеские обязанности.

Надо сказать, что Золушка давно, еще до свадьбы, усвоила, что белый свет вообще и придворный круг в частности переполнены молодыми людьми, которые в десятки и сотни раз красивее, любезнее, веселее ее мужа. И все-таки поначалу она искренне старалась быть ему преданной, хорошей женой. Но вскоре поняла: если она полюбит этого человека, своего мужа, если станет домогаться его благосклонности, привяжется к нему, то сделается несчастнейшим созданием на земле. «По характеру, каков у тебя, ты пожелаешь взаимности; но этот человек на тебя почти не смотрит, он говорит только о куклах и обращает больше внимания на всякую другую женщину, чем на тебя; ты слишком горда, чтобы поднимать шум из-за этого, следовательно, обуздывай себя, пожалуйста, насчет нежностей к этому господину; думай о самой себе, сударыня!»

А потом Золушку вдруг посетила новая мысль: «Я никогда не буду любить того, кто не платит мне взаимностью!»

Сначала она испугалась этой мысли, ибо та означала, что Золушке, быть может, придется остаться одинокой. А потом она испугалась потому, что, возможно, Золушка готова любить иного человека – не мужа…

И Золушка порадовалась, что пока такого человека рядом с ней нет. Уж конечно, это не красавец Андрей Чернышев. Он был мил, но прост; к тому же его выгнали из дворца лишь за то, что Золушка как-то разговорилась с ним, стоя в дверях своей спальни. Только потом ей стало известно, что камергер граф Девиер, который увидел это и доложил императрице, давно имел тайный приказ следить за Чернышевым. Андрей пострадал из-за своей порядочности, которую не перенес принц. Любитель рискованных, глупых забав, он давно заметил потаенную нежность Андрея к Золушке и всячески подзуживал своего камердинера, чуть ли не вынуждал его подстеречь Золушку – и… На этом месте принц нервно потирал руки, глаза его начинали похотливо блестеть. Сначала Андрей просто отмалчивался, поскольку знал, что господин у него с придурью. А потом не выдержал и сказал, что Золушке суждено стать великой княгиней, а вовсе не госпожой Чернышевой.

Как ни был туп принц, он понял, что его очень изысканно оскорбили, и решил отомстить своему камердинеру, который оказался человеком чести, – в отличие от господина. Именно по его наущению следили за Чернышевым. Принц надеялся таким образом скомпрометировать жену и избавиться от нее.

Ну что ж, императрица убрала Чернышева и трех его братьев из дворца, угодив этим племяннику, однако опала никак не коснулась великой княгини, ибо ее невиновность и невинность были слишком очевидны.

За это принц еще пуще невзлюбил жену. И с еще большей горячностью отдался своим увлечениям. Конечно, ни фрейлин Лопухину и Карр, ни Шафирову и Воронцову, ни певичку-немку, ни госпожу Седрапарре, ни герцогиню Курляндскую, ни какую-либо другую женщину он не мог сделать своими любовницами в полном смысле этого слова. По той же причине, по какой не мог сделать женой Золушку! Однако он укладывал этих женщин в свою постель и развлекался с ними, как порочный подросток. А потом донимал рассказами об этих пошлых развлечениях Золушку.

Да и все его пристрастия были пошлы до крайности! Комната, где принц играл со своими куклами и устроил театр марионеток, имела общую дверь с одной из гостиных императрицы. Дверь всегда держали запертой. И вот как-то раз Петр услыхал за стенкой голоса. Он расковырял щелочку и увидел, что на половине императрицы накрыт стол, за которым сидят она сама и Разумовскиий, одетые более чем свободно – так сказать, по-утреннему.

Оказалось, что в этой комнате императрица завтракала со своим фаворитом и давним возлюбленным.

Петр пришел в необузданный восторг оттого, что увидел свою суровую тетушку в такой вольной обстановке, и позвал Золушку посмотреть на это. Однако та нашла, что подглядывать непорядочно, и резко отказалась. Принц привычно обозвал жену дурой и привел более покладистых и покорных фрейлин – посмеяться над императрицей.

Правда, смеялся он недолго, потому что эти подглядывания стали известны Елизавете. Грянула буря, какой принц не ожидал. Среди прочего Елизавета сказала ему, что у государя Петра I тоже был неблагодарный наследник. Для понимающих людей это было равносильно предупреждению, что голова принца может оказаться на плахе…

Он испугался и решил поближе присмотреться к своей жене, которая представлялась ему теперь отнюдь не дурой, а, напротив, очень хитрой. Ведь она умудрилась не вызвать неудовольствия императрицы!

Увы, прилив благосклонности со стороны мужа принес Золушке очень мало радости. Всю зиму он спал в ее постели, но при этом только и говорил о строительстве рядом со своей дачей дома, во всем напоминающего монастырь капуцинов. Чтобы не разгневать мужа, Золушка принуждена была раз сто перерисовывать план будущего здания.

Но это еще мелочь. С собой в супружескую спальню принц приводил свору своих собак. Собаки чесались, выли, распространяли жуткий запах… ночи Золушки стали мучением! А днем принц избивал собак, они снова выли, визжали, лаяли… Стоило своре умолкнуть, как Петр хватался за свою любимую скрипку, на которой он играл с искусностью дрессированного медведя. Главное, чтобы звуки получались как можно громче! Принц вообще очень любил шум. Особенно когда находился в подпитии, а в таком состоянии он находился почти постоянно. И с каждым днем напивался все сильнее. Во хмелю все его безумие только обострялось. Как-то раз он отдал приказ повесить крысу, которая съела игрушечного часового (он был вылеплен из теста), стоявшего перед картонной крепостью. Для вынесения приговора и приведения его в исполнение был собран настоящий военный совет из любимчиков принца – таких же уродов и недоумков, которые отлично потакали прихотям своего господина.

Иногда принц забавлялся, обучая Золушку ружейным приемам, пока она не научилась это делать с точностью самого опытного гренадера; иногда ставил ее на караул с мушкетом на плече у двери между их комнатами, и Золушка стояла так целыми часами…

Золушка порою удивлялась, как это она сама не сошла с ума при таком муже. Теперь она стала даже жалеть об отъезде матери. Пусть Иоганна-Елизавета была невыносима, но все же это был единственный родной, понимающий человек.

Одно утешение нашла для себя Золушка, одних верных и неизменных друзей – это книги. Начав с любовных романов, она чередовала их с более серьезным чтением. То это были произведения Вольтера, то исторические сочинения, а то, что под руку попадалось. Теперь в кармане платья у нее всегда была книга, и чуть что, Золушка самозабвенно утыкалась в нее, словно переносясь при этом в другой, куда более совершенный мир.

Одна беда, что от книги приходилось все-таки отрываться, чтобы лишний раз изумиться окружающему, посмеяться над ним, а то и ужаснуться…

Так, в один прекрасный день все дамы при дворе впали в страшное уныние. Произошло это потому, что императрице пришла фантазия заставить всех обрить головы. Спорить никто не осмеливался: однажды, не выдержав, что жена обер-егермейстера Нарышкина вызывает всеобщее восхищение своей красотой, Елизавета подозвала ее к себе на балу и при всех срезала у нее с головы прелестное украшение из лент, которое Нарышкина надела в тот день. Потом как-то раз она сама лично остригла завитые челки у двух своих фрейлин под тем предлогом, что не любит такие прически…

Итак, придворные дамы не осмелились перечить государыне и поспешили проститься с волосами. Взамен им были присланы от императрицы черные, плохо расчесанные парики, которые они принуждены были носить, пока не отрастут волосы.

Причиной сего самодурства послужило то, что императрица не могла смыть пудры со своих волос. А ей очень хотелось явиться на бал не с белыми, а с черными кудрями. И она решила, что лучше напрочь остричь их, только бы не появиться напудренной. Ну а придворные дамы обязаны были во всем следовать примеру своей повелительницы.

Избегла этого безумного примера только Золушка. Повезло ей потому, что она лишь недавно очень тяжело переболела, причем за время болезни потеряла все волосы, а сейчас они только-только начали отрастать.

В другой раз решено было, чтобы во время поездки на богомолье в Тихвин все дамы носили одинаковые собольи шапки – какого-то ужасного мещанского, провинциального фасона. Золушка умудрилась потерять свою шапку и натерпелась страху, что это обнаружится. К счастью, один из придворных, Чоглоков, где-то достал для нее похожую шапку, и императрица ничего не заметила. А Чоглоков был страшно горд и счастлив, что помог великой княгине, в которую был откровенно влюблен.

Да что невзрачный, глуповатый, унылый и женатый Чоглоков! В нее, в эту Золушку, влюблялись теперь очень многие. Она как-то необычайно похорошела, но дело было даже не в красоте, а в той живости, которую источало каждое ее движение. Она знала, что нравится, и нисколько не стыдилась этого. В этом и была ее сила. Никакого жеманства – всегда сияние глаз, улыбка, оживленные разговоры, готовность танцевать до упаду… Это было редкостью при дворе, где красавицы всегда стремились набить себе цену.

Императрица, озабоченная тем, что принц и его жена не очень ладят между собой, отправила их в гости к своей фрейлине Марье Чоглоковой и ее мужу – в Раев. Туда вдруг зачастил брат императорского фаворита (да и сам бывший фаворитом!) Кирилл Разумовский. Он приезжал почти каждый день, и его пылкие взоры были слишком красноречивы. Однако Золушка держалась безупречно, да и граф Кирилл был человеком скромным. А может быть, он просто побоялся гнева императрицы?..

Захар Чернышев, один из братьев, удаленных еще четыре года назад и возвращенный теперь ко двору, держался куда смелее. В то время в моде было обмениваться записочками – невинного и в то же время фривольного содержания. Записочки красавца Захара становились все менее невинными и все более фривольными. А потом они сделались и откровенно страстными!

Золушка понимала, что отчасти она сама виновата в таких нескромностях своего поклонника. Дело было не только в ее природной живости и очаровании. Помимо воли она вся источала жажду любви – а это мужчины безошибочно чувствовали. Золушка в глубине души ощущала, что она не просто живет – она каждый день надеется, что некое событие переменит однообразное течение ее жизни, она ждет чего-то…

Чего-то или кого-то?..

В это время в ее кругу появились два новых лица. Это были камергер Сергей Салтыков, сын одной из любимейших фрейлин императрицы, недавно женившийся, и его друг Лев Нарышкин. Нарышкин был одной из самых странных личностей, какие только приходилось встречать Золушке, и никто так не смешил ее, как он. «Это прирожденный арлекин, – размышляла Золушка, – и если бы он не был знатного рода, то мог бы зарабатывать своим комическим талантом». Он был очень неглуп, обо всем наслышан и являлся замечательным собеседником. Но лучше всего он умел заговаривать зубы Чоглокову, который пытался надзирать за великой княгиней, а в это время Салтыков обращался с пламенными признаниями к Золушке.

Так вот какова была причина его частых посещений! Любовь!

Золушка едва не лишилась чувств, когда услышала это признание. Ведь Салтыков был прекрасен, как день, а как он был красноречив, какую восхитительную картину будущего счастья он рисовал! Счастья, которое настанет, как только Золушка ответит на его страсть…

– А ваша жена, на которой вы женились по страсти два года назад и которая любит вас до безумия, – что вы на это скажете? – спросила Золушка – не потому, что была очень уж благонравна или благоразумна, а потому, что пыталась найти ту соломинку, за которую можно было ухватиться – чтобы не ринуться с головой в омут страсти. Ох, как ее тянуло броситься туда…

– Не все то золото, что блестит, – печально сказал Сергей. – Ах, кабы вы знали, как дорого я расплачиваюсь за миг ослепления!

Золушка слушала и думала, что, конечно, он самый пленительный кавалер на свете. Никто не мог с ним сравниться при дворе! У него не было недостатка ни в уме, ни в искусстве обольщения. Ему было 26 лет, он знал большой свет, а еще лучше знал женщин и великолепно умел с ними обращаться. Именно эта вкрадчивая опытность и делала его неотразимым в глазах бедной Золушки, которой до смерти надоел собственный инфантильный, грубый супруг. Этот самый супруг не умел быть любезным даже с теми, в кого был влюблен, а влюблен он был постоянно и ухаживал за всеми женщинами подряд, и только та, что звалась его женой, была исключена из круга его внимания. А тут Золушка вдруг встретилась с самым пламенным, самым нежным обожанием, о каком она могла только мечтать!

Она не спала ночь, а на другой день, на охоте, улучив минуту, когда все были заняты погоней за зайцем, Сергей Салтыков начал делать уже самые смелые признания. И не только признания… За несколько минут уединения Золушка успела узнать, к примеру, о поцелуях гораздо больше, чем за всю свою предыдущую жизнь.

– Ради Бога, уезжайте! – наконец закричала она, сама не зная, чего больше боится: то ли настойчивости Сергея, то ли собственной слабости, то ли внезапного появления кого-нибудь из охотников.

– Не уеду, пока не скажете, что я вам по сердцу, – страстно шептал Сергей, держа ее за руку.

– Да, да, только убирайтесь! – почти в отчаянии выкрикнула Золушка.

– Да?! – радостно повторил он. – Я это запомню! – И пришпорил коня.

– Нет, нет! – спохватилась Золушка, но он повторил:

– Да, да!

Золушка после его отъезда вздохнула свободнее. Все ее мысли о благоразумии, померкшие было в свете прекрасных глаз Сергея Салтыкова, вновь вернулись к ней. Она стала убеждать себя, что надо быть сдержанней и холодней. И даже подумала: какое счастье, что Салтыков сегодня же уедет! Вдали от него ей будет легче не думать о нескольких минутах сладостного смятения, когда она чуть не забыла обо всем на свете…

Однако каковы же были ее изумление и ужас, когда, вернувшись в дом, Золушка узнала, что Салтыков не уехал. И его вины в том не было: дом Чоглоковых стоял на острове, а нынче вечером разыгрался такой шторм, что волны доходили до самого крыльца. В этом Золушка увидела перст судьбы.

Ночью она лежала без сна в своей комнате, пристально глядя на дверь, словно ждала, что та вдруг откроется… Еще бы: ведь она сама нарочно оставила заветную дверь не замкнутой на ключ!

И она дождалась. Дверь открылась, на пороге возникла высокая мужская фигура. И в ту ночь Золушка, наконец, узнала все, что она так давно хотела узнать о различии полов…

Для нее настало безумное, странное время. Оно было наполнено и невероятным счастьем – и большой опасностью. Легко было обмануть тщеславных Чоглоковых, заморочить им головы насчет того, почему это блестящий камергер Салтыков зачастил в их унылую глушь. Однако многие отличались куда большей проницательностью. Что-то начал подозревать даже недалекий принц. Дошли пересуды и до ушей императрицы. Она вызвала принца и Золушку к себе в Петергоф (в компании с Чоглоковыми) и принялась присматриваться к молодой женщине. Видно было, что Елизавета только и ждет, на чем сорвать накопившееся раздражение.

Золушка, впрочем, сама дала повод к себе придраться. Начались с малого: с манеры ездить верхом. Неприличным считалось ездить по-мужски, свесив ноги по обе стороны седла, а английскую манеру сидеть боком Золушка терпеть не могла. С помощью бе-рейтеров, которые тоже не любили английские дамские седла и находили эту посадку опасной, ненадежной, она придумала седло, на котором можно было сидеть и так, и этак. И улучив момент, когда ее никто не видел, перекидывала ногу через седло и скакала как хотела. Верховую езду она любила до самозабвения и считалась одной из лучших наездниц.

Каким-то образом невинные хитрости Золушки и ее проделки с седлами стали известны императрице. Она застигла Золушку сидящей верхом по-мужски – вдобавок в мужском костюме, – и гневно выговорила:

– Вы ведете себя неприлично! Посмотрите на свой костюм! А как вы сидите! Если у вас не хватает ума уразуметь, что это бесстыдно, постарайтесь хотя бы понять: такая манера сидеть в седле не дает вам иметь детей!

Наверное, Золушка не удержалась бы от улыбки, услышав этот упрек от императрицы, которая и сама была одета в свой излюбленный мужской костюм. Однако она, несмотря на молодость, умела слышать недосказанное. Вдобавок, рыльце у нее было в пушку, и она страшно разволновалась, поняв, что ее тайна известна императрице.

Помощь пришла с самой неожиданной стороны – от Чоглоковой. Та испугалась упреков в том, что проворонила адюльтер, и от страха перешла в наступление против своей повелительницы.

– Ах, ваше величество! – выпалила она предерзко. – В том, о чем вы говорите, нет никакой вины ее высочества. Дети не могут явиться на свет без причины. И хотя их высочества живут в браке семь лет, а, все-таки причины между ними ни одного разу не было.

Императрица вытаращила глаза. Она не тотчас поняла, что имеет в виду Чоглокова. Но стоило ей понять…

По счастью, озабоченная тем, как вылечить племянника, Елизавета Петровна забыла о непристойном поведении Золушки. И гроза над ее головой на сей раз не грянула.

Порешили, что какое-то время Салтыков постарается не появляться у великой княгини, однако влюбленные недолго смогли вытерпеть в разлуке. Они продолжали встречаться. И однажды случилось то, что и должно было случиться: Золушка почувствовала, что беременна.

Вот это был удар! Известие не оставляло места для радости, ибо теперь только дурак не догадался бы, что Золушка изменяет мужу! Императрица, которая сначала озаботилась было состоянием здоровья племянника, уже забыла об этом, и принц по-прежнему ни на что не был годен в постели.

И тогда Салтыков понял, что он должен спасти возлюбленную. Спасти не только ее честь, но, может быть, и жизнь. А заодно и свою жизнь…

Спасение состояло лишь в одном: с Золушкой должен был провести ночь ее собственный муж. Как ни тошно было представлять это, как ни болело сердце у Сергея при мысли, что он отдаст возлюбленную другому (пусть даже на время, но отдаст!), однако другого пути не было.

И Салтыков взялся за дело. Помогал ему в этом Лев Нарышкин – не менее, а может быть, и более красноречивый, чем добрая сотня профессоров элоквенции.

Пора дать стране наследника – так начали обработку великого князя приятели. Давно пора подумать о судьбе династии, твердили они. Однако инфантильный принц слушал вполуха. Он не был готов стать отцом. И терпеть ради такой ерунды острую боль не собирался. Тогда приятели сменили тактику. Они начали рассказывать о том, чего принц был всю жизнь лишен. О том, что он мог получить – но так и не получил от нежной, застенчивой Лопухиной, грубоватой Воронцовой, смешливой немецкой певички, кривобокой герцогини Курляндской с ее прекрасными, в самом деле прекрасными глазами… Друзья с таким знанием дела, так ярко живописали плотские наслаждения, что великий князь, смертельно боявшийся боли и крови, решился рискнуть.

Теперь предстояло ковать железо, пока оно горячо. В тот же вечер Салтыков устроил пирушку, пригласив на нее самых близких друзей великого князя, и, когда винные пары сделали свое дело и принцу стало море по колено, в комнате появился приглашенный хирург.

Операция была сделана в одно мгновение, принц даже испугаться не успел. Его все поздравляли. Он был страшно признателен своим друзьям, особенно Салтыкову, и горел желанием немедленно испытать свои новые способности. Друзья, помирая со смеху, уговаривали его повременить, пока заживет порез. Однако принц в состоянии подпития совершенно терял разум. Его и прежде-то пьяного одолевало вожделение, а уж теперь он был не в силах с ним справиться. Ему нужна была сейчас женщина. Все равно какая. Первая попавшаяся девка!

Ничего другого и не ожидали от него Салтыков и Нарышкин. Они не сомневались, что ситуация сложится именно так. И в оба уха шепнули принцу, что нынче пачкаться со случайными девками вряд ли стоит. Тем более что у принца есть жена…

Почему-то упоминание о жене его воодушевило. Настолько, что он ринулся в ее опочивальню просто-таки сломя голову. Насилу Салтыков и Нарышкин удержали его – выпить на посошок. В бокал была влита щедрая порция снотворного.

О, эти два приятеля были истинными подмастерьями лукавого! А впрочем, их вела святая цель – защита чести женщины, которую Салтыков любил, а Нарышкин обожал. Ради нее приятели были готовы на все!

Между тем Золушка еще накануне была подготовлена письмом Салтыкова к мысли, что нынче муж может появиться у нее. Именно поэтому она рано отпустила своих девушек, легла и стала ждать, глядя, как мерцает, оплывая, свеча в ночнике.

Придет принц? Или нет?

Ох, хорошо, кабы не пришел…

«Нет, нет, – тут же отреклась Золушка от собственного малодушия, – что я такое говорю? Пусть он придет. Пусть придет, и пусть всё наконец случится. Ничего, я это вытерплю. Я уже столько терпела, что как-нибудь справлюсь и с этим. Не знаю как, но справлюсь. Я должна. Я должна! Только бы он пришел!»

Он должен был прийти, потому что дела Золушки были плохи. Потому что она была в опасности. Потому что только эта ночь с нелюбимым, противным, можно сказать, ненавистным принцем спасет ее репутацию, а то и жизнь.

В коридоре послышались торопливые, но неверные шаги. Дверь распахнулась – ввалился принц. Золушка приподнялась, простыня соскользнула с ее обнаженной груди. И тут вожделение принца достигло предела. Он свалился на постель и стиснул жену в объятиях…

Все сошло благополучно. Одурманенный вином принц мало что помнил: он не испытал особого наслаждения, но и боль его не мучила. Он был чрезвычайно доволен собой и видом простыней, испачканных кровью. На нем вечно все заживало, как на собаке, скоро он и думать забыл об операции и чрезвычайно гордился тем, что сделался, наконец, мужчиной и может обладать своими любовницами так, как давно хотел. Про себя он решил, что не будет обходить вниманием и жену…

Между тем Елизавета Петровна подозревала смутную подоплеку этой столь внезапно разразившейся «брачной ночи». Высказать свои мысли вслух она не могла – была слишком умна для этого. Однако втихомолку бесилась, вспоминая, как некогда, несколько лет назад, очаровательный Сергей Салтыков сделал вид, что не заметил влечения, которое она к нему питала. А Золушке вот посчастливилось!..

О, конечно, императрица давно уже утешилась в объятиях других мужчин, вот взять хотя бы красавчика Никиту Бекетова, а все же ревность нет-нет да и щипала за сердце. Немножко успокоилась Елизавета, лишь когда у Золушки во время переезда из Петербурга в Москву (ехали на большой скорости) случился выкидыш. «Ну уж в следующий-то раз она, конечно, забеременеет от собственного мужа!» – решила императрица и принялась с нетерпением ждать этого события. Однако ожидание затянулось…

Императрица с помощью самых близких своих дам принялась наводить справки и выяснила, что ни у одной из любовниц принца не было детей от него. Не исключено, что он вообще не способен стать отцом.

Вот это был удар… Судьба династии оказалась под угрозой. Императрица какое-то время не могла прийти в себя от ужаса. Ведь именно ради династии она пригрела под своим крылышком, а потом и объявила своим наследником этого голштинского племянничка, ради династии терпела его глупость, грубость, неблагодарность. И получить взамен такой афронт, си-речь такую плюху…

Если бы не способной иметь детей оказалась Золушка, Елизавета выкинула бы ее из России в два счета. Пусть возвращается в свое затрапезное германское княжество! Но Золушка недавно была беременна. И забеременеет снова – с ее-то железным здоровьем и сияющей молодостью. Забеременеет – было бы от кого!

И тогда Елизавета показала себя подлинной государыней-императрицей. Когда-то ее отец женился на бывшей полонянке, солдатской девке, и возвел ее на престол. Елизавета была истинной дочерью своего отца.

«Черт с ней, пусть беременеет от кого хочет, – подумала она обреченно. – Салтыков – это еще не самое большое зло. Он хотя бы хорошего рода. Ребенок будет с благородной кровью. Главное, чтобы эта глупенькая Золушка нормально родила!»

Теперь предстояло донести «высочайшее повеление» до Золушки, которая очень боялась попасть снова в неприятность и на какое-то время даже перестала встречаться со своим возлюбленным. Салтыков от обиды начал вовсю ухаживать за молоденькими фрейлинами. И между влюбленными пробежала очень большая черная кошка.

На помощь императрице пришла верная Марья Чоглокова. Она явилась к Золушке как-то под вечерок и, кося глазами от неловкости и важности своей миссии, завела разговор о том, что бывают случаи, когда государственные соображения должны взять верх над всеми другими, даже над законным желанием супруги остаться верной мужу, если он не в состоянии обеспечить спокойствие империи в вопросе о престолонаследии.

В это же самое время подобный разговор вел с Сергеем Салтыковым канцлер Бестужев. Таким образом Золушка получила санкцию на измену принцу.

Ну что еще можно сказать… Она снова перенесла выкидыш и только на третий раз смогла выносить ребенка. Родов ждала с нетерпением. И мечтала: ну вот теперь-то она, наконец, перестанет быть Золушкой!

Все произошло 20 сентября 1754 года. Рожала она тяжело. Настолько тяжело, что ребенок родился мертвым…

Все рушилось!

И все рухнуло бы, если бы не Елизавета.

Императрица находилась тут же, в Летнем дворце, недалеко от покоев молодой родильницы. Без преувеличения можно сказать, стерегла каждый ее вздох. И страшное известие она получила первая. Итак, ее планы дать стране родовитого цесаревича рухнули… Однако Елизавета была истинной дочерью Петра. Она отнюдь не стала предаваться горю. Мгновенно приняла новое решение о спасении империи. Отряд доверенных гвардейцев отправился в чухонскую деревню Котлы неподалеку от Ораниенбаума. В эту ночь там родился мальчик, и это стало известно императрице. Новорожденный был отнят от матери, отвезен в Петербург и передан из рук в руки Елизавете. А всех крестьян деревни Котлы и даже священника местной церкви в ту же ночь под усиленным конвоем сослали в Камчатку, их избы снесли и запахали само место, где стояли эти самые Котлы.

Пока все это происходило, было приказано палить из пушек Петропавловской крепости и сообщать, что у великого князя Петра Федоровича и великой княгини Екатерины Алексеевны родился сын.

На молодую мать больше никто не обращал внимания. Шесть дней после родов она пролежала почти без всякого ухода, а потом ей передали от Елизаветы подарок: ларчик, в котором лежало бедное маленькое ожерелье с серьгами и двумя жалкими перстнями, которые она постыдилась бы подарить и своей камер-фрейлине. Ну что же: это значило, что, с точки зрения Елизаветы Петровны, большего она и не заслужила…

А еще это значило, что она продолжала оставаться Золушкой!

«Да кончится ли это когда-нибудь? – думала она, лежа на своей одинокой постели, всеми забытая, заброшенная, а слезы тихонько стекали по ее щекам и мочили комковатую, неудобную подушку. – Кончится ли?!»

Это кончилось спустя почти восемь лет, когда 6 июля 1762 года принц по тайному приказу жены был убит, а она взошла на трон.

Больше ее никто и никогда не называл Золушкой. Отныне имя ее было – императрица Екатерина II.

Великая Екатерина.