"Место покоя Моего" - читать интересную книгу автора (Абрамов Артем, Абрамов Сергей)

ДЕЙСТВИЕ - 1. ЭПИЗОД - 3 ИУДЕЯ. ИЕРШАЛАИМ, 6 год от Р.Х., месяц Нисан

Салмон-кузнец пытался расстелить на земле большое покрывало, но не давал ветер, вздымал его парусом, сворачивал, рвал из рук. Детей это страшно веселило, они то забирались под летающее покрывало, то скакали поверх.

Солнце уже садилось, но пока еще не стемнело, путники, шедшие из Иершалаима домой, в Назарет, спешили устроиться на ночлег.

– Ну-ка прочь, неугомонные! - Салмон не злился. Он вообще редко злился на детей. - Лучше бы помогли мне... Мара! Возьми ребят!

Жена кузнеца изловила за концы рубашек сразу всех четверых визжащих ребятишек, усадила в стороне. Пятый, самый старший, которого она не сумела поймать, бегал вокруг, дразнился и кричал что-то маловразумительное, но воинственное.

– Салмон, а где Иешуа?

Кузнец поднял глаза и увидел Иосифа-древодела.

– Йесеф, а мне-то почем знать, где твой сын? Мне вон за своими уследить бы.

– Но ведь мой сын шел всю дорогу с твоими детьми... - Иосиф знал: Салмон любил пошутить и мог сейчас просто над ним потешаться. По-доброму, по-соседски. Но Иосифу было не до шуток. Мальчика надо было найти, накормить и уложить спать: завтра, чуть свет - опять в дорогу. А мальчишка пропал. И тут еще этот Салмон со своими дурацкими шутками...

Однако кузнец говорил сейчас серьезно:

– Да не было его с нами, Йосеф. Правду говорю. Мара! Ты не видала Иешуа, сына древодела?

Женщина укутывала детей в одеяла - ночи нынче холодные, и хоть огонь хорошо горит, озябнуть все равно можно. На окрик мужа повернулась, отвлеклась, ослабила внимание: мальчишки тотчас же воспользовались этим и бросились врассыпную. Вот бесенята! Да устают они когда-нибудь или нет?!

– Салмон, теперь сам будешь их ловить. - Все-таки Мара была чуть раздражена: сказывалась усталость от целого дня пути. - Что ты спрашивал?

– Я-то поймаю... Я.спрашивал... то есть Йосеф спрашивал: не было ли с нами Иешуа, сына его?

– Да, нет, не было. С чего ему быть с нами? - Она пожала плечами и отошла.

Пусть разговаривают: пока муж соберется, она сама уже детей отловит и спать уложит.

В глазах Иосифа было отчаянье. Он опять потерял сына. Не в городе, где можно запросто исчезнуть в толпе, а на дороге, на открытой местности. Как? Да и куда ему здесь деться?

– Салмон, но где же тогда Иешуа? - Иосиф задал совершенно бессмысленный вопрос.

– Сосед, успокойся. Найдется твой парень. Поспрашивай у людей, может, кто и видел, может, с кем из наших и заболтался. Но с нами его не было, это точно. А был бы, разве я стал бы скрывать?..

Салмону не до меня, думал Иосиф, да и то понятно: у самого вон сколько ребят. И с чего только я решил, что Иешуа с ними? Словно шепнул кто... Мирьям тоже не видела, как и когда он пропал. Это понятно: ей за девочками следить надо. Зря я на нее накричал при людях, плачет сейчас небось. Это я потерял Иешуа, я, прах меня побери!.. Темнеет уже... Что же делать? Наверно, надо возвращаться в Иершалаим, смотреть по дороге, а если нет - искать в городе...

Иосиф был прав: искать Иешуа следовало в городе. Иешуа сладко спал в доме в Иерусалиме, а Петр и Техники уже с нетерпеливым опасением ждали его пробуждения.

– Мастер, может, с ним что не так? - Лицо Техника Кевина было потным и красным: духотища в доме - невыносимая.

Петр и сам видел, что мальчик спит, как и спал все время после операции: крепко, не шелохнувшись. Если бы не чуть заметное дыхание, стоило бы заподозрить неладное. А может, его и следует уже заподозрить - это неладное. Процесс внедрения матрицы прошел гладко, без сложностей. Слишком даже гладко. Перестраховщики из Технической Службы напророчили, что во время передачи данных в мозг объекта может происходить все, что угодно: конвульсии, судороги, повышенная двигательная активность. Даже внешние изменения произойти могут: например, появится седина. Никто ничего пока про матрицу не знает... Но с Иешуа внешне все было в порядке. Спал себе спокойно и ухом не вел. Странно. Петр всерьез начал волноваться: а может, вообще ничего не вышло? Может, чудо-аппарат подвел? Может, какой-нибудь "внедритель" в аппарате неисправен? Да нет, невероятно, чушь какая... Жан-Пьер словно угадал его мысли.

– Не нравится мне все это, Мастер. Мальчик никак не отреагировал на операцию. Даже не проснулся. Более того: ни один параметр не изменился. А если... - не договорил, словно испугался собственной мысли.

И правильно сделал.

Кевин-Давид, начавший было споро упаковывать оборудование, притормозил, подозрительно взглянул на Мастера и Техника, утер в который раз пот. Сказал категорично:

– Даже и не думайте. Повторно мы его не можем обрабатывать. У него мозги просто закипят. Что в инструкции написано? Симптомы могут проявиться. А могут и не проявиться. Мы все сделали правильно. И нечего волноваться. Ждем. Еще не вечер... Открыли бы лучше окна, а то задохнемся все здесь.

– Дай-то Бог, чтобы ты оказался прав, - пробормотал Петр, помогая Жан-Пьеру снимать с окон холщовые, узкие полотнища, придуманные ими в качестве занавесок: ну не нашлось такого предмета в городе.

В голове появилась парадоксальная мысль: с чего бы это Богу помогать им? Если он сам не создал Мессию, то уж помощи от него в этом не жди... Скорее наоборот.

– Мастер, нам бы спать лечь. Завтра ночью - домой. Выспаться надо бы... Жан-Пьер смотрел на Петра с усталой улыбкой: мол, мы-то не Мастера, а простые люди. Слабые и немощные. Вымотаться себе позволили...

– Да-да, конечно, - поспешно разрешил Петр. - Ложитесь, отдыхайте, я вас разбужу.

Техники с явным облегчением переглянулись и улеглись, не раздеваясь, на топчаны в разных углах комнаты. Через минуту они уже крепко спали.

А вот к Мастеру сон не шел. Вообще, в бросках он всегда был напряжен настолько, что сон привык считать пустой тратой исключительно ценного времени. Да ему и легко удавалось проработать трое и более суток подряд безо всякой усталости. Разве что сделаешь четыре-пять коротких - минутных! - подзарядок, и опять - как огурчик. Так и сейчас... Со стороны это, конечно, выглядит странно: босой здоровый мужик сидит в какой-то странной позе, глаза полуприкрыты, раскачивается чуть-чуть. Но на самом деле в это время в тело босого мужика входит энергия, легко забираемая от всего окружающего: от деревьев, от земли, от электрических проводов... Очень хорошо помогает!.. А вид?.. Да что вид?.. Техники привыкли, они и не такие штучки Мастеров видали, а всем остальным это наблюдать не обязательно.

Утром чуть свет всех поднял сам Иешуа.

– Равви, Равви... - шепотом звал мальчик, тормоша спящих за плечи.

Петр, который прилег-таки поспать, мгновенно открыл глаза.

– Проснулся?.. Чего шумишь?

– Я хочу... Ну...

– Понятно. Там, во внутреннем дворике. - Петр показал рукой на дверь. Поищи, найдешь.

Иешуа резво выбежал из комнаты.

Дворик - небольшая, четыре примерно метра на четыре, открытая площадка, куда имелся выход из дома, с полупустым каменным бассейном и чахлым оливковым деревом посередине, - был со всех сторон окружен высокими, в рост человека, известняковыми стенами. Жили бы хозяева - был бы двор чистым и ухоженным. А так, здесь валялось всякое ненужное барахло: сломанная мебель, какие-то деревяшки, треснувшие кувшины - хозяин дома обитал в другом месте и не слишком усердно следил за чистотой. В углу высилась каменная загородка с дырявой полотняной занавеской. Там-то и располагалось то, что в Иерусалиме считалось туалетом.

Из комнаты, где жили Мастер и Техники, на этот дворик выходило одно окно. Петр встал возле него и принялся наблюдать за эволюциями мальчика. Стены-то, конечно, высокие, но если ему захочется убежать, то при известной изобретательности это может получиться. Так что лучше проконтролировать...

Вспомнились вчерашние дурачества Асафа: двое извращенцев поймали мальчика. Теперь один извращенец подглядывает в окошко...

А Иешуа убегать и не собирался. Вернулся в комнату, забрался с ногами на топчан, сидит, молчит.

– Ты как себя чувствуешь? - Петр спрашивал в полный голос: Техники уже проснулись и с любопытством наблюдали за подопечным.

– Хорошо, Учитель. Только...

– Что только?

– Только я не помню... кто вы. - Мальчик уже окончательно пришел в себя, и в нем начал расти страх.

Петр чувствовал это. Ласково, стараясь страх погасить, произнес:

– Не бойся, сегодня тебя заберут твои родители. Хочешь есть? Мастер произносил что-то еще, столь же случайное, малозначащее - просто чтобы не молчать, а сам посылал в мозг Иешуа успокаивающие сигналы: "безопасность", "уют", "спокойствие".

– Да, я бы поел. - Глаза мальчика потеплели, страх проходил.

Любопытно, что Иешуа никак не отреагировал на упоминание о родителях, отметил Петр. Как будто ему все равно. Вчера он хотя бы спрашивал о них, а сегодня... Петр постоянно сканировал мысли мальчика, но в них никак не отображалась тоска по матери и отцу, по дому, по сестрам. Интересно...

Интересно-то интересно, но Петр не преминул мысленно усмехнуться: все-таки профессиональные реакции Мастера куда как далеки от общечеловеческих. Другой бы обеспокоился: как так, ребенок не помнит о родителях, не думает, не волнуется, - а Петру всего лишь интересно. Научный, стало быть, интерес...

Пока Кевин Бакстер собирал на стол, Жан-Пьер с Мастером вышли из дома на улицу, точнее - в проулок между стенами домов, такой провинциально тихий, мертвый даже. Только у стены напротив тяжко, со стонами ворочался нищий: ему вчера, видимо, по случаю праздника много и часто наливали кислого, вроде бы легкого, но коварного галилейского вина, и он, до конца, похоже, не протрезвев, тупо глазел на двух богато одетых господ. Проворчал что-то, отвернулся, улегся поудобнее.

Иерусалим - город контрастов. Истина банальная, но, как оказывается, исторически справедливая.

– Мастер, - сказал Жан-Пьер, - я так понял, вы уже почистили мальчика? Он ничего не помнит...

– Да, Асаф, вчера ночью я им позанимался. Кое-что стер, кое-чему научил. Снял блокаду с биополя. Оно пока слабенькое, но должно развиться. Вот что меня волнует, так это матрица. Точнее, ее молчание. Что-то здесь не так. - Петр смотрел Сквозь дверной проем на Иешуа, жадно уплетающего холодное мясо.

– А мы и не знаем, что так, а что не так, Мастер. Мы - первые. На нашем опыте станут учиться;

– Если станут, если будет - чему... Право, очень хотелось бы... задумчиво сказал Петр. Поежился. - Пошли-ка в дом, зябко что-то.

Давид-Кевин полностью занял внимание мальчика, рассказывая ему какую-то смешную историю. Техник не просто рассказывал - он ее играл: строил рожи, жестикулировал, менял голос, коверкал слова. Иешуа заливался смехом: от настороженности не осталось и следа. Все-таки не зря Петр обратил внимание на еще одно - педагогическое - образование Кевина Бакстера, когда перечитывал перед броском его досье. И ведь раньше не раз читал, но прихотлива память человеческая: не нужен был Бакстер-педагог - Петр и не помнил о нем...

– Иешуа, ты поел? - Петр сел за низкий столик напротив мальчика. - Доктор, уберите, пожалуйста, все со стола. Хотя нет, чашку оставьте.

На низком мраморном столе, в самом центре одиноко осталась небольшая глиняная чаша без ручек. Обыкновенная дешевая чашка, грубая, тяжелая, каких много в небогатых еврейских домах.

– Смотри, Иешуа...

Мастер поймал взгляд мальчика, глазами указал ему на чашку. Она чуть пошевелилась, словно раздумывая, а потом стала двигаться к мальчику. Телекинез, трюк из начальной школы... Глаза Иешуа округлились, он закричал, отскочил неловко. В следующее мгновение он уже сидел на корточках в дальнем углу комнаты. Обхватил руками коленки, дрожал. Петр поймал чашку, вздохнул, посмотрел на Техников. Те посмеивались.

– Нечего хихикать. - Подошел к Иешуа, сел рядом. - Ну, чего ты боишься, глупый. Это же не страшно...

– Она... сама! - Мальчик источал едко кислый запах, ощущаемый только Петром - запах страха.

– Она не сама. Это я ее двигал. Успокойся. Ты тоже так можешь. Я тебя научу, хочешь? - Кислота становилась не такой резкой, к страху примешалось любопытство.

– Я смогу ее подвинуть? Как? - Иешуа недоверчиво глядел на Мастера: что же он за человек? Кто эти двое? Как я здесь оказался? Как двигалась чашка?..

Петр легко читал мысленные вопросы мальчика.

– Если ты не будешь убегать, я тебе все покажу. - Взял за руку, подвел к столику, усадил на подушку. - Смотри...

Чашка, постукивая донышком о столешницу, затанцевала на середине стола. Мальчик секундно вздрогнул, в глазах промелькнул испуг, но сразу же пропал. Без моего вмешательства, подумал Петр, успокаивать не пришлось. Молодец Иешуа, ты быстро учишься...

– Как это, Учитель?!

– Смотри на чашку. Упрись в нее взглядом. Представь, что ты двигаешь ее рукой... Да нет, руки убери! Глазами, только глазами... Иешуа выпучил глаза, уставился на чашку, подался вперед...

– Не получается. Учитель. Я не понимаю, что надо делать.

– Получится. Не торопись, попробуй еще. Представь, что ты толкаешь большой камень. Тебе тяжело. Напрягись... Да убери же ты руки!.. Ну!..

Мальчик набрал воздуха, задержал дыхание, сжался - чашка не шелохнулась.

– Не получается.

Петр встал позади Иешуа, положил ему руку на затылок, прошептал на ухо:

– Сейчас получится. Ты только верь, что получится... Ну, давай...

Чашка как бы нехотя, медленно поползла к краю стола.

– Я чувствую это, Учитель! - радостно крикнул Иешуа, повернул сияющую рожицу к Петру. Чашка затормозила.

– Не отвлекайся. - Мастер чуть отстранил руку от головы мальчика: дальше сам. - Продолжай.

Чашка под взглядом Иешуа, чуть подрагивая на ровной поверхности стола, медленно, ползком перемещалась к краю. Доползла, остановилась. Мальчик взглянул на Мастера, тот слегка кивнул: давай дальше. Чашка резко дернулась, соскочила со стола на подушку для сидения, затем на пол. Под восторженным взглядом мальчика каталась по полу, подскакивала, переворачивалась, пока наконец не раскололась, ударившись о стену.

– Простите, - с сожалением произнес Иешуа.

– Не страшно. - Петр улыбался. - Новую купим. А ты молодец, Иешуа. Не устал?

– Нет, Учитель! - Мальчик явно готов был двигать в комнате все - от мебели до стен.

– На сегодня хватит. Делай так иногда, чтобы не забыть, но никому не показывай свое умение. Понял?

– Понял. - Мальчик кивнул. - А почему?

– Просто не показывай. Об этом никто не должен знать... - Сказал, закрепил мысленным блоком в голове Иешуа: "никому не показывать".

Все-таки мальчик чуть изменился... Петр смотрел на Иешуа, собирающего глиняные черепки разбитой чашки. Что-то неуловимое, непонятное даже Мастеру... Чуть сдержаннее стали реакции на происходящее вокруг? Да. Поумерилась детская восторженность? Пожалуй... И еще - этот взгляд... Как будто он понимает, что с ним происходит... Только как понимает? И что понимает?..

– Иешуа, зачем они тебе? - Пётр смотрел на кучку глиняных обломков в руках мальчика.

– Я возьму на память. Один. - Иешуа аккуратно сложил черепки на стол, выбрал самый ровный, почти прямоугольный, зажал в кулаке,

– Хорошо, - улыбнулся Мастер. - Не хочешь прогуляться? Ответом был молчаливый кивок. Иешуа взял протянутую руку Петра, и они вышли на улицу. Жан-Пьер сказал:

– Похоже, надо потихоньку готовиться к обратному броску. Петр вернется, все должно быть собрано; Эй, Давид бен Матари, вставай!

Кевин был иного мнения.

– Успеем. Петр вернется не скоро. Давай лучше сходим, галилейского еще купим. Оно здесь очень ничего.

– Вот именно: ничего, - презрительно сказал Жан-Пьер. - Пустое место...

По его справедливому мнению, настоящее вино могло быть родом лишь из одной страны. И это явно не Галилея первого века.

– Ты сноб, Жан-Пьер. - Кевин подтолкнул француза к выходу. - Пойдем проверим: может, в местные супермаркеты бордо завезли...

А Мастер и главный персонаж проекта "Мессия" в это время шли не торопясь по утреннему Терапийону, приходящему в себя после вчерашнего гулянья. Впрочем, праздник продолжался и сегодня, но в городе уже почти не осталось паломников; догуливал свое в основном местный люд. Суетливая жизнь большой улицы большого города уже не впечатляла Иешуа, как раньше. Мальчик успел насмотреться на всякое за мигом промчавшиеся четыре дня. Да и мысли его были заняты беседой с Петром - легкой беседой ни о чем. Обсуждали погоду, одежду богатых иноземных купцов. Мальчик рассуждал о том, как было бы здорово, если бы люди могли летать по воздуху как птицы и передвигаться по воде безо всяких лодок. И все это мысленно, не произнося ни звука. Петр настойчиво тренировал Иешуа: пусть привыкает к чужому голосу, звучащему в мозгу. И пусть учится строить свои мысли четко, как фразы.

Дошли до Храма.

По широкой каменной лестнице поднялись на тоже широкий, просторный даже, арочный мост, вошли в крытую высокую галерею. В ней было прохладно и оживленно. Близилось самое бойкое торговое время - полдень. Купцы побогаче раскладывали свой товар на прилавках - каменных высоких столах, торговцы победнее расстилали холсты прямо на земле. Из-за поворота, из перпендикулярно уходящего продолжения галереи раздавалось мучительное блеяние: там еще торговали ягнятами и баранами, жертвенник еще ждал новой крови. А здесь кричали менялы. Здесь можно было обменять все, что угодно, любые монеты любых стран, объединенных Римом; да не только их - вообще любых! Благодатное время праздника позволяло неплохо заработать на паломниках. Выменянные вчера у приезжих купцов товары продавались сегодня по совсем другой, более высокой, цене - другим купцам, которые повезут купленное в иные города. Крики торговцев, перебранки покупателей, шарканье ног, звон металла, стук дерева и камня - такие обычные для торгового места звуки сливались в единый шумовой фон - достаточно высокий. Поневоле приходилось напрягать голос, чтобы быть услышанным. Но не Петру и Иешуа. Пробираясь сквозь толпу, они продолжали вести безмолвную беседу.

"Не устал? Давай спустимся"... "Нет, не устал... Такие высокие стены... У нас в Нацрате таких не видели..."

Они снова спустились вниз, к подножию стен Храма. Несмотря на архитектурное единство комплекса- да, с точки зрения Петра, именно так и следовало называть Храм! - в нем четко и строго соблюдалось социальное и ритуальное деление. Храм - это всего лишь понятие, включившее в себя разностороннюю жизнь евреев вообще и священнослужителей, левитов, коэнов в частности. Храм был всем! Местом ритуальных жертвоприношений. Местом молитв не обязательно, но все же, все же. Местом торговли. Местом встреч деловых людей со всего мира: если они - верующие евреи, конечно. Или не евреи - греки, критяне, римляне. Новообращенные, прозелиты. Иными словами - торговой биржей, где в дни праздников совершалось множество внушительных сделок, и Храм имел с них положенную долю. Поэтому и банком был Храм, ибо также и десятая часть дохода каждого жителя доставалась Храму. И деньги не лежали мертво - работали. Выдавались ссуды, возвращались долги с процентами. Зря, что ли, римляне - и не только они! - с назойливой регулярностью покушались на богатства Храма. Законными и абсолютно незаконными способами. Конечно же, священникам это не нравилось...

Петр смотрел на Иешуа. Если верить Евангелиям, много лет спустя этот ставший взрослым и мудрым - мальчик скажет таинственное; Кесарю - кесарево...

Из галерей нельзя было попасть в собственно Храм. И наоборот тоже. Путь непосредственно на площадь - к самому Храму - начинался от южной стены. Сначала следовало омыть себя в многочисленных - крохотных и не очень - бассейнах, миквах, ибо никто не мог идти к Храму, не совершив короткого, в дни праздников весьма делового обряда очищения.

Петр и Иешуа не миновали микв, вошли в высокие ворота, спустились в просторное подземелье через тоже подземный каменный ход. Мокрая одежда мгновенно стала холодной, неприятно облегла тело. Впрочем, ненадолго. Они поднялись по ступеням на свет и оказались на огромной площади вокруг Храма. Крытые галереи, где Петр с Иешуа только что бродили, отсюда казались просто глухими высокими стенами, ограждающими площадь по периметру, в которых выступали вмурованные в известняковые камни колонны. Да они и были, по сути, стенами: орущий и спешащий мир остался по ту сторону подземелья.

Здесь было существенно тише. Бело-розово-голубая мраморная громада Храма с остро заточенными золочеными кольями по крыше вдоль фасада, с тоже золотыми капителями на витых колоннах у входа, внушала благоговение: что ж, перед лицом Господа не очень-то и пошумишь. Зато и загажено перед его лицом было - не пройдешь, не замаравшись. Идти приходилось через потоки крови животных, которую смывали в финале празднеств: открывали водяные ворота и заполняли площадь водой. Потом левиты, стоя в воде по бедра, скребками чистили камень, сгоняя кровь и воду в ущелье Кидрон через редко открываемые ворота Милосердия.

А пока приходилось идти по крови. Сандалии мгновенно промокли, мерзко хлюпали.

Огромный левит-охранник у ворот, ведущих во двор женщин, Эзрат Нашим, встретился взглядом с Петром. Мастер ощутил неприятный холод, исходящий от мощного и мрачного представителя второй храмовой касты. И еще подозрительность: без повода, но по привычке.

Иешуа тоже почувствовал:

"Какой неприятный человек".

"Почему ты так подумал ?"

"Не знаю. Холодно..."

Занятно: те же ощущения, что у Петра. Почему? Случайность? Надо будет проверить реакцию на другие проявления чувств...

Вошли в Эзрат Нашим - последнее место, .куда допускались женщины. Их много было здесь: галдели, судачили. Похоже, совсем не ощущали святости места. Сквозь их толпу, мимо двора Назореев, мимо двора Прокаженных - в ворота Никанора, в Эзрат Исраэль, дальше которого могли идти только левиты. Там был жертвенник, там была бойня. Простых евреев туда не допускали.

Зато сюда к ним, в Эзрат Исраэль, священники приходили сами. Вот и сейчас в углу двора на низких каменных лавочках сидели двое - в длинных льняных рубашках, ефодах, перетянутых разноцветными, зелено-красно-пурпурными поясами, и в круглых тяжелых, тоже льняных тюрбанах. А рядом, прямо на камнях, собрались верующие люди, в основном - молодежь. Голоса раввинов в нагретом воздухе звучали громко, распевно. Петр прислушался: священники, естественно, вели привычную послепасхальную беседу об Исходе, о далекой даже для этих дней истории рождения праздника Пасхи, опресноков, Хаг Гамацот. Слушали их рассеянно, больше глазели по сторонам, впечатленные золотой реальностью Храма, а история - она ж давно была, к тому ж не раз слышана...

– Моисей и Аарон пришли к фараону страны Айгиптос, - скучно говорил один из раввинов, повторял тысячи раз повторяемое, не вкладывая в слова не то что страстности, - даже грамма эмоций, - и сделали так, как повелел им Господь. Аарон бросил жезл свой перед фараоном и перед рабами его, и жезл сразу превратился в змею! - Раввин опять заученно сделал положенную в этом месте паузу, чтобы усилить впечатление от рассказа. Но то ли слушатели не желали впечатляться, то ли все как один попались исторически подкованные, поэтому ожидаемого священником гула восхищения Божьей силой не последовало.

Помолчав малость для приличия, раввин продолжил. Он рассказывал историю про десять египетских казней, ее Иешуа узнал сразу - не прошло зря отцовское "ударное" обучение. Но сейчас мальчик впервые осмысливал сказанное, вникал, чувствовал интерес, даже ощутимую потребность в этой истории. Он неотрывно смотрел на священника, ловил каждое его слово. Странно, но давно знакомый рассказ звучал почему-то по-другому - как новый.

– ...и, увидев такое дело, призвал фараон своих мудрецов и чародеев: пусть теперь они попробуют сделать то же самое своими чарами. Каждый из них бросил на землю свой жезл, и жезлы их тоже превратились в змей, но... - указательный перст горе, - жезл Ааронов поглотил их жезлы. Фараон сильно разозлился, его сердце ожесточилось, и он не послушал Моисея и Аарона, о чем Господь их заранее предупредил.

– Как это - поглотил?

Обычай позволял задавать вопросы раввину, даже вступать в дискуссию, излагать свое мнение, но услышанный тонкий мальчишеский голос заставил священника поморщиться: ох уж эти дети! Нет - просто слушать, так с глупыми вопросами лезут. Как это - поглотил? Взял - и поглотил. Дураку ясно...

Но тем не менее оглянулся, глазами поискал перебившего.

– Чего ты не понял, мальчик?

– Я не понял, как это жезл Ааронов поглотил их жезлы? Священник вздохнул и сказал:

– У Аарона был жезл, осененный чудом Господним, и чудо это оказалось сильнее того, что творили волхвы фараона. Ясно тебе?

– Ясно. А откуда у волхвов такие жезлы? - не унимался Иешуа.

– Боги земли Мицраима дали их волхвам.

– Какие боги? - Иешуа удивленно смотрел на священника. Слишком, подумал Петр, удивленно.

– Ну... какие у них там были боги? - Раввин повернулся к сидящему рядом коллеге, ища поддержки, - Ну, вот, например, бог солнца Ра... Кто еще?.. Другие, много их...

– Но ведь Бог - один?

По толпе слушающих прошел ропот: экий наглый мальчишка - спорит с самими раввинами!

– Да, мальчик, Бог - один. Это единственно верная истина. И имя его мы произносить не вправе, ты знаешь, так он завещал Моше... - В беседу вступил второй священнослужитель. - А всякий, кто исповедует многобожие заблуждающийся язычник.

– Тогда кто же помог фараоновым волхвам творить чудеса с жезлами? Может, сам Господь наш?

Раввины удивленно переглянулись. Этот наглый малец с разбитой коленкой говорил совсем не по-детски.

– Мальчик, - священник наклонился к Иешуа, - подумай сам, как Господь мог помогать чародеям фараона творить все эти чудеса? Он же обещал свою помощь Моше и всему народу Израильскому, а не фараону. Ты ведь помнишь?

– Помню. Но зачем тогда Бог говорил, что он ожесточит сердце фараоново? Неужели он не мог смягчить его, и тогда не пришлось бы Аигиптосу страдать от всех этих мучений?

Раввин нервно погладил бороду.

– Слушай, мальчик... Как твое имя?

– Иешуа, сын Йосефа из Нацерета.

– Ох, Нацрат, Нацрат... Слушай, Иешуа. Фараон должен был сам отпустить еврейский народ, своим собственным решением. Господь всемогущ, но справедлив. Он не стал фараона подталкивать к этому.

– Но он же... - Иешуа поднялся с земли и теперь Стоял глаза в глаза с сидящим раввином. -Он же сам сказал: "Я ожесточу сердце фараоново, и явлю множество знамений Моих и чудес Моих... Фараон не послушает вас..." Получается, Господь мешал сам себе. Так?

– Нет. Он хотел показать свое могущество египтянам, чтобы эти язычники уверовали: вот он: бог - Един и Велик. Так-то! - Священник для вескости стукнул оземь своим посохом, как будто тоже хотел показать какое-нибудь чудо.

Чуда не произошло. Иешуа не унялся:

– Но он же мучил не только египтян, но и всех евреев! Жабы, кровавая река, мошки... Зачем ему было заставлять страдать избранный им же народ?

Иешуа говорил так складно, что раввин, похоже, забыл: перед ним - всего лишь подросток. Ему-то было невдомек, что все слова, произносимые мальчиком, сначала говорил высокий, богато одетый мужчина, стоявший неподалеку. Говорил не вслух, мысленно...

– А я тебе объясню! - кипятился священник. - Сначала Бог давал понять, что все кары, спускаемые Им на землю Айгиптоса, предназначаются для всех без исключения людей, и лишь когда понял, что фараон не поддается, Он стал оберегать евреев от своих казней.

Люди, сначала сторонне наблюдавшие за спором мальчика и священника, теперк слушали внимательно, заинтересованно. Кто-то из толпы подал голос:

– А как волхвы фараона смогли повторить Господни чудеса?

– Да, - подхватил Иешуа, - как им удалось это? Ведь Бог один, и египтянам, как вы говорите, не помогал. Неужто они обладали силой, равной силе Господа?

Раввин улыбнулся:

– Если они и смогли сотворить нескольких змей, подобно тому, как это сделал Господь, то уж сотворить Мир и людей на Земле им никак не удалось бы. Не равняйте силу Господа с жалкими умениями египетских жрецов.

Хороший ответ, подумал Петр. В умении полемизировать священнику не откажешь. Эка он ловко ушел от опасной для него дискуссии весьма древним, выходит, демагогическим приемом. А ну, кто усомнился в силе и славе правителя, военачальника, партии, Бога, наконец? В кандалы его, в застенки, в лагеря!.. Проходили. Не было народа, который через все это не проходил бы... Надо заканчивать. Становится опасно. В первую очередь для Иешуа и его родителей: опасно в буквальном смысле слова. Ересь никогда не прощалась... Другое дело, что сам Иешуа даже не вспомнит, о чем таком опасном он беседовал в Храме...

Священник снисходительно смотрел на умолкнувшего мальчика и на окружающих слушателей. В тишине спросил - не без легкой угрозы:

– Ну что, еще вопросы будут?

Вопросов, в принципе, могло быть много, но задавать их не стоило. Тем более что в Эзрат Исраэль вбежал мужчина. Иосиф. Остановился, дыша тяжко. Мать не могла пройти, осталась в Эзрат Нашим.

– Откуда ты, мальчик? - спросил раввин. - Где твои родители?

Я был прав, подумал Петр, пора сворачивать комедию. Финальные реплики и-на поклон.

"Скажи им, что ты дома. У Отца своего".

"Дома ? Но я ведь..."

Иешуа, милый, не время спорить!..

"Говори!" - Петр послал Иешуа мощный импульс.

Взгляд мальчика стал стеклянным. Громко, чеканя слова, он произнес:

– Я дома здесь. У Отца своего.

"Молодец! Повтори еще раз. Они должны это запомнить".

Иешуа повторил, несколько произвольно:

– Мне должно быть здесь. В доме, который принадлежит Отцу моему. А вы здесь - только слуги... Раввины опешили.

– Какой отец? Здесь - Храм. Да как ты смеешь, наглец, мальчишка!..

И тут Иосиф, молчавший доселе, подал голос. Испуганный, надо сказать.

– Иешуа, сынок!..

– Вот и отец объявился. Хозяин Храма, - тихо, будто сам себе, сказал кто-то.

Шутку оценили. Дружный хохот громом зазвучал среди каменных колонн.

Иешуа равнодушно посмотрел на Иосифа, отвернулся, продолжая сидеть ровно, с прямой спиной - каменно сидеть.

Буквально: каменным болванчиком, подумал Петр. Чрезмерная зажатость... Хочется надеяться, что это пройдет: контакт должен быть легким и естественным для окружающих...

Иосиф, не обращая внимания на смешки и дурацкие шутки, упал на колени, обнял мальчика.

– Наконец-то ты нашелся! Мы уж думали, потеряли тебя совсем... Ну, куда ж ты пропал? - причитал он, торопливо гладя волосы Иешуа.

Все это было совсем не похоже на жесткого, жестокого иной раз, отца.

– Мы вернулись в Иершалаим, искали тебя по дороге, целый день шли... Как ты здесь очутился? - Иосиф спрашивал и сам себе удивлялся: никакой обычной злости, только отчаянная радость от встречи. - Иешуа, ответь, не молчи!

Мальчик смотрел на отца все тем же стеклянным взглядом. Ответил ровно:

– Зачем меня искать? Или вы не знали, что мне надлежит быть в доме Отца моего?

Опять смешки раздались. Ну чем не радость для публики: мальчик-дурачок, совсем болезный...

Хорошо, Иосиф, поглощенный своим неожиданным счастьем, не услышал ответ сына.

– Вставай, сынок, пойдем... - Он рывком поднял мальчика, взял за плечи, повел прочь.

И Петру пришла пора уходить. В общем он был доволен первым контактом. Да, есть шероховатости, мальчик еще сырой, но потенциально - возможности гигантские. А ведь это - только момент подсадки матрицы. Она еще практически не работает: Петр вел мальчика. Но вряд ли он смог бы его вести, если бы не она, не ее присутствие в мозгу Иешуа. Напрасно боялся Кевин, что внедрение не заладилось. Еще как заладилось! Да, матрице еще вживаться и вживаться - в мозг, в сознание, в душу. Особенно - в душу, если быть максималистом. Плюс - немножко мистиком. Через девятнадцать лет сегодняшний маленький мудрец станет взрослым и мудрым чудотворцем. Сейчас Петр уверен был в том. Матрица если и не действует пока в прямом смысле этого слова, то существует наверняка, Техники хлеб зря не едят. Все прошло нормально. Точно по инструкции.

Однако какой цинизм: называть Библию - инструкцией...

И еще. Вероятно, те, кто две без малого тысячи лет вгрызался и вгрызается в самое по-крестьянски обстоятельное - да простится Петру это определение! - из писаний апостолов - Евангелие от Луки, вероятно, они прочитывали между строк рассказа о двенадцатилетнем отроке куда больше, нежели произошло только что. Как там? "И все дивились ответам его..." Скорее, возмущались. Смеялись.

Настроение было отличным. Идя по Иерусалиму в сторону дома, Мастер насвистывал услышанную здесь же мелодию, удивительно похожую на одну песню из его времени.

А вопрос уже возникал сам собой: какое время - его?..