"Накануне" - читать интересную книгу автора (Мстиславский Сергей Дмитриевич)

Глава 18 Двадцать пятое февраля

Марина вернулась домой только под утро двадцать пятого. Усталая, иззябшая. С трудом скинула вскоробившиеся, сбитые башмаки. Наташа, торопясь, отгоняя неотвязное, непонятное, ноющее чувство, которое теперь возникало каждый раз, когда увидит или даже подумает о Марише, зажгла керосинку. Хоть чаю вскипятить. Еды никакой не было: магазины по всему городу закрыты; если бы не студенческая столовка — прямо с голоду умереть. Марины в столовой не было видно.

— Ты ела что-нибудь?

Марина кивнула.

— Я на секунду прилягу. Сейчас мне опять идти. Ну, как тебе демонстрация?

И добавила, с кровати уже:

— Забастовка всеобщая.

Наташа прикрыла глаза. Всеобщая. Значит, все, все рабочие, сколько в Питере есть (а их полмиллиона, — так, кажется, в газетах писали) — на улицах?.. И те, конные, опять… скачут… А вечером сегодня — Юрьева бенефис, в Александринском. У нее и для себя и для Марины билеты…

Перемогая себя, она окликнула все же подругу несмело:

— А как же… в Александринский сегодня, Мариша? Пойдем?

Марина подняла голову от подушки. Глаза были холодные и удивленные.

— В театр? Иди, если хочешь, конечно… А мой билет продай… Или отдай, кому знаешь.

Губы шевельнулись жесткой и небрежной усмешкой, и Наташа вспыхнула. Это что ж намек на Андрея?

— Спектакль, впрочем, едва ли состоится, — равнодушно уж сказала Марина и отвернулась к стене. — Кажется в городе вводят военное положение.

Не состоится? Не может этого быть, хотя бы даже военное положение. Потому что спектакля этого сколько месяцев ждет Петербург. Это ж событие исключительное… Лермонтов, «Маскарад», в постановке самого знаменитого, самого модного из нынешних режиссеров, и состав изумительный: весь цвет актерский, как и должно быть в бенефис такого прославленного артиста, как Юрьев. Билеты уже три месяца назад были распроданы. — Юрьев, как бенефицианты всегда, у себя на дому, сам, по записи, продавал. И все, все распродалось, хотя цены совсем сумасшедшие, в шестом ряду партера билет двадцать три рубля золотом… почти трехмесячный заработок работницы, девятьсот часов женской работы. Позавчера, на демонстрации, чернявая о себе говорила: десять часов работы, заработку восемь рублей в месяц. А здесь — одно кресло. На три часа.

Марина и тогда ни за что не хотела, едва-едва ее уговорила Наташа: это же не обычный спектакль, это обязательно надо каждому культурному человеку. Билеты достала, хотя целую ночь пришлось простоять в очереди. И то не на студенческие, самые дешевые места, на галерку, — те еще до нее расхватали, — а дорогие, на балкон. Пришлось долго себя во всем урезывать, чтоб свести концы с концами, и все-таки радость была неуемная: не сказать до чего, с волнением каким она ждала сегодняшнего вечера. И вот дождалась: все — прахом. Если и будет — все равно удовольствие испорчено. Настроение совсем же не то. Нина, Арбенин, Шприх… Даже не представить себе… И какими глазами посмотрела сейчас на нее Марина… Лучше б совсем не говорить.

Чайник вскипел. Разбудить? Или пусть спит? Такая она усталая… Жалко.

Но в дверь постучали быстрым и легким стуком. Марина сразу открыла глаза, поднялась, оправляя растрепавшиеся волосы.

— Войдите.

Вошел рабочий, высокий и ясноглазый, в ватной короткой куртке, заячья шапка с наушниками. Не здороваясь, отошел с Мариной к окну, в дальний угол, зашептал.

От первого слова у Марины сдвинулись брови, она метнула взглядом в сторону Наташи. Наташа нахмурилась тоже: Маришиным гостям она всегда бывала помехой, это она давно заметила. Если она сама не уходила, уходила с ними из квартиры Марина. Что ж? И сейчас уйти? На улицу? А если там, как вчера, нагайками разгоняют? Еще попадешь под лошадь или под ноги толпе, изувечат. Мариша опять посмотрела. Гонит. Пожалуйста! Изувечат — и пусть!

Она закусила губу и резким движением взяла с этажерки мерлушковую свою круглую шапочку. Но Мариша, быстро перешепнувшись с рабочим, остановила.

— Слушай, Наташа. Я твои взгляды знаю, но знаю и то, что ты хорошая и честная, что тебе можно довериться. И ты так искренно и горячо тосковала, что одна, на отлете. Так вот. Сегодня день исключительный: может быть, наверное даже — начало больших, очень больших, огромных событий. А рук не хватает. Есть одно — хотя и легкое, но очень важное и секретное дело… Я сама должна была, но мне необходимо сейчас же идти, неотложно. А товарищей — никого, никого сейчас не найти… Да и времени нет… Я решила тебе доверить… Ты сделаешь?

Рабочий полез за пазуху, достал сложенную бумажку и протянул Наташе. Рука широкая; темная, грубая кожа. Пальцы Наташи дрогнули, принимая бумагу.

— Это воззвание, — сказала Мариша. — Черновик, видишь, вставки, поправки: товарищи наспех писали. Надо начисто переписать — разборчиво и на одной стороне, обязательно. Перепиши и снеси на Сампсоньевский…

Наташа молчала. Она продолжала держать бумажку, как взяла, в вытянутой руке. Взяла или нет? Марина договорила быстро:

— Большой Сампсоньевский, № 16, квартира Куклина. Три звонка: долгий и два коротких. Когда откроют, скажешь: "Я от Павла Петровича". Тебе ответят: "Нет дома". Тогда ты отдашь конверт. Все запомнила? Шестнадцать, Куклин, "я от Павла Петровича". Карточка есть на двери, не обознаешься. Только быстро, быстро, да? У нас каждая минута сейчас на счету. Черновик не забудь отдать тоже.

Наташа не успела и мыслей собрать, как стукнула дверь. Она осталась одна, с бумажкой в руках.