"Накануне" - читать интересную книгу автора (Мстиславский Сергей Дмитриевич)Глава 72 ЛенинТревога оказалась напрасной. Уже к семи часам на площади перед вокзалом было не протолкаться, и далеко по Нижегородской, — глазом не взять, — сплошная, тесная стояла толпа. Заводы, заводы, полки. Не смолкая, звенели в ночном уже воздухе песни. Без песни столько часов не простоять на ногах: стоят с шести (иные — в передних рядах — и с пяти!), теперь уж одиннадцать, а поезд, слыхать, раньше двенадцати не придет. На то и поезд, чтобы опаздывать. Даже когда он везет Ленина. С четырех углов били снопами белого, слепящего света прожекторы. И в этом белом, недвижном огне багрели особо алым, особо ярким и живым светом красные, без числа, знамена. У подъезда вокзала коваными башнями грозились ижорские броневики. Мариша сжала руку Ивану: — Иван… До чего хорошо! На платформе народу — гибель, как ни строг пропуск. Делегации от заводов, от полков, партийные комитеты. Стоит в строю отряд рабочей гвардии. Уже по-весеннему, на людях нет полушубков, несуразных ватных куртушек, наверное, потому они кажутся особенно стройными, молодыми и ладными, даже Егоров — старик, дружинник пятого года. Блестят начищенные винтовки. Перед фронтом Никита — бледный, глаза запали глубоко: в такой день — в первый раз командовать. После дела в ночь на шоссе, против самокатной казармы, не приходилось выводить отряд: не было боев — будни были. Прошел мимо, к выходу, Василий, озабоченный. Озаботиться есть чем: до сих пор нет моряков. Питерским полкам, желавшим выставить почетный караул, отказали, потому что кронштадтцам обещано. Кронштадту по праву принадлежит преимущество, потому что в крепости, по существу, и сейчас уже только одна власть: Совет депутатов. Но если балтийцев не будет — неприятная получится история: питерцы законно обидятся. А матросы могут не прибыть: ребята из Петровского района говорили сегодня: льду по заливу наворочено — никакой ледокол не пройдет. Но у Мариши и Ивана лица такие, что и Василий заулыбался невольно. Подошел. — Заждались? Марина только вздохнула. Полчаса — много ли… А кажется — вечность прошла. Цветы пронесли: розы. Огромные, шипастые, красные. В цвет знаменам. Иван спросил: — Кто подносить будет, товарищ Василий? И перевел глаза с Василия на Марину, очень заметно, чтобы товарищ Василий понял намек. И Василий понял: — Петроградский городской комитет. А на площади все поют, поют. Ни на секунду не слышно ночи. И на платформе как днем светло: не от света, от лиц. У всех же такие, как у Мариши, Ивана, Василия. Из-за вокзала накатом, раскатом донеслось ура. На перрон бегом, полным ходом вбежали матросы. Черные ленточки вьются по воздуху. Патронташи, винтовки со штыками. Бегут, как на штурм. И сразу от разгоряченных, молодых, здоровых, боевой радостью радостных лиц полыхнуло по затихшему ожиданием вокзалу бурей. Василий, встречая, качает укоризненно головой. Боцман — плечи косая сажень, дудка яркая, на медной цепке через грудь — смеется, пожимая руку. — Чего? Видишь, не опоздали… Как это может быть, чтобы моряк опоздал. Никита со своими посторонился, дал место. Моряки построились. Оркестр — серебряные трубы — на фланге. Знамя. — Идет! Сразу замерли ряды. Бегом пробежал комитетский, красная повязка на рукаве. Махнул. — Дальше, дальше, вперед, товарищи! Товарищ Ленин в первом вагоне, в самом переди. Уже отдувался паром на завороте черный грудастый паровоз. Перед шеренгой матросов — четкая по застылому тихому воздуху прозвучала команда. — Смиррно! На кра-ул! И тотчас Никита крикнул своим, по-командирски отступая на шаг, лицом к фронту: — На кра-ул! Взметнулись, выравниваясь, винтовки. У матросов — по нитке. И глаза у всех, всяким строевым уставам вопреки, без команды, в сторону, вперед, к одному месту. С площадки первого вагона в сбившуюся у подножки толпу сходили люди. Быстро. Толпа колыхнулась, в раздвинувшейся, сразу открывшейся просеке увидела Мариша — и сразу узнала, хотя ни портрета, ни рассказа, какой он, ни разу не слышала… Он, наверно! Лоб высокий, под сдвинутой шляпой широкие, крепкие скулы, лучики тонких морщинок у быстрых пристальных глаз. На секунду только мелькнуло перед глазами. И — на всю жизнь. Василий подошел. Ленин обнял. Василий же давний: с искровских еще времен. Обнял так хорошо, так просто, что у Мариши выступили слезы. — Сюда, Владимир Ильич… К почетному караулу. Матросы просили обязательно: хоть несколько слов. Ленин повернул к гремящим с фланга медью труб и приветственным кликом, черным, ощеренным штыками шеренгам. Парча знамени взметнулась навстречу и медленным наклоном легла, шурша и переливаясь отблесками огней, к ленинским ногам. Он нахмурился. Нахмурился, да! Никита стоял в двух шагах, он видел ясно… Нахмурился, а в глазах… влажность. И чуть дрожат губы. Но голос прозвучал твердо. Негромкий, чуть картавый, чуть-чуть хриповатый, с дороги, наверно. — Товарищи рабочие, товарищи матросы. Вы проявили чудеса пролетарского героизма вчера, свергая царскую монархию. Вам неизбежно придется в более или менее близком будущем… снова проявить чудеса такого же героизма для свержения власти помещиков и капиталистов, ведущих империалистическую войну… Заря всемирной социалистической революции уже занялась… Да здравствует всемирная социалистическая революция! Снова грянул оркестр. За спиною Марины кто-то прошептал: — Вот это — человек. Только на землю ступил и — в бой! Из рядов рабочегвардейцев вырвался, закинув винтовку за спину, Егоров. — Ильич, родной… С девятьсот пятого… Двенадцать годов… Но дорогу ему заступил плечистый, горбоносый Богданов, меньшевик, из Центрального Исполнительного. — Товарищ Ленин, будьте добры пройти в царские комнаты. Там ждет делегация Центрального Исполнительного Комитета Советов. Быстрым шагом, колыша огромный, тяжелый, шипастый комитетский букет, Ленин прошел в распахнутые настежь двери. На ходу негромко спросил: — А нельзя ль без этой… официальщины? Вопрос запоздал: на пути стоял уже, со шляпой в руке, в калошках, выгибая навстречу закрученную — не по-весеннему — теплым вязаным шарфом худощавую шею Чхеидзе. Он улыбнулся невеселой, натянутой на лицо улыбкой и начал приветственную речь. Ильич осматривался по сторонам: несмотря на караулы, на комитетских, охранявших порядок, вдоль стен, заполняя комнату, накапливался и накапливался народ. Ильич разыскал знакомое лицо, сощурился, — заиграли у глаз лучики, — подмигнул ласково и приветно. И только на последних словах Чхеидзе насторожился. Чхеидзе говорил, и голос звучал тоскливо и нудно: — Я полагаю, что нам надлежало бы идти сомкнутыми рядами для охраны сделанных революционным народом завоеваний и дальнейшего успешного развития и победоносного завершения революции. Василий дал знак с порога. — Ждем, Владимир Ильич. Он прошел частой и быстрой, как все в этом человеке, походкой мимо договаривавшего еще что-то, со шляпой в руке, казавшегося еще более, чем всегда, понурым и чахлым Чхеидзе и сам прикрыл за собой дверь. Подъездик маленький, боковой. У ступенек — синий автомобиль. — А я по дороге, за Выборгом, Надежде Константиновне выражал опасение, что — за поздним временем — извозчика не найдем, придется пешком идти на Широкую. Щелкнула дверца. Но сесть в машину не дали. Сквозь цепь охраны — с охраною вместе — набежала толпа. Василий развел руками. — Без слова не отпустят, Владимир Ильич. Придется пройти на главный подъезд. Там, со ступенек, высоко. Прожекторы, с четырех углов площади, наклонились, скрещивая лучи. Белым заревом залились низкая стена вокзала, застекленные двери, толпа на приступках, башня броневика, штыки матросов, смешавших строй. — На броневик! Подняли на руках. Ильич стал на защитном, желто-зеленом, звонком железе, над дулами пулеметов. По площади прокатилось ура — многотысячное, немолчное, громовое. Ильич снял шляпу, махнул. — Товарищи! Тихо. Так тихо, что до самых далеких закраин слышен негромкий ленинский голос. Что он говорил? Ни Иван, ни Никита, ни Мариша (все они опять сошлись вместе, нашлись у каменной стены, далеко от броневика) — ни один не смог бы повторить словом. Не потому, что не было слышно, а потому, что слышна была вся площадь. Вся — тысячами лиц обращенная к Ильичу. Она вся говорила — с Лениным вместе. Говорила — без слов. Разве такое — повторишь? — Русским рабочим выпала на долю честь и счастье первым начать революцию, то есть великую, единственно законную и справедливую войну против угнетателей. Да здравствует социалистическая революция во всем мире! Опять поднялась, приветом, в быстром взмахе широкой руки, шляпа — над крутолобой, мудрой, упорной головой. Опять дрогнула кликами площадь. — Да здравствует! Броневик сдвинулся. Широким просветом раздалась перед ним толпа. Заспешили прожекторы, рассекая перед броневиком путь, выхватывая острыми лучами из потеми солдатские папахи… И винтовки, винтовки, винтовки… алые знамена, рабочие шапки, яркие женские платки. Гремел победным, походным маршем оркестр. Броневик плыл средь людского моря, под бивший прибоем немолчный приветственный гул. Никита снял кепку и обтер лоб. — Вот это встреча! Иван кивнул ответно и радостно. — Этот день на вечные веки отметь. Детям и внукам и правнукам в память. Третье апреля. |
|
|