"Серебряная пуля" - читать интересную книгу автора (Атеев Алексей)

3

Школа, в которой работал Шляхтин, до революции, видимо, была гимназией или каким-то другим учебным заведением.

Ее приземистое краснокирпичное здание выглядело весьма внушительно и было как две капли воды похоже на ту школу, в которой учился сам Осипов. Только его школа находилась в Костроме, откуда он был родом.

«Тьфу ты, черт, — вспомнил журналист, — ведь сейчас же каникулы! Наверняка учителей нет, разъехались по отпускам». Он толкнул тяжелую массивную дверь и оказался в прохладном вестибюле, в глубине которого за столиком сидела пожилая женщина и вязала чулок.

— Шляхтин? — переспросила она. — Был. Но ушел. Сказал, что придет под вечер, часов примерно в пять. Он в спортзале ремонт затеял. Так что заходите попозже.

Обрадованный уже тем, что встреча со Шляхтиным вполне может состояться, Осипов снова отправился в редакцию, чтобы доделать кое-какие дела, а заодно узнать у фотокорреспондентов, кто такой Грибов.

— Юрка? — редакционный фотограф бегло глянул на Осипова и продолжал размахивать в воздухе только что отпечатанной карточкой. — Понимаешь, глянцеватель барахлит, — объяснил он, заметив недоуменный взгляд Ивана, — сушу вот вручную. А Юрка?.. Он профи. Толковый малый. Только, по-моему, слегка того. — Фотограф покрутил пальцем у виска. — Да ты же видел его выставку, неужели не помнишь? В конференц-зале висел в прошлом году. Правда, недолго. Два дня всего, по-моему. Главный увидел и велел снять.

Теперь Осипов вспомнил. Выставка была небольшая, снимков, может, тридцать, но впечатляющая. В большинстве обнаженные тела, как женские, так и мужские.

Казалось бы, ничего особенного, но подано чересчур экстравагантно. Осипов вспомнил портрет мужчины, чье лицо нарочито вульгарно было разрисовано женской косметикой, подведенные глаза, намазанные губы, оттененные скулы… Работа называлась «Портрет клоуна», но вряд ли это был клоун. Обнаженная натура исполнена таким образом, что с большим трудом можно разобрать, кто на снимке: мужчина или женщина. Присутствовало на выставке несколько работ репортажного плана, весьма своеобразных. Скажем, серия из пяти снимков, посвященная моргу. Редакционный народ воспринимал фотовыставку по-разному, кое-кому она нравилась, некоторые плевались, а большинство выражало недоумение. Точку в дискуссии поставил главный редактор, громко приказавший: «Снять это свинство!»

— Юрка, конечно, талант, — продолжал развивать мысль фотокор, — но его работы… — Он вытянул губы в трубочку и посмотрел на Осипова. — Как ты сам понимаешь, не пользуются спросом. Во всяком случае, официально. Конечно, кое-что он продает, потом его публиковали и в западных журналах. Престижно, но опасно. Да и сам он с большими странностями. А что, хочешь познакомиться?

— Было бы интересно, — осторожно заметил Осипов.

— Записывай адрес. Он живет в коммуналке, но каким-то образом сумел отгородиться от соседей, а кроме того, переоборудовал чердак под студию. Прорубил люк в потолке. Ты понимаешь. Классно получилось. Как только пожарники разрешили? Но у него обширные связи. Потому что такой номер вряд ли прошел бы у кого-нибудь другого. Ты понимаешь, теперь к нему в квартиру можно попасть по пожарной лестнице.

— Карабкаться, что ли, придется? — изумился Осипов.

— Да нет! Она вполне обычная, со ступеньками. Правда, железная и довольно крутовата. Идет по глухому брандмауэру прямо на крышу, на чердак. То есть в студию. Ты понимаешь, класс!!! Ты ему позвони, он парень гостеприимный, представься, наверняка он сам предложит встретиться. Неравнодушен к журналистам.

— Только к журналистам?

Фотокор хихикнул.

— Разное болтают, но я, ты понимаешь, как говорится… не знаю. Сходи посмотри… Можно клевый материальчик сварганить.

На другом конце долго не снимали трубку. Наконец высокий голос, несколько похожий на женский, вопросительно произнес:

— Кто это?

Осипов представился.

В трубке некоторое время сохранялось молчание, потом голос радостно воскликнул:

— Как же, как же… Припоминаю. Коллега. А что вы хотели?

Осипов сообщил, что собирается писать материал о фотохудожниках. На другом конце провода восхитились этим обстоятельством и пригласили немедленно приезжать.

Ржавая трясущаяся лестница привела Осипова на крышу большого, но чрезвычайно запущенного дома, построенного, видимо, в самом начале века. Лестница страшно громыхала и, казалось, вот-вот готова была развалиться. Массивная окованная жестью дверь оказалась запертой, однако имелся звонок.

Осипов долго и безрезультатно жал кнопку, а потом начал колотить в дверь ногой. Наконец лязгнул запор, и перед ним предстал высокий рыжеволосый мужчина неопределенного возраста. Одет он в донельзя застиранные блекло-голубые джинсы и черную футболку с какой-то иностранной надписью.

— Осипов? — вместо приветствия спросил он.

Иван кивнул.

— Я, знаете ли, не очень хорошо слышу, — сообщил рыжеволосый, — к тому же мальчишки иногда хулиганят. Взберутся на крышу и начинают стучать. Так что извините, что долго не открывал. Проходите.

Несколько ступенек вели в огромное помещение, видимо, совсем недавно бывшее чердаком. Потолка в привычном смысле в помещении не было. Стропила упирались в крышу.

Часть крыши оказалась застекленной, так что сверху лился рассеянный дневной свет. Но все равно в студии царил полумрак.

Несмотря на довольно странную обстановку в студии, более удивительного места Осипов раньше не встречал. Вдоль стен стояли широкие, обтянутые серой материей щиты, на которых были развешаны многочисленные фотографии. Кое-где щиты перемежались с подобием фресок, выполненных прямо на корявой штукатурке чердака. В основном фрески представляли собой абстрактные или нарочито примитивные рисунки. Те рисунки, смысл которых удалось разобрать, являли изображения мужчин и женщин, занимающихся любовью, выполненные с нарочитым натурализмом. Живопись очень смахивала на художества в общественных туалетах. Кроме сексуальных картинок, стены украшали изображения погребений и кладбищ. Но и это было еще не все. Со стропил спускались прикрепленные на тонких шнурках всевозможные куклы самых странных форм и обличий. В основном это были обычные магазинные пупсы, которых фантазия художника трансформировала в смешных, печальных, а чаще всего ужасных монстров. Кроме всего прочего, в мастерской имелся огромный старинный буфет, две или три тахты и теннисный стол. В одном из углов был натянут большой белый экран, а рядом с ним различная фотоаппаратура, софиты, отражатели. На одной тахте лежала, прикрыв голову книжкой, какая-то фигура.

На буфете, на полу и на самодельных полках стоял разный хлам: старые самовары, прялки, граммофоны и патефоны, громадные кофейные мельницы, поломанные велосипеды, иконы и статуи святых, причудливые бутылки и кувшины, древний телескоп с медной трубой, рамы с облупленной позолотой, бюсты разных знаменитостей и вовсе не известных людей. К одной стене была прислонена могильная плита, на которой виднелась надпись «Под сим камнем покоится прах купца третьей гильдии Филимона Маклашкина, прожившего без перерыва семьдесят один год и возведенного его любезной супругой Евлампией Пантелеевной, пережившей его в скорбный час».

Осипов так увлекся рассматриванием диковинок, что совсем забыл, зачем явился сюда. Хозяин, казалось, тоже потерял к нему интерес и начал возиться со своей аппаратурой. Вспыхнул яркий свет. Обернувшись к фигуре на тахте, он крикнул:

— Люся, поднимайся, начинаем работать!

— Я мешаю? — спохватился Осипов.

— Нет-нет. Вы, надеюсь, не спешите. У нас так: если пришел гость, то уж надолго. Меня, между прочим, Юрием Ивановичем зовут, но друзья величают Джорджем. Не возражаю, если и вы… — Он не договорил и снова крикнул:

— Люся?!

С тахты поднялась девица в мини-юбке и цветастой блузке. Она зевнула во весь рот и вопросительно посмотрела на Джорджа.

— Начинаем работать, — повторил он.

Девушка, не обращая внимания на Осипова, разделась и встала напротив белого экрана под яркие лучи софитов. Она казалась довольно хорошенькой, но впечатление портило полное отсутствие груди.

— Вы ведь журналист? — поинтересовался Джордж, одновременно заглядывая в видоискатель стоявшего на треноге фотоаппарата. — Писать обо мне хотите?

— Возможно.

— Отлично. Обо мне почти никто не пишет, во всяком случае, в Союзе. Люся, встань на колени, спиной ко мне, три четверти, руки над головой… Поза — изломанный цветок. Так. Руки безвольнее, надлом, не вижу надлома… Никто не пишет. Кроме, конечно, иностранной прессы. Недавно была публикация в белградской «Фото-импресс», потом англичане… шведы тоже… Отлично! — весь переключился он на девушку. — Теперь встань, ноги на ширину плеч. Как там в утренней гимнастике?..

— Можно, чтобы вам не мешать, я пока осмотрюсь?

— Пожалуйста, пожалуйста. Мой маленький музей.

Осипов, стараясь не смотреть в сторону девицы, принялся разглядывать убранство студии. По отрывистым репликам он догадался, что работа почему-то не клеится.

— Все!!! — закричал вдруг Джордж. — На сегодня довольно. Ты словно вареная рыба. Без гарнира, без гарнира! Приготовь-ка кофе.

Голая девица нехотя проследовала к стоявшей на теннисном столе электроплитке и зазвенела посудой.

— Она так и будет оставаться в чем мать родила? — осторожно поинтересовался Осипов.

— Вы шокированы? — Джордж взглянул на него с любопытством.

Осипов пожал плечами.

— Не особенно, но все-таки…

— Не любите женщин?

— Да любит, любит, — вступила в разговор девица, — пялился на меня, я заметила…

— Люся! — укоризненно произнес Джордж. — Не надо пошлостей. Человек на работе, — ни к селу ни к городу почему-то добавил он. — Вы кофе пьете? Так что вас ко мне привело?

— Понимаете, хочу написать очерк о неформальной фотографии.

— Интересно. Тогда вы пришли по адресу. У меня, знаете ли, две страсти: фотография и танатология.

— Что? — не понял Осипов.

— Танатология — наука о смерти. Интересуюсь погребальной тематикой, эпитафиями, кладбищами, несанкционированными захоронениями. Благодатная тема и совершенно неразработанная. Во всяком случае, здесь. Вот о чем лучше напишите. Вокруг смерти и погребений веками складывались традиции, обряды. Да что там веками!

Осипов внимательно посмотрел на своего собеседника. Обычный мужчина средних лет, разве только рыжий. Худощав, подтянут, слегка сутул. Приятная улыбка. Глаза. Глаза действительно немножко странные. Тоже улыбаются, но не с иронией и даже не с превосходством. Что-то непростое, затаенное чувствуется в этом взгляде. Словно собеседник говорит с тобой и не видит, углубленный в себя самого.

А Джордж продолжает рассказывать:

— Понимаете, фотография очень помогает мне. Хожу по кладбищам, снимаю наиболее интересные могилы, смешные эпитафии, сейчас Москва строится, сносятся многие старые погосты. Уходит безвозвратно частичка истории. А как варварски переносятся захоронения. Вот посмотрите. — Он подвел Осипова к полкам и отдернул занавеску.

На полированном дереве выстроились в ряд десятка два человеческих черепов.

Осипов невольно вздрогнул.

— Не пугайтесь. Все эти черепа принадлежали нашим предкам. Самый молодой датируется концом прошлого века, но большинство значительно старше. Вот эти два. Адашевы. Из семейного некрополя. Склеп разорили. Видимо, искали драгоценности. Глупые люди. Склеп скорее всего ограблен еще в революцию. Я нашел черепа среди тлена, забрал их к себе, и вот они тут. Да сколько еще подобных разграбленных усыпальниц русской знати! Или вот этот череп, — Джордж взял в руки пожелтевшую кость. — Видите, дырочка на затылке. Послушайте, — он потряс череп. Внутри звякнул металл. — Эта голова принадлежала известному бандиту Кошелькову, тому самому, который в девятнадцатом году остановил машину, в которой ехал Ленин, и ограбил его, даже браунинг забрал. Вы представляете?! Ограбил вождя мирового пролетариата! Так вот. В том же году его расстреляли. И вот совершенно невероятным образом я случайно познакомился с человеком, который его расстреливал. Конечно, старичок. Он любил рассказывать эту историю, видно, долго держал при себе. Я поинтересовался, где сие событие произошло. И он, этот старец, прекрасно помнил место. Надо же! — Джордж всплеснул руками. — Я его долго уговаривал показать мне место. Пришлось даже заплатить, и не зря. Что удивительно, могила уцелела. Взяли мы двух молодцов и поехали. Раскопали. Точно — он, Кошельков. Только вот череп у меня. И у каждого, — Джордж картинно повел рукой вдоль полки, — у каждого своя история.

— А власти? — поинтересовался Осипов. — Как они смотрят на ваши изыскания? Ведь могут быть неприятности?

— А-а, — махнул рукой Джордж, — никому ни до чего нет дела. Впрочем, если возникнут проблемы, их несложно уладить. Люся, что там с кофе?

Девица к тому времени натянула трусы и стала как две капли воды похожа на высокого угловатого мальчишку.

— Так-то лучше, — одобрительно произнес Джордж, хлопнув ее по костлявому заду. — Присаживайтесь, — кивнул он Осипову, — кофе отличный, настоящий «Ява». Мне один знакомый дипломат привез.

Кофе действительно оказался хорош.

— Напишите обо мне, — после некоторого молчания заявил Джордж. Он внимательно смотрел на Осипова, держа чашку с женским кокетством, оттопырив мизинец и прихлебывая из нее мелкими глотками. — Ваше имя на слуху, народ будет обсуждать, а это прибавит популярности и мне и вам.

— Могут не пропустить, — осторожно заметил Осипов, — тема уж больно скользкая.

— А вы напишите так, чтобы пропустили. Я ведь в долгу не останусь. Или вот что, — сказал он, заметив, что Осипов морщится. — Можно опубликовать за рубежом. На Западе. У меня есть связи, а они на такие вещи клюют…

— Это уж совсем исключено. Меня за подобные публикации в лучшем случае выгонят с работы.

— Так ведь под псевдонимом, никто не узнает. Вы профессионал, вам и карты в руки. Как только услыхал ваше имя, подумал — это судьба. А я вам еще кое-что интересное покажу. У меня ведь не одни черепа. У меня есть вещи куда более интересные. В моей коллекции.

— Какие же?

— Сначала согласие, потом осмотр секретной части коллекции. Но учтите, если дадите слово, потом уже не отвертитесь, — глаза у рыжего фотографа стали как две льдинки. В них все явственнее проступало сумасшествие.