I

Так написал о себе за год до смерти триестинский фабрикант Этторе Шмиц, выпустивший под псевдонимом Итало Звево три романа. Действительно, жизнь его была внешне благополучна, но отмечена внутренними противоречиями, странными до парадоксальности. Романист, до шестидесяти четырех лет известный лишь как преуспевающий и безупречно честный промышленник; человек, в молодые годы участвовавший в движении за воссоединение с Италией родного Триеста, остававшегося под властью Австрии, — и избравший себе псевдоним, означающий «итальянский шваб»; итальянский писатель, впервые увидевший Флоренцию и Рим лишь под старость, упрекаемый критикой в плохом знании языка, на котором он писал… Таковы внешние проявления этой странной и по-своему трагической судьбы, отразившейся и в книгах Итало Звево.

В письме, из которого взят наш эпиграф, Звево так рассказывает о своей жизни: «Родился в 1861 году в Триесте. Мой дед был немец, государственный служащий в Тревизо; бабка и мать — итальянки. В двенадцать лет был отправлен в коммерческое училище в Германию, где заучивал даже меньше того, что мне преподносили. Однако именно в эти годы я страстно увлекался немецкой литературой. Семнадцати лет я поступил в Высшее коммерческое училище Револьтелла в Триесте, где вновь обрел свою итальянскую сущность. С девятнадцати лет в банке; и та часть «Жизни», которая посвящена банку и публичной библиотеке, действительно автобиографична. В тридцать шесть лет[1] имел счастье войти в дело, участником которого остаюсь по сей день. До самого начала войны я много работал на этом предприятии… В тридцать лет я опубликовал «Жизнь», в тридцать семь — «Старость». Потом решил отказаться от литературы, которая подтачивала мои способности коммерсанта, и немногие свободные часы посвящал скрипке, чтобы не позволять себе даже мечтать о литературе. Война оторвала меня от дел, и, может быть, долгий досуг был причиной того, что я в 1919 году принялся писать «Самопознание Дзено», которое и опубликовал в 1923 году».

Чем же вызван чудовищный двадцатипятилетний разрыв между вторым и третьим романом? Не поняв этого, нельзя понять и творчества Итало Звево. Один из восемнадцати детей коммерсанта Франческо Шмица, писатель принадлежал от рождения к миру австро-итальянской буржуазии Триеста, столь ярко изображенной в «Самопознании Дзено». Он воспринимался именно как мир, а не мирок; его горизонты казались чрезвычайно широкими благодаря широте торговых связей международного порта; в нем чтились традиции деловой предприимчивости, коммерческой добропорядочности, солидности… Это был тот самый мир, который Стефан Цвейг назвал в своих воспоминаниях «миром надежности», мир, где идеалом был «солидный — любимое слово тех времен — предприниматель с независимым капиталом», «ни разу не видевший своего имени на векселе или долговом обязательстве» и в гроссбухах своего банка всегда «ставивший его только в графе „приход"», что и составляло «гордость всей его жизни».

Даже после того, как Франческо Шмиц разорился, его сын склонен был обвинять во всем биржевую игру — занятие, недостойное солидного негоцианта. И, вынужденный бросить училище и поступить в триестинскую контору венского Уньон-банка, Этторе Шмиц, ведущий деловую переписку на английском и немецком языках, за девятнадцать лет службы становится столь образцовым «коммерческим корреспондентом», что его приглашают даже в училище Револьтелла обучать студентов правилам этого специфического искусства.

А между тем он тяготился службой, тем более что все его мысли были заняты литературой и театром. Этторе Шмиц много читает, отдавая предпочтение русской и французской литературе. Он пишет несколько пьес (не очень высоко оцениваемых исследователями его творчества), но добиться их постановки ему не удается. Кроме того, Этторе Шмиц под псевдонимами регулярно выступает с критическими статьями в одной из триестинских газет; из этих статей явствует, что его симпатии всецело принадлежат французским натуралистам, прежде всего Золя. Не без их влияния написан его первый роман — «Жизнь», начатый в 1889 г.

С изданием этого романа, предпринятым в 1892 г. на собственные средства, Звево связывал главную свою надежду — стать профессиональным литератором. Дело для него было не только и не столько в коммерческом успехе издания: больше всего Звево нуждался в признании, в подтверждении своих прав быть писателем и только писателем. Однако продавался роман плохо; полного признания тоже не было. Правда, появились положительные рецензии в двух триестинских газетах и отзыв влиятельного критика Доменико Оливы в широко читаемом миланском «Коррьере делла сера». Олива признавал Звево «не случайным человеком в литературе», но упрекал роман во многих недостатках, главным образом стилистических. Одним словом, санкции на то, чтобы стать профессиональным литератором, Звево не получил, но все же, по его словам, похвала авторитетного критика дала ему «мужество опубликовать второй роман».

В 1896 г. Звево женился на своей дальней родственнице Ливии Венециани, которая была на тринадцать лет младше его, и вошел в семью ее отца, владельца фабрики красок для подводной части корабля. С точки зрения «мира надежности», тридцатипятилетний супруг взял на себя серьезную ответственность. Он и сам чувствовал это. И тем не менее не спешил занять более выгодное и почетное место на предприятии тестя, но, оставаясь в банке, писал роман. Теперь нужно было доказать свое право на писательство не только самому себе, но и семейству Венециани — доказать самым осязаемым образом. «В семействе (я не говорю о моей жене) для того, чтобы поверить в литературу, должны были видеть деньги», — писал Звево в одном из писем 1925 г.

Новый роман «Старость» был закончен и напечатан в 1898 г. Ни денег, ни признания он не принес. Много позже Звево вспоминал: «Этот роман не заслужил ни единого слова хвалы или хулы от нашей критики… Я смирился со столь единодушным суждением (ибо не существует более полного единодушия, чем единодушие молчания) и двадцать пять лет воздерживался от сочинения книг».[2]

Перелом произошел. Писатель Итало Звево исчез, а его место занял Этторе Шмиц, образцовый предприниматель и администратор триестинской фабрики подводных красок и ее двух филиалов — в Венеции и в Лондоне. Но неужели все дело было в преданности семье и необходимости обеспечить ей «достойное существование»? Не было ли тут более глубоких психологических причин, нежели верность сызмальства усвоенным моральным нормам «мира надежности»?

В конце 1895 — начале 1896 г. Звево пишет так называемый «Дневник для невесты» — серию заметок в тетради, подаренной Ливией при помолвке. Всегда склонный к рефлексии, Звево стремится теперь до конца определить — для себя и для невесты — свою сущность, давая и нам возможность глубже понять психологические предпосылки наступившего вскоре перелома.

Окружающий Звево мир (он получает уже здесь достаточно нелестное определение «подлый буржуазный мир») отнюдь не кажется Звево столь надежным. Счастье в нем возможно лишь в дилемме: «счастье много любить или счастье победоносно сражаться за жизнь… Поэтому среди человеческих характеров мне кажутся счастливыми те, что либо могут отказаться от любви, либо устраняются от борьбы…» Итак, способность «устраниться от борьбы» представляется Звево счастьем, — тем большим, что основу его характера, по его собственному мнению, составляет равнодушие к жизни. «Мое равнодушие к жизни существует по-прежнему. Даже когда я радуюсь жизни рядом с тобой, в моей душе остается нечто такое, что не радуется вместе со мною и предупреждает меня: смотри, все совсем иное, нежели тебе кажется, все остается комедией, потому что рано или поздно занавес упадет. Больше того: равнодушие к жизни — это сущность моей интеллектуальной жизни. А так как оно — мой дух и моя сила, каждое мое слово пропитано иронией, и я боюсь, что в тот день, когда тебе удастся заставить меня поверить в жизнь (что, впрочем, невозможно), я лишусь чего-то очень важного».

Но восприятие жизни как тягостной обязанности бороться, равнодушие к ней, никогда не прекращающаяся рефлексия и победоносная уверенность в себе несовместимы. Отсюда — потребность в утверждении извне, ожидание внешнего успеха как санкции, необходимой для того, чтобы поступить соответственно внутренней потребности… А когда этой санкций нет — необходимость найти компенсацию «эмоциональной неполноценности» в семье, в людях, ради которых стоит «стать здоровым и сильным».

Санкцию извне так и не удалось получить, и решение было принято. Этторе Шмиц устремился к тому выходу, который услужливо распахнула перед ним его среда; он старается если не быть, то казаться «здоровым и сильным», ища себе оправдания в «выполнении долга».

Впрочем, долгое молчание Звево не было столь уж абсолютным: все время пишет он разного рода заметки, путевые дневники, сочиняет даже новеллу «Благородное вино». В годы войны он, один из немногих европейцев, сохранивших пацифистские убеждения, составляет проект всеобщего мира. Наконец, в годы застоя в делах он берется за роман.

Однако гораздо большую роль, нежели вынужденный досуг, сыграло здесь другое обстоятельство. В 1904 г. Этторе Шмиц решил усовершенствовать свои знания английского языка и стал брать уроки у проживавшего в Триесте ирландца. Знакомство перешло в дружбу, продолжавшуюся до самого отъезда учителя из Триеста в начале войны. Почвой для сближения оказалась литература, имя ирландца было Джеймс Джойс. Оба познакомили друг друга со своими произведениями, — и Звево приобрел в лице Джойса верного почитателя, высоко оценившего «Старость».

Новый, начатый в 1919 г. роман «Самопознание Дзено» Звево выпустил в 1923 г. опять на собственные средства. Снова началось напряженное ожидание откликов. Первым отозвался старый триестинский литератор Сильвио Бенко, много лет назад приветствовавший выход в свет «Жизни». Появляется несколько маленьких рецензий в провинциальных газетах, «Коррьере делла сера» печатает заметку, какую, по словам Звево, «мог бы написать и десятилетний» — и снова наступает молчание. Молчат и литераторы, которым была разослана книга, в их числе Пиранделло. Звево пишет Бенко письмо, в котором благодарит его за поддержку «в том горе, каким была для меня эта публикация». Так минует год. Но летом 1924 г. случается нечто неожиданное.

Один из экземпляров «Дзено» был послан в Париж Джойсу. Тот дал прочесть его своему другу, поэту и эссеисту Валери Ларбо, который не только высоко оценил роман, но и по просьбе Джойса написал Звево письмо, где говорил о возможности перевода книги во Франции. Звево не решается отвечать Ларбо, опасаясь, что тот, по обыкновению всех литераторов, не откликнется, и благодарит его через Джойса. Лишь после второго письма Ларбо завязывается переписка. Ларбо выдвигает план посвятить Звево номер издаваемого им журнала «Коммерс»; в этом ему должен помочь другой знаток итальянской литературы — Бенжамен Кремье, которого Ларбо также заинтересовал творчеством Звево. Сделать это в «Коммерс» не удается, номер откладывается, но признание новых друзей, с которыми Звево встречается в Париже, действует на него как живая вода. Он снова принимается писать — на сей раз «длиннющую новеллу» «Короткое сентиментальное путешествие», вновь набрасывается на книги.

А когда он узнает, что ему все-таки будет посвящен номер журнала «Навир д'аржан», воскресает старая надежда: стать профессиональным литератором, зарабатывать своим пером.

В феврале 1926 г. появился долгожданный номер с отрывками из книг Звево и статьями о нем. В своих статьях Ларбо и Кремье именовали Звево «величайшим итальянским писателем двадцатого века», открывателем новых горизонтов.

В те же дни произошло событие, знаменательное не только для Звево, но и для всей итальянской литературы. За день до выхода февральского номера «Навир д'аржан» в миланском журнале «Квиндичинале» была напечатана статья тридцатилетнего поэта Эудженио Монтале «Дань уважения Итало Звево». Дело было не только в том, что в суждениях Ларбо и Кремье, при всей их восторженности, было немало субъективного и неточного, между тем как статья Монтале принадлежит к самым глубоким и точным из всех, написанных о Звево вплоть до наших дней. И не только в том, что Звево, скоро встретившийся с Монтале (чей отец, но странной иронии случая, долгие годы поставлял сырье его фабрике), приобрел верного друга, а затем и страстного пропагандиста своего творчества, написавшего о нем — вплоть до 1965 г. — более десятка статей. Дело в том, что Звево признала и без толчка из-за рубежа та итальянская литература, которой принадлежало будущее.

Между тем «Навир д'аржан» вызвал дискуссию в итальянской прессе. Хвала и хула полились потоком. Многие литераторы отказывались видеть в Звево большого писателя, ставя ему в вину несовершенство стиля, языковые неправильности, отсутствие якобы искони присущих итальянской прозе «гармонии и соразмерности». Но были и другие статьи, свидетельствовавшие о признании, о нужности его творчества.

Наконец-то Звево может ощутить себя писателем прежде всего. И поэтому с особой проникновенностью звучат написанные им в 1927 г. слова признательности Джеймсу Джойсу, который «по отношению ко мне… сумел повторить чудо воскрешения Лазаря» и в котором «столько великодушия, что оно объясняет неслыханный успех, выпавший ему: ведь каждое его слово… есть выражение того же благородства его души».

Правда, Звево не меняет образа жизни, по-прежнему ведет дела фирмы, — и, однако, все изменилось. Он завершает две большие новеллы, подготавливает и читает доклад о Джойсе, пишет продолжение «Самопознания Дзено» (он успел написать лишь несколько разрозненных кусков). Контакты с литературным миром становятся постоянными; дружба с Монтале и встречи с его флорентийскими друзьями, группирующимися вокруг журнала «Соляриа», и с парижским кругом Джойса приносят Звево искреннюю радость. Впрочем, есть на его пути и тернии. Никак не удается найти издателя для «Старости», и Звево приходится переиздавать ее на свой счет. Огорчают купюры, которые пришлось сделать во французском переводе «Дзено». Трудно пристроить в журнал дорогую его сердцу новеллу «Удачная шутка» — о писателе, который отказался от творчества, огорченный молчанием критики, и живет на свой заработок банковского служащего… Но все же столь долго ожидаемое признание пришло, и Звево ежечасно его ощущает.

А 13 сентября 1928 г. газеты сообщили о смерти известного писателя Итало Звево, погибшего в автомобильной катастрофе.