Taken: , 1

Глава XVII. ВЕЛИКАЯ СМУТА

Ещё в ушах бунтовщиков отдавались предсмертные крики их жертв, ещё волновалась под крутым обрывом Волга, шли по воде круги, а толпа уже отхлынула от берега, потекла вспять, мимо догорающих хоромов, вылилась на большую дорогу и тёмно-серой массой заструилась на юго-восток. По пути она всё росла и множилась, гудела, точно пчелиный рой, ощетинивалась кольями, вилами, рогатинами, косами и цепами, как ёж иглами.

Но если толпа двигалась довольно медленно, покрывая версту не меньше чем за четверть часа, то всадники не мешкали. Оседлав коней, бывшие гридни покойного углицкого князя с копьями наперевес вихрем неслись в том же направлении. Предводительствовал здесь ловчий Никита, за которым мчался послушник, уверовавший наконец, что есть ещё последний шанс спасти родимую землю от власти нечестивцев.

Следом за головным отрядом скакали другие всадники, вооружённые чем попало и каждый на такой лошади, какую успел раздобыть. Они могли и поотстать, а поотстав, порассказать в попадавшихся по пути селениях такие страсти, что всяк выдёргивал из плетня кол или хватался за любой подвернувшийся под руку инструмент и вливался в общий людской поток.

Ах, как ошибся Владимир Константинович, как ошибся!.. И случилось всё из-за чистого пустяка. Ничтожный слуга вообразил невесть что насчёт князя, и хитроумный, тщательно взвешенный план пошёл прахом, мало того – обернулся для него катастрофой.

В те роковые минуты, когда небольшая кучка подстрекаемых Никитой бунтарей спешила от поруба ко дворцу, князь был занят составлением посланий влиятельным родичам, на поддержку которых рассчитывал, и старался не отвлекаться на посторонние дела. Поэтому он сначала не обратил внимания на странный шум, который поднялся под окнами дворца. Однако шум нарастал и наконец сделался таким громким, что стал мешать работе. И не успел Владимир Константинович послать кого-нибудь из слуг для выяснения причины шума, как двери гридницы сорвались с петель, грохнулись на пол, и в помещение вломились вооружённые чем попало люди с искажёнными яростной злобой лицами.

Находившиеся при князе гридни не сплоховали: в их руках сверкнули мечи. На один-единственный миг толпа замерла. Возможно, если бы Владимир Константинович знал, в чём дело, он бы попытался исправить положение. Да только князь растерялся. И тогда из раздавшейся людской массы вынырнул проклятый болван Никита в окружении тюремных стражников, вращая налитыми кровью глазами, выбросил вперёд руку с оттопыренным указательным пальцем и рявкнул прямо в лицо князю:

– Продался!!! Он продался сатане и нас продал со всеми потрохами!!!

Гридни в ужасе отпрянули от своего господина. Да что ж это такое творится?! Следовало действовать решительно и немедленно показать, кто хозяин положения. Владимир Константинович вырвал из рук ближайшего стражника меч и бросился на безумца. Но из толпы уже выступили гридни, находившиеся до того во дворе. Эти олухи, заранее просвещённые прибывшими смутьянами, не желая «покориться дьяволу», поспешили примкнуть к мятежникам, а теперь накинулись на своего господина и тех, кто попытался защитить его несмотря на ужасное обвинение. Завязалась драка, в которой гораздо более многочисленные бунтовщики быстро одержали верх.

Князь устремился к окну, надеясь выпрыгнуть во двор. Может быть, ему и удалось бы спастись. Однако вооружённые смутьяны перерезали путь к отступлению. «Обложили, охотнички», – успел с ненавистью подумать князь, когда меч в его руках сломался. Отшвырнув бесполезный обломок, он начал отчаянно отбиваться огромными кулачищами, более всего напоминая окружённого сворой собак медведя, на которого так любил охотиться. И как это всегда бывает на охоте, «дичь» была побеждена менее сильными, зато многочисленными противниками. Князя повалили, скрутили и с радостными воплями поволокли вниз по лестнице.

Пленника привели на берег Волги, на то место, где есть нависший над водой обрывистый уступ. Тут и состоялось скорое и, по мнению бунтовщиков, справедливое судилище. Несмотря на несмелые протесты служителей княжеской надворной церкви, которые во главе с дьяконом Никифором шли за толпой, Владимиру Константиновичу привязали на шею огромный камень и сбросили в реку с крутого уступа. Потом Илья вкратце рассказал о том, чему стал свидетелем в церкви Покрова на Нерли. А затем уже от себя добавил вывод ловчего Никиты, с которым послушник был полностью согласен: земли Северной Руси в самом скором времени будут отданы под власть восседающего на римском троне богоотступника, подручные которого с помощью обосновавшихся в Киеве колдунов обратят всех в свою нечестивую веру и учинят повальную резню.

Пока юноша говорил, люди слушали его затаив дыхание, стараясь не пропустить ни слова. Лишь при известии о предстоящем насильственном обращении в западную веру по толпе пробежал взволнованный ропот. Когда же Илья закончил, кто-то из слушателей поинтересовался:

– Так эт' чего ж выходит-то, эт' наш Владимир Константиныч тут при чём? Эт' же Андрей Ярославич…

– А почто ж этот сатана меня да Ильюху в поруб кинул?! – рявкнул Никита.

Все так и замерли, а перехвативший инициативу ловчий поведал о подозрительном поведении Владимира Константиновича.

– Ну так что, люди добрые, чего вам ещё надобно, чтобы убедиться в предательстве князя? Владимир Константиныч заодно с боголюбовскими отступниками!!! А этот дьявол заодно с ним, раз пытался защитить его! – вопил ловчий, брызгая слюной и тыча пальцем в оторопевшего дьякона Никифора.

Что тут началось… Разгневанные смутьяны набросились на заподозренных в причастности к сатанинскому сговору священнослужителей, которые ничем не смогли помочь князю, и принялись терзать и избивать их. Несчастные страдальцы вопили благим матом, пытались убедить истязателей, что они не предавали святую веру и вообще только что обо всём узнали… Тщетно! Их никто не слушал, им никто не верил.

Когда страсти бушевали вовсю, кому-то неожиданно пришло в голову, что и княгиня Евдокия вместе с детьми наверняка продалась дьяволу! Но к счастью для семьи убитого князя, бунтовщики не проявили должной последовательности и не стали доискиваться, куда именно уехала княгиня Евдокия с юным Андреем Владимировичем и малолетним Романом, хотя насмерть перепуганные слуги готовы были дать самые подробные разъяснения. Смутьяны решили, что гораздо важнее расправиться с «главными антихристами», а добраться до женщины с детьми можно как-нибудь потом, при случае.

– Неча с этой мелкой рыбёшкой возиться, когда в Боголюбове преспокойно сидит главный антихрист Андрей Ярославич с ублюдками! – гаркнул Никита. – Пока мы тут возимся, Андрей Ярославич продаёт всех нас приспешникам сатаны! Нешто позволим ему сотворить такое бесчестье?!

В ответ толпа дружно взревела:

– В Боголюбов! В Боголюбов!

И пока ловчий Никита, послушник Илья и гридни не дожидаясь окончания расправы бросились седлать коней, Никифору и прочим привязали на шеи огромные камни и одного за другим сбросили с крутого уступа в реку. А после устремились вслед за конным авангардом, попутно подпалив княжеский дворец.

Ну а возглавляемые ловчим всадники мчались к Боголюбову весь день и даже всю ночь, выбирая кратчайший путь. Добившись осуждения своего господина, Никита наконец-то осознал себя важной персоной да к тому же удовлетворил жажду справедливости. Оттого настроение у ловчего было просто превосходное. Теперь бы покарать ещё других нечестивцев…

Зато скакавшего позади него Илью несколько смущало то обстоятельство, что вместе с несомненным вероотступником Владимиром Константиновичем были схвачены и, по всей видимости, казнены лица духовного звания… С другой стороны, Илья своими глазами видел в церкви Покрова на Нерли таких же точно выкрестов-священников. Не мог углицкий князь продаться сатане в одиночку, в этом богомерзком деянии обязательно должны были участвовать и другие. И в первую голову подозрение падало на служителей его надворной церкви во главе с дьяконом Никифором. Оно понятно: Андрей Ярославович также действовал через настоятеля Покровской церкви… Значит, поделом негодяям!

И не привыкший к быстрой езде послушник вдруг переставал бояться бешеного темпа скачки, ударял пятками в лошадиные бока и задорно покрикивал:

– Н-но-о!.. Н-но-о!..

Остальные подзадоривали Илью и друг друга, перекликались на скаку. Всех занимала единственная мысль: сумеют ли они одолеть Андрея Ярославовича? Если великий князь затевает такое непростое и опасное дело, как распространение на Руси власти сатаны, он должен опереться прежде всего на мечи и копья своей дружины. Значит, в Боголюбове вполне может быть собрано приличное войско. Что же тогда делать? В Угличе всё оказалось довольно просто, но там бунтари были у себя дома, а здесь… Вряд ли приближённые великого князя захотят верить на слово каким-то чужакам. Или того хуже – слуги наверняка последовали примеру своего господина и продались антихристу. Но тогда вообще бессмысленно рассчитывать, что их удастся склонить на свою сторону!

В конце концов Яцко, один из гридней, придумал довольно рискованный ход: ехать не прямиком в Боголюбов, а сначала завернуть во Владимир и рассказать о случившемся местным жителям. Все знали, что многие владимирцы недовольны правлением Андрея Ярославовича, особенно те, кого великий князь согнал с насиженных мест. Независимо от того, поверят ли владимирцы рассказу послушника или не поверят, многие из них захотят расквитаться с Андреем Ярославовичем за нанесённые обиды, утверждал Яцко.

Пожалуй, это был неплохой выход. Однако тут в спор вмешался послушник и перекрикивая стук копыт и свист ветра в ушах, внёс ещё одно предложение: перед столицей завернуть в Суздаль к архиепископу Харлампию и попытать счастья у него. Отступничество от веры Христовой необходимо осудить праведным судом Божьим, это не мирское дело. Лишь архиепископ способен поднять против проклятых выкрестов всех честных христиан. А уж супротив всего народа христопродавцам ни за что не выстоять! Народ во главе с Божьей церковью – это и есть та сила, которая способна противостать даже великому князю со всем его войском.

– Ай да Ильюха! Ай да голова! – обрадовались всадники. И поворотив немного к востоку, понеслись в Суздаль, которого достигли к полудню Фомина воскресенья.

Не считая мелких хлопот, у архиепископа Харлампия было два серьёзных дела. Во-первых, он готовил для вечерней службы обстоятельную проповедь на тему: «Блаженны не видевшие и уверовавшие», – созвучную с темой сегодняшней Литургии. Во-вторых, обдумывал действия в связи с неумолимо приближающимся Рождеством Иоанна Предтечи. После нескольких тяжёлых лет разрухи и голода, вызванных татарским нашествием, нравственность паствы заметно упала. Митрополит не без оснований опасался, что в этом году, как и в прошлые, простолюдины устроят невиданного размаха купальские игрища. Это позорное явление до сих пор не было изжито. Но если до нашествия люди хоть как-то таились, то теперь они вконец обнаглели. Харлампию донесли, что народ с нетерпением ожидает Иванова дня, дабы учинить ночной шабаш. Более того, ходили упорные слухи, что в этом непотребстве готова принять участие не только всякая беднота, но и молодёжь из знати, а этого уж и вовсе нельзя допустить!

Харлампий задался целью раз и навсегда покончить с позорным поганским обычаем, который сопровождался всевозможными непотребствами и заслонял истинный смысл великого христианского праздника. За полтора месяца, остававшиеся до Рождества Иоанна Предтечи, предстояло выведать, что, кем, где готовится и принять необходимые меры.

Итак, дел было по горло. Услышав, что к нему явилась целая толпа вооружённых угличан, архиепископ поначалу решил не выходить к ним, передав через послушника, который исполнял при нём обязанности секретаря, примерно следующее: к духовному владыке приходят со смирением в сердце и кротостью в душе, а не с оружием; подите же вон. Однако гридни подняли такой шум, что митрополиту поневоле пришлось выйти к незваным гостям, которые, как известно, хуже татарина.

И Харлампий не пожалел об этом. Выслушав Илью, он мигом позабыл и о подготовке проповеди, и о купальских страстях. По его просьбе послушник дважды повторил рассказ, а затем поклялся на Святом Писании спасением своей души, что всё рассказанное – чистая правда. И в подтверждение клятвы поцеловал крест и образ Пречистой Богородицы. Услышав о расправе, учинённой над Владимиром Константиновичем и другими, Харлампий нахмурился: он был лучшего мнения об этих людях. Тем более, что перед смертью дьякон Никифор клятвенно отрицал свою причастность к заговору против веры… Нет ли здесь ошибки? С другой стороны, поведение Владимира Константиновича было в высшей степени подозрительным.

Впрочем, раздумывать некогда! Если князья во главе с подлым отравителем Андреем и вправду вступили в сговор с врагами Руси и Божьей веры, если язва сатанизма уже перекинулась из Владимира и Боголюбова аж на Углич, остаётся одно – действовать без промедления.

Через четверть часа во всех храмах города загудели набатные колокола. Люди выскакивали из домов, испуганно спрашивая друг у друга, что случилось: то ли потоп, то ли пожар, то ли вновь татарва налетела, не приведи Господи.

– На вече, на вече, на центральную площадь! – кричали всадники в пропылённых одеждах, которые сновали по улицам взад-вперёд, рискуя сбить с ног и растоптать прохожих.

Люди прижимались к стенам домов, пропуская вестовых, а затем спешили к вновь отстроенному княжьему дворцу, в котором прежде жил Святослав Всеволодович, а теперь останавливался во время нечастых наездов в Суздаль князь Андрей.

Вече!.. Здешние князья не позволяли народу «вольничать» и зорко следили за тем, чтобы горожане невзначай не последовал примеру новгородцев и псковитян. Значит, если кто-то решил скликать вече, произошло нечто действительно из ряда вон выходящее.

Когда толпа заполнила площадь и прилегающие ко дворцу улицы, на крыльцо взошёл архиепископ и рассказал о том, что узнал от послушника и углицких гридней. Речь Харлампия вызвала настоящий взрыв возмущения. Суздальцы не слишком доверяли Андрею с тех пор, как Святослав Всеволодович, которого они считали законным князем и истинным героем битвы под Киевом, не доехал домой живым. Возможно, люди смирились бы с таким положением дел и постепенно привыкли к новому правителю, однако он, не в пример покойному дяде, гораздо больше заботился о пополнении собственной казны, чем о восстановлении сожжённого татарами города. Ясное дело, по мере роста поборов росло всеобщее недовольство его правлением. И словно мало было князю Андрею этих «подвигов», надо было ещё замахнуться на святую веру?! Не бывать тому!..

В общем, в отличие от апостола Фомы суздальцы сразу же уверовали в отступничество великого князя. Харлампию едва удалось удержать разбушевавшуюся толпу от немедленного разгрома княжьего дворца с тем, чтобы направить её энергию в нужное русло.

– Не камням надлежит держать ответ, но злонравному негодному владыке! – провозгласил он, от волнения мешая церковный язык с нормальным русским. – Одумайтесь, люде, исполните суд праведный над аспидом Андреем и иже с ним! Не расточайте сил попусту, люде-е-е!.. Покарайте слуг диаволовых!.. Анафема христопродавцам!

Увещевания Харлампия наконец возымели действие. Вече дружно постановило: надлежит отстоять Божью веру и свободу земли Русской всем миром! Архиепископ одобрил решение народа и немедленно благословил всех на борьбу с супостатами. Более того, призвал ополчиться на христопродавцев не только мирян, но также монахов, поставив им в пример послушника Илью.

– Всяк бери дреколье и загоняй антихристов, аки зверей лютых! – гремел над площадью ораторский голос Харлампия, натренированный на многочисленных проповедях. – Кто не враг супостатам земли Русской, тот враг Господу нашему Иисусу! Идите же и будьте благословенны во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь!

Первым делом мятежники решили наведаться в стольный град Владимир, дабы скликать вече и там. Если же Андрей до сих пор прохлаждается в Боголюбове – податься в Боголюбов. Пока суздальцы вооружались и седлали коней, угличане наскоро перекусили, напоили лошадей, и не больше чем через полчаса по владимирскому тракту уже неслось не менее трёхсот всадников. Остальные ехали или шли следом.

Однако на полдороге всё тот же Яцко сообразил, что в Суздале могли быть и сочувствующие богоотступнику-князю, и даже его соглядатаи. За всеми не уследишь, каждого не проверишь, и пока поборники веры будут поднимать владимирцев, сторонники великого князя успеют предупредить его о грозящей опасности. Поэтому головной отряд разделился. Человек сто продолжали следовать во Владимир, среди них были и главные обвинители – ловчий Никита и послушник Илья. Остальные же во главе с Яцком должны были окружить Боголюбовский замок и перерезать все идущие от него дороги, «чтоб и мышь не проскочила». Ну а когда из столицы прибудет подкрепление, князю из Боголюбова не вырваться. Если же Андрей всё-таки уехал во Владимир, Никита надеялся, что в городе найдётся достаточное число недовольных. На том и порешили.

Князя в столице не оказалось. Известие о заговоре антихристов мигом облетело город и возымело на владимирцев должное действие: отсюда в Боголюбов отправилось примерно втрое больше людей, чем из Суздали. Никита поторапливал их: скорее! дело близится к вечеру, не ровён час, солнце сядет. Где тогда искать князя?

По прибытии же в Боголюбов выяснилось, что Андрея действительно предупредили. Ворота замка были надёжно заперты, а гридни приготовились защищать своего господина до последнего вздоха. И никакие уговоры, никакие угрозы на них не действовали! На чём свет стоит кляня упрямство этих глупцов, мятежники принялись разрабатывать план штурма. Откладывать взятие крепости до утра они не собирались, опасаясь, как бы Андрей не выскользнул оттуда под покровом ночи.

На приготовления к штурму ушло около часа. Как вдруг выяснилось, что возмездие уже свершилось! Оказывается, Андрей, в сопровождении всего трёх слуг, давно покинул Боголюбовский замок, чтобы переправившись через Нерль, бежать в Кострому или ещё дальше на северо-восток, во Владимирский Галич. Гридням же велено было вести себя так, будто их повелитель по-прежнему находится в крепости.

И он таки удрал бы в Кострому, если бы не предусмотрительность Яцка. Теперь же гонец звал с собой Илью и кого-нибудь из владимирцев, дабы удостовериться, что в ловушку попался именно Андрей. Ясное дело, штурм был отложен. Вместе с Ильёй за реку отправился владимирский боярин Глеб, недавно осуждённый Андреем на изгнание из столицы, ибо князь никак не мог простить ему памятного разговора в Новгороде. К месту схватки прибыли уже ночью. Тела троих погибших лежали на обочине лесной тропинки, рядом под присмотром вооружённых угличан сидел раненый в плечо княжеский слуга.

– Он, собака, – сказал Глеб, склоняясь над утыканным стрелами трупом и поднося факел поближе к лицу мертвеца. – Без сомнения, он.

Илья не проронил ни слова. Он лишь кивнул, узнав в покойнике человека, над которым посланец «святейшего отца» совершил богомерзкий обряд. Раненый слуга застонал от досады.

К Боголюбову вернулись уже перед первыми петухами. Разумеется, осада была снята, поскольку мятежники не имели к княжеским гридням никаких претензий.

– Выходите, не бойтесь. И если вы оступились вслед за вашим господином, чистосердечно покайтесь. Господь да простит вас через архиепископа Харлампия! – крикнули они на прощанье.

Замок ответил гробовым молчанием.

Наутро перед княжеским дворцом во Владимире уже возвышался столб с поперечной перекладиной и здоровенным мясницким крюком на конце. На крюке висело зацепленное под ребро тело богомерзкого сатаниста Андрея Ярославовича, и каждый прохожий мог вволю пялиться на него, удивляясь неожиданным поворотам судьбы, по воле которой люди запросто перемещаются с княжеского престола на позорный столб. Но если князь-отравитель нашёл свой безвременный и бесславный конец, то, к сожалению, посланцы «святейшего отца» скрылись в неизвестном направлении.

– В воздухе растаяли, дьявольские отродья, – шутили русичи, чтобы скрыть досаду.

Зато на Радоницу были пойманы дьяконы церквей Покрова на Нерли и Богородицкой, а также протоиерей Калистрат. Всех троих священнослужителей, продавшихся сатане вместе с нечестивым князем, опознал Илья, и все три отступника как лица духовного звания были отданы в распоряжение Харлампия, который намеревался учинить над ними церковный суд. Они не отрицали причастность к планам Андрея, хотя и виновными себя не считали.

И кстати, протоиерей Калистрат начисто отрицал участие в заговоре углицкого князя! Это известие, упрямо подтверждённое несколько раз подряд и другими священнослужителями, поставило взбунтовавшихся угличан в тупик. Выходит, они в самом деле ошиблись и утопили Владимира Константиновича ни за что. Слава Богу, хоть княгиню с детками-сиротами не тронули!

Наибольшее впечатление эта новость произвела на послушника Илью. Всего за несколько часов он побледнел, осунулся и сгорбился, ходил как в воду опущенный, а затем наскоро простившись с ловчим Никитой и остальными мятежниками, радовавшимися успеху богоугодного дела, отправился в Антониев монастырь.

– Да не переживай ты так, – пытался утешить послушника Никита. – В конце концов, ты-то и пальцем князя не тронул. Наоборот, нелёгкая дёрнула Владимира Константиныча бросить тебя в поруб, так что это князь тебя обидел! Вот и поделом ему.

– Это мы князю и прочим камни на шеи навязали да в Волгу кинули, а не ты, – поддакивали углицкие гридни. – Нам ответ держать, а и то мы радуемся победе над нечистым.

– Не-ет, загубили мы невинные души, – вздыхал послушник.

Так и ушёл, не утешившись. По возвращении в монастырь, куда о случившемся доходили лишь самые смутные слухи, он исповедал грехи перед всей братией. Антоний был рад запоздалому появлению Ильи, поскольку уже начал опасаться за жизнь невесть где запропастившегося послушника. Но в то же время игумен страшно опечалился. Его монастырь пострадал в этой кутерьме самым непосредственным образом: ясно же, что труд грамотея Феодула по переписыванию Октоиха не будет оплачен, и новых ряс отшельникам не видать, как своих ушей. Но рясы – дело наживное, тем более вот-вот начнётся лето, будет жарко, и до наступления осени монахи как-нибудь заработают на ткань. А вот невинно загубленных жизней не вернуть, как не вернуть малолетним княжичам отца.

Рассудив так, игумен наложил на Илью суровую епитимью. Кроме того, что срок его послушничества был продлён на три года, в течение всех этих лет Илья обязан был молчать четыре дня в неделю (чтобы впредь болтал поменьше), а в остальные три дня читать во время утрени, обедни и вечерни двадцать раз «Богородицу» и десять раз «Отче наш», отбивая земные поклоны. Ну и поскольку князя и остальных утопили в Светлую субботу, по субботам послушник должен был «сидеть на воде», то есть вообще не принимать пищи, выпивая утром и вечером по одной чаше воды из Колокши. Вот так.

Между тем положение в северных землях ухудшалось день ото дня.

Вдова Владимира Константиновича обратилась за защитой и поддержкой к племяннику Ярославу Святославовичу. Тот явился в осиротевший Углич во главе трёх тысяч воинов и принялся требовать выдачи виновных в убийстве князя. Вслед за Ярославом сюда прибыл ростовский князь Борис Василькович, также племянник, но не вдовы, а невинно убиенного Владимира Константиновича. И этот привёл с собой тысячи две с половиной войска и в свою очередь занялся поисками смутьянов.

Впрочем, очень скоро выяснилось, что оба князя пекутся не так о восстановлении попранной справедливости, как о собственной выгоде. Каждый рассчитывал посадить на опустевший углицкий стол своего сына вместо несовершеннолетнего Андрея Владимировича. Очень скоро и Ярослав Святославович, и Борис Василькович забыли о поисках убийц и сцепились друг с другом в борьбе за власть в княжестве.

Им не помешало даже то обстоятельство, что Борис Василькович был женат на дочери Ярослава Святославовича. Объятые жаждой власти, зять и тесть стоили друг друга. Ну а Мария Ярославна приняла в их борьбе сторону мужа, стремясь обеспечить будущее своих детей. К тому же она зорко следила, чтобы Евдокия Ингваровна не обратилась за помощью к кому-нибудь ещё.

Хотя к кому обратишься, ежели остальных северных владык занимает одно-единственное дело: война за освободившийся со смертью Андрея Ярославовича великокняжеский престол. Вот где бушевали истинные страсти! Временно покинув родные уделы, во Владимир съехались все многочисленные потомки Всеволода Большое Гнездо, все оставшиеся в живых дети, внуки и подросшие правнуки. Даже самый младший сын основателя династии, Иван Всеволодович, примчался из своего Стародуба, расположенного больше чем за тысячу вёрст от центра событий, чтобы предъявить очередные законные претензии на великокняжеское наследство.

Если бы хищные птицы, появившиеся на свет в одном гнезде, вдруг слетелись вместе и принялись драться, эта драка выглядела бы небольшим недоразумением по сравнению с безобразной свалкой, которую устроили люди. Междоусобица постепенно охватывала весь север Руси, грозя затопить кровью великое княжество с прилегающими уделами.

Да и Борис Василькович в конце концов не утерпел, оставил окрестности Углича и также ввязался в войну за великокняжеский престол. Всё-таки он был правнуком Всеволода Большое Гнездо, а его дед Константин Всеволодович был старше того же Ивана Стародубского. Отчего в таком случае не попытать счастья!

Вдобавок ко всему во Владимире с новой силой вспыхнули ссоры по поводу спорных участков. Приутихшие было бояре как с цепи сорвались. Да ещё к старым спорщикам добавились теперь бывшие фавориты бесславно погибшего Андрея Ярославовича, которым он раздавал земельные участки. Отголоски непрекращающихся перепалок расходились эхом по всей Владимиро-Суздальской земле, оставшейся без верховного правителя.

Положение усугублялось тем, что расходившиеся монахи никак не желали утихомириться. Может быть, архиепископу Харлампию и не следовало призывать их браться за дреколье, однако сделанного не исправишь. Толпы вооружённых кольями, топорами, вилами и косами людей под предводительством монахов шатались по большим дорогам, особенно в окрестностях Владимира и Боголюбова, и нападали на всех, кого подозревали в причастности к сатанинскому заговору. Особенно усердствовали в деле «Божьей ревности» монахи Рождественского монастыря, что во Владимире.

Перепуганный Харлампий неоднократно обращался к обезумевшим ревнителям веры с увещеваниями, пытаясь разъяснить, что в провалившейся афёре Андрея Ярославовича участвовало всего несколько человек. Тщетно! Монахи ему не верили, а кое-кто даже начал подозревать, что сатанисты «ублажили» и его, чтоб спасти свои никчемные жизни. И Харлампий вынужден был замолчать, дабы не навлечь на себя беду.

Может быть, беспорядки давно улеглись бы, да только сцепившиеся в междоусобице князья исподволь раздували страсти. Князьям это было выгодно в первую очередь, так как конкурентов легче всего уничтожать с помощью разъярённых толп фанатиков, якобы творящих праведный суд. Например, «божьи ревнители» периодически осаждали чудом уцелевшую после пожара пристройку княжеского дворца в Угличе, где ютилась Евдокия Ингваровна с детьми. Убитая горем вдова никак не могла понять, почему у людей до сих пор остаются подозрения насчёт осиротевшей семьи Владимира Константиновича. И невдомёк ей было, что это «заботливая» Мария Ярославна старается устранить конкурентов…

Однако любая палка имеет, как известно, два конца, и разгоравшаяся смута не могла не повлиять на дела любителей сеять смуту. Народ выходил из повиновения. Из-за любого пустякового происшествия в любой захолустной деревеньке или в любом городишке взаимные обвинения в христопродавстве и дьяволопоклонстве начинали сыпаться, как осенние листья на дорогу. И часто дело заканчивалось кровавыми побоищами.

А ловчий Никита вообще сколотил из углицких гридней, утопивших Владимира Константиновича, нечто среднее между небольшой дружиной и шайкой разбойников. Конечно, у бывших княжеских слуг не было иного выхода, ибо они оказались между Борисом Васильковичем и Ярославом Святославовичем, как меж двух огней. Пытаясь оправдать себя, эти лихие молодцы обвиняли в христопродавстве и ростовского, и муромского князей. Ловчий Никита отрезал голову той самой борзой, которая нашла впавшего в беспамятство послушника, приторочил к своему седлу и поклялся, что как собака будет рыскать по всей Руси, пока не перегрызёт горло всем врагам Христовой веры. После чего бунтари стали гордо именовать себя «собакоголовыми». В общем, угличане были настроены крайне решительно

Но пока князья дрались за власть, северные княжества приходили в упадок прямо на глазах. Мало кто пахал, сеял и задумывался о будущем урожае. А что же людям есть зимой, если они не запасутся хлебом с осени? Неужели Всемилостивый Господь пошлёт ревнителям истинной веры манну небесную?..

Наконец весть обо всём случившемся достигла Киева. Король Данила не мог безучастно следить за разворачивающейся бойней. Формальный повод для вмешательства у него был: поскольку удельное Стародубское княжество входило в состав Новгород-Сиверской земли, получалось, что в безобразной драке за великокняжеский стол участвует подданный русского короля.

Данила Романович был заинтересован в скорейшем разрешении спора северян, поскольку конфликты, возникшие на родственной почве, имеют свойство затягивать в себя всё новых участников. Кроме того, можно было ожидать нападения на оставленные без присмотра земли ордынцев с востока или рыцарей какого-нибудь воинственного ордена с запада. За свои границы Данила Романович был спокоен. С одной стороны, последний примчавшийся от воеводы Давида гонец сообщил, что посланное к Тангкут-Сараю войско успешно переправилось через Дон. С другой стороны, западные рубежи Руси стерегли королевские тысячи.

Так что король Данила имел все основания ввязаться в склоку, чтобы защитить интересы удельного князя Ивана Всеволодовича. Поэтому приказав стоявшим в северных городах королевства тысячам срочно собраться неподалёку от столицы, он выехал во Владимир в канун Троицына дня. На время отсутствия Данилы Романовича власть в королевстве перешла к его сыну и соправителю Льву.

Taken: , 1