"Прозрачные звёзды. Абсурдные диалоги" - читать интересную книгу автора (Юлис Олег)

Андрей Битов ЗА ДЕНЬГИ РАБОТАЮТ РАБЫ

— Ваши пороки и добродетели: достаточно ли это сбалансировано, уравновешено, как Вы думаете?

— Думаю, да.

— Объясните, что такое, по-вашему, уравновешенный человек.

— Если Вы видите, что я не безумен, значит, я сбалансирован.

— Что Вам интересней: слушать, как отвечают Ваши друзья или будете тосковать, что я не Вами занят исключительно?

— Мне интереснее их слушать.

— Почему? Скажите так, чтобы я Вам поверил!

— Для меня жизнь — состояние текста, а когда я сам говорю — это не состояние текста, я сам внутри него, понимаете? А так — я монтирую, как и Вы, только это не публикуется, а комкается, бросается в мусорную корзину.

— Вы только интуитивно помните, что такое предрассудок, или могли бы дать определение?

— Процитирую, потому что это сказано замечательно Баратынским: «Предрассудок, ты обломок давней правды // Храм упал; но руин его потомок языка не разгадал». Будто бы специально насчет моего вранья. В принципе, я как бы не вру никогда. Но это означает, что я вру всю жизнь. Вот что это означает. Поэтому куда мне деться… ведь я — это не совсем я. Вот если я пишу, это пишет же не Битов Андрей Георгиевич, это пишет автор, у него еще есть герой, а у героя есть ситуация… Я недаром начал с того, что я не знаю, кто я такой. И это меня так занимает, что я поэтому и пишу.

— Если я буду выплачивать Вам доход, который Вы имеете со своего президентства — Вы мне отдадите это место? А Вы сидите и пишите?

— Я Вам отдаю его немедленно, потому что я действительно не получаю ни копейки! Вы поверить не можете?!

— Мы можем оформить это юридически? Вот завтра давайте поедем…

— Юридически оформляем в любой момент, и Вы не получите ни копейки, я Вас предупреждаю. Я не могу распорядиться этим местом, так что я поехать не могу, но это — напрасная трата времени. Я готов отдать Вам президентское место, поедем, ради бога, — но мне жалко времени.

— Я Вам за потраченное время заплачу, предположим, 40 долларов, да, я привезу Вам 40 долларов.

— Слушайте, я не за деньги работаю! Вы говорите, что не видели такого кретина, а я Вам говорю, люди за деньги не работают. За деньги работают рабы, а люди работают, потому что работа в них работает, а если я буду в это время писать, я Вас пошлю на… — или сделаю вид, что меня нет.

— Осенью будут выборы, я остаюсь в России, и Вы меня порекомендуете на Ваш пост, если мы не разругаемся за этот час?

— Проголосую за Вас с радостью, потому что наш Клуб достоин такого президента.

— Кроме вранья, свойственный Вам предрассудок, от которого Вы хотели бы избавиться?

— Предрассудок заключается в том, что может быть у меня этого нет, а я считаю, что это есть, на том стою. Достоинство, честь и точность.

— Непереносимый Вами предрассудок в людях?

— Глупость, может быть.

— Когда мужчина и женщина делят квартиру, мебель, посуду, ненавидят друг друга, но не хотят расставаться — это не предрассудок?

— Вот Вам афоризм, сказанный моим другом, великим ученым и одновременно персонажем моих книг. На вопрос, что такое симбиоз, он сказал, что никакого симбиоза нет, а есть взаимное паразитирование. Вот по-моему и есть та ситуация, о которой Вы говорите.

— Вы знаете, что Библия запрещает произносить слово «дурак». Талмуд — нет. Судя по Вашему ответу, Вы — иудаист. «Глупость» Вы сказали.

— Дело в том, что глупость бывает очень многообразной, также как и любовь, и есть глупость, которую я поцелую в любое место, а есть глупость агрессивная, самодостаточная. Глупостью я считаю лишь уверенность, отсутствие движения сомнения — ну не глупость ли?..

— Давайте следующий вопрос украдем из записной книжки Довлатова. «Мещанин — это человек, думающий, что все у него должно быть хорошо». Только спрячем ату кражу в журналистский фантик, за который леденец «горячих точек страны», «планеты». Есть зоны Вашей души, которые постоянно болят, на что даже смотреть больно?

— У лингвистов модно слово «психопоэтика». Где-то — в Германии, кажется, вышла книжка обо мне. Она называется «О памяти и забывании». Мне кажется, что механизм, который патологически или под влиянием обстоятельств, то ли еще как-то, но столь много мною эксплуатировался, что все больные точки практически зарубцованы или проигнорированы и, поскольку меня этот вопрос занимал и раньше (в других терминах), то скажу о механизме человека — пережить и забыть. Представляете, мы ведь должны как метеорит, входящий в слои атмосферы, мгновенно сгореть, если бы не вступали в постоянную сделку. Вступаю и я, если жив и с Вами разговариваю.

— Чем ожоги лечат? Маслом растительным — каким лекарством? — Нужно помочиться.

— Когда Вас выбрали президентом Пен-клуба, хорошо ли Вас…, с головы до ног? На Ваши раны, ожоги…

— Почему? Нет… У Вас какие-то ложные представления об этом. Не было предварительной компании; уходил Рыбаков, выдвинули три кандидатуры. За меня проголосовали в 15 раз больше человек, чем за остальные две.

— Присуще ли Вашему лицу какое-нибудь самое популярное выражение, знакомое большинству людей, с которыми Вы общаетесь? Когда Вы знакомитесь — не с другом, с соседом говорите, а с новым человеком?

— У меня очень неподвижное лицо — был порез,[1] но у меня еще есть предрассудок — мне кажется, что я естественный человек.

— Вы умираете, предположим, Вас сбила машина и Вы умираете в полном сознании. Какие чувства Вами овладеют? О чем будете думать, сожалеть. О лучших строчках, которые не успеете записать?

— Нет, мои друзья хорошо ответили на это. Может быть, мне было бы стыдно за прожитое, но я не хотел стыдиться бы в последнее мгновенье. Умереть с достоинством. И есть такой псалом — не псалом, — спиричуэлз, где негритянский голос поет: «Господи, господи, я не готов, возьми меня, когда я буду готов». Человек и живет так, чтобы подготовить себя к этому моменту без позора. Есть такие точки, когда охватывает чудовищный стыд, что не дай бог начинать умирать в этот момент а ты в этот момент по уши в жалкости, в низости, в ущербе, в позоре. Но и в этот момент, я думаю, Бог протянет руку и ты почувствуешь свою жизнь не такой пустой. Но в принципе, в любой момент надо быть готовым.

— Толстой в последние годы своей жизни плакал, встречаясь с людьми — от радости, умиления. Есть в Вас что-то похожее — когда глядите на человека — возвышенно настроенно, что-то похожее на слезы, слезливость?

— Я часто плачу. Кстати думаю, ничего хорошего в этом нет, потому что это последствия операции и не полный порядок… Я не хотел бы рыдать, как Горький… Но, как только я полностью приближу к себе ситуацию, я нахожусь в состоянии, близком к плачу. Пока я держу Вас на дистанции, Вы говорите: «Будьте собой»; нет, конечно, я на поводке Вас держу, но если позволю, то я зарыдаю просто, хотите, прямо сейчас?

— Фиг Вам. Как Руслан правильно сказал, глядя на людей — можно грустить, тоску испытывать, плакать необязательно. Вот я в Америке сижу в каком-то вроде дома творчества, пытаюсь сочинять, достаю книгу с полки. Начинаю читать в каком-то месте. Про Цветаеву, книга по-английски. Я не такой уж обожатель этого поэта, хотя знаю, что она гениальна, и вдруг меня начинают душить слезы… Ведь такой судьбы, как я вдруг понял — нельзя… Или же там же по американскому телевидению впервые исполняется церковная музыка Рахманинова, попутно дают информацию — кто такой был Рахманинов, мелькают мезонины, платья, какие-то фотографии, усадьбы — и опять вот такое — как же можно было, как же можно… И если сколько-нибудь представить себе хоть какую-нибудь судьбу человека, выстоявшего… Конечно, будешь плакать — Толстой прав…

— У Набокова — вышел некто с собакой гулять, и неизвестно, кто кого ведет на поводке. Про нас тоже так можно сказать?

— Нет, я Вас не веду.

— Ну, может, я Вас веду…

— Нет, Вы для меня палка.

— Скажите, пожалуйста, если я-таки подарю Вам альбом, 20 долларов который стоит, Вы мне…

— Не дарите мне, лучше я его куплю. Вы много о долларах говорите…

— А если подарить, то что Вы могли бы мне подарить? Взамен…

— Мне легче было бы подарить Вам свою книгу, если Вы мне понравитесь… в такую же стоимость…

— А есть Ваша книга такой же стоимости? Вы ее оцениваете сами?

— Нет, не я ее оцениваю… Даже здесь берут по 10 долларов…

— Спасибо. Премного благодарен. Кто говорил «премного благодарен», помните?

— Многие вежливые люди до катастрофы.

— Если бы я Вас больше не раздражал, Вы на меня не кричали бы… Тогда напишите мне сегодня же рекомендацию в члены Союза писателей?

— Ради бога…

— Почему женщин столь магнетически влечет к себе зеркало, неприспособленное передавать света глаз?

— Я пытаюсь разгадать чисто для себя, потому что она человек, она смотрит в зеркало — а человек — существо, которое не знает, что оно такое, и поэтому зеркало это не просто инструмент для марафета. Зеркало — это неприятное лицезрение. Я уже много лет не вижу себя в зеркале, потому что не хочу сталкиваться с этим существом. Женщина — человек, и она хочет убедиться, что она есть.

— Великим людям вроде Вас, придумывающего афоризмы, я всегда предпочитал маленьких людей, маленьких гениев, умирающих в безвестности, в раннем возрасте. В Москве я курю у лифта с одним таким гением, три года назад он был милиционером, сейчас он майор, работает с проститутками. Не знаю, как он с ними работает, но несколько дней назад я спросил у него, что он думает о женщинах. Он ответил, что всех баб делит на проституток, и на других, которые удержались от проституции, но они еще хуже, потому что — вые… Разделите тоже прекрасную половину человечества — на равные, неравные части, иронически, как угодно…

— Я могу только процитировать. Одна наша приятельница, нами очень любимая, она как теперь это называется — делает макияж, визажист международного класса, она мне рассказала терминологию, как все парикмахерши определяют женщин. Все женщины делятся на миссок, мурок, крысок и кастрюль.

— Это лучшее разделение, что Вы процитировали, или…

— Самое лучшее.

— Михаил Рощин мне ответил на этот вопрос — зачем иронически? — на женщин, которых я имел и которых пока не имел. Не более удачное определение?

— Нет.

— Андрей, обратите «свой взгляд глазами внутрь»… Кстати, чье это выражение?

— Это общее…

— Это «Гамлет»…

— Что же, до него это никто не сказал? Это такая чушь приписывать язык авторам или героям. Это большая чушь, потому что все, что может сделать автор, — это одна сотая процента языка…

— Достаточно ли точное сравнение: сейчас Вы себя ведете — мы пикируемся, я хочу Вас унизить, продемонстрировать Ваше невежество, а Вы похожи на боксера, который упал, которого нокаутировали, а он приподнимается чтобы, крикнуть зрителям…

— Я «Гамлета» прочитал в первый и единственный раз, когда мне было сорок лег чего мне стыдиться? Я не дочитал еще ни одного из евангелий… Я любую цитату не узнаю…

— Мое сравнение неточно? Моя метафора с боксером: мне заплатили и я упал. Боксер кричит зрителям…

— Мне не заплатили, и я не упал. Может, мне стыдно, что меня компрометируют тем, что поставили против меня боксера ниже меня классом?

— Итак, «обратите взгляд»… Вам знакомы только понаслышке или биографически популярные словечки «мой тип женщины», «искра, пробегающая между мужчиной и женщиной».

— Это клише… Об этом я много писал… Думаю, что есть какое-то лицо, лицо — как тайна, которая тебя гипнотизирует. Можно искать это лицо, потому что за этим лицом скрывается тайна… «Тебя я увидел, но тайна твои покрывала черты…» Тайна — это маска, значит, и лицо — это маска, значит, как-то все это и происходит… Однажды был случай очень замечательный, я запомнил его. Пожалуй, я расскажу его Вам… Мне одна девушка очень нравилась, я в это время — редко это у меня бывало — год был в каком-то ведомстве. Вот в коридоре я ее встречал, и каждый раз что-то такое чувствовал. Ну, я был молод и по этой части. Вот, чувствовал, чувствовал, чувствовал, но так ничего и не происходило. Потому что нельзя… там, где живешь, но у меня случился какой-то такой внезапный адюльтер, и я просыпаюсь утром под незнакомым потолком, на незнакомой подушке и лицо рядом со мной, которое мне на секунду показалось лицом той девушки. Я понимал, что это не она, но это зафиксировалось у меня — момент близости и это лицо. А потом через день я встретил эту девушку в коридоре, смотрим друг на друга — и вдруг она густо покраснела. Понимаете, не потому что я на нее посмотрел, а потому что происходит нечто, так говорят: грешить в мыслях, а это такой еще самый безгрешный вариант «грешения в мыслях» — то есть я не собирался, а само получилось. Но это передается всюду и поэтому мы ходим со своей грязью внутри башки и думаем, что ничего не происходит, что на лбу ничего не написано. А у Вас все написано на лбу…

— Не хамство ли спрашивать у старика — не импотент ли он? Квалифицируйте мой вопрос…

— По-моему, просто это не воспитанно, невежливо и — не знаю, это что-то другое — это просто парвеню…

— Не были бы Вы мне благодарны, если я не задавал бы Вам эти вопросы? Или можно?

— Ну, ради бога… Мы же приняли Ваш стиль…

— Живете ли Вы с женщинами? Приняли стиль?..

— Вот это слово «живу»… Я не люблю его, потому что с женщинами я сплю.

— Значит, еще спите с женщинами. Ужас. Вот против смерти Вы не протестуете, а ждете с благоговением…

— Почему же это я не протестую? Я боюсь ее хуже смерти. Просто я страх может быть презираю, больше чем смерть. Вот последнее, что я написал, это такое «эссе» — теперь это называется; «Текст как смерть». Так что…

— Что такое импотенция — придумайте сравнение. Отчаяние или что, на что да похоже?

— Импотенция совсем не отчаяние, это удовольствие. Я не вижу в этом никакой беды.

— Если смешать все в одну кучу — все привязанности, совокупления, близости, романы — что это за куча — свалка, помойка, скорбь?

— Нет, если бы я посмотрел на свою кучу, мало кого бы отбраковал, нет, нет, это все было прекрасно.

— Разочарования — разного порядка, если мы разочаровываемся в друге, в дружбе и — в женщине? Можно ли сравнивать?

— От опыта, интеллекта зависит — не очаровываться тем, чем не надо очароваться — тогда и разочарования не будет; но именно тогда, когда ты достаточно требователен и точен и тебя окружает только не разочаровывающий тебя мир — тогда это может быть очень больно.

— Вы сможете вспомнить, Бог заботился о Вас, думал как в последние дни?

— Каждый день.

— Сегодня?

— Сегодня, как и всегда я открываю книжку на нужном месте…

— Когда Вы поймали себя на этом осознании, что Бог о Вас заботится? В детстве?

— Я не знаю, все ли это делает Бог — это такое полное обозначение, но есть более рабочее понятие — ангелы… Ловить себя я стал тогда, как стал более сознательно верить (потому что я думаю, ведь человек рождается верующим), когда я стал сознательно верить, и мог отпадать от веры — то тогда это пространство становилось пустым, черным, материалистическим, страшным — и вдруг видел, как мне подают знаки, сигналы, в общем, какие-то доказательства…

— Мироточащую икону Вы видели когда-нибудь?

— Нет.

— А допускаете ли, что это не священники делают, а может, она сама…

— Допускаю. Но в чудеса я верю более круто, чем на уровне материальных доказательств.

— Вот Вам сосед позвонит, а у Вас тяжело… У Вас есть ребенок?

— Да, у меня полно…

— Тяжело заболел ребенок, прибегает сосед, сосед узнает, что Ваш ребенок болен — говорит, что рядом мироточашая икона, она многим помогла. Вы оставите ребенка на попечение кого-нибудь и пойдете просить о здоровье ребенка икону?

— Когда человек молится, то молитва его будет услышана все равно. Главное, как он молится. Могу молиться здесь, в углу, и буду услышан.

— Даниила Андреева «Розу мира» держали в руках? Какие страницы, какие главы Вам скучны были?

— Ну, я не всю ее прочитал. Я вообще не читатель… Я прочитал сколько-то, пока не представил себе весь мир, а потом не стал читать, потому что я не фундаментальный человек, который должен все прочесть…

— Патологии, клиники в авторе Вы не позволяли себе увидеть? Что он безумен?

— Да, видел я это конечно. Видел я в то же время, что он абсолютно открыт.

— Он подробно описывает уровни ада… Концепция такая, что кроме Бога нечто суверенное — дьявол. Вам это близко, Вы также думаете, что не только Бог — творец, но и дьявол?

— Нет. Никогда. Дьявол — самораспадающаяся структура, я не верю в это также, как в сионский заговор или массонов… Не может быть организованное зло.

— Вы не допускаете, что после моей диверсии против лучших актеров, писателей — что у меня отнимут пленки, задержат вылет…

— Понятия не имею.

— То есть ничего о них не знаете.

— Сколько я езжу — а я езжу с 1986 года, как меня выпустили — нет… поняли не имею.

— Есть какая-нибудь идея, вокруг которой нанизываются все факты, события Вашей жизни?

— Может быть, судьба…

— Значит Вы — фаталист?

— Я не думаю о предопределенности судьбы, я думаю о том, что кое-какие вещи наверняка предопределены, но не так индивидуально, как мы надеемся. Мы все хотим себе польстить. Но судьба, я верю, это сочетание поведения и обстоятельств, которые все-таки от тебя не зависят, но могут совпасть с уникальностью твоего единственного «я».

— Его Величество Случай как-то более властно, чем судьба управляет Вашей жизнью?

— Это к вопросу о судьбе. Случай и есть ее механизм. Случай должен стал неслучайным, и тогда все в порядке. Или ты сумеешь случай нарисовать, не искажая линию… Но есть и такие случаи чудовищные, которые трудно прорисовать. Но это касается таких вещей, которые и вслух-то произносить неохота — то, что касается близких, здоровья и прочего. А в остальном очень многое в нашей власти.

— «Игра в бисер» Гессе — она дольше гостила в Ваших руках, чем «Роза мира»?

— Меньше.

— Она показалась Вам скучнее, недоступнее?

— Что же — буду себя разоблачать — я не читал эту книгу. Мне жалко, что плохой читатель. Я все думаю, если Бог отпустит мне долгую жизнь — я все допишу — текст ведь конечен — и буду читать.

— Вам не стыдно, что Вы Нарбикову похвалили, предисловие написали?

— Она не такая дура, как Вам кажется, а потом мне не стыдно — я не писал никакого предисловия. Это была внутренняя рецензия, которая была направлена на то, чтобы прочитали и отнеслись внимательно. Внутренняя рецензия это не обычный текст. Когда я прочел это в виде предисловия, я был очень рассержен, потому что я отношусь внимательно к назначению текста. То есть меня подставили в каком-то плане. Это была внутренняя рецензия с пережимом, чтобы заставить пройти…

— Вы хотели бы видеокамеру иметь когда-нибудь? Она бы радовала Вас?

— Удивительное дело, мне все время некогда… Камера у меня есть.

— Если я вдруг потеряю, Вы мне дадите на недельку свою камеру?

— Дам.

— Почему Вы мне дадите камеру?

— Потому что буду верить, что вернете.

— Вы хотели помочь также Габышеву и гордитесь, что помогли ему, потому что книжка понравилась многим?

— Не поэтому. Я просто горжусь, что пробил это дело.

— Писатель из него получится? Он еще что-то написал?

— Из него уже получился писатель, потому что он написал эту книгу. И окружающие его тексты очень любопытны… А что, Грибоедов писатель, что ли? По Вашим оценкам, или Виктор Ерофеев? Я не сравниваю Габышева с ними, но этого достаточно.

— Когда Вы предполагаете, что Вы выскочка, карьерист, то Витя Ерофеев гораздо более выскочка?..

— Мы с Вами договорились, что не переходим на личности. Вы нарушаете мое условие. Я сказал, что это не трусость, это позиция — про живых я не говорю.

— Хорошо. А про покойников?

— Про покойников можно говорить. Если я писал критику, то я писал только положительную критику — потому что мне интереснее раскрыть что-то замечательное, что другие не видят, чем выдавать фишки или расценки.

— Вы будете мне благодарны, если я поймаю Вас на вранье?

— Да.

— А почему Вы будете мне благодарны?

— Потому что я себя воспитываю.

— Будете совершенствовать себя, как Лев Толстой, до семидесяти восьми лет?

— Никогда не поздно.

— Андрей, скажите, в рекомендации Вы соврете, что читали мою книжку, хотя только держали ее в руках? Напишите, пожалуйста, что я юморист замечательный…

— В рекомендации в Союз писателей я сам найду эпитеты.

— Вы держали в руках книгу Майи Плисецкой «Моя жизнь в искусстве»? Обложку ее книги украшают такие слова: «Из жизни я вынесла бесхитростную философию: люди не делятся на классы, на расы. Люди делятся на хороших и плохих. И — хороших во все времена было меньше». Вы тоже считаете, что хороших было меньше?

— Вы знаете, на моем веку хороших было больше, потому что я не имел дела с плохими. Да… Больше было хороших…

— Призову на помощь Блока: «… чтобы по бледным заревам искусства узнали жизни гибельный пожар». Теперь спрошу, когда Вы спасались из пожара жизни, что Вы старались вынести из него?

— Сейчас это не получится сформулировать. Если бы были живые люди — то живых людей.

— А метафизическое добро — какое?

— Метафизическое — раньше я имел всегда рукопись, то что в работе — хранилась в чемоданчике, чтобы можно было удрать. Неоконченная рукопись — я схватил бы ее.

— В чем все женщины сходились, упрекая Вас?

— В жадности.

— Недостаточно зарабатываете, да?

— Ни в чем меня они не упрекали, пока не доходило до ссоры. Ссора же — не упреки, а оскорбления. Перечислить же все оскорбления… я не в силах. Может быть обобщая, недостаточно чувствую и вижу других людей…

— Вы можете бросить общий упрек женщинам?

— Общий упрек, который могу бросить — является и их единственный достоинством и признаком: они другие.

— Утомляемость, усталость — как Вам знакомы?

— Как и Вам.

— Вообразите, что по метеоусловиям планеты люди сорок тысяч лет имеют возможность видеть звездное небо один раз в сто лет. Вы — живущий в этом поколении в течение трех часов увидите звезды. На Ваш взгляд, для большинства это будет событием, одним их выдающихся событий жизни или десятистепенным? Увидели, поговорили, в газетах почитали…

— Вычтите из этого так называемые mass media… С помощью их все отнесутся к этому как к выдающемуся событию. Независимым человеком останется тот, кто напьется от предчувствия раньше и упадет в канаву. А все остальные будут смотреть и для всех это будет событие в жизни.

— Что такое выдающееся событие на Ваш взгляд? Перечислю: посадили в тюрьму, выпустили из тюрьмы, есть прописка — нет ее; есть дом — нет дома, брачная ночь, рождение ребенка. Что-нибудь добавите?

— Рождение детей, смерть родителей.

— Вы вышли в 11, до какого часа будете смотреть на звезды? До двух часов?

— Один раз в жизни? Все время буду смотреть.

— Придете домой — сразу спать ляжете?

— Как-то глуповато это все, но мне кажется, что я вообще не лягу, я пить буду после этого.

— Андрей, как Вы думаете, я на самом деле такой глуповатый, невоспитанный или большинство своих вопросов я позаимствовал у поэтов, писателей, прочих придурков… На какую часть это мое изобретение? Сколько моего, сколько чужого?

— У Вас опыт есть? Сколько интервью Вы провели?

— 31-е.

— (Разводит руками. Молчит.)

— Вы помните страшные минуты, когда жизнь Вас выталкивала из себя, еще миг — и человек скажет себе — лучше бы я умер?

— Были минуты отчаяния, скорее — ужасного омерзения. Но я слишком хорошо знаю — на то Божья Воля, и сам я этого не сделаю. Так, чтобы мне жить не хотелось было в крайней степени отвращения, омерзения, уныния. А ведь теперь я истолковываю это как грех. Надо как-то выкарабкиваться из греха.

— Вы рады, когда не надо ни о чем думать, когда живете машинально? Пять минут, десять… Нуждаетесь ли Вы в этом? Как часто это случается с Вами?

— Конечно, нуждаюсь. Выпить — хорошо, но алкоголизм — плохо. Также есть бездна способов уходить от реальности — смотреть TV или читать детективы, но постепенно накапливается отвращение к себе, уход связан с неуважением к себе, и когда это отвращение к себе накапливается, становится слишком большим — возвращаешься к сознанию… Когда сознание отдыхает, не значит, что его нет. Оно работает… Я не считаю потерей времени ничего, кроме… уныния.

— У меня с собой бутылочка коньяка, выпьем по рюмочке? Я соврал, нету. Это святое, или Вы меня прощаете?

— Если бы душа горела, то это было бы оскорблением. Но поскольку я не нахожусь в состоянии похмелья, то… Если бы в этом состоянии облома — можно и морду набить.

— Вы кому-нибудь дали пощечину в жизни?

— Мне кажется это таким театральным жестом.

— Простите меня пожалуйста. Простили Вы меня?

— Принимаю Ваши извинения. А прощать — Бог простит.

— Вы идете по тротуару… Очень опаздываете. Слышите — машины сталкиваются, страшный грохот. Бегут люди — помочь, кто-то зеваки, третьи — убегают, потому что непереносимый кошмар. Вы найдете что-то четвертое? Как Вы воспринимаете чужую боль, трагедию?

— Если не нужна помощь, пройду мимо. Я старательно не делаю то, что делают другие. Конечно, я буду думать — в зависимости от картинки… Буду стараться помочь, если могу помочь. Опоздание тут ни при чем.

— Приступы, приливы счастья, когда не знаешь откуда, бывают еще?

— Да.

— В этом месяце было? Вспомните.

— Последние три недели были связаны с таким количеством смертей, что они перекрывали… И тем не менее бывали моменты, что я чуть не на колени падал от счастья…

— Опишите это состояние.

— Мы говорили об иконе, о молитве… Я чувствую недовольство собой, уныние, безнадежное состояние — и вдруг мне подается явный знак, и снова я обретал ток жизни. Душа жива, я реагирую на все правильно — и уже не нахожусь в том состоянии, которое меня угнетало. Есть и философия чуда — не только в виде плачущей иконы. Вы видите, что все — чудо, чудо, чудо — и вы счастливы.

— Андрей, кто из Ваших друзей радовался бы, участвуя в этой беседе? С Вами, без Вас?

— Очень много людей… Но если верить Вам, что интервью покажут всему Израилю, то, может быть, многие и там обрадовались бы. Это обстоятельство перевешивает Вашу личность довольно сильно.

— К власти пришли еще живые изуверы. Начинают издавать законы гораздо более страшные, чем 80 лет были. Люди дружно голосуют. Идеологи более изощрены. Например, запрещено разговаривать с близкими людьми, а лишь с незнакомыми — сколько угодно. За нарушения — штраф. Праздники отменят… Месяца через четыре наша казна так пополнится, что мы выходим на самый высокий уровень благосостояния, обгоним всех. Народ поверил, проголосовали. Голосуют за все другие указы. Одно новшество — визу недовольным будут присылать домой, дорогу оплатят. Вы, конечно, останетесь?

— Я постараюсь оформить всем визы, не буду верить, что такой закон может действовать, и спокойно буду разговаривать, и все будут разговаривать… Не сразу пробегу через границу, а когда увижу, что надо спасать семью, тогда да. Пока не убивают — буду здесь.

— Вам повезло, Вы умираете в сознании. Что жальче всего оставлять из всех прелестей мира?

— Саму жизнь.