"Не жалейте флагов" - читать интересную книгу автора (Во Ивлин)

ГЛАВА ВТОРАЯ

I

Зима наступила суровая. Польша была разбита; на западе в на востоке пленных увозили в рабство. Английская пехота валила деревья и рыла траншеи вдоль бельгийской границы. Высокопоставленные визитеры пачками наезжали на линию Мажино и возвращались с памятными медалями, словно после паломничества. Белишу прогнали; радикальные газеты подняли крик, Требуя его возвращения, затем вдруг умолкли. Россия вторглась в Финляндию, и все газеты были полны сообщений об армиях в белых халатах, рыскающих в лесах. Английские солдаты-отпускники рассказывали о хитрости и дерзости фашистских патрулей, о том, насколько лучше поставлена светомаскировка в Париже. Многие заявляли спокойно и твердо, что Чемберлен должен уйти в отставку. Французы говорили, что англичане несерьезно относятся к войне, министерство информации говорило, что французы относятся к войне слишком серьезно. Сержанты, обучающие солдат, жаловались на недостачу учебных пособий.

Как можно научить человека трем правилам прицеливания, не имея ручной указки?

Опали листья и в подъездной аллее Мэлфри, и если обычно их убирали двенадцать мужчин, в этом году уборщиков было четверо мужчин и два мальчика. Фредди, по его собственному выражению, «несколько умерил свой пыл». Салон с отделкой Гринлинга Гиббонса и окружавшие его гостиные и галереи были закрыты и заколочены, ковры свернуты, мебель обтянута чехлами, канделябры укутаны в мешки, окна закрыты ставнями, а ставни приперты засовами; прихожая и лестница стояли темные и пустые. Барбара жила в маленькой восьмиугольной гостиной окнами в цветник; детскую она перевела в спальни рядом со своей; часть дома, называвшаяся «холостяцкое крыло» в викторианскую эпоху, когда холостяки были крепышами и запросто мирились с неприхотливостью бараков и общежитии при колледжах, была отдана эвакуированным. Фредди приезжал побаловаться охотой. Своих гостей в этом году он помещал в разных местах: одного на ферме, троих в доме управляющего, двоих в гостинице. Сейчас, в конце сезона, он пригласил нескольких однополчан пострелять тетеревов; добычи в охотничьих сумках было мало, и все больше тетерки.

Когда Фредди приезжал на побывку, пускалось центральное отопление. Остальное время в доме царил жестокий холод. Отопление работало по принципу все или ничего; оно никак не хотело обогревать один только угол, в котором ютилась Барбара, а непременно должно было с туканьем и бульканьем гнать воду по всей многометровой системе труб, ежедневно пожирая возы кокса. «Хорошо еще, у нас полно дров», – говаривал Фредди. Сырые, не вылежавшиеся чурки, приносимые из парка, едва тлели в каминах. Чтобы согреться, Барбара забиралась в оранжерею. «Там надо подтапливать, – говаривал Фредди. – Там у нас всякая редкая штуковина. Ботаник из Кью утверждает, что есть даже лучшие экземпляры во всей стране». И вот Барбара перенесла туда свой письменный стол и нелепо восседала среди тропической зелени, в то время как снаружи, за колоннадой, стыла земля и деревья белели на свинцовом небе.

Затем, за два дня до рождества, полк Фредди перебросили в другое место. Там совсем рядом у его знакомых был просторный дом, и он проводил конец недели с ними; трубы отопления теперь никогда не прогревались, и стужа в доме из простого отсутствия тепла стала чем-то грозно присутствующим. Вскоре после рождества разразился сильный снегопад, и вместе со снегом явился Безил.

Он явился, как обычно, без предупреждения. Барбара, писавшая письма под сенью папоротников и пальм, подняла глаза и увидела его в проеме застекленной двери. С радостным вскриком она подбежала и поцеловала его.

– Это просто чудесно, милый! Ты надолго?

– Да. Мать сказала, ты сейчас одна.

– Дай подумаю, где же это тебя поместить… Тут у нас все так необычно. Надеюсь, ты никого с собой не привез?

Безил, как правило, являлся не только без приглашения, но и $ компании нежелательных друзей; это была одна из основных жалоб Фредди.

– Нет, никого. У меня сейчас никого нет. Я приехал писать книгу.

– Ах, Безил! Бедняжка! Неужто так плохо дело?

Между братом и сестрой многое разумелось без слов. Уже не первый год, когда дела у Безила обстояли из рук вон плохо, он садился писать книгу. Это была грань капитуляции, и тот факт, что все его творения: два романа, книга путевых заметок, биография, труд по современной истории – не шли дальше первых десяти тысяч слов, свидетельствовал лишь о неистощимой жизнерадостности его натуры.

– Книгу по стратегии, – сказал Безил. – Мне осточертело вколачивать идеи в головы тех, кто стоит у власти. Единственный выход – это обратиться через их головы к мыслящей публике. Я буду развивать главным образом доводы в пользу аннексии Либерии, но затрону и другие животрепещущие вопросы. Трудно будет только вовремя выпустить книгу, чтобы она успела оказать воздействие на умы.

– Мама говорила, ты хотел поступить в гвардейские бомбардиры.

– Верно, только из этого ничего не вышло. Мне сказали, они берут только молодых. Типичный армейский парадокс. Нам говорят, что мы слишком стары и нас призовут через два года. Я скажу об этом в книге. Ведь логичнее всего поскорее послать на убой старичков, пока еще в них дух держится. И не только о стратегии я буду говорить. Я набросаю генеральную линию для всего народа.

– Ну, все равно я рада тебя видеть. Мне так одиноко, – Это мне одиноко.

– Что нового у знакомых?

– Знаю, ты об Анджеле. Она уехала домой.

– Домой?

– Ну да, в тот дом, что мы обычно Называем Бзиком Седрика. На самом-то деле это ее бзик. Седрик вернулся в армию. Трудно поверить, но, похоже, в молодости он был лихим офицером. Так вот, дом, бандюга сын, а тут еще власти решили разместить в доме госпиталь – все одно к одному, и Анджеле пришлось вернуться, будет присматривать за всем сама. Там теперь кровать на кровати, сиделки и врачи – поджидают жертв воздушных налетов, а когда у женщины в поселке случился аппендицит, ее повезли оперировать за сорок миль, потому что она не жертва, ну, она и умерла в дороге. Анджела начала по этому поводу целую кампанию, и я просто удивлюсь, если она ничего не добьется. Похоже, она пришла к мысли, что мне следует погибнуть на фронте. Мать того же мнения. Чудно как-то. В былые времена, когда меня и впрямь не раз хотели взять к ногтю, всем было наплевать. А теперь, когда я не своей волей живу в праздности и безопасности, они видят в этом что-то постыдное.

– И у тебя не было новых девушек?

– Была одна, по имени Пупка Грин. Тебе бы она не понравилась. Мне жилось очень скучно. Аластэр в Бруквуде, служит рядовым. Я ездил к ним. У них с Соней отвратная вилла, у самой площадки для игры в гольф, и он всегда там, когда не на службе. Он говорит, что самое худшее в службе – это развлечения. У них это два раза в неделю, все равно что в наряд. Сержант всегда выбирает Аластэра и при этом каждый раз шутит: «Пошлем нашего жуира». В остальном, говорит Аластэр, у них все по-компанейски и непыльно. Питер попал в секретные части, их натаскивают для войны в Арктике. У них был большой отпуск, они тренировались на лыжах в Альпах. Ну, Эмброуза Силка ты, наверное, не помнишь. Он задумал издавать новый журнал, чтобы не умирала культура.

– Бедный ты, бедный… Ну ладно, одна надежда, что тебе не придется долго сидеть над книгой.

Многое, очень многое разумелось без слов между братом и сестрой.

Безил начал свою книгу в тот же вечер, точнее говоря, лег на коврик перед столбом дыма, валившего из камина в восьмиугольной гостиной, и отстукал на машинке перечень предположительных названий.

Слово к неразумным.

Продрома гибели.

Берлин или Челтенем: что выберет генеральный штаб?

Политика или генеральство: несколько неприятных вопросов штатского к профессиональным солдатам.

Политика или профессионализм.

Тонкое искусство побеждать.

Былое искусство побеждать.

Как выиграть войну за шесть месяцев: простой учебник для честолюбивых солдат.

Все они выглядели недурно в его глазах, и, любуясь списком, Безил снова, в который уже раз за последние четыре месяца, поражался тому, как это человеку его способностей не находится работы в нынешние-то времени. Ну где же тут победить, думал он.

Барбара сидела рядом с ним и читала. Услышав его вздох, она вытянула руку и с сестринской нежностью погладила его по волосам.

– У нас страшно холодно, – сказала она. – Не знаю, может, стоит затемнить оранжерею. Тогда можно бы сидеть там по вечерам.

Внезапно в дверь постучали, и в гостиную вошла закутанная пожилая женщина в отделанных мехом перчатках; в руках у нее был электрический фонарик, старательно заклеенный папиросной бумажкой; нос ее был красен, глаза слезились; она топала высокими резиновыми ботами, отрясая с них снег. Это была миссис Фремлин. Только дурная весть могла заставить ее выйти из дому в такую ночь.

– Я вошла сразу, – ненужно пояснила она. – Не хотела дожидаться на холоде. У меня дурная новость: вернулись Конноли.

Это и правда была дурная новость. За те несколько часов, что Безил пробыл в Мэлфри, он уже немало наслушался о Конноли.

– О господи, – сказала Барбара. – Где они?

– Там, в прихожей.

Устройство эвакуированных проходило в Мэлфри примерно тем же порядком, что и по всей стране, и в силу этого обстоятельства Барбара, исполнявшая обязанности квартирьера, была не только постоянно занята, но и превратилась за последние четыре месяца из пользующейся всеобщей любовью женщины в фигуру поистине устрашающую. Завидев ее машину, люди ударялись в бега по укрытым путям отхода, через боковые двери и конюшенные дворы, прямо по снегу, куда угодно, лишь бы не слыхать ее проникновенного «вы, безусловно, сможете устроить у себя еще одного. На сей раз это мальчик, очень послушный мальчуган», ибо городские власти старательно поддерживали приток беженцев, с лихвой покрывавший убыль от возвращающихся к родным местам недовольных. Не многие из женщин, угрюмо сидевших на лужайке в первое утро войны, оставались теперь в деревне. Некоторые уехали обратно немедленно, другие без большой охоты последовали за ними, встревоженные гадкими слушками о проделках своих мужей; одна вообще оказалась мошенницей: не имея собственных детей, она похитила из коляски чужого ребенка, чтобы обеспечить свою безопасность, до такой степени напугала ее агитация местных властей. Теперь на лужайке, уже не так угрюмо, собирались все больше дети, являя сельчанам сценки жизни в другой части света. С ними мирились как с неудобством военного времени, а иные даже снискали любовь своих хозяев. Но все местные жители, когда заходил общий разговор об эвакуированных, словно по молчаливому уговору избегали упоминаний о семействе Конноли.

Они явились как стихийное бедствие, без какого-либо видимого человеческого содействия; их имена не значились ни в одном списке; при них не было никаких документов, за них никто не отвечал. Их нашли в поезде, после того как все пассажиры вышли, в вечер первого наплыва – они прятались под сиденьями. Их вытащили и поставили на платформе, но никто из прибывших их не знал, и так как оставить их на станции было нельзя, их включили в группу, отправляющуюся автобусом в Мэлфри. С этого момента они числились в списке; они получили официальное признание, и их судьба нерасторжимо переплелась с судьбой Мэлфри.

Происхождение Конноли навсегда осталось покрыто тайной. Когда угрозами или уговорами удавалось заставить их говорить о своем прошлом, они с отвращением говорили о «тетке». По-видимому, к этой женщине война пришла как посланное самим богом избавление. Она привезла своих иждивенцев на вокзал, сунула в бурлящую толпу малолеток и поспешила замести следы, тотчас же съехав тайком с квартиры. Полицейское расследование в квартале, где, по словам Конноли, они проживали, установило лишь один факт: женщину эту видели там раньше, а теперь ее там нет. Она задолжала какую-то мелочь молочнице. Других воспоминаний в том не шибко впечатлительном квартале она не оставила.

Первой шла Дорис, сочно половозрелая, которой, по ее собственным разноречивым показаниям, могло быть и десять лет, и восемнадцать. Предпринятая с налету хитроумная попытка выдать ее раньше времени за взрослую была опротестована врачом, который при обследовании дал ей не больше пятнадцати. У Дорис были темные, пожалуй, даже черные, коротко подстриженные волосы, большой рот и темные свинячьи глазки. Было что-то эскимосское в ее лице, но на щеках ее играл румянец, а обхождения она была самого резвого, что уж никак не свойственно представителям этой почтенной расы. Фигура у нее была приземистая, бюст пространный, а походка, перенятая прямо с экрана, имела целью обольщать.

Мики, младше ее на срок довольно строгого приговора за кражу со взломом, был более субтильного телесного склада, – худощавый, постоянно нахмуренный маленький человечек, дитя хоть и немногословное, но достаточно сквернословное.

Марлин, как полагали, была еще на год младше. Если б не яростные опроверженья Мики, они могли бы сойти за близнецов. Она была плодом необычно затянувшегося периода совместного пребывания на свободе ее родителей – периода весьма прискорбного с точки зрения социолога, ибо Марлин была дурочка. Просьба о выдаче ей свидетельства в слабоумии была отклонена тем же врачом, который высказал мнение, что жизнь в деревне может сотворить с ребенком чудеса.

И вот в канун войны эти трое детей стояли в доме общины в Мэлфри, один плотоядно усмехаясь, другой набычившись, третий пуская пузыри, и семейки более несимпатичной едва ли можно было сыскать во всем Объединенном королевстве. Барбара взглянула на них раз, взглянула другой, как бы желая убедиться, что натруженные глаза не обманывают ее, и определила их к Маджам из Верхнего Лэмстока – в крепкую семью арендаторов, хозяйствовавших на отдаленной ферме.

А неделю спустя сам Мадж явился в парк, привезя с собой всех троих в кузове грузовика для доставки молока.

– Не обо мне речь, миссис Сотидл. Меня весь день нету дома, а под вечер я совсем сонный, да и то сказать, все со скотами да со скотами, так что мне-то все нипочем. Дело в моей старушке. Ее так припекло, что она взбунтовалась. Заперлась в верхних комнатах и говорит, что не спустится вниз до тех пор, покуда они не уберутся, и уж коли она так говорит, то так и будет, миссис Сотилл. Мы готовы помочь войне, только чтобы по разуму, а терпеть у себя эти отродья больше не можем, вот и весь мой сказ.

– О господи, кто же из них доставляет беспокойство, мистер Мадж?

– Да все они, мэм. Взять хотя бы мальчишку – он показался сначала вроде как получше остальных, хоть и не понять было, что он такое болбочет, такой уж у них там говор, в его родных-то местах. Так вот, значит, сразу было видать, что он сквернавец и нелюдим, но он все же не делал ничего такого пакостного, покуда я не забил гуся. Я позвал его на двор, чтобы он посмотрел и… ну, развлекся, что ли, и он-таки изрядно заинтересовался, так что я даже подумал, я еще сделаю из тебя парня что надо. Я дал ему голову поиграть, и он вроде как остался доволен. Ну, а потом, только я ушел на свекольное поле, он, лопни мои глаза, добрался до ножа, и вот прихожу я к ужину домой – шесть моих уток мертвые лежат, я наш старый кот тоже. Да, мэм, лопни мои глаза, если вру, он снял голову с нашего старого рыжего кота. Ну, а потом их меньшая – прошу прощения, мэм, это грязная девчонка. Мало сказать, она мочится в постель – она мочится везде, на стульях, на полу, и не только мочится, мэм. Похоже, родители-то никогда ее не учили, как надо соблюдать себя в доме.

– А разве старшая-то девочка ничем не помогает?

– Ежели хотите знать, мэм, так она хуже всех из их выводка. Моя старуха слова бы не сказала, ежели б не она. Дорис-то и пронимает ее пуще тех двух. Слаба по мужской части, мэм. Она даже ко мне подбивается, а я ведь ей в деды гожусь. Ну и на минуту не отстает от нашего Вилли, а он, Вилли-то, парень стеснительный, вот и никак не идет у него на лад работа, когда она к нему подступается. Такие вот дела, мэм. Мне очень огорчительно, что не могу вас уважить, только я обещал старушке с ними не возвращаться, и я от своего слова не отопрусь.

Мадж был первый, за ним последовали другие. Срок пребывания Конноли на одном месте никогда не превышал десяти дней, а в иных случаях сводился к часу с четвертью. Через шесть недель слава о них разнеслась далеко за пределы прихода. Когда влиятельные старцы на скачках в Лондоне, сблизясь головами, начинали шушукаться: «Вся эта затея была ошибкой с начала до конца. Вчера вечером мне довелось услышать, как ведут себя эвакуированные…» – можно было ручаться, что скандал начался с Конноли. На них ссылались в Палате общин, им посвящались абзацы в официальных отчетах.

Барбара пыталась разделить их, но в первую же ночь разлуки Дорис сбежала через окно своей комнаты и два дня пропадала неизвестно где; ее нашли в амбаре за восемь миль от дома, оглушенную сидром; объяснить мало-мальски связно, что с нею приключилось, она не могла. Мики в тот же вечер укусил жену дорожного рабочего, к которому был определен на постой, так что пришлось вызывать медсестру из района, а с Марлин случился какой-то припадок, породивший несбывшиеся надежды на ее скорую кончину. Все сходились на том, что единственно подобающим местом для Конноли должно быть «заведение», и в конце концов перед самым рождеством, после, формальностей, осложненных неясностью их происхождения, в заведение они были отосланы, и; Мэлфри, успокоившись, взялась развлекать своих гостей елкой и фокусником со вздохом, облегченья, который был слышен на много миль окрест. Казалось, будто после кошмарной ночи прозвучал сигнал отбоя воздушной тревоги. И вот Конноли снова здесь.

– Что случилось, миссис Фремлин? Не мог же приют, их отослать.

– Он эвакуирован. Все дети разосланы по тем местам, откуда их привезли. Для Конноли у них был единственный адрес – Мэлфри, и вот они тут. Женщина из организации культурно-бытового устройства привезла их в дом общины. Я была там с девочками-скаутами и сказала, что приведу их к вам.

– Хоть бы они предупредили.

– Наверное, думали, что будь у нас время, мы бы постарались от них отделаться.

– И правильно думали. Конноли накормлены?

– Похоже, что так: Марлин сильно рвало в машине.

– Смерть как хочу увидеть этих Конноли, – сказал Безил.

– Сейчас увидишь, – мрачно пообещала сестра. Однако в прихожей, где оставили Конноли, их не оказалось. Барбара дернула за шнур звонка.

– Бенсон, вы помните Конноли?

– Как сейчас, мадам.

– Они снова здесь.

– Здесь, мадам?

– Здесь. Где-то в доме. Следовало бы начать розыски.

– Слушаюсь, мадам. А когда они найдутся, их тотчас отошлют?

– Не тотчас. Они останутся у нас на ночь. Утром мы подыщем для них место в деревне.

Бенсон помедлил в нерешительности.

– Это будет нелегко, мадам.

– Да, нелегко, Бенсон.

Бенсон снова помедлил, как бы желая что-то сказать, затем передумал и только добавил:

– Я приступлю к розыскам, мадам.

– Я знаю, что все это значит, – сказала Барбара, когда он вышел. – Бенсон сдрейфил.

Всех Конноли наконец разыскали и свели воедино. Дорис, забравшись в спальню Барбары, опробовала ее косметику. Мики раздирал в библиотеке на части огромный фолиант, Марлин, ползая на четвереньках под раковиной в буфетной, подъедала остатки собачьих обедов. Когда их вновь собрали в прихожей, Безил произвел им смотр. То, что он увидел, превзошло все его ожидания. Их увели в холостяцкое крыло и поместили всех вместе в большой спальне.

– Может, запереть дверь?

– Ни к чему. Все равно уйдут, если захотят.

– Можно вас на минутку, мадам? – спросил Бенсон. Вернувшись, Барбара сказала:

– Бенсон действительно сдрейфил. Говорит, он этого не вынесет.

– Хочет уйти?

– Говорит: или я, или Конноли, и его нельзя винить. Фредди никогда не простит мне, если я его отпущу.

– Бэб, ты ревешь.

– Тут всякий заревет, – сказала Барбара, доставая платок и не на шутку заливаясь слезами. – Ну, скажи, кто не заревет?

– Не будь балдой, – сказал Безил, впадая в жаргон классной комнаты, как это часто бывало, когда он оставался с Барбарой наедине. – Я все улажу.

– Похвальбишка. Сам балда. Двойной балда.

– Двойной балда с финтифлюшками.

– Безил, милый, как хорошо, что ты снова здесь. Я и вправду думаю, что если кто и может уладить это дело, так только ты, – Фредди не смог бы, так ведь?

– Фредди сейчас нет.

– Я умнее Фредди. Бэб, скажи: я умнее Фредди.

– Я умнее Фредди. Что, съел?

– Бэб, скажи: ты любишь меня больше, чем Фредди.

– Ты любишь меня больше, чем Фредди. Еще раз съел.

– Скажи: я, Барбара, люблю тебя, Безила, больше, чем его, Фредди.

– Не хочу и не скажу… Скотина, ты делаешь мне больно.

– Скажи.

– Безил, перестань сейчас же, или я позову мисс Пенфолд. Они снова были в классной комнате, как двадцать лет назад.

– Мисс Пенфолд! Мисс Пенфолд! Безил дергает меня за волосы!

Они принялись возиться на диване. Внезапно чей-то голос сказал:

– Эй, миссис, а миссис!

Это была Дорис.

Барбара, запыхавшаяся и растрепанная, поднялась с дивана.

– Ну, Дорис, в чем дело?

– Марлин опять плохо.

– О господи! Сейчас иду. Пойдем вместе.

Дорис с истомой взирала на Безила.

– Ничего пообжимались? – сказала она. – Я люблю обжиматься.

– Беги с Барбарой, Дорис. Ты простудишься.

– Я не замерзла. Подергайте за волосы меня, мистер. Хотите?

– Мне такое и во сне не приснится, – ответил Безил.

– А мне приснится. Мне всякие чудные вещи снятся, много-много. – Она подставила Безилу коротко остриженную голову, затем, хихикая, выбежала из комнаты.

– Вот видишь, – сказала Барбара, – какой трудный ребенок.

Похлопотав над Марлин, Барбара зашла проститься с Безилом на ночь.

– Я еще посижу немного, поработаю над книгой.

– Хорошо, милый. Спокойной ночи. – Она перегнулась через спинку дивана и поцеловала его в макушку.

– Больше не ревешь?

– Нет, не реву.

Он взглянул на нее и улыбнулся. Она улыбнулась в ответ. У них была одна улыбка. Каждый видел себя в глазах другого. Лучше Безила никого нет на свете, думала Барбара, глядя на свое отражение в его глазах, никого, когда он такой милый.