Квартет

22-09-2008 03:08

Я всегда была чувственной и одарённой натурой. Я этого не ощущала, но моя родня утверждала, что я пиздец как талантлива, только они точно не знают — в чём именно. На всякий случай, меня отдавали во всевозможные кружки и школы, чтобы выяснить, где же зарыт мой талант. А в том, что он где-то зарыт — никто не сомневался. К моим двенадцати годам выяснилось, что талант у меня только один — пиздеть не по делу, и много врать. Причём, обучилась я этому сама и совершенно бесплатно. За это меня сурово наказали, сделали внушение, и в наказание отправили на одну смену в пионерлагерь "Мир", где я, вдобавок ко всему, научилась курить невзатяг, петь блатные песни, и воровать.

После того, как с моей жопы сошли последние синяки и следы папиного ремня, меня забрали из всех кружков и школ, решив, что я — бесталанный позор семьи.

И тут во мне внезапно проснулся талант.

Однажды утром я вдруг поняла, что я — богиня музыки. Музыка звучала у меня в голове, я её никогда раньше не слышала, и попыталась запомнить. Годы учёбы в музыкальной школе прошли для меня даром, к тому же мой папа выбил из меня последние мозги своим ремнём, и, если вы помните по какому месту бил меня папа — вы знаете, где у меня находятся мозги. Так вот, папа их выбил окончательно. Вместе с жидкими воспоминаниями о том, как выглядят нотный стан, ноты, и моя учительница пения Белла Дераниковна Эбред. Странно, но вот имя учительницы пения папа выбить так и не смог.

Ноты я записать уже не могла, а вот мелодию, звучавшую в голове, запомнила, и напевала её про себя до тех пор, пока она внезапно не оборвалась. А оборвалась она потому, что вошедшая в комнату мама стукнула меня по голове выбивалкой для ковров, напомнила мне, что воровское лагерное прошлое меня не отпускает, и с этими словами вытащила из-под моей кровати папину электробритву, которую я спёрла у папы с целью побрить свой лобок, который радовал мой взор тремя жидкими рыжими волосинами. В умной книге я прочитала, что растительность можно укрепить и увеличить, если её регулярно брить. В лагере я узнала, что моя лобковая растительность — самая жидкая и самая негустая. Если не брать в расчёт растительность неизвестно как затесавшейся в наш отряд десятилетней девочки Риты. У Риты её вообще не было. Мне стало обидно за свой лобок, и я приняла решение брить его каждые полчаса. Папиной бритвой. Воровкой я себя не считала, потому что у папы моего всю жизнь была борода, и брить он её не собирался. И вообще — эту бритву он сам спёр, когда работал кладовщиком на складе. Видимо, мама собралась её кому-то подарить, и обнаружила пропажу. А поскольку вор у нас в семье был только один — и это была я, пропажа была быстро обнаружена, а я — сурово наказана. Но речь сейчас не об этом.

Стукнув меня по голове, и тем самым оборвав звуки прекрасной мелодии, мама удалилась из моей комнаты, забрав бритву, а я, выждав пить минут, полезла в ящик с игрушками младшей сестры, и вытащила оттуда металлофон. Была во времена моего детства такая игрушка: доска с прибитыми к ней железными пластинрами. К доске прилагались молоточки. Хуяря этими молоточками по пластинам, можно было сыграть "Тили-тили, трали-вали" или "Чижик-Пыжик". Я, как три года проучившаясь в музыкальной школе, могла ещё дополнительно выбить из этой жемчужины советской игрушечной промышленности "Во саду ли, в огороде" и "Ламбаду". Папа иногда говорил, что за триста рублей в год он сам может сыграть оперу "Кармен" на губе и на пустых бутылках. Причём так, что сам Жорж Бизе не отличит от оригинала. А уж "Ламбаду" он вообще пропердит на слух, даже не напрягаясь. После чего всегда добавлял, что в музыкальных школах детей учат какой-то хуйне.

В общем, я извлекла металлофон, и наиграла на нём услышанную мелодию. Получмлось звонко и прекрасно. Но музыка — это ещё не всё. Требовались слова для песни. Слова я тоже придумала очень быстро. Зря, всё-таки, родня считала меня бесталанной. Песня выдумалась сама собой.

Меня не любит дед, не любит мать

За то что дочь их стала воровать.

Они все говорят, что я — позор семьи

Мне больно это знать, как не поймут они…

(тут шёл такой мощный наебок по металлофону, и сразу за ним — припев)

ЧТО ВОРОВАТЬ ЗАСТАВИЛ МЕНЯ ГОЛО-О-О-ОД!!!

Потом шёл второй куплет сразу:

Моя мамаша постоянно меня бьёт,

А папа с мужиками пиво пьёт,

В такой семье мне остаётся лишь одно:

Я буду красть конфеты всё равно!

(БУМС! ДЫДЫЩ!)

ВЕДЬ ВОРОВАТЬ ЗАСТАВИЛ МЕНЯ ГОЛО-О-О-ОД!!!

В общем, песня была придумана, я её спела три раза и прослезилась, и теперь мне требовались благодарные слушатели. Маме её петь было нельзя, остатками выбитого мозга я понимала, что мама может меня сдать врачам на опыты, поэтому я, сунув металлофон подмышку, выбралась на лестницу, и позвонила в соседнюю квартиру. Открыла мне подруга Ленка.

— Ленка, ты любишь музыку? — Сразу спросила я у подруги, и показала ей металлофон.

— "Модерн Токинг" люблю. — Ответила Ленка, и с опаской покосилась на мой инструмент.

— Я сочинила песню, Ленка. — Пренебрежительно сказала я, и, плюнев на большой палец, лихо протёрла крышку металлофона. — О тяжёлой воровской доле. Ты будешь её слушать?

Ленка уже давно была наслышана, что я — отъявленная воровка с дурной наследственностью, отягощённой пьющим отцом и курящей матерью, и поэтому побоялась мне отказать, и впустила меня в квартиру.

Кроме самой Ленки там обнаружились ещё две какие-то незнакомые девочки, которые при виде меня почему-то съёжились, и прижались плотнее друг к другу.

— Вы любите музыку и песни о тяжёлой воровской судьбе? — Я в лоб задала девочкам вопрос, и они съёжились ещё больше. — Я, как вор со стажем, знаю в этом толк. У нас в лагере такое каждый вечер пели.

— В каком лагере? — Прошептала одна из девочек и с опаской посмотрела на мой металлофон.

— Да так, в одном лагере… — Туманно ответила я. — Под Дмитровом где-то. Нас туда ночью везли. Короче, вы меня слушать будете?!

Девочки, во главе с Ленкой, закивали головами, а Ленка даже пару раз хлопнула в ладоши.

Я расчехлила свой иструмент, поплевала на руки, покрепче взяла молоточки, и запела свою песню. Когда я кончила петь, и утих последний отголосок, Ленка икнула, и спросила:

— ты сама это сочинила?

— Да. — Гордо ответила я. — Воры всегда сами придумывают свои песни. Поэтому они всегда у них печальные. Вот послушайте.

И я спела им "Голуби летят над нашей зоной", подыграв себе на металлофоне. Девочки впечатлились ещё больше. Было очень заметно, что таких песен они никогда не слышали. Таких жизненных и печальных.

— Послушай, Лида… — Сказала вдруг Ленка, и несмело потрогала мой инструмент. — А можно мы тоже будем играть твою песню? У меня тоже есть металлофон.

— ну что ж… — Я нахмурила лоб. — Можно, конечно. Только металлофона больше не надо. Что у тебя есщё есть?

Ещё у Ленки оказался барабан, бубен и игрушечная шарманка. Такая, знаете, круглая штука с ручкой. Когда её крутишь, получается ужасно заунывная музыка. У моей младшей сестры была такая, и та всего за полчаса вынесла мне весь мозг этой шедевральной мелодией, после чего я снова начала грызть ногти, хотя отучилась от этого два года назад. С помощью психиатра.

Раздав всем троим инструменты, и предупредив о пагубном влиянии шарманки, я снова начала:

— Меня не любит дед, не любит ма-а-ать…

Здесь одна из девочек начинала яростно крутить шарманку, а Ленка один раз ударяла в бубен.

— За то, что дочь их стала ворова-а-ать…

Тут вступала вторая девочка, с барабаном. Она громко била в барабан, обозначив этим трагический момент моего морального падения, как она сама объяснила, и при это тоненько подпевала "Воровка Лида, воровка Лида…"

— Они все говорят, что я — позор семьи-и-и…

Снова жуткий звук шарманки, и погребальный удар в бубен.

— Мне больно это знать, как не поймут они!!! — тут я прям-таки заорала, и взмахнула рукой, чтобы обозначить бумс и дыдыщ.

По моему знаку одна из девочек стала крутить ручку шарманки с утроенной скоростью, Ленка затрясла бубном и завыла, а девочка с барабаном затряслась, и закричала:

— ВЕДЬ Я ВОРУЮ, ПОТОМУ ЧТО НЕ ЖРАЛА НЕДЕЛЮ-Ю-Ю-Ю-Ю!!!

— Дура ты! — В сердцах выругалась я, и ударила девочку по голове молоточком от металлофона. — Ты в бумажку со словами смотришь вообще?! Вот манда, такую песню испортила!

Слово "манда" я выучила в лагере, и уже получила за него пиздюлей от папы. Значит, хорошее было слово. Нужное. Правильное.

Девочка, получив молоточком, затряслась, схватила бумажку, близоруко тыкнулась в неё носом, и заорала ещё громче:

— ВЕДЬ ВОРОВАТЬ ЗАСТАВИЛ МЕНЯ ГОЛО-О-ОД!!!

Ленка неуверенно стукнула один раз в бубен, и посмотрела на меня.

— Всё. Отперделись вы, девки. — Я прищурила глаз, и окинула тяжёлым взглядом свою рок-группу.

— И что теперь с нами будет? — Тихо спросила девочка с барабаном.

— Ничего хорошего. — Успокоила я её. — Музыкантами вам никогда не стать. Тут талант нужен особый. Кто не познал голода и лагерной жизни — тот никогда не станет талантливым музыкантом. Всё. Я ухожу.

С этими словами я забрала свой металлофон, воткнула за каждое ухо по молоточку, и с пафосом хлопнула дверью.

Дома я ещё несколько раз тихо спела свою песню, избегая бумса и дыдыща, чтоб мама не спалила, а через два часа к нам пришла Ленкина мать. Потрясая бумажкой, на которой был написан текст моей песни, Ленкина мама громко кричала, что по мне плачет тюрьма и каторга, что она запрещает Ленке дружить со мной, и что одну из девочек, которых я в грубой форме принуждала сегодня к извращениям, увезли сегодня в больницу с нервным срывом. Выпалив это на одном дыхании, Ленкина мама потребовала выдать меня властям. То есть, ей. И ещё потребовала, чтобы меня немедленно и при ней жестоко избили, изуродовали, и сунули мне в жопу мой металлофон, которым я покалечила психику её дочери.

Я подумала, что настал час моей смерти, и почему-то моей последней мыслью была мысль о негустых волосах на моём лобке. И о том, что они никогда уже не будут густы настолько, что мне не будет стыдно ходить в душ с Аней Денисовой из нашего отряда. У Ани всё было очень густо.

За дверью послышались тяжёлые шаги. Я зажмурилась и инстинктивно сжала сфинктер ануса. Дверь распахнулась, и послышался голос папы:

— Ну что, республика ШКИД, воровать заставил тебя голод?

— Я больше не буду… — Заревела я, рассчитывая облегчить свою смерть хотя бы исключив пункт засовывания металлофона в свою жопу. — Я больше никогда-а-а-а-а…

— Не ной. — Хлопнул меня по плечу папа. — Воровать не надо, если не умеешь как следует, а за песню спасибо. Я очень ржал.

— Тётя света хочет меня убить… — Я заплакала ещё горше. — Я сама слышала…

— Тётя света щас пойдёт на… Домой в общем. — Ответил папа. — И мама пойдёт туда же, прям за тётей Светой, если полезет тебя наказывать. А что касается тебя — то не ожидал, что у тебя всё-таки есть талант. Триста рублей потрачены не зря. Ну-ка, спой мне эту песню.

Я несмело достала металлофон, и тихо, запинаясь, спела папе песню о тяжелой воровской доле.

Папа долго смеялся, а потом принёс гитару и запел:

"Плыл корабль, своим названьем "Гордый" океан стараясь превозмочь.

В трюме, добрыми качая мордами, лошади стояли день и ночь…"

В комнату вошла мама, и открыла рот, чтобы что-то сказать, но ничего не сказала. За спиной у неё замерла тётя Света, и они обе стояли, и молча слушали, как мы с папой поём:

— И не было конца той речке, края…

На исходе лошадиных сил

Лошади заржали, проклиная

Тех, кто в океане их топил…

…Так закончилась моя музыкальная карьера. Я никогда в жизни не написала больше ни одной песни, и в моей голове больше никогда не звучала незнакомая музыка. Видимо, мама сильно стукнула меня выбивалкой.

Зато песню про лошадей мы с папой поём до сих пор. Редко поём. Потому что редко видемся. А если видемся — то поём обязательно.

Соседка Ленка после того случая почему-то без экзаменов поступила в музыкальную школу, и сечас работает в детском саду. Учит детишек пению.

А самое главное — мой папа мной гордится. Потому что, как оказалось, один маленький талант у меня всё-таки есть.