Билет на вчерашний трамвай

14-02-2008 01:06

Прим. автора: С днём рождения, Денис!

«Лёлик, солнце, я тебя люблю, но замуж не пойду…» — запел мой телефон, и я нажала на зелёную кнопку:

— Ну что, опять код домофона забыл?

— А я его и не помнил никогда.

— Даже так? Тогда пиздуй домой. Ты должен его знать как номер своего паспорта.

— А я и номер паспорта своего не знаю.

— Это меняет дело. Нажимай двадцать шесть…

— Нажал.

— Гы, я тебя наебала. Сбрось двадцать шесть, нажимай четырнадцать, потом ключик, потом… Ты нажимаешь?

— Нет. Ты ж глумишься, сука такая.

— Блять… Послал Бог мудака на мою голову… Не глумлюсь я уже. Нажимай четырнадцать…

— Я уже в лифте, гы.

— Один-ноль в твою пользу, Боков.

Нажимаю на красную телефонную кнопку, и иду открывать дверь.

— Припёрся? — риторически спрашиваю я у четырёх пакетов с рекламой супермаркета «Седьмой континент»

— Не припёрся, а честь тебе оказал великую, дура. Подвинься, я войду… Слушай, ты когда этот сиротский коврик выбросишь, а? Каждый раз как захожу, и его вижу — мне плакать хочется. Тебе новый подарить?

— Подари. А чо ты мне принёс?

Четыре пакета опускаются на пол, и за ними появляется красное лицо Бокова.

— Нихуя и луку мешок. Всё, что просила — то и принёс.

— А почему так много?

— А потому что я не первый год тебя знаю. Щас половина в помойку уйдёт, кулинар, блин.

Хмурюсь.

— А хули тогда ко мне пришёл? Шёл бы в ресторан.

— Знаешь, после двух тортов с кремовыми розочками потом непременно тянет на Бородинский хлебушек.

— Говнюк.

— Я тебя тоже люблю. Иди, пакеты разбирай.

Пока Боков моет руки, я разбираю пакеты. Сметана, масло, сгущёнка, консервированные персики…

— Боков! — Ору куда-то, — Боков! А соду купил?

Слышен звук воды, спускаемой в унитаз, и голос Бокова:

— Блять, у тебя хоть что-нибудь дома есть, а? Муки нету, масла нету, соды, блять — и той нету!

— У меня есть на жопе шерсть. А соды нету. Зачем она мне?

— Действительно. Зачем она тебе? От водянки мозга сода, по-моему, не помогает.

— Это точно. Как вспомню, сколько я на тебя тогда соды перевела — и всё зря…

— А по жопе?

— А по яйцам?

— А поцеловать?

Целую розовую Боковскую щёку, и командую:

— Так, открой мне вон ту банку… Нет, не персики, сначала сгущёнку. Ага… Потом масло возьми, и сунь на десять секунд в микроволновку. Только фольгу сними. И миску вон ту дай.

Энергично взбиваю миксером в миске ингридиенты.

— Боков?

— Что ещё?

— Слушай, у меня мужик новый…

— Ёбаная тётя, как ты исхудала… Кто на этот раз? Где откопала?

— Боков, это любовь. Точно. Я прям уверена. Зовут Петей, познакомились в метро. Там какой-то упырь мне на ногу чуть не нассал, а Петя ему дал…

— В жопу?

— По себе не суди. В гычу.

— Романтично. Уже романтично. Продолжай.

— Не буду. Ты глумишься.

— Держи персики… Блин, ну куда ты грязными лапами за банку, а? Руки вытри… Вот… Да не глумлюсь я. Просто про твоих Петь я восемь лет слышу. И вечно у тебя любовь до гроба.

— Миску возьми. Ага… Вон туда её… Теперь муку отмерь, два стакана. Фартук напяль, испачкаешься… Боков, у тебя чёрствое сердце. И души нет. Я влюбилась.

— Хуй большой?

— Хуй большой. Тьфу, блять… Не знаю я, какой у него хуй. Дай сметану.

— На. Всё с тобой понятно.

Отворачиваюсь, и наливаю жидкое тесто в форму.

— Ничего тебе не понятно. Я — баба. Я имею право…

— Да ты всё подряд имеешь.

— А вот и нет!

— А вот и да!

С грохотом захлопываю дверцу духовки.

— Вот нахуя ты пришёл, спрашивается?

— На тортик.

— Вот сиди, и жди свой тортик, понял? Зараза…

Вытираю руки о полотенце, и прикуриваю сигарету:

— Форточку открой, и сними фартук. Поварёнок, блять.

— Тебе соку налить?

— Налей. Вот почему ты, Боков, такая циничная тварь, а? Скажи мне!

— Нет, Лидка. Я не тварь. Я — твоя совесть.

— Ебала я такую совесть.

— Это точно. Я же сказал, что ты всё подряд…

— Три раза по пьяни нещитово.

— Двадцать четыре. И по трезвому.

— Считал?

— А то ж… Это тебе как жопу вытереть, а вот я…

— Ненавижу.

— И я тебя. Тортик не сгорит?

Выбрасываю окурок в форточку, и бегу к плите.

— Дай прихватку. Да не эту, а вон ту, толстую. Жёлтая у меня для красоты тут висит.

Отворачивая лицо от духовки, вытаскиваю противень.

— Сгорел? — интересуется Боков.

— Хуй тебе. Дай доску разделочную. И нож.

Вываливаю круглый толстый корж на доску, и начинаю осторожно разрезать его на два тонких пласта.

— Лидк…

Молчу.

— Лидосина…

Молчу.

— Ладно, извини. Хуйню сморозил.

Молчу. Снова молчу. Опираюсь двумя руками на стол, и поворачиваюсь к Бокову:

— В том-то и дело, что не хуйню…

— Брось, Лидк. Нормальная ты баба. Петя у тебя? Замечательно. Наверняка Петя этот хороший мужик. Ты меня не слушай, я ж из ревности всё.

Тупо смотрю на пар, поднимающийся из разрезанного коржа…

— Боков, он безработный алкаш…

— Преувеличиваешь небось. Наверное, пиво пьёт по пятницам?

— И по субботам. И водку в воскресенье.

— Ну и я пью. И пиво люблю. И водку по воскресеньям. Сегодня у нас что? Воскресенье? Слушай, у тебя водка есть?

— Не надо, Боков. Я дура. Я знаю…

Тёплые руки на моих плечах. Носом почти ткнулась в остывшее тесто.

— Не плачь. Ты пойми, я ж добра тебе хочу. Я ж сам за тебя в огонь и воду, знаешь ведь…

Шмыгаю носом.

— Добра… А кто в пятом класе мне чуть череп арматурой не проломил, а?

— Опять двадцать пять… Сто раз тебе говорил: я тебя со Скотниковой перепутал!

— Врёшь ты всё, и ссышь ты в тумбу. Скотникова выше меня ростом! И жопа у неё была метр на метр! Как ты нас перепутать мог?

— Ой, не надо ля-ля… Жопа у Ирки была что надо. И сиськи уже тогда клёвые. А у тебя их до сих пор нету.

— Есть!

— Нету!

— Есть!

Злюсь уже.

— Есть. И красивые…

Улыбнулась.

— Боков, и не думай даже…

— Я и не думаю. Я уже пять лет ни о чём таком не думаю.

Поворачиваюсь к нему лицом, и смотрю прямо в глаза:

— Динька… Ты на меня не обижаешься?

— Корж остыл? Давай крем намазывай. Я персики порезал, щас дам.

— Динь, ты не обижаешься?

— Нет.

— Боков… Ты… Ты мой лучший друг. Даже больше. Ты мой брат. У тебя даже улыбка как у меня…

— Это у тебя, как у меня. Я тебя старше на полтора месяца.

— Пусть так. Я люблю тебя. Я очень сильно тебя люблю. Вот скажут мне: «Сдохнешь за него?» — я отвечу: «Как нехуй срать!»

— Ну и дура. У тебя ребёнок же.

— Не дура. Вот именно потому ты и не умрёшь. Никогда-никогда. Чтобы я дышала этим говённым московским воздухом, и спокойно растила сына… Я тебя люблю…

— Но замуж не пойду?

Засмеялась, и прижалась к Бокову:

— Знал бы ты, какая песня у меня на телефона на тебя выставлена…

— Догадываюсь. Делай торт. Я сюда жрать пришёл вообще-то.

Быстро размазываю деревянной ложкой крем по коржу, и начинаю выкладывать на него персики.

— Динь, у меня конфорка не фурычит.

— Какая?

— Вот эта, крайняя…

— Отдойди, посмотрю.

Выкладываю второй слой персиков, и, скосив глаза в сторону, наблюдаю за Боковым.

— Отвёртка есть?

— Какая?

— Крестовая.

— Есть.

— Давай. Хотя не лезь, делай торт. Сам возьму. Боже мой, Лида… Я завтра к тебе приду, и подарю тебе набор отвёрток.

— Подари. И коврик.

— Хуй тебе. Отвёртками обойдёшься.

Начинаю украшать торт ананасами.

— Боков…

— Что?

Возится в плите, и на меня не смотрит. Ну и хорошо.

— Боков, а знаешь почему у нас никогда ничего не получилось бы?

— Знаю. Потому что если бы у тебя был хуй — ты была бы Боковым.

— Точно. Мы одинаковые, Динь. Под копирку, блять…

— Хорош оправдывться. Скажи ты прямо: у меня хуй кривой, да?

Роняю на пол кусок ананаса, и смотрю на Боковскую спину:

— Ёбу дался?! Кто тебе такое сказал?!

— Катька моя…

— Плюнь ей в рожу. Охуела она у тебя совсем. Распустил бабу свою, Боков! Хуй ей твой, блять, кривой… Она на себя в зеркало смотрела, чмо тамбовское?!

— Таганрогское… И она не чмо! Ты базар-то фильтруй.

— Да пошёл ты со своей Катей! Я сразу тебе сказала: мне она не нравится! А ты-то развонялся: «Я её люблю, она пиздатая…» Вот живи теперь со своей лимитой, и не жалуйся!

— Да лучше с лимитой, чем с…

— Чем с кем?!

Боков осёкся, и повернулся ко мне лицом.

— Чем с кем?! Отвечай!

— Лид…

— Заткнись. Ты мне ответь: ты на кого намекал, а? Димы нет уже! Умер Димка мой! Ну, давай, скажи! Скажи, с кем я жила? От чего он умер? Ты же знаешь!

Боков кидает на пол отвёртку, и одним рывком хватает меня за руки.

— Успокойся, дурочка. У меня и в мыслях ничего такого не было, ты что?!

— Я что? Я ничего! А вот ты…

И разревелась.

— Тихо-тихо… Шшшшшш… Тихо, родная, успокойся… Господи, за что мне это всё? Успокойся, маленькая…

— Боков… — Всхлипываю, — Боков, тебе-то хорошо… У тебя Катюха есть… А я…

— Ну и у тебя будет. Всё у тебя будет. Не разменивайся ты по мелочам. И не ищи. Само всё придёт.

— После Димки?

— После Димки. Он, вот, смотрит на тебя сверху, и думает: «Какая же у меня жена дура… Её такой хороший мужик тут утешает и любит между прочим, а она ревёт… А Бокову доверять можно, он Лидку не обидит никогда. Никогда-никогда». Вот что он щас думает. А ты плачешь…

— Я не могу, Динь…

— А я знаю. Зато ты плакать перестала.

Вытираю нос салфеткой.

— А я тортик уже сделала.

— Отлично! Ух, щас наебну Лидкиного фирменного тортика… Давай сюда нож! Так, я себе сразу половину отчекрыжу, ладно? Я ещё папе отнесу.

— Отнеси. Как он там, кстати?

— Да как всегда. То дома, то по блядям.

— Всегда по-хорошему охуеваю с твоего папы. Столько лет мужику, а всё по бабам…

— А я с твоего папы охуеваю. Такой мужик, а женился, блять, на твоей маме…

— Это точно. Ешь, давай.

— Ем. Спасибо, торт — отпад. Жалко, редко его печёшь.

— Только для тебя, кстати.

— Знаю. И горжусь этим шопесдец.

Собираю по кухне грязную посуду, подметаю крошки с пола, подливаю Диньке чаю…

— Вот и воскресенье прошло…

— И что? Отличное было воскресенье, кстати. Тортик опять же…

— Динь…

— Аюшки?

— А я тебе всё снюсь, да?

Динька наклоняется над чашкой, и долго-долго пьёт.

Я терпеливо жду.

— Да. Знаешь, мне вот сон вчера опять приснился. Прям кино снимать можно. Снится, что мне двести лет. Прикинь? Все уже забыли об этом, естественно, и вот иду я к тебе в гости. Подхожу к твоему подъезду, и подбираю флешку, на которой твой код домофона записан, чтоб в голову её засунуть. И тут из подъезда выскакивает парнишка. Меня увидел, глазки опустил. «Здрасьте» говорит. Я ему: «Сынок, ты от бабы Лиды, поди?» Да, говорит, от неё… А лет тебе, спрашиваю, сколько? — «Тридцать семь…» И вот стою я, и думаю: «Вот нихуя, сцуко, ничего не изменилось. И Лидка всё так же по молодняку, и я к ней с пивом в гости..» Как в той песне: «И нисколько мы с тобой не постарели, только волосы немного поседели…» И почему-то я весь сон шатался по Москве с авоськой. С натуральной такой авоськой-сеточкой… Вот такой сон, да…

Вожу ладонью по скатерти, и смотрю на свои руки.

— Не постарела?

— Ни капли.

— Дураки мы с тобой, Боков… Ведь всё могло быть по-другому…

— Не знаю. Не думаю об этом. Но, знаешь что?

— Что?

Оторвала взгляд от своих рук, и посмотрела Диньке в лицо.

— Если Катька меня выгонит… Если вдруг она меня выгонит…

Пауза. Я жду, и не тороплю его.

— Я приду к тебе. Жить. Примешь?

Проглатываю ком в горле, и киваю:

— Приму. Но жить ты будешь у меня в кладовке. Идёт?

— Идёт.

Встаю, и начинаю упаковывать в пластиковый контейнер остатки торта. Для Боковского папы.

Упаковала, и торжественно вручила пакет Бокову:

— Контейнер потом верни.

— Обязательно.

— Когда теперь приедешь?

— А когда нужно?

— Всегда.

— Тогда я остаюсь.

— Хуй тебе. Иди к папе. Давай через недельку приезжай, а?

— На тортик?

— Да размечтался. На пиво. Пиво с тебя, хата с меня.

— А ночевать оставишь?

— В маленькой комнате, с собакой. Будешь там спать?

— Буду. Мы с ним давно подружились.

— Ну, тогда дай я тебя хоть поцелую…

Едва касаюсь губами Динькиных губ, задерживаюсь ровно настолько, чтоб успеть отпрянуть в тот момент, когда Динькины губы начнут приоткрываться, и распахиваю дверь.

— Домой придёшь — позвони.

— Хорошо.

— Я люблю тебя, Боков…

— И я тебя. Не скучай.

Я закрываю дверь, и возвращаюсь на кухню.

Я мою посуду и плиту.

Я подбираю с пола обрывки изоленты и отвёртки.

Я вытираю стол.

И почему-то плачу…