"Пленники Барсова ущелья" - читать интересную книгу автора (Ананян Вахтанг Степанович)

ГЛАВА ПЕРВАЯ О том, как в горах бродил козел с шапкой на голове

На хребтах Малого Кавказа зима вступила в свои права. Там царили сейчас метели и бураны. Но на южных склонах гор, в ущельях и котловинах, выходящих в Араратскую долину, снег таял и мутными потоками сбегал в Араке.

Дикие козы и бараны спустились с холодных вершин в приветливые ложбины, поближе к деревням. Если бы охотник Арам в поисках любимого сына не уехал на Дальний Восток, он, как всегда, поднимался бы по утрам на плоскую крышу своего дома и смотрел с нее на диких коз, величественно стоящих на верхушке холма, у подножия которой лежит село.

Гонимые вьюгой, животные спустились с плоскогорий в долины и в поисках пищи вскапывают копытами колхозные озимые поля. Они собираются и на заброшенном кладбище, где вылизывают древние плиты, хотя пастух Авдал посыпает эти плиты солью вовсе не для них, а для овец.

Сошли вниз и пасутся на пестрых и просторных склонах холмов стада колхозной фермы.

Только ведь козам, шаловливым и неспокойным, всюду тесно. Они убегают из котловины повыше, забираются на скалы и порой встречаются здесь со своими дикими собратьями. А бывает и наоборот: дикие козы или горные бараны-муфлоны, чем-то напуганные, возбужденные, целой стаей врываются в колхозное стадо и, взбудоражив его, снова стремительно уносятся в скалы. С бешеным лаем бросаются за ними овчарки, но куда там — за муфлоном и арабский жеребец не угонится.

…Небо снова затянулось тучами, снова время от времени хлопьями падал снег.

Пастух Авдал сидел под утесом и, прислонясь спиной к его холодным камням, наигрывал на старенькой свирели свои любимые мелодии.

«Ло, ло, ло, ло!» — пела его свирель, и послушное ей стадо то направлялось на богатые травами луга, то шло на водопой. А когда надо было, Авдал той же дудочкой усмирял своих коз: ведь бывает, что в головах у них начинает шуметь дикий ветер.

Как и все пастухи-езиды[33] нашей страны, Авдал родился в шатре на горном пастбище, вырос среди овец. Они понимали и любили его, покорно выполняли все его приказания.

Посмотришь на Авдала, когда он стоит на выступе скалы, высокий, в широченной бурке, и кажется, что в этих краях он властелин всех стад. Черные глаза, густые черные усы, обожженное солнцем бронзовое лицо- настоящий бедуин!

Наружностью Асо в отца, но своим мягким характером больше походит на мать, скромную и трудолюбивую женщину, которую до революции Авдал за двадцать баранов и три русских золотых купил у курдов, живущих у подножия горы Алагез.

Сидит под утесом пастух Авдал и дует в свою дудочку, изливая всю скорбь своего сердца, тоску по пропавшему сыну. И хочется ему, чтобы и горы вокруг, и небо, и скалы переживали его горе, вместе с ним проливали слезы.

Эй, вах, где же ты, львенок мой?

Сдвинув на ухо черную каракулевую папаху, Авдал подпирает рукой висок, закрывает глаза и, покачивая головой, на мотив жалостливой курдской песни поет хвалу своему пропавшему мальчику:

«В жертву я готов принести себя стройному стану, ясному лбу, ласковому слову моего юного сына…» — говорит эта песня.

Вдали на склонах бдительными стражами стоят овчарки и как будто прислушиваются к звукам знакомой песни. Верные друзья и радостных и суровых дней жизни своего хозяина, они понимают, какое великое горе переживает он, и, кажется, тоже тоскуют по Асо.

Вот одна из них — волкодав с пегими боками — ласково виляя хвостом, нерешительно подошла к Авдалу, лизнула ему ладони и легла у ног, положив голову на передние лапы. Сколько печали в глазах животного, устремленных на пастуха!

— И ты грустишь по Асо, Чало-джан? И твое сердце стонет по нем? — взволнованно сказал Авдал. — Ушел, пропал наш Асо. Улетел из рук моих мой тарлан.[34] Нет больше у меня сына, Чало-джан, — горько жаловался пастух. — Кто же будет поддерживать огонь в моем очаге, когда состарюсь я и уйду из жизни?

Невыносимая тяжесть давила на сердце пастуха, слезы подступали к горлу. Он умолк, и только тяжелые вздохи вырывались из его груди.

«Где- то, где, под какой скалой, под каким камнем остался мой сынок, мой синам[35] бесценный?…» — с глубокой печалью думал Авдал. Он старался подбодрить себя, скинуть груз, томивший его сердце, он пытался отвлечься от своих мыслей, хоть на час забыть об утрате. Но нет… Каждая балка, каждая ложбинка, каждый куст, ручеек, из которого Асо пил воду, — все напоминало о сыне. Вот тут, сзывая овец, надевал Асо свой колпак на пастуший посох и, размахивая им, оглашал ущелье звучным, звенящим голосом. Вон на тот большой камень садился и брал в руки свирель. Как горный ручей, журчала его песня.

Как забыть? Как освободиться от гнетущих сердце дум? Нигде, ни на одну минутку не покидают они пастуха.

Попадал ли он на ферму, встречал ли приятелей, кормил ли собак, усмирял ли расшалившихся коз, принимал ли ягнят, — все время стоял перед ним образ Асо, верного помощника, хорошего, доброго сына. Хоть бы поговорить о нем с кем-нибудь, поделиться бы болью своей. Но с кем? Жизнь пастуха проходит в одиночестве. Горы да камни, трава да цветы — вот его собеседники.

…Вдруг из-за выступа ближней скалы высунулась серая шапка. Вот хорошо-то! Должно быть, кто-то с фермы. Будет с кем словом перемолвиться, душу отвести…

— Это ты, Сурен? Поесть принес? — крикнул Авдал, но, к его удивлению, шапка мгновенно исчезла. Вскоре она снова показалась из-за зубчатого камня, несколько пониже.

«В прятки, что ли, вздумал играть, дуралей?» — с недоумением подумал Авдал и снова позвал:

— Эй, Сурен! Да я ж тебя вижу!

И серая шапка опять выглянула из-за камня. Но что это? Она была надета, вернее даже наколота, на голову огромного козла.

— Будь ты проклят, злой сатана! — в страхе пробормотал суеверный пастух и протер глаза: не привиделось ли?

Но козел мгновенно исчез.

«Что же это такое? — думал пастух. — Уж не сам ли черт сюда явился?»

И, чтобы развеять страх, Авдал снова взял в руки свирель.

«Ло, ло, ло, ло, Асо… Ло, ло, ло, ло…» — зазвенела в скалах теснящая сердце песня.

На рыжих утесах по соседству с Авдалом послышался какой-то треск. Лежавшая у ног пастуха собака встрепенулась и подняла уши. Авдал прислушался. Не волки ли? Ведь они всегда вслед за стадами спускаются с гор, и потому каждый куст, каждый камень, каждый шорох казались пастуху подозрительными.

Нет, это были дикие козлы. Они сражались, ударяясь друг о друга огромными узловатыми рогами. Начинался период/спаривания, а следовательно, и драк. «Чр-рыхх, чр-рыхх!» — слышалось в скалах. Но как ни напрягал Авдал зрение, он ничего не мог увидеть. Разве на сером фоне камней разглядишь серых животных?

Но вот на одном из кряжей, четко вырисовываясь на голубом фоне, неба, возникли два огромных козла. Позабыв в порыве вражды об опасности, они схватились в яростной драке. Сшибаясь лбами, на мгновение останавливались для разбега, отступали один от другого на несколько шагов и снова ожесточенно сталкивались. Пять-шесть других смотрели на дерущихся. И на голове одного из них Авдал ясно увидел шапку.

Стоявшая на скале сторожевая овчарка заливисто залаяла на козлов. Испуганные, они прекратили драку и в панике бежали. Они пронеслись мимо Авдала.

Не успели скрыться за кряжем эти козлы, как вслед за ними выбежал и еще один, и на рогах у него Авдал, крайне изумленный, увидел шапку. Она то откидывалась козлу на затылок, то падала на лоб и закрывала глаза, приводя животное в смятение. Стараясь освободиться, козел бешено тряс головой, но шапка цепко сидела у него на рогах.

Ну и чудеса!

Неграмотный пастух-курд верил в духов, верил в чудеса, и то, что он увидел сейчас, тоже показалось ему чем-то вроде чуда.

Наткнувшись на камень, козел на секунду приостановился, снова затряс головой, и Авдал снова увидел шапку, сидящую на его рогах. Увидел и… узнал. Да и как было не узнать?! Конечно же, это была ушанка Ашота, сына охотника Арама. Авдал не мог ошибиться Верхушка у нее была из красного сукна, а завернутые кверху уши — из шкуры волка, которого сам Авдал в прошлом году затравил собаками и добил дубинкой.

Промчавшись по гребню кряжа, козел скрылся по другую его сторону.

Рассказ о встрече с загадочным козлом изумил и взволновал работников фермы.

Жена Авдала и мать Шушик подняли плач, а пастухи, собравшись вечером в читальне, на все лады обсуждали необъяснимое происшествие и ломали голову над его разгадкой.

И верно: каким образом и при каких условиях шапка исчезнувшего мальчика могла оказаться на рогах дикого козла? И действительно ли это шапка Ашота? Если да — а Авдал утверждал это, — то что же это может значить? Живы ли ребята или с ними стряслось какое-нибудь бедствие и они погибли?

Чуть не всю ночь на ферме не спали, пытаясь хоть что-то понять, разгадать случившееся. И все решили лишь одно: ребят надо искать не на Дальнем Востоке, а где-то поблизости от Айгедзора.

В село с фермы отрядили человека — сообщить матери Ашота, что в горах гуляет козел с шапкой ее сына на рогах.

Мать, конечно, взволновалась, но тоже ничего не поняла. Понять это удивительное явление мог бы разве только сам Арам, замечательный знаток природы и ее чудес. Он ушел бы в горы, нашел бы и убил козла, посмотрел бы и сказал, действительно ли это шапка его сына. И если так, то постарался бы понять, как она перекочевала с головы Ашота на рога козла. Но ведь Арама-то не было!

— Дайте, ему телеграмму, пусть сейчас же вернется, — сквозь плач сказала мать Ашота.

В телеграмме, полученной от Арама и Аршака, сообщалось, что им не удается напасть на след детей. В краях, округах и районах Дальнего Востока — везде на ноги были поставлены органы милиции, но и они не могли найти ребят.

«Эх, раз так, пусть едут назад», — решили айгедзорцы, и разгоряченный вином Паруйр дал Араму такую телеграмму: «Дикий козел шапкой твоего сына на голове разгуливает ущельях тчк приезжай обсудим что делать».

Телеграмма о козле в шапке Ашота взволновала Арама и Аршака. Тысячу предположений строили они, прежде чем приземлились наконец на аэродроме в Армении и направились в родное село.

Арам, конечно, едва обняв жену и детей, сунул в карман несколько кусочков хаурмы,[36] завернутой в лаваш, и помчался в горы.

Как ни уговаривала его Сиран отдохнуть, поесть, он не уступил.

Араму не пришлось подниматься очень высоко. В теплых ущельях чуть повыше села собрались стада колхозной фермы, а сюда же с засыпанных снегом горных вершин и плоскогорий сошли дикие козы и муфлоны.

Солнце уже склонялось к закату, когда Арам разыскал на одном из лугов пастуха Авдала.

— Что же, Арам-кирво,[37] так и пропали наши дети? — печально спросил Авдал, и глаза его затуманились.

Арам молча курил. Как исхудал, как изменился этот всегда веселый, беззаботный, жизнерадостный человек! Под глазами синяки, в волосах седина…

Вынув из кармана пачку денег, Арам протянул их пастуху.

— Это деньги, которые ты дал мне на расходы. Привез назад, не понадобились.

Как Авдал ни отказывался, Арам заставил его взять их.

— Скажи, Авдал, на самом ли деле ты видел шапку Ашота?

— Что сказать тебе, Арам-кирво? Верхушка шапки была красной, а мех тот, что я тебе дал, — того волка… Не знаю, может, мне и показалось.

Арам молча раздумывал. Кто знает, может, и правда Авдалу только померещилось? Нет, надо самому походить по горам и ущельям, найти загадочного козла и выяснить тайну шапки.

— Братец Авдал, а кроме тебя, никто этого козла не видал?

— Нет.

— Пойдем походим вместе.

Авдал склонил голову, приложил правую руку к глазу и, поручив стадо другим пастухам, пошел вслед за Арамом.

Курд всегда товарищ в трудные дни. Курд не позволит тебе одному кружить в горах, подвергаясь опасности.

Они поднимались вверх по ущельям, бродили по кряжам гор, заглядывали во все складки и расщелины скал и спугивали диких коз, в панике убегавших при их появлении. Но до захода солнца так и не попался «им козел с шапкой.

Когда стада погнали домой, Арам вместе с пастухом вернулся на ферму и остался здесь ночевать.

Неспокойно он спал. Так много впечатлений за день! Такой длинный день! Утром он завтракал в далеком городе. Пролетел Ростов — солнце только-только вставало, а когда, прорезав тучи, самолет летел над хребтами Закавказья, оно только приближалось к зениту.

В ушах Арама еще стоял гул пропеллера, еще вздрагивало сердце, а когда, стряхнув дремоту, он открывал глаза, перед ним, грустно склонив голову, сидел у очага пастух Авдал. В грубых пальцах своих он держал свирель, и мягкие, меланхолические курдские мелодии звенели в воздухе.

Ло, ло, ло, ло…