"Приручить единорога (Странное предложение)" - читать интересную книгу автора (Джоансен Айрис)

1

Выехав со стоянки мотеля во взятой напрокат бледно-голубой «Шеветте», Жанна облегченно вздохнула. Последний час дался ей гораздо тяжелее, чем она ожидала, и теперь Жанна была рада, что ей не нужно больше притворяться и изображать уверенность, которой она отнюдь не испытывала. Если бы она провела с Дэвидом еще хотя бы четверть часа, то, наверное, не выдержала бы груза вины и рассказала бы ему обо всем. И это было бы глупостью, настоящей беспросветной глупостью, потому что если бы профессор узнал о ее головоломном плане, он ни за что бы ее не отпустил. А между тем положение было по-настоящему безвыходным.

Клерк службы проката автомобилей дал ей самые исчерпывающие инструкции относительно того, как лучше добраться до роскошного особняка Сэнтина, который он назвал замком. Судя по всему, в этих местах замок служил чем-то вроде главного ориентира, да и отыскать его не составляло никакого труда: надо было только ехать вдоль побережья, никуда не сворачивая. И вот теперь, когда до замка оставались считанные мили, Жанна почти желала, чтобы на ее пути возникли неожиданные препятствия. Тогда, по крайней мере, она думала бы о дороге, а не о том, что ей предстояло:

Тревожные мысли одолевали ее, и Жанне никак не удавалось от них избавиться. Как-то оно все будет? Отправляясь в путь, она надеялась, что, коль скоро она решилась на эту авантюру, сомнения не будут терзать ее, однако ошиблась.

Почему, черт побери, Сэнтин не захотел принять ее? Этот вопрос по-прежнему оставался загадкой. Если бы она сумела договориться об аудиенции, тогда ей не пришлось бы идти на такой риск. Пытаясь уговорить секретаря в офисе Сэнтина во Фриско, Жанна пустила в ход все свое красноречие и все свое человеческое обаяние, но тот был непоколебим, как скала. «Нет, мэм, абсолютно исключено…» Тщетно она пыталась объяснить, что ей совершенно необходимо хотя бы изложить свою просьбу большому боссу и что речь идет почти что о жизни и смерти. Клерк с каменным лицом твердил как заведенный одно и то же: «Мистер Сэнтин в Кармеле, оправляется после тяжелой болезни, и его нельзя беспокоить». В конце концов Жанна поняла, что здесь ей ничего не добиться. Служащие Сэнтина стояли насмерть и казались такими же холодными и неприступными, как и их босс.

Впрочем, подумала Жанна, улыбнувшись, тут она, пожалуй, погрешила против истины. Светские сплетни, регулярно появлявшиеся на страницах газет, утверждали, что молодой миллиардер вовсе не был холоден как рыба. Любовниц он менял так же часто, как рубашки, и, похоже, ни одна из них не могла пожаловаться на то, что с ней обошлись холодно.

Характер у мистера Сэнтина, правда, был жесткий. Свою репутацию блестящего предпринимателя и безжалостного бизнесмена Сэнтин заработал, пробиваясь наверх с самого дна, из нищеты нью-йоркских трущоб. Прочтя несколько посвященных ему газетных разворотов, Жанна узнала, что Сэнтин начал свою карьеру разнорабочим на стройке. Тогда ему было шестнадцать лет. В двадцать три он уже сколотил неплохой капитал и стал единоличным владельцем строительной компании, на которую когда-то работал, купив ее со всеми потрохами.

Дальнейший его взлет был столь же стремителен. Головокружительный успех Сэнтина объяснялся, как водится, агрессивной и хорошо продуманной политикой принадлежащих ему фирм на рынке компьютерных технологий, а также рискованными операциями с недвижимостью и нефтью, но только одному Богу было известно, как ему удалось втиснуться в эти раз и навсегда поделенные между группой картелей отрасли. Впрочем, этим он не ограничивался; список его интересов выглядел довольно впечатляюще, словно Сэнтин, подобно царю Мидасу, обладал способностью превращать в золото все, к чему бы он ни прикасался. К своим тридцати девяти годам Сэнтин стал живой легендой, а власти и влиянию, которыми он располагал, могли позавидовать самые высокопоставленные государственные деятели.

Как ни печально, потрясающий успех, позволивший ему подняться на Олимп, нисколько не смягчил характера Сэнтина. Словно ненасытная гигантская акула, которой, чтобы не умереть с голоду, приходится постоянно заглатывать пищу, он продолжал поглощать конкурирующие компании, делая это без всякого милосердия, сожаления, снисхождения.

И такого человека она собиралась уговаривать. Неужели ей удастся заставить Сэнтина сделать шаг, который не принесет ему ни большего богатства, ни большей славы? Все это напоминало утопию, да по существу и было утопией…

На мгновение Жанна снова усомнилась, уж не сошла ли она с ума, но уже в следующую секунду ее подбородок решительно вздернулся, а губы упрямо сжались. Нет, она не позволит себе сдаться заранее, еще до начала разговора. Ей нужно только оказаться с ним лицом к лицу, а там она что-нибудь придумает и найдет способ как-то воздействовать на человеческую сторону его характера. Ведь не может же Сэнтин быть целиком высечен из гранита, что бы там о нем ни говорили! Да и выхода у нее не было: Жанна знала, что они с профессором исчерпали все возможности, чтобы если не спасти, то хотя бы отсрочить гибель заповедника, где жило столько всякой живности. Неужели она не сумеет обуздать жадность землевладельца, который стремится застроить лес и чудесные зеленые холмы коттеджами на продажу?

Раздумывая обо всем этом, Жанна вылетела из-за поворота шоссе и вдруг увидела впереди цель своего путешествия.

От неожиданности и волнения у нее перехватило дыхание. Кармел, как и многие другие города калифорнийского побережья, был построен на месте густых прибрежных лесов. Он всегда нравился Жанне своей гармонией и удивительным сочетанием творений человека и природы. Два творца трудились над этим утопающим в зелени городком, не мешая друг другу. Не удивительно, что Сэнтин обосновался на отдых именно здесь.

Усадьба его, впрочем, стояла на высоком холме на некотором расстоянии от города, горделивая, словно маяк, и ее стены хорошо были видны в вечерних сумерках. К ее удивлению, замок Сэнтина был вовсе не похож на мрачную средневековую крепость. Изящное здание под красной черепичной крышей, выстроенное к тому же покоем, — с высоким фронтоном, светло-бежевыми стенами, сложенными из гладко отесанного известняка, с широкими, плавно сбегающими вниз ступенями парадной лестницы, — напоминало скорее старинный испанский монастырь, сладко и спокойно дремлющий в теплых южных сумерках. Здесь была даже колоколенка, еще усиливавшая это сходство, и Жанна даже удивилась, почему газетчики и местные жители прозвали усадьбу «замком». Но уже через секунду она поняла, что знает ответ на этот вопрос. Репутация Сэнтина была такова, что она ни в коем случае не ассоциировалась с монастырями, затворничеством, воздержанием и смирением. Его образ жизни не давал повода для таких определений. Но, какими бы неопределенными ни были моральные принципы, которыми руководствовался Сэнтин в своей обыденной жизни, вкус у него определенно был. Усадьба — богатый, изысканный и надменный дом — сияла в свете ландшафтных светильников словно искусно ограненный бриллиант в зеленом обрамлении огромного ухоженного сада. И Жанна ни капли не сомневалась, что этот бриллиант очень тщательно охраняется.

Со всех сторон территорию поместья окружал двенадцатифутовый забор из бурого песчаника. Попасть внутрь можно было только через кованые декоративные ворота, но они были заперты, а сразу за ними виднелась будка охранника. Жанна знала, что обращаться к охране с просьбой пропустить ее на территорию частного владения было бы не только бесполезно, но и глупо, поэтому она, слегка сбавив скорость, поехала дальше по шоссе, которое огибало поместье с востока. Но лишь только поворот скрыл от нее ворота, она сразу съехала с ленты дороги и, загнав машину поглубже в густую эвкалиптовую рощу у самой ограды, заглушила мотор.

Глядя на высокую каменную стену, Жанна только тяжело вздохнула. Вблизи она казалась еще более высокой и совершенно неприступной, как стена Иерихона, а у Жанны не было с собой самой завалящей дудочки (автомобильный гудок, естественно, не в счет), дунув в которую, она могла бы разрушить преграду.

Не без труда справившись со вдруг овладевшими ею робостью и нерешительностью, Жанна открыла дверцу и выбралась из машины. Нет, у нее не было трубы, но зато в багажнике «Шеветты» лежала длинная веревка с трехлапой «кошкой» на конце. Она знала, что пробраться на территорию поместья будет не легко, и заранее подготовилась. К счастью, каменная стена оказалась неровной, так что в ней можно было отыскать удобные углубления и выступы. Если бы вместо стены из глыб песчаника она наткнулась здесь на гладкие бетонные плиты или на плотную кирпичную кладку, ей пришлось бы во много раз труднее.

Захлопнув дверцу машины — звук получился таким громким, что от страха Жанна даже вздрогнула, — она обошла «Шеветту» и открыла багажник.

Минут через десять — слегка задыхаясь и вытирая со лба нервную испарину — Жанна уже оседлала забор и, вытянув веревку из зарослей ветвей внизу, перебросила ее на другую сторону. Спускаться оказалось намного проще, чем подниматься, и меньше чем через минуту она уже стояла на земле. Выпустив веревку из рук, Жанна рассеянно потерла обожженные ладони о свой защитного цвета комбинезон и неожиданно ощутила прилив уверенности, вызванный победой над первым препятствием. Похоже, она неплохо справилась с этой акробатической задачей. Теперь ей нужно было как-то пробраться сквозь этот девственный лес к самому дому и найти вход, который — она была уверена в этом — вряд ли охраняется одним из драконов в человеческом облике, которых было полным-полно в сан-францисском офисе мистера Сэнтина.

Не дав себе ни минуты на раздумье, Жанна решительно двинулась в ту сторону, где, как ей казалось, располагался сам дом, и вскоре наткнулась на узенькую утоптанную тропинку. По ней можно было идти гораздо быстрее, и Жанна решила воспользоваться ею, хотя тропа, как ей показалось, слегка отклонялась от того направления, которое ей было нужно. Впрочем, Жанна надеялась, что все дороги здесь в конце концов ведут к дому. Пусть она потратит немного больше времени, но зато не исцарапается о ветки, не запыхается, и предстанет перед Сэнтином в приличном виде, а не как щенок после драки.

Она уже мысленно поздравляла себя с успехом — как ни странно, пока все шло как по маслу, хотя Жанна, разумеется, не имела никакого опыта в подобных делах, — когда позади нее раздался звук, от которого вся уверенность Жанны сразу испарилась, и она остановилась как вкопанная. Страх, первобытный примитивный страх охватил ее с такой силой, что Жанна затряслась как осиновый лист на ветру.

Где-то в темных зарослях свирепо лаяли собаки, и этот лай неумолимо приближался. Сторожевые собаки, быть может, даже доберманы — свирепые, безжалостные, хищные! Ну почему, почему она не подумала о том, что усадьба — особенно такая большая — скорее всего охраняется собаками? В последнее время это было просто-таки всеобщее поветрие — владельцы особняков, загородных домов, словно соревнуясь между собой, заводили по нескольку сторожевых собак на своих обширных владениях. Должно быть, псы услышали ее или почуяли запах и теперь шли по следу, с треском ломясь через подлесок и заливаясь грозным лаем.

Жанна почувствовала, как сердце ее ушло в пятки. По чести говоря, она предпочла бы встретиться с голодным тигром, чем с несколькими тренированными сторожевыми собаками. С самого детства ей удавалось как-то ладить с дикими животными, даже с самыми опасными, — и она привыкла полагаться на этот свой природный дар. Тончайшие нити сочувствия и понимания связывали ее с дикими тварями настолько прочно, что Жанне порой казалось, будто она способна ощущать их чувства как свои собственные. Другое дело тренированный пес, специально натасканный на то, чтобы калечить и убивать. С ним она, пожалуй, ничего не сможет сделать — разве только врожденный инстинкт собаки возобладает над дрессировкой. Но если собак окажется несколько…

Что ж, скоро она узнает, на что годится ее дар, мрачно подумала Жанна, делая шаг в сторону от тропы.

Как раз вовремя! Два огромных черных добермана — это были действительно доберманы, чего она и опасалась, — со свирепым рычанием выскочили из густых кустов, и в темноте влажно блеснули их белые, острые как бритвы зубы. Увидев их, Жанна стремительно опустилась на землю и села, скрестив по-турецки ноги. Стараясь изгнать из своего разума страх, она спокойно и уверенно смотрела на приближающихся к ней псов.

Раф Сэнтин задумчиво разглядывал на свет бренди, налитое в низкий хрустальный бокал, время от времени взбалтывая его так, что янтарно-коричневатая жидкость кружилась в маленьком водовороте. «Курвуазье» сорокалетней выдержки было очень дорогим сортом бренди и встречалось исключительно редко, но сейчас Рафу оно казалось не вкуснее древесного спирта.

На лице его лежала мрачная тень. Скучно, все скучно… Бренди было ни при чем — вся жизнь казалась ему пресной, все надоело до чертиков. Все же он сделал из бокала небольшой глоток и, опуская его на столик, инкрустированный перламутром, выругался так, как не ругался будучи десятником на стройке. Какого черта, в конце концов!.. От скуки он мог напиться вдрызг, а ведь еще недавно он не нуждался в подобного рода стимуляторах. Чего-чего, а энергии у него всегда было в избытке — и энергии, и азарта, и многого другого, что помогало ему и в жизни, и в тех очень непростых деловых играх, в которых он стал признанным мастером. К бизнесу Раф всегда относился серьезно, однако головокружительные многоходовые комбинации вызывали в нем такие же волнение и восторг, как и партия в покер «по-крупному».

Тогда почему после двух десятков лет богатой, насыщенной событиями жизни, каждая минута которой доставляла ему наслаждение, он вдруг захандрил? Почему окружающее вдруг поблекло и перестало его интересовать? Должно быть, во всем виноват вирусный грипп, которым он переболел три месяца назад. Болезнь подорвала его силы, но не только… Оставленный ею след был слишком глубоким, и Раф был уверен, что сможет снова стать самим собой, только когда опять впряжется в работу. Если только прежде он не сойдет с ума от безделья и скуки. И надо же было ему подхватить эту летучую заразу!

Сэнтин вытянулся в кресле и в тысяча первый раз проклял себя за то, что в самом начале болезни не прислушался к советам врача и продолжал вкалывать по четырнадцать часов в день.

Он хорошо помнил собственную бессильную ярость, обуявшую его в тот день, когда ослабленное болезнью тело внезапно отказалось ему служить, и он все-таки свалился. Острый бронхит, сказал врач в приемном покое больницы, куда Сэнтина в срочном порядке привезли прямо из офиса. Но, как и следовало ожидать, одним бронхитом дело не обошлось, и в результате он выписался из больницы со строжайшим врачебным предписанием: никаких нагрузок, никакой работы в ближайшие два месяца.

Целых два месяца! Раф проторчал в Кармеле всего неделю, а от его решимости выдержать весь назначенный врачами срок не осталось камня на камне. Скука добралась до него, сделала вспыльчивым, раздраженным, нетерпеливым, и это при том, что Сэнтин и до болезни не отличался ангельским характером.

Вот и сейчас он чувствовал себя как на иголках. Взгляд его беспокойно перебегал по корешкам книг, выстроившихся на стеллажах красного дерева, по узорам кремово-розового персидского ковра, покрывавшего начищенный до зеркального блеска паркет, и никак не мог ни на чем задержаться. Осознав это, Сэнтин скорчил недовольную гримасу и, прищурившись, покосился на широкий кожаный диван у стены и уютное мягкое кресло перед массивным очагом в дальнем конце библиотеки.

Пожалуй, решил он, если вынужденного заточения не избежать, он мог бы попытаться убить время, занявшись переоформлением внутреннего убранства дома. Пустяковое, ненужное дело, но ему нужно было хоть что-нибудь, что помешало бы ему два месяца кряду грызть ногти на руках и сходить с ума от скуки.

Мысль о том, что в доме придется сделать кое-какую перепланировку, снова заставила Сэнтина нахмуриться. Нет, черт возьми, только не это! Замок нравился ему таким, каким он был, и он не хотел бы ничего менять. Может быть, как-нибудь потом…

Но Сэнтин понимал, что «потом» вряд ли когда-нибудь наступит. Он достиг такого уровня благосостояния и располагал такими средствами, которые позволяли ему осуществить любую свою мечту сразу, так что впоследствии она не нуждалась ни в каких усовершенствованиях. После этого Сэнтин мог только охладеть к своему детищу и затеять что-нибудь новое.

В библиотеку, постучав, вошел Пэт Доусон, доверенный секретарь Сэнтина. В руках он держал папку белой кожи. На мальчишеском лице секретаря блистала совершенно неуместная улыбка, и Сэнтин неодобрительно уставился на него. Несмотря на свой юный возраст, Пэт был удивительно умелым, исполнительным, прекрасно подготовленным работником, и Сэнтин приблизил его. Сейчас он, однако, всерьез усомнился, сумеет ли он выдерживать подле себя этого жизнерадостного кретина на протяжении всех двух месяцев. Нет, решил Сэнтин, если Доусон не прекратит улыбаться, то уже завтра окажется во Фриско, на незавидной должности секретаря-координатора, обеспечивающего связь между множеством принадлежащих Сэнтину компаний и филиалов.

— Простите, что приходится беспокоить вас, шеф, — сказал Доусон, не обращая никакого внимания на мрачный взгляд босса, и на секунду умолк, включая настольную лампу на рабочем столе.

— Теперь с каждым днем темнеет все раньше и раньше, — заметил он, подходя к креслу с высокой спинкой, на котором, разбросав ноги и почти сползши с сиденья, расположился Сэнтин. — Вы обратили внимание, что тополя уже начинают желтеть?

— Нет, ничего такого я не заметил, — злобно прошипел в ответ Сэнтин и нахмурился еще сильнее. — Ты пришел сюда именно затем, чтобы сообщить мне, что осень уже не за горами?

Доусон только слегка приподнял бровь. В последнее время шеф неизменно пребывал в таком вот собачьем настроении.

— Нет, — сказал он спокойно и покачал головой. — Еще раз прошу меня извинить. Просто я хотел убедиться, что вы в подходящем настроении, чтобы увидеть эти документы.

— Что там у тебя? — откликнулся Сэнтин.

Доусон открыл папку и, достав оттуда несколько счетов, положил их на журнальный столик рядом с Сэнтином.

— Я знал, что у мисс Симмонс дорогостоящие привычки, но не подозревал, что настолько, — позволил он себе высказать свое мнение.

Сэнтин взял пачку счетов и, лениво проглядев, бросил обратно на столик и сделал глоток бренди из бокала.

— Дайана начинает жадничать, — сказал он без всякого выражения и добавил жестко: — Оплатить.

Убирая счета обратно в папку, Доусон кивнул.

— Хорошо, шеф. Просто мне показалось, что вы должны их увидеть.

На губах Сэнтина появилась циничная улыбка.

— Я очень богатый человек, Пэт, а богатые люди тем и отличаются от бедных, что за каждое удовольствие им приходится платить.

С этими словами он медленно поднялся с кресла и пересек комнату, чтобы наполнить опустевший бокал из переносного бара.

— Я и не рассчитывал, что наша прелестная крошка станет обслуживать меня за мои красивые глаза. Пожалуй, она просто рассмеялась бы мне в лицо, если бы мое предложение не подразумевало соответствующего материального обеспечения. Чудес на свете не бывает.

В лице и голосе Сэнтина снова отразился насмешливый и горький цинизм, а Доусон невольно подумал: «Неужели босс на самом деле считает, что красоток, которые буквально роятся вокруг него, привлекает исключительно размер его банковского счета?» Впрочем, он тут же отбросил эту мысль как не имеющую под собой никаких оснований. Лицемерие — равно как и ложная скромность — никогда не были свойственны Сэнтину; он прекрасно знал все свои достоинства и умело ими пользовался. Женщин тянуло к нему словно магнитом, и Доусону — с тех пор как в прошлом году Раф Сэнтин сделал его своим доверенным секретарем — приходилось регулярно отражать атаки отставных любовниц шефа. Сколько их всего было, Доусон затруднился бы сказать, да дело заключалось и не в этом. Главным, на что он обратил внимание, было то, что лишь некоторыми из девиц двигали откровенно корыстные интересы. Большинство же влюблялись в Сэнтина на полном серьезе, и успокоить их бывало очень нелегко.

Что же заставляло женщин слетаться к нему, словно бабочек — к огню? Сэнтин никогда не был красавцем, подумал Доусон, краем глаза следя за тем, как шеф возвращается к своему креслу и с размаху падает на него, лениво пристраивая ноги на мягкой низкой оттоманке. Он не принадлежал даже к тому типу идеальных мужчин, которые, появляясь на киноэкране, на сцене или на бейсбольном поле, становятся кумирами сотен тысяч женщин. Поношенные замшевые «техасы» и серый свитер с высоким воротником делали его похожим скорее на рыбака или поденщика, нежели на обольстительного чичисбея со стажем, переспавшего в свои тридцать девять с большим количеством женщин, чем Дон Жуан за всю свою жизнь. И, самое главное, даже на горизонте не было никакого намека на статую Командора, так что ничто не мешало Сэнтину удвоить или даже утроить число своих побед. Если бы, конечно, он к этому стремился…

Роста в Сэнтине было шесть футов и четыре дюйма, и хотя на первый взгляд он казался довольно грузным, ни унции лишнего веса у него не было. Начиная с широких, уверенно развернутых плеч и заканчивая стройными, сухими, как у балетного танцовщика, икрами, он состоял из одних только бугристых мускулов, напоминая увесистое и острое как бритва мачете.

Вот именно, мачете… Сравнение вышло настолько точным, что Доусон едва сдержался, чтобы не прищелкнуть языком. Сэнтин действительно походил на это грозное оружие охотников и путешественников — не слишком изящное, но надежное и опасное. В самом деле, его грубые, резкие черты должны были выглядеть уродливо, но они почему-то таковыми не казались. Наоборот, широкие, почти славянские скулы и дерзкий, выступающий вперед подбородок подразумевали внутреннюю силу, уверенность и придавали лицу Сэнтина своеобразное очарование, против которого не каждая женщина была способна устоять. Взгляд черных глаз из-под густых, черных бровей был пронзительным и резким, а очертания губ свидетельствовали о чувственности и даже о жестокости…

Иными словами, Сэнтин отнюдь не напоминал изящный и гибкий толедский клинок: все в его облике говорило о грубой силе, способной расчистить себе дорогу там, где никакой дороги нет вообще.

Нет, тут же поправился Доусон. Когда Сэнтин хотел, он мог быть хитер и коварен, как сам Макиавелли. И все же в большинстве случаев он предпочитал не прятать свой стальной кулак в замшевую перчатку, а действовал напрямик. Объединенной экономической и финансовой мощи его предприятий, его влияния в мире бизнеса, его энергии и феноменальной работоспособности в большинстве случаев было вполне достаточно, чтобы сокрушить противника. И, возможно, именно в этом и заключался главный секрет его привлекательности. Дело было не в его бесспорной, бьющей в глаза мужественности, а в исходившей от Сэнтина какой-то опасной силе, которая делала его неотразимым в глазах женщин.

Сэнтин перехватил задумчивый взгляд секретаря, и его губы насмешливо вытянулись.

— Не надо осуждать меня за то, что я потакаю страсти мисс Симмонс к побрякушкам, — сказал он медовым голосом. — Уверяю тебя, она сполна отработает все подарки еще до того, как эти два месяца подойдут к концу.

— Это не мое дело, мистер Сэнтин, — сдержанно ответил Доусон. — Я не считаю возможным касаться ваших личных дел. Просто мне показалось, что вы должны сами увидеть эти счета.

— Это действительно не твое дело, Пэт, — коротко сказал Сэнтин, приканчивая бренди одним могучим глотком и со стуком опуская бокал на журнальный столик. Неожиданно он протяжно вздохнул и запустил обе руки в свои густые, черные волосы.

— Боже мой!.. — сказал он устало. — Впрочем, Доусон, ты был совершенно прав, когда решил показать счета мне. Если бы ты этого не сделал, я бы своими руками содрал с тебя шкуру.

Признание, сделанное Сэнтином — да еще произнесенное таким тоном, — удивило Доусона гораздо больше, чем предшествовавшая резкость. Сэнтин не был грубым; просто иногда, в особенности в отношениях с подчиненными, он позволял себе пренебрегать некоторыми общепринятыми правилами. Это было хорошо известным фактом, но, насколько Доусон знал, босс еще никогда так прямо не признавал правоту своего сотрудника. То, что Доусон только что выслушал, оказалось настолько неожиданным, что губы Доусона сами собой вытянулись, словно он готов был присвистнуть от удивления. Эта новая, невесть откуда взявшаяся покладистость и ощущение вины — а в том, что признание было произнесено не механически, не в силу устоявшейся привычки, сомневаться не приходилось, — показались секретарю взрывоопасными, как целая цистерна нитроглицерина.

— Я понимаю, вы были раздражены, — сказал он, тщательно подбирая слова. — И мне не хотелось бы…

Договорить он не успел. Телефонный аппарат под старину, стоявший на массивном резном столе красного дерева, внезапно разразился пронзительной, звонкой трелью. Секретарь вопросительно посмотрел на босса, и Сэнтин нетерпеливо кивнул ему.

— Судя по сигнальной лампочке, это звонок с домашнего коммутатора, — заметил Пэт и снял трубку. — Доусон слушает…

Пока секретарь вполголоса разговаривал с кем-то по телефону, Сэнтин продолжал мрачно рассматривать донышко бокала, который он успел опустошить. Он был уверен, что Пэт сумеет справиться с любой домашней проблемой. Никаких особенных потрясений, никаких катастроф в этом райском уголке на океанском побережье не могло быть просто по определению. И это было скучно, дьявольски скучно и досадно!..

Но Доусон, по всей видимости, не был с ним согласен. Прикрыв микрофон рукой, он повернулся к Сэнтину и сказал:

— Это Сэл Голдсмит, начальник службы безопасности. Похоже, кто-то проник на территорию поместья.

Сэнтин резко вскинул голову.

— Какого черта они обращаются с этими вопросами ко мне? — снова раздражаясь, спросил он. — Голдсмит всегда управлялся с бродягами и ворьем самостоятельно, за это я ему и плачу. Что это вдруг на него нашло?

Губы секретаря чуть дрогнули, похоже — от удовольствия.

— Сэл не знает, как ему быть, — почти торжественно объявил он, часто моргая. — Похоже, на этот раз нарушитель попался не совсем обычный. Сэл находит, что налицо внештатная ситуация.

Сэнтин прищурился.

— Вот как?

Доусон кивнул.

— Нарушитель перебрался через западную стену при помощи веревки с крюком. Система видеонаблюдения сработала сразу, и дежурный охранник спустил собак.

Сэнтин поморщился почти брезгливо.

— Понятно, почему Сэл считает ситуацию внештатной. Хотел бы я знать, остался ли от нарушителя достаточно большой кусок, чтобы его можно было отправить в госпиталь.

— Голдсмит докладывает, что остался. Очень симпатичный такой кусочек, и в добром здравии. Когда он и Джексон перехватили нарушителя у входа в усадьбу, оба добермана бежали за ним следом и виляли обрубками хвостов, как комнатные собачонки. Этой девчонке даже пришлось сдерживать их, потому что псы едва не бросились на Голдсмита, когда он схватил ее за шкирку.

— Девчонке? — удивленно спросил Сэнтин. — Значит, нарушитель — женщина?

— Довольно привлекательная, как сказал Сэл, — сообщил Доусон, опускаясь в кресло возле стола. — И, судя по всему, решительно настроенная. В противном случае ей было бы нелегко перебраться через нашу стену даже с помощью веревки. Если вы помните, высота стены двенадцать с половиной футов.

— А как ей удалось усмирить собак? — поинтересовался Сэнтин, и его глаза задумчиво сузились. — Уж наверное, у нее с собой не было сумки с сырыми бифштексами.

Доусон покачал головой.

— Первое, чему учат сторожевых собак, это есть из своих мисок. Только из своих мисок и только если их кормит определенный человек. Иначе это уже не сторожевые собаки, а, простите меня, барахло.

— Любопытно, — промолвил Сэнтин. — Очень любопытно… А оружие у нее было?

— Никакого. То есть буквально ни шпильки, ни булавки. Сэл утверждает — с ее слов, — что она полезла в сад единственно для того, чтобы встретиться с вами.

Сэнтин улыбнулся — спокойно и, как показалось секретарю, удовлетворенно.

— Что ж, это действительно необычно. Меня другое занимает: неужто никто не удосужился сказать ей, что в моем доме сейчас уже есть одна любовница?

— Для такой решительно настроенной особы это вряд ли имеет значение, шеф, — почтительно вставил Доусон. — Тот, кто рискнул перебраться через ограду и встретиться с нашими собаками, не станет принимать в расчет другую женщину.

— Возможно, ты прав, Пэт, — протянул Сэнтин. — Похоже, эта девица не страдает никакими комплексами; если ей что-то хочется, она просто идет и берет. Это качество меня больше всего восхищает в людях.

— Как Сэлу поступить, шеф? — осведомился Доусон. — Он спрашивает, может, позвонить шерифу?

Сэнтин долго не отвечал. Наконец его губы тронула легкая улыбка.

— Нет… Пожалуй, нет. Такая настойчивость не должна оставаться без вознаграждения. Скажи Голдсмиту, пусть доставит ее ко мне в библиотеку — мне хочется своими глазами увидеть, что эта леди имеет мне предложить.

Доусон чуть заметно пожал плечами и быстро сказал что-то в телефонную трубку. Выслушав ответ, он повернулся к боссу.

— Он сейчас приведет ее. Через несколько минут, шеф.

С этими словами он опустил трубку на рычаги.

— Где они сейчас? — лениво спросил Сэнтин, думая о том, в какой же он скверной форме, если даже такое незначительное происшествие смогло разжечь его любопытство сверх всякой меры. Подумаешь, еще одна кошечка вознамерилась запустить в него свои коготки, но ведь и он, в конце концов, не жирный голубь на насесте. Он — птица посерьезнее. Но как, черт побери, ей удалось миновать собак?

— Они сейчас в комнате охранников в восточном крыле, на той стороне внутреннего двора, — пояснил Доусон, с удивлением глядя на своего босса. Сэнтин поднялся с кресла и прошагал через библиотеку к окну, выходящему на обширный внутренний двор, мощенный каменной плиткой. Прожектора охранной системы все еще горели, и во дворе было светло как днем.

Встав из-за стола, Доусон тоже подошел к окну. Он увидел три человеческие фигуры, быстро двигавшиеся к усадьбе.

— Рост выше среднего, — небрежно отметил он, разглядев женщину, шагавшую между двумя охранниками. В самом деле, пленница почти не уступала в росте Голдсмиту и была на голову выше коренастого коротышки Джексона.

— Да, — рассеянно согласился Сэнтин, который тоже рассматривал женщину. — Но погляди, как она движется. Я никогда не видел такой легкой походки и таких непринужденных движений.

— Значит, вы полагаете, что она может стоить того, чтобы потратить на нее немного вашего времени? — уточнил Доусон, слегка приподнимая бровь.

В темных, почти черных глазах Сэнтина промелькнула какая-то странная искра, промелькнула и погасла. Не отрывая взгляда от женщины, одетой в защитного цвета комбинезон и хлопчатобумажную рубашку, он задумчиво ответил:

— Может быть, Доусон. Очень может быть…