Бабич ИринаМанук

Ирина БАБИЧ

МАНУК

Повесть

ОГЛАВЛЕНИЕ

Разговор в больнице

Афиша на стене

Рассказывает Тина

Представление состоится завтра

Рассказывает Петрос Петросян

За кулисами цирка

Рассказывает Тина

Храбрый Назар

Рассказывает Петрос Петросян

Катастрофа

Разговор в больнице (окончание)

Вместо эпилога ______________________________________________________________________

РАЗГОВОР В БОЛЬНИЦЕ

- Тина, иди спать. Иди спать, девочка, и не волнуйся. Ты же знаешь: переломы срастаются и царапины заживают.

- Царапины, да? Ну? папка...

- Тина, я тебе уже объяснял: у дрессировщика бывают только переломы, ушибы и царапины.

- Всё равно, у тебя раны!

- Тина, я сгораю от стыда! Раны бывают огнестрельные и ножевые. Нечего наговаривать на бедного бегемота!

- Бедный! Ничего себе - бедный. Там весь цирк...

- Тина, иди сюда! Сейчас же! Сядь и смотри мне в глаза. Что весь цирк? Его обижают, да? Ругают? Дразнят? Ну, что ты молчишь!

- Так тебя же перекричать нельзя. Ляг, а то я доктора позову. Никто его не трогает, твоего бандита.

- Тина!!!

- Папка, ну я же в шутку! Нет, правда, никто и не подходит к клетке.

- Как - не подходит? А Василь?

- Из чужих никто не подходит. А Василь и клетку моет, и воду в бассейне меняет, и еду заносит. Па, ну что ты, как маленький...

- А с капусты верхние грязные листья снимает? И свёклу моет? Тиночка, я ведь просил, не сиди, детка, в палате, у меня всё хорошо, будь там, в цирке, около Манука. Он ни в чём не виноват. Скажи, он плохо ест? Ну, скажи правду, я ведь чувствую.

- Да ест он, ест! Вот наказание... Сначала не ел, а теперь ест. И орать перестал.

- Ах, так он орал? Метался по клетке и орал, а в воду не лез, да? А ты мне не говорила. Ну, не огорчайся, я и сам знал, что он мучается. Я прикрикну на него только, и то он потом орёт и не лезет в воду. Знаешь, как я его в Харькове уговаривал: "Ну, Манук, ну, дружище, не сердись, с кем не бывает". Всё равно орал. Нервный! А тут такая история... Ты запомни, Тиночка: во всём виноват я. Не веришь? Ну, давай разберёмся...

АФИША НА СТЕНЕ

Рано-рано утром, когда солнце ещё не вынырнуло из-за гор, по улицам маленького приморского городка важно шествовал... бегемот. Светло-серый, с розоватыми горлом и брюхом, он выглядел очень холёным, его большие глаза, посаженные глубоко в бугорки-бинокли, добродушно и разумно поглядывали вокруг. Рядом с ним шагали двое мужчин и заспанная девочка лет одиннадцати, с длинными чёрными косами.

- Видишь, Тина, - говорил мужчина с маленьким стеком в руках, - Манук идёт совсем спокойно. На машине он бы волновался. А сейчас его не трясёт и не качает, и вообще он знает: раз под ногами твёрдая почва - значит, близок бассейн.

- А почему ты Шамана отправил машиной? - спросила девочка и зевнула. - Ой, как спать хочется! Разве Шаман не устал в дороге?

- Сравнила! - сказал второй мужчина, у которого в руках был тщательно свёрнутый длинный кнут. - Орла с крысой! Шаману верить нельзя!

- Василь тысячу раз прав! - сказал мужчина со стеком. - Шаман - чиновник и бюрократ. Не понравится ему на улице что-нибудь упрётся, и тогда хоть танк вызывай. А Манук - светлая личность! Ну, чего ты хохочешь, Тина! Мы с Мануком очень тобой недовольны.

- Цирк! - внезапно провозгласил Василь и показал кнутом вперёд. - Вон купол виднеется. Сколько мы шагаем, Петрос Георгиевич?

- Сорок минут - и без единой задержки. Начальник вокзала говорил, что от них до цирка - три километра. Для Манука - это просто крейсерская скорость. Умница, Манули, такой мальчишка хороший! Тина, ты опять смеёшься?

Круглое брезентовое здание цирка-шапито [1] раскинулось у самого подножья невысоких, курчавых от зелени гор - как раз там, где заканчивались недлинные улицы городка. Впрочем, сейчас, во время отпускного сезона, это был шумный большой курорт. Городок тесно обступили палаточные лагери, на каждом углу под полотняными зонтами разместились столики кафе и закусочных, а на одной из окраинных площадей разбил свои лёгкие сооружения летний цирк. В тот день, о котором идёт речь, сюда прибыл аттракцион знаменитого дрессировщика Петроса Петрося-на "Экзотические животные на манеже", и на заднем дворе цирка вовсю кипела разгрузка. ------(1) Цирк-шапито - летний передвижной цирк. ------

Ах, какая жалость, что все городские мальчишки досматривали в это время последние, самые сладкие сны! Иначе они бы увидели, как из автобусов и грузовиков с яркой надписью "Цирк" выгружают клетки с животными. И с какими! За переплетением железных прутьев можно было разглядеть то огромных жёлто-красно-синих попугаев, то вытянувшегося, как бревно, мрачного крокодила, то скалящих зубы шимпанзе. Из особого грузовика - вроде тех, в которых возят овец и бычков, - цокая копытцами по деревянным кладочкам, вышла чёрно-белая зебра, а за ней - голубоватая антилопа с закрученными в штопор рожками; двое рабочих, ловко уворачиваясь от оскаленных зебриных зубов, перегнали эту парочку в небольшой загон, разделённый на стойла. В дальнем углу двора за туго натянутым канатом, на котором висела табличка "Опасно! Звери!" стояли две просторные низкие клетки без крыш, зато с плотным деревянным полом и очень толстой решёткой, сделанной из цельных рельсин. В каждой был огромный железный бассейн, наполненный водой, куда вели устойчивые деревянные ступени. Из одного бассейна торчали над водой, как перископы, две широкие ноздри - там отдыхал прибывший сюда на машине Шаман. А ко второму, семеня от нетерпения, приближался Манук: его сопровождали Василь и Тина, а Петрос Георгиевич шёл впереди и громко говорил:

- Товарищи, разойдитесь! Дайте дорогу! Мы очень устали и хотим в воду!

Манук действительно рвался в бассейн. От волнения его горло стало совсем красным, маленькие уши он прижал, нос сморщил, а из плотно закрытой пасти доносился мерный рокот: будто в железном ведре перекатывались увесистые булыжники. Но дисциплина есть дисциплина: Манук не помчался к бассейну, сокрушая всё на своём пути, как это делают юные купальщики на пляже, а важно переступил через приспущенный канат, вошёл в широко распахнутую дверцу клетки, поднялся по ступенькам и сразу же ушёл под воду. Вы, наверное, думаете, что при этом всех, кто стоял рядом, окатило брызгами с головы до ног? Ничуть не бывало! Бегемоты умеют нырять совершенно бесшумно.

- Василь, - сказал Петрос Георгиевич, - натяни над бегемотами тент. А я пойду к обезьянам: что-то Зита, по-моему, нервничает... Ну, чего тебе, Тина?

- Я есть хочу, - пробормотала девочка. - И спать.

- Потерпи, - строго сказал отец. - Прежде всего надо устроить животных. Иди к главному входу - тут, видишь, какая кутерьма. Я скоро освобожусь!

Тина отправилась к главному входу. Но через несколько минут она снова появилась на заднем дворе, разыскала Петроса Георгиевича у клетки с шимпанзе и осторожно тронула его за руку:

- Пап! Папка, не сердись, я только хотела сказать: там висит афиша...

- Какая афиша? Ну, чего ты мне морочишь голову?

- Наша, то есть твоя! И там написано - завтра!

- Что - завтра? Зита, тише, тише, маленькая. Да говори же, Тина!

- Первое выступление - завтра! А ты говорил - в субботу! Ты говорил - звери должны отдохнуть с дороги, особенно бегемоты...

- Что за чёрт! Завтра - на манеж? Это какая-то ошибка! Тётя Маруся, милая, займитесь Тату и Зитой, они от всего этого бедлама в истерике. Ну и порядочки! Идём, Тина, нам надо разыскать директора!

РАССКАЗЫВАЕТ ТИНА

По-моему, самое главное счастье - это жить вместе с родителями. Конечно, я очень люблю бабушку и дедушку, но это - совсем не то...

До второго класса я дома не жила, а лежала в гипсе в специальном санатории под Одессой, потому что у меня был костный туберкулёз. Когда я выздоровела, бабушка забрала меня к себе на Винничину, в Погребище - это такой маленький городок. Там есть красивая река, и парк, и памятник Неизвестному солдату с вечным огнём, и новая школа, а у бабушки с дедушкой - свой дом и сад. Дом просторный, у меня даже отдельная комната была, а фрукты в саду такие, что весь город ходил смотреть - дед у нас агроном, только он уже на пенсии. Но лучше бы я всё-таки жила с мамой и папой...

Мои родители - цирковые артисты: папа - дрессировщик зверей, а мама - его помощница. В санатории мне все ребята завидовали, потому что, когда лежишь на одном месте, всё время мечтаешь о разных поездках и городах. А мои папа и мама ездят из цирка в цирк, из города в город, и все знали, что я, как только выздоровею, буду ездить с ними. Но бабушка меня сразу забрала к себе и долго не отпускала. Я и папин-то аттракцион только два раза видела: в Москве на зимних каникулах и в Киеве... Зато теперь всё переменилось...

Я тогда первая услышала - стучат. Ночь на дворе, а к нам стучат. Дед спрашивает:

- А чья это там душа просится?

А из-за двери папка как закричит:

- Это я! Я, отец! Открывай!

Что тут поднялось! Папа вошёл - и сразу меня на руки. Вообще-то он целоваться и обниматься не любит. Строгий! А тут целует, кружит! И поёт: а у нас квартира, квартира! Долой гостиницы, долой хозяек! И Тинка будет жить в Москве!

Еле мы его успокоили. И тут он сказал, что в Москве для артистов цирка почти уже выстроили дом, и там у нас будет трёхкомнатная квартира, - это раз! Мама сейчас в Москве и будет там всё лето, это два! А я сейчас, немедленно уеду с ним, потому что его аттракцион направляют в Крым, к морю, - это три!

- Смотрите, - сказал он и стал загибать пальцы, - июль и август - в Крыму, сентябрь у нас отпуск - мы все в Москве, а октябрь...

- А в октябре тебя пошлют в Мурманск или в Ташкент, - хмуро сказал дед, и бабушка сразу запричитала:

- А як же дытына?

- А что ж дытына? - сказал папа и подмигнул мне. - Пора ей приучаться к делу!

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ СОСТОИТСЯ ЗАВТРА

- Кто это сделал? - грозно спросил Петрос Георгиевич и ткнул пальцем в афишу, висевшую на стене директорского кабинета. - Я лично говорил с вами по телефону и предупредил: первое выступление в субботу. Так?

С дороги Петросян ещё не успел поесть. Под глазами его лежали тени, а широкий ворот рубашки потемнел от пота и пыли. Рядом стояла Тина с надкусанной булочкой в руке.

Собеседник же их выглядел, напротив, очень свежим и франтоватым в своих чесучовых кремовых брюках и трикотажной голубой тенниске.

Его светлые волосы ещё не просохли после утреннего купанья.

- Но, Петрос Георгиевич, поймите же, - проникновенно сказал он, - разве я о себе беспокоюсь? Аттракцион знаменитого Петросяна - это нужно людям! В кассах на на неделю вперёд - ни одного билета.

- Послушайте, вы ведь директор цирка, а не... автобазы, - медленно сказал Петросян. - Вы должны понимать: животные сутки были в дороге. Они взволнованы, утомлены, им надо как следует отдохнуть. В пятницу мы прорепетируем. А в субботу - выступаем! Я все эти соображения сообщил вам по телефону!

- Петрос Георгиевич, - директор молитвенно сложил руки, - Петрос Георгиевич, пусть они будут работать чуть хуже, ваши звери. Даже просто ничего не будут делать - только покажутся... Бегемот на манеже - да люди валом валят, чтобы посмотреть на это чудо!

- Вы помните ещё, что такое цыпки? - неожиданно спросил Петросян. - Цыпки от холода и воды на руках? Были у вас когда-нибудь цыпки?!

- Были, - недоуменно прошептал директор и даже зачем-то посмотрел на свои длинные белые руки. - Когда мальчишкой был... ещё в селе...

- Так вот, у бегемотов сейчас всё тело горит и зудит так, как руки от цыпок, потому что они сутки провели без бассейнов. Им надо отлежаться, отмокнуть - поняли? Иначе они на манеж не пойдут.

- У вас - не пойдут? Смеётесь, Петрос Георгиевич! Билеты уже проданы!

- Я не смеюсь! Я заявляю официально... Тина, не тяни меня за руку!.. Я заявляю официально, что аттракцион будет работать в субботу.

- А я тоже заявляю официально, - директор поднялся из-за стола, - что не дам срывать представление! Для вас звери важнее, чем...

- Хорошо! Представление состоится завтра! А послезавтра мы с вами объяснимся в Москве, в главке - билеты на самолёт я возьму заранее. Всё! Пойдём, Тина!

- Петрос Георгиевич, зря вы волнуетесь - всё будет хорошо. А номер мы вам забронировали в самой лучшей гостинице...

- Я никогда не живу в гостинице. Я живу в вагончике - около моих животных. Тина, живее!

РАССКАЗЫВАЕТ ПЕТРОС ПЕТРОСЯН

"Ты способен на всякие неожиданности!" - это любимые слова моей мамы. Обо мне, конечно.

- Ты способен на всякие неожиданности, - сказала она, когда я с четвёртого курса института ушёл добровольно на фронт. И заплакала.

Я вернулся с фронта домой с палочкой, а нашивок за ранения у меня было больше, чем орденских колодок. Инвалид Великой Отечественной - нас встречали в институтах с открытой душой. Но я не хотел быть инвалидом. И я не вернулся в свой институт, а устроился тренером детской спортивной школы: до войны у меня был первый разряд по гимнастике и мотоспорту.

Целыми днями я был занят с детьми, а ночью огромный спортивный зал был в полном моём распоряжении. Теперь можно признаться: я плакал в этом зале от боли и бессилия, моё тело не слушалось меня. Но я настоял на своём!

В день, когда мне исполнилось двадцать пять лет, я пришёл домой с огромным букетом цветов - для мамы. Когда-то до войны отец в этот день всегда дарил маме цветы - за сына. Теперь это делаю я.

Стол был накрыт по-парадному, вечером мы ждали гостей. Я преподнёс маме цветы, расцеловал её и сказал: - Большое спасибо за то, что именно ты - моя мама. Не забудь только, что я способен на всякие неожиданности. А теперь слушай: я ухожу в цирк. Работать. В аттракцион "Шар смелости" - это гонки мотоциклов. Там заболел гонщик и нужен человек. Только не волнуйся - это совершенно безопасно. И временно: пока выздоровеет артист. Всё равно наша школа становится на ремонт, и я совершенно свободен.

Гости застали маму в слезах, - тут уж ничего я поделать не мог. Теперь мама утверждает, что сразу почувствовала: цирк - это навсегда. А ведь она в душе всё ещё надеялась, что я закончу институт и буду инженером.

Гонщиком я был пять лет. Я исколесил всю страну, и теперь мне кажется, что всё, что было до цирка, - это так, только прелюдия, а настоящая жизнь началась, когда я в первый раз не из рядов, а снизу, с манежа, увидал залитый огнями кратер цирка и вдохнул его запах влажных опилок, нагретого металла и конского пота.

По правде говоря, сначала я тоже думал, что это - временно. Вот выздоровеет артист - и я уйду... Вот подготовлю себе сменщика (тот парень так и не вернулся в цирк)... Вот съезжу в Красноярск, посмотрю матушку-Сибирь...

- Да брось ты эти разговоры, - посмеивался руководитель нашего номера Михаил Приходько. - Цирк - это, знаешь, какая штука? Навеки забирает!

Миша знал, что говорит: когда-то и он точно так же пришёл в цирк из спорта и остался навсегда. Он вообще всегда знал всё наперёд. И когда во время гастролей в Москве меня вызвали в Главное управление, Михаил сразу заволновался.

- Это что-то очень важное, Петрусь, - сказал он. - Я еду с тобой.

Он остался под дверью кабинета, куда я вошёл, и я чуть не убил его этой самой дверью, когда вылетел в коридор, красный, как рак, и мокрый, как мышь.

- Бегемот! - выпалил я ему в лицо. - Предлагают дрессировать бегемота. Впервые в Советском Союзе и всё такое! В зооцентр прибыл молодой бегемот - годовалый. Говорят, нужен смелый человек, а вы, - я, значит, - мотогонщик. Вы, говорят, подходите полностью, тем более, в цирке не так давно, в номер свой, как говорится, костями не вросли, а с другой стороны - наш, цирковой человек.

- Ну, а ты? - нахмурился Миша. - Что ты сказал?

- Отказался, конечно. У меня и собаки дома никогда не было, а тут - бегемот!

- А они?

- Говорят - идите подумайте, посоветуйтесь. Завтра дадите ответ. Смех один!

- Вытри лоб, - всё так же хмуро сказал Михаил. - Так! Теперь иди обратно в кабинет и скажи: я подумал уже, посоветовался и принимаю предложение. Стой, молчи! Сам понимаешь, как мне будет трудно без тебя, - когда ещё человека найду, - но только... только надо по справедливости. К цирку ты навсегда прирос - это факт! Что ж, так и будешь всегда вторым? "Шар смелости под руководством Михаила Приходько!" А где Петрос Петросян? У нас получить номер не так-то просто, а тут сами предлагают! Да ведь это будущий аттракцион! Петрусь, я тебя знаю, ты сможешь, ты такое навыдумываешь! Ну, иди! Иди, я тебе говорю! Да не забудь сказать спасибо!

Наутро в зооцентре мне показали бассейн, в котором мокло что-то очень большое. Служитель забарабанил железной палкой по рельсинам, ограждавшим загон, и из воды медленно выплыли сначала ноздри, а потом налитые яростью глаза, глубоко посаженные в бугорки-бинокли. Это и был Манук.

ЗА КУЛИСАМИ ЦИРКА

Если вы попадёте днём за кулисы цирка - разумеется, не через главные, накрепко запертые двери, а через проходную с надписью "Служебный вход", - вы увидите, что народу там полным-полно. Помощники дрессировщиков убирают клетки животных. Билетёры подметают в рядах. Электрики снова и снова отрабатывают световые эффекты. Повторяет музыку оркестр. А на манеже репетируют артисты. Инспектор манежа тот самый, который вечером выходит в чёрном фраке и объявляет в микрофон номера, - как бы разделил круглую, как торт, арену невидимым ножичком на невидимые ломти, и в каждом таком "ломте" работает артист. Вот бросает свои булавы жонглёр - одну, вторую, пятую... ох, кажется, восьмую, это уже рекордный номер! Рядом - девчушка лет пятнадцати в заштопанном трико "крутит колёса": с руки на руку, боком - это простое, с мостика на стойку и снова на мостик - арабское. Крутит так, что в глазах мелькает, и вдруг с размаху садится на "шпагат". Вечером она выбежит на залитый огнями манеж - нарядная, в осыпанном блёстками костюме, - и будет после каждого трюка улыбаться, будто всё это ей вовсе не трудно, будто она так и родилась, гибкой и упругой, как пружинка. Но сейчас по её лицу и шее струится пот, и старое голубое трико стало от него тёмно-синим...

У самого выхода из-за кулис - он называется форганг - репетируют акробаты с першами, длинными полыми металлическими шестами. Мужчина с мускулами, выпуклыми, как дыньки, держит перш на плече, вернее, перш сам стоит на плече, а руки гимнаст развёл в стороны. И смотрит вверх, туда, где на самом конце перша, вдев ногу в бархатную петлю, тренируется его тоненькая белокурая партнёрша - то повисает вниз головой, то, упершись ногами в перш, парит в воздухе, как ласточка, то кувыркается, то притягивает ноги к затылку...

А рядом полная темноволосая дама и её двенадцатилетняя дочь учат чёрненькую тонконогую собачку делать сальто: на собачку надет нагрудник, от него тянутся тонкие ремешки - "лонжи". Мать и дочь крепко держат эти лонжи и с их помощью перекувыркивают собачку в воздухе - лонжи не дают ей упасть.

В общем, идёт репетиция. Она идёт в цирке каждый день, обязательно каждый день, по многу часов. Одни артисты сменяют других и тренируются, репетируют, повторяют уже казалось бы безупречно отшлифованные номера, потому что цирк - это настоящая честная работа. Нужно блистательное, безошибочное, точное умение, а это требует каторжного труда.

В тот самый день, о котором идёт речь, в цирке было людно: одни репетировали, другие ждали своей очереди. Как вдруг на манеж вышел инспектор. Сейчас он был, разумеется, не во фраке, а в светлой рубахе с короткими рукавами. Он стал в форганге и захлопал в ладоши. От неожиданности жонглёр уронил булаву, а девушка на перше, выдернув ногу из петли, быстро соскользнула вниз, на опилки. Артисты подошли к инспектору. Он поднял руку, требуя внимания:

- Товарищи, всем освободить манеж. Будет репетировать Петросян. Как - почему сегодня? Потому что завтра у него уже выступление. Лиля, кончай крутить свои колёса: ты что хочешь, чтобы тебя слопал крокодил? Пожалуйста, кто свободен - оставайтесь на репетицию, Петрос Георгиевич даже просил, чтобы побольше людей было - как на представлении. За животных волнуется, хочет создать им привычную обстановку. Ну, живее! Устанавливать декорации!

Инспектор вытер потный лоб - на улице стояла испепеляющая жара - и ушёл за кулисы. Там он наткнулся на девочку с длинными чёрными косами и строго наморщил лоб:

- Ты что тут делаешь? Чья? Ах, Петросяна дочка? Значит, ты и есть Тина, которая так долго болела, а потом жила у бабушки?

- А вы откуда знаете? - вырвалось у Тины.

- Я в цирке всё знаю, - подмигнул ей инспектор, - я в нём работаю сто тысяч лет. Ты спроси своего папу, кто такой дядя Коля, - он скажет. Он помнит, кто объявлял его первое выступление... Ну, иди в манеж, дочка, - посмотришь отцовскую работу. Да не садись в первом ряду, лучше в пятом-шестом, весь манеж как на ладони.

За кулисами раздался отрывистый голос Петросяна, и Тина поспешила в зрительный зал.

РАССКАЗЫВАЕТ ТИНА

Всю дорогу, пока мы летели до Днепропетровска, я мечтала о новой жизни. Как мы прилетим и нас встретит тёмно-вишнёвый длинный автомобиль - на таком нас встречал в Москве папин друг художник. И мы пойдём в цирк. И папа познакомит меня с акробатами, жонглёрами, велофигуристами и ещё с теми тремя девушками, которых я тоже видела в Москве. Они работают на такой вышине, что дух захватывает, и без всякой страховки: это значит, что внизу нет сетки, а к их поясам не пристёгнуты тросики, перекинутые через блок под самым куполом. Эти три тоненькие белокурые девушки - три сестры - работают так здорово, что им страховка ни к чему. Они объездили весь мир, и их называют "голубые стрекозы", потому что выступают они в голубых, очень красивых костюмах. Ну вот, папа познакомит меня со всеми артистами, и с директором цирка, и с режиссёром-инспектором, и за моей спиной будут потихоньку говорить: "Смотрите, это дочка знаменитого Петросяна"...

А потом... потом начнётся самое главное: я попрошу папу, чтобы он разрешил мне репетировать. Со зверями.

В прошлый раз, когда я была в Киеве, папа вывел ко мне Манука - прямо на крытую террасу. Я даже не испугалась, а как-то закаменела, потому что Манук такой огромный, как будто на тебя идёт дом. Папа сказал: "Погладь его, не бойся", - но я не могла шелохнуться, и тогда папа сказал: "Фу, как стыдно", - взял мою руку и приложил к бегемотьему боку. А Манук дёрнулся, и мне показалось, что по моей ладони прошлись наждаком, такая у него грубая, твёрдая кожа.

- Видела, какая чувствительность? - восхищённо сказал папа и подул на мою красную ладошку. - Он малейшее прикосновение чувствует. Муха сядет - моментально заметит. Я, если сержусь, шлёпаю его, как ребёнка. Знаешь, как обижается! Ужас! Ложись, Манули, ложись, умница. Вот так. А мы сейчас сделаем фото на память. Садись, Тина!

И он взял меня под мышки и посадил на Манука, я даже ничего не успела сказать. Потом мама, когда ей показали фотографию, пила валерьянку...

Вот я и мечтала, как сначала буду ухаживать за зверями, а потом папа выпустит меня на манеж. Всюду будут висеть большие афиши: "Юная дрессировщица! Отважная школьница! Девочке покоряются свирепые звери!", а я буду выходить в матросском костюме - юбочка в складку и блуза с синим воротником. Манук и второй бегемот - Шаман, и все другие папины звери будут меня слушаться и очень любить, и в конце я буду уезжать со сцены верхом на бегемоте...

В общем, когда мы прилетели, я была прямо переполнена этими мечтами. Но на аэродроме нас встречал дядя Василь - папин главный помощник - без всякой машины : он сказал, что тут такси не раздобудешь, и мы поехали автобусом, а потом трамваем, так что меня совсем укачало. И всё время папа расспрашивал дядю Василя: как Манук, да как Шаман, да отправили ли в Крым разборные клетки и бассейны. Потому что дядя Василь ухаживает за бегемотами, а папа прямо в них души не чает, хоть и говорит, что всех своих животных любит одинаково. И вот интересно: когда бабушка меня спрашивала: "Ты не устала, пташечка? Ничего не болит?" - и так целый день, то я даже сердилась. А когда папа всё время говорил с Василём про бегемотов, а на меня, укачанную, даже не взглянул и не спросил, как я себя чувствую, мне стало очень обидно...

В цирке была страшная неразбериха - одни артисты уезжали, другие, из новой программы, приезжали... Все были какие-то усталые и взволнованные, в обыкновенной одежде, и совершенно невозможно было разобрать, кто тут наездник, а кто - акробат. И знакомить меня папа ни с кем не стал, а просто подвёл к своему младшему помощнику Володе, который дожидался нас на проходной, сказал ему: "Привет! Бери Тинку и вводи в курс дела", - и сразу умчался с Василём к этим ненаглядным бегемотам. Володя что-то недовольно пробурчал им вслед, потом залез в карман своей синей куртки, вытащил оттуда горсть пиленого сахару, протянул мне и сказал:

- Айда знакомиться!

- Я не люблю сахар, - сказала я.

- Тю! - удивился Володя. - Да разве ж это тебе? Это Пальчику и Нуге, чтобы за свою признавали. Держи!

И мы пошли к зебре Пальчику и антилопе Нуге, за которыми ухаживает Володя.

К Нуге мы пошли прямо в стойло, я кормила её с ладони и гладила по замшевой морде. Володя объяснил, что она очень смирная, но немножко тупая: еле-еле выучила такие несложные трюки, как вальс, стойка "на оф" - это значит, на задних ногах - и ещё роль воришки в сказке про храброго Назара, с которой начинается папин аттракцион. И всё! А Пальчик очень умный, как все зебры, но злой и упрямый, и чтобы я к нему не только в стойло, но даже близко не подходила.

- Он только меня признаёт, - гордо сказал Володя. - Смотри!

И он бочком проскользнул в соседнее стойло - к Пальчику, протягивая на ладони сахар. Пальчик закосил фиолетовым глазом, хватанул сахар и вдруг так вскинул задние ноги - вверх и вбок, что я думала - он Володе полголовы снесёт. Но Володя вовремя выскочил из стойла и крикнул:

- Видала? Характер!

- А что он умеет делать? - спросила я.

- Ого-го! - сказал Володя. - Он же вальсирует! И ещё делает стойку "на оф"!

Потом мы пошли к крокодилу Карлуше. Вообще-то за ним и за птицами - розовыми фламинго и попугаями - ухаживает мама, но тогда её заменял Володя. Карлуша лежал в низкой широкой клетке с мелким бассейном и дремал. Володя объяснил, что недавно кормил его и что теперь Карлушу нельзя беспокоить.

- А вообще он не злой, и имя своё знает, и никогда не хулиганит, - сказал Володя и вздохнул. - Но я его не уважаю. Ты не думай, я ухаживаю... Смотри, какая клетка чистая, а вода - как слеза. Но вот у Пальчика по морде видно, в каком он настроении, чего хочет... А этот - бревно бревном!

И тут Володя рассказал мне, что мечтает стать дрессировщиком и выступать с группой зебр. Такого ещё никогда не было, а у него обязательно будет, потому что с ним занимается мой папа, а он в этом деле - профессор! Володе уже удаётся, - правда, не всегда, проехаться на Пальчике верхом, а ведь наездника на зебре никто ещё не видел - так говорит мой папа. Вообще мы с Володей подружились, - наверное, потому, что он только два года, как закончил школу. Он даже рассказал мне по секрету, что папа сделал заявку ещё на двух зебр: будто для своего аттракциона, а на самом деле - для Володи. И ещё он сказал, что таких людей, как мои родители, днём с огнём не найдёшь и что я должна на них "тихо молиться".

И мы побежали искать папу, но сначала завернули к попугаям, и Володя объяснил, что желтоголовый - это Кузя, синеголовый - Ляля, второй синеголовый, но с лысинкой - Вова, а красноголовый - Арик, и его надо опасаться - кусается.

- Как собака! - сказал Володя и показал багровый рубец на левой ладони. - Я ему, зверю, сахар давал, а он как долбанёт...

- А почему они не разговаривают? - спросила я.

- Петрос Георгиевич не хочет, - сказал Володя. - Говорит: зачем это надо - митинг на манеже!

Папу мы нашли в комнате для шимпанзе. Клетки были пустые. За столом на высоком складном детском стульчике сидела младшая обезьяна - Зита, в передничке, как какой-нибудь малыш, и тётя Маруся - пожилая такая женщина, славная-славная и добрая-добрая - кормила её с ложечки манной кашей. Рядом стоял резиновый ярко раскрашенный доктор Айболит. Зита отворачивалась от каши и даже иногда плевалась. Тогда тётя Маруся подносила ложку к Айболиту и говорила:

- А я отдам! Отдам Зиткину кашу.

После этого Зита хватала ложку своей чёрной мохнатой ручкой и совала в рот. А папа не обращал на них никакого внимания, он ходил по комнате, а на руках у него сидел старший шимпанзе - Тату. Он обнял папу за шею руками, а за талию ногами, прижался всем телом и очень жалостно гудел: "У-уй, у-ух!" А папа всё приговаривал: "Бедный ты мой, славный, никто тебя не любил, не кормил, все били, обижали..."

- Это он за Петросом Георгиевичем соскучился, - шёпотом объяснил мне Володя, - вот он его и жалеет. К Пальчику и не подошёл, а эту маруду на руках носит...

- Может, ты хочешь, чтобы я твоего Пальчика на руках носил? осведомился папа всё тем же "жалким" голосом. - Так, во-первых, я не Жаботинский... Тату хороший, Тату славный... А во-вторых, я был бы уже без носа и ушей... А Тату не кусается, Тату хороший...

- Прямо-таки ангел, - оскорблённо хмыкнул Володя. - А кто Галине Евгеньевне лицо расцарапал?

Папа посадил Тату на второй высокий стульчик, а сам стал сзади и положил руки на его мохнатые плечи.

- Теперь будет есть, - сказал он мне. - А то очень разволновался, когда меня увидел. А в том случае он не виноват. Галка несла его на репетицию, а в коридоре кто-то лестницу уронил. Грохот, пыль! Тату испугался - и как рванётся! А Галка его не пускает. Ну, вот он её и цапнул. А вообще, Тина, запомни: к обезьянам без тёти Маруси или без меня не входить и близко около них не стоять. Народ коварный: оскалит зубы, всем кажется - улыбается, а это он злится! Работа с шимпанзе куда опаснее, чем со львами. Лев всегда о нападении предупреждает - позой, рычанием, всем своим поведением. И прыгает по прямой. А эти граждане нападают и сверху, и снизу, и сбоку, и могут рвануть когтями. Тату, покажи лапу! Видишь, как вооружён! И кусаются, и так в объятиях сожмут, что дух вон. Поняла?

Вот тебе и юная дрессировщица: крокодила не беспокой, к зебре не подходи, попугаев опасайся, обезьян не трогай... Мне даже захотелось заплакать, и папа это заметил.

- Знаешь что, - сказал он, - пошли-ка поужинаем и отдохнём: вечером у нас погрузка.

- А бегемоты? - спросила я. - Разве я не пойду к бегемотам?

- Моя дочка! - сказал папа и весь засиял. - Видели? Устала, укачалась, не ела с утра - и никаких жалоб. Нет, она хочет поздороваться с бегемотами! Ах ты, Тина, моя Тина! Ну, пойдём!

И мы пошли к бегемотам.

ХРАБРЫЙ НАЗАР

Репетиция аттракциона Петросяна задерживалась: надо было договориться с осветителями, отнести в оркестр ноты, установить сложные декорации. А народу в цирке тем временем становилось всё больше и больше: ведь артисты цирка ездят по всей стране, кочуя из одной программы в другую, и о многих номерах и аттракционах знают только по рассказам и газетным рецензиям. Всем хотелось посмотреть работу Петроса Петросяна. Там были заняты, как говорилось в афише, экзотические животные, то есть редкие животные далёких стран. "Гвоздём" этого аттракциона были дрессированные бегемоты, с которыми не выступает больше никто из советских, да, пожалуй, и зарубежных дрессировщиков. И даже приготовления к репетиции были необычными. Ну, скажите, видали ли вы когда-нибудь в цирке... занавес - такой, чтобы скрыл от зрителей всю круглую арену? Нет? А тут по команде Петросяна на манеж опустился откуда-то сверху огромный чёрный колпак, похожий на гигантский колокольчик - верхушка его была подтянута повыше, а края плотно прилегали к барьеру. И оттуда, из-под колпака, доносились какие-то непонятные звуки, будто кто-то большой недовольно фыркал и бурчал.

Всё это было очень интересно - вот почему на репетицию пришли и артисты, и их помощники, и рабочие манежа, и кассирша. За минуту до начала в первом ряду появился директор. Около него топтался и что-то сердито говорил инспектор манежа - дядя Коля.

- Бросьте, Николай Константинович, - потрепал его по плечу директор, - не надо портить себе и мне настроение. Бегемоты - не нервные дамочки! Отработают, как миленькие. Давайте лучше смотреть: я ведь этот аттракцион в первый раз вижу.

Свет в цирке погас, и дядя Коля, недовольно ворча, поднялся на несколько рядов выше, туда, где сидела, затаив дыхание, Тина. И пока он пробирался к ней, наступая кому-то на ноги и поминутно извиняясь, из ложи оркестра полилась тихая нежная музыка. Чёрный бархатный "колокольчик" внезапно взмыл вверх, под купол, и свернулся там в тугой комок. А на арене, будто залитой настоящим солнечным светом, все увидели своими глазами прекрасную сказочную страну. За невысокой оградой росли зелёные пальмы, и на них качались, гортанно перекрикиваясь, яркие, как цветы, попугаи. Форганг был закрыт занавеской из бамбуковых палочек, а перед ним возвышалась большая серая скала. В прозрачном озерке отражался зелёный бархатный бугор и мокло толстое шершавое бревно. По жёлтому песку разгуливали розовые фламинго. А под скалой в узенькой полоске тени блаженно похрапывал герой весёлых армянских сказок - храбрый Назар. Он был в длинном оранжевом кафтане, в широченных голубых шароварах, а на голове его кокетливо сидела маленькая красная феска с кисточкой - кисточка свисала прямо на толстый нос Назара и его густые чёрные усы. Но вот Назар приоткрыл один глаз, потянулся, сел, подмигнул залу - и в зале засмеялись. Бывает же так: ничего особенного не сделает человек, просто вздохнёт или раскинет руки - а людям вокруг уже весело.

А Назар тем временем вспомнил, как видно, о чём-то очень приятном: его круглое краснощёкое лицо так и расплылось в улыбке. Он залез в карман необъятных своих штанов и вытащил оттуда ситцевый узелок. В узелке оказалась тарелочка с аппетитными рыбками, длинный белый хлебец и фляжка. Назар расставил всё это на выступе скалы и полюбовался. Потом потёр руки, посмотрел на них, покачал головой и под смех зала заспешил к озерку - видно, руки были очень грязные. Но только он отвернулся, как розовые фламинго за его спиной быстро склевали с тарелки рыбок и тут же исчезли за бамбуковым занавесом. А Назар тем временем чуть не умер со страху, потому что "бревно", мокнувшее в воде, оказалось... живым крокодилом, который так выразительно распахнул зубастую пасть, что пришлось поскорее уносить ноги. Держась за сердце, Назар вернулся к скале и увидел пустую тарелку. В зрительном зале хохотали, а Назар обиженно погрозил пальцем. Но вид фляжки и свежего хлебца привёл его снова в хорошее настроение. Он уселся на скалу, взял хлебец в левую руку, а правой попытался отвинтить крышку фляжки. Крышка не поддавалась... И не заметил храбрый Назар, как из-за бамбукового занавеса тихонько вышла антилопа Нуга, подкралась сзади, вытащила хлебец из его руки и весёлым галопом унеслась за кулисы. Ну вот, фляжка открыта. А где же хлебец? И почему все смеются? Ах, теперь Назару ясно: около этой скалы нельзя поесть спокойно. Крепко сжимая фляжку, он направился к зелёному холму над озерком, хлебнул вина, облокотился на холм и... так и хлопнулся на золотые опилки арены. Потому что холм, большой неподвижный холм, взял да и переполз чуть-чуть подальше. Нет, этого Назар стерпеть не мог: он разбежался, прыгнул на холм, как на коня, вцепился в его зелёную пушистую вершину и... поехал вокруг арены: холм поднялся на короткие толстые ноги, стряхнул с головы зелёное бархатное покрывало и оказался огромным бегемотом, на котором храбрый Назар сидел задом наперёд. Он сидел и крутил пальцем у виска: дескать, не может такого быть, просто я сошёл с ума. Вот они проехали круг - аплодисменты гремели так, как будто это была не репетиция, а самое настоящее представление; вот Назар слетел со своего "коня"... Бегемот - это был Манук повернулся, повернулся и Назар и обмер: прямо перед ним зияла разверстая пасть Манука с огромными, толстыми, как большущие свёклы, зубами. От ужаса Назар сначала остолбенел, а потом выхватил из-за пояса старинный заржавленный пистолет и прицелился прямо в пасть бегемоту. За такое хулиганство Манук ухватил его за полу кафтана. И тут-то случайно выстрелил пистолет - наверное, в прожектор, потому что весь цирк погрузился во мрак. Но только на одну секунду. Вспыхнули с новой силой огни, и в их ярком переливающемся свете на арене вместо храброго Назара оказался Петрос Петросян. У его ног лежали мешковатый кафтан, синие шаровары, феска и даже толстый красный нос с чёрными усами, а Петрос Георгиевич, затянутый в чёрный, осыпанный блёстками костюм, весело раскланивался перед отчаянно аплодирующей публикой. И так же раскланивался на все стороны его четвероногий партнёр.

- Дядя Коля, куда вы? - зашептала Тина. - Сейчас будет ещё интереснее: видите, вон выходит Шаман, они будут делать пирамиду и "ковёр"...

- Надо туда, Тина, - встревоженно ответил дядя Коля, показывая вниз, на форганг, где стоял в напряжённой позе Василь. - Смотри, Манук стал совсем красный - значит, злится. Как бы не было беды...

И он, прыгая через две ступеньки, помчался вниз. За ним заспешила перепуганная Тина.

РАССКАЗЫВАЕТ ПЕТРОС ПЕТРОСЯН

В детстве я увлекался лепкой и бегал в кружок при районном Доме пионеров. У нас был там замечательный руководитель - Наум Осипович. Он учил нас так:

- Разомни глину. Как следует разомни. А потом убери всё лишнее - и фигурка готова.

Я вспомнил этот совет, когда приступил к дрессировке Манука. Ничего не скажешь - это была "неразмятая глина". И в ней было много лишнего... Например, злость - он был невероятно злой. Корм ему спускали на верёвках - через верх клетки. Убирали клетку струями воды. Он никого к себе не впускал - налетал, как танк.

Я начал дрессировку... с библиотеки. Про бегемотов написано очень мало: где живут, что едят, сколько весят - вот и всё. А вот о том, как их дрессировать, - ни слова. И всё-таки я кое-что выудил: у Брема, у Гагенбека - про их характер, привычки. Оказывается, бегемоты очень опасны: львы и тигры на них никогда не нападают...

Потом я стал его к себе приучать. Садился под клеткой и начинал разговаривать. И так - целый день. Потом запретил спускать еду сверху, стал просовывать капусту, морковку, свёклу между рельсинами, из которых сделана клетка. Он сначала не брал, уходил в воду, ел без меня, ночью... Потом привык. Тогда я к клетке лестницу приставил снаружи. Забирался на перекладины и там разговаривал. Кормил всегда в одно и то же время - в восемь утра, потом в час дня и в шесть часов вечера. А уходил часов в двенадцать. Он в воде, а я - на лестнице. И так день за днём. И вот однажды прихожу я к Мануку - как всегда, в половине восьмого утра - и вижу: он стоит у решётки и внимательно так смотрит - явно ждёт. Увидел меня, но в воду не пошёл. И смотрит вроде дружелюбно. У них ведь глаза очень выразительные. Я ему сказал:

"Здравствуй, Манули" (я обязательно с ним здороваюсь), - и взял из приготовленного заранее корыта с едой самую большую морковку. И вдруг он медленно так приоткрыл рот. Я мгновенно насадил морковку на палочку - и ему протягиваю. Взял! "Браво, - говорю, - ай, браво, мальчик! Возьми ещё!" А самому прямо плясать хочется.

С этого дня он стал на имя своё откликаться. Я его Мануком назвал - по-армянски это значит "малыш": ему всего полтора годика было. Но раньше он никак на это имя не реагировал, а теперь позову - не идёт, но уши стрелкой ставит и глазом косит: понимает, значит, что к нему обращаются. И тогда я лестницу взял да и спустил к нему в клетку. Вторую лестницу. Одна снаружи стоит, другая - внутри, вроде стремянки, перекинутой через верх клетки. Стал я отрабатывать первый "номер" - спуск в клетку. Надо мной все смеялись, что не я Манука, а он меня дрессирует: спущусь на ступеньку, он двинется в мою сторону - я наверх. В общем, спуск занял четыре дня. Как у меня сердце билось, когда я в первый раз на пол клетки стал! А он глянул на меня - и в воду. От греха подальше!

На репетиционный период нас отправили в большой южный город, в отличный цирк. Там Николай Константинович - дядя Коля режиссёром-инспектором работал: он не одному номеру дал путёвку в жизнь. Работать в его цирке - наслаждение: корм для животных всегда есть и всегда самого лучшего качества, манеж для репетиций готов точно в отведенное время. И Василь - это его "подарок": он у них в цирке в подсобном цехе работал.

Дядя Коля помог мне и аттракцион до конца продумать. Сначала я решил, что буду работать с одним бегемотом. Сделаю так называемый салонный номер дрессуры: бегемот будет у меня обедать за столом, покрытым скатертью, ложиться спать в настоящую кровать, только огромных размеров, смотреть "телевизор" (разумеется, с бегемотьей программой), развалившись в кресле, и так далее. Ну, в общем, будет копировать человеческую жизнь. А дядя Коля отговорил. Ты, говорит, настоящую дрессуру покажи, а не чепуху какую-то. Конечно, говорит, если ты на него, допустим, пижаму наденешь, так публика будет хохотать и хлопать, но это - дешёвый успех!

А Манук мой к тому времени уже на имя, как собака, шёл, и я его понемногу на манеж выводил. Ему там нравилось. Получалась прогулка перед едой: нам дядя Коля утреннее время отвёл - с пяти до семи часов, пока в цирке никого нет. Всё-таки бегемот, нельзя людьми рисковать...

Оказалось, что у бегемота тонкий слух. И прекрасная память. Например, команду "стой!" Манук с первого раза запомнил. Он шёл вдоль барьера - медленно, важно, я стал перед ним - не вплотную, конечно, а на расстоянии, - руку поднял и сказал: "Стой!" Он видит - путь закрыт, ну и стал. Я эту команду четыре раза повторял - у четырёх проходов. А потом стал в середине манежа и оттуда - как только Манук поравнялся с форгангом - подал команду: "Стой!" Стал! Запомнил, умница! Я и раньше ещё понял, что с Мануком мне повезло - способный. Но чтобы с одного раза такую трудную команду запомнить - этого я не ожидал!

Тогда, в первые месяцы репетиций, я ещё одно понял: бегемот не собачка, его невозможно едой приманивать или, как в цирке говорят, поощрять. Собаке, медведю, даже слону конфетка или кусочек сахара - уже лакомство, поощрение. А бегемоту целый качан капусты подавай! Некрасиво. И ни к чему! Голодным на манеж его выводить опасно: если разозлится, взбунтуется, его ни струёй воды, ни выстрелом из пистолета не укротишь, это не лев, не тигр, не пантера! А сытый он на приманку не пойдёт. Но я заметил - он очень оказался чувствительным к ласке. Странно, правда? Такой огромный, толстокожий, а так ласку понимает. И обиду - тоже! Знаете, есть такие дети: никаким подарком не возьмёшь, никаким наказанием не напугаешь. А поговоришь спокойно, ласково, объяснишь, что требуется и почему, - выполнит. И самое страшное для такого ребёнка - если на него обижаются, его стыдят. Так я и стал с Мануком работать.

Вообще, каждое животное требует особого подхода. Зебра, например, очень злая, упрямая, она без острастки работать не будет. С шимпанзе - других обезьян у меня не было - нужна строгость, очень большая требовательность, баловать нельзя ни в коем случае. Собак можно баловать: эти точно знают, где игра, а где работа. Но лакомство, поощрение им нужны обязательно. А вот Манук - он что угодно сделает из уважения, за доброе слово. Только торопиться нельзя - тугодум. Вот, например, история с зелёным покрывалом... Но это я забегаю вперёд...

Значит, решили мы от "человека-бегемота" отказаться. А пока я научил Манука ходить по барьеру и останавливаться у проходов - сначала по команде, а потом и без неё, и медленно открывать рот. По правде говоря, это до сих пор мой самый любимый трюк, потому что для бегемота неширокий барьер всё равно, что для человека - канат.

И ещё Манук научился по команде ложиться. Пришёл как-то к нам на репетицию дядя Коля, посмотрел на лежащего на опилках Манука и засмеялся: "Вылитая скала! В темноте спутать можно!" Сказал, ничего такого не думая. А из этих слов аттракцион вырос - вот ведь как бывает.

В самом деле, запросто можно принять бегемота за холм. На манеже. Например, облокотился человек о холм, а холм... отполз. Или ещё лучше - уселся на холм, а тот поднялся и пошёл... Вот будет хохоту!

Но дрессировщик на манеже - фигура героическая, а не комическая. Смеются над клоунами. А что, если соединить клоунаду с дрессурой? Сделать как бы представление из двух частей: сначала клоунада, потом - обычная дрессировка... Надо что-то искать.

Так вот постепенно и пришёл в наш аттракцион храбрый Назар - герой весёлых армянских сказок. А с ним пришли розовые фламинго, полосатая зебра, антилопа, попугаи, шимпанзе... И второй бегемот - Шаман. Тогда и случилась история с зелёным покрывалом - куском бархата, которым я накрываю Манука ещё в антракте, чтобы было похоже на поросший мхом и травой холмик.

Манук к тому времени многое уже умел. Ложиться, становиться в пирамиду, ходить по качающейся доске, хватать храброго Назара за кафтан, возить его на себе верхом. А зелёное бархатное покрывало было ещё не готово - что-то помешало. И вот прибывает оно к нам в цирк. Пушистое. Яркое. Прямо прелесть, какое покрывало! И на репетиции я накрыл им Манука. Вернее, попытался накрыть. Потому что стоило мне взять это покрывало в руки - Манук вскакивал и прекращал всякую работу: морщил нос, заводил назад уши, наливался кровью и начинал бурчать. И топтаться на месте - это боевая готовность номер один. Дескать, эй, берегись, я злой сейчас! Между прочим, я в нём эту откровенность особенно ценю: никогда ничего исподтишка не сделает, всё в открытую...

В общем, такой простой трюк Манук выполнить не захотел. А у меня уже весь сценарий продуман, весь реквизит заказан - и озеро есть, и скала, и костюм храброго Назара сшит, и фламинго уже научились вовремя рыбок с тарелки склёвывать... Что же делать? Отказаться от всего этого?

И тогда я стал Манука уговаривать. Как маленького. Уложу его, накрою ему голову носовым платком - самым обыкновенным. А сам рядом сажусь и уговариваю: "Ну, потерпи, Манули, умница, ну, что же тут такого"... Платочек - не бархатное покрывало. Лежит мой Манук, хмурится, а я его ласкаю, по затылку похлопываю, горло чешу... На второй день я платок полотенцем заменил. Детским - маленьким. И опять уговоры и ласки. На третий день я расхрабрился - махровое полотенце принёс. Но Мануку очень уж понравилось лежать, и чтобы я его ласкал - он и махровое полотенце стерпел. Больше недели ушло, пока он разрешил себя покрывалом накрыть - и то при одном условии: я сначала должен его как следует приласкать. И так по сей день: не приласкаю, не поговорю с ним уважительно - не будет лежать под покрывалом!

Ненавидит этот трюк, только ради нашей дружбы его выполняет.

И вообще он - нервный. Ему можно настроение чепухой испортить.

Был такой случай. Я тарелочку из-под рыбок не туда кинул.

Полагается её кинуть подальше, за скалу, а я не добросил, она перед скалой упала. Я про это совсем забыл. Разыграл всю историю с Назаром, приступили к "дуэту" - Манук и Шаман.

Всё идёт хорошо, пора становиться в позу "мы - трое": я в центре, а бегемоты кладут свои головы мне на плечи.

Шаман уже подошёл, уже голову положил, а Манук застыл - и ни с места. И начал бурчать. Вижу краем глаза - он куда-то вниз уставился. А там, оказывается, тарелочка алюминиевая блестит.

Я её скорее ногой подгрёб и стал на неё. И Манук сразу же подошёл ко мне и голову на плечо положил. Аккуратист!

КАТАСТРОФА

Аттракцион шёл как по маслу, и поэтому никто не обратил особого внимания на дядю Колю и Тину, сбежавших вниз, к самому форгангу, туда, где стоял побелевший от напряжения Василь.

- Бесится, - сказал он дяде Коле, не поворачивая головы. Слышите, бурчит. - И так же, не поворачиваясь, не отрывая глаз от арены, сказал куда-то в глубину форганга: - Володька, слышь? Привяжи Пальчика и Нугу к стойкам и подойди сюда: Манук прямо не в себе...

Василь не зря волновался - он знал: Манук ненавидит Шамана. Ненавидит с той самой минуты, когда этот некрупный тёмно-серый бегемот с чёрной полосой вдоль спины впервые переступил "порог" арены. Потому что Шаман - лентяй и халтурщик. Так говорит Петрос Георгиевич, и так оно и есть. А Манук - прирождённый артист. Для него выступление удовольствие, что-то вроде спортивных игр после неподвижного лежания в воде. Манук точно знает время своего выхода, заранее вылазит из бассейна и ждёт у решётки. А Шаман до последней минуты отлёживается в бассейне, вылазит медленно, неохотно, и "физиономия" у него в это время самая мрачная. И так во всём: Манук если уж разевает пасть, то до отказа. А Шаман чуть приоткроет - и тут же захлопывает с таким видом, будто раскрыть рот - это ужас какая тяжёлая работа. А когда оба бегемота делают пирамиду - становятся передними ногами на боковые уступы "скалы", сделанной из досок и папье-маше, то Манук задирает голову и замирает в этой позе до тех пор, пока Петрос Георгиевич не скажет: "Ай, браво!" А Шаман ноги ставит на самый краешек уступа и тут же соскальзывает на опилки. Поэтому Петрос Георгиевич не вспрыгивает на вершину "скалы", как было задумано, а стоит внизу между бегемотами, широко раскинув руки и касаясь пальцами горла непослушного артиста - так Шаман задерживается на уступе хотя бы на несколько секунд. Но хуже всего, когда бегемоты делают "ковёр" - ложатся на арене рядком, на бочок, а сверху на них укладывается Петросян. Ноги его на Шамане, а грудь - на Мануке, правой рукой он обнимает Манука за шею, а левой приветствует зрителей. Красивый трюк, эффектный. Но Шаман, который спешит удрать в свою клетку и нырнуть в прохладную воду, старается лечь поближе к форгангу, а Манук - аккуратист и ложится на точно отведённое ему место. Между бегемотами образуется внушительная щель, так что Петросяну приходится либо "висеть" на носках и локтях, либо поднимать Манука, как более послушного, и укладывать снова впритирочку к Шаману. Манук этого страшно не любит: он честно выполнил своё задание, с какой же стати снова вставать и ложиться. Думаете, это так приятно с фигурой в две тонны весом и похожей к тому же на аэростат?.. Вот почему, когда после "ковра" Шаман рысью устремляется в форганг, Манук сердится и всегда пытается напасть на халтурщика сзади, так что обязательно надо быть в эти минуты настороже. И это - в обычные дни. А сейчас...

- Петрос Георгиевич, - негромко сказал Василь, - не подгоняйте сегодня Манука к Шаману, чтоб он сгорел...

Петросян кивнул. Он всё ещё стоял в центре манежа, а бегемоты, кончив обход по барьеру, направились к Петросу Георгиевичу. Новый взрыв аплодисментов - это Манук и Шаман положили на плечи дрессировщика свои "головки". Теперь пирамида! Разумеется, Шаман, как всегда, быстрее чем нужно соскользнул вниз, и Манук, заметив это, стал от злости совсем багровым.

Остался только "ковёр". Потом Шаман уйдёт в клетку, а Манук спрячется в форганге за бамбуковой занавеской до тех пор, пока не станцуют вальс Пальчик и Нуга, пока не выступят с целой программой Тату и Зита, - тётя Мару-ся в комнатке у самого манежа уже надевает на них яркие платьица. А потом Манук, как и положено самому талантливому артисту труппы, выйдет на соло: он покажет уникальный трюк - пройдёт по качающейся доске, совсем такой, как на детской площадке в любом парке, только массивнее и длиннее. На этой доске укреплены тумбочки на некотором расстоянии одна од другой, и Манук будет наступать на эти маленькие круглые тумбочки. По такому сооружению и человеку трудно пройти, не то что бегемоту! А в самом конце, когда музыка заиграет туш и вспыхнут все огни, сколько их есть в цирке, Петросян уйдёт с арены, а в центре манежа останется только Манук - совсем один - и будет весело раскланиваться со зрителями. А ведь даже лошади, даже собачки никогда не работают на арене без дрессировщика!

Оркестр заиграл "Колыбельную", и бегемоты медленно стали подгибать ноги. Первым на опилки плюхнулся Манук - и закачался, как ванька-встанька, на своём круглом сером боку. А Шаман воровато шагнул вперёд - шажок, другой - и только тогда улёгся на бок, у самого форганга. И сразу же и Василь, и Володя, и дядя Коля, и Тина услышали гулкое бурчание - как будто в железном ведре перекатывались тяжёлые булыжники: это Манук сердился на партнёра. Петросян сумел лечь только на Манука - до Шамана он еле-еле дотянулся носком мягкого лакированного сапога. Приветственный взмах рукой! Но вместо того, чтобы соскользнуть вперёд - к голове Манука - дрессировщик съехал в щель между бегемотами.

Всё остальное заняло какие-то доли секунды. Взбешённый Манук рванулся за убегающим в форганг Шаманом. Но перед ним оказался Петросян. Он мог отскочить - он видел налитые кровью глаза Манука, он знал: если зверь разъярён - даже куница, даже хорёк, - опасно становиться на его пути, а тут - бегемот... И всё-таки он преградил путь Мануку: надо было выиграть время, чтобы Шаман успел скрыться за бамбуками. - Манули, - крикнул Петросян. - Ма...

Огромная серая голова лишь немного качнулась - и человек отлетел в сторону, грохнувшись всем телом о барьер. Но он тут же вскочил на ноги. Рванулся вперёд. И снова был отброшен с дороги. На этот раз удар, наверное, был очень сильным: Петросян описал дугу в воздухе и рухнул на решётку. Кровь мгновенно залила его лицо, но он попытался всё-таки встать. И заметивший это Манук снова качнул головой, будто примериваясь.

Но тут разлетелись в стороны бамбуки, закрывавшие форганг, и на манеж выскочила девочка с длинными чёрными косами. Она ухватилась за крайний бамбук и закричала - даже в этом вопящем, орущем, визжащем зале был слышен её отчаянный крик.

- Папа! - кричала она. - Папа, папа-а-а!

В ту же самую секунду на арену вылетел Василь, за ним - Володя, дядя Коля, кто-то из рабочих.

- Володька, Тину! - заорал Василь. - Манук, вон! Вон, паскуда!

И он, не помня себя, хлопнул разъярённого бегемота по его бронированному заду. Не палкой, не камнем, не кнутом - голой рукой.

И тут... Володя, оттянувший Тину в сторону, утверждал потом, что он ясно видел, как в глазах бегемота промелькнуло испуганное выражение... ну, вроде: "Что я наделал!" Он прижал уши, опустил голову и опрометью бросился за кулисы. За ним - Василь. Дядя Коля кинулся к Петросяну, но тот одним прыжком вскочил на ноги.

- Назад! - крикнул он. - Все вон с манежа! Он может вернуться!

Он как-то боком двинулся к форгангу, но покачнулся и грузно осел, хватаясь руками за разлетающиеся бамбуки.

- "Скорую", - крикнул дядя Коля и схватил Петросяна за плечи. - Воды!

- Где Манук? - прохрипел Петросян. - Пусти, мне надо туда!

Из-за занавеса вынырнул Василь и какой-то дядька в синем комбинезоне. Они тащили носилки.

- Петрос Георгиевич, он в клетке, - почему-то зашептал Василь. - Запертый. Ложитесь на носилки, смотрите, сколько крови. "Скорая" уже у выхода, кассирша, дай бог здоровья, догадалась... Петрос Георгиевич, миленький...

Носилки двинулись к выходу. Рядом, захлёбываясь от слез, семенила Тина. У барьера толпились артисты. И только один человек неподвижно сидел в первом ряду. Это был директор - бледный, как полотно...

РАЗГОВОР В БОЛЬНИЦЕ (окончание)

- Папка, скажи, за что ты любишь свою работу? Нет, лучше так какая от неё польза? Вот доктор - он лечит людей, строитель - строит, учитель - учит... А ты?

- Это важный вопрос, Тина. Хорошо, что ты его задала. В самом деле, зачем человек ходит в кино? Или в театр? Или читает интересные книги? Для отдыха? А разве нельзя просто улечься на тахте и глядеть в потолок - вот тебе и полный отдых...

- А в цирке - весело!

- Правильно, в цирке весело и интересно. Но это полдела. Ты пока маленькая девочка, а подрастёшь - поймёшь : настоящее искусство оно не только развлекает, оно ещё и воспитывает. Учит многому. И цирк учит. Только не навязчиво, а исподволь. Ничто увиденное не проходит даром. Пришёл человек в цирк, провёл приятно вечер, отдохнул. А потом - глядишь, и вспомнит, например, "голубых стрекоз", которые так тебе понравились. Ведь какого труда, какой смелости их номер требует! Может быть, от таких мыслей и тому человеку трудолюбия или смелости прибавится.

- А ты? В общем, дрессировщики - что от их работы... прибавляется?

- А работа дрессировщика - она, может быть, и есть в цирке самая важная. Бывает ещё: мальчишки привяжут котёнку к хвосту банку - и хохочут, глядя, как он от страху чуть с ума не сходит, кричит, мечется. Или швыряют камнями в собаку, стреляют из рогатки в птиц... Не понимают, что животному больно, страшно, обидно - да-да, обидно! Считают, что это всего лишь глупые твари, бессловесные - над ними можно глумиться. А глумиться нельзя ни над кем! Так и вырастают жестокие люди. А жестокий человек - это беда для всех, и для животных, и для людей. Ну, вот! А в цирке люди видят животных, которые такие фокусы умеют делать, что и человеку не под силу. Значит, они вовсе не глупые, эти звери, правда? Человек из цирка уйдёт, а мысль эта с ним надолго останется. Да и в цирке можно по-разному работать. И унизить животных, и возвысить - всё от дрессировщика зависит, какой он сам человек. Можно льва сделать моськой-подхалимом или подчеркнуть, какой у него характер: прямой, благородный. Ведь за это, а не за силу его царём зверей зовут! Понимаешь? Можно так себя вести, что все поймут: звери - это твои враги, ты их кнутом укрощаешь. Дескать, человек - владыка на земле! Заставил и слона покориться, и тигра пятки лизать! Это плохо! Опять-таки не силой силён человек, а разумом, добротой, уважительным отношением ко всему живому! Ты понимаешь меня, дочка? Вот я, когда работаю на манеже, хочу всем показать: животные разумны, понимают доброе отношение, их надо любить, уважать, и они станут твоими партнёрами и просто друзьями...

- Да, друзьями! А Манук? Как он тебя!

- Нет, Тина, это не он меня, а я его предал! Будем честными, дочка, это так! Как я мог сдаться, послушаться этого... директора! Такие люди - они всегда мастера громкие слова говорить: ах, не о себе пекусь, о людях... Врёт он всё! О себе только и волновался, чтобы не ругали за невыполненный план! А в цирке бедлам, - видела, что во время разгрузки делалось, программа составлена неумело! Вот он и решил на бегемотах "выехать"! Ему что - он не только бегемотьего, но и человеческого страдания не понимает. Но я-то, я знал, как худо было Мануку и Шаману после дороги - почти двое суток без воды! Без воды у них шкура сохнет, трескается, в трещинки попадает пыль, всё это начинает гноиться. Боль адская. А я взял и погнал Манука на репетицию, когда он только-только залез в воду. И смотри - он мог бы не вылазить из бассейна, правда? А он пошёл - через силу. Ради меня. И когда за Шаманом кинулся, мог бы просто меня растоптать. А он ведь только отпихивал с дороги. Не виноват же он, что такой сильный...

- Папка, а что теперь будет? Дядя Коля говорит: если зверь взбунтовался, он уже для работы не годится, он силу свою почуял. Говорят, тебе купят другого бегемота - молодого, а Манука сдадут в зоопарк...

- Что? Манука? Ну, не кричи, я лягу, лягу. Манука - в зоопарк?! Глупости какие!

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

- Николай Константинович, вам письмо!

Вахтёр проходной протянул голубой конверт. Дядя Коля неторопливо его распечатал.

Из конверта выпал листок, исписанный крупным косым почерком, газетная вырезка и записочка, аккуратно свёрнутая фантиком.

- Из Москвы, - уважительно сказал вахтёр. - От Петросяна. Говорят, он народного получил. А когда к нам приедет?

- Заслуженного, - поправил дядя Коля, проглядывая письмо. - Про приезд ничего не пишет. Ну, я пошёл.

У себя в маленькой комнатке с табличкой на дверях "Режиссёр-инспектор" дядя Коля снова развернул листки. Сначала - от Петросяна:

"Здравствуй, дорогой Николай! Итак, мы работаем в Москве и пробудем здесь целый квартал - зрителям наш аттракцион нравится. С моим "агрессором" я не виделся, как ты знаешь, три с лишним месяца. И вот, наконец, наша встреча состоялась - вопреки всем предостережениям, и твоим в том числе. Мы оба - Манук и я - делали вид, что ничего особенного не произошло... Не знаю, как это удавалось мне, а ему - явно нет, у него был очень смущённый вид. О том, в каком мы были напряжении, говорить не приходится. Честно говоря, всё-таки вначале я работал по принципу - "не подходи так близко и не уходи так далеко". Но это уже забыто! В доказательство, что всё у нас идёт по-прежнему, вкладываю рецензию уважаемой центральной газеты. Тина всё тебя вспоминает. Она тебе пишет отдельно..."

Потом дядя Коля взялся за рецензию. Она называлась: "Просто! Просто?.." - и занимала чуть не треть газетного листа. Но дядя Коля всю её читать не стал, а только пробежал глазами последний абзац, отчёркнутый красным карандашом: "Аттракцион Петросяна гуманен и благороден, потому что демонстрирует не свирепость зверя, побеждённую силой, не угодливое послушание за подачку, а разум животных, их достоинство, их умение работать с человеком-другом на равных".

Дядя Коля сложил газетную вырезку вчетверо и спрятал в стол.

Потом он бережно развернул записку:

"Глубокоуважаемый дядя Коля! Мы все очень просим Вас приехать к нам в гости. Я учусь в пятом классе. Папа разрешает мне заходить в клетку к Мануку - я совсем его не боюсь. А ещё папа позволил мне ухаживать за нашим новым артистом - слонёнком Самбой. Он ещё ничего не умеет делать, но он очень славный и дует мне в лицо, когда я приношу ему булки и морковку. Я решила, как вырасту, буду изучать разных зверей. С приветом Тина Петросян".

Дядя Коля посидел минутку, улыбаясь. Потом прислушался к ровному гулу, доносившемуся из-за двери, и стал торопливо натягивать чёрный фрак.