"Ключи от заколдованного замка" - читать интересную книгу автора (Бадигин Константин Сергеевич)

Глава первая. У КОГО ЖЕЛЧЬ ВО РТУ, ТОМУ ВСЕ ГОРЬКО

Император Павел прошел вдоль зелено-белой шеренги кадетов, построенных в новом столовом зале морского шляхетского корпуса. Он сегодня был в хорошем настроении. На улице светило солнце, и лучи его, проходя сквозь стекла окон, накладывали светлые прямоугольники на блестящий паркет. Кадеты были хорошо вымуштрованы, дружно отвечали на вопросы, безошибочно поворачивались и налево и направо по приказу императора.

Неожиданно он остановился и сказал, резко повернувшись к полковнику Логину Ивановичу Кутузову:

— Я весьма доволен вами, генерал-майор!

От радости с полковником, потерявшим надежду на производство в генералы, чуть не сделался удар.

— Благодарю вас, ваше величество!

Сегодня император присутствовал на занятиях, остался доволен и двух педагогов за хорошую службу тут же произвел в следующий чин. Ученика-кадета, которого сам спрашивал, произвел в унтер-офицеры. Император попробовал хлеб корпусной выпечки, и он показался ему вкусным.

Павлу Петровичу пришлось по душе перестроенное здание корпуса, а особенно новый столовый зал. Постройка и исправления делались знаменитым архитектором Ф. М. Волковым и были выполнены с большим знанием и вкусом. Не так-то просто сообразить, как из трех домов соорудить фасад корпуса. Волков построил огромный столовый зал длиной в 33 сажени и шириной 20 саженей, без колонн, с висячим потолком. Такой зал был архитектурной редкостью.

Императорский осмотр был весьма поверхностный. Если бы Павел копнул глубже, картина была бы другой. Санитарное состояние корпуса было из рук вон плохим. Чуть не половина кадетов были больны чесоткой. Преподавание велось далеко не на самом высоком уровне. Питались кадеты нелакомо, а нравы учеников и порядки в корпусе не уступали бурсацким. Каждую субботу служители наказывали в дежурной комнате ленивых. Целый день не прекращались жалобные вопли. Два дюжих барабанщика укладывали виновного на скамью, держали за руки и ноги, а двое других секли розгами так, что кровь текла ручьями. Среди кадетов считалось молодечеством не шелохнуться во время порки. Некоторые скрывали боль и молча, закусив губы, переносили наказание. И в напряженной тишине раздавались зловещий свист лозы и голос офицера, отсчитывающего удары.

Другой мерой воспитания был карцер. Сажали на несколько суток и морили на хлебе и воде. Учителя били учеников линейками по голове и ставили на дресву и горох голыми коленями.

Иногда и кадеты, пользуясь темнотой, расправлялись с жестокими офицерами.

Товарищеское правило — один за всех, все за одного — почиталось среди кадетов нерушимым. Случалось, что уличенного в каком-либо поступке кадета замучивали до изнеможения, добиваясь, чтобы он назвал товарищей, но всегда безуспешно…

На набережной против кадетского корпуса толпился народ. Двадцативесельная галера привезла из Кронштадта полсотни пассажиров, и они рассаживались в коляски и колымаги. Через полчаса набережная опустела. Последними оказались три морских офицера. Усевшись в коляску, запряженную парой вороных, они с грохотом покатили по булыжникам к плавучему мосту через Неву.

Закончив осмотр, из дверей кадетского корпуса вышел император Павел, окруженный блестящей свитой. Дожидаясь, пока ему подведут коня, низкорослый и кургузый, в длинном мундире, в ботфортах с широкими голенищами, он стоял в огромной треугольной шляпе, опершись на свою знаменитую палку-берлинку.

Пожалованный Екатериной еще в детском возрасте генерал-адмиралом, Павел, сделавшись императором, не снял с себя это почетное звание, хотя в делах флота не разбирался вовсе и море его укачивало.

Придворный конюх подвел лошадь. Павел, огладив шею своего скакуна, легко вскочил в седло — наездником он был превосходным. Сели в седла и генерал-адъютанты.

Копыта лошадей зацокали по мостовой. У въезда на Невский мост блестевшая на солнце золотыми шевронами и аксельбантами кавалькада нагнала коляску морских офицеров.

— Дураки едут, остановить! — услышали офицеры сиплый голос.

Несколько всадников из императорской свиты окружили коляску. Кучер остановил лошадей. Флотские офицеры продолжали сидеть, не понимая, что произошло, и удивляясь обилию генеральских мундиров.

— Что за люди, откуда? — продолжал тот же сиплый голос.

Император Павел подъехал к коляске. Его покрасневшее лицо с вывернутыми ноздрями было отвратительно.

— Почему не выполняете мое повеление, вольнодумцы?!

— Вылезайте, господа, перед вами император! — крикнул кто-то из свиты.

Моряки мигом оказались на мостовой и, вытянувшись, уставили взгляд на императора.

— Не знаете артикула! — хрипел, разбрызгивая слюну, император. — В Сибирь дураков! — Он перенес в детстве серьезную операцию горла, и голос у него был, как говорили некоторые, «гробовой».

— Мы только вчера прибыли из Англии, ваше величество, и нового устава не знаем, — сказал лейтенант Круков, коренастый, с покатыми плечами моряк. Его сильно битое оспой лицо побелело.

— Ваше величество, — сказал, подъехав к императору, генерал фон дер Пален, недавно назначенный петербургским военным губернатором. — Эти флотские офицеры посланы были вашей матушкой императрицей. Вызваны по вашему повелению.

Граф был высок ростом, держался на лошади прямо. Выглядел добродушно, даже весело.

— Наплодила матушка дураков, — уже тише сказал император. — Пусть едут за мной, во дворце разберусь.

Мост проехали шагом. Перебравшись на левый берег Невы, император рванул повод, и породистый конь, привыкший к причудам своего хозяина, вынес его вперед. Справа и слева скакали камер-гусары. Они ехали на таком расстоянии, что головы их лошадей приходились около бедра царской лошади. Сзади остальная свита из генерал-адъютантов и флигель-адъютантов. Позади всех тарахтела коляска морских офицеров.

Не напрасно император Павел отозвал из Англии морских офицеров. Пожар французской революции, так его испугавший, перекинулся через пролив Ла-Манш. Матросы королевского флота, угнетенные жестокими порядками, восстали. В апреле прошлого года начались беспорядки на рейде Спитхеда, а в мае вспыхнуло восстание на линейных кораблях в Норе, получившее название великого мятежа. На мачтах трехпалубных семидесятичетырехпушечных кораблей, стоявших на рейде Спитхеда, вместо английского флага под бурные приветственные крики восставших матросов был поднят красный флаг французской революции.

Мятеж в Норе был подавлен правительством ценой больших усилий. Император Павел боялся, что русские моряки заразятся в Англии свободомыслием.

Проехав по Невскому до Казанского собора, Павел повернул к Екатерининскому каналу и въехал на Царицын луг, к большому деревянному оперному дому. Театр был старый и выглядел неопрятно. Объехав три раза вокруг театра, Павел остановился перед главным его входом и крикнул:

— Граф фон дер Пален!

Военный губернатор Петербурга подъехал к императору.

— Чтоб его, сударь, не было! — распорядился Павел, указывая плеткой на театр. — Эта куча хлама намозолила мне глаза. — Пришпорив коня, он поскакал дальше.

О новом театре говорили давно. Обветшалый оперный дом не украшал город. Но император любил внезапностью приказов производить впечатление на своих подданных.

Моряки обратили внимание, что прохожие и проезжие избегали встречи с императором. Улицы были пустынны. Как только люди замечали кавалькаду, тотчас сворачивали на другую сторону. Делали это и штатские, а особенно офицеры.

В переулке всадники услышали резкие удары колокола, раздавшиеся из-за забора, не похожие на церковные.

— Что за звон? — закричал император.

— Звонят к обеду у графини Строгановой, ваше величество, — доложил военный губернатор.

— Дура старая, почему обедает в три часа? — разгневался император. — Приказать, чтоб обедала в час!

Один из адъютантов поскакал с приказом к графине Строгановой, а остальные, во главе с императором, двинулись во дворец.

По пути император спросил у незнакомого армейского майора, оказавшего ему все полагавшиеся почести:

— Господин майор, сколько у вас за обедом подают кушаньев?

— Три, ваше величество!

— А позвольте узнать, господин майор, какие?

— Сегодня — щи, каша да сладкий пирог.

Император повеселел. По его приказу майорскому чину полагался обед из трех блюд.

— Молодец, господин майор, бравый офицер, славный офицер! Считайте себя подполковником.

Адъютанты записали имя, отчество, фамилию очумевшего от радости майора.

У дворцового крыльца император спешился и тут же скрылся за дверью.

— А вы, государи, извольте ехать в Преображенский полк, на ротный двор, и ждите повелений, — сказал военный губернатор фон дер Пален. — Молите бога о благополучном окончании сего прискорбного дела. А теперь познакомимся. — Он вынул записную книжку. — Кто вы? — спросил он у ближайшего к нему офицера.

— Лейтенант флота российского Павел Скавронин, — выступил вперед костлявый и высокий офицер. Он был коротко острижен. Небольшие усики и бакенбарды украшали его лицо.

— А вы?

— Лейтенант Федор Карцов, — выпучив голубые глаза, отрапортовал маленький и полный моряк с густыми рыжими волосами.

— А вы?

— Лейтенант Иван Круков.

— Очень хорошо, господа. Надеюсь, скоро встретимся. — И губернатор поспешил вслед за государем.

Офицеры отпустили коляску, благо до казармы Преображенского полка было недалеко.

— Попали, словно кур в ощип, — тонко пропел Федор Карцов.

— Вот он какой, его величество Павел Первый!

— Вам-то ничего, господа, вы холостяки, — грустно сказал Круков. — А ведь я к жене ехал… Три года не виделись. Она москвичка, моя Леночка.

В Преображенском полку моряки оказались как бы под домашним арестом. Из помещений их никуда не выпускали, но и в карцер не посадили. От офицеров-преображенцев они узнали о многих прискорбных изменениях в столице. После смерти Екатерины гатчинцы устремились в гвардию, их называли опричниками. Многие возмущались непонятным пристрастием императора к Мальтийскому ордену.

В большой ротной комнате Преображенского полка моряки прочитали вывешенные на стене правила, составленные лично императором. В правилах было сказано, что при встрече с государем на улицах даже дамы должны выходить из экипажей, несмотря на дождь и грязь, и делать глубокий реверанс, статским сбрасывать шинели и по-военному отдавать честь. На улицах не дозволялось произносить слово «курносый» и называть животных «Машкой».

Проходя мимо Зимнего дворца, все горожане должны снимать шапку, несмотря ни на какую погоду, и идти с непокрытой головой, отдавая почесть каменному зданию.

С удивлением смотрели моряки на новую флотскую форму. Вместо белых петровских мундиров моряки надевали темно-зеленые, с белым стоячим воротником, скроенные на прусско-голштинский манер.

Военные шпагу носили не на боку, как раньше, а сзади. Голову украшала низенькая шляпа, а ноги обуты в ботфорты.

Еще больше удивила процедура причесывания на новый манер. Прибывшего из деревни отставного полковника, призванного императором во дворец, на глазах моряков тут же, во дворе, принялись оболванивать. Остригли спереди, и один из мастеров принялся натирать меловым порошком подстриженные волосы. Потом обернули рогожным кулем, чтобы не выпачкать одежду, и мастер, набрав в рот хлебного квасу, начал опрыскивать ему голову, а после обильно посыпать мукой.

Сделав прическу, полковнику приказали сидеть и ждать, пока на голове образуется клеевая корка. Сзади к волосам привязали железный восьмивершковый прут, чтобы сделать косу согласно артикулу. Букли приставили из войлока, прикрепив их на проволоке, огибавшей череп и державшей войлочные украшения на высоте половины уха.

Через три часа клеевая корка на голове затвердела, и полковнику разъяснили, что теперь он может стоять несколько часов под дождем либо снегом без всякого ущерба для новой прически.

Только через пять дней в Преображенский полк прибыл один из флигель-адъютантов, находившийся в императорской свите в тот памятный день.

— Немедленно во дворец, господа офицеры, — скомандовал он морякам, — император приказал.

Несмотря на то, что дворец был совсем рядом, офицеров повезли в коляске командира полка.

Дворец был похож на казарму. На плацу маршировали солдаты. Беспрестанно входили и выходили офицеры с повелениями и приказами. Отовсюду раздавался назойливый топот сапог и позванивание шпор.

Адмирал Кушелев встретил моряков у подъезда и объявил, что император хочет их видеть немедленно. Он отвел их во внутренние покои дворца и велел ждать в большой продолговатой комнате среди военных всякого звания, одетых в странные, невиданные мундиры.

— Я вам окажу поддержку, — шепнул адмирал недоумевающим офицерам.

Наконец раскрылись высокие резные двери. В приемную вошел император, в мундире и с тростью в руках, и, твердо вышагивая, направился к морякам.

— Вы не хотите мне служить?.. Вы желаете служить аглицкому королю? Вы якобинцы! Я разрушу ваши идеи… Уволить в отставку… В Сибирь!

Павел Петрович был явно не в себе и даже замахнулся берлинкой на лейтенантов.

— Мы русские, ваше величество, — твердо ответил лейтенант Круков, — и, кроме русского мундира, другой мундир не наденем!

Адмирал Кушелев приблизился к императору и стал ему что-то тихо говорить. Император будто немного успокоился.

— Уволить в отставку без мундира и орденов, — отрывисто приказал он, — отправить на Аляску. Говорят, там и ворону ваших костей не сыскать.

Адъютанты вывели перепуганных моряков из приемной. У окна в одном из коридоров они рассказали о причине столь сильного гнева императора.

Оказывается, вернувшийся вместе с ними из Англии лейтенант Акимов, поэт и вообще человек восторженный, поразился происшедшими в России переменами. Ему казалось, что все перевернуто вверх дном.

Он обратил внимание на Исаакиевский собор, который достраивали кирпичом, тогда как нижняя его часть, сделанная в царствование императрицы Екатерины, была мраморной. И поэт, под впечатлением всего увиденного, написал четверостишие:

Се памятник двух царствОбоим столь приличный.На мраморном низуВоздвигнут верх кирпичный.

Ночью лейтенант Акимов отправился к собору и прикрепил бумагу со стихами к одной из его стен.

Павел Петрович был страшно разгневан и приказал строго наказать поэта. Акимов исчез из Петербурга, и только в царствование Александра, когда все ссыльные были возвращены, родные узнали о его участи.

Через час полицейские тройки лихо покатили в Сибирь разжалованных моряков. Им предстоял долгий путь. Император Павел по совету адмирала Кушелева приказал отправить «провинившихся» в Русскую Америку.

На углу Садовой и Невского тройки едва не сшибли переходившего улицу статского советника Николая Петровича Резанова. Под ноги ему упал конверт.

«Прошу переслать письмо в Москву, — прочитал на конверте Резанов. — Улица Ильинка, собственный дом купца Толстоухина, госпоже Елене Петровне Круковой».

Николай Петрович сразу все понял. Стремительный характер императора и его чрезмерная придирчивость и строгость приводили к тому, что за ничтожные недосмотры и ошибки офицеры отсылались в другие полки, а то и в Сибирь прямо из дворца. У гвардейских офицеров вошло в обычай класть за пазуху несколько сот рублей, чтобы не остаться без денег в случае внезапной ссылки.

Николай Петрович был опытным государственным деятелем, он начал службу при Екатерине и недавно был определен обер-прокурором в Первый департамент Сената.

Краткая история его такова: бывший офицер лейб-гвардии Измайловского полка Резанов честолюбив и беден. Призвания к военной службе не чувствовал. Его не прельщала разгульная жизнь гвардейских офицеров. Знакомство с поэтом Державиным склонило к литературе, он полюбил поэзию. Державин приблизил его к себе и познакомил с некоторыми русскими сочинителями, в том числе с Иваном Дмитриевым.

Заручившись поддержкой Державина, Николай Петрович решил попробовать свои силы на штатской службе и вышел в отставку в чине капитана. Он стал быстро продвигаться по служебной лестнице, и через несколько лет Державин, будучи статс-секретарем для доклада государыне по сенатским делам, взял Резанова к себе на должность правителя канцелярии. После ухода Державина в Сенат Николай Петрович некоторое время был докладчиком у императрицы Екатерины.

Когда знаменитый мореплаватель Григорий Шелихов приехал в Петербург хлопотать о своих американских делах, Резанов по просьбе своего отца провел ходатайство Шелихова через Сенат и доложил императрице в благоприятном для Шелихова свете. Так началось знакомство Шелихова и Резанова.

По повелению императрицы в Иркутск должен был выехать нарочный от двора и привезти о делах Шелихова обстоятельное донесение в Петербург.

Личным посланцем Екатерины оказался Резанов.

Злые языки утверждали, будто последний фаворит императрицы Екатерины, Платон Зубов, приревновал приглянувшегося императрице умного, красивого Резанова и поспешил отправить его подальше от столицы.

По приезде в Иркутск Резанов был обласкан Шелиховым. Купец посвятил Николая Петровича во все свои планы. А скромность и красота его старшей дочери крепко привязали тридцатилетнего чиновника к дому Шелиховых. Вскоре Анна стала его женой.

В первый же год супружества, в 1795 году, совсем неожиданно Григорий Иванович умер, и тогда Резанов, кроме семейных обязанностей, взял на себя и исполнение заветов своего тестя.

Но сейчас мысли Резанова были далеки от Русской Америки. Последние дни Петербург был взбудоражен падением фрейлины Нелидовой, дамы сердца императора Павла. Это был настоящий дворцовый переворот, повлекший за собой удаление от двора многих лиц, державшихся благодаря ее влиянию на императора. Поговаривали, что опала Нелидовой была связана с доносом царедворца Кутайсова, от которого Павел узнал, что фрейлина получила в прошлом году от английского посла Витворта триста тысяч рублей за одобрение торгового договора… Иные утверждали, что взятка пустое дело, а виной всему Анна Петровна Лопухина, новое увлечение Павла Петровича, назначенная недавно камер-фрейлиной. Ее отец, Петр Васильевич Лопухин, неожиданно для всех получил должность генерал-прокурора Сената. Должность весьма высокая. Обладавший властью генерал-прокурора был правой рукой императора.

Опальная фрейлина Елена Нелидова поняла, что не сможет бороться с более молодой соперницей, и предпочла удалиться.

Царедворцы принялись топить приближенных Нелидовой, выслуживаться тайными доносами, возбуждая недоверчивость государя.

Разобраться в создавшейся обстановке было не просто, и Николай Петрович решил выждать.

После встречи с полицейскими тройками он шел не торопясь, обдумывая — в который раз — все обстоятельства дворцовых событий. Вернувшись домой, Резанов распорядился отправить подброшенное письмо с первой почтой, отходившей в Москву по понедельникам и четвергам, и уселся за обеденный стол.

Неожиданно в передней появился полицейский офицер, посланный графом фон дер Паленом.

— Генерал-губернатор вас ждет завтра ровно в десять, ваше превосходительство, — сказал полицейский.

Резанов почти не знал нового генерал-губернатора. Год назад этот умный и решительный человек был несправедливо отстранен от своей должности и оскорблен императором. В своем новом капризе Павел приблизил генерала и назначил его губернатором Петербурга.

На следующий день Резанов в десять часов вошел в кабинет военного губернатора.

Его приветливо встретил высокий генерал с проседью на висках. Он показался Резанову добродушным и воспитанным человеком.

— Удивляетесь, почему затруднил вас вызовом?

— Да, решительно не могу догадаться.

— Я хотел поговорить с вами о порядках прохождения дел в Первом департаменте. Император поручил мне выяснить некоторые обстоятельства. Вы — обер-прокурор. Я не ошибся? Конечно, наш разговор будет носить конфиденциальный характер. — Генерал во время разговора не выпускал изо рта дымящуюся трубку.

Резанов молча наклонил голову.

Разговор закончился быстро, в какие-нибудь полчаса. Николай Петрович дал обстоятельный ответ на все вопросы генерала и обмолвился, что хочет пойти в отставку.

— Вы произвели на меня весьма хорошее впечатление, ваше превосходительство, — сказал фон дер Пален. — Пока я генерал-губернатор, в отставке вам не бывать. Умные люди нужны государству, тем более в такое время. Может быть, у вас есть затруднения? Буду счастлив вам помочь.

Резанов подумал и откровенно рассказал о делах купеческих компаний в Русской Америке, о значении, которое может иметь Америка для Русского государства.

— Гм… Все, что я услышал, ваше вревосходительство, интересно и важно для России. Я буду вам помогать. На кого из вельмож вы можете рассчитывать в настоящее время? Говорите откровенно, не стесняйтесь.

— Граф Николай Петрович Румянцев, президент коммерц-коллегии, сенатор, главный директор государетвенного заемного банка.

— Знаю, знаю. Прекрасный, умный человек. Ну, а еще?

— Адмирал Мордвинов… Тайный советник Державин. И все, пожалуй.

— Что ж, на первый случай довольно. Считайте и меня в вашем активе.

— Очень благодарен, ваше превосходительство. — Резанов встал и крепко пожал руку генералу. — Ваша помощь бесценна. Предстоит борьба с конкурентами, которые считают, что в Америке все нужно оставить в первозданном виде. Они, наверное, предпримут шаги во дворце.

— Попробую спасти вас от конкурентов, ваше превосходительство, — улыбнулся фон дер Пален. — Однако сейчас меня беспокоит другое. Россия находится на рубеже больших событий. По-видимому, краткая мирная передышка окончилась.

— Неужели война, ваше превосходительство?!

— Будем называть друг друга по имени-отчеству, милейший Николай Петрович, вы согласны? Да, война, причем война непонятная, вовсе России не нужная. Можно быть с вами откровенным?

— Буду рад, Петр Алексеевич.

— Император Павел Петрович считает, что он должен восстановить опрокинутые французской революцией троны и престолы. Мы вошли в европейскую коалицию, направленную против республиканской Франции, совершенно бескорыстно, чтобы покарать державу, в которой, как сказал император, развратные правила и буйственное воспаление рассудка попрали закон божий и повиновение установленным властям…

Фон Пален приостановился и посмотрел на Резанова.

— Я вас внимательно слушаю, Петр Алексеевич.

— Пожалуйста, стакан лафита, Николай Петрович. — Губернатор подвинул Резанову бутылку вина и бокал. — Австрия и Англия приложили все силы, чтобы втянуть Россию в войну против французского «богомерзкого» правления и выманить наши войска за границу. О-о, они умеют загребать жар чужими руками… Что же касается защиты монархических престолов, война с идеями?! Да стоит ли проливать за это русскую кровь? Конечно, успехи французских войск в Европе способствуют быстрому распространению революционных идей, но я считаю, что России это почти не коснулось и воевать нам не пристало.

— Я с вами согласен, Петр Алексеевич, — поддакнул Резанов.

— Но это еще не все. Недавно нам стало известно, что французская эскадра, направляясь к берегам Египта, захватила остров Мальту вместе с хорошо укрепленной крепостью Ла-Валлеттой. В Египте французы высадили корпус под командованием генерала Бонапарта. Египет принадлежит туркам, а остров Мальта Мальтийскому ордену святого Иоанна Иерусалимского.

— Не вижу ущерба России. Наоборот, нанесен удар Оттоманской империи, нашему исконному врагу.

— Ущерба России нет… Но предсказываю вам, — фон дер Пален поднял палец, — остров Мальта окажет зловещее влияние на русскую политику!

— Но почему?!

— Вы забыли одно обстоятельство. Сочувствие цесаревича Павла рыцарским традициям Мальтийского ордена воскресло со страшной силой в самодержавном императоре. Недавно его величество принял титул покровителя ордена. Многие считали, что это невинная забава, нечто вроде потешного гатчинского войска, и все закончится раздачей мальтийских крестов. Однако новая императорская забава не пройдет для России бесследно. В самое ближайшее время вы сможете убедиться в правоте моих слов.

— Не дай бог, если ваши слова оправдаются. — Резанов допил свой бокал, собеседники немного помолчали. — Я услышал вчера новость и не знаю, Петр Алексеевич, верить ли?

— Что за новость, Николай Петрович?

— Мне сказали, что тело покойного князя Потемкина вынуто из гроба и выброшено…

— А… Вот в чем дело! Доля правды здесь есть. Однако говорю конфиденциально, Николай Петрович: императору стало известно, что тело покойного князя доныне еще не предано земле, а содержится в склепе под церковью и от людей бывает посещаемо… Находя сие непристойным, государь высочайше соизволил, дабы тело без дальнейшей огласки в том же склепе было погребено в особо сделанной яме, а сам склеп засыпан землей и сглажен так, как бы его никогда и не бывало.

— Но для чего это сделано? — вырвалось у Резанова.

— Не могу знать… Вчера я получил новое повеление императора. Памятник, сооруженный Екатериною в Херсоне князю Потемкину, он приказал разрушить. В указе разъяснялось, что подданный, управление которого было столь порочным, не мог заслужить подобной чести.

— Боже мой! Такова благодарность России своему герою…

— Нет, не России, только лишь императора. — Граф Пален посмотрел на своего гостя и вздохнул. — Не кажется ли вам, дорогой Николай Петрович, что императорскую власть для пользы России следует укоротить? Расширить права Сената, сделать из него что-нибудь вроде английского парламента?

— Вы говорите о конституции, Петр Алексеевич? Если так, то могу заверить, что конституция при императоре Павле вещь совершенно несбыточная.

— Конечно, добровольно он не согласится, — добродушно сказал граф Пален. — Но ведь можно заставить…

— Не вижу никакой возможности к свершению сего дела, Петр Алексеевич. — Резанов очень удивился речам генерал-губернатора. И даже растерялся, хотя виду не подал.

— Стакан лафиту, дорогой Николай Петрович, прошу… — Губернатор налил Резанову еще красного вина. — Вы правы, конечно, дело весьма трудное… — Он встал и несколько раз прошелся по кабинету, заложив правую руку за борт мундира.

Разговор перешел на другую тему.

— Великий князь Константин Павлович, — сказал, приостановившись, губернатор, — опять подшутил над своей августейшей супругой. Он назначил в ее спальню взвод гвардейских барабанщиков. По его сигналу барабанщики стали бить утреннюю зорю. Великая княгиня, слабая и больная, спросонок так испугалась, что чуть было тут же, на месте, не умерла.

— Невероятно!

Прощаясь с Резановым, губернатор проводил его до передней.

— Обращайтесь ко мне тотчас же, как будет надобность, — сказал он, — и верьте, что обрели нового друга.

Когда великий магистр Мальтийского ордена Гомпеш сдал французам без всякого сопротивления остров Мальту, а сам удалился в Триест, гнев покровителя ордена императора Павла был безмерен. Он обнародовал грозный манифест. Петербургское собрание мальтийских кавалеров протестовало против сдачи Мальты, объявило Гомпеша лишенным достоинства великого магистра и предоставило судьбу ордена на волю императора Павла.

Император назначил две тысячи гренадеров под начальством генерал-майора князя Волконского в гарнизон Мальтийской крепости. Отряд спешно выехал, чтобы погрузиться на корабли эскадры адмирала Ушакова, готовящегося выйти в Средиземное море.

Недавно эскадра вице-адмирала Ушакова прибыла в Константинополь. Адмирал был радушно встречен жителями столицы. Турецкое правительство оказало ему неограниченное доверие. Султан в знак особого благоволения подарил Ушакову золотую табакерку и для раздачи нижним чинам две тысячи червонцев. Снабжение всем необходимым, а главное, продовольствием турецкие власти приняли на себя.

Турки узнали о совместном походе с удивлением. Оттоманская империя на протяжении веков была заклятым врагом России. И вот теперь русский флот выступил в ее защиту.

На эскадру вице-адмирала Ушакова, состоявшую из шести кораблей, семи фрегатов и трех бригов, кроме двух тысяч гренадеров, предназначенных для гарнизона крепости, погрузилась еще одна тысяча семьсот человек сухопутного войска для десанта.

В Дарданеллах под его командование вошла турецкая эскадра из четырех кораблей, шести фрегатов и гребной отряд из десяти канонерских лодок.

На Средиземном море обстановка была сложная. Французский флот, доставивший Наполеона с армией в Египет, совсем недавно был разбит английским адмиралом Нельсоном при Абукире.

Король сардинский, итальянские владения которого были захвачены французами, находился на острове Сардиния. Король неаполитанский жил в городе Палермо, охраняемый английскими военными кораблями. На острове Мальта французский гарнизон держался в крепости Ла-Валлетта, блокируемой англо-португальским флотом.

Англичане накрепко заперли испанский флот, скрывавшийся в Кадиксе. Французский флот, окруженный морскими силами англичан, находился в Бресте.

Вице-адмирал Ушаков получил от императора приказ освободить от французов Ионические острова, изгнать французов при содействии англичан из Южной Италии и восстановить там королевскую власть.