"Ключи от заколдованного замка" - читать интересную книгу автора (Бадигин Константин Сергеевич)

Глава третья. «САМОДЕРЖАВСТВО ЕСТЬ НАИПРОТИВНЕЙШЕЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОМУ ЕСТЕСТВУ СОСТОЯНИЕ»

Император Павел долго не мог решиться на письмо фельдмаршалу Суворову. Он вспоминал прошлый приезд старого солдата, его чудачества перед строем на Дворцовой площади. Суворов подсмеивался над окружающими, отворачивался от проходивших взводов. Осмеивал новые правила службы, обмундирование, снаряжение в присутствии государя. Садясь в карету, он долго не мог пролезть в дверцу, ему якобы мешала прицепленная сзади сабля. Один раз он с серьезным видом усаживался в карету четверть часа. А его дерзкие забавы со шляпой?..

Но больше всего император был разгневан поговоркой старого фельдмаршала, передававшейся из уст в уста: «Пудра не порох, букли не пушки, коса не тесак, а я не пруссак, а природный русак».

«Я лучше прусского великого короля, — говорил Суворов, — я милостию божьей баталий не проигрывал. Русские прусских всегда бивали. Что ж тут перенять? Это-де невозможно. А прежде того я буду в сырой земле».

Примечательно, что и для Пруссии стали анахронизмом сохранявшиеся в Гатчине и ставшие теперь всероссийскими фридриховские армейские порядки. Приезжавшие из Берлина офицеры удивлялись, глядя на плац-парады и упражнения императорских гвардейцев.

Но слава Суворова была слишком велика, и императору, несмотря на все его самодурство, не по силам было расправиться со стариком.

Желание насолить французам в конце концов пересилило, и Павел Петрович, отбросив сомнения, сел за письменный столик из грушевого дерева, стоявший возле постели в спальне.

«Сейчас получил я, граф Александр Васильевич, известие о настоятельном желании венского двора, чтобы вы предводительствовали армиями его в Италии, куда и мои корпусы Розенберга и Германа идут. Итак, посему и при теперешних обстоятельствах долгом почитаю не от своего только лица, но от лица и других предложить вам взять дело и команду на себя и прибыть сюда для отъезда в Вену».

Получив приказ Павла, Суворов не промедлил и часу и удивил императора быстротой своего приезда.

На всех станциях Суворова приветствовали офицеры.

Государь лично осмотрел для него Шепелевский дворец, откуда были вынесены часы и зеркала. Тюфяки заменены свежим сеном и соломой.

На следующий день по приезде Суворова, когда стали готовиться к разводу, государь спросил у Андрея Ивановича Горчакова:

— А где дядюшка твой остановился? Позови его к разводу.

Горчаков нашел Суворова с трудом. На приказ императора тот ответил:

— Ты, Андрей, ничего не понимаешь. В чем я поеду?

— Александр Васильевич, император карету за вами прислал.

— Поезжай к государю, — сказал тогда Суворов, — и доложи ему, что я не знаю, в чем мне ехать.

Недоумение Александра Васильевича можно было понять. Он был отчислен из армии без права носить мундир.

Князь Горчаков передал слова Суворова императору.

— Он прав… А этот дурак, — Павел показал на Обольянинова, — мне не напомнил. Прикажи тотчас же изготовить указ: отставной от службы фельдмаршал Суворов-Рымникский вновь принимается со всей выслугой.

На приеме Павел возложил на Суворова мальтийский крест, а полководец, в знак благодарности падая перед императором на колени, закричал:

— Ох, как здесь склизко! Господи, спаси царя!

Павел ответил:

— Иди спасай царей!

Придворные бросились поднимать старика, но тот быстро вскочил, перевернулся на одной ноге и сказал с довольным видом:

— Эх, взяли! — Встал сам.

На другой день государь показывал Суворову на вахт-параде учение батальона Преображенского полка. Восхищаясь прекрасной выучкой гвардейцев, он захотел узнать мнение великого полководца.

— Как вы, Александр Васильевич, находите наше учение?

— Помилуй бог! Хорошо, прекрасно, ваше величество, да тихо вперед подаются.

Тогда царь вдруг сказал:

— Ну, Александр Васильевич, командуйте по-вашему. — И, обратясь к фронту, прибавил: — Слушать команду фельдмаршала!

Суворов тут же побежал вдоль фронта и, увидев своих старых солдат, закричал:

— А есть еще мои товарищи здесь? — И затем скомандовал: — Ружье наперевес, за мной, в штыки, ура!

И побежал вперед.

Все, как один, крикнули «ура» и пустились к Адмиралтейству, в то время окруженному рвами. Через десять минут гренадеры перевалили через рвы, опрокинули все палисады, взобрались на бастионы и подняли туда Суворова. Держа в одной руке развевающееся знамя, при громких криках «ура» Суворов, поздравляя государя с победой, снял левой рукой шляпу.

Павел стоял безмолвный. Он был разгневан, но снова сдержал себя.

Новый «аракчеевский» устав вносил строгую и безусловную точность. Всему были положены определенные рамки, переступать которые не осмеливались даже генерал-фельдмаршалы. И вот Суворов на глазах у всех нарушил строгие правила. На этот раз император вынужден был не заметить его «чудачество». А ведь, собственно говоря, за неподчинение новому уставу Суворов и сидел в опале в своем селе Кончанском.

Сразу после парада Суворов выехал из Петербурга в Вену.

На следующий день дождь, поливавший всю неделю улицы и площади Петербурга, вдруг перестал, тучи разошлись, показалось солнце. Павел Петрович проснулся в хорошем настроении. Плац-парад начался ровно в одиннадцать часов и шел без всяких неполадок. Император улыбался во время парада, что бывало с ним крайне редко. Вспомнился вчерашний вечер у Анны Петровны Лопухиной. Как она мила и обаятельна! Он сравнивал грациозную, черноволосую Лопухину с отяжелевшей и постной императрицей… «Пожалуй, разрешу танцевать вальс во дворце. Аннушка так просит об этом!»

После обеда император был обрадован вестями. От вице-адмирала Ушакова прибыл гонец. Осада крепости Корфу окончилась полной победой. Крепость капитулировала. Несмотря на сильное сопротивление французского гарнизона, насчитывающего более трех тысяч человек, он не выдержал яростных атак русских моряков. Многие нижние чины и офицеры пали смертью храбрых. Много матросов погибло от болезней и плохого питания.

Суворов, узнав о победах вице-адмирала Ушакова, высоко оценил подвиги русских моряков. Он воскликнул:

— Великий Петр наш жив! Что он по разбитии в 1714 году шведского флота при Аландских островах произнес, а именно: «Природа произвела Россию только одну — она соперниц не имеет», — то и теперь мы видим. Ура русскому флоту! Я теперь говорю самому себе: «Зачем же не был я при Корфу хотя мичманом?»

В те дни он принял в Вероне командование над русскими и австрийскими войсками.

При движении наших кораблей вдоль итальянских берегов приверженцы неаполитанского короля, ободренные успехами Суворова в Северной Италии, восставали, уничтожали республиканское правление, восстанавливали власть короля и присоединялись к русским войскам. Воля императора Павла выполнялась неукоснительно. Хотя мало кто понимал, во имя чего идет война.

9 июня взят Неаполь. После взятия города русскими на неаполитанском рейде появился английский адмирал Нельсонnote 7 и с ним неаполитанский король, прибывший из Сицилии. В Неаполе адмирал Нельсон прославился жестокой расправой над республиканцами.

По просьбе Англии русская эскадра адмирала Карцева, прибывшая с Балтики, и отряд вице-адмирала Пустошкина оставлены для крейсерства в Средиземном море. Русские моряки должны были нападать на французские корабли, если они отважатся покинуть Египет.

Во многих сражениях против французского флота участвовал лейтенант Макар Иванович Ратманов. За храбрость он был награжден орденом Анны 2-й степени. В 1788 году шестнадцатилетним юношей Ратманов закончил Морской корпус мичманом. Иван Крузенштерн и Юрий Лисянский, с которыми читателю предстоит встретиться, были его однокашниками.

В Италии Суворов одерживал победу за победой. Он разбил генерала Моро на реке Адде и занял город Милан. 7 июля Суворов разбил генерала Макдональда и 4 августа — генерала Шуберта при Нови. Вся Северная Италия была очищена от французов.

В конце августа Суворов получил приказание начать поход в Швейцарию. Освобожденная Италия передавалась в руки австрийцев. Предписание из Вены, утвержденное императором Павлом, предусматривало поход суворовских войск через Альпы в Швейцарию, на соединение с войсками генерала Римского-Корсакова.

Суворов считал разработанный австрийским штабом план предательством.

Без всякой подготовки начался беспримерный поход армии Суворова через Альпы. Надо было спешить на выручку генералу Римскому-Корсакову, покинутому австрийскими войсками. В непрерывных боях с французами среди скал и ущелий русская армия двигалась вперед. Многие солдаты погибали от вражеских пуль, а иные замерзали на вершинах гор.

24 сентября после трехкратного штурма русские взяли неприступный заслон французов у Сен-Готарда, а вскоре произошел знаменитый бой у Чертова моста. Вся местность была покрыта трупами русских солдат, но Чертов мост был взят.

Именитый курский купец Иван Ларионович Голиков долго сидел в приемной князя Лопухина. Ставленник канцлера Безбородки и отец государевой любовницы Петр Васильевич Лопухин был далеко не глупым человеком, обладал проницательностью и умел разбираться в людях. Но он не совестился искажать истину, когда это было выгодно. Большой поклонник прекрасного пола, он нередко нуждался в деньгах и умел изобретать остроумные способы их приобретения. Происходил Лопухин из древнего, обедневшего дворянского рода.

В приемной, кроме Голикова, дожидались еще несколько человек, на вид все чиновные и важные господа.

Голиков благообразен. Худое лицо с густыми нависшими бровями, жидкая седая бородка и длинные, по плечи, белые волосы делали его похожим на святого с древней иконы. И хотя он был высок ростом и сухоребр, и недавно исполнилось ему семьдесят пять, и ходил он с палкой, годы не согнули его. Только вот глаза подводили. Они были вспухшие и не переставая слезились.

Несмотря на преклонный возраст, купец продолжал умножать свои капиталы и не очень разбирался в средствах, когда дело касалось выгоды. Конечно, с годами он стал осторожнее. Ссылка в Иркутск за злоупотребление по винному откупу его кое-чему научила. Со смертью Григория Шелихова он помышлял вовсе отстранить вдову Наталью Алексеевну от прибылей с американских промыслов.

Наконец пришел черед Голикова. Лакей торжественно пригласил его в кабинет.

Иван Ларионович от долгого ожидания упал духом и не знал, как начать разговор. Кабинет князя давил на него своей роскошью, да и сам князь, кавалер многих орденов, с голубой лентой через плечо, выглядел весьма представительно и неприступно.

— Кто таков? — спросил Петр Васильевич, взглянув на сибирскую поддевку и лаковые сапожки гармошкой.

— Именитый курский купец Голиков, ваша светлость.

— Голиков! — Князь стал вспоминать: — Голиков… постой, постой, да ведь ты много томов написал, «Деяния Петра Великого» называются, бумагомаратель…

— Это не я написал, ваша светлость.

— Но ведь и тот Голиков — именитый курский купец.

— Так точно, ваша светлость. Иван Иванович Голиков.

— Значит, родственники?

— Родственники, ваша светлость.

Петр Васильевич несколько раз прошелся по комнате. Он думал о подарке для своей приятельницы. Сегодня она празднует свои именины. Князь был невысокого роста, с крупным носом, редкими седыми волосами, розовым, как у младенца, лицом.

— Ну, садись, — сказал князь, перестав ходить и усевшись в мягкое кресло. — Говори, с чем пришел?

— На купеческую вдову Шелихову с жалобой, ваша светлость.

— Постой, постой, недавно госпожа Шелихова всемилостивейше пожалована в дворянское Российской империи достоинство, с правом продолжать торговлю на первоначальных основах. Так я говорю?

— Так, ваша светлость. — Голиков вынул платок и утер набежавшие слезы.

— Запомни, она теперь госпожа Наталья Шелихова. И чего же ты хочешь?

— Теперешняя объединенная компания только одна ширма для купцов Шелиховых. Они хотят владеть всеми меховыми промыслами в Америке, а другим купцам ходу не давать.

— Зачем же так? — Князь Лопухин переложил бумаги у себя на столе. — Вот ваше сочинение: «Во имя всевышнего бога лета тысяча семьсот девяносто осьмого, августа в третий день, американской и иркутской коммерческой компании компаньоны, приняв в предмет государственную пользу, старанием именитых граждан Рыльского, Шелихова и курского Голикова…» Твое здесь имя проставлено?

— Мое, ваша светлость.

Лопухин перелистал несколько страниц, мелко исписанных.

— Тут еще пункт в параграфе третьем: «Поелику соединение компаний наших последовало от единодушного общего согласия и в намерении о том, чтобы общими силами российскую коммерцию в Северном, Северо-Восточном и Тихом морях умножить, усовершенствовать и учинить навсегда прочную, то быть по силе договоров и постановлений наших обоим нашим компаниям на вечные времена соединенными под названием Соединенной американской компании». Видишь как — на вечные времена! А ты хочешь, и года не прождав, растоптать?! — Князь грозно посмотрел на Голикова.

— Ваша светлость, так я для пользы отечеству стараюсь. Не справиться простым купцам со всеми делами. Мы губернатора коронного хотим на тот великий край. Пусть там царская власть, как и во всей России.

— А как промышлять зверя будете?

— Как раньше промышляли, когда компании не было, так и будем промышлять, ваша светлость… Всяк купец себе хозяин.

Лопухин мельком просмотрел весь соединительный акт.

— Ничего не понимаю. Здесь все написано вразумительно, и я не вижу причины…

— Ваша светлость, мы, купцы Голиковы, приглашаем вас стать нашим пайщиком. От дохода промысла вы будете получать десять суховых паев.

Неожиданное предложение удивило князя. Он долго молчал.

Голиков не раз вынимал платок и вытирал глаза. Слезы одолели его.

— Что значит сухой пай?

— Полный пай, ваша светлость.

— Сколько же мне придется на десять паев?

— Двадцать тысяч в год, ваша светлость.

— Двадцать тысяч! Неужели так много?

— В этом году, ваша светлость, мы продали десять тысяч морских бобров по сто рублей шкурка да сто тысяч котиков по пять рублей, хвостов бобровых по восемь рублей. И за другие меха получено немало. Выручили на меховой торговле в Кяхте около двух миллионов.

Петр Васильевич теперь удивился по-настоящему.

— И другие так промышляют?

— Некоторые так, другие меньше.

Купец Голиков внимательно посмотрел на князя и несколько приободрился.

А Петр Васильевич читал письмо Натальи Шелиховой. Она писала: «Каждое промысловое судно принадлежит особенному хозяину, который и не думал щадить ни алеутов, ни зверей, приносящих ему богатство. Они не думают о будущем. Мой покойный супруг Григорий Шелихов предвидел истребление зверей и предложил всех купцов соединить в одно общество, чтобы управлять им по предложенному плану». «Что мне какие-то алеуты или звери? Больше их будет на свете или меньше… — подумал Петр Васильевич. — Двадцать тысяч на земле не валяются».

— У тебя есть проект?

— Так точно, ваша светлость.

Иван Ларионович извлек из кармана поддевки сложенные трубочкой несколько листиков бумаги.

— Примите, ваша светлость.

Князь бросил бумаги на стол.

— Не уезжай из Петербурга. Через месяц наведайся.

Иван Ларионович возликовал и осмелился поцеловать пухлую руку князя, унизанную перстнями.

— Ваша светлость, премного благодарим. По гроб жизни обязаны вашей светлости, — кланялся он. — Не откажите принять на память. — Купец вытащил из кармана перстень с большим алмазом.

— Спасибо, братец, на память возьму, перстень мне нравится.

И подумал: «Три тыщи перстень стоит, порадую сегодня Машеньку».

Выйдя из княжьего дома, Голиков забрался на дрожки и приказал кучеру везти его в трактир. В это же время человек с печальным морщинистым лицом, на углу ожидавший купца, перебежал улицу, неуклюже влез в седло и рысью пустил свою лошадь за купеческими дрожками.

Усевшись за стол в знакомом трактире, Иван Ларионович заказал обильный обед и послал кучера за своим поверенным.

Человек с печальным лицом, закинув поводья своего коня за коновязь, тоже вошел в трактир и занял место поблизости от купца Голикова.

Поверенный Ивана Ларионовича считался в Петербурге солидным правоведом, имел собственную контору у Гостиного двора. Он не заставил себя ждать. Вскоре половой подвел к столу купца небольшого человечка в очках, похожего на чиновника мелкого пошиба.

— Как поживаете, дорогой Иван Ларионович?

— Вашими молитвами, Петр Федорович.

— Есть что-нибудь новенькое?

— Клюнул его светлость.

— Рассказывайте, рассказывайте, мой друг, — заторопил стряпчий.

— Сначала выпьем по махонькой, закусим чем бог послал.

Знакомцы некоторое время молчали. Петр Федорович основательно навалился на еду. Иван Ларионович только делал вид, будто ест. Последнее время он питался исключительно жидкой кашицей и теплым молоком, в котором размешивал яичный желток.

— Значит, клюнул князек! Хе-хе… — Стряпчий дожевал кусок мясного пирога и запил квасом. — Позвольте спросить, какова приманка?

— Двадцать тысяч, — вздохнул купец. — Дай бог, если все по-прежнему станет и я свои промыслы верну — двадцать тысяч мне просто тьфу, плюнуть и растереть.

— Неужто, Иван Ларионович? Двадцать тысяч деньги большие.

— Его светлость за эти деньги мне промыслы вернет. Как ты думаешь, Петр Федорович, сумеет князек кашу сварить?

— Сварит. Ежели самому трудно, дочь попросит. Она-то запросто. Говорят, император по ее слову и в печку полезет. — Петр Федорович подмигнул купцу и выпил еще рюмку крепкой водки.

Человек с печальным лицом старался не пропустить ни одного слова. От усердия он сопел, раскрыв рот и вытянув шею. А услышав, что было нужно, расплатился с половым, вышел из трактира и снова взгромоздился на свою лошадку.

И часа не прошло, как он докладывал обо всем, что видел и слышал, военному губернатору Палену.

Петр Алексеевич слушал и делал пометки в записную книжку в красном сафьяновом переплете, куда вносились дела особой важности. Когда доносчик ушел, граф Пален задумался, задымил трубкой.

Перепрыгнуть через Лопухина, генерал-прокурора Сената, было трудно. Должность у него высокая, и ее даже трудно сравнить с какой-нибудь другой. Разве только с первым министром в европейских странах. «Если Лопухин получил взятку, он будет стоять за купца Голикова. Но я хочу поддержать Николая Петровича Резанова. Значит, Лопухин должен получить сильный удар».

Граф Пален не жалел Лопухина. Уж слишком обласкал его император за скромные достоинства дочери. Пожалован князем Российской империи, дарован титулом светлости, староством Корсуни, портретом государя, бриллиантовыми знаками ордена святого Андрея Первозванного и ордена святого Иоанна Иерусалимского.

И все это не по заслугам, а по единому благоволению. Граф Пален знал, какую роль во всем этом играла Анна Петровна Лопухина, но он знал и то, что император Павел не терпел взяточничества и расправлялся с виновными самым жестоким образом.

Однако докладывать императору о князе Лопухине Петр Алексеевич не хотел. Ему пришла мысль рассказать о взятке графу Кутайсову, бывшему камердинеру и брадобрею императора.

Кутайсов был тщеславен и до удивления неразборчив в средствах. Он никогда не упускал случая открыть императору что-нибудь порочащее высокого сановника, зная, что император всегда оценит такое откровение.

При ближайшей встрече в Зимнем дворце граф Пален отозвал Кутайсова к высокому окну Белой залы. Царский любимец был в немецком кафтане, обильно напудрен, с буклями и косой по артикулу.

— Иван Павлович, послушайте интересную новость.

Кутайсов навострил уши…

— Какая гадость! — вскричал он, выслушав. — Князь ведет лабазные интриги с купцами! Вы уверены в этом, ваше превосходительство?

— Совершенно уверен, Иван Павлович, источник самый надежный. — Генерал-губернатор выпустил несколько клубов дыма из своей неразлучной трубки…

— О-о-о! — В черных, навыкате глазах Кутайсова зажглись огоньки. Он причмокнул толстыми губами. — Я вам очень благодарен, граф, за интересную новость. Если у вас будет необходимость в моих услугах, я всегда готов.

Кутайсов раскланялся и мгновенно исчез в толпе придворных. Постельный советник императора был зол на генерал-прокурора. Обольщенный царскими милостями, Лопухин вознамерился устранить некоторых лиц из царского окружения и заменить их своими ставленниками. И Кутайсова он решил отпихнуть от престола.

Прошло три дня. Генерал-прокурор Лопухин в кабинете Зимнего дворца докладывал императору. Беседа протекала на редкость спокойно. Император без возражения согласился со всеми его предложениями.

— Осталось одно дело, ваше величество. — Петр Васильевич вынул из портфеля бумагу, написанную крупным, очень разборчивым почерком.

— Что это у тебя? — император указал сухим пальцем.

— Небольшое дело, ваше величество. — Лопухин закашлялся. — Проект именитого купца Голикова и других иркутских купцов.

— Чего хотят купцы?

— Повеления вашего величества на коронную власть в Русской Америке. Монополия в промыслах купцам вредна, они хотят губернатора. Ваша матушка императрица Екатерина не терпела монополий… — Вспомнив, что император был всегда не согласен со своей матерью, Лопухин прикусил губу.

— Купец Голиков хочет назначения в Америку моего губернатора? — медленно сказал Павел, не спуская выпученных глаз с князя.

— Так точно, ваше величество.

— Вот ты какой заступник!.. — Павел продолжал пристально смотреть на Лопухина. Стараясь укротить закипавший гнев, он несколько раз повторял про себя: «Он отец Аннушки, он отец Аннушки». Однако не сдержался и хрипло крикнул: — Генерал-прокурор, а сам взятки берешь!

— Ваше величество, ваше величество, — залепетал Лопухин. — Я не виновен. — Он сильно побледнел и, словно защищаясь от удара, втянул голову в плечи.

— Вон! — закричал император. — Взяточник, вон! — Безобразное лицо императора покраснело, исказилось.

Петр Васильевич, проклиная в душе купца Голикова, выбежал из кабинета. Он понимал, что впереди опала. Может быть, это будет завтра, может, через неделю…