"Корсары Ивана Грозного" - читать интересную книгу автора (Бадигин Константин Сергеевич)

Глава седьмая. «ЛУЧШЕ ПИТАТЬСЯ КРОВЬЮ НЕПРИЯТЕЛЯ, НЕЖЕЛИ ПИТАТЬ ЕГО СВОЕЙ…»

У впадения реки Наровы в море стоит русская крепость. Она закрывает устье реки от вражеских кораблей. Крепость ставили по царскому указу из столетней лиственницы лет десять назад дьяк Иван Выродков вместе с дьяконом Петром Петровым. Дьяки поставили ее крепко и надежно. Ни один вражеский корабль не мог проскочить с моря в реку мимо дальнобойных пушек крепости.

Но не только пушки охраняли город Нарву от врагов. Поперек речного стержня уложены три ряда дубовых стволов толщиной в два обхвата. На стволах набиты двухаршинные железные штыри. Каждый ствол в ряду креплен с другими тяжелыми железными цепями.

Однажды вражеский кормщик, пользуясь темнотой, задумал проникнуть в реку. Но, напоровшись на железные штыри, корабль разорвал свое днище и затонул…

Шел 1568 год. В июле, в канун праздника пророка Ильи, погода стояла ведренная. Ветер расчистил морские дали, на небе показалось летнее солнце.

Федор Рыжиков, начальник морской стражи, молодой жилистый мужик, уже час как сидел на северной башне и пристально разглядывал раскинувшееся перед ним взморье. Солнце сквозь теплый суконный кафтан стало пригревать ему спину. Куда ни глянь — всюду желтел песок, покрытый жесткой травой, кустарником и низкорослой сосной, а за леском открывалось зеленоватое море.

Река Нарова медленно катила холодные воды к морю. Еще раз взглянув на морской горизонт, Федор Рыжиков заметил чуть видную темную точку. Точка, все увеличиваясь, превратилась в корабль, приближавшийся к берегу.

Вскоре корабль подошел к крепости на пушечный выстрел, и Федор Рыжиков заметил сломанную переднюю мачту, лежавшую на палубе. С уцелевшей мачты кто-то махал белым полотнищем. Вскоре над бортом корабля взвился легкий дымок, раздался выстрел.

«На помощь призывает», — подумал Федор и послал дозорного к воеводе сказать про корабль.

Худой и низкорослый воевода, боярский сын Тимофей Сбитнев, долго разглядывал подошедший корабль. Воевода был неказист собой. Кафтан казался на нем будто с чужого плеча.

— Ну-ка, Федор, выходи в море на большой лодке, узнай, что у них за беда… Да с осторожкой, пусть ребята оружными идут, — добавил воевода.

Федор Рыжиков мигом спустился с крепостных стен на пристань. Тремя гулкими ударами всполошного колокола он вызвал своих молодцов.

Воевода Тимофей Сбитнев с довольной усмешкой наблюдал за быстроходной лодкой. Оторвавшись от пристани, разгоняемая сильными ударами весел, она птицей вылетела на реку Нарову.

Воевода видел, как на ее мачте забелел парус, развернулся, затрепетал на ветру. Лодка сразу прибавила ход и понеслась к неподвижному кораблю.

Подошедший с моря корабль был небольшой двухмачтовой посудиной, из города Данцига под названием «Двенадцать апостолов».

Федор Рыжиков заметил следы от ржавых ручейков, сбегавших с палубы по крутому борту, и подумал, что на палубе пролили краску. Но, поднявшись на корабль, он понял, что ошибся. Семнадцать мертвых тел со страшными ранами лежали на желтых досках, заливая палубу кровью.

Прислонившись спиной к уцелевшей мачте, сидел раненый с небольшой пищалью в руках. Высокий худой человек, похожий по одежде на кормщика, стоял на кормовой надстройке. Одной рукой он ухватился за ванты, в другой держал белое полотнище.

— Что здесь произошло? — строго спросил начальник морской стражи по-немецки.

— Две недели назад мы, датские мореходы, вышли из города Нарвы в Копенгаген, — ответил высокий. — На нас напали морские разбойники. Из восьми кораблей шесть они захватили со всем грузом и людьми, а два утопили… Меня, Карстена Роде, кормщика и купца, и моих товарищей с потопленного корабля «Три короны» разбойники взяли в плен ради выкупа. Связанных по рукам и ногам они бросили нас в трюм.

Кормщик Карстен Роде медленно сошел с кормы на палубу. Не имея больше опоры в руках, он пошатнулся и чуть было не упал.

Федор Рыжиков вовремя поддержал его.

— Я немного ранен, — словно извиняясь, продолжал кормщик, — но теперь мне все равно, я разорен, и в Копенгагене меня посадят в долговую тюрьму… Так слушайте, что было дальше: ночью мне удалось разорвать веревки на руках, они оказались гнилыми. Я освободился сам и освободил товарищей. Мы напали на злодеев и в кровавой ночной схватке оказались победителями. Но победа обошлась нам слишком дорого. Нас осталось трое. Пятерых немцев, оставшихся в живых, закрыли в трюме… Мы с трудом пришли сюда на этом корабле. Я хочу жаловаться на морских разбойников короля Сигизмунда наместнику русского царя. Мы слышали, у него сильная рука.

— Мы ничего не слышали раньше о морских разбойниках короля Сигизмунда, — сказал Рыжиков. — Я очень сожалею о вашем несчастье.

Начальник морской стражи давно жил в Нарве и немецким языком владел превосходно.

— Господин Карстен Роде, — продолжал он, — вы не ошибаетесь, возле Ревеля много шведских корсаров, промышляющих разбоем.

— Ошибаюсь?.. Вот лежит капитан Сигизмунда. — Карстен Роде кивнул на тело с отрубленной головой. — У него в каморе бумаги и корабельная книга. Там все написано… Прошу доставить «Двенадцать апостолов» в Нарву. Это мой приз, все, что у меня осталось, — с горечью закончил кормщик.

— Много ли стоит груз? — полюбопытствовал Федор Рыжиков. — Может быть, если его продать, то…

— Кроме камней, в трюмах у этого негодяя ничего нет, — с презрением ответил Карстен Роде. — Он надеялся поправить свои дела за чужой счет.

— Когда они напали на вас? Постарайтесь припомнить точнее.

— Запомнил на всю жизнь… 14 июля 1568 года. В два часа ночи прогремел первый выстрел.

Федор Рыжиков вспомнил, что три недели назад прошло мимо крепости восемь датских судов. Их трюмы были заполнены воском, салом, дегтем, пенькой и льном. Как тогда говорили кормщики, все товары они купили у приказчиков купца Аникея Строганова.

Федор Рыжиков махнул своим людям. Стражники привязали «Двенадцать апостолов» толстой пеньковой веревкой за нос и, сильно загребая веслами, медленно потащили его к пристани.

Время шло. Когда молодцы из морской стражи подвели данцигский корабль под стены приморской крепости, наступил вечер.

Поднявшийся сильный ветер нагнал с моря тяжелые серые тучи, ночью проливной дождь снова барабанил по крышам низких деревянных домишек, стоявших у самого берега. В них жили русские стражники с женами и детьми.

В четырнадцати верстах от моря, на левом обрубистом берегу реки Наровы высится замок с высокой четырехугольной башней, построенной из плитняка. Замок воздвигали ливонские рыцари в XIV веке. Вокруг замка расположился город. Царь Иван вот уже десять лет как захватил в свои руки город и крепость Нарву.

На другом берегу реки, напротив города Нарвы, дед царя Ивана построил крепость с десятью сторожевыми башнями. Русские мастера построили крепость очень быстро, всего за три месяца, и назвали Иван-городом. От русской крепости до рыцарского замка всего шестьдесят саженей. Если выстрелить из пушки в Иван-городе, ядра будут падать в рыцарском замке.

Случилось так, что, когда к берегу прибился ограбленный Карстен Роде, в замке нарвского наместника воеводы Григория Ивановича Заболоцкого гостил сам Аникей Строганов с сыном Григорием. Они приехали из своей вотчины Сольвычегодска посмотреть своими глазами, как идет приморская торговля.

Вряд ли где-нибудь был человек богаче Аникея Федоровича Строганова. Расчетливый делец, дальновидный политик, он пользовался неограниченной властью в своих землях. Он строил города-крепости на рубежах, отливал пушки, вел по своему усмотрению войны или торговал с иноплеменными народами, подданными сибирского хана. За его спиной государь Иван Васильевич не знал забот на северо-востоке своего государства. Строганов строил церкви и монастыри, называл попов и смещал их, снабжал в случае нужды государя деньгами и был его доверенным по сбору податей. Богатейший купец и предприниматель, Аникей Строганов вел обширную торговлю по всем русским городам хлебом и солью, вывозил много товаров в заморские страны, добывал на своих землях соль, железо и медь. И наконец, он хозяин сотни речных судов.

Царь Иван Васильевич доверял купцу Аникею Строганову, принял его в опричнину, даровал всевозможные преимущества и льготы.

Этим летом строгановские товары — сало, деготь и воск — заполнили нарвское торжищеnote 26. Строгановские приказчики предлагали товар на одну деньгу с пуда дешевле, чем прочие купцы.

Лес строгановские сплавщики доставляли в Нарву не такой, как у всех: вместо сосны и ели они продавали первосортное кедровое дерево. А за строгановскую белку и соболя из сибирских лесов иноземные купцы платили самую высокую цену. У нарвских пристаней сегодня заканчивали погрузку душистого строгановского воска четыре датских корабля, восемь из города Любека грузили кедровый лес, а пять английских — много разного строгановского товара.

Несмотря на лето, в большой комнате орденского замка, служившей раньше кабинетом нарвскому комтуруnote 27, было холодно. Промерзшие за зиму толстые кирпичные стены не успели прогреться. И темновато в рыцарском кабинете — четыре узких стрельчатых окна с разноцветными стеклами пропускали мало света.

В огромном камине жарко горел костер из дубовых поленьев. Трепещущие огоньки отсвечивали на темном полированном дереве стен и потолка.

Тяжелый круглый стол покрыт скатертью и заставлен яствами и напитками. Посередине высился тяжелый серебряный светильник с четырьмя зажженными восковыми свечами.

Гости и хозяин сидели на резных креслах с высокими спинками, принадлежавших раньше рыцарям.

Аникей Федорович — подвижный худой старик небольшого роста. Седые волосы лежали у него на плечах, а борода коротко подстрижена. Он одет в черный кафтан, похожий на монашескую рясу, на груди поблескивал большой железный восьмиконечный крест.

Воевода Григорий Иванович Заболоцкий казался не моложе своего гостя, ростом тоже невысок и худощав. Головою лыс, узкая седая борода росла почти до пояса.

Григорий Строганов пошел в мать: невелик, а телесами тяжел. Толстое пузо торчит вперед. Мясистый нос, лохматые седые брови. Он не проронил ни одного слова. Однако ел и пил изрядно.

Аникей Федорович едва прикоснулся к отварному осетру, пожевал пирог с грибами. Хмельного не пригубил, несмотря на уговоры хозяина.

— Скажи, воевода, — спрашивал Строганов, — как себя аглицкие купцы ведут?

— Похваляются, что царь им в руки всю торговлю на Русской земле передаст. Купцам, дескать, из других стран в Нарве делать нечего.

— Ишь как!.. Зачем тогда война, ежели из аглицких рук торговать?.. Или думают они, что умнее агличан и людей нет? А скажи, свейские люди — как они к купцам, тем, что торговать к нам едут?

Царский наместник нахмурился.

— Обижают, — сказал он, — поджидают шведы купцов близ Ревеля. Некоторые корабли топят, некоторые в полон берут. Жалуются мне купцы, да что я могу сделать! В море оборонять я не в силах. В устье Наровы крепость стоит, в реку шведам дороги нет, а в море… — Наместник развел руками.

Старики посидели, помолчали немного. Наместник отпил из своей чаши вина, бросил в рот горсть сладкого изюма.

— А как ты, Григорий Иванович, про дела ливонские мыслишь? Долго ли еще воевать будем?

Воевода Заболоцкий задумался.

— Не знаю, Аникей Федорович, с какой стороны начать… Ливонская война у всякого на языке. Великое дело вершит наш государь. Разбили мы немецкое братство, рыцари разбежались, даровал нам победу господь бог. Однако магистр ихний, Готхерд Кетлер, переметнулся, стал голдовникомnote 28 короля Жигимонда. Ливония королю досталась, а голдовника своего он назвал правителем Ливонии и сделал его герцогом.

— «Изгоню московитов из Ливонии, — похвалялся Жигимонд, — и перенесу войну на собственную их землю. Лучше питаться кровью неприятеля, нежели питать его своей…» Видишь, какие слова? Вот и воюет наш государь и царь Иван Васильевич за Ливонскую землю с Литвой. Без малого десять лет. Так-то, друг.

Воевода Заболоцкий говорил медленно, подбирая слова, чтобы не сказать лишнего.

Аникей Федорович взял со стола хлебную корочку и стал обсасывать ее беззубым ртом. Временами он кивал головой, будто соглашаясь.

— Ты не хуже моего знаешь, что русские победы в Ливонии, — продолжал говорить воевода, — всполошили европейских правителей. Каждый хотел поживиться чем-нибудь, откусить от ливонского пирога кус побольше… Ливония распалась на четыре части. И мы, и король Жигимонд, и доньская корона, и свейский король топчемся на Приморской земле и норовим столкнуть с нее друг друга… Каждый за себя и против всех. Скажи, Аникей Федорович, — предупреждающе поднял руку воевода, увидев, что Строганов раскрыл рот, — не кончил я… Торговлю русскую в Нарве некоторые за благо почитают, другие боятся, видят в ней угрозу. Кому Нарва в убыток?

— Прежде всего королю Жигимонду, — быстро ответил Строганов. — Он боится усиления русского могутства через свободную торговлю, а другое — и сам торговать хочет. Король Ирик ратовал за выгоды Колывани… Теперь Колывань — свейский город, а Нарва всю колываньскую торговлю задавила.

— Вот как! Ну, а кто с прибытком?

— Прежде всего Любек с ганзейскими городамиnote 29. Жиреют они от русской Нарвы. А потом Доньское королевство — Нарва им тоже золотом отзывается. За проход проливов они немалую пошлину берут. Чем больше кораблей в Нарву пройдет, тем больше золотых доньской король в карман положит… Однако все они пуще огня боятся, как бы нам в Нарву оружие купцы не привезли, либо бронь, пушки, либо порох. Особенно король Жигимонд…

— Как аглицкая королева Елизавета?

— Что ей, она далеко! И морем со всех сторон окружена. Аглицким купцам лишь бы прибыток, все привезут. И для нас Нарва выгоды немалые дает. Из своих рук торговать куда выгодней, — продолжал Строганов. — Одначе Ливонская война тяжкое бремя, а десять лет — срок немалый. Держава наша на все стороны, как зверь загнанный, огрызается: крымский хан свои орды готовит, Жигимонд зубы скалит и свейский король теперь тоже не в приятелях…

— Свейский король!.. Подожди, что ты такое говоришь? — закипятился воевода. — Нет, подожди.

— Затвердил одно: подожди да подожди! — с досадой сказал Строганов. — Ладно, открою тебе… Нет больше твоего Ирика, король свейский — Юхан. А Катерина Ягеллонка, невеста нашего великого государя, — свейская королева. Вот так-то… Только гляди, не обскажись ненароком, дело царское, голову можно потерять.

Воевода слушал с раскрытым ртом.

— Аникей Федорович, а правда ли сие? Ты верно знаешь?

— Эх, Григорий Иванович, друг милый! Да разве со всем своим хозяйством управился бы я, коли не знал, что у соседей деется…

Воевода посмотрел на икону в углу, искоса глянул на купца, потер руки.

— Пойдем, Аникей Федорович, поближе к огоньку, спине зябко. От сырости и от холода по телу мурашки ходят. Наши дома из еловых али сосновых бревен куда к теплу способнее.

Строганов усмехнулся. Старики пересели на кресла у самого камина. Посидели. Погрелись. Воевода постепенно приходил в себя. В конце концов поворот со шведами его пока прямо не касался.

А Строганов молча перебирал четки и вдруг спросил то ли воеводу, то ли самого себя:

— Конечно, дело теперь прошлое. Но на кой ляд сдалась царю Ивану жена-иноземка? Мало ли на Руси своих баб молодых да красивых! — И сам тут же ответил: — А, что я спрашиваю! Ведь не на бабе, на Литве мыслит жениться наш милостивец великий государь. — Обернулся к сыну: — Собирайся, Григорий, засиделись, скоро ночь на дворе.

— Что ты, что ты, Аникей Федорович, всегда рад такому гостю… Да и время раннее, и солнышко еще не зашло…

Договорить ему помешал дьяк, он как-то боком втиснулся в дверь и, подойдя к воеводе, долго шептал ему в ухо.

— Ну вот, Аникей Федорович, — сказал он, когда дьяк закончил нашептывать. — Только мы с тобой говорили о морских дорогах, и гляди-ко…

— Случилось разве что?

— Случилось. Восемь датских кораблей, что вышли из Нарвы на петров день, потоплены и захвачены в полон. Доньский кормщик с товарищами захватил разбойничий корабль «Двенадцать апостолов» и на нем пришел в Нарву. Сей кормщик хочет увидеть меня…

— Призови его, Григорий Иванович.

— И я так думаю. Ну-ка, Тимофей, — приказал Заболоцкий дьяку, — позови.

Ожидая датского кормщика, Аникей Федорович с нетерпением поглядывал на дверь.

В дверях показался высокий и худой человек. Он был одет в рваную, испачканную кровью одежду. Левая рука лежала на перевязи.

Иноземец с достоинством поклонился наместнику и купцу Строганову.

— Пусть говорит, — обернулся воевода к дьяку-толмачу.

— Свеи напали на вас у ревельских берегов? — спросил дьяк.

— Мы благополучно прошли возле города Ревеля, где обычно подстерегают шведские корсары, и неожиданно наткнулись на вооруженные суда много южнее и западнее. Они ночью, клянусь мессой, напали на нас. Мореходов убили или взяли в плен.

— Тебя, — спросил воевода, — тоже взяли в плен?

— Да, и меня взяли в плен.

— Как же тебе удалось убежать, да еще на чужом корабле?

— Разбойники возрадовались хорошей добыче и стали праздновать победу. А я ночью разорвал веревки и освободил семерых товарищей. Мы напали на разбойников и взяли верх. — И кормщик повторил все, что он недавно рассказывал начальнику морской стражи.

— Кто же были напавшие на вас люди? — спросил Аникей Федорович, не спускавший глаз с датчанина.

— Клянусь мессой, немцы. Однако они говорят, что поступили на службу к польскому королю Сигизмунду-Августу.

— Вот как? — хмуро произнес воевода.

— Я хочу просить русского царя, — продолжал датчанин, — о защите мореходства. Пусть он наказывает смертью каждого разбойника, осмеливающегося подрывать царскую торговлю на море. И еще буду просить царя усилить морскую стражу. Если он хочет торговать, пусть защищает купцов…

— Великий государь всея Руси знает, что ему делать, — строго сказал воевода.

— Как зовут тебя? — спросил Аникей Федорович.

— Карстен Роде.

— Кормщик Карстен Роде, — неожиданно громко произнес купец, — спрашиваю: хочешь ли поступить ко мне на службу?

— А как ваше имя, господин? — не сразу отозвался датчанин.

— Я купец Аникей Строганов.

— О-о!.. Купец Строганов! Я много слышал о вашем богатстве… Клянусь мессой, если вы хорошо будете платить, я согласен. Перед злополучным отплытием из Нарвы я говорил с одним голландцем, он работал у вас несколько лет. Он хвалил вас.

— Для начала я плачу триста рублей в год, кормлю и одеваю, — сказал Аникей Федорович.

— Хорошо… Я разорен, мне выбирать не приходится. Семьи у меня нет.

Карстен Роде подошел к Строганову и протянул ему руку.

— Клянусь, буду служить вам верно.

Строганов пожал руку датчанина, будто скрепляя договор.

— Что я должен делать? — спросил кормщик.

— Я хочу построить хорошие корабли и возить на них свои грузы в разные страны. И в Испанскую землю, и к англичанам, и во Францию, и в Любек и Атропnote 30. У меня на службе много мореходов, но таких, кто знал бы дорогу в эти страны, нет. Ты будешь учить моих мореходов.

— О-о, я буду очень рад научить русских мореходов всему, что знаю сам!

— Здесь, в Нарве, проживает мой приказчик Семен Федоров, — продолжал купец, — знаешь ли ты его?

— Знаю, господин.

— Он даст тебе денег на одежду и пропитание, и ты поедешь ко мне в Сольвычегодск, а потом в Холмогоры, там строятся мои корабли.

— А как быть с моими товарищами? Они хорошие штурманы — Ганс Дитрихсен и Клаус Тоде.

— Можешь их взять с собой.

— Что делать с теми разбойниками, которых я и мои люди взяли в плен?

— Завтра я повешу их на городской площади. Пусть все знают, как мы наказываем за разбой. А перед тем попытаю, спрошу, кто у них за хозяина, — строго сказал воевода. — Ну ты иди, мореход.

Карстен Роде поклонился и вышел из комнаты.

— По царской жалованной грамоте я имею право нанимать иноземцев, — сказал Строганов.

— Знаю, Аникей Федорович… Ты на самом деле хочешь товары на своих кораблях возить?

— Хочу, Григорий Иванович. Мои барыши от заморской торговли сразу вдвое станут. А надежную морскую охрану наших купцов от разбойников неплохо бы иметь.

После ухода датского кормщика Аникей Строганов еще долго говорил с воеводой о заморских торговых делах, о здоровье, о своих сыновьях.