Михаил Ахманов Наемник

Пролог

Заир, Киншаса; 23 апреля 1997 г., полдень.

Ялинга, Центрально-африканская республика,

5 мая 1997 г., ближе к вечеру

Шоссе просматривалось в обе стороны метров на пятьсот. К северу, в дальнем его конце, громоздились под низким, песочного цвета небом какие-то строения, то ли заводские корпуса, то ли многоэтажные склады, угловатые бетонные коробки, затянутые пылью и сизыми дымными облаками. Оттуда временами слышался рев орудийных залпов, багровые сполохи подсвечивали дым, после чего одна из коробок вдруг начинала крениться, содрогаться и тут же с грохотом оседала, обнажая скелет из железных балок и рваной перекрученной арматуры. Мнилось, что здание освежевали, содрав с него кожу и плоть, а кости бросили за ненадобностью – пусть высыхают под жарким африканским солнцем, среди бесконечной саванны.

На юге было тихо, и вид казался несравненно приятнее. Там шоссе тонуло в тени высоких деревьев, а между их серых и коричневых стволов просвечивали стены, но не бетонные, а сложенные из красного кирпича либо желтоватых каменных блоков. Над стенами пластались серебристые плоские кровли, торчали тарелки спутниковых антенн, а кое-где ласкали взгляд изящные башенки в испано-мавританском стиле, подобные остроконечным стрелам, пронзавшим пышную зелень древесных крон. Пригород Киншасы, населенный европейцами… Виллы, коттеджи, бассейны, тихие улочки, живые изгороди из кустарника, усыпанного яркими цветами… И раскаленная лента шоссе – будто пуповина, соединявшая безмятежного младенца с корчившейся в муках матерью.

Капитан Керк опустил бинокль, покосился на стоявшего рядом Свенсона, первого лейтенанта и своего помощника, потом завертел головой, обозревая позицию. Его подразделение, синяя рота «би» 42-го батальона третьей воздушно-десантной бригады, окопалось по обе стороны шоссе, отрезав тонувший в зелени поселок от южных городских окраин. Слева – алая рота «эй», справа – желтая «си»; вместе они прикрывали километровую полосу, граничную территорию между двумя мирами, черным и белым. В мире белых, невзирая на полуденный час, царила напряженная тишина, в мире черных разворачивалась битва: армия Лорана Кабиле, ворвавшись с востока в Киншасу,[1] шаг за шагом продвигалась на запад, к речным берегам, преодолевая сопротивление правительственных войск. Надо думать, дела у Кабиле и его Альянса шли неплохо – кроме перевеса в живой силе и технике, мятежных бойцов и полководцев подогревал энтузиазм. Военачальники наверняка уже прикидывали, как станут делить добычу, портфели министров и депутатские кресла.

– Везет нам, – сказал лейтенант Свенсон, отирая струившуюся из-под каски испарину. – Везет, мой капитан! Два батальона в самом пекле, в деловых кварталах, а мы загораем под теплым солнышком. Хорошо! Только жарко.

Отцепив висевшую у пояса флягу, он сделал пару глотков. Кадык на тощей шее лейтенанта дернулся вверх-вниз, потянув за собой алый рубец, перечеркнувший горло. Рубец Свенсон заработал в Руанде, когда его пытались задушить проволочной удавкой; к счастью, он оказался резвее, чем прыгнувший ему на спину тутси.[2]

Капитан мрачно ухмыльнулся.

– Вечером пересчитаем трупы, тогда и выясним, кому повезло.

Свенсон оторвался от фляги, моргнул белесыми ресницами.

– Не в настроении, КК? С чего бы?

– Война, Свенсон, война… Какие поводы для радости? – Керк вздохнул и, оглянувшись на свой командирский джип и три бронетранспортера, застывших посреди шоссе, добавил: – Война – слишком серьезное дело, чтоб доверять его военным.

– Это кто сказал? Ты?

– Нет, Шарль Талейран.

– Не знаю про такого парня, никогда не слышал. Хотя погоди… Встречался я однажды с Талейраном, но вроде не с Шарлем, а с Кристофом… Точно, Кристоф Талейран, швейцарец из Женевы! Пиво лакал как дромадер! В Анголе, в девяносто четвертом, полчерепа ему снесло… Этот?

Керк покачал головой, развернулся и не спеша зашагал к джипу, размышляя о том, что Свенсон, в сущности, хороший парень, надежный и распорядительный, лучшего помощника не найдешь, только слишком уж разговорчив. Керку вообще везло на общительных скандинавов – прежний его заместитель Стейнар был датчанином и обожал порассуждать о викингах, драккарах, древних богах и Валгалле. В ангольских джунглях ему всадили пулю под лопатку.

В жалкой тени машин сгрудились восемь человек, отделение сержанта Зейделя. Стояли, потели, но ни один солдат даже воротника не расстегнул; лица и башмаки в пыли, зато оружие надраено до блеска. Шесть автоматчиков, чех Глоба с базукой, а Зейдель – при снайперской винтовке. Сержант-австриец ростом не вышел и потому таскал винтовку на укороченном ремне, чтобы приклад не бил под колено.

На сиденье джипа лежала рация. Капитан поглядел на часы, подождал, пока минутная стрелка не доберется до нужной отметки, щелкнул клавишей и доложил:

– Гепард-один на связи. Пума, как слышите меня?

– Я Пума, – лязгнуло в ответ. – Обстановка?

– Бой на южной окраине. Живой силы не наблюдаю, но артобстрел довольно интенсивный. Вижу, как рушатся здания.

– Понял. Ягуар сообщает: центр занят силами Альянса, наши части блокировали ряд гостиниц, банков и резиденции посольств. Есть боевые контакты с обеими противоборствующими сторонами, но незначительные. – Спустя секунду голос в рации уточнил: – Черные слишком заняты. Режут друг друга. – Снова пауза, потом вопрос: – Ваши позиции, Гепард?

– Отрыл окопы, людей рассредоточил. Жду.

– Техника?

– Технику мне быстро не закопать. Грунт сухой, плотный.

– Технику тоже рассредоточьте. Возможно, части Мобуту отступят по шоссе. В поселок не допускать! Но если направятся в саванну, не препятствуйте.

– Предположительные силы?

В рации снова лязгнуло – похоже, собеседник Керка смеялся.

– Сколько черт пошлет, легионер! Не меньше роты, не больше дивизии! Ясно?

– Ясно.

– Здесь Пума. Конец связи.

Кодом «Пума» обозначался батальонный командир канадец Харрис, а «Ягуар» был чином много выше – полковник Ришар Дювалье, одноглазый командующий третьей бригады и ветеран Легиона. Над ним стояли немногие: Бог, президент, военный министр и, может быть, пара-другая персон из главного штаба. Но штаб находился в Париже, а Дювалье, по большей части, в Африке, что сильно сокращало расстояние между полковником и Всемогущим Творцом, а временами, когда вопрос касался жизни или смерти, эта дистанция сводилась до нуля. Приказы, конечно, отдавал Париж, но были они весьма туманными и многозначными: положим, заглянуть в Киншасу, дабы перемена власти в южных темпераментных краях не ущемила благоденствия французских граждан. Однако толкование приказа и выполнение его зависели от Дювалье; сообразуясь с обстановкой, он мог отправить роту, батальон или же полную бригаду, почти три тысячи десантников; и только он решал, кого конкретно защищать и как. В данном случае защита была всеобъемлющей и полной: аэропорт со всех прилегающей территорией, судостроительные верфи, химический завод, деловые кварталы, посольские особняки и пригородный район, где проживало тысяч двадцать белых.

Отправив бронетехнику на позиции, Керк уставился в мутное желтое небо, поскреб заросшую щетиной щеку и злобно сплюнул. Почти что отслужил – пара недель до конца контракта! Если б не Альянс с проклятым Кабиле, сидел бы сейчас под Ялингой да любовался, как сержанты гоняют роту на плацу! Сдавал бы Свенсону дела, пил лимонад и размышлял, как добираться домой – через Каир и Рим либо Алжир и Париж. Париж, наверно, предпочтительней…

Негромкий голос Зейделя прервал его раздумья.

– Мой капитан… Машина, мой капитан.

Керк повернул голову. Со стороны поселка катился «лендровер», ехал медленно, словно демонстрируя, что прорываться через заставу не будет и неприятностей не причинит. На серой дороге серо-зеленая машина была почти незаметной, только полуденное солнце посверкивало в фарах и лобовом стекле.

– Кого там дьявол несет… – пробормотал подошедший Свенсон. – В город, что ли, собрались? На дискотеку? Или в супермаркет?

Капитан промолчал, только кивнул повелительно Зейделю, и тот, выйдя на середину шоссе, растопырил руки. Легионеры подобрались, перебросили автоматы на правый бок, лязгнули затворами.

«Лендровер» остановился. Кузов его загромождали какие-то ящики и коробки, но на взрывчатку груз не походил, да и ракет, тактических или баллистических, не замечалось. Отметив это, Керк неторопливо двинулся к машине. Свенсон следовал за ним, отставая от командира на полшага, как предписывалось уставом.

Дверцы слева и справа распахнулись, выпустив полного мужчину под пятьдесят и белокурую девушку. Мужчина был высоким, лысоватым, в полотняных штанах и рубахе навыпуск, девушка – пухленькой, с приятной мордашкой, в шортиках и топике, под легкой тканью которого задорно подпрыгивали маленькие груди. Солдаты оживились, Зейдель громко сглотнул слюну, а Свенсон ринулся вперед, будто гончая, завидевшая кролика.

Керк процедил сквозь зубы:

– Спокойней, лейтенант, спокойней. Здесь не бордель в Ялинге. – Затем он повернулся к мужчине и вскинул два пальца к виску: – Капитан Алекс Керк, мсье, Французский Иностранный Легион. Чем могу служить?

– Крис Лябурш, горный инженер. Жаннет, моя дочь. – Мужчина кивнул в сторону девушки. – Очень любопытная юная особа. Родилась здесь и никогда не видела солдат. Я имею в виду настоящих солдат, из Франции.

Капитан усмехнулся.

– Солдаты самые настоящие, мсье Лябурш, но Легион все-таки иностранный. Не припомню среди нас французов. Бывают, конечно, но в самых высоких чинах, а так все больше немцы, итальянцы и британцы. Славяне и скандинавы тоже попадаются.

– Но ваш безукоризненный французский!..

– Усердие, мсье, усердие, труд плюс природные способности. – Керк помолчал, затем, бросив выразительный взгляд на ящики в кузове, осведомился: – Что везете?

Лябурш похлопал себя по лысине широкой ладонью.

– Жарко! Вы с утра на самом солнцепеке… должно быть, пить хотите, а что у вас кроме воды? Там, – он махнул в сторону машины, – кола, лимонад, пиво и…

– Пива и остального не надо, – прервал его Керк. – Вообще-то в бою легионеры пьют вражескую кровь, но в период затишья можно освежиться лимонадом. Устав дозволяет. Только холодным.

– Холоднее некуда, – сказал Лябурш с широкой улыбкой.

Поблагодарив, Керк велел сержанту выгружать подарки и разносить по огневым позициям, потом благосклонно кивнул Свенсону и показал глазами на девушку: мол, развлеки. Свенсон приосанился, расправил плечи и устремился к ней строевым шагом. Несмотря на камуфляж и запыленные башмаки, выглядел он великолепно: грудь в ремнях, на шее бинокль, за плечом автомат, справа на поясе кобура, слева – фляга и кинжал, а сверху – каска. Настоящий Рэмбо, подумалось Керку, просто мечта скучающих дам и любопытных девственниц.

Оставив лейтенанта ворковать с Жаннет, они с Лябуршем прихватили по баночке колы и начали медленно прохаживаться вдоль обочины, сорок шагов на север, сорок шагов на юг. В одну сторону идешь, перед глазами благостная зелень, тихий пригород, уютные домики; в другую – глядишь на мрачные тучи, зарево взрывов, руины зданий, да слушаешь гул канонады. Впрочем, канонада была слышна повсюду, куда ни повернись.

Лябурш рассказывал о местной жизни. Приехал он сюда с женой лет тридцать назад, после переворота Мобуту и гибели Хаммаршельда,[3] и значит, мог считаться старожилом. Про родной Гранвиль почти не вспоминал, изъездил Конго вдоль и поперек, трудился в горнодобывающих компаниях, попал к ангольцам в плен, бежал, едва не расставшись со скальпом; после рождения дочери, когда им с супругой было под тридцать, обосновался в Киншасе, в кирпичном коттедже, какой в Гранвиле молодому инженеру не по средствам: два этажа, двенадцать комнат, три веранды и бассейн. Сейчас он уже не молод и не беден и мог бы себе позволить дом в Нормандии и всякие прочие роскошества, однако…

– Однако?.. – полюбопытствовал капитан, подняв в недоумении брови. Ему казалось странным и нелепым, что человек семейный, состоятельный, предпочитает жить вблизи экватора, а не в родных французских палестинах. Тем более, что в этих палестинах так спокойно, а здесь… Взглянув на городскую окраину, затянутую сизыми дымами, он попытался представить, чем занимался бы сам, имея коттедж в двенадцать комнат где-нибудь в Нормандии либо в Швейцарии, под Берном или Цюрихом. Разводил бы розы? Стрелял по тарелкам? Или выпиливал лобзиком из фанеры?

Лябурш вздохнул, тоже покосился на дымные тучи да бетонные развалины и произнес:

– Африка, сказка… Манит, чарует и притягивает… Вы давно здесь, капитан?

– Три года.

– Не ощутили ее очарования?

Керк прищурился.

– Вы что имеете ввиду? Слонов, гиен, арабских террористов или ангольских партизан?

– Отнюдь. Я говорю об этом небе, о могучих реках, о пустынях и горах, об этих пространствах, необозримых, как Вселенная. – Лябурш развел руками, словно пытаясь обнять саванну. – Африка, девственный континент! В Европе такого не увидишь.

Капитан хмыкнул, но не ответил ничего. Он не разделял тоску Лябурша по необозримым пространствам, ибо на родине капитана они имелись в таком количестве, что Африка, а заодно и Австралия с Южной Америкой, могли спокойно отдыхать. Все там было, на этой самой родине – могучие реки, высокие горы, пустыни и степи, леса, озера и моря; и было в таком изобилии, что никто не мог сообразить, как по-хозяйски распорядиться всем этим богатством.

Богатство! Будто подслушав мысли капитана, Лябурш заговорил о нем.

– Заир, страна сокровищ… Фрукты, кофе, каучук… кобальт, олово, цинк, уран, железная руда… В Катанге – медь и марганец, в Касаи – алмазы… Треть мировой добычи, если не больше! Уехать отсюда? – Он покачал головой, вздохнул. – Как уедешь! Жена говорит…

Но Керк не узнал, что говорит жена Лябурша – канонада вдруг прекратилась, и из дымных туч на городской окраине стали вываливаться маленькие темные фигурки. Пронзительно заверещала рация, Керк метнулся к командирской машине и крикнул уже на бегу:

– Домой! Уезжайте домой, мсье Лябурш! Домой, и в подвал! Когда стреляют, лучше подвала места нет.

Рация рявкнула голосом Харриса:

– Гепард-один! Я Пума! Докладывай, КК!

– Пехота силой до двух батальонов. Тяжелой техники не наблюдаю. На шоссе – передвижные ракетные установки и пулеметы… – Керк вскинул бинокль к глазам, – …более десяти машин. Пока не движутся. Дистанция – триста восемьдесят метров.

– Сообщение от Ягуара. Первое: папаша Секо на аэродроме, его самолет готовят к вылету. Второе: Альянс вытеснил противника из города. Часть уходит за реку, часть – на юг, в вашем направлении. Нужна поддержка, Гепард-один?

Керк снова оглядел колонну из десяти-двенадцати джипов и бронемашин, цепь фигурок с автоматами и буркнул:

– Справлюсь. Держите фланги, Пума.

В его распоряжении были три десантные роты, двести человек, бойцы надежные и опытные. Еще столько же прикрывали поселок с востока и запада, а в тылу, где находился командный пункт Харриса, стояла вспомогательная часть, «крысы» майора Кренны. Однако на их помощь Керк не полагался, ибо гепарды с крысюками не дружат.

Впрочем, помощь была не нужна. Отступающих – не больше семисот, три к одному, как и положено в оборонительном сражении; кроме того, вдруг и сражения не будет? Саванна широка! Обойдут поселок и двинутся к югу, в Кисангулу и Мадимбу, или восточнее, в Кинси…[4]

Керк не успел додумать эту мысль, как его лейтенант, тоже вскинувший бинокль, чертыхнулся.

– А вот и парни Кабиле… Видишь, командир? Колонна справа… отсекают с восточного направления…

– Вижу. Вижу, чтоб мне в Хель провалиться! – пробормотал капитан и потянулся к рации.

В саванну, восточнее поселка, торопливо выдвигались несколько сотен солдат, темнокожие здоровяки в выгоревшей под тропическим солнцем зеленой форме. Подразделение, вероятно, было свежим, не побывавшим в бою – шли быстро, энергично, тащили пулеметы, гнали лошадей с зарядными ящиками, грозили мобутовским бойцам оружием и кулаками. Смысл этого маневра был понятен: взять беглецов в мешок, отрезать от саванны, загнать и без хлопот освежевать. Причем чужими руками, подумал Керк, разглядывая отступающих в бинокль. Теперь им оставались две дороги: пяток километров на запад и с обрыва – в реку,[5] или по шоссе на юг, под пули Легиона.

Керк щелкнул переключателем рации.

– Гепард вызывает алых и желтых. Как слышите? Прием.

– Волк-один на связи, – отозвался Деннис, командир роты «эй». За ним откликнулся «гиена» Марк Росетти.

– Гонят к нам, – сказал капитан. Флегматик Деннис промолчал, Росетти витиевато выругался на итальянском. С итальянским у Керка были проблемы, но все же удалось поймать отдельные слова, «осел» и «задница». Еще упоминался Кабиле, но капитан не понял, кому принадлежала задница, ослу или лидеру Альянса.

– Буду держать дорогу, – произнес он, глядя, как «лендровер» Лябурша скрывается за деревьями. – Машины – мои, ваше дело – пехота. Начнем по моему сигналу. Договорились?

Деннис неразборчиво буркнул «йес», потом добавил: «Опять пачкаться придется» – и отключился. Росетти, мешая французский и итальянский, пропел куплет неплохо поставленным баритоном. Смысл сводился к тому, что белый петушок всегда готов потрахать черных курочек.

– Отвечай по уставу, клоун! – прорычал Керк и, дождавшись подтверждения, кивнул лейтенанту: – На правый фланг, Свенсон. Джипы берем в перекрестный огонь. Стрелять по моей команде, после предупредительных сигналов.

Покинув шоссе, он быстро зашагал к отрытым неподалеку окопам, где уже разместился Зейдель со своими людьми. Окопы были мелкими, до середины бедра, рассчитанными на стрельбу с колена или в позиции лежа. Прокаленная солнцем почва саванны твердостью не уступала камню, а корни выгоревших трав тянулись в ней как будто до самого центра Земли. Керк не стал изнурять солдат работой. Конечно, глубокий окоп всегда предпочтительней мелкого, но если у бойцов потом трясутся руки, разница между окопом и могилой незаметна.

Капитан спрыгнул вниз, втянул носом воздух, поморщился. От комьев земли, уложенных в невысокий бруствер, шел сладковатый непривычный запах. Земля, знакомая капитану, пахла иначе – свежестью, влагой, кислинкой от трав, незабываемым, памятным с детства ароматом. И цвет ее был черным или бурым, а у этой – рыжий, словно у битого кирпича.

Чужая земля, чужие запахи…

Рация ожила.

– Гепард-один, я Пума! Обстановка?

– Готов отразить атаку. Наблюдаю передвижение частей Альянса. Обходят отступающих с восточного направления. Есть вероятность, что парни Мобуту сцепятся с ними, а не со мной.

В рации хрипло заклекотало – Харрис смеялся.

– Не думаю, КК! Им нужно шоссе. В степи от противника не оторваться.

– Согласен, – ответил Керк и поднял бинокль.

Машины, скопившиеся в дальнем конце дороги, медленно поползли вперед. Возглавлял колонну приземистый джип с ракетной установкой и четырьмя автоматчиками, за ним катились набитый солдатами армейский грузовик и, кажется, штабная тачка – в ней восседал угрюмый тип, тянувший видом на полковника. Петлиц его и орденов Керк, разумеется, не разглядел, но долгие годы военной службы снабдили его изрядным опытом в физиогномике. Еще курсантом он усвоил, что всякое высокое начальство отлично не погоном, а повадкой, и лучше узнавать его в лицо, а также сбоку, со спины и с части тела, которая пониже поясницы.

Колонна, набирая скорость, двигалась к поселку, слева и справа развернулись цепью сотни четыре солдат. Шестнадцать машин, отметил Керк и принялся отсчитывать расстояние. Триста пятьдесят метров, триста, двести пятьдесят… На отметке «двести» он поднял рацию и скомандовал:

– Предупредительный огонь. Короткими очередями.

Стрекот автоматов был негромок; звуки словно тонули и гасли в просторах саванны, не успев окрепнуть и оформиться. Не то что в горах, где каждый выстрел порождает долгое предательское эхо… С бронетранспортера ударил пулемет – стреляли, как было приказано, по дорожному полотну, выбивая частицы асфальта и небольшие пыльные смерчи. Капитан на мгновение прикрыл глаза; мнилось, что тявкает шакал, а ему аккомпанируют усердные цикады.

Над передней машиной атакующих сверкнул огонь, дымный след снаряда стремительно развернулся в воздухе, и командирский джип Керка вымело с шоссе. Его останки вспыхнули и запылали; с грохотом взорвался бензобак, рыжий гриб с серой полупрозрачной шляпкой вырос на обочине дороги и тут же опал, вылизывая пропитанную бензином почву.

– Глоба, по передней машине, – распорядился Керк.

Слева глухо рявкнула базука, джип с ракетной установкой подпрыгнул и завалился на бок. Крыло мчавшегося за ним грузовика отшвырнуло изуродованную машину, колеса смяли тела солдат, то ли погибших, то ли еще живых, оглушенных взрывом, и Керку почудилось, что он различает вопли и хруст костей. Иллюзия, конечно – до противника было метров сто пятьдесят.

– Обменялись комплиментами, – послышался в рации бодрый голос Свенсона.

– Сбей грузовик, – сказал капитан и повернулся к Зейделю. – Их командир – в штабной машине. Вышиби ему мозги, Генрих. И побыстрее!

– Айн момент, мой капитан!

Зейдель нежно приник к винтовке – точь в точь как к любимой женщине. Раздался сухой щелчок, и голова угрюмого полковника внезапно дернулась, а тело начало сползать на пол кабины. Полыхнул разрыв у передних колес грузовика, пулеметная очередь прошила радиатор, потом – лобовое стекло; машина вильнула, встала поперек шоссе, с бортов посыпались солдаты, штабной джип врезался в кузов. Прочей технике удалось отвернуть – джипы с автоматчиками и пулеметными установками тормозили, съезжали с шоссе, разворачивались веером.

Дистанция сто – сто двадцать, прикинул Керк. Он медлил, ожидая, что бойцы, лишившись командира, повернут назад или – чем черт не шутит! – побросают оружие и тихо-мирно отправятся на рудники или в иное место, куда приговорит военный трибунал Альянса. Но этим парням на рудники, похоже, не хотелось – или они точно знали, что до рудников не доживут.

В следующее мгновение огненный шквал обрушился на позиции Керка. Огонь был беспорядочным, но плотным; в соседнем окопе вскрикнул легионер, кто-то выругался, кто-то молча прижался к земле, хоронясь за невысоким бруствером. Густые цепи атакующих стремительно покатились по выжженной земле саванны. Отчаяние, подумал капитан, склонившись к рации. Не героизм движет ими и не любовь к отчизне и президенту, дряхлому пню, а только лишь отчаяние. Отчаяние пополам с ненавистью! Если они ворвутся в поселок…

– Желтым и алым, командирам синих групп – огонь на поражение!

Голос его был ровен. Отдав приказ и сунув рацию за пояс, он поднял автомат. Привычный гул пальбы уже не походил на пение кузнечиков и лай шакалов; теперь игралась другая симфония, в которой лязг и грохот служили фоном для предсмертных воплей. Легион трудился добросовестно, усердно: палец давил на спуск, пустые рожки летели на дно окопа, дальнюю цель брали пулей, ближнюю – гранатой, снайперы высматривали командиров, расчеты пулеметчиков – все, что двигалось на четырех колесах, ревело моторами, плевало огнем. Легион был создан ради этого, жил ради таких мгновений, и его бойцам было, в общем-то, безразлично, кого защищать и кого убивать; они относились к убийству как к работе, оговоренной контрактом, которую следует делать профессионально, быстро и, по возможности, безболезненно. Пленных Легион не брал, и всякие любители развлечься с беззащитной плотью в нем не задерживались – таких вербовали в команду сортом пониже, к майору Кренне.

Рация за поясом Керка хрипло прокашлялась.

– Я – Пума, Гепард-один. Нуждаетесь в поддержке?

– Нет. Добиваем.

– God is always on the side of the big battalions,[6] – с удовлетворением произнес Харрис и отключился.

Пространство по обе стороны от шоссе было завалено трупами и брошенным оружием, половина машин горела, другие застыли в неподвижности, с задранными к небесам стволами или перевернутые на бок. Среди этого хаоса и разора бродила пара сотен человек, ошеломленных и окровавленных, уже не помышлявших об атаке или организованном сопротивлении; они напоминали стаю призраков, которых ветер кружит туда-сюда, то сбивая их в небольшие кучки, то разбрасывая окрест. Солдаты Альянса – те, что заняли позицию восточнее – начали двигаться к полю боя и находились сейчас на фланге роты «си». У них, вероятно, были свои задачи: пленных повязать, трофеи оприходовать.

– Гепард вызывает Гиену-один, – произнес Керк.

– Здесь Гиена, – откликнулся Росетти и со вкусом причмокнул: – Падали-то сколько!

– Пострелять еще хочешь?

– Не откажусь. В кого?

– У тебя на фланге люди Кабиле. Дай пару очередей – пусть стоят и ждут, и не суются к шоссе.

– Вот это правильно, – согласился Росетти, – это я одобряю! Что за демарш в зоне ответственности моей роты? Пусть стоят и ждут, черные задницы, пока не дадим разрешения. А может, перебить их к дьяволу?

– Нельзя, – сказал Керк и с сожалением добавил: – Не было такого приказа ни от Пумы, ни от Ягуара.

Затем он вылез из окопа, связался с лейтенантом Свенсоном, велел представить рапорт о потерях и выслать пару групп на поле: технику взорвать, раненых и прочих пленных переместить к дороге.

Справа, с позиций Росетти, отрывисто рявкнул пулемет. Бойцы Альянса остановились в замешательстве, потом над их колонной взлетела белая тряпка – то ли полотенце, то ли оторванный в спешке рукав рубахи. Вперед вышел рослый темнокожий офицер, опустил на землю оружие, снял с пояса кобуру, продемонстрировал пустые руки и торопливо направился к Керку.

– Пропустить или яйца отстрелить? – спросила рация голосом Росетти.

– Пропустить. – Капитан повернулся к Зейделю и вымолвил: – Видишь того долговязого типа? Держи его на мушке, Генрих. Сделаю так, стреляй. – Он щелкнул пальцами, передвинул на бок автомат и зашагал навстречу представителю Альянса.

Они сошлись у разбитого джипа и живописной груды трупов: водитель, трое покойных рядовых и пулеметчик в чине капрала. Рослый небрежно взял под козырек, Керк ответил с еще большей небрежностью.

– Бонго Мюлель,[7] подполковник вооруженных сил Альянса.

– Капитан Керк, Легион.

– Вы не допускаете моих людей к пленникам?

– Допускаю. Они ваши. Отправьте несколько групп, а с ними – санитаров, пусть окажут помощь раненым. – Капитан сделал паузу, потом добавил: – Надеюсь, никаких политических счетов и репрессий? Вы будете обращаться с пленными в соответствии с Женевской конвенцией?

– В полном соответствии, – осклабился подполковник Мюлель. По контрасту с темной кожей зубы его казались ослепительно белыми. – В полном соответствии, капитан, – повторил он. – Точно так же, как поступили бы они в печальных для нас обстоятельствах.

Щека Керка дернулась. Он собирался что-то сказать, но тут за его спиною грохнул взрыв.

Глаза Мюлеля округлились.

– Вы взрываете технику? Зачем? Это же наши трофеи!

– Пленные ваши, трофеи мои, – мстительно уточнил капитан. – А я люблю фейерверки.

– Очень недружественное поведение! Мы – демократический фронт, и можем рассчитывать, что вся общественность Европы, все либеральные силы…

– Здесь не Европа, и я не политик, а легионер, – оборвал его Керк. – Всего хорошего, мсье подполковник.

Бонго Мюлель окинул его свирепым взглядом, стиснул челюсти и, сделав поворот через левое плечо, скорым шагом направился к своей команде. Глядя в задумчивости на широкую спину подполковника, капитан Керк щелкнул пару раз затвором автомата, потом плюнул и пробормотал:

– Повесить бы тебя на банане вместе с папашей Мобуту, а заодно и наших стервецов… Демократы хреновы!

Спустя двенадцать дней капитан Керк стоял в просторном и прохладном кабинете, где на стенах висели портрет генерала де Голля, гравюры с изображением спаги,[8] сцепившихся в схватке с арабскими всадниками, и голова вилорогой антилопы. В кабинете также имелись другие диковины и чудеса, однако главным его достоинством была прохлада. Здесь ее ценили наравне с хорошим коньяком, белой женщиной и чистой питьевой водой, чему удивляться не приходилось – ведь лагерь Легиона под Ялингой располагался всего в семистах километрах от экватора. Можно сказать, в самом сердце Африки, откуда до любой державы дотянуться – без проблем. Хочешь, через Судан в Эфиопию, хочешь, в Ливию через Чад, а хочешь – в Анголу через Заир… Словом, удобное место, насиженное.

– Жаль, – произнес полковник Дювалье, хозяин прохладного кабинета, – чертовски жаль! Вы превосходный офицер, с хорошей подготовкой и немалым опытом… Не хочется вас терять! Если я предложу вам место в штабе и очередное звание, подумаете о продлении контракта?

Керк покачал головой.

– Я сожалею, мой полковник. Семейные обстоятельства, сыновний долг… Ну, вы понимаете…

– Не понимаю. Ваш отец, насколько мне помнится, боевой генерал, и лучшая награда для него – успешная карьера сына. Причем не где-нибудь, а в самых элитных войсках одной из европейских стран! Быть может, лет через двадцать вы сядете в это кресло, мой дорогой, под этим портретом! – Полковник хлопнул по подлокотнику и покосился на де Голля. Затем добавил: – Конечно, если вас не доканает лихорадка и вам не вышибут мозги, в чем нет фатальной неизбежности. Пример перед вами: я ведь жив и относительно здоров!

В том-то и дело, что относительно, подумалось Керку. Нет пары ребер с правой стороны, коленная чашечка раздроблена, плечо прострелено и глаз – стеклянный… Об остальных убытках и потерях Дювалье ходили только слухи. Впрочем, несмотря на свои пятьдесят, он исправно посещал бордель в Ялинге.

– Кроме отца-генерала есть еще и мать, – напомнил капитан. – Мечтает о внуках, а я не женат… К тому же последний в роду…

Полковник откинулся в кресле, сверкнув стеклянным глазом.

– Это легко исправить, Керк. Два месяца отпуска в Париже или в вашем северном отечестве, и вы настрогаете столько детей, что хватит на диверсионную команду. Или я не прав?

– Разумеется, правы. Однако, мой полковник, речь идет не о бастардах, а о законных потомках и наследниках. Значит, невеста в белом платье, свадьба, шампанское, цветы, медовый месяц… На другое моя матушка не согласна.

– Пфа! – Дювалье небрежно помахал рукой. – За два месяца можно дважды вступить в брак и развестись. Ну, не за два, так за три… По месяцу на невесту и по неделе на развод.

– Невест еще найти надо, – возразил капитан.

– Я же сказал: три месяца… На поиски будет еще по неделе. Кроме того, вы можете остановиться на самом первом варианте.

Капитан промолчал, и Дювалье, переглянувшись с вилорогой антилопой и генералом де Голлем, произнес со вздохом:

– Ну, как пожелаете… Ваше внимание к матери похвально, но думаю, что внуки и все остальное, чем вы готовы ее осчастливить – не более, чем эпизод. Бойцы должны сражаться, капитан! А значит, вы вернетесь в строй. Надеюсь, в наш… Не хотелось бы увидеть вас в прицеле снайперской винтовки.

Он поднялся, протянул капитану руку и сообщил, что документы и деньги можно получить у майора Гернье в финансовом отделе. Направившись туда, Керк задумчиво усмехался и покачивал головой. Три года в Легионе, а перекинуться словом с полковником на посторонние темы удавалось не часто… можно сказать, в самый первый раз… Общение Дювалье с капитанами сводилось обычно к приказам и выволочкам, причем в обоих случаях он был похвально краток.

Взяв у Гернье документы, Керк покинул здание штаба и зашагал вдоль складов и ангаров с техникой, мимо плаца, где сержанты с грозным видом гоняли пополнение, мимо ротных бараков и почти таких же корпусов для офицерского состава – длинных, с плоскими кровлями и окнами, похожими на бойницы. В каждом окне торчал кондиционер, а за последним жилым корпусом, в кругу почти не дающих тени деревьев, вяло журчали струйки фонтана: три наяды или нимфы изливали воду в крошечный круглый бассейн. Место пользовалось дурной славой – поговаривали, что лет восемь-девять назад в бассейне утопился лейтенант-датчанин. Собственно, не утопился, а утонул, выйдя из бара в том состоянии, когда наяды из позеленевшей бронзы кажутся вполне готовыми к соитию с изголодавшимся по ласке офицером.

Обогнув фонтан, Керк приблизился к строению, напоминавшему парижское кафе из старого полузабытого фильма: две витрины по фасаду, между ними – вход со стеклярусной занавесью, черепичная крыша, продолженная полосатым тентом, полдюжины столиков, стулья из гнутых алюминиевых трубок. За столиками не было никого – зной, пыль и жаркий сухой ветер не располагали к отдыху на свежем воздухе.

Бар для господ офицеров третьей бригады не имел названия и упоминался склонными к его посещению лицами как просто «бар» или по владельцу, индусу Пранаяме. Пранаяма, однако, был таким же индусом, как бар – парижским кафе: происходил он из Лондона, где родились три поколения его предков, и охотно отзывался на имя Кристофер. Керк заглядывал сюда не часто: во-первых, цены кусались, а во-вторых, к спиртному, за исключением сухих французских вин, он проявлял полное равнодушие. Впрочем, день сегодня был особенный, отвальная как-никак, когда положено принять на грудь и угостить коллег, чтоб не поминали лихом. Коллеги по оружию, так он их обозначал, дабы не путать с боевыми товарищами. Такие товарищи у него имелись, однако не здесь.

Внутри было тихо, сумрачно и относительно прохладно – не так, как в кабинете Дювалье, но много приятней, чем снаружи. Свенсон уже сидел за столиком, грыз соленые орешки, потягивал пиво из высокого бокала; у стойки бара угощался незнакомый Керку капитан, а трое офицеров из 39-го батальона сражались с бутылкой шотландского виски – похоже, не первой, если судить по их раскрасневшимся физиономиям. Мерно гудел кондиционер, жужжали залетевшие с улицы мухи, позвякивали стаканы в руках Пранаямы – как всякий бармен в мертвый час он занимался важным делом: полировал посуду до блеска.

Керк подошел, кивнул лейтенанту и опустился на стул.

– Порядок, КК?

– Порядок. Полный расчет.

– За это стоит выпить. – Свенсон щелкнул пальцами. – Крис, пива! – Потом поглядел на свой полупустой бокал и сообщил: – Росетти и Деннис будут минут через сорок. Харрис задержится. Сказал, не ждите, приду, когда смогу.

Они помолчали. Чокнувшись с Керком, Свенсон допил пиво, пошарил в кармане френча, выложил на стол что-то небольшое, завернутое в бумагу.

– Вот… Подарок тебе, капитан… Не самое дорогое, чем я владею, но самое памятное. От жизни моей и крови…

В плотном бумажном пакете была сложенная аккуратными кольцами струна. Прочная, гибкая, как дамасский клинок, с деревянными стержнями с обоих концов, удобными, чтоб захватить их в кулаки и, захлестнув петлю на вражеской шее, дернуть и сдавить, пока не прервется дыхание…

Керк осторожно потрогал ее, вскинул глаза на Свенсона.

– Та?

– Та. – Погладив шрам на шее, лейтенант уточнил: – Прямо отсюда. Если хочешь, могу и пальцы ассасина подарить. Три, заспиртованные. Я их ножом отхватил.

Капитан негромко рассмеялся.

– Это уже слишком, Свенсон! Должно ведь тебе что-то остаться на память! За удавку спасибо, а пальчики будешь показывать внукам. Если доживешь.

– Доживу. Во всяком случае, постараюсь.

Кивнув, Керк спрятал удавку в карман. Полезная вещь; вроде бы не оружие, однако в умелых руках опасней, чем клинок и штык. С подобными предметами его учили обращаться, и из занятий этих он вынес убеждение, что человеческая жизнь хрупка, ибо отнять ее можно сотней разнообразных способов. Просто удивительно, сколько вполне безобидных штуковин годилось для такого дела – заточенный карандаш, пакет из пластика, лопатка, вилка, скрепка или, как в данном случае, кусок железной проволоки.

Свенсон поерзал на стуле, потом наклонился к нему.

– Спросить хочу, КК… Помнишь, ты сказал: война – слишком серьезное дело, чтоб доверять его военным…

– Это не мои слова – Талейрана.

– Пусть Талейрана, дьявол с ним… Ты мне вот что объясни: если не военным, не генералам и полковникам, не нам с тобой, то кому?

Керк пожал плечами.

– Не знаю, Свенсон. Валгаллой клянусь, не знаю!

– Но этот парень, Талейран, он ведь кого-то имел ввиду?

– Политиков. Он говорил о политиках.

Губы Свенсона презрительно скривились.

– Политики! Я б им одно доверил: стирку солдатских подштанников! Самых ветхих – новые-то украдут… Ты на Мобуту погляди – был генерал как генерал, а сделался политиком, так обобрал своих и бросил! Сколько у него миллиардов? Три? Четыре?

– Говорят, шесть, – отозвался Керк, согласно кивая головой. С политиками в самом деле творилось что-то неладное – может, выродились со времен Талейрана или, наоборот, их эволюция шла закономерно, в строгом согласии с техническим прогрессом. Прогресс, как знают все, движется финансами, а не отжившими сантиментами вроде чести, патриотизма и верности долгу.

Бойцы, однако, должны сражаться, подумал Керк, припоминая, что не один Дювалье придерживался этой аксиомы. С ним был согласен майор Толпыго, первый наставник Керка в «Стреле»; майор лишь уточнял, что сражаться надлежит за родину, за матерей и жен и за то, чтобы чекушка стоила рубль сорок девять. По мнению майора, эта цена являлась критерием стабильной экономики, а значит, войны лучше поручить производителям чекушек – или хотя бы тем из них, кто держит цены и не разбавляет горячительное.

Керк уже собирался поделиться этой мыслью со Свенсоном, но тут в помещение ввалились Росетти и Деннис.

– Чем угощаешь? – спросил итальянец, присаживаясь к столу. Деннис молча плюхнулся напротив и с мрачным видом вытер пот со лба; он был тучен, краснолиц, не любил жару и ненавидел Африку.

– Чем пожелаете, – ответил Керк, хлопнув ладонью по карману, что означало: я, мол, при деньгах.

Заказали хорошего виски, шотландского, выпили, и Деннис, побагровев еще больше, пробурчал:

– Завтра летишь?

– Завтра.

– Куда?

– Через Алжир в Париж. Потом – домой.

– Париж… – эхом откликнулся Деннис, уставившись взглядом в угол. – Париж! Завидую! Париж подходяшее место, чтобы забыть о Ялинге, Киншасе и остальном африканском дерьме… – Он потянулся к стакану, глотнул и сообщил: – Не континент, а страшный сон!

– Зато деньги платят, – изрек практичный Свенсон и собирался добавить что-то еще, но тут, перехватив инициативу, заговорил Росетти:

– Кстати, о снах… Приснилось мне вчерашней ночью, будто лежу я в могиле, в глубокой яме под оливами – не здесь, выходит, а на кладбище в своем Модуньо. Гроб у меня багряный, с позолотой и кистями, сам я в начищенных сапогах и генеральском мундире, а по мундиру – ордена и аксельбанты, аксельбанты и ордена! Кортик – при бедре, кобура на поясе, фуражка, как положено, на груди… И будто бы сам папа и четыре кардинала служат надо мной: папа – в белом, кардиналы – в красном, а вокруг толпятся святые отцы, кто с библией, а кто с крестом, и все в чинах, архиепископы да епископы. А я лежу и размышляю, за что мне этакая честь…

Деннис и Свенсон хмыкали, усмехались, но слушали эту историю с интересом – язык у Росетти был без костей, и байки его отлично шли под горячительное. Что до Керка, то он кривился и мрачнел. Снились и ему такие сны, снились!.. Ну, не совсем такие, но похожие, правда без олив, роскошного гроба, кортика при бедре и мундира в орденах. И, разумеется, без кардиналов и папы.

Яма, однако, в них была.