"Предисловие к 'Чудо человека'" - читать интересную книгу автора (Балабуха Андрей)

Балабуха АндрейПредисловие к 'Чудо человека'

Балабуха Андрей

Памяти мамы -

первого слушателя,

читателя,

машинистки и редактора, -

так и не дождавшейся этой книги

ПРЕДИСЛОВИЕ

Полагаю, дело самих читателей, а также критиков-рецензентов оценивать новую книгу -- в меру собственных основательности и вкуса разбирать ее особенности, отмечать достоинства, вскрывать явные и неявные просчеты, словом -- дифференцировать, чтобы потом вывести интеграл(

Полагаю также, в данном случае нет особой нужды и в том, чтобы дотошно перечислять достижения, приводить полностью "послужной список" автора книги, которую вы держите в руках. Те, кого по-настоящему интересует фантастика, и без моей подсказки вспомнят другие его книги. Многочисленные публикации в коллективных сборниках, альманахах и журналах, а возможно, даже и то, что писатель Андрей Балабуха охотно выступает и в роли критика: в соавторстве -и без оного -- им написаны десятки статей, обзоров, предисловий и послесловий к книгам других писателей-фантастов.

Потому -- в непосредственной связи с этой новой его книгой -ограничусь немногим. Новая-то она новая( а вообще-то -- должна бы она была быть первой, выйти лет на пятнадцать раньше. Ибо в шестьдесят четвертом году написан "Аппендикс" -- самый ранний из дюжины рассказов, эту книгу составивших, в семьдесят третьем -- "Антигравитатор Элькинда", самый поздний из них, -- оттого-то, по-видимому, эту дюжину и замыкающий.

Парадокс? Ежели и оный, то вполне, увы, объяснимый (хотя, тем не менее, и противоестественный).

Вспомним. пышно выражаясь, контекст эпохи: не такова же ли судьба и других пишущих (и писавших: не у всех достало мужества продолжать, многие -бросили!) ровесников Андрея Балабухи, почти безразлично -- фантастов ли, прозаиков ли реалистов или поэтов. Это ведь их -- нынешних сорокалетних -уже окрестила ярлыколюбивая наша критика "потерянным" для литературы, "молчаливым" поколением(

Впрочем. воздержимся от пережевывания прописных истин сегодняшней критики. Тем более, что к Андрею-то судьба -- в облике типографского станка -- была все-таки достаточно милостива.

И первая его публикация состоялась, когда (едва ли не рекорд по тем временам!) автору только-только стукнуло двадцать: был напечатан упомянутый уже "Аппендикс", да не где-нибудь, а сразу в "Фантастике-67"! Тогдашние-то сборники "Молодой гвардии" были куда презентабельны -- и читающей публикой воспринимались совершенно иначе, нежели нынешние( И даже "Предтечи", первая его книга, вышла всего лишь через десяток лет -- в семьдесят восьмом. Правда, -- еще один парадокс и тоже вполне в духе времени! -- не на русском языке: в Таллинне, в переводе на эстонский(

Но вот следующую, уже на русском, -- "Люди кораблей" -- пришлось ждать еще пять лет.

А теперь(

Или нам с тобою не о чем вспомнить, Андрей Дмитриевич, -- представляя друга читателю?

Перебирая недавно свой преизрядно-таки запущенный архив, скопившийся за четверть века работы в "Уральском следопыте" (есть такой экзотический журнал, на периферии издается -- в Екатеринбурге, неофициальной -- покамест? -- столице Урала: полумиллионного тиража достиг, ног неясно -- надолго ли, при нынешних на горизонте изменениях, диктуемых почтовыми и иными монополиями), я неожиданно быстро наткнулся на рукопись, которую искал и в сохранность которой, откровенно говоря, не верил(

(Забавная -- хотя и посторонняя -- деталь, о которой, приметив, просто не могу умолчать в наши дни полнейшего развала отечественной почты. Штемпель на конверте заказной бандероли: "Ленинград, 25.12.63". И второй: "Свердловск, 27.12.63". Судя по регистрационной карточке, в тот же день, 27 декабря, бандероль с рукописью доставлена в редакцию: чу-у-деса!.. Привычно-то уже -- иное. В 1990 году подобную же бандероль -- из того же Питера, от писателя Александра Щербакова, тоже заказную и даже оплаченную так же, двугривенным, -- украшают штемпели: "Ленинград, 21.05.90" и "Свердловск, 14.06.90"!!! Увы, прогресс -- вполне по Блоку -- нам только снится. Поневоле -- для пересылки хотя бы этого предисловия -- начнешь изобретать альтернативные оказии()

(То был рассказ-предупреждение, выразительно названный полустрокой из стихотворного эпиграфа А.Позднеева: "Чтобы вновь не начинать с амебы(" В рассказе варьировалась тема пришельцев: они оставляли в Баальбеке послание для нас -- тех, кто придет спустя тысячелетия. Ибо были они -- землянами, вернувшимися на родину из большой звездной экспедиции и заставшими лишь пепелище на месте своей -- допотопной -- цивилизации. О что это были за камни! Таких, наверное, никогда раньше не существовало на Земле: под действием чудовищной температуры атомного взрыва они "плакали" и "кровоточили". Это сразу бросалось в глаза, стоило только посмотреть на скол какой-либо каменной глыбы. Ее черное нутро, правда, сохранялось, но часть этого темного слоя просачивалась в наружные светло-серые слои так, что на их поверхности появлялось что-то вроде лишая. Странным и больным казался такой камень, словно пораженный паршой или проказой".

Экспрессивно написанный, со впечатляющими деталями и минимальными сбоями в стилистике, рассказ был вполне "публикабелен" по тем временам, разве что в некоторой прямолинейности упрекнуть автора -- но: не задним ли числом? не с высот ли прошедших десятилетий?.. Однако портфель журнала был переполнен: шел конкурс на лучший НФ-рассказ, редакция купалась в непривычном изобилии вполне приличной фантастики( Впрочем, укажи тогда автор в сопроводительном письме свой возраст, -- думаю, мы почти неременно дали бы ему место в подборке "Слово нашим юным авторам". Но нет -- он подписался со взрослой солидностью: "Андрей Дмитриевич Балабуха", --тем самым оставив мне лишь призрачную возможность сочувственно процитировать его рассказ в итоговом обзоре(

То был первый рассказ, посланный Андреем в редакцию. А вообще-то, вспоминает он, "сколько себя помню, я всегда что-нибудь сочинял". Приведенную выше цитату из рассказа -- в отредактированном, естественно, виде -- вы можете найти в "Аппендиксе"; она -- единственный пока для меня реальный след того рассказа, хотя в нем было и иное кое-что -- не устаревшее и сегодня( Сравнение же этих первых двух рассказов с необычайной наглядностью говорит о быстроте, с которой школьник Андрей Балабуха избавлялся от упомянутой выше прямолинейности в разработке своих замыслов.

Правда, этот школьник -- едва ли не с отроческих лет! -- регулярно посещал компанию профессионалов-фантастов, собиравшихся в те годы в Ленинграде в клубе журнала "Звезда"(

(Через несколько лет, в шестьдесят девятом, состоялось наше очное знакомство.

Крепкий, широкоплечий молодой человек, без намека -- эт(уж точно! -- на нынешнее импозантное брюшко, с крупным, выразительным лицом, с интеллигентными ("парнем" не назовешь, эт(уж точно) манерами петербуржца, причем не в первом поколении.

Уверенный в себе (до самоуверенности(), весьма общительный, со всеми и везде знакомый, знающий едва ли не все обо всем, -- я многажды в дальнейшем убеждался в совершенно неистощимой и всеадресной его любознательности и абсолютной (хотя ныне он изволит в этом сомневаться -- однако ж покамест не верю я ему!) памяти.

Разница в возрасте -- всего неполный десяток лет -- постепенно сошла между нами на нет за эти годы, тем паче, что и в плане чисто житейском он тоже явно "рожден был хватом". В разумном и добром, естественно, понимании(

Как мало кто из моих знакомых, умел он -- и посейчас умеет -- обжить занимаемое пространство, устроиться с максимумом созданных им самим удобств -- и я, не скрою, всегда с удовольствием селился и селюсь вместе с ним. В Москве ли, в семьдесят шестом, в обшарпанной донельзя, но зато и просторной комнате общежития Литинститута, на Первом Всесоюзном семинаре писателей-фантастов (о котором, странное дело, почти не вспоминают( а между тем участниками его были и Ольга Ларионова, и Геннадий Прашкевич, и Борис Штерн, и Виталий Бабенко. И совсем юный тогда Слава Рыбаков, и еще многие, чьи имена сегодня на слуху у любителей фантастики; мощный был семинар -эт(уж опять-таки точно!); в Николаеве ли, на Первых Ефремовских чтениях восемьдесят восьмого года. В очень пожилой, но хранящей следы былой респектабельности гостинице, где наш уютный (стараниями Андрея) двухместный номер чаще кого бы то ни было навещал душа этих чтений Анатолий Федорович Бритиков; или в Николаевской же глубинке, в пансионате под Коблевом, на берегу моря, где в восемьдесят девятом во время первого (и по всему видать, последнего) Соцкона мы хотя и бедствовали в течение нескольких дней по причине полного отсутствия воды, но куда менее других, в том числе и самых маститых отечественных и зарубежных фантастов, ибо -- по наводке Андрея же -- своевременно умыкнули полнехонький трехведерный бак из-под уличной трубы водопровода, в придачу к коему закупили оптом еще и ящик минералки; да и во многих других местах -- признаюсь -- нам было хорошо! В том числе -- и благодаря презренным сим удобствам, кои позволяли (вот ведь в чем штука!) и чай изготовить, и кофе, и прочее иное -- чтобы собрать в данном (лишь единицу времени назад -- пустом и неприглядном даже) пространстве уютную компанию, за столом которой, и вновь эт(уж точно, "никто у нас не лишний" -"и старики, и молодежь", как пелось в одной популярной некогда песенке. А раз и те, и другие -- какую же вам еще избрать методу общения, чтобы и стариков порасспросить, и опыта поднабраться, и не заскучать притом?

Благодаря Андрею, его напористой общительности, успел побывать и я, неискоренимо -- вследствие натуры -- застенчивый провинциал, у тех, кого иначе и не застал бы. В Ленинграде -- у Владимира Ивановича Дмитревского, Александра Александровича Меерова, у "Деда" -- Ильи Иосифовича Варшавского, светлая всем им память( И на заседаниях знаменитой ленинградской секции фантастической и научно-художественной литературы, на обсуждениях рукописи "Отеля(" братьев Стругацких, или нового -- тогда -- романа Меерова "Право вето", или малопонятной и потому особенно привлекательной гипотезы живого еще тогда Н.А.Козырева(-- А уж на квартире у Андрея (столь же, в моем представлении, общедоступной, как и любой его или наш гостиничный "полулюкс" или "совсем не люкс") с кем только я не перезнакомился за эти годы! В том числе -- и с несколькими поколениями "молодых", каждому из которых так хотелось -- да не всегда удавалось -- хоть чем-то помочь на предстоящем тернистом пути(

В "Маленьком полустанке в ночи" -- одном из четырех рассказов, спаянных в единый блок мечтою о нераскрытых резервах человеческого организма и, главное, мозга, -- выведен среди других персонажей Озол -литератор-фантаст, "человек простой, необразованный".

"Я дилетант, -- декларирует он. -- В лучшем, но, увы, утерянном значении этого слова. Ведь что такое дилетант в исконном смысле? Противоположность специалисту. Специалист знает все в своей области и чуть-чуть в остальных; дилетант же, не имея специальных познаний ни в одной области, имеет представление обо всех".

Хотя и утверждает Андрей Балабуха, что прототипом Озола был совершенно конкретный человек (и я должен согласиться с этим, поскольку и сам был с тем человеком когда-то знаком), однако ж дилетант из "Полустанка(" не перестает казаться мне автопортретом. Во всем не во всем, но по крайней мере в бурном его стремлении обо всем иметь собственное мнение.

Впрочем, при всей ненасытно-жадной открытости ко всему для него новому, есть у Андрея Балабухи сфера постоянного интереса: море. Море и все, что с ним связано.

У моря выросший, он и сегодня с мальчишеской верностью влюблен -- не в пляжное мелководье Маркизовой Лужи, разумеется, но в тот истинно великий Мировой Океан, что покрывает две трети нашей планеты.

(На берегу другого залива -- Днепровского лимана -- размечтались однажды, встретившись на вышеупомянутом Соцконе-89, два писателя-фантаста -Андрей Балабуха и Владимир Михайлов: яхту бы приобресть, да не пустяковину какую. А настоящую. Вроде "Снарка", "Спрея" или любого из "Сен-Мишелей"! И, отринув всю эту суету бесконечную, отправиться бы в кругосветку, чтобы, не слишком сибаритствуя, однако и не чересчур уж ро Алену Бомбару живя, подвигаться неторопливо "по морям, по волнам" и с неторопливой же, как подобает, самозабвенностью предаваться писательским своим мукам за чистым листом бумаги. Мне, излишне заматерелому обитателю Мировой Суши, явно постороннему в том разговоре, понятно было, конечно, что красивая сия мечта -- откровенно несбыточна, что это прекрасно понимают и сомечтатели(

Но не эта ли несбыточность внутренних устремлений и побуждает романтика -- естественно, при наличии необходимых потенций -- выплескивать на бумагу вымечтанный и выношенный заветный мир!

Не случайно именно морю была посвящена первая повесть Андрея Балабухи -- "Майский день", которая впоследствии разрослась и превратилась в роман "Нептунова арфа".

В этом романе, кстати, можно найти и объяснение влюбленности автора в необъятную прародину всего сущего на Земле -- в словах Орсона Янга: "Просто я люблю море. Оно -- полигон надежды. На море мы уже научились жить так, как подобает человеку, -- с тех пор, как перестали считать океан театром военных действий и неисчерпаемой кладовой. Где больше всего международных работ, проектов, организаций? На море. Где, случись с тобой что, на помощь придет любой? Опять же на море. Здесь мы все просто люди, а потом уже австралийцы, русские, японцы, американцы( Здесь мы больше всего ощущаем себя человечеством -- то, чему на суше нам еще учиться и учиться. Море -- это модель нашего завтра. Тень грядущего. И потому его нельзя не любить".

Цитата, быть может, и великовата, но, взятая из книги, написанной до громогласно возвещенной Перестройки, до явления миру и впрямь своевременного Нового Мышления, она непредвзято свидетельствует: обеспечивая широту взглядов на человеческий наш мир, фантастика и тогда, до перестройки, была озабочена всеми жизненно важными проблемами этого мира. И будущее этого мира проектировала едва ли не смелее и зорче, чем многие сегодняшние перестройщики(

И еще об одной -- как выясняется, весьма ныне ценной -- особенности фантастики.

В эпоху застоя в разряд чудачеств и маложелательных странностей отошло многое, что в прежние времена таковым не считалось. Благородство, бескорыстие, доброта, гуманность, верность идеалам, мечтательность и просто созерцательность( Все это оказалось ненужным обществу, ищущему комфортабельной и сытой жизни -- далеко не для каждого члена социума, как оказалось, вопреки лозунгам на знаменах(

Закономерной была дегероизация не только идеалов, но и литературы, их прежде проповедовавшей.

Восторжествовав без особых усилий в унылом сером монолите основного книжного потока, дегероизация настигла вслед за тем и литературу приключений. Настигла -- и разрушила, ибо прежних ее любимцев, волевых и деятельных, сильных и по-старомодному благородных (словом, истинных Героев, без коих -- какие же приключения!), заменили такие же рефлектирующие нытики, деловитые эгоисты, обиженные судьбою "домашние философы". Под напором этих "новых людей" наша литература не устояла, "забытовела" в массе своей фантастика -- последнее прибежище романтики(

Времена, к счастью, все-таки изменились, и в качестве наипервейшей сверхзадачи -- словно бы вдруг! -- вынырнула из прошлого потребность иметь Человека Воспитанного. А получить-то его -- как? Десятилетиями дезавуируя "заветы предков", как получить теперь работящего, сметливого, предприимчивого и щедрого душой гражданина?

Кому-то обрести новую (то бишь хорошо забытую старую) нравственность поможет религия -- не потому ли и стало нынче столь гарантировано лояльным отношение к Богу в нашем исстрадавшемся от бездуховности обществе?

Кому-то -- да, религия, а остальным?

А для остальных (точнее бы сказать: вообще для всех -- и во все века эпохи Гутенберга) уникальным учебником духовности была и остается Книга.

Вот и приходится фантастике нашей -- как и литературе в целом -сызнова размышлять о новом (теперь уже -- новейшем) герое, по-старому не обделенном элементарными человеческими добродетелями. К такому герою она потихоньку и подвигается -- поначалу через "боевик", через "космическую оперу", через "роман-путешествие", через повесть-сказку. Ибо и там, и там, и там без Героя ну никак не обойтись: без него они -- такой же муляж, фикция, нонсенс, как и безгеройное приключение(

Я с удовольствием восстановил в памяти ранние рассказы Андрея Балабухи. В свете сказанного выше -- мне сегодня вдвойне по душе их романтичность, их герои. По-прежнему по душе и новеллистическая неожиданность концовок, прописанность персонажей, тщательность и даже изящество литературной отделки, выверенная толика ироничности(

Я искренне рад, что они наконец-то сложились в книгу. И еще -- что под Андреевым именем появились наконец и два рассказа, первоначально по некоторым соображениям публиковавшихся только под глубоком псевдонимом, о чем было неизвестно даже издательству(

Виталий БУГРОВ