"Симеон Гордый" - читать интересную книгу автора (Балашов Дмитрий Михайлович)

Глава 3

Близит вечер. Семен сидит один, тяжело опустив плечи. Нету сил ни встать, ни подумать путем, как это начнет у него в Орде: с кем ему предстоит хитрить, с кем поссорить и кого подкупать? Батюшкова лица, как ни пытается он, не вспомнить. Вместо того окровавленный лик Федора вновь и вновь блазнит ему в очи. Сумерки сгущаются за окном. Темнеет. Свеча едва озаряет лики святых, упрятанные в жемчуг и серебро божницы.

Настасья, опрятно постучав, просовывает голову в раствор дверей.

– Ладо! К тебе какая-то старуха, тамо, внизу, требует тебя позрети!

– Впусти! – встряхивая головой, глухо отвечает Семен. И почти не дивит, когда перед ним возникает Кумопа, колдовка, месяц назад встретившаяся ему на пути.

Он глядит на эти ветоши, столь неуместные здесь, в роскоши княжьих хором, на ее ноги в стоптанных лаптях, попирающие ордынский ковер… Досадливо вспоминает подаренный старухе золотой перстень. За какою корыстью приволоклась нынче старая?

– Князь, ты можешь не дожить до утра! – Каркающий голос колдовки сух и строг. – На, возьми! – Темная от грязи худая лапа протягивает ему пучок сухих можжевеловых веток.

Князь смотрит с сомнением. Там, на дороге в лесу, это было прилепо, но здесь, в изузоренных покоях, где иконы в дорогих окладах, где рядом домовая церковь?..

– Что делать мне с этим? – спрашивает Семен недоуменно, принимая из темных потрескавшихся рук колкий сухой пучок.

– Почуешь, што смерть подошла, зажги! – возражает старуха, без робости и жадного блеска в глазах озирая княжеский покой.

– Ты опять спасаешь меня! – говорит, помедлив, Семен. – Чем мне отблагодарить тебя?

Старуха небрежно машет рукою:

– Не нать мне твово серебра! – Помолчав, пожевав морщинистым ртом, добавляет: – Рощу охрани святую, где Велесов дуб, знашь? Пущай не рубят!

(О роще той, припоминает Семен, вот уже колькой год идет пря с самим митрополитом Феогностом.)

– Не веришь? – вдруг спрашивает старая. – Крепце держи!

Он вздрагивает, глядит на пучок можжевельника, переводит взгляд туда, где только что стояла старуха, но Кумопа уже исчезла, не скрипнув дверью, только ее дух, дух грязной ветоши и дорожный запах старого человека, еще держится в княжом терему.

Он оглядывает на окна и видит, с невольным содроганием, как проходит сквозь синеватые пластины слюды давешнее неясное черное пятно. От устали или с великой дрёмы темнит у него в глазах?

Семен встряхивает чубом, проводит ладонями по щекам, ударяет в медное било. Как-то вдруг и скоро отворяется дверь, входит знакомый гридень, Игнашка Глуздырь. Негромко, картавя, прошает:

– Што прикажешь, княже?

Семен его не звал, да и место гридня не у дверей княжой опочивальни, а на нижних сенях, и потому медлит, с сомнением оглядывая молодца. Спрашивает наконец:

– Проводили старуху?

Гридень как-то нелепо подмигивает, помаргивает ресницами. Спрашивает в свою очередь:

– А тебе, князь, тута не страшно?

Семен стоит около высокого стоянца, по-прежнему сжимая в руке забытый пучок можжевеловых веток. В нем закипает раздражение на этого некстати ворвавшегося в покой дурня.

– Чего мне страшить? – отвечает Семен, пренебрежительно вздергивая плечо. – Я же не один.

Гридень вдруг наклоняет к нему, вытягивая улыбающуюся морду, и шепчет тихо:

– А ты уверен, что ты не один?! – И приближается, неслышно огибая княжеское точеное креслице, а глаза, глаза на улыбающемся лице – совершенно слепые, мертвые. И в этом – ужас.

Семен, даже не успевши додумать еще ничего, судорожно сует ветки можжевельника в пламя свечи. Треск загорающейся хвои, шум… И последнее, что успел заметить, падая в обморок, как, лязгая, отворяются двери и вбегают люди в покой.

Семена тотчас подняли. Он еще держал, не разжав ладони, полуобгорелую ветку в руке. Спросил резко, оглядев рожи прислуги:

– Где Игнат?

В голове шумело, все еще двигалось и мрело в глазах. В двери вскочил, волоча саблю, старшой дворцовой сторожи, боярин Остей.

– Какой Игнат, батюшка-князь?

– Игнашка Глуздырь! – кричит Семен, сводя брови.

– Он… ево нетути… Нетути, княже! Даве до дому отпустил… – бормочет Остей, с тревогою вперяясь в незнакомо-бледное лицо молодого князя.

– Вызвать немедля! Иди, проверь! – горячечно бросает князь.

Остей скрывается. Слуги хлопочут, под руки доводят до креслица, усаживают, кто-то подносит холодного квасу, и Семен пьет жадно, обливая руки и бороду… Меж тем в покой вбегает Настасья, начинаются домашние бабьи хлопоты. Семен бормочет:

– Не нать, ничего не нать! Не спал, почитай, всю неделю, дак потому… (О том, что было, ему сейчас стыдно даже и сказывать.) А между тем в успокоившемся было тереме начинается опять какое-то смутное шевеление, шепоты, задышливая беготня. Прежний боярин вползает в покой с поклонами, глядит потерянно, на нем нету лица:

– Князь… Князь-батюшка… Не вели казнить… Счас повестили, Игнашка-то зарезан тово! Горло… В улице нашли…

Семен смотрит, отемнев и закипая. Медленно молвит, еще сдерживая слепую ярость:

– У тебя… тати невозбранно убивают княжеских слуг на Москве! – И, возвышая голос почти до крика: – Немедля найти убийц! Казнить без милости! Головой ответишь, смерд!

– Князь, князь-батюшка… – пытается пояснить, выговорить Остей, но Семен уже не владеет собою. Почти отшвырнув жену и топая ногами, орет:

– Разыскать немедля! Прочь!