"Транзитом до Скорпиона" - читать интересную книгу автора (Балмер Генри Кеннет)

Глава 12 ДЖИКТАР И ХИКДАР

Действительно ли это была Делия из Дельфонда, Делия с Синих гор?

Как такое могло быть? Эта рабыня, одетая в серую набедренную повязку, — моя Делия? Я застонал. Делия, Делия, Делия… Может быть, девушка в неожиданном освещении просто напомнила мне Делию? Тогда почему же она отвернулась от меня со слезами на глазах, почему она убежала, рыдая от душевной боли или задыхаясь от гнева и презрения?

На углу за светильником стояла превышающая человеческий рост статуя Талу, одного из тех мифических, как я думал, восьмируких людей с глазами как вишни, браслетами на ногах и руках, вырезанная из бивня мастодонта. Она блеснула бледным, белесым телом, когда я прыгнул вперед, желая остановить девушку. Я задел статую плечом, она покачнулась на постаменте, и я инстинктивно схватил ее, чтобы удержать. Восемь рук Талу, похожие на спицы фургонного колеса, коснулись меня, причем выглядело это как неприкрытый эротический намек. Замешкавшись, я потерял из виду девушку. Она исчезла в лабиринте поддерживающих крышу разноцветных столбов. Прозвучал удар гигантского гонга. Нижни яростно пыхтел и жевал.

— Ей не сбежать! — кричал он вне себя от злости, глотая слова. — Я спущу с нее ее светлую шкуру!

Я схватил Нижни за серую тунику, сжал и поднял, пока загнутые носки его туфель не оторвались от ковра и он не начал трепыхаться у меня в руках.

— Раст ! — зарычал я. — Если ты коснешься хоть волоса на ее голове, я сломаю тебе хребет!

Он попытался что-то сказать, но не смог, хотя смысл его речи был ясен.

— Ты можешь высечь меня хоть тысячу тысяч раз, — прорычал я снова, — Но я все равно сломаю тебе хребет.

И я бросил Нижни на ковер. Он отлетел в объятия сгрудившихся рабынь, в ужасе таращившихся на меня. Я заметил, что Глоаг и его люди не слишком торопились на помощь главному надсмотрщику. Только теперь они шагнули вперед, со свистом размахивая тростями над головой, и меня отвели обратно в мою комнату. Здесь Глоаг нанес мне единственный удар, заработанный пятном вина на шелковой перчатке. Я подумал, что удар был до странности мягким. Когда все ушли, он прошептал:

— Время еще не пришло. Не возбуждай у них подозрений, а не то, клянусь Отцом Мезта-Макку, я сам сломаю тебе хребет!

С этим он исчез.

Я, конечно, попытался разузнать что-нибудь о рабыне, разбившей кувшин с водой, но ничего не добился. Я рвал и метал в своей душной комнатушке. Иногда меня, одетого в чертов шутовской наряд, препровождали в затененный деревьями внутренний двор поразмяться, и дважды я видел фигуру наблюдавшей за мной женщины в зеленом платье и вуали. Я догадывался, что это Натема. Ни одна знатная дама Зеникки не рискнет выйти под открытое небо без вуали.

Мы встретились еще три раза, и в последний раз Натема заставила меня раздеться перед ней — поступок, который я считал крайне неприятным и унизительным, но необходимым, имея в виду шпагу великана в нише и трости уроженцев Мезты, которые поджидали за дверью. Из сопровождаемых смехом замечаний увешанных жемчугом рабынь я понял, что принцесса критически оценивала мои качества и стать, словно у зорка или полувава на базаре.

Ее презрение обжигало, всеми силами она старалась показать, какое пренебрежение испытывает ко мне, не обращая внимания на меня, как на человека. Хотя, по большому счету, мне было наплевать. Я жаждал новостей о Делии. Как Натема любила демонстрировать передо мной свои розовые прелести! Я чувствовал, что она пытается побудить меня к какой-то чудовищной глупости. Но одурачить меня будет нелегко.

Однажды она велела Глоагу и его людям высечь меня ротановыми тростями по одной-единственной причине — как я полагаю, из простого девчоночьего желания произвести на меня впечатление своей властью. И на этот раз Глоаг не слишком усердствовал, кожа не была содрана, хотя, черт побери, досталось мне немало. Все это время Натема стояла, прикусив нижнюю губу, сияя васильковыми глазами и сжимая руки на груди.

— Ты должен понять, раст , что я — твоя хозяйка, твоя божественная госпожа и повелительница! Ты — ничто у меня под ногами! — Она топнула усыпанной самоцветами ножкой, грудь ее вздымалась и опускалась от бушующих страстей. Я с трудом сдержал желание улыбнуться, хотя было сильное искушение. Вместо этого я сказал:

— Надеюсь, ты сегодня хорошо выспишься, принцесса.

Она шагнула вперед и ударила меня по лицу молочно-белой ручкой. Я едва почувствовал удар, настолько меня допекла боль в спине. И задумчиво посмотрел на нее, нахмурившую брови и задравшую подбородок.

— Из тебя получится интересная рабыня, — заключил я.

Она резко отвернулась, дрожа от ярости, которую Глоаг, похоже, не хотел бы испытать на себе. Он и его люди вытолкали меня взашей, и какая-то одноглазая старуха с иссохшим лицом занялась моей спиной. Я привык к порке как к приему наведения дисциплины и четыре дня спустя, стараниями старухи, полностью оправился. Глоаг показал себя настоящим другом.

— Ты умеешь пользоваться копьем? — спросил он меня, пока старуха обрабатывала мне спину.

— Да.

— Ты воспользуешься им, когда придет время?

— Да.

Он нагнулся ко мне — я лежал на постели в своей комнате лицом вниз. Его тупое квадратное лицо с насмешливым и изучающим выражением приблизилось вплотную ко мне. Затем он кивнул, словно обнаружив что-то, что его удовлетворило.

— Хорошо, — промолвил он.

В Знатном Доме Эстеркари не служило ни одного раба-рапы , по словам других рабов — из-за того, что их вонь раздражала тонкое обоняние хозяйки. Это походило на правду. Не было здесь и рап —охранников. имелись только оши , мазта, бывшие рабами, но наделенные некоторой мелкой властью, связанной с применением трости, и некоторые устрашающего вида создания, попадавшиеся иногда мне на глаза в опаловом дворце.

Все это время я не мог ничего узнать о Делии — или девушке, которая могла быть Делией из Дельфонда.

Дворец представлял настоящий муравейник, созданный руками рабов и обросший за многие годы многочисленными пристройками по прихотям сменяющих друг друга династий. Охрана состояла из подразделений чуликов , как и люди, рожденных с двумя руками и двумя ногами и обладавших лицами, могущими сойти за человеческие, если не считать загнутых вверх трехдюймовых клыков. Но на этом сходство с людьми заканчивалось. Гладкую маслянистую кожу и выбритые черепа украшала спадавшая до талии коса, окрашенная в зеленый цвет. Маленькие круглые черные глаза застывали в неподвижно-гипнотическом взгляде. Жирные упитанные тела только на первый взгляд казались неуклюжими, на самом деле обладая быстротой и силой. Дом Эстеркари выдавал чуликам в качестве обмундирования сизые туники с изумрудно-зелеными поясами. Оружием они пользовались тем же, что и знать Зеникки — шпагами и кинжалами.

Шпага была общеизвестна под названием джиктар — «командир тысячи», а ее неразлучный спутник кинжал — под названием хикдар — «командир сотни». О метательном ноже говорили, что это дельдар — «командир десятка». В этом, я думаю, кроется ошибка. По какой-то странной причине люди — и прочие человекоподобные создания, — живущие на Сегестесе, пренебрегают щитом. Его знают, но презирают. Щит расценивается как атрибут слабака, нечто трусливое, коварное, предательское. Я долго спорил по этому поводу — и дело чуть не дошло до того, что друзья стали смотреть на меня косо, думая, не уподобляюсь ли я сам этому презренному орудию, не таков ли я сам — трусливый, слабый, коварный, — до тех пор, пока я не доказал в дружеской схватке их неправоту.

К настоящему моменту стало ясно, что мне отвели роль балованного раба в Доме Эстеркари. Из намеков, нашептываний, а также прямых насмешливых ответов Глоага я понял, что принцесса Натема никогда прежде не сталкивалась с человеком, который бы при виде ее красоты не преисполнялся благоговейным трепетом и не лишался бы мужества. Она могла заставить мужчин ползать перед ней на коленях и целовать ее унизанные самоцветами ноги. Меня она, конечно, тоже могла заставить — но только под угрозой пытки или порки. Но ведь она всегда славилась своей властью над мужчинами, которую имела как женщина, безо всяких иных побудительных мотивов.

Ей все больше и больше досаждало, что я не ломаюсь перед ней по собственной воле. Я подозревал, что если бы это произошло, великана в кольчуге призвали бы разделаться со мной, и Натема стала бы искать себе другую игрушку.

Никто, даже Нижни, похоже, не знал, сколько рабов трудится в Доме Эстеркари. Рабы-писцы вели бухгалтерские книги, но рабы умирали, их продавали, покупали или обменивали, и общее число на текущий момент всегда оставалось в точности не известно. Умножая путаницу, внутри Дома Эстеркари существовало много семей — Кидонес считались Первой Семьей, — и семья могла продать раба в пределах дома и вычеркнуть его или ее из списков. Но фактически они оставались — он по-прежнему горбатился на конюшнях, а она носила воду на кухни одного из дворцов Эстеркари.

Однажды по коридорам и комнатам рабов разнеслась новость. Простой Дом Паранг подвергся нападению через канал, отделявший его от Знатного Дома Эвард. Эварды горячо отрицали свою вину, сваливая все на неизвестных людей. Глоаг подмигнул мне.

— Клянусь Отцом Мезта-Макку, это работа Понтье! Они ненавидят Эвард черной ненавистью, а наш дом их поддерживает.

Я вспомнил, что говорила Натема о коалиции, обеспечивавшей себе власть. Для меня это мелкое политическое крючкотворство и разгул брави [14] ничего не значили. Я жаждал найти Делию. И все же мне приходилось смотреть фактам в глаза — в частности, такому неприятному факту, что у меня нет доказательств, что Делия неравнодушна ко мне. Как я мог стремиться к ней после того, что случилось? Не вмешайся я в Афразое, ее могли бы вылечить и безопасно доставить домой к родным в далекий Дельфонд — где бы он ни находился. О Дельфонде здесь слышали — и я очень разволновался, узнав об этом, — но никто из рабов не мог сообщить ни где он находился, ни даже является ли он континентом, островом или городом. Несомненно, рассуждал я, у Делии есть все основания ненавидеть меня.

На следующий вечер Натема послала за мной, и на этот раз вместо Глоага и его мезта конвой состоял из желтокожих чуликов в серых туниках с изумрудными полосками. Чулики с наглой развязностью помахивали шпагами. Черные кожаные сапоги грохотали по полу. Недавно в Зеникку прибыла свежая партия невольников-чуликов , и Дом Эстеркари взял для осуществления своих хитроумных планов большую партию этих громил.

Первое, что я заметил, войдя в надушенную комнату, — что одетый в кольчугу великан со шпагой, обычно полускрытый в своей нише, отсутствует.

Стальная кольчуга в Сегестесе — редкий и ценный доспех. Воины обычно носят поножи, наручи, панцири на груди и спине, с крохотными оплечьями, по большей части из бронзы, изредка из стали. Всегдашний идеал бойца Сегестеса — атака, безрассудная атака.

Принцесса Натема выглядела необыкновенно привлекательно в этот вечер, когда на бледнеющем топазовом небе проплыли первые из семи крегенских лун. Вместо длинного изумрудного платья она надела искрящееся золотое одеяние, соблазнительно обрисовывающее фигуру.

— Дрей Прескот! — Натема топнула усыпанной самоцветами ножкой, но это была не ярость. В принцессе произошло какое-то тонкое преображение, она отбросила высокомерные повадки, и даже показалась мне чуть красивее, чем прежде. Она разрешила мне подняться из согнутого положения и — изумительное дело! — велела сесть рядом с ней. И налила мне вина.

— Ты сказал, что из меня получится интересная рабыня, — прошептала она. Веки ее опустились, а грудь вздымалась от учащенного дыхания. Я ощутил крайнее беспокойство. Проклятый великан отсутствовал, и я впервые подумал о нем, как о своего рода опекуне.

Наши отношения с Натемой расцвели, почти незамеченные мной; но она считала, что я без ума от ее красоты и только боюсь быть убитым, а теперь это препятствие убрано и я могу полностью раскрыть свою любовь к ней. Я знал, что ради нее умерло много мужчин. Она соблазняла меня неторопливо, с уверенностью в успехе, как глотающий добычу питон. Я сопротивлялся, так как хоть она и была цветом женщин и до крайности изощренной в удовольствиях, я мог думать только о Делии. Я не претендую на какую-то огромную способность к самообладанию. Многие мужчины сочтут меня дураком, не вкусившим меда, когда бутон раскрыт. Но чем более страстными становились ее авансы, тем, напротив, больше она меня отталкивала.

Не люблю думать, чем бы это закончилось.

Нитки с изумрудами обвивали белую шею Натемы и тянулись по обнаженным рукам, когда она легла у моих ног. Теперь она не стыдясь умоляла, обратив ко мне залитое слезами лицо. Покрасневшее, возбужденное, страстное.

— Дрей! Дрей Прескот! Я не могу произнести твоего имени без трепета. Я хочу тебя — только тебя! Я стала бы твоей рабыней, если бы могла. Все, что хочешь, Дрей Прескот, будет твоим — только попроси!

— Между нами ничего нет, Натема, — грубо ответил я.

Разрази меня гром, если мне не предстояло быть убитым из-за того, что я ничего не желал от этой надушенной, злой, прекрасной женщины!

Она сорвала со своего восхитительного тела одеяние из золотой ткани и, умоляюще рыдая, протянула ко мне руки.

— Разве я не прекрасна, Дрей Прескот? Разве есть во всей Зеникке женщина красивее меня? Ты мне нужен… я хочу тебя! Я женщина, а ты — мужчина, Дрей Прескот!

Я отступил и понял тогда, признаюсь откровенно, что слабею. Вся ее страстная красота лежала у моих ног, все ее презрение, пренебрежение и насмешки исчезли, осталась только обезумевшая девушка с растрепанными волосами и залитым слезами лицом, и она умоляла меня любить ее. О да, я чуть не поддался — ведь в душе я по-прежнему оставался простым матросом.

— Я наблюдала за тобой, Дрей, много-много раз! О да! Я боролась со своими желаниями, со своей страстью к тебе. Она разрывала мне сердце. Но больше я не могу противиться. — Она поползла ко мне, умоляя: — Пожалуйста, Дрей, пожалуйста!

Мог ли я поверить? Слова казались вызубренными, заученными ради какой-то скрытой цели. И все же — она лежала у моих ног, умоляя меня, нагая, опутанная изумрудами на нитях, светясь розовым телом. Я не знал, была ли это еще одна дьявольская хитрость — или принцесса истинно возомнила, что любит меня.

Она поднялась, протянув ко мне руки, грудь ее поднималась и опускалась от страсти, красные губы сияли, глаза горели любовью, все чувства поражали глубиной…

Дверь распахнулась от удара, и в комнату ввалился, шатаясь, чулик с торчащим из тела копьем, с которого стекала яркая кровь.

Натема истошно закричала.

Я прыгнул вперед, схватил упавшую шпагу чулика правой рукой и кинжал левой. Заслонив Натему, я повернулся лицом к взломанной двери.

В комнату ввалился еще один чулик , пытавшийся удержать разрезанные края горла. За дверью бушевали люди и зверо-люди.

— Быстро! — схватила меня за руку Натема. Она, не одеваясь, бросилась к нише, где обычно стоял воин в стальной кольчуге. Скользнула в сторону панель. Мы прошли в тайный ход — и тут прилетевшее копье вонзилось, дрожа, в дерево, не давая панели полностью закрыться.

Яростные крики и лязг стали пришпорили нас, и мы побежали во весь дух по каменной лестнице в тусклом свете светильников пока не добрались до площадки, куда выходило много дверей. Позади нас послышался топот ног. Перед одной из дверей лежало тело воина в кольчуге. Его забили до смерти дубинами. Измолотили в кровавое месиво. Вокруг лежали кучей тела рабов, людей и зверей. Он умер достойно. Я отдал воину честь, он несомненно ее заслужил.

Затем нагнулся и поднял его широкий кожаный пояс со стальной пряжкой. На поясе висели пустые ножны для шпаги и кинжала. Я подобрал это превосходное оружие — одно вынул из тела раба-оша , другое из твари, сплошь покрытой черными волосами, с носом, который сделал бы честь орудийному порту.

— Скорее, идиот! — взвизгнула Натема.

Я устремился за ней, стискивая в руках обретенный арсенал.

Мы побежали по тускло освещенным масляными светильниками потайным ходам дворца. Вокруг дико плясали тени. Я услышал впереди звук шагов и остановился. Натема прильнула ко мне, тяжело дыша. Я воспользовался задержкой и застегнул на талии широкий кожаный пояс убитого воина. Щегольская одежда оказалась вполне пригодной для вытирания клинков. Затем я снял ее и отбросил прочь, оставшись в одной набедренной повязке.

— Нижни будет недоволен, — прошептал я.

— Что? — поразилась она.

— Его белые шелковые перчатки вконец испорчены.

— Недоумок! — Ноздри Натемы побелели. — Перед нами убийцы, а ты болтаешь о белых шелковых перчатках!

У Натемы все еще оставались изумрудные серьги и ожерелье, ниспадающее до талии. Пока я аккуратно снимал это с нее, она непонимающе глядела на меня широко распахнутыми глазами. Камни я выбросил.

— Пошли, — сказал я и посмотрел на нее. Нагнувшись, я потер рукой в пыли на полу, а затем вымазал грязью ее лицо, волосы и тело, несмотря на то что она сопротивлялась, извиваясь и ругаясь.

— Помни, — резко сказал я. — Ты — рабыня. Если бы взгляд мог убивать, Натема бы меня убила. Затем мы крадучись двинулись вперед, мягко ступая, навстречу звукам боя и убийства, и я убедился, что принцесса идет, опустив голову и волоча ноги, как и положено послушной рабыне.