"Король-Демон" - читать интересную книгу автора (Банч Кристофер)

Глава 7 ЖЕЛТЫЙ ШЕЛКОВЫЙ ШНУРОК

На карточке было написано:

Уважаемые барон Дамастес и графиня Аграмонте!

Благодарю вас за столь любезное приглашение. Увы, неотложные дела первостепенной важности лишают меня возможности посетить ваш праздник. Приношу свои самые искренние извинения.

Т.

Маран внимательно изучила послание.

— Ну? — наконец не выдержал я.

— Не знаю, — неуверенно сказала Маран. — Плохо, что император не обращается к тебе «трибун» или просто «Дамастес», но, с другой стороны, хорошо, что он не называет тебя графом и употребляет титул, пожалованный тебе государством, даже несмотря на то что произошло это во время правления Совета Десяти. Плохо, что карточка отпечатана, но хорошо, что он, похоже, лично подписал ее. — В последнее время Тенедос повадился подписывать свои послания первой буквой фамилии. — Но вот что действительно плохо, так это то, что император тянул до последнего и прислал карточку, когда до начала бала осталось всего два часа.

Я покачал головой. Эти тонкости этикета были выше моего понимания.

— По крайней мере, император не проигнорировал наше приглашение, как будто его не было и в помине, — задумчиво продолжала Маран. — С другой стороны, вряд ли можно было ожидать, что он проигнорирует любое послание любого человека, носящего фамилию Аграмонте. Полагаю, нам остается только ждать, что будет дальше.

Я чувствовал себя полным дураком, стоя в главной зале Водяного Дворца в окружении слуг с каменными лицами, облаченных в парадные ливреи цветов рода Аграмонте: темно-зеленые камзолы и панталоны, ярко-красные жилеты, золотые галуны, пряжки и пуговицы. Я был в парадном мундире, при всех знаках отличия, но без оружия.

На Маран были надеты белая кружевная блуза с широким вырезом, шитая жемчугом, и черная шелковая юбка, отделанная черным жемчугом. Ее волосы были уложены в высокую прическу и покрыты черной вуалью. Единственным украшением было ожерелье, усыпанное драгоценными камнями, сверкавшими всеми цветами радуги. Окинув взглядом просторную залу, Маран нахмурилась.

— Пока все предвещает полную катастрофу, — сказала она.

— Еще рано, — попытался успокоить ее я. — Прошло не больше часа со времени официального начала бала. Ты сама твердила мне, что только неотесанные мужланы, старики и безмозглые идиоты приходят вовремя.

Маран попыталась улыбнуться, но это получилось у нее плохо. Пока что гостей была всего горстка: те, кто готов прийти куда угодно, лишь бы получить дармовое угощение, а также завсегдатаи подобных мероприятий, оценивающие их важность исключительно по значимости устроителя, — и больше никого.

К моей жене подбежала Амиэль. Совершенно не разбирающийся в портновском искусстве, я было решил, что платье подруги Маран состояло из двух независимых частей. Обе половины плотно облегали ее стройное тело и строго закрывали верх до самой шеи и опускались до щиколоток. Однако наряд графини Кальведон никак нельзя было назвать скромным. Первое, внутреннее, платье было из темно-красного шелка со вставками из прозрачного газа. Второе, наружное, было цвета морской волны и также со вставками из газа. Вообще-то эти вставки не совпадали друг с другом, но под платьем у Амиэль ничего не было, и при каждом ее движении сквозь них мелькала блестящая загорелая кожа. Как и Маран, Амиэль брила треугольник между бедрами, но, в отличие от моей жены, она подкрасила помадой соски. Если бы у меня было другое настроение и Амиэль не была подругой моей жены, у меня наверняка возникли бы интересные мысли.

— Кто сотворил эту иллюзию? — спросила Амиэль.

— Наша провидица Синаит, — чуть оживилась Маран. — Разве это не великолепно?

Иллюзия была просто потрясающей. Маран не рассталась с мыслью устроить бал в честь начала Сезона Бурь. Погода ей подыграла: с севера, со стороны моря, налетел тропический муссон. Дополняя его, Синаит сотворила бурю в главной зале: мечущиеся тучи, нависшие свинцовой тяжестью дождя или взмывающие вверх, предвещая ураган; отблески вспышек молний и отдаленные раскаты грома. Но только в зале эта волшебная буря разыгрывалась невысоко от пола, поэтому гости воображали себя парящими в облаках второстепенными богами или посланниками кого-нибудь из главных богов.

— Особенно мне приглянулась...

Амиэль умолкла, увидев своего мужа Пелсо. Натянуто улыбнувшись, она извинилась и направилась к чаше с пуншем. Было очевидно, что супруги пришли сюда исключительно потому, что хорошо относились к Маран и ко мне. Если бы не это, оба предпочли бы оказаться на противоположных концах города, а то и света, подальше друг от друга.

Граф Кальведон учтиво поклонился.

— Дамастес, ты позволишь похитить твою жену? Надеюсь, она согласится потанцевать со мной.

Не дожидаясь ответа, он взял Маран за руку и увел ее. В центре залы кружились в танце с полдюжины пар.

Решив, что любое занятие лучше бессмысленного торчания у входа, я отыскал провидицу Синаит. Она, как всегда, была в коричневом, но теперь ее платье было сшито из кожи тончайшей ручной выделки. Мы протанцевали один танец, и я похвалил ее за иллюзию.

— Мне бы хотелось сделать еще что-нибудь, — призналась Синаит. — Например, произнести какое-то заклинание, чтобы никейская знать слетелась сюда как пчелы на мед. Не могу видеть, как ваша супруга страдает.

— И я не могу, — согласился я. — У тебя есть какие-нибудь предложения?

— Только одно, но оно неосуществимо без участия одного человека, ведущего себя, словно капризный избалованный ребенок. Не стану мучить ваш слух, упоминая его имя.

— Спасибо.

— Не за что.

Я потанцевал с двумя дамами, затем пригласил Амиэль. Танцевать с ней было одно удовольствие. Мы двигались как одно целое; она прижималась ко мне всем телом. Пелсо уже исчез — судя по всему, решив, что выполнил все, чего от него требовали правила приличия.

— Жаль, что этот мерзавец ушел, — шепнула мне на ухо Амиэль.

— Да?

— Если бы он все еще был здесь, быть может, я бы попыталась заставить его ревновать.

— Как? И к кому?

— Не знаю, — призналась Амиэль. — Возможно, к тебе. Вспомни, в Никее и так полно народу, убежденного, что у нас с тобой роман. — Еще когда я только ухаживал за своей будущей женой, Амиэль оказала нам неоценимую услугу, сыграв роль так называемой «ширмы» и заставив всех поверить, что я волочусь за ней. — Например, я стала бы танцевать с тобой... вот так. — Скользнув одной ногой мне между колен, она принялась покачивать бедрами. — Рано или поздно кто-нибудь обратил бы на это внимание.

— Прекрати!

— Почему? — улыбнулась Амиэль. — По-моему, это так хорошо.

— Возможно, слишком хорошо, — сказал я, чувствуя, как начинает шевелиться мой член.

Натянуто рассмеявшись, Амиэль тем не менее выполнила мою просьбу.

— Бедный Дамастес, — сказала она. — Он безумно влюблен в собственную жену и к тому же свято чтит данную им клятву. Ты не пьешь, не балуешься травкой... вполне вероятно, в конце концов ваш брак окажется самым прочным во всей Никее.

— Надеюсь, — сказал я.

— Как невыносимо скучно! — надула губки Амиэль. — Но, полагаю, каждому приходится нести свою ношу.

Я был благодарен ей за попытку развеять мои мрачные мысли, но ее усилия были тщетны. Я был готов сказать какую-нибудь очередную глупость, но в это мгновение оркестр смолк. Во внезапно наступившей тишине по всей зале раскатился презрительный смех. Мне не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что за осел забрел к нам. Смех мог принадлежать только графу Миджуртину — вероятно, самому бесполезному существу, какое когда-либо возвращала с Колеса Сайонджи.

В свое время семейство Миджуртин считалось одним из самых благородных в Никее; за несколько столетий два его представителя успели побывать членами Совета Десяти. Но это осталось в далеком прошлом. Нынешний граф был последним отпрыском угасающего рода. Он женился на женщине из низов — по слухам, на своей собственной прачке, — чтобы не оплачивать счета за стирку белья. Эта парочка жила в нескольких комнатах родового особняка, находившегося в районе у реки, когда-то считавшемся самым фешенебельным в Никее, но теперь превратившемся в трущобы. Остальные помещения огромного особняка пустовали, предоставленные крысам, шнырявшим среди гниющих фамильных реликвий.

Впрочем, к опустившемуся графу никто не питал ни капли сострадания. Заносчивый до такой степени, что он мог бы принадлежать к семейству Аграмонте, Миджуртин считал себя умным, в то время как на самом деле был просто грубым. Кроме того, он обожал сплетни и наушничество. Его уже давно никто и никуда не приглашал, но тем не менее Миджуртин неизменно являлся на любое мало-мальски значительное событие в наряде, сшитом по моде десятилетней давности, причем приходил он первым, а уходил на рассвете, провожаемый зевками последних держащихся на ногах слуг.

Сейчас по всей зале разносился скрипучий голос Миджуртина, такой же мерзкий, как его смех.

— Знаете, это все равно что Колесо. В прошлом году они были на вершине, а в этом... Что ж, быть может, это хоть немного усмирит их гордыню...

Внезапно осознав, что его тирада слышна всем присутствующим, Миджуртин испуганно осекся, затравленно оглядываясь по сторонам. Из пирожного, забытого в руке, потекла струйка повидла.

Мое терпение лопнуло, но, прежде чем я успел подойти к негодяю, перед ним уже очутилась Маран. Ее лицо было бледным от бешенства, глаза сузились в щелочки.

— Убирайтесь! Убирайтесь немедленно! Миджуртин что-то залепетал в свое оправдание.

Я решительно направился к нему. Увидев меня, он взвизгнул, широко раскрыв глаза от ужаса, и бросился к выходу, словно кабан, учуявший приближение охотника.

Оркестр поспешно заиграл какую-то мелодию, но Маран подняла руку. Сразу же снова наступила полная тишина.

— Обращаюсь ко всем. Вон! Бал закончен!

Ослепленная яростью, Маран схватила обеими руками белую льняную скатерть, на которой стояла ваза с пуншем, и что есть силы рванула ее на себя. Тяжелый хрустальный сосуд с трудом несли двое слуг, но ярость моей жены сделала его невесомым, словно пушинка. Скользнув по полированному столу, ваза рухнула на пол и взорвалась тысячью осколков. Красный пунш кровью расплескался по блестящему паркету. Немногочисленные гости торопливо поспешили к выходу. Буря на улице не шла ни в какое сравнение с той, что бушевала в зале.

Маран развернулась к музыкантам.

— Все, хватит! Вы тоже можете идти. Те стали быстро собирать инструменты. Я поднял руку, останавливая их.

— Подождите, — тихо произнес я, но мой голос разнесся по всей зале. — Сыграйте «Речка кружится, речка извивается».

Эту песню играл оркестр на увеселительном речном корабле в ту ночь, когда мы с Маран впервые познали друг друга. Впоследствии мне потребовалось много времени и много золота, чтобы установить название песни, но все окупилось с лихвой в день первой годовщины нашей свадьбы, когда те же самые музыканты с корабля исполнили ее для нас с Маран.

Музыканты растерянно переглянулись. Сначала заиграл один, потом к нему присоединился другой, третий. Маран неподвижно стояла у красной лужицы. Слуги с полотенцами наготове застыли рядом, не решаясь приблизиться.

— Графиня Аграмонте, — сказал я, — окажите честь потанцевать со мной.

Она молча шагнула ко мне. Мы закружились в танце. Сначала было слышно, как уходили последние гости; потом не осталось ничего, кроме музыки и шелеста скользящих по паркету ног.

— Я тебя люблю, — прошептал я.

И тут плотину прорвало. Уронив голову мне на грудь, Маран забилась в истерике. Я подхватил ее на руки — она оказалась невесомой. Я вынес Маран из залы, поднялся по лестнице и зашел в нашу спальню. Стащив покрывало с огромной кровати, я уложил свою жену и медленно раздел ее. Она лежала совершенно неподвижно, не отрывая от меня взгляда. Я тоже быстро скинул с себя мундир.

— Сегодня ночью ты хочешь мне отдаться?

Ничего не ответив, Маран раздвинула ноги.

Опустившись на колени, я провел языком по сокровенному треугольнику. Ее дыхание участилось, но это было единственной реакцией на мои ласки. Я поцеловал Маран в губы, в грудь. Она оставалась неподвижной.

Понятия не имея, что делать дальше, едва возбудившись, я проник в ее чрево. С тем же успехом я мог бы насиловать спящую. Я вышел из нее, и она снова не сказала ни слова, только перекатилась на бок, спиной ко мне, и подобрала колени к груди.

Осторожно укрыв ее одеялом, я забрался в кровать и неуверенно обнял Маран за талию. Она по-прежнему оставалась бесчувственной.

Наверное, через какое-то время я заснул.

Проснувшись, я обнаружил, что уже светает. В окно барабанил дождь, в комнате было холодно. Маран стояла у окна, уставившись на улицу. Она была раздета, но, похоже, не замечала холода. Не оборачиваясь, она почувствовала, что я проснулся.

— Пусть убираются к чертовой матери, — тихо прошептала Маран. — Пусть все убираются к чертовой матери. Мне... нам они не нужны.

— Не нужны.

— С меня достаточно, — рассеянно произнесла она. — Я возвращаюсь в Ирригон. Ты можешь ехать со мной, можешь оставаться — поступай как тебе угодно.

Странно, но это заявление успокоило Маран. Она позволила мне уложить себя обратно в постель и сразу же заснула. Но ко мне сон больше не вернулся. Я ворочался в постели до тех пор, пока комната не наполнилась серым светом. Следует ли мне отправляться вместе с женой в Ирригон, величественный замок на берегу реки, протекающей по обширным владениям Аграмонте? При одной этой мысли я пришел в ярость. Ни в коем случае! Я еще никогда не бежал от сражения и не хочу начинать сейчас. Клянусь Исой, клянусь Ваханом, клянусь Танисом, я никуда отсюда не уеду! Рано или поздно император одумается. Обязательно одумается.

Одевшись, я спустился в обеденный зал. Судя по всему, слуги работали всю ночь напролет, потому что не осталось никаких следов вчерашнего разгрома.

Проснувшись около полудня, Маран позвала слуг и приказала немедленно собирать вещи. Поцеловав меня на прощание, она сказала, что я дурак, и посоветовала ехать вместе с ней. Однако ее слова показались мне неискренними. Может быть, оно и к лучшему, что мы какое-то время пробудем вдали друг от друга. Возможно, Маран винит меня в случившемся.

Проводив взглядом ее карету, скрывшуюся в пелене дождя, я попытался убедить себя, что все эти проблемы вскоре разрешатся сами собой, как это уже бывало прежде. Но мысли мои были невеселы, а в груди царила пустота, как и в огромном дворце.

Сначала я подумал о том, чтобы написать лично Тенедосу, попросив встречи или аудиенции. Я попробовал составить послание, но отбросил с десяток вариантов. Давным-давно отец научил меня одному из главных правил солдата: никогда не оправдываться, никогда не жаловаться. Поэтому я так ничего и не написал императору.

Однако я не предавался праздному безделью. Поскольку скука нередко является уделом военного, ему неплохо знать сотню способов занять себя. Во время пребывания в Каллио я с недовольством пришел к выводу, что нахожусь не в лучшей форме, поэтому после отъезда Маран я взял себе за правило вставать за час до рассвета, проделывать комплекс упражнений, после чего еще целый час бегать. Завтракал я фруктами и кашами, потом час занимался тем или иным видом боевого искусства, не важно каким — стрелял из лука, упражнялся с палицей, кинжалом, фехтовал на мечах и шпагах. Карьян ворчал, но занимался со мной.

После этого я поднимался к себе в кабинет, разворачивал на столе планы великих битв и снова их повторял, сражаясь обычно на стороне проигравшего. Я ненавидел это занятие, как ненавистно мне все, что разрабатывает гибкость не тела, а ума. Но поскольку я оставался трибуном, мне нужно было и мыслить так, как подобает трибуну.

В полдень я обедал едва прожаренным мясом или рыбой, обычно сырой, а также свежими овощами из своих теплиц. После обеда я оседлывал Лукана или Кролика и час-два скакал верхом, доезжая от Водяного Дворца до болота Манко-Хит, где пускал коня галопом. Топот копыт прочищал мой мозг, отвлекая меня от насущных забот. После того как темнело, я с час плавал, затем мне подавали простой ужин — обычно я заказывал хлеб, сыр и соленья. Прогулявшись для улучшения пищеварения, я ложился спать.

Если я занимался напряженно, сон приходил ко мне незамедлительно. Но порой случалось, что я часами ворочался и крутился в постели. Раньше меня никогда не мучила бессонница. Больше того, как истинный кавалерист, я гордился тем, что могу спать где угодно, в том числе и в седле. Сейчас я отчаянно страдал от одиночества, но не мог заставить себя бежать в Ирригон. Пока не мог.

Так прошло несколько недель. У меня бывали гости — дважды заглядывал Йонг, один раз Кутулу, а один раз ко мне пожаловал незнакомец.

Эриван, мой мажордом, доложил о том, что некий барон Кваджа Сала имеет честь меня навестить. Многие полагают, что главная обязанность мажордома заключается в том, чтобы управлять обширным домашним хозяйством так, чтобы его господин не замечал работы этого бесшумного слаженного механизма; кроме того, мажордом должен отваживать надменным холодом нежеланных гостей. Однако хороший мажордом должен обладать третьим, самым главным талантом: знать практически все. Скажем, если гость захочет отведать какой-нибудь экзотический фрукт со своей родины, мажордом должен располагать сведениями, на каком рынке этот фрукт можно купить. Или лучший пример: мажордом должен знать, кто такой, черт побери, этот барон с именем, о которое язык сломаешь.

— Это майсирский посол ко двору императора.

Я вопросительно поднял брови, не боясь показать свою неосведомленность, а также любой другой недостаток человеку, вероятно, знающему мои слабости лучше меня.

— Барон отказался назвать мне цель своего визита, сэр.

— Пожалуйста, проводи его в зеленый кабинет, спроси, не желает ли он чего-нибудь отведать, и скажи, что я скоро подойду.

Так до сих пор не раскрытому шпиону Кутулу будет проще подслушивать; я не собирался встречаться с майсирцем без свидетелей.

— Хорошо, сэр.

— Тебе еще известно что-нибудь об этом человеке?

— Я только знаю, что о нем ходит молва как о самом умном советнике короля Байрана.

— Понятно, — сказал я, хотя на самом деле ни черта не понял, и задумчиво направился в зеленый кабинет.

Барон Сала оказался высоким, практически одного роста со мной, и очень худым. Ему было лет под шестьдесят. Он носил длинные усы, а в его глазах застыла печаль, словно ему довелось повидать все зло, все предательство на свете и теперь ничто уже не могло его удивить. Покончив с любезностями, я спросил, чем обязан столь неожиданному визиту.

— Я представляю не только своего короля, но и высшее руководство нашей армии, — сказал барон. — Свое первое назначение вы получили в королевство Кейт, где в то время провидец Тенедос был послом Совета Десяти, я прав?

— Это всем известно.

— Мой повелитель и его военачальники хотели бы знать все, что вы знаете о Кейте. Эти бандиты беспокоят не только Нумантию, своего северного соседа, но также совершают вылазки на юг, в Майсир. Король Байран решил раз и навсегда положить этому конец. Вот почему он попросил меня навестить вас и поинтересоваться, как вы относитесь к идее установления мира в этих краях.

— В каком виде, — спросил я, — король Байран хотел бы получить от меня совет? Я не летописец и не историк, и для меня составить отчет о случившемся, не говоря уж о том, чтобы упомянуть все, как того желает его величество... боюсь, к тому времени как эта работа будет завершена, мы успеем состариться.

Барон Сала улыбнулся.

— Получив доставленное гонцом письмо от моего повелителя, я подумал то же самое, поэтому попросил у короля более подробных предписаний. Его величество был бы очень рад, если бы вы смогли принять участие в совещании нашего высшего военного руководства, посвященном этой проблеме.

— Где? В Майсире?

— Сомневаюсь, — сухо заметил Сала, — что ваш император придет в восторг, если весь наш генералитет нагрянет сюда, в Никею.

— Остаются другие проблемы, — сказал я. — Начнем с самой простой. Как мне попасть в Майсир? Кратчайшая дорога лежит через Кейт, но, поскольку кровожадный ублюдок ахим Бейбер Фергана до сих пор сидит на троне в Сайане, он будет очень рад видеть меня предпочтительнее всего насаженным на кол. Так что этим путем я вряд ли смогу воспользоваться.

— Как вы верно подметили, это наиболее простая проблема. Существует более длинная дорога в Майсир, о которой уже знает ваша армия, — она проходит через Каллио, а потом пересекает одно из Приграничных государств. Эта дорога давно заброшена, идет через пустыню, кишащую бандитами, но небольшой отряд сможет ее преодолеть. Мы позаботимся о том, чтобы на границе вас встретил отряд негаретов — из воинов этого племени мы набираем солдат, охраняющих Дикие Земли.

— Что ж, одна проблема решена, — сказал я. — Теперь давайте перейдем к другой, главной. Как вы полагаете, император Тенедос отпустит одного из своих трибунов за границу?

— Не знаю. Но позвольте быть искренним. Мне кажется, что ваша звезда при дворе несколько потускнела, поэтому, полагаю, император не будет возражать слишком сильно. Если хотите, я могу ненавязчиво выяснить этот вопрос.

Это предложение было очень заманчивым — не в последнюю очередь тем, что давало мне возможность вырваться из дворца, этой золотой клетки, и отделаться от перешептываний и ухмылок, сопровождающих падение высокопоставленного вельможи. Кроме того, у меня появлялось время осмыслить, что пошло наперекосяк в наших с Маран отношениях, и попытаться определить, как это можно исправить.

Снова вдохнуть свежий ветер бескрайних полей, убраться прочь от этих слов и зданий, вернуться в суровую чистоту дикой природы, к людям, говорящим то, что думают... Я печально улыбнулся. Барон вежливо ждал моего ответа.

— Я просто подумал, — наконец сказал я, — как я завидую вашим офицерам, ведь им предстоит такая кампания. У ахима Ферганы передо мной один должок, который мне бы хотелось получить сполна.

— Как интересно, — улыбнулся барон. — В своем послании король Байран особо подчеркнул, что идеальным решением проблемы было бы ваше участие в кампании. Мы позаботимся о надлежащем вознаграждении как вам за ваши труды, так и вашему императору за то, что он лишится возможности пользоваться вашими услугами в течение, скажем, года — быть может, чуть дольше. Разумеется, в нашей армии вы займете должность, равноценную вашей нынешней, — например, станете раури, командующим передовым отрядом.

— О таком развитии событий я даже не думал, — сказал я. — Больше того, вероятно, я подошел опасно близко к нарушению присяги, даже просто обсуждая это предложение.

— Приношу вам свои извинения, — сказал барон, вставая. — Я очень рад знакомству с вами, Дамастес. Если честно, я мало что ожидал от этой встречи и даже немного опасался прогневить вас. Рад, что, по крайней мере, заинтересовал вас. Следует ли мне просить аудиенции у императора Тенедоса?

— Не торопитесь, — остановил его я. — Мне нужно время, чтобы обдумать ваше предложение.

— Не беспокойтесь, я все понимаю, — улыбнулся Сала. — Я не стану предпринимать никаких действий, предварительно не заручившись вашим согласием. Не стесняйтесь, вы можете обсудить предложения моего повелителя с женой и друзьями. Пусть ни у кого не возникнет даже мысли, что король Байран замышляет что-то, хоть сколько-нибудь неприемлемое для вашего императора.

— Я вас понял.

После ухода барона Салы я заглянул в потайной альков зеленого кабинета — из чистого любопытства, чтобы узнать, кто из моих слуг является шпионом Кутулу. Альков оказался пуст, но, потрогав стену у отверстия, я ощутил, что она теплая, словно к ней кто-то долго прижимался лбом.

Вернувшись в библиотеку, я дословно восстановил всю беседу с майсирским посланником, пока она еще была свежа в памяти.

Затем я взял чистый бланк со своим гербом и написал:

Императору Лейшу Тенедосу, в собственные руки.

От его самого преданного слуги, Дамастеса а'Симабу.

Приветствую Ваше величество и заверяю в своем глубочайшем уважении.

Я докладываю Вам о встрече, состоявшейся сегодня между мной и майсирским посланником ко двору Вашего величества бароном Кваджей Салой...

Поскольку я не мастер излагать свои мысли на бумаге, но в то же время мне хотелось, чтобы мой отчет императору был как можно более точным и полным, наступил вечер, когда я наконец отослал его с нарочным во дворец. Подумав об ужине, я пришел к выводу, что нисколько не проголодался. У меня в голове кружился водоворот вопросов и догадок. Я выпил стакан теплого молока, рассчитывая, что это поможет мне уснуть, но мои надежды не оправдались.

Я долго слушал завывание ветра в вершинах деревьев, окружавших дворец, смотрел за тем, как судорожно мечутся их длинные ветви. Наконец я решил лечь. Вдруг близость подушек, мягких простыней, теплых одеял принесет спокойствие? Но я понимал, что обманываю себя и сегодня ночью сна мне придется ждать долго.

Бессонница спасла мне жизнь.

Убийце следовало бы расправиться со мной самым быстрым способом. Давным-давно меня научили высокому искусству убивать врага с помощью любого подручного средства. Наставник, покрытый шрамами капрал-пехотинец, говорил, что слишком много солдат влюбляются в единственное оружие. Это может быть какой-то конкретный тип оружия, а может даже единственный меч. Ей-богу, я знавал тех, кто приходил в ужас, столкнувшись с необходимостью использовать шпагу вместо своего любимого палаша или кинжал вместо алебарды.

Воспользовавшись шумным порывом ветра, неизвестный откинул щеколду окна моей спальни. Чуть приоткрыв его, он проскользнул внутрь. Если бы у него был меч, нож или даже дротик и он действовал без промедления, мне пришлось бы худо. Но незваный гость вместо этого снял с шеи длинный желтый шелковый шнурок, который так любят душители-Товиети, и стал медленно подкрадываться к неподвижно лежащей на кровати фигуре.

У него было мгновение, чтобы понять, что эта неподвижная фигура — на самом деле лишь торопливо накрытые одеялом подушки Я быстро подошел к нему сзади и, сплетя руки, что есть силы ударил его по затылку. Неизвестный, обмякнув, повалился навзничь, исторгая перед смертью содержимое своего мочевого пузыря.

Я отскочил в сторону, давая ему упасть, и бросился к висящему на стене мечу в ножнах. Это спасло мне жизнь второй раз, ибо я не заметил, что в комнату успел проникнуть второй убийца. Это оказалась женщина, гибкая и проворная. Тонкое лезвие ее кинжала обожгло мне кожу на груди. Оправившись от неожиданности, она прыгнула на меня.

Женщина знала свое дело и двигалась быстро, возможно быстрее меня. Но искусство единоборств она постигала в школе, а не в беспощадных драках на темных улицах. Я пнул стул, и она, с разбегу налетев на него, вскрикнула, падая на пол. Тотчас же послышался звук моего меча, покидающего ножны. Я сделал выпад, женщина его отбила. Придя в себя, мы закружили по комнате. Наши взгляды и мысли были прикованы к клинкам друг друга, сверкавшим в отблесках света трепещущих на ветру факелов с улицы.

Я услышал крики, шум, вопли, доносящиеся из других частей дворца, но у меня не было времени отвлекаться на это.

Мы кружились, кружились. Женщина выбросила руку с мечом вперед. Отбив его, я рубанул наотмашь и ранил ее в бедро. Беззвучно выругавшись, женщина ткнула острием меча мне в лицо, и я едва успел отпрянуть назад. Она снова сделала выпад, и я, чтобы не быть насаженным на вертел, низко пригнулся.

Обмениваясь ударами, мы ходили по кругу, выискивая друг в друге слабое место. Услышав невнятное бормотание, я не обратил на него внимания, но тут темный силуэт женщины замерцал, расплываясь, и я понял, что в дело вмешалась магия. Стройная фигура стала почти невидимой, но я помешал женщине полностью сосредоточиться, рубанув сплеча. Заклятие прекратило свое действие, и передо мной снова материализовалось гибкое тело, непрерывно движущееся.

Женщина сделала обманный выпад, но я, опытный фехтовальщик, не купился на него и, снова низко пригнувшись, проскочил под лезвием ее меча и выбросил вперед свой клинок. Его острие встретило сопротивление, вонзившись женщине под нижнее ребро.

— Ой! — удивленно произнесла она, роняя меч. Он звякнул, упав на пол. Я выдернул свой клинок. Женщина провела рукой по боку, и даже в тусклом полумраке стало видно, что ее пальцы испачканы кровью.

— Ой! — повторила женщина, но на этот раз таким голосом, словно поняла что-то очевидное.

Ее колени подогнулись, и она стала медленно падать, но, прежде чем тело с глухим стуком ударилось об пол, Сайонджи уже увела женщину назад к Колесу.

С грохотом раскрылось окно, и в спальню прыгнули еще двое, одетые в черное. Увидев меня, они с криком бросились вперед. Оба были вооружены короткими рапирами. Отбив своим мечом выпад первого нападавшего, я подставил плечо, и он, наткнувшись на него, налетел на своего дружка. От удара убийцы на мгновение потеряли равновесие, и я воспользовался этим, пронзив первому грудь.

У меня за спиной с треском вылетела сорванная дверь, и я понял, что обречен. Но времени у меня было только на то, чтобы разобраться со вторым убийцей. Он умер, получив удар клинком между глаз, а я, высвободив свой меч, обернулся, чтобы встретить новую угрозу. Поздно, слишком поздно...

В дверях стоял Карьян, а у него за спиной виднелись с десяток слуг, вооруженных чем попало, начиная от бронзовых канделябров до абордажной сабли, которую я никогда раньше не видел у себя дома.

— Товиети, мать их, — крикнул Карьян.

— Сколько их? — спросил я, стараясь успокоиться.

— А черт их разберет, — задыхаясь, выдавил Карьян. — Поднимаясь по лестнице сюда, сэр, мы убили человек пять-шесть. Понятия не имею, сколько еще осталось.

— Срочно идем в оружейную комнату, — решил я. — Во-первых, там найдется достаточно хорошего оружия. К тому же все окна забраны толстыми решетками, и это помещение будет легко оборонять.

Схватив со стены кольцо с ключами, я выбежал в коридор. Там валялись четыре трупа, а у лестницы стояли Эриван и еще один слуга. Сзади послышались крики, и я понял, что новые нападавшие влезли в окно спальни.

— Идите одни, — приказал я Карьяну. — Здесь я сам разберусь.

— Я останусь вместе с вами, — предложил Эриван. Карьян начал было возражать, но я крикнул:

— Чего стоишь, живо в оружейную комнату! Встречаемся там!

Кивнув, мой верный ординарец во главе отряда слуг побежал к лестнице.

Мы остались вдвоем с Эриваном. Мажордом вооружился старинным мечом, взятым из коллекции оружия, развешанного на стенах главной залы.

— Теперь посмотрим, кто кого, — сказал я.

— Посмотрим, — подхватил Эриван, и я удивился, услышав в его голосе ликование.

Мне показалось это очень странным для человека, начисто лишенного кровожадности профессионального воина. Заглянув в спальню, чтобы узнать, со сколькими Товиети нам придется иметь дело, я увидел, что комната пуста. Только до меня дошло, что я снова столкнулся с проявлением магии, как у меня на шее затянулся желтый шелковый шнурок, и я ощутил над ухом жаркое дыхание Эривана.

Лучший способ удушить человека, находящегося настороже, — воспользоваться тонкой леской или стальной проволокой. Такая удавка или переломит шейные позвонки, или перережет гортань; жертва мгновенно потеряет сознание и быстро умрет. Но Товиети обожают свой священный шнурок толщиной с палец, убивающий медленно. Они с наслаждением смотрят, как смерть неторопливо расправляется со своей добычей.

Я был сильный и тренированный и ожидал нападения. Эривану следовало бы туго затянуть петлю у меня на шее, а затем, повернувшись ко мне спиной, перекинуть шнурок себе через плечо, отрывая меня от земли, как поднимает мешок муки грузчик.

Мой кулак молотом вонзился Эривану в пах. Предатель-мажордом попытался было вскрикнуть, но воздух стремительно, как ураган за окном, покинул его легкие. Я развернулся. Не желая воспользоваться мечом, я схватил Эривана за горло и начал трясти его, как трясет крысу терьер. Мне хотелось убить его голыми руками, загрызть его. Я снова и снова колотил его по ребрам и по животу.

Отшатнувшись от меня, Эриван отпрянул к балюстраде. Он был крупного телосложения, почти такой же большой, как я, но я без труда схватил его за пояс и волосы и перегнул через перила. На мгновение лицо Эривана оказалось рядом с моим; я увидел округлившиеся от ужаса глаза. Сломав изменнику спину, словно это была тростинка, я швырнул его вниз, и обмякшее тело покатилось по лестнице, будто тряпичная кукла, выброшенная ребенком.

Схватив меч, я побежал вниз по лестнице, ища Карьяна. Теперь, во всеоружии, мы могли сворой гончих охотиться за Товиети, травить их до смерти. С улицы донеслись крики, слова команд, топот ног. По-видимому, Товиети догадались, что дичь ускользнула от них. Теперь настала их очередь умирать.

Мы не заставили фанатиков долго ждать. Потребовалось несколько мгновений, чтобы раздать оружие и разделить на отряды слуг-мужчин и большое количество женщин, разъяренных вторжением в их жилище.

Не успели мы выбежать во двор, как на дороге появился несшийся во весь опор эскадрон всадников, закаленных в боях воинов из личной охраны императора. Подъехав ко мне, капитан доложил, что эскадрон готов выполнять любые мои приказания.

В течение часа к нам на подмогу прибыли несколько отрядов стражников Кутулу в форме. Дворец и прилегающие к нему территории были полностью оцеплены.

Затем мы начали методично обходить комнату за комнатой, строение за строением. Мои приказания были просты: перебить нападавших всех до одного. Возможно, мне следовало бы распорядиться взять несколько человек живыми, но я был взбешен не меньше своих слуг тем, что негодяи посмели вторгнуться в мой дом. К тому же почему-то я не сомневался, что предводителями были женщина, едва меня не убившая, и изменник Эриван.

Мы обнаружили лишь четырех Товиети, прятавшихся в глухих чуланах, — одну женщину и троих мужчин. Они были сразу же убиты, и их тела вытащили во двор, к трупам тех, кто погиб во время первого столкновения.

Никто из нас не чувствовал холодных порывов ветра и струй дождя, хлеставшего в лицо.

С рассветом буря утихла. Наступил серый, сырой, унылый день. На плитах двора лежало четырнадцать трупов. Тела девятнадцати моих людей с почестями уложили на столы в главной зале. Мои слуги погибли, защищая меня — и, по большому счету, защищая Нумантию. Их смерть была не менее геройской, чем смерть солдат на поле брани. Я дал себе слово принести щедрую жертву Сайонджи, богам Никеи, личным богам и божкам погибших. Оставалось надеяться, что богиня Разрушения и Созидания в следующей жизни сполна вознаградит их за этот подвиг.

Послышался конский топот. В ворота дворца въехал второй отряд всадников, снова из личной охраны императора. За ними следовали четыре длинные черные кареты с узенькими щелочками-окнами, вне всякого сомнения, предназначенные для пленных Товиети. Им придется вернуться в тюрьму пустыми.

Впереди скакали Кутулу и женщина, в которой я с трудом узнал одну из своих служанок. А я считал, что мозгов у нее хватает только на то, чтобы начищать бронзовые канделябры! Несмотря на переполнявшие меня горе и гнев, я мысленно отметил, что ни в коем случае нельзя судить о человеке по его внешности и поведению. Наверное, Кутулу внутренне ликовал, заставляя свою шпионку строить из себя дурочку. Теперь эта женщина выглядела такой, какой была на самом деле, — умной, проницательной. Поймав на себе мой взгляд, она улыбнулась, и я кивнул в ответ. Если честно, я не был на нее зол, не чувствовал, что меня предали, — Кутулу и император шпионили за всеми. К тому же, несомненно, именно она вызвала подмогу.

— Доброе утро, друг мой, — приветствовал меня Кутулу. — Рад видеть тебя живым и здоровым.

— Как и я.

Он легко соскочил с коня.

— Когда-нибудь я обязательно придумаю какой-то способ, чтобы больше не ездить верхом, — усмехнулся тайный агент. — Не животное, а прямо-таки кровожадная тварь!

Словно поняв его, лошадь фыркнула. Кутулу прошелся вдоль уложенных в ряд трупов, внимательно вглядываясь в лица, сопоставляя увиденное с тем, что хранилось в его обширной памяти. Четырежды он кивнул, узнав лица, даже искаженные маской смерти. Вернувшись, он отвел меня в сторону.

— Очаровательно, — тихо произнес он. — Кое-кого я узнал.

— Я так и понял.

— Один из них был грабителем, похищал драгоценности из богатых домов. Полагаю, именно он провел остальных во дворец.

Но остальные — это уже любопытно. Эти люди давно выступали против существующих порядков. Они ненавидели Совет Десяти и ухитрились перенести свою ненависть на императора. Все они родом из приличных семей, но с детства приобщились к вольномыслию.

Знаешь, если бы эти люди не были изменниками, можно было бы уважать их за преданность делу.

— Будь они прокляты, — огрызнулся я. — Я не могу чувствовать никакого уважения к тем, кто пытается пырнуть меня ножом в спину.

Кутулу пожал плечами.

— Ты бы хотел, чтобы они надели мундиры и встретились с тобой в открытом бою? Это было бы глупо, а Товиети никак нельзя назвать дураками.

Он был прав, но у меня не было настроения мыслить логически.

— А сейчас, трибун Дамастес а'Симабу, — вдруг произнес Кутулу официальным тоном, — мой долг отдать вам следующий приказ, одобренный императором. Вам предписывается покинуть этот дворец так быстро, как только вы сможете собрать свои вещи.

Мне показалось, меня стукнули по голове мешком с песком. Только что я был на волосок от гибели, и вот уже император решает усугубить мой позор, приказывая мне освободить этот дворец, свой собственный подарок? Конечно, это его право, но едва ли можно считать данный поступок совместимым с честью. Во мне снова начала вскипать ярость.

Вдруг я услышал голос:

— Это мой личный приказ, трибун, и ты должен незамедлительно его выполнить.

Стремительно обернувшись, я увидел у дверей одной из карет императора Лейша Тенедоса!

Мои слуги, ахнув от изумления, зашелестели одеждой, опускаясь на колени. Я низко поклонился.

— Встань, Дамастес, друг мой, — сказал император, и мое изумление превзошло удивление моих слуг. — Мы отдали этот приказ, — продолжал Тенедос, — потому что ты лучший и самый преданный из моих слуг, и я не смогу обойтись без твоей помощи, особенно в эти смутные времена.

— Значит, моя опала закончилась.

— Пойдем, трибун, — приказал император. — Прогуляемся по саду. Нам с тобой надо многое обговорить.

Не оправившись от потрясения, я повиновался. Дождавшись, когда мы окажемся одни, Тенедос провел меня через калитку на небольшую лужайку.

— Как я говорил, наступают смутные времена, — спокойно произнес он.

— Кажется, сегодня ночью мне это тоже бросилось в глаза, — попытался пошутить я.

У него дрогнули уголки губ.

— Не сомневаюсь. Во-первых, относительно дворца. По словам Кутулу, он уже предупреждал тебя о его слабой защищенности, и, полагаю, Товиети доказали это на практике. Когда мы полностью с ними разберемся, ты, разумеется, сможешь вернуться. Я собираюсь стереть их в порошок, перебить всех до одного, а потом изъять из архивов все документы с упоминаниями о них. Эта заразная ересь не должна сохраниться даже в научных трактатах, в которые может заглянуть разве что какой-нибудь книжный червь. Но сначала мы должны расправиться с главным врагом.

— С Майсиром?

— Разумеется. В последнее время на наших границах участились... скажем так, необычные происшествия. Мне постоянно доносят о том, что майсирские разъезды вторгаются на территорию Приграничных государств и следят за нашими постами. Шпионы и диверсанты проникают в Юрей и оттуда движутся дальше на север, в Никею. До сих пор Кутулу не удалось схватить ни одного майсирского шпиона, но, не сомневаюсь, рано или поздно ему улыбнется удача, и тогда мы узнаем замыслы короля Байрана.

На меня произвела огромное впечатление его попытка тебя подкупить. Я прочитал твой доклад сегодня утром, сразу же после того, как узнал о нападении. Я не сомневался, что ты правильно истолкуешь смысл слов барона Салы: король Байран, зная твои способности, влияние на массы, задумал таким образом вывести тебя из игры.

— Благодарю вас, ваше величество, — сказал я. — Как бы мне ни хотелось расквитаться с этим проклятым Ферганой, я сразу понял — что-то здесь нечисто.

— Дамастес, я восхищаюсь тем, как ты относишься к данному тобой слову.

— Так проще жить, мой государь. Тенедос усмехнулся.

— А в последнее время жизнь стала чересчур запутанной, не так ли?

Эти слова были единственными, которые можно было бы считать извинением за наше с Маран унижение.

— Да, ваше величество.

— А теперь обратимся к будущему. Я не зря упомянул о том, что у меня для тебя очень важная задача.

— В чем она состоит?

— Точно определить ее я не могу. Но в первую очередь я хочу, чтобы ты отправился куда-нибудь в безопасное место... например, в загородное поместье своей жены. Сомневаюсь, что у Товиети хватит дерзости посягнуть на владения Аграмонте.

— Да, ваше величество.

— В этих каретах бумаги, карты и донесения, с которыми ты должен будешь ознакомиться. Все они имеют отношение к Майсиру. Не позволяй никому постороннему заглядывать в них, даже не говори о том, что они существуют. Внимательно изучи все документы, потому что в ближайшем будущем они станут твоим самым главным оружием. Ибо Майсир — могучий противник, самый сильный из всех, с кем когда-либо приходилось сталкиваться Нумантии.

— Вы считаете войну неизбежной? Император мрачно кивнул.

— Боюсь, да. А если это произойдет, Сайонджи будут принесены такие обильные кровавые жертвоприношения, о которых не смеет мечтать даже богиня.