"Далекие Королевства" - читать интересную книгу автора (Банч Кристофер, Коул Аллан)

Глава четвертая ТАНЕЦ ДАЛЕКИХ КОРОЛЕВСТВ

Наступило время праздного ничегонеделанья в украшенном скульптурами саду моей виллы. Я вновь вернулся к занимавшей меня теме. До этого мы уже поговорили обо всем и ни о чем, оценивая взгляды друг друга. И теперь я настолько уверенно чувствовал себя в присутствии моего нового друга, что решил заговорить о предмете, привлекавшем мои интересы последнее время.

– Я так понял, ты не одобряешь, что за моим открытием я собираюсь на запад, – сказал я.

Янош остановился, хмыкнул и погладил бороду. Этот жест лишний раз убедил меня в необходимости устроить алтарь божеству, покровительствующему растительности на нашем лице. В самом деле, борода очень удобна для человека себе на уме, который обдумывает слова, прежде чем их вымолвить.

– Прошу прощения, – сказал он. – Я полагал, что ты просто хороший, обыкновенный человек. А у тебя, оказывается, талант ясновидца.

– Тут нет никакого волшебства, мы оба об этом думаем, – сказал я. – Знаешь, мне надоело, что меня все время принимают за богатенького придурка. С этим я и вырос. Ты бы посмотрел на прихлебателей, которые вьются вокруг моего отца. Они постоянно мне твердят одно и то же: какой ты умный, какой ты красивый, какой ты талантливый, да ты во все игры играешь лучше всех, да ты просто обязан быть капитаном команды, а заодно не одолжишь ли на несколько дней немного денег, друг мой Амальрик?

Янош кивнул:

– Конечно, лучше всего жить честно здесь, и, кстати, особенно не утруждаясь. Я бы очень хотел верить, что так жить возможно. Все, что нам надо, – это оказаться в таком мире, где каждый добродетелен, как и ты сам. Я признаю, что не одобряю твое намерение отправиться на поиск торговой удачи на запад. Потому что я сужу тебя по себе.

– И что бы ты сделал на моем месте, друг мой Янош? Если бы вдруг чудесным образом превратился в Амальрика Антеро?

– Во-первых, я бы обеспечил постоянным доходом некоего Яноша Серый Плащ в знак снисхождения к его безумным мечтам. А затем я бы отправился на поиски торговой удачи. Но на восток. И если бы я остался в живых, то мое открытие не только бы сделало меня богатым и дало мне знания и могущество, превосходящие магию воскресителей, но и вселило бы в меня уверенность, что имя мое будут помнить отныне и до скончания веков.

– Ага, – сказал я, усмехнувшись. – Ты бы отправился на поиски Далеких Королевств.

– Вот именно.

Я рассмеялся, полагая, что именно этого он добивается своей шуткой. Но тут я увидел, что лицо его совершенно серьезно.

– Ты в самом деле полагаешь, что это место существует?

– Я не полагаю. Я знаю.

– О!

Мне стало неприятно. Такое же ощущение появлялось у меня, когда какой-нибудь ученый-наставник туманно говорил о знаниях, недоступных человеку, или когда мудрец начинал изощряться в красноречии перед пустоголовой проституткой.

В детстве я увлеченно слушал истории о таинственных Далеких Королевствах, расположенных далеко на востоке, за пределами изведанного. Большинство историй сходилось в том, что Королевства лежат за проливами Узкого моря, за мрачным Перечным побережьем, в землях, еще не нанесенных на карты. И если человек останется в живых, преодолев этот опасный и изматывающий путь, – в чем все сильно сомневались, поскольку мы были пигмеями по сравнению с героями древности, – то попадет он в страну сказочного богатства и чудес. Но я всегда считал Далекие Королевства, даже в детстве, вымыслом философов, мечтой простолюдинов, романтической балладой, сочиненной бардами. В прошлом, услыхав заявление, подобное тому, что высказал Янош, я бы просто вежливо улыбнулся, поболтал бы на эту тему немного, извинился и удалился восвояси – искать другого офицера к себе в компанию для открытия. Но теперь, решив жить честно, я стал откровеннее.

– Я, как и мой отец, да и как большинство образованных людей, всегда полагал, что Далекие Королевства – миф. Примерно такой же, как верование крестьян, в то, что раньше был золотой век, когда все мужчины были сказочными богатырями, женщины – девственницами, рожавшими детей, все были счастливы и тому подобное.

И тут Янош спросил:

– А что бы тебя могло убедить в том, что этот миф – реальность?

Эта его реплика внезапно пробудила во мне то, что я так старался забыть, – видение одноглазого человека у реки, ночной кошмар, терзавший меня с тех пор, как я встретил Мелину. Было такое ощущение, словно в этот прекрасный весенний день ударил мороз. Я с усилием отмахнулся от всего этого и задумался над вопросом Яноша.

– Даже и не знаю. Не собираюсь, подобно какому-нибудь схоласту, рассуждать на тему, кто кого себе представляет: человек ли бабочку, бабочка ли человека. Но я не верю больше в сказки. Они были и будут. А я хочу быть ближе к жизни.

– Я представлю три аргумента, но не в той последовательности, как учит нас логика, – отозвался Янош. – И начну с самого сногсшибательного. Вот. – Он снял с шеи тонкую цепочку и протянул ее мне. На цепочке висела маленькая сломанная фигурка танцующей девушки, с руками, вскинутыми над головой; возможно, в одной руке ее некогда развевался платок или шарф. Статуэтка была обломана у бедер. Должно быть, сделана она была из серебра или какого-нибудь полудрагоценного металла и сейчас здорово потускнела. Но сама работа мастера была отменной: лицо девушки дышало счастьем, и если бы у меня было с собой увеличительное стекло, мне кажется, я рассмотрел бы каждую черту лица или рук.

– Прекрасно, – наконец сказал я. – Но такую работу я могу найти в любой лавке наших ювелиров.

– А ты потрогай.

Я коснулся ее пальцем. И статуэтка ожила, сделавшись вдруг целой. Цепочка словно исчезла, и девушка пустилась в танец на невидимой воздушной сцене перед моими глазами. Исчезло тусклое серебро, показалась кожа цвета слоновой кости, с легким розовым оттенком; волосы ее оказались черными, полотняное платье – фиолетовым. Я отдернул палец, и вновь передо мной застыла грязноватая, потертая фигурка.

– Такого я еще не видел, да и не слышал о таком, – признал я.

– И никто в этих местах не видел подобного, – сказал Янош. – Я спрашивал у разных жрецов и воскресителей. И никто из них не знал заклинания, необходимого для этой безделушки. Один глупец даже заявил мне, что существование такой фигурки оскорбляет законы волшебства и, значит, это произведение черной магии. Он даже приказал отдать ее ему, чтобы он «очистил» фигурку. Я забрал ее и сказал, что если он кому-нибудь расскажет об этом, то будет иметь неприятности.

– А где ты ее взял?

– Отец подарил мне ее на мой первый день рождения. Тогда она еще не была сломана. Когда мне исполнилось шесть лет, он рассказал, откуда она взялась. Мать говорила, что статуэтка обошлась ему в трех военных коней, жеребцов, чьи родословные восходили к самому Лошадиному Богу.

– И твой отец сказал, что она – из Далеких Королевств? – догадался я.

– Да.

Я замолчал, вновь размышляя обо всех этих простонародных историях о таинственных восточных землях. О том, какие великие маги правят там и насколько сильны их заклинания. Об улицах, украшенных большими золотыми статуями. И вот пожалуйста, самое настоящее доказательство работы кудесника! Да какой-нибудь самый знаменитый воскреситель счел бы создание этой безделушки достижением всей своей жизни, какому нет равных.

– А позволь спросить, как же она сломалась?

– Сейчас не время для этой истории, – тихо сказал Янош.

Я не стал настаивать.

– Что ж, твое первое доказательство оказалось весомым, – сказал я, возвращая Яношу статуэтку. – Но чисто из упрямства я мог бы сказать: мало ли кудесников в мире. Не всех же мы знаем, особенно в не открытых нами землях. Да и в открытых наверняка есть еще могучие отшельники, живущие в лесах и на горах.

– Это так. Но я все же возражаю – нет кудесников такой мощи. Мои второй и третий аргументы не столь впечатляющи, и я не могу дать их тебе потрогать руками. Просто расскажу. Ты слышал, как меня называют ликантианином. Но я совсем не оттуда, хоть и прослужил там несколько лет. На самом же деле я происхожу из другой страны, из Валарои, что за Узким морем. Это страна высоких гор и узких долин. Мое родное местечко называется Кострома.

– Никогда не слышал, – признался я.

– Да и откуда тебе было услышать. – Он, мне показалось, собрался рассказать о родине более подробно, но передумал. – Недалеко от нашей семейной крепости проходил торговый путь. Купцы платили отцу пошлины, и наши солдаты охраняли их от разбойников. Заплатив пошлину, купцы устраивали базар. Это случалось раза два или три в год, и эти события были для нас столь же знаменательны, как день Сева. Иногда отец приглашал кого-нибудь из купцов в дом. От души угощал и привечал гостя. Но даже не столько из радушия, а потому, что в наших глухих местах только таким путем и можно было узнать, что происходит, в мире. Среди разных историй рассказывали и о Далеких Королевствах.

– Тут я тебя прерву, – сказал я. – Неужели ты так доверяешь россказням проезжих купцов? Да они, чтобы продать на два медяка дороже штуку ткани, будут клясться, что ее ткали сами боги.

– Тем не менее, – сказал Янош, – слушать их истории было в детстве самое интересное занятие. Правда никто из них не утверждал, что лично побывал в Далеких Королевствах или хотя бы добрался до их пограничных постов. Но все, кто побывал далеко на востоке, видели их товары. Предметы роскоши, которые, переходя из рук в руки, становились лишь красивее. Иногда они кое-что тайком показывали нам, и это кое-что стоило гораздо дороже, чем мог бы позволить себе отец с его скромными доходами: лютни, прикоснувшись к которым даже мальчик с конюшни становился настоящим трубадуром; платье, а то и просто шарф, который превращал простую деревенскую девку в ослепительную соблазнительницу. Были и другие штуки – наподобие моей статуэтки, но еще более удивительные. Такие чудеса, о каких мы и понятия не имели; и по сей день я нигде, ни в каких своих путешествиях не видел ничего похожего.

Я ничего не сказал. Пусть Янош думает, что это действительно аргумент. Но не для меня, сына известного торговца. Нам тоже доводилось видеть всякие штучки, поражающие до глубины души, пусть и не такие, как танцовщица Яноша. Но если кто-нибудь осмелился бы утверждать, что они произведены в Далеких Королевствах, то его бы грубо осмеяли. Поскольку было известно, что в уединенных местах обитают колдуны, владеющие очень сильной магией, то изготовление таких диковинок обычно приписывалось кому-нибудь из них. Хотя, вдруг подумал я, почему, собственно, надо ссылаться на каких-то отшельников, живущих в джунглях или в горах, не объясняя происхождение таких побрякушек из особой страны?

Я задал Яношу этот же самый вопрос.

– На это ответить просто, – сказал он. – Ведь если кто-то будет думать, что существует страна, более благодатная и более цивилизованная, то возникнет естественный вывод: а почему бы тогда не отправиться туда?

Я кивнул:

– Да. Отец не раз говорил мне, что как только я увижу другие страны, то перестану так уж безудержно восхищаться Ориссой. Правда, когда хвастаешься тем, что видел другие страны, это вызывает у недалеких простаков лишь негодование, пусть они и делают вид, что слушают тебя с благоговением. Что ж, капитан Серый Плащ, твой аргумент зазвучал теперь весомее, чем мне показалось поначалу. Каков же третий?

– Прежде чем я тебе его изложу, нам, наверное, следует пойти в трактир. Со смазкой в брюхо все легче проскакивает. А эта история как раз из тех, которую надо рассказывать, когда все немного выпили, а за окном бушует полночная вьюга.

– История с привидениями? Я их люблю, – сказал я.

– С привидениями? Не знаю. Назови их как хочешь. Но эта история приключилась со мной лично.

Мы отыскали уютный винный погребок с приветливой, улыбающейся хозяйкой, подающей прекрасное вино. Янош начал рассказывать:

– Это случилось тогда, когда наш предсказатель по внутренностям убитых животных наконец решил, что наступил долгожданный момент для принесения в жертву животного, выбранного из стада моего отца. Как правило, по этим кишкам ничего понять невозможно. Но иногда наш предсказатель предрекал ужасные вещи. И на этот раз он увидел, что надобно ввести, как говорится, комендантский час. То есть от сумерек до рассвета все женщины, мужчины и дети нашей долины должны находиться в домах. Стада должны быть оставлены без присмотра, и даже на наблюдательных вышках не должно быть часовых. И это на четыре ночи. Людям было приказано сидеть у очагов, плотно затворив ставни и задернув занавески. В эти часы иногда снаружи доносился какой-то грохот. Примерно такой, какой производит проезжающий по улице конный патруль. Кое-кто клялся, что даже слышал, как поскрипывала упряжь. Но на рассвете никто не мог отыскать следов подков. Вообще никаких следов.

– Мало ли что ночью не происходит на улице? – высказался я. – И что там гремит? Я и сам частенько в детстве лежал, не в состоянии заснуть, прислушиваясь, как по улице бродят демоны и кто-то топочет по крыше над моим балконом, только и поджидая, как бы наброситься на меня. Но я считал, что я не такой дурак, чтобы выходить наружу и смотреть, что там такое.

– А вот я это сделал. – Янош слегка улыбнулся. – Я сбежал из спальни по веревке, которую еще днем украл из караульного помещения, и сбежал как раз в тот момент, когда предсказатель прокричал последнее предупреждение.

– И разумеется, именно в этот раз никаких всадников не оказалось, – высказал я предположение.

– Дело не в этом. Внимательно прислушиваясь ко всем слухам, я нарисовал небольшую карту местности вокруг нашей крепости. На ней я отметил места, где, судя по рассказам, наиболее часто появлялись эти наездники. Одним из таких мест был узкий проулок за большим коровником моего отца. Шириной не более восьми стрел – мы в Костроме пользовались такой мерой длины. А все наше местечко тянулось по долине где-то на треть лиги. И вот в этом проулочке я и спрятался на оливковом дереве. Луна была ровно в половинной фазе. Я стал ждать. Не знаю, долго ли ждал. Было часов восемь или девять, потому что я, несмотря на все свое возбуждение, умудрился заснуть. Меня разбудили звуки. Как и говорили, я услыхал грохот подкованных копыт.

– Но ничего не увидел.

– Ничего не увидел в проулке, – сказал Янош, вглядываясь в бокал, как в волшебное зеркало, показывающее прошлое. – Но я увидел двоих, едущих по холму над проулком, двух всадников. Я подумал, что это люди. Они были вооружены. По крайней мере, мне казалось, я вижу отсветы луны на их доспехах и наконечниках пик. И на шлемах с высокими плюмажами. Даже лошади были в доспехах. Во всяком случае, я увидел, как отразился лунный свет на голове одного из коней. Они занимали именно такую позицию, которую сейчас приказал бы занять патрулю и я – в случае нахождения на неприятельской территории. Они осматривали проулок, чтобы основные силы не попали в засаду. Грохот копыт стал громче, а затем проследовал дальше по нашему местечку. После этого два всадника умчались прочь, чтобы, вероятно, присоединиться к остальным. Звуки затихли вдали. Всадники направлялись на восток, туда, где, согласно легендам, лежат Далекие Королевства. Я побежал домой и юркнул в постель, словно за мной гнались.

– А на следующее утро, когда ты вернулся на то место?

– Там ничего не было. Никаких следов подков на мягкой почве вершины холма, ничего в проулке. Никаких следов того, что прошел разведывательный отряд.

– Приснилось, – сказал я, разочарованный тем, что в истории Яноша не оказалось ни окровавленных отрубленных голов, ни пропавших бесследно крестьян, ни коров, в панике бросившихся со скалы.

– Несомненно, – с улыбкой согласился Янош. Он глянул в сторону умирающего за окном заката. – А еще мне приснилось, что сегодня в ночь я назначен дежурным офицером. И времени у меня осталось только на то, чтобы добраться до казарм и успеть нацепить все те побрякушки, которыми я громыхаю, обходя пост. Этот день доставил мне удовольствие, друг мой, – сказал он, доставая серебряную монету, несмотря на мои протесты. – И ты убедил меня, что такая штука, как Далекие Королевства, не существует. Может быть, и завтра проведем день вместе и я помогу тебе составить план путешествия за твоим открытием, поскольку мне уже приходилось совершать небольшие путешествия на запад.

И он удалился.

Я остался и заказал себе еще вина. Отчасти из желания понять, кому же из нас двоих улыбалась хозяйка заведения, а отчасти для того, чтобы поразмышлять над тем, что он мне поведал. И, несмотря на то, что Янош предупредил меня об отсутствии логики во всем этом, у меня все же было ощущение, что там, далеко на востоке, где сейчас вставала темнота и загорались золотом звезды, находились легендарные Далекие Королевства.

За последующие недели я виделся с Яношем несколько раз, когда он был свободен от дежурств. Избавившись от гипноза Мелины, я готовился к моему открытию, беседуя со старыми купцами и выслушивая истории путешественников и моряков на причалах, словно я опять стал ребенком. Но теперь-то я знал, что искать. Отец с одобрением отнесся к моему новому горячему увлечению, и с его стороны иронических высказываний по моему поводу становилось все меньше и меньше. Невольное внимание я обращал и на легенды о Далеких Королевствах, пытаясь отыскать в них смысл. Отыскать же его было невозможно: в одних повествованиях говорилось, что маги Далеких Королевств заставляют лошадей летать, а в других утверждалось, что маги настолько могущественны, что вообще нет нужды в тягловых животных, предметы там летают по воздуху по приказу любого человека.

Некоторые из этих историй я пересказывал Яношу. Он выслушивал вежливо, но скептически. Словно его это вообще не интересовало. На самом же деле он вел себя так, как и я в нынешние дни, когда предлагаю какому-нибудь скупому портному партию парчи по цене выше, чем он готов заплатить. «Я согласен, любезный, что, возможно, эта материя, даже если не обращать внимания на то, что она редкая и тонкая, стоит дороговато. Я и сам две недели торговался за нее». Или: «Разумеется, с этой материей надо аккуратно работать, а стало быть, и покупать одежду из нее будут люди избранные». И так далее, и тому подобное, пока бедолага уже всерьез не задумывается об убийстве в случае, если я не уступлю в цене.

Однажды вечером Янош пригласил меня поужинать в офицерской столовой вместе с его друзьями. Я был польщен. Личная охрана магистрата относилась к элите Ориссы, и такое приглашение считалось большой честью. Кроме того, мне надо было знать мнение Яноша кое о чем. Оставалось только подготовиться. Янош проводил меня на виллу отца, где я вымылся и переоделся в черные бархатные бриджи и просторную красную шелковую рубашку с широким шнурованным воротом, ботфорты и длинный плащ. Я сказал Инзу, что сопровождать меня нет необходимости – слуг там будет предостаточно.

Когда мы сумеречными улицами шли к казармам, я попытался разузнать у Яноша, почему он, с его страстью к острым ощущениям, служит здесь, в охране магистрата. Конечно, это была почетная служба, но проходила она большей частью в охране цитадели, храма Воскрешения и других больших общественных зданий Ориссы, где никаких, разумеется, приключений ожидать не приходилось. Янош согласился: здесь было скучно. Но выбора у него не было. Как только он появился в казармах, желая добровольно поступить на службу, и там услыхали имя его матери, он был обречен.

– Я рвался на границу, в разведывательный отряд, где действительно пахло кровью и можно было вдоволь помахать саблей. Они же сочли, что представитель семейства Кетер не может там служить. И вот я капитан охраны магистрата. Вроде бы культурное общество. Но как тяжко! Ты знаешь, что в офицерской столовой считается верхом неприличия обсуждать войны, политику, религию или женщин? Темы одни и те же: лошади, собаки, охота, опять, опять и опять. Если я услышу еще хоть одну историю о собачьей выставке, я буду вынужден поведать о том, как целый месяц жил, как собака, на южной границе Ликантии. Хотя на самом деле было неплохо – я питался беконом и мясом, – сказал он задумчиво. – Ну хорошо. Не было еще такого солдата, который не плакался бы на судьбу при первой возможности. Это его право, завоеванное саблей и отполированными пуговицами.

Обстановка в офицерской столовой охраны магистрата была роскошной: серебряные тарелки, хрустальные бокалы, каждый столик накрыт скатертью из тонкой материи. В центре, окруженные столами, располагались военные трофеи. С высоких потолочных балок свисали и стояли прислоненные к стенам военные знамена. Янош извинился и отошел. Вернулся в полной парадной форме – в коротких мягких кожаных сапожках, парчовых панталонах и мундире. Поверх него Янош надел куртку-безрукавку, сшитую так, словно это были доспехи. Вместо обычной его сабли, висящей на плече, он надел портупею. На ней висели стандартная короткая сабля и кинжал. Над ярко начищенным, открывающим лицо шлемом покачивался высокий плюмаж. Похоже были одеты и другие офицеры.

Среди толпы сновали слуги с подносами, уставленными бокалами с вином. Один из них остановился перед Яношем. Он поколебался, затем покачал головой:

– Нет, за ужином я обойдусь водой.

Я услыхал чей-то низкий, сочувствующий смех. Я был озадачен… Уж непьющим Яноша никак нельзя было назвать. И тут я припомнил кое-что из того, что рассказал мне отец, когда в глубоком отчаянии я однажды поклялся, что вообще буду обходиться без денег, поступив в армию. Он тогда весело рассмеялся и спросил, в какую часть я собираюсь вступить? Может быть, в охрану магистрата? Я сердито пробормотал, что может быть. Тут-то он и поведал мне, во что обходится пребывание в этом полку: жалованья младшего офицера едва хватает на оплату счетов этой самой офицерской столовой. Служба в охране магистрата была по карману лишь богатым. Для того чтобы выглядеть более-менее прилично, требовалось порядка десяти тысяч серебром в год. Ведь приходилось шить дюжину, если не больше, различных форм, содержать несколько боевых коней, личную прислугу и так далее. Я припомнил, что Янош чуть ли не по два раза на дню жаловался на нищету.

Я понимал его положение, хоть и принадлежал к избранной группе сыновей самых богатых людей Ориссы. Нам-то не приходилось задумываться о деньгах. Правда, я знал одного из офицеров этого полка, юношу на год моложе меня, чей отец сделал несколько невыгодных вложений капитала, после чего молодой человек не мог себе сшить новый плащ для парада, не мог отдать в починку единственную рапиру. Его это ужасно смущало, хотя я не помню, чтобы я или кто-то из его коллег намекал ему на это. Хоть и служака из него был отменный, все же однажды ему пришлось перевестись отсюда.

Итак, Янош не мог себе позволить вина. Хорошо. Я подозвал лакея, будучи уверенным, что не оскорблю здешние привычки. Через несколько минут он объявил, что сегодня вечером вином угощает Амальрик Антеро в честь пребывания среди таких достойных воинов. Наполнили бокалы, и я провозгласил тост. Я на мгновение поймал на себе косой взгляд Яноша.

После второго тоста мы сели за столы, и я увидел, что офицеры питаются гораздо лучше, чем я полагал. Я подумал о сержанте и копейщиках, проживающих в казармах, и вспомнил, что и их обеспечил однажды продуктами. В тот раз Янош сказал, что у них на ужин будет мясо, значит, как правило, едят они похуже. А это, по-моему, было неверно. Да и отец говорил мне: или питайся тем же, что и твои служащие, или ешь отдельно, дома. Никому не понравится хвастовство богача, если он не делится с остальными.

Закончив трапезу, высшие офицеры откланялись. Теперь вечер принадлежал средним офицерским чинам. Вино и бренди полились обильнее. В таком обществе по пьянке всякое могло случиться. Но я уныло думал лишь о том, что наутро мне головная боль обеспечена. Я старался держаться, чтобы не опозориться и первому не рухнуть лицом в тарелки. Остальные же, однако, ни в чем себя не стесняли. Голоса становились все громче, жесты резче, а смех все безудержней. И тут в промежутке тишины я вдруг услыхал отчетливо прозвучавшее заявление:

– Разумеется, инородцы не совсем уж бесполезны. Их женщины бывают эффектны. Да и солдаты они бравые, хотя, подозреваю, они побегут, как только грянет бой.

Воцарилась могильная тишина. Все посмотрели на Яноша. Тот побледнел, лицо превратилось в посмертную маску, ярко выделялась лишь навощенная, завитая борода. На заявившем это офицере были знаки отличия капитана. Кто-то попытался прервать тишину, но сказал три слова и замолк.

Янош подозвал к себе слугу. Взяв из его рук серебряный поднос, он вытащил свой кинжал. И положил оружие на поднос так, что за край выступал эфес. Затем Янош подозвал к себе какого-то младшего офицера:

– Передайте это капитану Геррону. И скажите ему, что у этого кинжала есть брат, который принадлежит капитану Яношу Кетеру Серый Плащ. Эти братья должны встретиться. Через час, на учебном плацу.

Я понимал, что такой вызов не ограничится дуэлью до первой крови, как это было в моей практике. Сегодня вечером кто-то из них станет трупом. Юный офицер, бледный, как и Янош, подошел к другому капитану, протянул ему поднос с кинжалом и повторил слова Яноша. Геррон не принял кинжал. Вместо этого он покраснел, потупился и пробормотал:

– Это была всего лишь шутка.

– Передайте достопочтенному капитану, что я не увидел в ней никакого юмора. Возможно, наша встреча вне этих стен и просветит меня. Или, может быть, капитану будет угодно извиниться? – сказал Янош, слегка отклоняясь от правил кодекса чести, поскольку, говоря так, он хоть и не впрямую, но все же оскорблял капитана.

Вновь воцарилась тишина. Наконец Геррон пробормотал:

– Я хотел бы извиниться, если мое замечание невольно оскорбило капитана Кетера.

Янош три раза глубоко вздохнул.

– Извинения принимаются, – сказал он. – И случай этот забыт. Вызов отменяется, Геррон.

И пока кинжал плыл через зал на подносе и затем возвращался в ножны, я понял, как и другие здесь находящиеся, что Янош намеренно не обратился к Геррону по званию и не назвал его собратом по оружию или как-то еще, что действительно бы означало забвение инцидента. И, стало быть, трусость Геррона запомнится надолго. Именно так я оценивал его поведение тогда, когда моя кровь была еще горяча, а волосы рыжи. Нынче же я знаю, за что стоит сражаться и что только дурак может безрассудно играть со смертью.

Янош взялся за очередной бокал с вином и тут поймал мой взгляд.

– Послушай, – сказал он негромко, – может быть, пройдемся? Что-то воздуху здесь мало.

И, не дожидаясь ответа, он направился к выходу. Я двинулся следом. Выйдя из зала столовой, он натянул на плечи плащ и глянул на освещенные окна казарм.

– Вот видишь каково, – сказал он, обращаясь равно как к себе, так и ко мне. – Если продолжать оставаться в этой клетке, огрызаясь и испытывая прочность клинков, то рано или поздно дело закончится смертью. Может быть, такого вот грубияна, как Геррон, а может быть, и моей собственной. Этот город и эта парадная показуха больше меня не удержат. Пойдем! – Он стал спускаться с холма, а я за ним.

– Куда мы идем?

– Не знаю, – сказал Янош. – Мне нужна компания мужчин, а не хлыщей. Мужчин… и женщин. Пройдемся до реки.

Я пожал плечами. Почему бы и нет? Мне тоже наскучила обстановка офицерской вечеринки, как и банкеты гильдии, в которую входил мой отец.

Наш путь пролегал через одни из городских ворот. Как обычно, во времена, когда городу не угрожала опасность, внутренние ворота из прочного дерева были открыты, закрыты были лишь внешние, искусно выкованные железные. За ними, далеко в поле, виднелись огни, а на их фоне – шатры палаток. Оттуда доносились крики, смех, звуки флейт и дробь барабанов.

– Часовой, – подозвал Янош одного из стражников. – Кто там расположился?

– Племя айфора, капитан. По вечерам им нет доступа в город, потому что…

– Я знаю о причинах, солдат. Открой ворота. Этим вечером мне подойдет их компания.

Я, как и Янош, знал, почему этому племени не разрешалось входить в город. Это была одна из тех многочисленных опасностей, с которыми приходилось считаться купцу в странствиях, а мой отец досконально разбирался в нраве этих варваров. Айфора были кочевниками, приходящими из южных пустынь. Они славились ловким воровским искусством, пробираясь мимо любой охраны проходящего по их территории каравана и умыкая то, что хотели. А если их набиралось достаточное количество, а хозяин каравана оказывался недостаточно смел, следовала беспощадная резня и угон женщин в плен. Враги знали их как храбрых и безжалостных противников, изобретательных по части пыток. Нечасто заходили они на север, в цивилизованные районы, в основном чтобы продать свои красивые ковры, тонкие шерстяные одежды и экзотические ювелирные украшения. В городах на торги их пускали очень ограниченно. Айфора считали своей священной обязанностью освобождать людей от любой собственности, путем ли хитрости, путем ли угрозы саблей. И их совершенно не заботило, что они могли быть за это арестованы и даже подвергнуты пыткам.

Я раздумывал, что же такое сказать Яношу: уж коли он избежал опасности для жизни на дуэли, то стоит ли подвергать себя очередному риску – риску оказаться с перерезанным горлом? Но хоть я боялся и был весьма не уверен в себе, я ничего не сказал. Кроме того, наслушавшись историй о грудах черепов, найденных в пустынях, и о воплях женщин, доносящихся из песков, я страшно желал узнать, как же на самом деле выглядят эти страшные айфора. Я нащупал свою шпагу, сожалея, что не имею кинжала, а под рубашкой у меня не надета кольчуга. Еще мне хотелось напомнить Яношу, что, направляясь туда, он несет с собой только обычную короткую саблю вместо излюбленной длинной и обоюдоострой.

Когда мы подошли к табору, из тьмы выплыла огромная фигура какого-то человека.

– Ориссиане… нет. Не ходить. Не приглашать. Повредить. Быть убит.

Янош о чем-то с ним бегло заговорил. Эта громадина что-то проворчала и ответила Яношу, похоже, на том же языке. Проявилось еще одно достоинство Яноша – он оказался другом айфора. Мне следовало бы догадаться. Вряд ли бы он направился ночью в их логово, если бы был абсолютным чужаком. А эти двое болтали о том и о сем. Чудовище смеялось, как развеселившийся медведь. Янош обернулся, показывая на меня. Последовали еще какие-то слова. Чудовище фыркнуло. Янош нахмурился и заговорил вновь. Последовал взрыв грубого смеха.

– Достань клинок, – сказал Янош. – Прижми ко лбу, а затем отдай ему.

Я застыл в нерешительности, затем подчинился. Человек принял оружие, повернулся и что-то зычно крикнул в сторону табора. Минуту спустя к нам подошел высокий, представительный мужчина в роскошной мантии. Кожа его, черная как ночь, блестела в свете костров. По бокам шли два нагих охранника с саблями наголо. Кстати, остановивший нас сторож тоже был голым.

– Это, – тихо сказал Янош, – должно быть, их нам'и. Вожди айфора верят, что чем темнее кожа человека, тем больше покровительствуют ему боги. А поскольку все они в основном светлокожие, то черный среди них автоматически становится благородным человеком. Как только такой мужчина или женщина появляются, то такому человеку суждено быть правителем племени. Это поверие живет у них давно, с тех времен, когда, как они сами говорят, айфора еще были варварами. Они тогда победили все соперничающие племена и стали хозяевами пустыни. Оттуда и пошло их величие.

Я удивился, на мгновение забыв об опасности. Ничего подобного не рассказывал мне ни отец, ни другие купцы в их полувымышленных историях о стычках с кочевниками.

Черный человек поприветствовал Яноша, который поклонился. Я понял намек и сделал то же самое. Янош вытащил саблю, прижал ее ко лбу и отдал нам'и. Черный человек повторил жест и вернул оружие. Янош что-то сказал, указав на меня. Нам'и взял мою шпагу у охранника, сделал с ней то же, что и с саблей Яноша, и вернул мне. Мы еще раз раскланялись, и нам'и, отступив в сторону, кивком пригласил нас проследовать в лагерь.

– Теперь мы почетные гости айфора. И с этой минуты и до рассвета третьего дня мы их кровные братья. В течение этого времени нам будут предлагать самое лучшее, что у них есть, а если на нас нападет какой-нибудь враг, то они будут мстить ему так же, словно он напал на одного из них.

– А что случится, если мы задержимся здесь дольше чем на три дня?

– Эх-хе-хе, – сказал Янош, разведя руками в знак того, что случиться может все что угодно. – Тогда предстоят другие переговоры. Во всяком случае, они разрешат нам бежать, прежде чем начать преследование.

Нас провели в центр лагеря, туда, где горели костры. Земля была покрыта коврами, а сидеть и лежать можно было на грудах подушек. Кругом возвышались круглые шатры, сделанные из рыжих шкур какого-то животного. Вокруг самого большого костра разлеглись пятьдесят или шестьдесят мужчин и женщин. Я был представлен какому-то человеку, который поклонился мне как лучшему другу и приготовил мне сиденье. Он взмахнул рукой, и из мрака выступила девушка моложе меня на несколько лет. Человек что-то сказал ей, она захихикала и поклонилась мне. Затем девушка исчезла в одном из шатров и вернулась с широкогорлым кувшином. Я взял кувшин и посмотрел на Яноша в ожидании наставлений. Тот уже расположился среди подушек в обществе двух молодых женщин.

– Пей.

– А что это?

– Ты пей. А я тебе потом скажу. И пей основательно, иначе обидишь.

Я подчинился, и тут же в затылке у меня словно что-то взорвалось. Мир вокруг меня закружился. Желудок подпрыгнул, протестуя. Но каким-то образом жидкость удержалась внутри, и по внутренностям расплылось тепло, тепло перешло в жар, жар превратился в переливающуюся раскаленную радугу, и я подумал, что, если мне удастся усидеть, это будет чудом. Действие напитка оказалось мгновенным. Я свалился на подушки, и девушка забрала у меня кувшин.

– Глубинный напиток, – сказал Янош. – Перебродившее молоко их кобыл и перебродившая кровь коров. Затем все это смешано с цветками особого кустарника, выбранного знающим нам'и. Судя по крепости, им знакома перегонка. Так бы ты решил. На самом деле напиток свои качества приобретает всего лишь под воздействием заклинаний нам'и. Но мне так и не удалось заставить ни одного из них обучить меня этим заклинаниям, – сказал он. – Если бы я мог узнать это искусство, то в моих путешествиях, которые я хотел бы совершить, мне не понадобились бы ни деньги, ни солдаты, ни оружие.

Одна из двух женщин, обслуживающих Яноша, принесла ему такой же кувшин. Янош осушил его и бросил через плечо.

– Одно из величайших достоинств племени айфора – это его дочери. Несмотря на презрение к слабакам «болотистых земель», считалось большой удачей, если молодые девушки племени ненадолго становились куртизанками в городах. Они возвращались в племя нагруженные серебром, на которое покупалось богатое приданое из коз и лошадей, и они с большим почетом выходили замуж. И процветание их семейной жизни во многом зависело от успеха в выбранной ненадолго профессии. Такова судьба их женщин, если только в возрасте одного года предзнаменование не указывало стать ей главой племени или членом совета; в иных случаях женщин ждала обыкновенная судьба рожать детей и прислуживать в таборе мужчинам. Кстати, девушка, что рядом с тобой, – дочь человека, которого нам'и почтил честью принимать тебя в качестве гостя. И зовут ее Тепон.

Большинство ориссиан сочли бы женщин айфора глубоко безнравственными. Я же, то ли в силу глубинного напитка, то ли в силу того, что за стенами Ориссы можно было ожидать чего угодно, повернулся к девушке и улыбнулся ей. Она, осмелев, придвинулась ближе и чуть пошире распахнула халатик. Пахнуло розами и мускусом.

Тепон улыбнулась. Накрашенные губы, сладкое дыхание и остренькие зубки придавали ее облику нечто экзотическое. Я еще хлебнул глубинного напитка. Девушка заговорила со мной. Голос звучал мягко и мелодично. Я покачал головой. Я ничего не понимал.

– Она в восторге от цвета твоих волос. Он напоминает ей рассвет в пустыне, – перевел Янош.

Я пробормотал в ответ что-то несвязное. И тут только до меня дошел смысл всего происходящего.

– Янош, друг мой, а ведь айфора – тоже люди, не так ли?

– Разумеется.

– Тогда наше пребывание здесь в качестве гостей должно иметь свою цену. Вряд ли мы отделаемся цветом моих волос и твоим знанием их языка.

– Цена действительно есть, – начал было Янош, но тут поднялся какой-то мужчина и позвонил в искусно разукрашенный колокол. Зазвучала флейта, за ней другая, зазвенели цимбалы. Ритмично загрохотал огромный барабан. – А, – сказал Янош. – Теперь понял. Цена будет невысока.

Он поднялся, вытаскивая саблю из ножен. Одна из девушек при этом раздевала его, заинтересовавшись, что же у него под плащом. Он подбросил саблю в воздух и поймал за рукоять.

– Нет, – сказал он. – Мне нужна настоящая сабля, – и бросил этот клинок на землю. Он что-то громко выкрикнул на языке айфора и тут же поймал вылетевший из темноты громадный кривой ятаган. Янош начал его подбрасывать, на стали отражалось пламя костров, у меня в глазах зарябило. Поднялся нам'и и нараспев что-то забормотал. Не знаю, благодаря ли напитку, воображению ли, но я совершенно ясно понял историю, которую изображал своими движениями Янош, танцуя сначала медленно, а затем все быстрее. На нем теперь оставались только форменные панталоны. Это было сказание о великом воине, который, побежденный злыми духами и колдунами, был вынужден бежать в глубь пустыни, где нельзя было найти даже костей ишака. Там он бродил какое-то время. Там его пытались убить злые духи сухих солончаков – тут Янош изобразил несколько причудливых движений клинком, – но герой выиграл схватку с ними. Но, оставаясь в одиночестве, измученный, он был близок к смерти, и тут бог пустыни сжалился над ним. Рядом с Яношем задвигались две привечавшие его девушки, кожа которых, освещенная огнем, сияла, как шелк. Они игриво касались тела Яноша, извиваясь своими телами. Получив такую поддержку, он продолжил танец. Дух ветра накормил героя и понес его через пустынные пески к лагерю врагов. Внезапно Янош остался в танце один, сверкала сабля, словно сражаясь с невидимым недругом. И наконец воин восторжествовал, а враг мертвым пал у его ног. И все богатства соперника принадлежали теперь ему. Но воин отверг их. Он решил вернуться в пустыню. В объятия пустынного ветра.

Янош остановился, и стихло напевное бормотанье нам'и. И наступила тишина, в которой потрескивали лишь горящие ветви. Затем звякнули цимбалы, раз и другой. На лагерь налетел внезапный порыв ветра. Янош поклонился. Кому? Айфора? Ветру? Танцу? Я не понимал. К нему подошли две его женщины и взяли его за руки. И повели в шатер.

Моих губ опять коснулся кувшин. Я щедро отпил. И откинулся назад, привалившись к телу Тепон, и ее пальцы начали нежно ласкать меня. Мне показалось, наступил решающий момент для меня.

– Янош! – негромко окликнул я.

– Я слышу.

– Ты пойдешь со мной? К Далеким Королевствам?

Откуда-то послышался раскатистый смех.

– Ну конечно! Еще бы! А я уж думал, ты никогда и не спросишь.

А потом не осталось ничего, кроме Тепон, тишины, как по волшебству окружившей нас, нашего с нею одиночества, ее тела, отблесков костра неподалеку.

Проснулся я на рассвете. На мне из одежды был лишь плащ, обернутый вокруг пояса. Надо мной, склонившись в любопытстве, стоял козел. Я лежал на каменистой почве, солнце уже обжигало мою кожу. Голова Тепон покоилась на моем животе. Барабаны ночи колотились теперь в моей голове.

И я был полон решимости отправиться в Далекие Королевства.