"Ради любви" - читать интересную книгу автора (Барбьери Элейн)

Глава 2

Это невыносимо… просто невыносимо…

— Невыносимо!

Единственное слово, вертевшееся в голове у Джиллиан, пока она осматривалась в отвратительного вида трюме, все-таки сорвалось с ее губ. Вот здесь они все и станут ютиться, пока корабль будет плыть через океан.

Дрожащая Одри молча стояла рядом. Джиллиан еще раз, уже более внимательно, осмотрела помещение. Вокруг было сумрачно и промозгло. Воздух, казалось, насквозь пропитался запахом дегтя и затхлой вонью трюмной воды. Это место просто-напросто было еще одной тюрьмой, но только намного более страшной, чем та, в которой сестры провели несколько недель заключения. Джиллиан почувствовала, что ее охватывает неудержимая дрожь. Она вдруг поняла, что здесь нет ничего, чтобы защититься от пробирающего до костей холода. И это несмотря на то, что им предстоит плыть, и плыть долго, в самые холодные месяцы года.

Джиллиан, поджав губы, пристально оглядела ряды немилосердно узких и грязных коек. Они стояли так близко друг к другу, что пройти между ними было почти невозможно. С ужасом она приметила низенькую перегородку в одном из углов — явно место для умывания и других дел.

У Джиллиан голова пошла кругом от увиденного. Вот это и есть пристанище для ста двадцати человек? А где здесь можно уединиться по естественной надобности, чтобы не уронить свое человеческое достоинство… постирать одежду… просто немного размять ноги?

Джиллиан потрясенно наблюдала, с какой яростью люди встают на защиту выбранного и захваченного места от посягательств входящих бесконечной чередой все новых и новых ссыльных. Она вдруг с глубоким ужасом поняла, что трюм один на всех! Мужчины и женщины будут спать бок о бок все восемь недель плавания!

Неужели капитан этого судна совсем потерял рассудок?

— Что-то не так, ваше высочество? — проговорил у нее за спиной знакомый голос. Джиллиан стремительно обернулась и увидела перед собой злобную рожу охранника, с которым она повздорила еще на пристани. Его глумливая ухмылка говорила о том, что он отнюдь не забыл о полученной недавно выволочке.

— Квартирка-то нам, похоже, не по вкусу? — с деланным сочувствием посетовал он.

— Боже мой, как вы омерзительны! — воскликнула Джиллиан, бесстрашно глядя прямо в гноящиеся глазки. — Неужели все это доставляет вам удовольствие? — возмущенно продолжила она, указав рукой на с трудом протискивающихся между коек и без удержу ругающихся ссыльных. — Вы преспокойно смотрите, как эти несчастные бьются за место для своих истомленных тел. Этим страдальцам и в голову не приходит, что они, как человеческие существа и граждане Англии, имеют, право на минимум удобств даже в своем незавидном положении. Но ни моя сестра, ни я, мы не забыли, кто мы и что мы! Мы не скот, чтобы нас сгоняли, как стадо, попирая всякое человеческое достоинство! И я требую…

— Все твои требования остались на берегу, красотка! — бесцеремонно перебил ее охранник, грубо толкнув в грудь. И расплылся в довольной улыбке, когда молодая женщина, сделав несколько шагов назад, с размаху села на койку.

— Вот так-то лучше! — загоготал охранник. — Молодец, девка! Вовремя подсуетилась и отхватила себе койку что надо! Спать на палубе-то неохота!

Заметив краем глаза, что Одри торопливо заняла соседнюю койку, Джиллиан резко встала.

— Да по какому праву вы угрожаете мне! Вы всего лишь слуга Короны, тогда как я…

— Тогда как ты всего лишь товар, который надо продать в уплату долгов Короне! — Из-за спины охранника неторопливо выплыла невидимая до этого момента уродливая туша, которую звали Джон Барретт. — Но ты, несмотря на свой мерзкий язык, товар что надо. Да и твоя сестрица не хуже.

Барретт плотоядно посмотрел на Одри, которая молча стояла рядом со своей койкой, и громко захохотал, увидев, как она беспомощно сжалась, сразу став похожей на испуганную пичугу, натолкнувшуюся на гипнотический взгляд удава.

— Я, похоже, приглянулся твоей сестренке, — осклабился Барретт и снова захохотал. Он облизал свои толстые губы и от этого стал очень похож на жабу. — Признаюсь, вы обе одинаково аппетитны.

— Боюсь, что вы неправильно истолковали выражение лица моей сестры, мистер Барретт. Я знаю ее очень хорошо и не ошибусь, если скажу, что вы ей так же отвратительны, как и мне.

За спиной у Джиллиан кто-то испуганно ахнул. Она даже не обернулась, бесстрашно продолжая смотреть прямо в глаза Барретта, которые превратились в две злобные узкие щелочки.

Гнев Джиллиан усилился. Наглый фигляр и набитый дурак! Его бесстыдные намеки ее сестре и ей самой были нестерпимы и оскорбительны. Она поставила его на место, и теперь он пытается запугать ее! Не выйдет, мистер! Она ему покажет! Она не уступит и докажет ему и всем остальным, кто позволит себе неуважительно отнестись к ней и ее сестре, что они не какая-то там чернь, что они не девицы легкого поведения, что…

Размышления Джиллиан прервал Джон Барретт, угрожающе шагнувший вперед. Не желая уступать, Джиллиан осталась стоять на своем месте, молча, слушая то, что говорил ей Барретт:

— Боюсь, ты вела себя весьма легкомысленно и скоро пожалеешь об этом. Понимаешь, твоя жизнь, и жизнь твоей сестры больше уже вам не принадлежат. Такие вот дела.

— Сэр, меня зовут Джиллиан Харкорт Хейг. Имя моей сестры Одри Харкорт Хейг. Мы гражданки Англии! Мы требуем соблюдения наших гражданских прав, которые даны нам…

— Ты что, на самом деле дура или прикидываешься? — язвительно процедил Барретт и угрожающе надвинулся на Джиллиан. — У тебя нет никаких прав! Как официальный агент Лондонской транспортной компании и суперкарго этого судна, я держу твою жизнь в своих руках, подчеркиваю — в своих руках! — пока мы не прибудем к берегам Ямайки! Опять же я буду продавать твой контракт твоему новому господину, когда мы пришвартуемся в порту! — Барретт замолчал, чтобы его слова произвели желаемое действие, и продолжил еще более угрожающим тоном: — И нечего тешить себя иллюзиями о безоблачном будущем после того, как тебя купят. Ты будешь всего лишь собственностью своего господина. А согласно закону тебя можно сдать внаем, перепродать, а то и просто выставить на аукцион, даже если это приведет к тому, что ты навеки расстанешься со своей семьей.

Сдавленные рыдания Одри невольно подчеркнули ужас сказанного. Но Джиллиан промолчала, с трудом сопротивляясь нажиму Барретта.

— Ты собственность господина, и он может делать с тобой все что пожелает! Он может избить тебя, отодрать на конюшне кнутом, выжечь клеймо, в конце концов, если ты рассердишь его. А если ты сбежишь и тебя поймают, то тебе добавят срок или изменят условия контракта, малость продлят его… А может быть и еще хуже! Дура! Какая ты теперь гражданка Англии! Ты движимое имущество — вид денег, которые надо потратить или использовать по усмотрению твоего господина! У тебя нет вообще никаких прав! Ты теперь никто, заруби это себе на носу, поняла?

В наступившей мертвой тишине были слышны только безутешные рыдания Одри. Джиллиан горделиво выпрямилась и не опустила глаз под похотливым взглядом Барретта. Тот посмотрел ей в лицо и неторопливо проговорил:

— Значит, я тебе отвратителен? Я тебе обещаю, что, прежде чем закончится плавание, ты будешь в ногах у меня валяться и умолять о милости. Может, я и откликнусь на твои мольбы… если будешь мила и вежлива. И тогда я, может быть, ублажу тебя — без свидетелей, конечно. Разве что мы пригласим твою сестренку — для полноты удовольствия!

Джиллиан потрясено ахнула. В глазах Барретта загорелось торжество, и он победно захохотал:

— Да, моя гордая красивая шлюшка… будь уверена, мы очень скоро увидимся снова!

Со свойственной ему быстротой Джон Барретт резко развернулся и вышел, оставив позади себя гнетущую звенящую тишину. Хотя внутри у Джиллиан все дрожало, она взяла себя в руки и спокойно повернулась к Одри. В глазах сестры застыл ужас.

— Одри, пожалуйста, вытри слезы, — ровным голосом проговорила Джиллиан. — Тот день, когда ты или я придем умолять этого человека о милости, не наступит никогда.

Кристофер Гибсон все еще никак не мог прийти в себя. Он оказался неподалеку и стал свидетелем столкновения между самоуверенной белокурой ссыльной и Джоном Барреттом. Похоже, девица совсем спятила.

Кристофер с отрешенным видом взъерошил мозолистой, закованной в кандалы рукой свои вьющиеся темно-каштановые волосы, вспоминая, что за несколько часов успела натворить эта безумная. Сначала она умудрилась довести до исступления матерую шлюху, вместе с которой ей предстояло провести все восемь недель нелегкого плавания. Но она и с ним обошлась не лучше, послав подальше вместе с отнюдь не глупым советом. А ведь если бы не он, девица наверняка страшно покалечилась бы, шарахнувшись со всего маху физиономией о землю. Она добавила себе неприятностей, когда пренебрежительно обошлась с капитаном, чье положение требует проявления уважения даже со стороны сумасшедших. И это после того, как капитан оказал ей неоценимую услугу, не дав ее сестре свалиться в воду! Но после этого она превзошла сама себя: с не укладывающейся в голове смелостью довела до бешенства, да нет, хуже — просто в открытую осмеяла человека, от которого полностью зависит ее благополучие. Тем более что он один из самых влиятельных агентов компании!

В голове у Кристофера снова всплыли слова Джона Барретта: «Ты что, на самом деле дура или прикидываешься?» Да Бог ее знает.

Кристофер украдкой наблюдал, как девушка с надменным видом приводит в порядок койку, столь неожиданно ей доставшуюся. И тут он с изумлением увидел, как она вытащила из своего небольшого саквояжа ослепительно белую наволочку и аккуратно натянула на грязную подушку. И все это было проделано с таким видом, будто вообще не было никакой безобразной сцены между нею и Джоном Барреттом.

А может, эта самоуверенная красотка на самом деле круглая дура? Похоже, что так и есть. Кристофер уже готов был от души рассмеяться, как вдруг кто-то грубо дернул его за руку.

— Держись-ка от нее подальше, парень, — прохрипел ему в лицо охранник, поигрывая ключами и как бы собираясь разомкнуть кандалы на руках Кристофера. — Меня послали снять с тебя железо. Отсюда бежать-то некуда.

Коли будет надо, тебя вмиг на цепь посадят. Так что, парень, шевели мозгами. Я нынче добрый. Пользуйся моей добротой, про девку я тебя честно предупредил. — Охранник мотнул головой в сторону белокурой гордячки, что все еще возилась со своей подушкой, и продолжил: — Господин положил глаз на эту аппетитную шлюху и ее сестренку. Кажись, то, что она, как кабаниха, перла на рожон, только раззадорило его. Он страсть как любит баб на место ставить. А эта-то гордая, так что валяться ей у него в ногах, это уж точно. — Охранник снял ручные кандалы, на какой-то миг заколебался, но все же присел на корточки и начал возиться с цепями на ногах. Потом поднял голову и глянул Кристоферу в лицо: — Господин Барретт здесь все в кулаке держит, вот так, понял? Она еще к нему приползет, помяни мое слово! Он свое дело знает!

— Никогда в этом не сомневался! — хмыкнул Кристофер.

Он с наслаждением принялся растирать запястья, дожидаясь, когда и ноги обретут долгожданную свободу. В душе поднималась знакомая горечь. Детство Кристофера прошло в отдаленном поместье, где его отец служил конюхом у титулованного дворянского семейства. И хотя их семья бедствовала, кандальное будущее никогда не приходило ему в голову. Но все изменилось самым решительным образом, когда умер глава дворянской семьи. Юноша унес с собой воспоминания о рыдающей матери и отчаявшемся отце, когда безденежье заставило его покинуть дом еще подростком. Кристофер нанялся матросом на корабль и мог достаточно часто наезжать домой, с болью в сердце, наблюдая, как год за годом нищают его родители. В свой последний приезд он узнал, что мать уже с полгода как в могиле, а заболевший отец «в награду» за свою многолетнюю честную службу хладнокровно выгнан на улицу.

Кристофера бросило в жар, как только он снова вспомнил, что произошло на следующий день после похорон отца. Он тогда пришел в поместье, чтобы забрать жалкое имущество родителей. И высокомерный дворецкий, от которого разило перегаром, презрительно процедил, что этот вонючий хлам давным-давно сожгли. Когда эта пьяная сволочь оплевала, светлую память его родителей, кровь ударила Кристоферу в голову, и он просто не помнил, что случилось потом. Позже ему рассказали, что он избил негодяя до полусмерти. По правде, говоря, Кристофер в этом и не сомневался, хотя кровавая пелена ярости, затмившая тогда его сознание, впоследствии лишила Кристофера полноты радости от воспоминаний о содеянном.

Однако он прекрасно помнил, как пришел в себя уже в тюрьме и обнаружил, что закован в кандалы. Был он молод, крепок здоровьем и признан опасным преступником. И судья, не задумываясь, приговорил сослать его за океан. После этого жизнь Кристофера покатилась, как хорошо смазанная телега. С тех пор он многому научился, многое узнал, в том числе и правду о пресловутой справедливости английского закона и о тщетности любых попыток пойти против него. Кристофер сделал для себя неприятное открытие: оказалось, что бремя железных оков тяготило не только тело. Все это вместе взятое прочно укоренилось в его голове. И он поклялся себе, что, как только с него снимут цепи, он никогда больше не даст повода для того, чтобы вновь ощутить их гнетущую, холодную тяжесть. Охранник, наконец, поднялся на ноги.

— Я ценю твое предупреждение, — негромко проговорил Кристофер, — но будь, уверен, мне и в голову ничего такого не приходило. Баба явно дура и больно уж спесива на мой вкус. Она ищет на свою голову новых неприятностей, а с меня хватит и тех, что есть.

— Ну и продувная же ты бестия! Коли не ошибаюсь, многие девки глаз с тебя не сводят. Так что, парень, не теряйся и тогда до конца плавания будешь залезать, в уже нагретую постель!

Кристофер расхохотался вместе с охранником и, когда тот шагнул к выходу, рассыпался в благодарностях. Потом украдкой огляделся. Он никогда не страдал чрезмерным самомнением, но знал, что охранник сказал правду: какая-нибудь баба из этой партии ссыльных наверняка одарит его своими прелестями. Правда, в отношении женщин Кристофер был разборчив и пока не увидел здесь ни одной, которая бы показалась ему привлекательной.

Вновь взглянув на красивую, но слишком гордую белокурую шлюху, Кристофер покачал головой. Нет, только не она! Совет охранника был более чем понятен. У него уже отобрали свободу, и ему очень не хотелось, чтобы у него отобрали и жизнь.

Кристофер невольно поднял голову, заслышав столь знакомые ему топот и Крики, донесшиеся с верхней палубы. С минуты на минуту они отплывут, но его не будет среди тех, кто сейчас рвет жилы и изо всех сил тянет за канаты, поднимая паруса. И за все время плавания через океан ему ни разу не подставить разгоряченное лицо свежему морскому ветру, ни разу не слизнуть с губ неповторимый вкус соли…

Тоскливо оглядев сумрачное помещение, где ему предстояло жить долгие восемь недель, Кристофер снова невольно задержал взгляд на белокурой девке, которая все еще продолжала устраиваться на своей койке всего в нескольких футах от него. Как, она сказала, ее зовут?.. Джиллиан Хейг, кажется? Если кому-то здесь это имя и не было известно, то к концу плавания его будут знать все, это уж точно. С таким высокомерием ей предстояло получать весьма суровые уроки. И ему подумалось, что, вполне возможно, она и заслужила такую участь.

Одри посмотрела вокруг. Промозглый, душный трюм, переругивающиеся ссыльные, не поделившие соседнюю койку, усиливающаяся с каждой минутой удушающая вонь… Все это вместе внезапно вызвало приступ почти неудержимой тошноты, с которым она едва справилась. С трудом, сглотнув горький комок, Одри передернула плечами.

Что они с Джиллиан делают в этом ужасном, отвратительном месте?

Одри рассеянно отвела от лица прядь светлых волос, которые сейчас были даже темнее ее нежных бескровных щек. Казалось, всего лишь вчера она сидела на своей любимой кухоньке рядышком с пышущей жаром печкой, от которой по всему дому распространялся аромат хлеба, испеченного ее ловкими и умелыми руками. Она почти разглядела отца, сидящего в гостиной с одним из своих студентов, а рядом с ним, на своем обычном месте, Джиллиан, самую знающую и целеустремленную папину ученицу. Она почти услышала, как ее снова зовет отец, чтобы попросить поставить на стол лишнюю тарелку — для неимущего ученика. Видение пропало, и на душе у Одри стало совсем беспросветно.

Она больше никогда не услышит папин голос, не увидит одобрения в его ласковых глазах от гордости за то, что его дочь так вкусно готовит, так умело вышивает, за все ее любимые занятия. Он больше не шепнет с наивной радостью, которая трогала Одри до глубины души, что его дочери, как две стороны чудесной, бесценной монеты, необходимые друг другу и дополняющие друг друга своей несхожестью. Она никогда уже не услышит его ободряющих слов о том, что однажды Джиллиан будет нуждаться в ее мягкости точно так же, как Одри нуждается в ее силе. Она знала, что он говорил искренне, от всего сердца, хотя сама часто сетовала на судьбу за то, что выросла робкой, нерешительной, а не такой бесстрашной и смелой, как Джиллиан.

Но отец скончался. После его смерти они потеряли все. Их скромный дом и имущество были описаны за долги. Им удалось спасти от описи только свои скромные личные сбережения. То были черные дни, полные горя и отчаяния.

Однако даже в самые тяжелые минуты Одри никогда… да, никогда не думала, что, потеряв все, они с Джиллиан также потеряли и свою свободу.

Внезапно шум над головой резко усилился и отвлек Одри от невеселых мыслей. Топот ног, громкие, сердитые голоса, протестующий скрип корпуса судна и, наконец, скрежет железа о дерево при подъеме якоря.

Сейчас они отплывут! Запаниковавшая Одри неожиданно осевшим, слабым голосом окликнула сестру:

— Джиллиан…

Та мгновенно повернулась к ней. Выражение ее лица было невеселым, но никаких следов страха на нем не было.

— Что случилось, Одри?

— Этот шум…

К ее изумлению, Джиллиан улыбнулась. Одри чистосердечно призналась себе, что улыбка у ее сестры просто замечательная. Несмотря на их удивительное сходство, она отдавала себе отчет в том, что ей до сестры далеко.

— Кажется, мы отплываем, Одри. Так что приободрись. Чем раньше мы отправимся, тем раньше прибудем на место и тем раньше начнем приближаться к свободе.

— Но, Джиллиан, четыре года… — срок ссылки, назначенный им в уплату долгов отца, тянулся перед глазами Одри, подобно дороге без начала и конца. — Четыре года — это же немыслимо долго!

— Они будут долгими, если мы позволим им тянуться бесконечно, Одри.

— Ну а этот страшный человек… — голос Одри упал до еле слышного шепота при одной только мысли о Джоне Барретте, — Ты же слышала, что он сказал. Я ужасно его боюсь. — Глаза Джиллиан вспыхнули, лицо посуровело.

— Он может запугать тебя, только если ты позволишь себе испугаться. Не переживай. Мы сделаем так, чтобы это время прошло быстрее.

Одри вдруг стало стыдно. Непроизвольно подражая сестре, она решительно подняла голову и выставила вперед подбородок. И тут же горько призналась себе, что, как бы она ни старалась походить на сестру, отваги Джиллиан ей просто не дано.

Наградой Одри стала еще одна мягкая улыбка Джиллиан, и на какой-то миг девушка почувствовала облегчение.

Джон Барретт громко и сердито протопал по коридору до своей каюты и раздраженно пнул ногой дверь. Дверь с треском распахнулась, и суперкарго встал на пороге, шумно дыша и пытаясь утихомирить кипевшую в нем ярость.

Он с отвращением оглядел тесную каюту. Такой закуток для человека его положения! Стол, стул, умывальник, маленькая пузатая печурка, узкая койка, над которой висела масляная лампа. Света, как он сразу же увидел, не хватит даже для этого крохотного помещения. Он вспомнил капитанскую каюту, по сравнению с этой просто необъятную, и его лицо перекосилось от злобы.

Мгновение спустя, заметив, что, как он и распорядился, багаж его принесен и аккуратно поставлен около стены, Барретт чопорно кивнул головой: хорошо хоть так!

Губы Барретта тронула жестокая улыбка. С другой-то стороны, охранники, что плывут сейчас с ним, почти все работали на ту же компанию, что и он. Большинство из них служили под его началом и раньше. Так что они отлично знали, чего ждать в том случае, если его распоряжения не будут выполнены точно и в срок.

Улыбка Барретта поблекла, когда он вновь взглянул на узкую койку, где ему предстояло спать все восемь недель плавания. Перед глазами снова встали ангельские черты белокурой шлюшки, и начавшее было возвращаться спокойствие вмиг испарилось.

Значит, он ей отвратителен? Сукина тварь!

Шагнув в каюту, Барретт, не оборачиваясь, ногой захлопнул дверь. Потом рывком поднял с пола и взгромоздил на стол кожаный саквояж, открыл его, вытащил замызганную папку и принялся перебирать лежавшие в ней бумаги. В спешке он то и дело сбивался и крыл последними словами все на свете. Наконец нужный документ был обнаружен, и Барретт поднес его ближе к свету.

Стерва сказала, что ее зовут Джиллиан Харкорт Хейг.

Барретт по-звериному оскалился, открыв крупные пожелтевшие зубы. Он не забудет, каким тоном она произнесла свое имя — будто особа королевских кровей, а он всего лишь грязь у нее под ногами!

Наконец Барретт нашел ее фамилию, внимательно прочитал исписанные листы и в крайнем раздражении швырнул документы на стол. Информации об этой стерве было ничтожно мало. В документе указаны дата взятия под стражу, число и месяц вынесения приговора, цель высылки, а также подтверждение того, что срок контракта составляет четыре полных года в уплату за долги ее отца.

Раздражение Барретта еще больше усилилось. Как же он проглядел ее, когда они забирали ссыльных?

Нет… как он проглядел их!

Он едва не забыл, что их две. Две красотки, которых он позорно прозевал, признался себе Барретт. Хотя нет, и это не так. Есть только одна. Вторая сестра была бледной копией первой, дешевой подделкой, самой натуральной преснятиной. Он чувствовал, что в постели вторая сестра окажется настоящим бревном и нагонит такую тоску, что хоть святых выноси. А вот первая — это да…

Барретт неожиданно громко рассмеялся. У него разыгралось воображение, и он представил себе, как эта гордячка стоит перед ним на коленях, умоляя пустить ее к нему в постель. Потом валяется у него в ногах, выпрашивая милость и, наконец, пляшет под его веселое насвистывание.

Он чуть прикрыл тяжелые веки, испытывая прилив чувственности от одной только мысли о белокурой девке, и снова рассмеялся. Ему вдруг стало жарко. От висков вниз до щекам поползли тонкие струйки пота, а мужская плоть взбухла и уперлась в ткань штанов.

Всего лишь подумал о ней и уже распалился! Вот это да! Сдерживая себя, Барретт положил руку на выпирающую плоть и, прикрыв глаза от удовольствия, начал неторопливо мять ее. Так, значит, он отвратителен? Может, это и так, но еще ни разу он не разочаровал ни одну женщину своим неутомимым трудягой, что находится у него между ног. Ему неоднократно говорили, причем говорили те, кто достаточно повидал на своем веку, что мало у кого есть такое сокровище. И еще ему говорили, что, хоть ростом он и не вышел, зато в самом важном месте природа расщедрилась и одарила его на десятерых.

И, черт побери, это было правдой! Барретт слишком хорошо помнил безумные вопли своих служанок, которых он разве что пополам не разрывал своим алчущим сластолюбцем. Но он никогда не жалел девок, поскольку прекрасно знал, что, несмотря на все крики о пощаде, эти малодушные трусихи получали такое наслаждение, какого им не давал ни один из тех, с кем они спали. Их рыдания и проклятия, даже ужас от крови, которую он иногда им пускал не в силах сдержать свою похоть, — все это, как он считал, было выражением крайнего удовлетворения.

Внезапно Барретт откинул в стороны полы плаща, спустил до колен штаны и в очередной раз грубо засмеялся, увидев, с какой силой его напрягшаяся мужская гордость вырвалась на свободу. В уголках его губ запузырилась слюна, когда он более настойчиво занялся своей разгоряченной плотью, смакуя картины, проплывающие перед его мысленным взором.

Конечно, вне всякого сомнения, первой станет эта спесивая подстилка! Он будет учить ее покорности, учить так, как умеет только он. А потом, когда она закончит ублажать его… так, как захочет он, до полного его удовлетворения, когда она почтит его гордую мужественность столько раз и столькими способами, сколько он пожелает, вот тогда он ей покажет, чего можно ждать от него в ответ. Только тогда, когда она будет по-настоящему готова, когда выплачет все слезы, умоляя довести ее, наконец, до пика наслаждения, вот тогда он и покажет ей, что мужчина — настоящий мужчина! — может сделать для такой шлюхи, как она!

О да, это то, что надо! И он с удовольствием будет повторять это снова и снова, столько ночей, сколько потребуется, чтобы убедиться, что она по-настоящему стала его рабыней. И тогда… вот тогда он приведет ее сестру — бледную тень, которая ляжет с ними, чтобы удвоить усилия сестры и одарить его удвоенным наслаждением. Он научит их кое-каким штучкам, от которых они на стенку полезут. А когда он их как следует подготовит, вот тогда он… он…

Перенапрягшаяся плоть извергла любовную струю, и Барретт с хриплым криком откинулся назад, подставив под липкие брызги ладонь.

Когда, наконец, судорога удовлетворенной похоти затихла, его толстощекое лицо было мокрым от пота. Барретт, довольно ухмыляясь, проковылял со спущенными штанами к умывальнику, долил в него воды и смыл с рук то, что извергло его тело. Позабавленный мыслью, что высокомерная стерва уже подарила ему толику наслаждения, даже не ведая об этом, он молча поклялся себе, что заставит ее дать ему намного больше, чтобы, наконец, полностью удовлетворить его.

Барретту пришло на ум, что самоуверенная девчонка вовсе не была опытной шлюхой, как он поначалу думал. Но он был полон решимости довести дело до конца, и к тому времени, когда он с ней закончит, девка должна быть готова для панели.

Раздраженно ворча, он с трудом натянул штаны, привел себя в порядок и глубоко вздохнул. Пора вернуться к делам, за которые, он отвечает головой. Барретт замер, соображая. Сколько же их там сейчас? Одна сотня и еще двадцать в придачу? Когда они дойдут до порта, надо, чтобы осталось не меньше девяноста… или хотя бы восемьдесят пять. Он пожал плечами. В обоих случаях этого вполне хватит, чтобы плавание окупилось с лихвой. А остальные пусть катятся ко всем чертям.

А если сестры так и не доберутся до места назначения… ну что ж, к тому времени он уже сполна ими насытится.

Коротко глянув в зеркало, висевшее на стене рядом с умывальником, Барретт отер рукавом капли пота со лба. Он аж вспотел, думая об обнаглевшей стерве. Она и за это ему заплатит… и все будет платить, и платить, и платить…

«Воин зари» шел в открытом море. В налетевшем неизвестно откуда холодном ветре плясали крупные снежинки. Дерек напряг глаза, пытаясь сквозь летящий снег разглядеть, как его люди стремглав взлетают по вантам на футропы под реями марселя. Стиснув зубы, он напряженно смотрел, как маленькие фигурки осторожно продвигаются по реям, одной рукой ловко цепляясь за лини, стягивавшие свернутые паруса, а другой, ловя мотающуюся оснастку.

Дерек все сильнее нервничал. В такую погоду руки вмиг замерзают, и каким бы опытным ни был матрос, удержаться на высоте ему будет непросто. Зимнее плавание неимоверно трудно при любых условиях. Нутром он чувствовал, что это подарит нечто новенькое.

Дождавшись подходящего момента, Дерек поднес ко рту рупор. Люди на палубе ждали только сигнала.

— Становись к фалам и шкотам марселя!

Матросы бросились к фалам, схватились за шкоты и по команде Дерека начали поднимать паруса. Вокруг стоял сущий бедлам: пронзительно свистела дудка боцмана, в воздухе висела отборная брань, по палубе громко затопали тяжелые сапоги.

От оглушительного треска парусины над головой, подтвердившего, наконец, что ветер начал наполнять паруса, на лице Дерека появилась довольное выражение. Но когда несколько мгновений спустя он посмотрел назад, в сторону далекого берега, плохо различимого сквозь круговерть летящих снежинок, лицо его посерьезнело. Если он не ошибся в своей догадке, этот ветер, который так здорово помог им быстро выйти в море, будет усиливаться, становиться все сильнее и сильнее, пока…

Обернувшись на шаги за спиной, Дерек, пряча лицо от немилосердно хлещущего ветра, увидел, что на верхнюю палубу поднялся первый помощник.

— У нас все на ходу, капитан, — доложил он. И добавил уже более раскованно: — Отлично сумели поймать ветер, слов нет.

Вид серьезного, жилистого бородатого парня, спокойно и с достоинством стоящего перед ним, вдруг напомнил капитану, как он впервые встретился с Уильямом Каттером в порту Филадельфии. quot;В то время они оба были намного моложе, чем сейчас. Каттер родился в семье моряков и был, скорее всего, зачат во время одной из кратких побывок на берегу отца семейства, а он, вообще ничего не знавший о своих настоящих родителях, благополучно провел собственный корабль через океан. Ему пришелся по душе спокойный юноша. Он понял, что Каттер опытен, умен и удивительно хладнокровен. Дерек нанял его первым помощником капитана на одно плавание, оказавшееся чрезвычайно тяжелым, и Каттер доказал, что капитан в нем не ошибся.

Дерек полностью доверял Каттеру и легко делился с ним тем, что вряд ли доверил бы кому-то еще.

— Если бы я был более суеверным человеком, то сказал бы, что это плавание сглазили, — покачал головой Дерек. — Я никогда еще не видел такого разгневанного неба и не встречал такого злобного ветра. Ты прав, ветер-то мы поймали, согласен. Но, боюсь, впереди нас ждет жуткая погода. И это еще в лучшем случае.

Каттер помолчал, потом после некоторого колебания проговорил:

— Так точно, но мне кажется, что я могу кое-что добавить. У нас есть еще те, внизу, сэр.

Дерек посуровел. Перед его мысленным взором на миг мелькнула гордячка с небесно-голубыми глазами, что добавило резкости голосу капитана, когда он отрывисто поинтересовался:

— А что с ними?

Каттер снова заколебался, и Дерек по-дружески помог ему, мягко проговорив:

— Продолжай, Уильям. Ты же знаешь, что со мной можешь говорить свободно. — Каттер нахмурился:

— До этого я никогда не занимался перевозкой ссыльных, но мне кажется, что условия, в которых находятся внизу люди Барретта, весьма далеки от требуемых в таком плавании. И я…

— Занимался бы ты лучше своим делом, Каттер! — На верхнюю палубу, отдуваясь, вскарабкался Барретт, окинул первого помощника капитана взглядом, полным неприкрытой ненависти, и повернулся к Дереку:

— Меня до глубины души возмущают как продолжающееся вмешательство этого человека не в свое дело, так и его скороспелые выводы о том, что внизу, видите ли, не те условия! Я единственный, кто отвечает здесь за ссыльных. Мои люди и только мои будут их охранять, кормить и следить за всем остальным на протяжении этого плавания. Я же буду надзирать за ними. Надеюсь, это нетрудно понять!

Дерек, отбросив всякую учтивость, резко сказал:

— Мы уже обсуждали все это, Барретт, и я не собираюсь снова мусолить одно и то же!

— Может быть, вам, капитан, все ясно, а мне нет! Настоятельно советую вам утихомирить наконец своих людей, потому что больше не потерплю их вмешательства в дела, за которые отвечаю я! Не хотелось бы напоминать вам, но любой прикрытый вашим именем вызов моему авторитету приведет к отмене всех причитающихся вам выплат!

— Я уже сказал вам…

С неожиданной горячностью Барретт набросился на Каттера:

— И я хотел бы, чтобы ваш первый помощник немедленно…

— Нет! — Дерек шагнул вперед. Лицо его потемнело. — Как капитан этого корабля, я отвечаю за действия моих людей. Так что повторяю вам в последний раз: это плавание будет проходить в строгом соблюдении всех пунктов моего договора с Лондонской транспортной компанией. А теперь, мистер Барретт, я приказываю вам покинуть ют, или вас выведут отсюда!

— Вы не посмеете! — выпучил глаза Барретт. На скулах Дерека заиграли желваки. Он повернулся к своему первому помощнику:

— Мистер Каттер, распорядитесь, чтобы Моррис, Фелпс и Твиннинг поднялись сюда и проводили мистера Барретта с юта.

— Слушаюсь, сэр.

— В этом нет необходимости! — прорычал Барретт. Гримаса ярости превратила его грубое лицо в гротескную маску. — Напоминаю вам, капитан, что за сегодняшний день вы уже дважды прогоняли меня с юта. О ваших действиях будет доложено.

— И о ваших тоже, мистер Барретт.

Бросив в ответ полный ненависти взгляд, Барретт с чопорным видом развернулся и, сердито топая, начал спускаться по трапу.

— Он нехороший человек, сэр. А нам плыть целых восемь недель.

Внезапно перед глазами Дерека пронеслось все, что случилось сегодня утром. Последними в этой беспорядочной череде оказались сердитые голубые глаза на непреклонно-строгом, но чарующе красивом лице. От слов Каттера Дерека кольнуло тягостное предчувствие. За эти восемь недель можно прожить целую жизнь…

Восемь недель плавания… восемь недель, за которые можно прожить целую жизнь…

Ветер завыл еще сильнее, и Джиллиан устало прикрыла глаза. Шторм, который настиг их вскоре после отплытия из Лондона, бушевал вовсю, яростно пытаясь сбросить девушку с узкой койки. Из-за ураганного ветра и сильного волнения все люки были задраены, лишив ссыльных и так скудного света и глотка свежего воздуха. Вскоре трюм заполнила вонь от испражнений и пота.

Джиллиан старалась справиться с внутренней тревогой. Ей не верилось, что к концу дня тяжелые удары штормовых волн утихнут, а дождь и снежная крупа перестанут беспощадно барабанить по палубе над головой. Где-то в глубине души рос страх, что в один ужасный момент деревянные борта не выдержат и с жалобным треском уступят яростному напору стихии. Корабль расколется, как ореховая скорлупа, и…

Ураган взвыл с удвоенной силой, и судно нырнуло носом вниз, в очередной раз, сбросив обитателей трюма с коек. Со всех сторон посыпались проклятия. Джиллиан заранее напряглась, уже зная, что сейчас последует. Рвотные спазмы, кашель, дикая ругань и рыдания вновь огласили помещение. Они становились еще громче и отвратительнее, а все происходящее в тусклом свете мотающихся масляных фонарей казалось кошмарным видением, вставшим из глубин преисподней.

Джиллиан утратила всякое представление о времени, но она благодарила небо уже за то, что этот бесконечный день, наконец, приближался к концу. Она с нежностью посмотрела на соседнюю койку, где, свернувшись калачиком, лежала забывшаяся тяжелым сном Одри. Спасением для нее стала изматывающая морская болезнь, обошедшая стороной Джиллиан. На свое счастье, Одри очень быстро дошла до такого состояния, что просто уже не могла поднять голову от подушки.

С отвращением откинув омерзительно грязное одеяло, Джиллиан заботливо укутала сестру накидкой. Но Одри продолжала дрожать от холода. Отчаявшись, Джиллиан все же натянула заляпанное масляными пятнами одеяло поверх накидки, сообразив, что очень скоро ей самой придется проделать то же самое, если она хочет пережить это плавание.

Измученный вид Одри напомнил Джиллиан еще об одной проблеме. Сестра никогда не отличалась крепким здоровьем. Сколько еще душевных и физических мук сможет она выдержать? Джиллиан нахмурилась. По правде, говоря, она не была уверена в причине такого состояния Одри — то ли виноват был безумствующий шторм, то ли ужасная пища, которой их накормили в первый день плавания.

К горлу Джиллиан подступила тошнота при одном только воспоминании о протухшем мясе, которое большинство обитателей трюма поглощало с завидной жадностью, о черством, заплесневелом хлебе и тухлой воде. А они не плыли еще и двух дней. Джиллиан вспомнила и о том, что им так и не дали горячего питья, чтобы хоть немного согреться в сыром холодном трюме. Будь она послабее духом, наверняка призналась бы, что ее буквально сводит с ума тоска по чашке горячего ароматного чая. Девушке и в голову не могло прийти, что когда-нибудь ее лишат этого продукта, который она рассматривала как неотъемлемую часть своих гражданских прав.

Мягкие черты лица посуровели. Но ведь теперь у нее нет никаких гражданских прав? Она, Одри, все их товарищи по несчастью объявлены гнусным мистером Барреттом всего лишь движимым имуществом Короны!

С губ Джиллиан слетел короткий горький смешок. Будь обстоятельства не столь ужасными, она без труда оспорила бы это. Но девушка прекрасно знала, что не имеет такой возможности. Часом раньше, в тяжкий момент истины, она вынуждена была признать, что все слова, сказанные ей этой мерзкой гадиной, были правдой.

Джиллиан тут же горячо поклялась не дать этому кошмару взять над собой вверх. Она заставила себя думать только о радостном, о том, что все трудности преходящи и временны. Как только условия контракта будут выполнены, они с Одри вновь обретут свои гражданские права. В отличие от большинства окружающих ее несчастных людей двадцатилетних сестер-близнецов после освобождения будут ждать впереди лучшие годы жизни.

Нежное личико Джиллиан просветлело, и в душе девушки шевельнулось изначально присущее ей чувство гордости. В конце концов, разве она не более образованна и начитанна, чем большинство этих людей? Разве она не умеет делать сложные расчеты? Разве она не научена разбираться в самых запутанных счетах? И разве она не была готова встретить жизнь такой, какая она есть, и…

Корабль неожиданно ухнул вниз, едва не вышвырнув Джиллиан с койки и бесцеремонно прервав ее размышления. Звуки рвоты вокруг возобновились с новой силой. Желудочный спазм буквально скрутил девушку, и все обнадеживающие мысли вылетели у нее из головы. Снаружи, опасно раскачивая корабль, визжал ураганный ветер. Обшивка затрещала, и «Воин зари» еще сильнее накренился. Джиллиан не могла видеть моря, но знала, что сейчас их судно не более чем потрепанная игрушка, которую бросают и швыряют огромные разъяренные волны.

Корабль нырнул вниз еще глубже, и Джиллиан судорожно вцепилась в края койки. Еще один нырок, от которого зашлось сердце… Она едва удержалась от вскрика.

Вдруг она услышала треск… потом отчаянный вопль. Джиллиан охватила паника. Она безуспешно вглядывалась в непроглядную темноту вокруг. Вот сейчас их захлестнет мощный поток воды… потащит к пробоине в борту и дальше, в море, в ледяные объятия смерти…

Усилием воли Джиллиан вырвалась из охватывающего ее безумия. Никакой пробоины не было. Не было ледяного потока воды, утаскивающего их в море… Был лишь на какое-то мгновение все затопивший страх.

Джиллиан глубоко задышала, пытаясь справиться с колотившим ее ознобом. Презирая себя за недавний приступ паники, она поплотнее запахнула накидку и с осторожностью натянула поверх замурзанное одеяло. Ветер за бортом взвыл с новой силой, и корабль сделал еще один страшный прыжок. Джиллиан вдруг пришло в голову, что будет неплохо взять книгу Одри и почитать пару-другую страниц, чтобы отвлечься хотя бы на время от кошмарной действительности.

Девушка ласково разгладила ладонью подушку и тихонько прижалась щекой к чистой наволочке. Прикосновение тонкой ткани живо напомнило ей дом. Джиллиан приободрилась, закрыла глаза и снова предалась более светлым мыслям.

Они будут жить в хорошем доме, окруженные теплом и уютом. Вся эта гадость вокруг исчезнет и не вернется к ним никогда. А что касается противного мистера Барретта, то в один прекрасный день он возьмет свои слова обратно. Откуда-то из неведомых глубин памяти вдруг всплыли насмешливо-язвительные темные глаза на красивом худощавом лице. Джиллиан почувствовала, как ее снова охватывает презрение. Капитан корабля — человек, наделенный всей полнотой власти, — совершенно спокойно воспринимает ужасные условия, в которых находятся ссыльные. А ведь именно он должен отвечать за то, чтобы «груз» в целости и сохранности прибыл в порт назначения! При всей своей показной заботе о соблюдении законности капитан ничуть не лучше этого похожего на жабу омерзительного типа, с которым он явно в сговоре!

Презрение Джиллиан росло. Есть люди, готовые из-за наживы душу дьяволу продать. Ее не надо убеждать в том, что капитан как раз из таких.

Негодяй…

Джиллиан покрепче закрыла глаза и попыталась заснуть.

Кристофер Гибсон, привычный к качке, молча лежал на своей койке, мало обращая внимания на мучительные стоны, раздававшиеся вокруг. Все это он уже слышал бессчетное количество раз. Он с восхищением наблюдал за Джиллиан Хейг, потрясающе красивой даже в своем нынешнем плачевном состоянии. Она с закрытыми глазами лежала на своей койке, прижимаясь щекой к идеально чистой, без единого пятнышка белой наволочке.

Просто потрясающе! Бесстрашная красотка сохраняла невероятное самообладание на протяжении всего дня, и это несмотря на то, что наговорил ей Джон Барретт. Несмотря на ужас неудержимо набиравшего силу шторма, от которого даже ему стало не по себе. Несмотря на еду, годную разве что для свиней, на стоявший вокруг невыносимый запах блевотины. Несмотря на страх за сестру, похоже, совсем выбившуюся из сил, и ужас перед будущим, которого может и не быть.

Поймав себя на невольном восхищении молодой женщиной, Кристофер призвал на помощь свою осторожность. Он напомнил себе, что все женщины неблагодарны и самоуверенны, что его предупреждение на пристани было с презрением отвергнуто. А ведь Мэгги только и ждет момента, чтобы отомстить.

Приведя себя, таким образом, в чувство, Кристофер вновь залюбовался безмятежно спокойным лицом Джиллиан. Но за этой ангельской внешностью, как он теперь знал, скрывался твердый и непреклонный характер. Она невероятна.

Да.

Бесстрашна.

Точно.

У нее есть недостатки.

Верно.

Но недостатки затмеваются ее отвагой.

Да.

Он восхищается ею.

Нет. Да.

Черт! Конечно, да!

Невыносимая качка продолжалась, и сон все никак не шел к Джиллиан. Вдруг она почувствовала чей-то пристальный взгляд и беспокойно шевельнулась.

Быстро открыв глаза, девушка успела поймать взгляд лежащего на одной из соседних коек юноши и узнала его.

Это он подхватил ее тогда на пристани. Она заметила, что с его запястий и лодыжек исчезли кандалы, и почувствовала облегчение. В глазах молодого человека не было ни похотливости Джона Барретта, ни озлобленности шлюхи Мэгги. От его взгляда у нее не сжималось все внутри, как от взгляда бессердечного капитана.

Джиллиан вдруг разволновалась. Она со стыдом напомнила себе, что до сих пор так и не поблагодарила этого человека» Девушка слегка улыбнулась ему, выражая молчаливую, благодарность и надеясь, что он поймет ее. Потом закрыла глаза и наконец провалилась в сон.

Мэгги свирепо глядела на обмен взглядами между белокурой стервой и молодым ссыльным, лежащим недалеко от нее. Ревность вновь захлестнула ее с головой.

Красивая… Какой мужчина не захочет перепихнуться с такой милашкой…

Корабль снова немилосердно качнуло. Лицо Мэгги побелело как мел, и ее вновь стало выворачивать наизнанку, когда-то и она была хорошенькой. Мужчины так и увивались вокруг нее, денег было навалом. Но это все давно прошло, деньги стали доставаться все труднее и труднее, когда понабежали шлюхи помоложе, такие, как вот эта светловолосая ведьма.

Злобная зависть Мэгги разгорелась еще сильнее, когда она вспомнила похотливые взгляды, которыми Джон Барретт всякий раз одаривал эту высокомерную красотку, спускаясь в трюм. Он хотел ее, ясное дело, но девчонка слишком независима и слишком глупа, чтобы сообразить, как дорого ей будет стоить отказ.

Губы Мэгги искривила злобная ухмылка. Она отыграется за все на этой стерве и вдобавок добьется расположения Джона Барретта. Она докажет ему, что может предложить намного больше, нежели эта гордячка с кукольным личиком. Надо только наблюдать и терпеливо ждать своего часа. И он придет.

Внезапный удар волны исторг из бортов судна скрипучий стон и отвлек Мэгги от приятных размышлений. Она согнулась пополам, в очередной раз, давясь блевотиной… Откинувшись, наконец, на подушку, женщина отерла губы тыльной стороной ладони и еще больше рассвирепела: такой шторм, а этой белобрысой заразе хоть бы что! Чертова девка!

Дождевик облепил тело ледяным пластырем. Дерек шел по коридору к своей каюте тем широким враскачку шагом, который сразу выдавал опытного моряка, привыкшего к неистовой штормовой качке. Он толкнул дверь каюты и вошел, мгновенно сомлев от встретившего его тепла. Продрогший до костей, Дерек не обратил внимания на обед, что ждал его на столе.

Раздевшись донага, он подошел к пузатой печке, сдернул висевшую на веревке простыню и с наслаждением накинул на голое тело. Потом вытер лицо сухим полотенцем и стряхнул снег с густых черных волос. Устало, опустившись на стул, Дерек повел мощными плечами под нагретой простыней и потер рукой мускулистую грудь. Последние несколько часов на палубе царил самый настоящий ад, признался он себе. Ему еще не приходилось сталкиваться с таким яростным штормом. Этот стоил всех прежних и, самое плохое, вроде бы не собирался стихать.

Дерек мысленно перебрал все события сегодняшнего дня и еще раз оценил действия своих людей. Матросы выполняли его приказы умело и бесстрашно. Он чуть было не потерял Дэна Фелпса, когда тот в очередной раз полез на мачту. А Дика Твиннинга едва не убил оторвавшийся рангоут, но на этот раз судьба пощадила обоих.

Дерек не спеша, провел ладонями по животу и бедрам, помассировал крепкие ноги, нывшие после долгих часов противоборства со штормом, потом сбросил простыню на пол и потянулся за свежей одеждой, что лежала на стуле рядом. Перекусить, пропустить чего-нибудь согревающего, и можно возвращаться на палубу.

Закончив переодеваться, Дерек вдруг подумал о пассажирах в трюме. Его «груз» уже несколько дней сидел в духоте, с задраенными люками. И снова перед ним всплыло лицо белокурой красотки. Как, она сказала, ее зовут? Да, конечно, как же он мог забыть! Джиллиан Харкорт Хейг…

В его душе что-то странно сжалось от одной только мысли о пригожей девке. Она, вне всякого сомнения, провела ночку, о которой долго будет помнить. Ему вдруг захотелось узнать, по-прежнему она такая гордая или же штормовая ярость моря поубавила в ней спеси.

Дерек нахмурился. Сто двадцать человек теснились там, в низу, в холодном, сыром трюме… Решено, он по очереди, группами, выведет их на прогулку, на солнце, когда судно, наконец, выйдет из полосы шторма. Пусть очухаются от пережитого кошмара…

Дерек затряс головой, гоня эту мысль прочь. Нет, не стоит. Он не отвечает за «груз» в этом плавании. Слишком многое поставлено на карту, чтобы можно было просто так рисковать. Все справедливо. Во всяком случае, после этого рейса он не останется с пустыми руками. Однако если судить по первому дню, главной удачей в этом плавании станет его собственная жизнь.

Краем глаза Дерек заметил мерцание янтарной жидкости в бутылке на полке. Он плеснул в стакан хорошую порцию и выпил ее одним глотком. В желудке сразу начало разливаться приятное тепло. Дерек расслабился, умиротворенно прикрыл глаза, но ненадолго. В дверь громко постучали.

Дерек встал, подошел к двери и открыл ее. На пороге стоял Каттер.

— Рангоут, капитан. Снова его оторвало, болтается, как Бог на душу положит, каким-то чудом до сих пор не порвал оснастку.

Буквально через минуту, на ходу натягивая дождевик, Дерек вышел на палубу, где его нетерпеливо дожидался разгулявшийся вовсю ураганный шторм.