"Состоятельная женщина. Книга 1" - читать интересную книгу автора (Брэдфорд Барбара Тейлор)

4

Эмма не умерла. Врачи говорили о чуде: по всем медицинским канонам женщина семидесяти восьми лет не должна была вторично перенести бронхиальную пневмонию со всеми ее осложнениями, которые на сей раз сопутствовали болезни. Так же поражены они были скоростью, с какой она выздоравливала, – уже к концу третьей недели она смогла выписаться из клиники. Когда ей выражали свое восхищение по этому поводу, она молчала, загадочно улыбаясь в ответ. Про себя, однако, она думала: „Разве они смогут понять, что сила воли – это самая большая сила в мире?" После двух дней постельного режима у себя дома на Белгрейв-Сквер она сочла, что этого достаточно, и, вопреки советам врачей, встала – и тут же отправилась в свой офис. Шаг этот вовсе не был таким уж безрассудным, как могло бы показаться со стороны: несмотря на всю свою импульсивность, Эмму всегда отличала здравость суждений. Вот и на этот раз она все тщательно продумала, взвесив все за и против. Она досконально знала свой организм и могла верно судить о его физических возможностях. Сейчас она пришла к выводу, что полностью выздоровела. В магазине ее тепло приветствовал весь персонал – люди и на самом деле любили свою хозяйку. Они не увидели ничего особенного в том, что она вернулась. Только Пола, нервничая, озабоченно ходила за бабушкой по пятам.

– Пожалуйста, дорогая, перестань за меня беспокоиться, – довольно резко потребовала Эмма от своей внучки, когда та зашла в офис, чтобы посмотреть, все ли там в порядке, ворча себе под нос, что нельзя так наплевательски относиться к собственному здоровью.

Сняв твидовое пальто с меховой подстежкой и повесив его в шкаф, она подошла к камину, чтобы погреть руки у огня. Затем прежней энергичной походкой направилась к столу. Шаги ее были бодры и пружинисты, держалась она прямо и независимо, как всегда, – уверенная в себе, не раздираемая больше ненужными сомнениями.

Темная глухая волна, накрывшая ее с головой сразу же, как только Гэй рассказала ей о предательском заговоре детей, наконец-то отступила – пусть медленно, болезненно, но все же отступила. Зловещие выводы, которые сами собой напрашивались из ее разговора с Гэй и прослушанной пленки, не оставляли сомнений в гнусном предательстве. Но это не подавило, а лишь закалило ее душу, помогло взглянуть на окружающий мир холодно и предвзято, увидев его таким, каков он есть на самом деле, а не каким кажется под влиянием никому не нужных эмоций. Во время болезни, призвав на помощь всю свою железную волю, чтобы попытаться выжить, она многое передумала, и теперь ей не в чем было себя упрекнуть. Умиротворение было бальзамом для ее усталой души, потоком теплого яркого света, придававшим ей новые внутренние силы. Стычка со смертью только укрепила твердость ее духа и несгибаемую храбрость. Жизнелюбие снова вернулось к ней – теперь оно стало мудрее, в нем была спокойная уверенность, защищавшая Эмму, подобно панцирю.

Усевшись на свое обычное место за массивным резным столом эпохи первых Георгов, она совсем успокоилась: сейчас она снова была у штурвала своего корабля. Поглядев на встревоженное лицо Полы, Эмма не смогла удержаться от улыбки:

– Да я же совсем здорова. Разве ты не видишь? – на этот раз ласково улыбнулась она, стараясь успокоить внучку.

Действительно, выглядела она вполне выздоровевшей, хотя отчасти это объяснялось тонко и терпеливо проделанной утренней „операцией". Увидев в зеркале бледное лицо с морщинами возле глаз и рта, она отказалась от одежды темных и мрачных тонов, которую обычно предпочитала, и надела яркий светлый, тонкой шерсти, костюм кораллового оттенка с воротником, складки которого мягко облегали шею. Она знала: эта расцветка и облегающий воротник скрадывают бледность лица, делают менее заметными ее морщины, для борьбы с которыми в ход пошла также не слишком бросавшаяся в глаза косметика, довершавшая тот новый имидж бодрости и здоровья, который теперь не могла не заметить Пола.

Конечно же, Пола понимала, что эффект этот достигнут искусственно: как никто другой, она знала все многочисленные и разнообразные уловки Эммы, которые та применяла всякий раз, когда ей хотелось произвести впечатление. Она улыбнулась про себя. До чего же хитра бывает порой ее бабушка! Вместе с тем, Пола не могла не почувствовать в Эмме внутреннюю силу, прилив энергии и целеустремленность. Тщательно присматриваясь к ней, Пола должна была честно признать, что перед ней сидит сейчас прежняя, заметно помолодевшая Эмма.

– Я тебя знаю! – мягко ответила Пола с улыбкой, в которой, однако, промелькнула легкая укоризна. – Дай тебе волю – и ты будешь работать все двадцать четыре часа в сутки. Нельзя так перенапрягаться в первый же день...

Эмма откинулась на спинку стула, благодаря Бога, что она еще живет, снова на ногах и может вернуться к своему делу. В этот момент она готова была бы довольствоваться и самым малым!

– О дорогая, я и не собираюсь этого делать, – быстро ответила Эмма. – Пара телефонных звонков и кое-что продиктовать Гэй – вот, собственно, и все. Обещаю тебе, что не стану перенапрягаться.

– Хорошо, – недоверчиво отозвалась Пола, сомневаясь, правда, что бабушка на самом деле так и поступит (Эмма обладала способностью увлекаться делами, и ее затягивало помимо собственной воли). – Я верю, что ты сдержишь свое обещание, – добавила внучка, сразу посерьезнев. – А сейчас мне пора в наш отдел мод на встречу с оптовым покупателем последних моделей. Я потом загляну к тебе и проверю, как идут дела.

– Между прочим, Пола, я собираюсь отправиться в Пеннистон Роял на следующий уик-энд, – заметила Эмма, когда внучка была уже в дверях. – Надеюсь, ты составишь мне компанию?

Пола остановилась на пороге и обернулась.

– Конечно! С большим удовольствием! – воскликнула она с загоревшимися глазами. – Когда ты точно собираешься ехать, бабуля?

– Ровно через неделю. В пятницу с утра. Но мы еще успеем это обсудить.

– Замечательно. После встречи я зайду к себе, разберусь с бумагами и, если на следующую пятницу что-то назначено, постараюсь отменить. По-моему, ничего особенно важного всю ту неделю у меня нет.

– Вот и отлично. Приходи сюда сегодня днем в четыре, тогда все и распланируем.

Кивнув в знак согласия, Пола вышла из кабинета с сияющей улыбкой: еще бы, провести целый уик-энд в Йоркшире в их родовом поместье! Подобная перспектива обрадовала ее еще и потому, что тем самым бабушка, значит, продлит себе отдых после болезни – весьма мудрый шаг, известие о котором Пола встретила с большим облегчением.

Эмма сделала все, как обещала, разобрала наиболее срочную корреспонденцию, немного подиктовала Гэй, а затем, также накоротке, встретилась с Дэвидом Эмори, мужем Дэзи и отцом Полы, содиректором компании „Харт Сторз". Дэвиду Эмма доверяла безгранично: ее любимчик, он нес на себе нелегкое бремя управления текущими делами всей сети ее магазинов. В четыре, когда она как раз доканчивала свой последний на сегодня разговор по телефону, появилась Пола с чайным подносом. Задержавшись у дверей, она взглядом спросила бабушку, не помешает ли той ее приход.

Эмма кивнула и нетерпеливо махнула рукой, приглашая ее войти.

– Хорошо. Будем считать, что вопрос исчерпан. Жду тебя в субботу. До свидания.

Положив трубку, она пересекла комнату и подошла к камину, где Пола, сидя за низеньким столиком, уже начала разливать чай.

Наклонившись к огню, чтобы согреть руки, Эмма удовлетворенно заметила:

– Она из всех них самая капризная. Даже не думала, что мне удастся ее уговорить. Но она согласилась! – Эммины зеленые глаза мрачно поблескивали в отсветах горевшего камина, на губах играла презрительная полуулыбка.

– В общем-то, у нее не было выбора, – пробормотала она себе под нос, усаживаясь на диван.

– О ком ты, бабушка? С кем ты говорила? – спросила внучка, передавая Эмме чашку с чаем.

– Спасибо, дорогая. Это твоя тетя Эдвина. Никак не могла решить, сумеет ли она изменить свои планы и приехать или не сумеет! – с издевкой рассмеялась Эмма. – Но ничего, в конце концов все-таки сумела. Так что в Пеннистон Роял она выберется. У нас будет настоящее семейное сборище. Приедут все.

Пола сидела, низко опустив голову над чайным подносом. Когда она украдкой взглянула на бабушку, то заметил, что та улыбается.

– Кто это все? – спросила она лукаво. – И что вообще все это значит? – Теперь в ее голосе прозвучала и нотка растерянности.

– Кто все? Твои тетки, дяди, кузены...

Хмурая тень пробежала по лицу Полы, погасив улыбку.

– Но зачем? – Пола резко выпрямилась на стуле. – Зачем, скажи, им всем приезжать? – воскликнула она в состоянии легкого шока. – Ты же знаешь, если они соберутся, беды не миновать. Всю жизнь так! – Глаза ее были широко открыты, в них застыл ужас.

Реакция Полы поразила Эмму. Тон ее ответа был резок, хотя она и старалась говорить как можно спокойнее:

– Какая еще беда? Уверена, все будут вести себя наилучшим образом!

Нечто похожее на ухмылку на миг появилось на бабушкином лице. Откинувшись на спинку дивана, она с решительным видом закинула ногу на ногу и, отпивая чай, заключила уже совсем беспечно, но твердо:

– У меня нет на сей счет абсолютно никаких сомнений, Пола! – Ухмылка на ее лице превратилась в полноценную улыбку.

– Но, бабушка, как ты могла! – осуждающе запротестовала внучка. – Я-то думала, что мы с тобой отдохнем, насладимся тишиной... – Пола в сердцах прикусила нижнюю губу. – И вот ты взяла и все испортила! Ну, кузены – это еще куда ни шло. Но остальные! Уф-ф... Кит, Робин и другие – все вместе? Да это же непереносимо!

Она передернула плечами, и по лицу ее пробежала гримаса отвращения при мысли, что придется провести уик-энд в обществе всех ее дядей и теток.

– Ты уж поверь мне, дорогая, пожалуйста, – мягко попросила бабушка. Тон ее был таким подкупающим, что беспокойство Полы начало стихать.

– Что ж, раз ты не боишься... Но затевать такое сборище, когда ты еще не оправилась после болезни, не знаю, право. Полный дом народу... Это и здоровому не так легко вынести... – Голос ее беспомощно осекся, как только она с грустью поняла, что изменить уже ничего нельзя.

– Народу, говоришь? Но разве можно назвать их народом, дорогая? Они моя семья. Хотим мы этого или нет.

Пола молчала, уставившись на чайник. Беспокойство так до конца и не улеглось. Уловив в голосе Эммы нотку ехидства, она метнула на бабушку быстрый взгляд. Нет, по лицу ничего не определишь – одна улыбка и ничего больше. Наверняка, в тревоге решила она, бабушка что-то замышляет. А может, все это только ненужные подозрения с ее стороны?

– Ну что ж, я рада, что будут мама и папа. Я их уже целую вечность как не видела. – И она изобразила на лице безмятежную улыбку. – А зачем, скажи мне, бабушка, ты все-таки их всех решила собрать, а? – быстро, наконец решившись, в последний раз спросила Пола.

– Просто потому, что мне показалось, нам всем будет приятно собраться после моей болезни – мне, моим детям и внукам. Я ведь не так-то уж часто их вижу, дорогая. – И мягко прибавила: – Ты не находишь?

Взглянув на бабушку в упор, Пола, к своему ужасу, обнаружила, что, невзирая на мягкий голос, выражение бабушкиных глаз оставалось столь же холодным и твердым, как большой изумруд, блестевший у нее на пальце. Впервые Поле сделалось на мгновение даже страшно – это выражение глаз было ей знакомо. В нем сквозили упрямство и угроза.

– Конечно, нахожу, – ответила Пола тихо, почти шепотом.

Она боялась расспрашивать дальше, а с другой стороны, ей не хотелось, чтобы подтвердились ее самые худшие опасения.

На этом разговор прекратился.

Они с бабушкой выехали из Лондона ровно через неделю – в пятницу на рассвете. Часть дороги до Йоркшира моросил холодный дождь. Однако едва их „роллс-ройс” с ревом выскочил на новое скоростное шоссе, построенное вместо старой Грейт Норс роуд, погоду словно подменили. Дождь прекратился, и хотя небо некоторое время еще оставалось хмурым и затянутым тучами, то тут, то там сквозь серизну все чаще пробивались солнечные лучи. Шофер Смизерс, служивший у Эммы вот уже пятнадцать лет, знал дорогу, как свои пять пальцев: он заранее готовился к любому неудобному ее участку, мог сказать, когда шоссе сделает очередной зигзаг, плавно тормозя или, наоборот, увеличивал скорость, если был уверен, что впереди не предвидится никаких неприятностей. Внучка и бабушка в начале пути немного поболтали о том о сем, но большую часть времени Эмма дремала, а Пола предавалась своим тревожным мыслям о том, что готовит ей грядущий уик-энд. Несмотря на все заверения в обратном, он представлялся неотвратимо надвигавшимся кошмаром. Ее дяди и тетки... При одной мысли о них на Полу накатывало оцепенение – она сидела, тупо уставившись в окно машины.

Кит. Поле он казался чванливым, высокомерным, неискренним и честолюбивым человеком, чья лютая ненависть к ней была лишь прикрыта тоненьким фиговым листком показной сердечности. С ним вместе наверняка будет и его жена Джуна, на редкость холодная и фригидная женщина – Пола и ее кузен Александр в детстве злорадно окрестили ее „декабрем". Навеки замороженная, она, казалось, была начисто лишена всякого чувства юмора: с годами она стала как бы вялым отражением Кита, его бледной тенью. А дядя Робин? Это был уже совсем другой экземпляр. Красивый, едкого ума, блестящий собеседник, тем не менее он непостижимым образом нес на себе следы вырождения. Поле он напоминал рептилию – невзирая на весь его лоск и шарм, он мог быть крайне опасным, и не удивительно, что Поле человек этот внушал отвращение. Особенную неприязнь вызывало у нее то, что он относился к своей жене Валери, приятной и миловидной женщине, с ледяным презрением, граничащим с жестокостью. Меньше всего Пола знала тетю Эдвину: большую часть времени та проводила в болотистой Ирландии со своими любимыми лошадьми. Внешности она, по воспоминаниям Полы, была самой суровой, отличалась снобизмом, не слишком большим умом и постоянно брюзжала. Красавицей среди ее теток была одна лишь Элизабет, которая могла быть по-своему забавной, но ее переменчивость и капризная кокетливость действовали Поле на нервы.

С печальным вздохом Пола отвернулась от окна, запретив себе думать о родственниках, которые в большинстве своем были ей неприятны и в каждом из которых таилась какая-то угроза, словно они не одна большая семья, а враждующие между собой воины, хорошо вооруженные и в любую минуту готовые нанести удар. Да, именно так – они никогда не объединялись друг с другом, а постоянно спорили. Чтобы не думать больше о них, Пола стала мысленно рисовать себе Пеннистон Роял, любимое ею чудесное старинное имение, полное красоты и тепла. Пожалуй, так, как она, его ценила только одна Эмма.

Пола представила, как пускает своего жеребца вскачь по вересковому лугу ранним бодрящим утром, и тут неожиданно перед ней всплыло лицо Джима Фарли. Джим, ее любовь. Она закрыла глаза – сердце ее сжалось, к горлу подступил ком, голова пошла кругом. Нет, не думать о нем! Забыть! Не дать своим чувствам возобладать над разумом. Чувства налетают, как вихрь, приносят боль и отчаяние – при одном только воспоминании об этом человеке.

Пола открыла глаза и снова стала смотреть в окно, усилием воли заставив себя не вспоминать о Джиме Фарли. Единственном человеке, которого она любила. Человеке, с которым она не имела права связать свою судьбу – это касалось прошлого ее бабушки. Прошло немного времени, и Пола взглянула на часы. Они уже миновали Грэнтам и приближались к Донкастеру. Ничего не скажешь, их „роллс-ройс” показывал отличное время. В этот ранний час машин на шоссе было не так много. Пола откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Смизерс включил радио – негромкая музыка в сочетании с убаюкивающим покачиванием машины стали клонить ее в сон. Несколько раз неожиданные толчки пробуждали Полу. И всякий раз, взглянув на бабушку, она убеждалась, что та спокойно дремлет, слегка улыбаясь во сне.

Через полчаса, однако, Эмма неожиданно выпрямилась. Сна как не бывало. Она чувствовала себя бодрой и отдохнувшей. Немного подвинувшись, она выглянула из окна – по лицу по-прежнему блуждала легкая улыбка. Йоркшир! Она всегда узнавала его, как только пересекала его границу. Здесь ее корни. И не удивительно, что старые кости откликаются на родные места, потому что память сидит в них. Наверное, это и есть атавизм. Ее дом – единственное место на земле, где она ощущает себя своей. По-настоящему своей.

Машина быстро проносилась мимо небольших городков с такими знакомыми названиями: Донкастер, Уэйкфилд, Понтефракт... И вот наконец Лидс, серый, нахохлившийся, но вместе с тем могучий и богатый, словно пульсирующий от избытка энергии, – один из промышленных гигантов Англии с его многочисленными текстильными фабриками, камвольными комбинатами, сталелитейными, цементными и машиностроительными заводами и типографиями. Лидс, ее город, где сосредоточена мощь ее империи. Город, которому она обязана своими успехами и своим несметным богатством. Их „роллс-ройс” проезжает мимо зданий и фабрик, которыми владеет она, Эмма Харт, и огромного универмага, носящего ее имя. Машина движется теперь медленнее, пробираясь в становящемся все более густым потоке других машин, – обычная картина для этого времени дня в центре города. Наконец-то они минуют его, и шофер нажимает на газ: они выехали за город.

Меньше чем через час „роллс-ройс” останавливается на вымощенном брусчаткой дворике перед внушительным особняком. Это и есть Пеннистон Роял. Эмма не просто выходит, а почти выпрыгивает из машины. Воздух холодный, пронизывающий до костей: с окрестных вересковых пустошей дует сильный ветер. Солнце, однако, уже шлет на землю золотистые лучи – его сверкающий шар хорошо виден на чистом, кобальтового оттенка небе. А вот и колышущиеся на ветру ярко-желтые головки первых мартовских нарциссов, сразу же бросающиеся в глаза на зеленом фоне подстриженного газона, тянувшегося до самого пруда (какие восхитительные белые лилии можно там увидеть!), расположенного внизу, за длинной мощеной террасой. Эмма с удовольствием вдохнула глоток воздуха: в нем был аромат вереска, острый и волнующий, запах сырой земли и проклюнувшихся зеленых почек, возвещающий приход долгожданной весны после сурового в этих краях зимнего ненастья. Накануне ночью шел дождь, и хотя был уже полдень, на листьях деревьев и кустарников все еще блестели водяные капельки, поблескивавшие при холодном свете этой северной части Англии.

Как обычно, прежде чем войти в дом, Эмма и Пола посмотрели на Пеннистон Роял со стороны. И снова хозяйка дома не могла не восхититься его величественной красотой. Красотой сугубо английского свойства – нигде в мире, пожалуй, не мог бы существовать этот великолепный особняк, удивительно гармонично вписывающийся в окружающий ландшафт. Нигде, кроме Англии. Начало ему было положено в семнадцатом столетии – сочетание архитектуры Ренессанса со стилем эпохи Якова Первого придавало постройке особую величавость. Невыразимая прелесть, не меркнувшая от времени, исходила от зубчатых башен и башенок, от мрачновато выглядывающих тяжелых окон в оправе серого камня, старинного, как сама вечность. Вместе с тем, в гордом облике здания была и несказанная мягкость, сквозившая даже в выступавших из-под карнизов водосточных трубах в виде горгон – фантастических фигур, с течением столетий постепенно утрачивавших свой устрашающий вид.

На террасе они на этот раз почти не задержались – место открытое, а солнце, хотя и светившее вовсю, грело еще не так сильно. Да и ветер, дувший со стороны Северного моря, был чересчур пронизывающим. Словом, погода, несмотря на кажущуюся теплоту, решила Эмма, обманчивая. Рисковать не имело смысла, и они как можно быстрее прошли вверх по ступеням – мимо фигурно подстриженной живой изгороди, окаймлявшей бархатный газон и как бы охранявшей его, подобно гордым стражам седой старины.

Они еще не подошли к высоким дубовым дверям особняка, как те уже широко распахнулись перед ними. Из дверей выбежала сияющая Хильда, их экономка.

– Мадам! – воскликнула она в упоении от того, что видит хозяйку, и бросилась к протянутой для приветствия Эмминой руке. – Мы так волновались за вас все это время. Но, слава Богу, вам лучше. Вы приехали! Как это великолепно! С возвращением! И вас, дорогая мисс Пола! – Хильда еще больше разулыбалась, приглашая их поскорее войти в дом. – Скорее, а то здесь, боюсь, для вас слишком холодно.

– Боже, как я рада снова очутится дома! – проговорила Эмма, переступая порог. – Надеюсь, у вас тут все в порядке, Хильда?

– Все великолепно, мадам! Только вот за вас переживала. Да и не одна я – мы все. А так дела у нас идут, можно сказать, как по маслу. К приезду семьи все готово. Если Смизерс один не справится с багажом, я распоряжусь, чтобы прислали на подмогу Джо... – Слова так и сыпались из нее, до того она была возбуждена.

– Спасибо, дорогая Хильда, но Смизерс справится и один, я уверена, – поблагодарила Эмма, вступая в огромную, выложенную камнем прихожую и с явным удовольствием оглядываясь вокруг. Взгляд хозяйки задержался на старинной дубовой мебели, развешанных по стенам гобеленах, большой медной вазе с нарциссами и веточках вербы, видневшихся на обеденном столе.

– Дом выглядит просто чудесно, – тепло улыбнулась она Хильде, закончив этот беглый осмотр. – Как всегда, вы выше всяких похвал, моя дорогая.

Хильда еще больше расцвела от этих слов.

– Кофе для вас уже готов, мадам. Если надо, то могу заварить и чай. Но может быть, вы предпочитаете по рюмочке шерри перед ленчем? – рискнула предложить экономка. – В таком случае оно уже ждет вас прямо в гостиной наверху, мадам.

– Прекрасная мысль, Хильда, – ответила Эмма. – Мы сразу же идем наверх. Ленч будет примерно в час, хорошо?

– Конечно, конечно, мадам!

И Хильда поспешила на кухню, тихонько напевая себе под нос какую-то незатейливую мелодию, в то время как Пола последовала за Эммой, уже начавшей подниматься по крутой лестнице. И снова она не могла не удивляться той огромной жизненной силе, которой была наполнена ее бабушка.

– Я сейчас приду, – окликнула Пола шагавшую впереди Эмму, когда они очутились наконец в длинном коридоре, откуда можно было попасть в спальные комнаты и верхнюю гостиную. – Мне бы хотелось перед ленчем немного освежиться, ладно?

Эмма кивнула:

– Мне тоже, дорогая. Так что встретимся чуть позже. – И они разошлись по своим комнатам.

Сняв дорожный костюм и переодевшись в тонкое шерстяное платье, освежив легкой косметикой лицо, Эмма вышла в гостиную, находившуюся рядом с ее спальней.

Эта верхняя гостиная была, пожалуй, ее самой любимой из всех комнат Пеннистон Роял. К ее приходу здесь уже потрескивали дрова в камине и горело несколько ламп под шелковыми абажурами, так что вся гостиная была освещена мягким рассеянным светом. С явным удовольствием Эмма приблизилась к камину, чтобы, по своему обыкновению, немного погреть руки у огня.

До чего все-таки красива, думалось ей, это верхняя гостиная в их доме – той тонкой красотой, которую способен породить только хороший вкус. В ней нет ничего претенциозного, утрированного, но искушенный глаз сразу понимает: простота эта крайне обманчива. Для того, чтобы ее добиться, необходимо потратить кучу денег, терпеливо и весьма искусно подбирая соответствующую мебель, ковры, гобелены... Слегка поблескивал темный натертый пол, в центре которого лежал пастельных, приглушенных тонов дорогой ворсистый ковер. Выкрашенные в бледно-желтый цвет (самый бледный, какой только возможно себе представить) стены создавали здесь особую солнечную атмосферу: посверкивание серебра и хрусталя отражалось в мягкой патине, тонким слоем покрывавшей бронзу изысканных столиков в стиле эпохи первых Георгов, в консолях, шкафчиках и большом, поражавшем своим великолепием столе.

Две длинные софы у камина, разделенные низким чайным столиком, своим комфортом и обволакивающей мягкостью напоминали скорее выложенные птичьим пухом гнезда. Обе они были обтянуты, в романтическом духе, вощеным ситцем, буквально полыхавшем ярко-розовыми, желтыми, голубыми и красными цветами на белом фоне в обрамлении зеленых лоз дикого винограда. На раскладных столиках и небольших консолях стояли антикварные фарфоровые чаши и вазы с первыми весенними, только что обрезанными цветами – гиацинтами, тюльпанами – и привозной мимозой. От тепла, излучаемого горящим камином, все они раскрылись – и в комнате стоял смешанный аромат с неповторимым букетом. Необычайно изящный шкафчик в стиле чиппендейл был заполнен несравненным розовым фарфором, а на маленьких приставных столиках красовались хрустальные светильники и лампы с подставками из резного жадеита и шелковыми абажурами бледно-кремовых тонов. Перед одним из высоких, почти от пола до потолка, окон на грегорианском столе лежали последние книжные новинки, а другой, возле одного из диванов, был доверху завален свежими номерами газет и журналов.

Отделанный уже слегка обесцветившимся резным дубом камин, возле которого, осматривая гостиную, стояла сейчас Эмма, увенчивался полкой, где мерцали старинные серебряные подсвечники с белевшими в них свечами, а в середине высились „экипажные часы” семнадцатого века. На стене, прямо над камином, висел пейзаж Тернера: его туманно-зеленоватые и сочетавшиеся с ними нежно-голубые цвета, выдержанные в буколическом духе, глубоко трогали сердце хозяйки дома во время ее наездов, вызывая ностальгическое чувство, как было и на сей раз, едва она поглядела наверх, чтобы полюбоваться картиной.

Над шкафчиком в стиле чиппендейл по обеим сторонам висели два портрета Рейндолса – молодого пэра и его супруги, а на стене за массивным столом красовалась тщательно подобранная коллекция изящных миниатюр. Безупречный вкус Эммы к цвету и форме, как и ее умение наиболее гармонично размещать мебель, чувствовались буквально повсюду. Вместе с тем, нельзя было при всем желании сказать, что гостиная обставлена чисто по-женски: там отсутствовали бесполезные мелочи, обычно украшающие „женские” комнаты. Нет, то была красивая, но вполне строгая гостиная, где любой мужчина мог бы наслаждаться удобством и мягким великолепием.

Когда руки у Эммы согрелись, она подошла к небольшой полке со стоявшим на ней серебряным подносом с напитками и хрустальными бокалами. Налив шерри в два из них, Эмма вернулась к камину, держа бокалы в руках. Коротая время в ожидании Полы, она стала перелистывать утренние газеты. Ее собственная газета, „Йоркшир морнинг газет”, она не могла не отметить, стала выглядеть куда лучше с тех пор, как заведующим издательством там стал, по ее настоянию, Джим Фарли. С его приходом в газете произошло много перемен, и она стала, гораздо лучше: изменился формат, более современной стала верстка. То же произошло и с вечерней „Йоркшир ивнинг стэндард газет”, которую он также держал под своим контролем. Теперь они приносили гораздо больше денег за счет рекламы, увеличился и тираж. Да, неплохо поработал Джим Фарли, и Эмма могла бы им гордиться, если бы... не Пола. Теперь к мыслям о нем примешивалась и неизменная мысль о ней, ее внучке. Та как бы всегда находилась теперь в тени Джима. Эмма вздохнула. Открывшаяся дверь положила конец ее невеселым размышлениям. Она с нежностью обернулась к Поле, как только девушка появилась на пороге.

– Тебя ждет шерри, дорогая! – сказала она, указывая на налитые бокалы.

Пола широко улыбнулась: переодеваясь у себя в комнате, она твердо решила предстать перед своими малоприятными родственниками воплощением обаяния. Пусть этот уик-энд не будет ничем омрачен – по крайней мере, она сделает для этого все, от нее зависящее! Ведь в этой обстановке бабушке понадобится максимальная помощь и поддержка в ее единоборстве с „пиявками”, как называла их про себя Пола. Иногда, правда, она делилась своими взглядами с Александром и Эмилией, ее двоюродными братом и сестрой, единственными, с кем она могла откровенничать.

– Мне бы хотелось сегодня днем покататься верхом, если ты не возражаешь, бабушка! – сказала она Эмме, подойдя к камину. – Хотя немного холодновато, но уж день выдался сегодня – лучше некуда.

Эмма с радостью согласилась. Все складывалось как нельзя лучше. После ленча ей как раз хотелось побыть здесь одной и она даже планировала услать Полу в Лидс под каким-нибудь предлогом. Теперь, слава Богу, ничего этого делать не придется!

– Конечно, дорогая! Тебе это наверняка пойдет на пользу. Только оденься потеплее. А я хочу немного расслабиться. Набросаю примерно, кого куда посадить завтра, когда вся семья усядется за ужин, а потом пойду отдыхать.

– А когда прибывают все остальные? – спросила Пола, стараясь говорить как можно безразличнее.

– Ожидаю, что некоторые приедут уже сегодня вечером, а остальные завтра, – ответила Эмма столь же спокойно-безразличным тоном.

Почувствовав, что Пола внутренне расстроена изменением планов на предстоящий уик-энд, она всячески стремилась не омрачать ее настроения еще больше.

– Народу соберется полон дом, да? – продолжала Пола. – Мы, по-моему, не садились за стол в полном составе уже лет сто!

– Да, ты права, Пола.

– А тетя Элизабет будет со своим мужем?

– Он что, у нее есть в данный момент? – не скрывая злорадства, поинтересовалась Эмма.

– Ну, бабуля, что ты такое говоришь! – рассмеялась Пола, и глаза ее весело забегали. – Ты же прекрасно все знаешь. Ее теперешний муж – граф Джианни из Италии.

– Хм... Он такой же граф, как я папа римский! – презрительно отозвалась Эмма. – Он, по-моему, больше похож на итальянского официанта. – Эмма отпила немного шерри, а ее зеленые глаза так и сверкали.

– Ну, ты просто несносна! Такой симпатяга. Мне кажется, что для тети Элизабет он даже чересчур хорош.

– Ты абсолютно права. Кстати, он задержался у нее что-то даже дольше остальных. Сама подумай! Давно надо было бы ей выкинуть очередной фортель. Самое время, а?

– Даже не знаю, – снова рассмеялась Пола. – С ней разве можно сказать что-нибудь наверняка? Но может быть, хоть это замужество окажется более счастливым, чем последнее?

– И чем все, которые были до этого „последнего”, – сухо прокомментировала Эмма.

Полу такая реакция бабушки позабавила.

– Послушай, бабуля, ты ведь и сама была замужем не один раз?

– Ну, не один. Но ведь не столько, сколько Элизабет. И потом, я же не разводилась с ними сразу после свадьбы. И не брала себе мужей все моложе и моложе, чем старше становилась сама, – заметила Эмма, но тут же великодушно засмеялась. – Бедняжка Элизабет! Разве можно в наши дни быть такой идеалисткой в вопросах семьи и брака. Как была романтичной в шестнадцать, так и осталась. Пора бы ей, в самом деле, немного остепениться.

– И заодно повзрослеть! – воскликнула Пола. – Надеюсь все-таки, она привезет с собой и своего Джианни, и близнецов. Эмилия на прошлой неделе была в магазине у Брэдфорда, так что, полагаю, сегодня вечером она сможет сюда завернуть.

– Да, она вроде собирается. Вчера я говорила с ней и...

Эмма не договорила, услыхав стук в дверь. В гостиную буквально ворвалась Хильда, на ее типично йоркширском лице горела радостная улыбка.

– Кушать подано, мадам, – возвестила она с большим воодушевлением. – Ленч состоит сплошь из ваших любимых блюд. Уж повар об этом позаботился!

– Сейчас спускаемся, Хильда, – не смогла удержаться от улыбки Эмма.

Она просто обожала свою экономку, которая служила ей верой и правдой без малого тридцать лет. Подумать, за все это время они ни разу не поссорились, даже не повысили друг на друга голоса. Для Хильды вся жизнь сосредотачивалась вокруг Пеннистон Роял – ему она отдавала свою любовь, гордость и умение.

– Так что ты говорила насчет Эмилии, бабушка? – спросила Пола, когда они последовали за Хильдой.

– Что я с ней говорила вчера и она рассчитывает поспеть к ужину. И еще она сказала, что, возможно, захватит с собой Александра. Если не выйдет, то он приедет один, но позже...

Хильда ждала их, стоя перед дверью столовой. Как только они появились, она широко распахнула ее и вошла следом за Эммой и Полой.

– Сегодня, – объявила она, – суп будет из свежих овощей. Как вы любите, мадам. И жареная камбала по вашему вкусу. – Она подошла к буфету, чтобы начать их обслуживать, и добавила: – И, конечно же, жареный картофель ломтиками. Вы просили, чтобы не злоупотребляли жареным из-за вашей диеты. Но один-то разок не повредит. Так ведь, мадам? – И она принялась разливать суп в тарелки из вустерского фарфора.

– Хорошо, Хильда! Раз вы разрешаете... – рассмеялась Эмма и озорно подмигнула Поле, которая была столь ошарашена подобной мимикой на бабушкином лице, что от неожиданности чуть не выпустила стакан с водой, который в этот момент держала в руках.

Днем, пока Пола каталась верхом по вересковым лугам, Эмма сидела наверху в своей гостиной, где всегда любила работать, и просматривала бумаги, которые подготовили для нее юристы еще до болезни. Изучив их, она позвонила Генри Росситеру в Лондон.

Быстро, как обычно, покончив с официальной частью разговора, она сразу перешла к делу:

– Так как там насчет продажи моей собственности? Все в порядке?

– Вот тут передо мной все документы. Я как раз занимался их изучением, Эмма, – ответил Генри, прокашлявшись.

Голос банкира показался ей, вопреки обыкновению, каким-то усталым и дрожащим. Должно быть, подумала она, мой старый друг начинает сдавать, как это ни печально. Мне будет его недоставать, когда он выйдет на пенсию. Сама она, Эмма давно решила, ни за что не станет делать этого: она умрет, когда придет ее час, сидя за своим рабочим столом.

– Они лежат передо мной, Эмма, – продолжал Генри, – и я вижу, что все уже продано. И за весьма приличную цену. Я бы даже сказал – великолепную. Общая сумма составила порядка девяти миллионов фунтов.

– Прекрасно, Генри! Но где же деньги?

– Деньги? Здесь у нас – в банке. А где еще, по-вашему, дорогая, они могут быть? – Теперь голос банкира звучал удивленно, с примесью легкой обиды.

– Да я знаю, что они в банке, – поспешила заверить его Эмма, а про себя улыбнулась. – Но меня интересует, на каком счете они лежат? – Она старалась говорить как можно терпеливее.

– Я положил их на ваш личный деловой счет – „Э. Х. Инкорпорейтед”.

– Пожалуйста, Генри, переведите все деньги на мой текущий счет. Личный текущий счет. И сегодня же.

Эмма почувствовала, насколько ее слова ошеломили Генри. Несколько секунд трубка молчала: ей было слышно, как собеседник на другом конце провода старается набрать в легкие как можно больше воздуха.

– Эмма, – наконец сумел он произнести, – это просто смехотворно! Никто никогда не кладет такую огромную сумму на текущий счет. У вас там и так лежит двести тысяч! Послушайте меня, дорогая. Вы же говорили, что вам потребуется порядка шести миллионов фунтов для каких-то ваших личных целей. Так давайте хоть остаток в три миллиона не будем трогать, чтобы он мог приносить вам какой-то доход!

– Я не хочу, чтобы эти деньги приносили мне доход, Генри! Пусть все они находятся на моем текущем счете. – Эмма рассмеялась, не удержавшись от желания немного подразнить Генри. – Я могу захотеть прошвырнуться по магазинам и сделать кое-какие покупки. Так что деньги всегда должны быть у меня под рукой.

– Покупки! – взорвался он, не расслышав в ее интонации явной издевки. – Даже вы и то не имеете права столько тратить на какие-то там покупки! Смешно! За все годы нашего знакомства мне ничего подобного не доводилось слышать. – Генри буквально кипел от негодования.

– Это еще почему?! Я вполне в состоянии потратить все эти деньги на свои покупки – конечно, в зависимости от того, что именно я намерена приобрести, – едко заметила Эмма, с горечью констатируя про себя, что замечательное чувство юмора, которым обладал Генри, мгновенно улетучивается, едва речь заходит о такой серьезной вещи, как деньги. – И пожалуйста, Генри, давайте больше этого не обсуждать. Возьмите все, что причитается банку, вычтите налоги – а остальное переведите на мой личный текущий счет.

– Подчиняюсь, – вздохнул банкир, почти не скрывая своего раздражения. – Остается надеяться, что вы знаете, что делаете. И потом, деньги-то ваши. Вы хозяйка...

„Вот именно, черт бы тебя побрал!” – подумала Эмма, но, разумеется, не произнесла этих слов вслух. Она была настоящей леди и знала, что можно, а чего нельзя. Кроме того, Генри, услыхав подобное из ее уст, наверняка пришел бы в ужас, а посему Эмма сочла за лучшее сменить тему разговора. После этого они несколько минут поболтали о разных светских новостях и благополучно расстались, повесив трубки – каждый на своем конце провода.

Эмма тут же занялась составлением плана размещения гостей за столом во время субботнего семейного ужина, а затем стала продумывать меню для Хильды. Покончив со всеми делами и положив официальные бумаги в портфель, она пошла к себе. Только очутившись в постели, Эмма со вздохом поняла, как она устала. А ведь впереди, она знала это, чрезвычайно трудный и ответственный день. В ее душе не было, впрочем, и тени тревоги или просто мрачных предчувствий – там жила холодная отрешенность и отвращение при мысли, какие сцены ей предстоит увидеть завтра вечером после семейного ужина.

Всю жизнь она ненавидела подобные сцены с их бессмысленным кипением страстей – они одновременно отталкивали и бесили ее. И всю жизнь она любой ценой стремилась избегать их, особенно когда речь шла о собственных детях. Несмотря на все ее заверения Поле, что все пройдет без эксцессов, Эмма была больше чем уверенна: ссоры и перебранки неминуемо омрачат предстоящие дни. С этим, решила она, все равно ничего не поделаешь, так что придется смириться, как это ни противно. Смириться и заранее закалить свое терпение и волю. Эмма отнюдь не была уверена, что у ее детей, разумеется, кроме Дэзи, достаточно самообладания, чтобы достойно выдержать внезапно обрушившийся на них кризис – а именно через кризис им всем предстояло сейчас пройти. Если бы вдруг обнаружилось, что оно у них все-таки есть, то Эмму бы это очень удивило. Конечно, она бы обрадовалась хотя бы потому, что это помогло бы ей избежать многих неприятных моментов ближайших дней. А то, что такие моменты обязательно возникнут, она не сомневалась. Эмма знала, как отреагируют ее дети на сообщение, которое им придется от нее выслушать.

Она слишком хорошо знала каждого из них, чтобы заранее не предвидеть их первой реакции. За исключением Дэзи, не участвовавшей в их играх, все остальные, услышав то, что она собирается им сказать, будут сперва шокированы, а затем придут в настоящую ярость. Еще бы, ведь им придется столкнуться с ее непреклонной решимостью, перед которой они окажутся жалкими и бессильными. Точно так же никто из них не сможет противостоять ее железной логике и закаленной в жизненных баталиях проницательности. Что ж, она нанесет им всем стремительный и страшный удар – удар, который разом перевернет жизнь каждого из них. Однако Эмма не испытывала при мысли об этом ни малейшего сожаления или жалости: ведь это они, ее дети, вынудили свою мать взять в руки карающий меч. Она не нападала – она защищалась. Защищалась от их бесстыдных поступков, порожденных эгоизмом и жадностью.

Не было у Эммы и чувства вины за те планы, которые она наметила на будущее. И уж подавно не испытывала она ни капли сострадания к тем, кто пострадает больше других. Единственное, что она чувствовала сейчас – это щемящая душу печаль, сидевшая глубоко внутри и по временам сжимавшая грудь стальными тисками. Печаль, порожденная болью за детей и глубоким разочарованием в них, как и ужасом перед тем хладнокровием, с которым они плели против нее нити заговора. Уже много лет как она перестала ждать проявлений любви с их стороны и ничего не делая, чтобы добиться их расположения. И все же, несмотря на все это, ей не могло придти в голову, что настанет такой день, когда она будет сомневаться в их верности. Вот почему этот заговор был для нее как гром среди ясного неба. Потом первый шок сменился лютой яростью, которая в конце концов перешла в простое презрение.

Думая сейчас об их двуличии, она мрачно улыбалась: до чего же они оказались плохими заговорщиками, как не хватало им искусства предвидения, что позволило ей узнать об этих гнусных планах с момента их зарождения!

Окажись они хоть чуть более искусными и более осторожными, она могла бы их теперь – пусть лишь отчасти – все же уважать. У Эммы было это качество – способность отдавать должное своему противнику, ценя в нем проявления подлинной силы и хитрости, по-своему даже восхищаясь ими. Что же касается собственных детей, то их полное непонимание обстановки приводило ее в отчаяние: как можно быть настолько легкомысленными, чтобы идти на подобное безрассудство, обрекающее их на роковое поражение? И как могли они настолько недооценивать ее, Эмму?

Она нахмурилась и решила больше не думать о них, стараясь вызвать в душе светлые чувства, испытываемые ею к своей дочери Дэзи, Поле и другим внукам. Мало-помалу душевное спокойствие вновь вернулось к ней, и Эмма смогла наконец мирно уснуть.

Полуденный чай был одной из незыблемых традиций Пеннистон Роял. Эмма всегда наслаждалась этим ритуалом, но даже если бы она вдруг забыла о нем, Хильда все равно напомнила бы ей.

Как-то, уже много лет назад, когда хозяйка робко предложила воздержаться от дневного чаепития, Хильда решительно воспротивилась, заявив:

– Только через мой труп, мадам!

Эмме не оставалось ничего другого, как рассмеяться и сдаться на милость победителю. Спорить с Хильдой не имело смысла.

Уроженка здешних мест, она пришла в дом к Эмме сразу же после того, как та отреставрировала Пеннистон Роял. С годами она стала скорее членом семьи, чем прислугой. Более преданного человека трудно было себе представить. Эмму она называла „простой доброй женщиной без всяких там причуд”, добавляя с присущей всем йоркширцам прямотой:

– Она настоящая леди, доложу я вам, пусть даже и родилась в простой семье. Тут все дело в том, какое у тебя сердце, а не в том, из какой ты семьи происходишь.

К тому времени, когда Эмма перебралась в Пеннистон Роял, в округе ходили легенды о ее могуществе и богатстве. Но не только о них. Она успела прославить себя многими благотворительными делами, которые делались от чистого сердца и не сопровождались никакой шумихой, да и не были на нее рассчитаны. Правда, Хильда всегда, когда у нее появлялась подобная возможность, старалась с гордостью донести до слушателя весь вписок Эмминых добрых дел, словно читала молитву. Она никогда не упускала случая, чтобы не упомянуть, что ее мадам не только дала высшее образование Питеру, сыну Хильды, но и помогла учредить стипендии в университете, чтобы наиболее способная молодежь из Пеннистона и Фарли могла там обучаться.

– А ее Фонд? – неизменно добавляла она, выгибая шею и щуря глаза для большей убедительности. – Знаете, сколько он раздает денег нуждающимся? Со счету собьешься. Миллионы! Да-да, миллионы! Вот уж кто не жадный, так это наша Эмма Харт. За это я ручаюсь. Не то, что некоторые богатеи из здешних краев. Эти даже слепцу в дождливую ночь огня не засветят, а уж чтоб с монеткой расстаться – и речи быть не может...

Так она воспевала Эммины добродетели, а когда не делала этого, то принималась расписывать достоинства Полы, которую помогла воспитать и которую любила как родную дочь.

Ровно в четыре часа пополудни Хильда вплыла в гостиную с большим серебряным подносом, на котором стоял великолепный старинный чайный серебряный сервиз поразительной работы и тончайшего фарфора чашки – такие прозрачные, что если их поднимали, они светились. Следом за экономкой шла одна из двух молоденьких горничных, ежедневно являвшихся в Пеннистон Роял: в ее руках был огромных размеров поднос, уставленный всякими вкусными вещами, любовно испеченными поварихой.

– Поставь-ка свой поднос на минутку на большой стол, Бренда, – обратилась к девушке Хильда. – А сама принеси к камину столик поменьше. Сюда, рядом с моим.

Она поставила поднос с сервизом на чайный столик, пыхтя от напряжения. Затем жестом показала Бренде, куда лучше всего придвинуть второй столик, после чего обе женщины красиво разместили на столах содержимое двух подносов, и Бренда удалилась, оставив экономку наводить последний глянец. Оглядев выпечку критическим взором, Хильда явно осталась удовлетворенной этим осмотром, судя по широкой улыбке на ее пухлом розовощеком лице: горячие, политые маслом ячменные лепешки, тонкие ломтики хлеба, клубничный джем домашнего изготовления, взбитые сливки, сладкие бисквиты, бутерброды с копченой семгой, огурцами и помидорами, а также фруктовый торт, увенчанный миндальными орешками. „Настоящее йоркширское чаепитие”, – решила она, свертывая батистовые салфетки и раскладывая их по тарелкам рядом с серебряными вилками и ножами с перламутровыми ручками, успевая одновременно подбросить в камин пару поленьев, взбить подушки на диване и окинуть все вокруг быстрым оценивающим взглядом. Лишь после того, как она убедилась, что придраться не к чему, она постучала к Эмме.

– Вы уже встали, мадам?

– Да, Хильда. Заходите! – отозвалась Эмма. Хильда отворила дверь и, улыбаясь, заглянула внутрь.

– Чай готов! – объявила она. – И мисс Пола уже вернулась с прогулки. Просила передать вам, что придет через пару минут. Только переоденется после верховой езды, и все.

– Спасибо, Хильда. Я сейчас.

– Позвоните, если что-нибудь понадобится, мадам, – ответила Хильда и спустилась на кухню, чтобы почаевничать самой и сказать несколько приятных слов кухарке, сегодня особенно постаравшейся.

Открыв дверь гостиной, Пола на секунду остановилась на пороге, пораженная великолепием комнаты, которое ей неожиданно открылось. Время здесь, казалось, остановилось. Полнейшая тишина, только слышно, как потрескивает огонь в камине. Сквозь высокие окна падал солнечный свет, к этому часу ставший уже темно-золотистым. Он обволакивал своей мягкостью мебель, ковры и картины; пронизанный солнечными лучами воздух был приятным от аромата гиацинтов и весенних цветов и слегка кружил ей голову. У Полы защемило в груди при виде этой огромной комнаты, с которой связано столько полузабытых воспоминаний, теперь разом нахлынувших на нее. Молча вошла она в гостиную и осторожно, словно боясь спугнуть стоящую вокруг тишину, проследовала к камину, стараясь, чтобы шуршание платья не слишком нарушало царивший здесь покой.

Присев на кушетку, Пола еще раз обвела глазами гостиную, где буквально каждая вещь была ей знакома и дорога ее сердцу. Сидя здесь, так легко забываешь, что где-то за стенами существует совсем другой мир – мир, полный боли, безобразия, отчаяния. Зато вспоминаешь годы детства, прошедшего в этом старинном особняке. Как счастлива была она тут вместе с матерью и отцом, своими кузенами и кузинами, сверстниками, товарищами ее детских игр. И с бабушкой. Всегда с бабушкой! Как-то так получалось, что та всегда была где-нибудь поблизости, если надо было утереть ей слезы, первой посмеяться над детскими проказами, порадоваться ее даже самым скромным успехам, поругать или, наоборот, приласкать. Всем, что Пола имеет, все, чем она стала, – она обязана бабушке. Именно от нее она впервые услышала, какая она умная, красивая и непохожая на других, „совершенно уникальное создание”, как выразилась однажды Эмма. Именно бабушка вселила в нее уверенность в своих силах и сознание своей власти над другими людьми. Именно бабушка научила ее бесстрастно глядеть в лицо правде, ничего не бояться...

Эмма вошла так тихо, что Пола ничего не слышала. Остановившись, как и внучка, на пороге, чтобы полюбоваться видом гостиной, она, однако, главное свое внимание сосредоточила на Поле. „Как чудесно она выглядит! – подумалось ей. – Настоящая красавица с какого-нибудь старинного портрета. Есть в ней что-то задумчивое, отдаляющее ее от сиюминутных дел – девушка с единорогом, да и только”.

Во внешности Полы и на самом деле было что-то от средневековья: платье с высоким гофрированным воротником и длинными рукавами, расширявшимися книзу и глубокими складками, облегавшими ее тонкие запястья. Темно-фиолетовый цвет платья усиливал блеск глаз, сиявших на алебастрово-белом лице подобно двум глубоким заводям. Иссиня-черные волосы были гладко зачесаны назад и заколоты на затылке черепашьим гребнем – „вдовий пик” выделялся на лбу еще явственнее, чем обычно. Единственным украшением служили старинные аметистовые висячие сережки, в которых посверкивали бриллианты, удивительно гармонировавшие с проникавшими в комнату солнечными лучами.

– А, ты уже здесь, дорогая! – воскликнула Эмма, подходя к Поле. – Выглядишь ты просто чудесно, прогулка верхом явно пошла тебе на пользу.

Пола даже вздрогнула от неожиданности:

– Ты прямо меня перепугала, бабуля! Мои мысли витали сейчас Бог знает как далеко.

Усаживаясь напротив, Эмма загоревшимися глазами окинула столик с едой.

– Нет, ты только посмотри! Господи! Эта Хильда прямо несносна! – И она затрясла головой, притворяясь, что рассержена. – Куда нам столько! Разве мы все это съедим? Да и ужин у нас всего через несколько часов.

– Знаю, знаю, – рассмеялась Пола. – Может быть, она думает, что тебе надо поправиться. Ты что, забыла, как она над тобой трясется. Но сегодня, по-моему, она превзошла себя. Совсем как в детстве, когда она пыталась проделывать все эти штуки со мной.

– Я совсем не голодна, – призналась Эмма. – Но ведь она расстроится, если мы ничего не попробуем.

– А я просто умираю с голоду, так что можешь не волноваться, – заметила Пола, взяв с блюда бутерброд. – Я здорово продрогла там, на лугу и гнала во весь опор, чтобы согреться. Когда проедешь верхом столько миль, сколько сегодня я, то на аппетит жаловаться не приходится. – И она с наслаждением принялась жевать бутерброд под одобрительным взглядом бабушки.

– Я так рада видеть, что ты наконец-то ешь с аппетитом, – заулыбалась Эмма. – Обычно просто ковыряешься, неудивительно, что ты всегда такая худенькая...

В этот момент зазвонил стоявший на Эммином столе телефон. Пола вскочила с места:

– Не надо, дорогая. Я сама возьму трубку. Наверное, это кто-то из наших родственников. – И она бросилась к столу через всю комнату.

– Да, Хильда. Я поговорю. Алло, это Пола. Слушаю. Вам дать бабушку? – выслушав собеседника, Пола произнесла: – Хорошо. Всего доброго.

Пола вернулась обратно.

– Кто это был? – спросила Эмма.

– Тетя Элизабет. Она приезжает завтра утором. Вместе с близнецами... И мужем!

– Итак, с ней все ясно, – хохотнула Эмма. В ту же секунду телефон зазвонил снова.

– Господи! Так они все будут звонить один за другим и сообщать о своем прибытии. Что же, целый день надо будет сидеть и отвечать на звонки! – взмолилась Эмма в нетерпении.

Пола снова подскочила к столу и взяла трубку, после того как Хильда, по обыкновению, ответила на звонок.

– Эмилия! Как поживаешь? – воскликнула она, услышав в трубке голос своей кузины, с которой они были большими друзьями. – Да, конечно, можешь. Она здесь рядом. – Пола положила трубку на стол и жестом попросила бабушку подойти. – Это Эмилия, бабушка! Она хочет с тобой поговорить, – пояснила она.

– Знаю я ее, – ответила Эмма с улыбкой умиления. – Разговор может быть трудным. – И взяла со стола чашку с чаем, чтобы она была у нее под рукой во время беседы по телефону. Сев за стол и подняв лежавшую там трубку, она начала весьма энергично: – Ну здравствуй, дорогая. Как идут твои...

– У меня все прекрасно, – перебила ее Эмилия, говоря, как всегда, торопливо, потому что постоянно куда-нибудь спешила. – Не могу особенно распространяться, мне жутко некогда! Хотела тебе сказать, что Сара прилетает из Лондона сегодня днем. Я подхвачу ее в аэропорту в шесть тридцать. Так что к ужину мы обязательно будем. Да, Александр просил передать тебе, что, скорей всего, запоздает. Дядя Кит устроил целую бучу из-за нового оборудования, на котором настаивает Александр. Заставил Александра снова сидеть над его выкладками. Тот прямо чуть не взорвался! В общем, он считает, что к восьми приедет в Пеннистон, если это, правда, не слишком поздно. И еще, Джонатан едет лондонским поездом до Лидса, но Смизерса посылать за ним не надо. Говорит, что возьмет такси на вокзале.

Все это было произнесено Эмилией в ее обычной манере – непрерывный поток, к которому Эмма, впрочем, давно успела привыкнуть. Удобно откинувшись на спинку стула, она явно наслаждалась, о чем свидетельствовало добродушное выражение лица; попивая чай, она внимательно прислушивалась к словам внучки. И вечно Эмилия куда-то несется, вечно у ее внучки не хватает времени, даже больше, чем у нее самой, подумала Эмма. Часто ей даже казалось, что ее говорливая и импульсивная внучка изъясняется в основном одними восклицательными знаками.

– Если ты так уж спешишь, моя дорогая, – заметила Эмма с издевкой, – то можно было говорить и покороче...

– Не вредничай, бабуля. Что я, виновата, что твои идиотские внуки делают из меня своего поверенного. Уф-ф... И последнее. Филип, скорей всего, приедет со мной, если получится. А если нет, то его привезет Александр. Бабушка, дорогуша... – Эмилия неожиданно замолчала, а когда заговорила вновь, то интонация была вкрадчивой и доверительной: – Можно попросить тебя об одном одолжении?..

– Конечно, – согласилась Эмма, с трудом удерживаясь от лукавой улыбки.

Она прекрасно знала этот ласково-просительный тон Эмилии, которая всегда пускала его в ход, как только ей что-нибудь было нужно.

– Можно мне одолжить одно из твоих вечерних платьев, а? Я захватила с собой в Брэдфорд лишь самое необходимое. Я ведь не знала, что ты собираешься устраивать семейный ужин! Мне совсем нечего надеть. Сегодня была в магазине – здесь все такое унылое! А времени ехать в Лидс у меня просто нет.

Эмма рассмеялась в ответ:

– Если в магазине все тебе кажется унылым, то, право, не знаю, что ты сможешь найти здесь, дорогая, – добавила она, действительно недоумевая, что способно понравиться в ее, Эммином, гардеробе красавице-блондинке двадцати одного года, да еще с таким темпераментом.

– А шифоновое красное платье? Ну, это твое из Парижа! Оно мне в самый раз. И еще твои красные замшевые туфли. Они мне тоже подходят. – Эмилия затараторила еще быстрее: – Я просто примерила – ведь ты не против, правда? – когда была в Пеннистоне на прошлой неделе. Сидит на мне превосходно! Ну, так можно мне будет поносить? Обещаю, что верну все в том же самом виде, как было.

– Знаешь, я даже забыла, что у меня есть это платье. Что за вопрос, Эмилия! Конечно, носи на здоровье, если тебе подходит. Сама не знаю, зачем я его вообще покупала в свое время. Так что, если хочешь, можешь взять его себе, – предложила Эмма великодушно.

– О, бабуля, миленькая! Ну как это я вдруг возьму твое платье насовсем! – проговорила Эмилия задохнувшимся от неожиданной радости голосом, а затем, после небольшой паузы, все-таки решилась спросить: – Но разве тебе самой оно не нужно?

– Нет, Эмилия, не нужно, – ответила Эмма и улыбнулась. – Для меня оно чересчур уж яркое. Бери его себе.

– О, бабушка! Ты просто прелесть! Спасибо! Ангел ты мой!..

– Да, Эмилия? А что еще?

– А это не будет с моей стороны нахальством – попросить твои старые бриллиантовые сережки? Только поносить, а? К тому шифоновому платью... надо... ну... что-нибудь такое, правда? – воскликнула Эмилия в крайнем возбуждении, помешавшем ей сразу подобрать нужное слово. – В общем какие-нибудь подходящие драгоценности!

Эмма от души рассмеялась:

– До чего же ты все-таки смешная, Эмилия! Понятия не имею, что ты подразумеваешь под старыми бриллиантовыми сережками? Разве у меня в доме есть что-то в этом роде?

– Есть! Конечно, есть. Клипсы, эти висюльки. Ты просто их никогда не носишь и, наверное, забыла об их существовании, – предположила Эмилия с надеждой, что клипсы тоже достанутся ей.

– Ах, эти. Что ж, можешь их взять – и все остальное, что тебе захочется. А теперь скажи-ка мне в двух словах, как обстоят дела в Брэдфордском магазине?

– Спасибо, бабуля! За сережки, я хочу сказать. А насчет магазина, дела здесь идут превосходно. Когда увидимся, я тебе расскажу о некоторых из моих нововведений. А так в остальном здесь сонное царство и скукота.

– Ничего, на следующей неделе ты будешь в Лидсе. Там повеселее. А насчет твоих нововведений мы побеседуем сегодня вечерком, – заметила Эмма. – Кстати, если мальчики немного запоздают, то это неважно. По пятницам Хильда все равно готовит холодный ужин, – добавила она. – Да, вот еще, звонила твоя мать. Она приезжает завтра вместе с...

– Бабушка, бабушка! – перебила Эмилия. – Боже, чуть не позабыла. Я ведь хотела предупредить тебя об одной ужасной вещи! Мама жутко поругалась с близнецами! Вроде из-за статуи, которую они там для тебя сделали. Они настаивают, что надо привезти ее сюда, а мама говорит, что этот кошмар нельзя показывать людям. И потом она не помещается в машине. А как, интересно, она может там поместиться, когда у мамы там полно разного барахла, которое она, неизвестно зачем, таскает с собой. В общем, у них произошел жуткий скандал – и теперь оба близнеца хотят переехать к тебе в Пенни-стон! Я просто хотела, чтобы ты все знала и не удивлялась. – Эмилия тяжело вздохнула и добавила: – Боже, что за семейка!

– Спасибо, что предупредила, – ответила Эмма, явно думая о чем-то своем. – Но давай не будем сейчас об этом тревожиться. Уверена, когда Элизабет приедет, близнецы уже будут в норме. А если им хочется у меня немного пожить, пускай живут. У тебя все, Эмилия? – спокойно спросила Эмма, хотя на самом деле ей не терпелось закончить этот разговор, как ни отвлекал он ее от мрачных мыслей.

– Боже! У меня совсем не остается времени! Я опаздываю! – всполошилась Эмилия. – Так что до свидания, бабушка! Вечером увидимся! Я побежала!

– До свидания... – Эмма уставилась на телефонную трубку, которую продолжала держать в руке, и рассмеялась: на том конце провода уже слышались гудки отбоя. Откинувшись на спинку стула, она недоверчиво покачала головой. – Я ни капельки не удивляюсь, что управляющих в моих магазинах начинает трясти, когда к ним прибывает Эмилия. Это же не человек, а ураган! – сказала она со смехом.

Улыбнувшись, Пола кивнула головой в знак согласия.

– Знаю, бабуля. Но зато никто лучше, чем она, не умеет работать! Думаю, имеет смысл послать ее на некоторое время в наш парижский магазин. Она там горы свернет.

– Но она ведь, по-моему, не знает французского? – возразила Эмма, удивленно подняв брови. – Если бы знала, то можно было бы подумать над твоим предложением.

Пола в упор взглянула на бабушку.

– Нет, знает. – Пола выпрямилась, сидя на диване. – Она давно берет уроки. – Чувствовалось, что внучка прощупывает ответную реакцию Эммы. – Она бы, я думаю, с удовольствием туда поехала. А для тебя это был бы самый лучший выход.

– Хорошо, подумаю, – ответила Эмма, приятно пораженная осведомленностью Полы.

Может быть, ее внучка права. Эмилия – хороший работник и на самом деле в состоянии справиться с теми проблемами, которые заботили ее, Эмму. Как и другие ее внуки, Эмилия уже давно трудилась в „Харт Сторз” и доказала, что любит и умеет работать по-настоящему. Да, решила Эмма, надо будет обязательно подумать над этим предложением. Но это потом. Сейчас необходимо решить более неотложные дела, связанные с семейным ужином. – Я уже составила план, кого куда посадить, – начала она, обращаясь к Поле и наливая себе вторую чашку чая.

Пола с интересом взглянула на бабушку, и на ее губах появилась мягкая улыбка:

– Да, бабушка, ты мне уже говорила, что собираешься это сделать. – В голосе Полы прозвучала нотка ожидания.

Эмма прокашлялась и продолжила:

– Мне кажется, я рассажу всех правильно. Те, кто не слишком-то ладят друг с другом, не окажутся у меня рядом. Правда, я тебе уже говорила, что уверена в одном – все будут вести себя за ужином очень корректно.

Эмма сунула руку в карман, и пальцы сразу же обвились вокруг лежавшего там листка бумаги, но вынуть свой план и показать Поле ей не захотелось.

– Надеюсь, что все именно так и будет, – произнесла внучка со смешком. – Народу наберется много, а ты ведь сама знаешь, как трудно, просто невозможно бывает управиться с некоторыми из тех, кто собирается приехать. Или я не права?

– Еще как права! – откликнулась Эмма, откидываясь на спинку дивана, куда она пересела, и пристально вглядываясь в лицо внучки. – Наверняка все они решили, что настал мой последний час, когда узнали про болезнь. Ведь так?

Пола бросила быстрый взгляд на бабушку: этот неожиданный вопрос явно застал ее врасплох, тем более что по лицу Эммы невозможно было ничего понять.

– Не знаю... – начала она задумчиво. – Может, и так...

Она колебалась, но затем верх взяла все же ее злость на своих родственников, заставившая ее высказаться откровенно.

– Бабушка, да они же все такие пиявки! Не понимаю, чего ты с ними возишься? Прости, это, конечно, твои дети, но меня всякий раз, когда я о них думаю, прямо трясет от злости.

– Ты не должна просить за это прощение, дорогая. Я ведь и сама прекрасно знаю, что они собой представляют, – произнесла Эмма с еле заметной улыбкой. – Я отнюдь не заблуждаюсь на их счет и вовсе не думаю, что они собираются тут, потому что действительно заботятся о моем здоровье. Мое приглашение они приняли в основном из любопытства. Стервятники слетаются, чтобы поглазеть на падаль. Только я еще не умерла – и в ближайшее время не собираюсь, – заключила она с сардонической усмешкой. Пола подалась вперед.

– Зачем же в таком случае ты их всех созываешь, бабушка? – медленно, чеканя каждое слово, проговорила она. – Ты ведь сама говоришь, что прекрасно знаешь им цену!

– Мне просто захотелось увидеть их всех вместе в последний раз, – загадочно улыбнувшись, ответила Эмма, и глаза ее холодно блеснули.

– Не смей так говорить, бабуля! Слышишь? – воскликнула Пола. – Ты совсем здорова! А следить за тобой в этот раз мы будем день и ночь! И черт с ними, со всеми этими делами и магазинами.

– Ты меня не так поняла. Когда я говорю „в последний раз”, то просто имею в виду, что больше приглашать их сюда на уик-энд не намерена. Вот и все, – спокойно разъяснила Эмма. – У меня как-никак есть небольшое семейное дело. Ну, и раз они, члены моей семьи, в нем задействованы, то, значит, должны здесь собраться. Все вместе. – Губы ее привычно сжались в узкую полоску, а глаза мрачно и решительно засверкали.

Тревога за бабушку сжала сердце Полы.

– Обещай, что не будешь из-за них расстраиваться! – воскликнула она обеспокоено, увидев непреклонное выражение на лице той. – И пожалуйста, никаких деловых обсуждений! Пусть этот уик-энд будет посвящен только отдыху. Подумаешь, неужели дела не подождут? – почти в сердцах крикнула Пола.

– Да подождут, подождут, – успокоила ее Эмма, пожав плечами, чтобы показать, что ничего особенного тут нет. – Речь идет о некоторых деталях, связанных с деньгами, положенными мною на их счета. Выяснение не займет особенно много времени. И, обещаю, расстраиваться я себе не позволю. – По лицу бабушки скользнула тень улыбки. – Я даже с интересом жду нашей встречи.

– О себе лично я этого сказать не могу, – осторожно заметила Пола. – Можно взглянуть на твой план?

– Конечно, дорогая.

И Эмма, слегка приподнявшись, глубже опустила в карман руку, словно обвивая пальцы вокруг сложенного листка бумаги, потом снова заколебалась и, наконец, решительным движением извлекла свой листок.

– Вот, пожалуйста! – С этими словами она протянула бумагу Поле и стала ждать ее реакции, затаив дыхание.

Взгляд внучки быстро пробежал содержание написанного. Эмма ни на секунду не сводила глаз с лица Полы: вот ее глаза на чем-то остановились, вот широко открылись, затем побежали дальше, вернулись к месту, которое ее привлекло. По лицу было заметно, что Пола теперь с крайним недоверием относится к содержанию плана.

– Но зачем это, бабушка? Зачем?! – В голосе внучки прозвучала нота озлобления. Полу всю так и передернуло, и листок, выскользнув из ее рук, упал на пол.

Эмма молчала, ожидая, пока не утихнет эта вспышка гнева.

– Зачем? – снова повторила Пола, вскакивая с места, лицо ее побледнело, губы тряслись. – Зачем ты все это делаешь, бабушка? Ты не имеешь права приглашать сюда завтра вечером Джима Фарли! Он что, тоже член семьи? Не желаю, чтобы он сюда приходил! Я этого не потерплю! Не потерплю! Ни за что! Как ты могла, бабушка?!

Пола бросилась к окну – по ее спине Эмма видела, что она изо всех сил старается не поддаваться своим эмоциям. Худые плечи были напряжены, лбом она прижималась к оконному стеклу, лопатки, обтянутые шелковым платьем, остро торчали, наполняя сердце Эммы щемящим чувством грусти и бесконечной жалости, словно боль Полы была ее собственной болью.

– Подойди ко мне и давай поговорим по душам, дорогая, – как можно мягче произнесла она.

Пола быстро повернулась – глаза ее потемнели от гнева.

– Я не хочу сейчас разговаривать с тобой, бабушка, извини. Во всяком случае о Джиме Фарли!

Она стояла у окна, напряженная как струна, в глазах сверкали молнии. Весь ее вид говорил о дерзкой непреклонности. От ярости она сжимала и разжимала кулаки. „Как могла бабушка не подумать о том, что она делает? Приглашать Джима Фарли на ужин было верхом жестокости и несправедливости. Откуда вдруг в бабушке появилось и то, и другое? – подумала Пола. – Никогда в жизни за ней этого не водилось”.

Повернувшись спиной к Эмме, она снова прижалась лбом к оконному стеклу. Там за окном зеленели кроны деревьев, но она их не видела: изо всех сил она старалась не расплакаться от тех чувств, что душили и мучили ее сейчас.

Неожиданно Пола показалась Эмме такой трогательно молоденькой, беззащитной, обиженной. „Боже, в сущности это ведь моя единственная ценность в жизни, – подумалось Эмме, и сердце ее защемило от любви к внучке. – Кто из внуков мне более дорог, чем эта девочка? И стоило прожить трудную и страшную жизнь, какую я прожила, – решила Эмма, – только для того, чтобы в конце пути меня согрела эта нечаянная радость. Девочка моя! Сильная, отчаянная, бесстрашная и преданная. Для тебя на первом месте все мои желания. И ради них ты готова пожертвовать даже собственным своим счастьем!”

– Подойди ко мне, дорогая. Я кое-что должна тебе рассказать.

Пола рассеянно взглянула в ее сторону, как бы все еще пребывая в состоянии шока. Сделав над собой усилие, она заставила себя вернуться к камину, двигаясь, словно во сне.

Пола по-прежнему кипела от ярости, но дрожь мало-помалу унялась. Вид у нее был отрешенным, но спокойным. Глаза смотрели пусто, без обычной живости и казались двумя кусками лазурита на мертвенно-бледном лице.

Прямая и строгая, она присела на диван – сама сдержанность и непреклонность. „Надо поскорей ей все объяснить, – испугалась Эмма, – чтобы она перестала наконец страдать! Может быть, надо объясниться с ней прямо, а не сообщать о приглашении Джима Фарли косвенно, дав почитать список гостей на завтрашнем ужине. Но я не доверяла себе, я боялась. Прочь недоверие! Немедленно все объяснить! Пола не должна так страдать!”

– Я решила пригласить Джима Фарли, потому что он фактически участвует в том семейном деле, о котором я тебе говорила. – Эмма сделала паузу и глубоко вздохнула, теперь ее голос зазвучал тверже: – Но это не единственная причина, Пола. – Она в упор взглянула на внучку. – Я пригласила его еще и для тебя. И он, замечу, с восторгом принял это приглашение.

– Ч-ч-т-т-о-о т-т-ы-ы... хочешь этим сказать? Для меня? – заикаясь, проговорила Пола, которая, судя по голосу, была в полном оцепенении и ничего не могла понять. Лицо ее залилось краской смущения, губы опять затряслись. – Я не представляю... пригласила для меня?!

Пола явно пыталась докопаться до смысла сказанного, но у нее это никак не получалось. Вырвавшиеся из-под гребня волосы разметались по лицу, и она нетерпеливо пыталась их оттуда смахнуть, потом покрутила головой в полном недоумении.

– Нет, бабушка, что ты такое говоришь? Ты же всегда ненавидела семейство Фарли! Не понимаю...

Эмма резким движением поднялась со своего стула и пересела к Поле на диван. Взяв тонкую изящную руку своей внучки в свои маленькие, но твердые ладони, она заглянула в ее выделявшиеся на бледном лице страдающие глаза – и любящее сердце сжалось от боли. Эмма нежно коснулась пальцами этого разом осунувшегося лица, кротко улыбнулась и шепнула охрипшим от волнения голосом:

– Я уже старая женщина, Пола. Старая, закаленная жизнью женщина, которая отчаянно боролась, чтобы получить все то, что у меня сегодня есть. Сильная? Да, сильная. Но такая усталая. Ожесточившаяся? Возможно, что и так. Зато мудрая. Моя мудрость приобретена в борьбе с жизнью, в борьбе за выживание. Я вот тут на днях как-то подумала: а с какой, спрашивается, стати эта глупая гордость уже старой, повидавшей виды женщины должна стоять на пути единственного на целом свете человека, которого я люблю? Неужели я действительно так эгоистична и глупа, что могу позволить событиям шестидесятилетней давности мешать мне трезво оценивать события сегодняшние?

– И все равно я ничего не понимаю... – пробормотала Пола в замешательстве.

– Как это так? Я хочу дать тебе понять, что у меня больше нет возражений против твоих свиданий с Джимом Фарли. Знай, у нас с ним вчера был долгий разговор, из которого я поняла, что его чувства к тебе остались неизменными. У него по-прежнему самые серьезные намерения в отношении тебя. А сегодня днем я ему заявила, что если он хочет на тебе жениться, то у него есть теперь не только мое согласие, но и мое благословение. У него и у тебя, любовь моя.

Пола буквально онемела от этих слов. Ее разум на самом деле отказывался воспринимать сказанное бабушкой. Уже много месяцев, как она запрещала себе даже думать о Джиме Фарли, поняв, что у них с ним не может быть никакого будущего. А раз так, то Пола заставила себя, проявив железную волю, отбросить прочь все свои чувства, полностью переключившись на работу, чтобы забыться и не вспоминать больше о своем горе. Затуманенными от слез глазами видела она сейчас бабушкино лицо – то самое, которое всю жизнь так обожала. Которому так верила. Сейчас это лицо расплылось в улыбке – глаза смотрели на Полу выжидающе, в них отражалась нежность, понимание и мудрость. Слезинки медленно сползли по щекам Полы. Она, не веря своему счастью, покачала головой.

– Никогда бы не подумала, что ты изменишь свое решение, – произнесла она сдавленным голосом.

– Ну вот видишь, изменила.

Эти простые слова, произнесенные твердо и решительно, наконец дошли до смятенного сознания Полы, проникли в ее измученное сердце. Ее выдержка дала трещину – как трескается льдина под солнечными лучами. Пола разрыдалась. От рыданий сотрясалось все тело – наконец-то сдерживавшиеся в течение долгих месяцев чувства смогли выплеснуться наружу. Она подалась вперед, инстинктивно потянувшись к Эмме. Та с нежностью прижала к себе ее голову, как делала, когда Пола была совсем еще маленькой, гладя ее волосы и тихо шепча слова утешения:

– Успокойся. Все будет хорошо. Все уже хорошо.

Мало-помалу всхлипывания прекратились, и Пола взглянула на бабушку с дрожащей на губах улыбкой. Эмма смахнула с ее лица последние слезинки и, пристально глядя на внучку, проговорила:

– Пока я жива, ты больше никогда не будешь чувствовать себя несчастной. Моих несчастий, девочка, вполне достаточно для нас обеих.

– Даже не знаю, что сказать, – еле слышно ответила Пола. – Я все еще не могу поверить...

Но сердце ее ликовало. „Боже, Джим! Джим!" – повторяла она про себя.

Эмма покачала головой.

– Знаю, знаю, что ты теперь должна чувствовать, – улыбнулась она, и ее усталые глаза блеснули. – А ты не сделаешь мне одолжения? – неожиданно обратилась она к Поле. – Пойди позвони Джиму. Он все еще у себя в редакции. По-моему, он тебя ждет. Пригласи его сегодня на ужин – от своего имени. Если хочешь. А еще лучше, поезжай к нему в Лидс – и поужинайте там вдвоем. А мне для компании вполне будет достаточно Эмилии и Сары, и возможно, Александр и другие тоже подъедут к ужину. – Глаза ее весело смеялись. – У меня, между прочим, есть еще и другие внуки, ты не одна.

Пола обняла и поцеловала ее – и выпорхнула из гостиной, не произнеся больше ни слова.

„Конечно, – подумалось Эмме. – У нее сразу выросли крылья. Ведь она летит на встречу своей любви".

Посидев еще немного на диване, размышляя о Поле и Джиме, она неожиданно встала и быстро направилась к окну, разминая затекшие ноги, руками на ходу поправляя платье и приглаживая серебристые волосы. Открыв окно, Эмма выглянула в сад.

Там, внизу, в уже прохладном вечернем воздухе поблескивала темная зелень деревьев. Все кругом было тихо и неподвижно – ни ветерка, ни дуновения, молчали даже птицы. Прямо у нее на глазах, теряя свою дневную яркость, бледнели кипарисы, отмечая солнечный закат, и становилась все темнее и темнее живая изгородь. Долго стояла Эмма у окна в сгущавшихся сумерках – хрустальная светлая полоска на горизонте над горбатыми холмами таяла с каждой минутой. Над садом сгущался туман, постепенно обволакивая его опаловым покрывалом, так что вдруг не стало видно ни кустарников, ни деревьев, ни старой мощеной террасы, слившихся в одно неразличимое целое.

Задрожав от холода и сырости, Эмма затворила окно, спеша вернуться в теплый уют гостиной. Все еще не в силах унять дрожь, она прошла по ковру к камину и, взяв кочергу, энергично разворошила тлевшие поленья, подбросила к ним еще несколько, пока пламя не загудело так, как она любила.

Сев у огня, она смотрела на потрескивающие дрова, и чувство умиротворенности и покоя охватило все ее существо. Полузабытые воспоминания далеких дней юности нахлынули на нее, перемежаясь с мыслями то о внуках, то о семействе Фарли. Джеймс Артур Фарли был последним представителем рода – кроме него в живых не оставалось уже никого.

„Что, он и Пола должны расплачиваться за ошибки мертвых? – вслух спросила она себя и ответила. – Нет, не должны. Пусть это мое решение будет скромным подарком для нее. Для них обоих".

За окном стало еще темнее: в тускло освещенной комнате пламя в очаге отбрасывало таинственные пляшущие тени на стены и потолок – и как много было среди них знакомых ей лиц. Лиц ее друзей. Лиц ее врагов. Все эти люди давно уже ушли из жизни. Призраки... всего лишь призраки, которые больше не смогут повлиять ни на нее, ни на ее близких.

„До чего же все-таки забавная штука жизнь! Похожа на круг. Моя жизнь началась с этими Фарли и, похоже, ими же и окончится. Начало соединилось с концом – круг замкнулся".