"Вино богов" - читать интересную книгу автора (Барнс Джон)

ЧАСТЬ I ЛУЧ СОЛНЦА

Глава 1 СУМАТОХА В КОРОЛЕВСТВЕ

Была в Королевстве старая поговорка: «Дитя, что изопьет Вина Богов слишком рано, вырастет получеловеком». И поскольку мудрецы в Королевстве знали с незапамятных времен, что все старые поговорки сбываются, никто, насколько известно, детишек Вином Богов не потчевал.

К тому же оно было недешево. То есть оно было так дорого, что сам король позволял себе им побаловаться только по особым случаям: полстаканчика, скажем, при встрече с особо важным посланником, или чайную ложечку при непроходящей хандре, а то и всего капельку — когда долг обязывал его встать с постели, невзирая на жестокую простуду. В общем, если даже взрослые и не очень верили в поговорку, они чаще всего приберегали Вино Богов — если им, конечно, удавалось его раздобыть — для себя.

А стоило вино немалых денег не из-за того, что готовилось из каких-нибудь дорогущих ингредиентов. Ингредиентов этих в Королевстве было — как грязи. Если на то пошло, грязь как раз и была одним из ингредиентов. Дороговизна Вина Богов объяснялась тем, что приготовить его совместными усилиями могли только алхимик с трудовым стажем не менее двадцати лет и колдунья не младше ста лет от роду. А каких титанических усилий стоило одно только сотворение аромата печеного осенью хлеба, да так, чтобы к нему не примешался запах ноября! А ведь это был только первый, самый примитивный этап. А последний этап состоял в том, чтобы брякнуться в грязь на дороге точнехонько в семь часов летним утром, когда безоблачное небо ни с того ни с сего померкнет, а снежинки еще не успеют упасть на озаренное луной невспаханное поле. На достижение такого мастерства уходили многие годы. Говорили, будто бы после первой тысячи попыток талантливому алхимику вдруг могло совершенно случайно повезти, а после второй тысячи этот фокус получался у него чуточку чаще, нежели не получался. Однако грош цена всем талантам и всей ловкости алхимика, если все ингредиенты напитка не были приготовлены колдуньей соответствующего возраста.

Посему нечего было и уповать на то, что Вино Богов подешевеет и будет продаваться на каждом углу, а потому никому и в голову не могло прийти взять да и проверить, а не врет ли поговорка: «Дитя, что изопьет Вина Богов слишком рано, вырастет получеловеком». Даже отыщись в Королевстве такой жестокий экспериментатор, ему еще бы пришлось наскрести изрядный капиталец на приобретение вина, которое к тому же берегли как зеницу ока, дабы ни одно чадо не прикоснулось к нему.

Каков же был истинный смысл поговорки — это могло быть записано в одном угрюмом фолианте из королевской библиотеки: «Всякие пакости, знать о которых порой все-таки необходимо». Ну а если смысл поговорки был и того ужаснее, прочесть о нем следовало в запыленной и запертой на замок книженции под названием «Пакости, о которых лучше не знать вовсе». Естественно, такие знания не могли быть открыты кому попало.

Но раз уж про Вино Богов рассказывали в сказках, то рано или поздно беда должна была случиться, и потому не могло быть прощения всем тем, кто допустил преступную халатность в тот день, когда принц Аматус — единственный наследник престола, чья матушка, королева, умерла при родах — всего через четыре дня после празднования его второго дня рождения, залпом осушил полный стакан Вина Богов.

Провинились четверо, и к тому времени, как во дворце поднялся жуткий крик, никому из них улизнуть не удалось. Король Бонифаций, заслышав душераздирающие вопли, бросился в лабораторию королевского алхимика. Был он потрясен случившимся не на шутку и, будучи обладателем всевозможных званий в области юриспруденции, тут же учинил судилище с незамедлительным вынесением вердиктов, дабы потом никому и в голову не пришло, что решения приняты им холодно и по трезвом размышлении.

— Ты, — сказал король няньке принца (старушке, которая крайне редко улыбалась, и при этом никогда — весело), — конечно же, как обычно, раскладывала по баночкам нутряное сало, гладила простыни да игрушки прибирала, в рядочки их выстраивала, а за принцем не следила. — С этими словами король обернулся к начальнику стражи и распорядился:

— Будь так добр, отруби ей голову немедленно.

Нянька, наверное, могла что-то сказать, но не успела. «Вжик» — взвизгнул меч начальника стражи и со свистом рассек воздух. Голова няньки упала с плеч, а начальник стражи, человек аккуратный и точный во всем, дал хорошего пинка ее обезглавленному телу, и оно вывалилось из окна на мощенный булыжником двор. Никакого особого беспорядка в лаборатории при этом не образовалось. А голова няньки, губы которой так и остались неодобрительно поджатыми, приземлилась на пол, встала на обрубке шеи, и глаза старушки уставились на короля.

Вторым виновником происшествия, и притом не меньшим, был придворный алхимик.

— Ты, — сказал король Бонифаций, и теперь голос его был мрачен и полон гнева, — ты, ты должен был неусыпно наблюдать за процессом изготовления Вина Богов от начала до конца. Трудись ты на поприще алхимии всего лет двадцать пять, я бы еще понял, почему ты рассеян и упоен своими успехами — только молчи и не возражай: я видел, как ты работаешь, — и потому упустил из виду свою первейшую обязанность: следить за тем, чтобы никто не похитил Вино Богов. Я еще понимаю, если бы сюда забрался такой прославленный грабитель, как дьякон Дик Громила, и утащил, скажем, ложечку Вина. Но в действительности… Тут брови короля не только сошлись на переносице, но и завязались в зловещий узел, от чего у него, конечно, могла жутко разболеться голова, если бы уже не болела, и он громогласно взревел, от чего у придворного алхимика всенепременно душа бы ушла в пятки, не будь он уже и так напуган до смерти. — В действительности произошло следующее: алхимик с семидесятипятилетним опытом так сильно погрузился в восхищение собственным триумфом, что не заметил, как двухлетний младенец похитил у него целый стакан Вина Богов!

Король кивнул начальнику стражи, и снова зловещее «вжик» смешалось со свистом рассекаемого воздуха, послышался глухой стук падения отсеченной головы, а потом меч, издав чуть менее звонкое «вжик», вернулся в ножны.

Носок сапога начальника стражи угодил в грудь обезглавленного алхимика столь молниеносно, что не успело отзвучать эхо удара, как и это тело уже вылетело из окна и приземлилось точнехонько поверх тела казненной няньки. Голова придворного алхимика — внушительная масса седых волос и морщин, которая прежде производила впечатление мудрости, а теперь (за счет произведенных мечом стрижки и бритья) казалась всего лишь дурацки напыщенной, встала на отрубленной шее рядышком с головой няньки.

Король, покончив с относительно приятной частью своих обязанностей, скорбно воззрился на придворную колдунью.

— Ваше величество, — изрекла она, — даже и не знаю, как мне оправдаться за случившееся. Ведь я тоже была здесь. Мне бы следовало почувствовать, как наложенные мною заклятия вдруг снялись. Но я ничего не почувствовала, не встревожилась, а ведь мне следовало встревожиться из-за того, что сюда проник посторонний, а в особенности — персона королевской крови. Мое искусство потерпело поражение, ваше величество, а для колдуньи это непростительно.

Король Бонифаций всегда питал теплые чувства к колдунье. Женщина она была добрая и заклятия накладывала только такие, которые потом было очень легко снять, а испытания назначала исключительно такого сорта, что выдержать их мог любой. Она — наряду с порохом, печатным прессом и искусством рисования перспективы — практически излечила Королевство от страха перед колдовством. Здесь почти позабыли о суровых испытаниях и мрачных проклятиях, и большинство людей давно считали их достоянием прошлого, на которое следует обращать еще меньше внимания, чем на легенды и сказки.

И все же король вынужден был признать, что колдунья права, и не только в отношении того, что стряслось сегодня, а вообще: ее пресловутая доброта в немалой степени обусловливалась ее некомпетентностью. Колдунья была не способна наложить по-настоящему действенное заклятие или назначить герою такие испытания, при которых он лицом к лицу столкнулся бы с собственной слабостью, а также не могла она и проклясть кого-нибудь так, чтобы тому действительно не поздоровилось.

И все же Бонифаций пребывал в некотором замешательстве: он понимал, что на том, кто мирился с подобной некомпетентностью, лежит часть вины, а ведь он таки с нею мирился. И теперь, хотя он и осознавал, что его симпатия к колдунье — глупость, он осознавал и другое: держать ее на столь высокой должности только из-за того, что она ему симпатична, еще глупее.

И пока король терзался такими вот раздумьями, придворная колдунья обратилась к начальнику стражи и спросила:

— Не будет ли удобнее, если я встану у окна, вот тут?

— Если не трудно, отойдите чуть левее и сделайте полшага вперед, — пробормотал начальник стражи. — Да, и еще, если бы вы могли подобрать волосы…

Колдунья так и сделала — старательно и немного конфузливо. На нее и раньше-то смотреть без ужаса было трудновато, как на всех колдуний, но свою шею — всю в складках и морщинах, похожую на шкуру ящерицы, она прежде открыто никогда не демонстрировала и потому, понятное дело, смутилась.

Стянув заколкой волосы, придворная колдунья вытянулась по струнке, словно ребенок на похоронах. Начальник стражи уже вытащил свой меч (на сей раз совершенно бесшумно) и, опустив лезвие на ладонь, негромко поинтересовался, глядя колдунье прямо в глаза:

— Не желаете ли что-нибудь еще сказать? Но уже на слове «что-нибудь» начальник стражи хорошенько размахнулся, меч его описал широченную дугу и снес колдунье голову прежде, чем она успела сообразить, что происходит. Далее последовал пинок, от которого тело колдуньи вылетело в окно и улеглось на булыжник. Голова же взлетела в воздух и, роняя шпильки и булавки, встала рядышком с головой королевского алхимика.

На лице колдуньи не запечатлелось ни изумления, ни гнева — лишь некоторая задумчивость, ведь она и вправду задумалась над вопросом начальника стражи. В общем, вид у ее головы был чуточку посимпатичней, чем у первых двух, но мертва колдунья была никак не меньше, чем былые обладатели этих самых двух первых голов.

Король Бонифаций, собравшийся было возразить и напомнить начальнику стражи о том, что в Королевстве не принято давать обреченным на казнь преступникам последнего слова, напугался настолько, что лишился дара речи, и он еще не успел даже додумать следующей мысли, как начальник стражи, опередив его, заявил:

— Теперь наш милостивый сюзерен намерен сказать — но ему трудно говорить об этом ввиду его глубочайшего милосердия, — что и на мне также лежит доля вины.

Никогда прежде начальник стражи не был столь многословен, но поскольку все понимали, что, завершив тираду, он умрет, никому и в голову не пришло прерывать его.

— Вероятно, — продолжал начальник стражи, — и вы, ваше величество, и все остальные задумались о тех затруднениях, какие могут возникнуть при том, что мне придется самому отрубить себе голову, разместить ее рядом с уже отрубленными ранее головами, избавиться от прочих моих останков посредством выбрасывания их через окно, — после чего ведь еще нужно убрать меч в ножны! Вы вольны поразмышлять над тем, насколько трудна эта задача. Прошу у вас минуту тишины, в течение которой и я позволю себе это обдумать.

В лаборатории воцарилась мертвая тишина. Лишь время от времени капли крови, стекавшей с подоконника, шлепались на пол — и это шлепанье только и нарушало мертвую тишину. Капитан ссутулился, дыхание его замедлилось, взгляд стал чистым, ясным, устремленным в невидимое далеко, и наконец на губах его заиграла улыбка.

«Сейчас он скажет: „Я придумал“, — решил король Бонифаций, — и это славно, потому что я — нет».

«Вжик!» — взвизгнул меч куда громче, чем тогда, когда начальник стражи сносил головы няньки и алхимика, но взлетел быстрее и бесшумнее, чем тогда, когда он расправлялся с придворной колдуньей. Начальник стражи крутанулся на месте, подбросил меч в воздух, и тот упал, когда казнимый еще не успел совершить полный оборот, но зато успел подбросить к потолку ножны, да еще и исполнил сальто-мортале.

Обезглавленное тело начальника стражи вылетело из окна как раз в то самое мгновение, когда его голова с глухим стуком опустилась на пол рядом с головой придворной колдуньи, и в тот же миг меч убрался в падающие из-под потолка ножны, издав печальный скрип, а затем упал на каменный пол — точнехонько на то самое место, где совсем недавно стоял начальник стражи.

— Поистине, — изрек король Бонифаций, — это он ловко проделал.

И все дружно зааплодировали.

Сделав два шага вперед, дабы лучше разглядеть выстроившиеся в рядок головы и стараясь при этом не испачкать в крови свою мантию, король, охваченный лишь на миг сожалением, распорядился, указав на голову няньки принца:

— Выбросить ее на помойку в назидание за ее небрежность.

Насчет головы придворного алхимика воспоследовало такое распоряжение:

— Его голову отдать какой-нибудь знахарке, пусть использует ее для изготовления приворотного зелья или каких-либо еще снадобий, в назидание за его гордыню.

Взглянув на голову придворной колдуньи, король сказал:

— Похоронить, как подобает.

А на предмет начальника стражи приказ был такой:

— Похоронить со всеми приличествующими почестями. Придворные и лакеи, а особенно те лакеи, что мечтали о производстве в придворные, стремглав бросились исполнять приказы короля.

Премьер-министр Седрик потянул Бонифация за рукав. Он знал, что король этого терпеть не может, но частенько только так и можно было привлечь к себе внимание его величества.

— Ваше величество, теперь при дворе имеются четыре наиважнейших вакансии.

— Что ж, разошли весть о том, что есть такие вакансии, — отозвался Бонифаций. Он немного нервничал — отчасти потому, что только что ему довелось разделаться с весьма непростой проблемой, но больше из-за того, что кое-что ему не нравилось в Седрике: в частности, его склонность к тому, чтобы надоедать королю всякими мелочами, с которыми, на взгляд Бонифация, премьер-министр мог бы и сам без труда справиться. — Распространи эту весть через трубадуров и пилигримов, воинов и бродяг, разбойников, моряков и возниц, странников и нищих — как это всегда делается.

— Но, — нервно выговорил премьер-министр, — но до тех пор, пока эти должности не заняты, то есть пока весть не разослана, пока на нее никто не откликнулся, пока желающие не опрошены и не сделан окончательный выбор — а на это уйдет не один месяц — кто же будет исполнять соответствующие обязанности?

Из-за того, что Седрику пришлось задать королю этот вопрос, он так разволновался, что совсем забылся и занялся тем, что королю в его манерах было особенно ненавистно: засунул бороду в рот и принялся яростно жевать ее. Спохватившись, премьер-министр выхватил бороду изо рта и вытер ее о черный бархатный воротник алой шелковой мантии. Это произвело на короля Бонифация не менее отвратительное впечатление.

Король был человеком деликатным и ценил Седрика за его более положительные качества, включая и тот факт, что премьер-министр отличался редкостной скрупулезностью в делах управления Королевством и почти никогда не забывал об архиважных задачах.

— Я об этом не подумал, — признался король и одобрительно улыбнулся, надеясь, что тем самым удержит бороду премьер-министра от нового пережевывания. — Однако я полагаю… что в ближайшее время у нас вряд ли появятся новые отпрыски королевского рода, а потому можно будет обойтись без соответствующих заклятий. Да и прежние-то были столь ненавязчивы, что их отсутствия, думаю, никто не заметит.

Только теперь король не без некоторого раздражения вспомнил, что последние три охранных заклятия были рассчитаны на такие маленькие неприятности, как возможные падения младенцев при обучении ходьбе.

— Все, кому положено пройти испытания, их уже проходят, — сказал король, — так что пару-тройку месяцев мы без придворной колдуньи обойдемся.

На самом деле самый младший вельможа только что вернулся из далекой Гектарии с чашкой сахара, потребной для излечения дамы его сердца от икоты. Покойная колдунья по части испытания была столь же нежестока, сколь и по части заклятий.

— Кроме того, — заявил король, уразумев, что фактически уже несколько лет Королевство обходилось без Придворной колдуньи, — думаю, что и насчет отсутствия придворного алхимика нам особо переживать не стоит. Прежний был на редкость запаслив, все заготавливал в избытке, и если что оставалось, не выбрасывал. Так что скорее всего его заготовок нам на год хватит. Что же до должности начальника стражи…

И тут короля озарило, а именно периодическими озарениями он завоевал славу первосортного короля.

— Седрик, — изрек он, — поскольку у нас нет ни парламента, ни выборов и государство наше пребывает в зачаточном состоянии, у меня давно бродила мысль: должность премьер-министра вполне можно совмещать с какой-нибудь еще работой. А раз так, то ты вполне можешь справиться с деятельностью начальника стражи и верховного главнокомандующего. Фехтовальщик ты первостатейный, так что лучшей кандидатуры, чем ты, и не сыскать.

Премьер-министра такое предложение поистине потрясло. Рука его уже потянулась к бороде, но он вовремя одернул себя и ответил:

— Хорошо, ваше величество, ради вас я готов на это. На самом-то деле сердце у него очень даже радостно забилось, потому что он никогда не мечтал о карьере придворного чиновника. Наоборот — его всегда привлекала жизнь настоящего воина.

— Если старательно распределить время, ваше величество, работа премьер-министра будет отнимать у меня не более нескольких часов по утрам раз в неделю, при условии, что обязанности церемониймейстера вы возложите на канцлера.

А канцлер был кузеном Седрика, и Седрик его весьма недолюбливал.

— Решено, — кивнул король. — Безусловно, со временем тебе нужно будет подыскать достойного человека, который заступил бы на должность начальника стражи на полный рабочий день, а пока ты будешь получать жалованье за работу на том и другом посту целиком. Ну а когда ты снова станешь премьер-министром, мы обсудим, как нам быть, если подобная ситуация возникнет в будущем.

И Седрик решил елико возможно отличиться в должности начальника стражи, дабы стать незаменимым.

Он так воодушевился из-за того, что принял такое решение, что осмелился напомнить королю еще об одном нерешенном вопросе:

— А как же должность няньки принца? Кто теперь будет выполнять ее работу, ваше величество?

— Ну… а-а-а… — На сей раз король задумался надолго.

На должность придворной няньки требовалась особа безупречного поведения, но не потому, что такое поведение в дальнейшем ожидалось от принца, а просто для того, чтобы принц знал, что это такое. Так исторически сложилось, что пост этот обычно занимала уродливая принцесса-бесприданница, страстно обожавшая детишек.

К несчастью, все принцессы, что жили на расстоянии не менее года езды от Королевства, были либо хорошенькие и потому не страдали от отсутствия женихов, либо являлись сводными сестрами каких-нибудь злодеев, а уж это никуда не годилось.

— Ну… — задумчиво протянул король. — Ну… — повторил он, и наконец, когда борода премьер-министра уже успела почти целиком исчезнуть во рту, Бонифаций сказал:

— Пожалуй, я смог бы… гм… то есть я стану… сам ухаживать за малышом. Ничего тут такого особенного нет, на мой взгляд. Надо только, чтобы парочка наших дам показали мне, так сказать, азы, а потом… не думаю, чтобы это оказалось труднее, чем битва с драконом с Горы Летучих Мышей, в которой я одержал победу, будучи принцем, или командование войском в сражении на Колокольном Побережье прошлым летом.

Премьер-министр, вырастивший несколько детей, очень хотел бы предостеречь короля и сказать ему, что на самом деле это куда как сложнее, чем кажется на первый взгляд, но во рту у него, помимо бороды, уже находились внушительные бакенбарды. И к тому моменту, когда Седрик открыл рот, откуда вывалилась перепачканная слюной спутанная куча волос, говорить что-либо было уже бесполезно. Конечно, он мог бы еще предпринять попытку отговорить короля от принятия поспешного решения, но как раз в это время кто-то из придворных наконец удосужился взглянуть на принца Аматуса и дико заорал.

Он в самом деле стал получеловеком. Все, что располагалось слева от центра, если принять за центр переносицу, исчезло, как ножом срезали. А принцу хоть бы хны. Он прыгал и хлопал в ладоши: бил правой ручкой по отсутствующей левой. Похоже, сам он никакой ущербности не замечал и весело смеялся, вот только никаких звуков из его ротика при этом не вылетало.

— Почему мы его не слышим, как ты думаешь? — поинтересовался король после очень долгой и неловкой паузы.

— Гм-м, — глубокомысленно изрек премьер-министр, который уже почти овладел собой. Он боялся одного: что король примется на него кричать, ну а поскольку этого не произошло, тут же заработали такие качества Седрика, как здравый смысл и находчивость.

— Ваше величество, — предположил он, — вероятно, смех принца заглушает хлопанье в ладоши, но поскольку хлопанья в ладоши мы не можем слышать по определению…

— Так как он хлопает одной рукой. Ясно. Что ж… То, что от него осталось, выглядит недурно и чувствует себя, похоже, неплохо. А тебе не кажется… может быть, он просто наполовину невидим, и тогда невидимую половину можно было бы просто покрасить хорошенько, и дело с концом?

Седрик печально покачал головой:

— Будь это так, мы бы слышали, как он хлопает в ладошки. Кроме того, обратите внимание: его правый глаз не косит, следовательно, видит он как бы обоими глазами, но его левый глаз нам не виден, а раз мы его не видим, значит, он не реагирует на свет, и потому неясно, как нас может видеть отсутствующий глаз.

Разглагольствуя таким образом, премьер-министр медленно, но верно подбирался к принцу и в конце концов схватил его и взял на руки. Принц беззвучно хихикал и вырывался. Поднеся ребенка к королю, Седрик добавил:

— Вот видите, ваше величество, от него только половинка осталась. Я не нащупываю ни призрачной ножки, ни призрачной ручки — моя рука свободно пересекает то пространство, где должна бы располагаться вторая половина принца. Но ее нет.

— А… просто из любопытства… поверните-ка его ко мне левым боком, — попросил король.

— Не могу, ваше величество. У него нет левого бока.

— Тогда встаньте ко мне лицом, а его поверните к себе правым боком. Ой-ой-ой… Ничего не вижу.

— Ну, естественно. — Премьер-министр, словно солдат на боевом посту, вытянулся по струнке, и его былой бюрократизм как рукой сняло — только жеваная борода о нем и напоминала. — Вы смотрите на его левый бок, но ведь его нет, а что можно увидеть, когда смотришь на то, чего нет?

Спорить не приходилось. Король кивнул:

— Что ж, остается надеяться, что теперь штанишки ему менять придется наполовину реже. Распорядись, чтобы ко мне привели парочку нянек — пусть покажут, что надо делать и как. И не затягивай с объявлением вакансий. Дело, конечно, непростое, но я думаю, через пару недель у нас будет предостаточно кандидатов с превосходными рекомендациями.

Король взял Аматуса на руки, причем сын не показался ему легче, чем тогда, когда он в последний раз держал его на руках — неужели это было так давно? — и вышел из лаборатории.

И как только король удалился, Седрик принялся воодушевленно и радостно выкрикивать приказы, как будто всю свою жизнь был начальником стражи.