"Вокзал мечты" - читать интересную книгу автора (Башмет Юрий)

"Юрочка, возьмите клавир сонаты Шостаковича и приезжайте…"

Когда мы только начинали с Мунтяном учить Шостаковича, я не сразу стал играть сонату, долго "выдерживал". Казалось бы, при нехватке альтового репертуара сонату можно было бы исполнять часто, но она заставляет выкладываться на неделю вперед. Как-то в гастрольной поездке сыграл ее несколько раз подряд и понял, что теперь мы должны отдыхать друг от друга. А с того момента, как Рихтер предложил сотрудничество, я и вовсе перестал ее исполнять. Ждал, когда мы наконец встретимся. Если бы знал…

Выяснилось потом, что он-то ждал инициативы от меня! А я все думал – сам меня найдет и скажет: ну вот, завтра приходите с нотами… Очень обидно, что так пропало больше года.

Тут произошло трагическое событие – умер замечательный мастер, настройщик Георгий Богино (он часто настраивал рояль Рихтеру). У меня тогда только начинались концерты по линии филармонии, и вот мне позвонили оттуда и попросили исполнить что-нибудь скорбное на панихиде, которая проходила в фойе Большого зала консерватории.

Мы пришли с Михаилом Мунтяном, чтобы сыграть грустную, красивую пьесу чешского композитора Иржи Бенды "Граве". Когда я вошел в фойе, Рихтер доигрывал ля-минорную сонату Шуберта. Вы представляете себе, как это бывает: гроб, скорбящие люди, родственники, – в общем-то, не очень концертная ситуация.

Вслед за Рихтером мой выход. Я исполнил пьесу, и так как сразу уйти было невозможно, я встал за колонной, слушая других. Вдруг за спиной раздался голос Святослава Теофиловича: "Кто этот композитор, которого вы играли, не Бенда ли случайно? Тот самый, чешский? Мне очень понравилось". Меня это совершенно покорило. Я знал, что у него, кроме всего прочего, феноменальная, просто бешеная память и что он знает весь оперный репертуар, не говоря уже о кино, о литературе, но знать малоизвестного чешского композитора Бенду! Если бы я не играл эту пьесу, то и не догадывался бы о существовании такого автора. Вот тогда-то он и сказал: "Позвоните, пожалуйста, Нине Львовне вечером". Я позвонил. Нина Львовна мне сказала: "Юрочка, возьмите клавир сонаты Шостаковича и приезжайте. Святослав Теофилович хочет ее с вами играть".

Потом была первая репетиция.

Я уже был достаточно знаком со Святославом Теофиловичем, но очень волновался. До этого у меня никогда не дрожал смычок и не бывало, чтобы нервы передавались инструменту, но вот он открыл рояль, мы без особых словесных вступлений начали играть, и я услышал, что смычок у меня задрожал.

Я сознавал, что боюсь играть свободно, слишком большая ответственность – играть с самим Рихтером. Казалось, от этого ощущения трудно будет избавиться. Если думать все время: "Я играю с Рихтером, мой коллега – Рихтер", трех нот не взять как надо. Я боялся – вот сейчас остановится, передумает… В общем, в голову лезли самые дикие мысли.

Мы начали играть очень медленно. Сонату Шостаковича я уже к тому времени исполнял не раз и не сразу, мягко так, даже робко заметил, что он неправильно начал – слишком медленно. Святослав Теофилович спросил:

– Вы ориентируетесь на метроном, указанный в нотах?

– Да.

– А знаете, что у Дмитрия Дмитриевича Шостаковича всю жизнь был испорчен метроном?

Вообще он принимал и даже любил темпы исполнителей, очень любил, если это убедительно. И мы опять начали, и опять неудача, опять ничего не клеится. Я уже молчу. Тогда он вдруг снял очки и говорит:

– Юра, ну вы все-таки не молчите, подсказывайте, я же никогда не играл это произведение, а вы – много раз.

Мелочь, казалось бы, но я думаю, он таким образом решил меня слегка привести в чувство, приободрить. И через пять минут началась такая репетиция!.. Раньше я никогда бы не предположил, что смогу так с ним репетировать. Даже позволял себе останавливаться и просил:

– Святослав Теофилович, здесь, если можно, так-то и так-то…

Он очень внимательно выслушивал все мои пожелания и все время старался как будто встать рядом. Говорят, что дельфины, "разговаривающие" между собой с помощью ультразвука, в общении с человеком переходят на частоту его голоса. Может быть, неуместное сравнение, но нечто такое произошло.

Рихтер никогда не позволял себе халтурить. Невероятная какая-то честность. Я не имею в виду – ноты не те сыграть, а честное отношение к самому произведению: ведь должна отстояться концепция, должны быть исключены технические случайности. Исполнение выверялось до мельчайших деталей. Он еще говорил, что не просто учит ноты, а пробует варианты состояний и эмоций в каждой фразе. И так час за часом, год за годом… Он вышел на небывалый, высочайший профессиональный уровень и поддерживал его не только строжайшей профессиональной дисциплиной, но и в первую очередь тем, что вообще жил очень честно.