"Вокзал мечты" - читать интересную книгу автора (Башмет Юрий)

Она упала на колени прямо в лужу и сказала: "Слава, ты меня убиваешь…"

Как-то в Париже Святослав Теофилович предупредил, что он не хотел бы, чтобы во время концерта его фотографировали из зала со вспышкой, это его отвлекает. Но когда он вышел на сцену, в момент поклона увидел по пояс торчавшего из оркестровой ямы фотографа, который готовился его снимать. Рихтер, поклонившись, приблизился к нему, опустился на корточки и шепотом сказал: "Вы знаете, я просил, чтобы фотографа не было". Он был очень тактичным человеком и невероятно боялся обидеть кого-либо, что не исключало твердости – его позиция была принципиальна, хотя и шла вразрез с общепринятым мнением. Фотограф же, молодой парень, ответил, что он получил разрешение дирекции, поэтому, мол, все в порядке.

– Да нет, не в дирекции дело, – продолжил Рихтер, – это я просил, чтобы не было фотографов, я лично, поэтому прошу вас уйти.

– Нет, нет, у меня разрешение дирекции, это моя работа, я останусь.

– Ну, в таком случае уйду я.

Фотограф ничего не ответил, была пауза, после чего Рихтер развернулся и ушел со сцены. Далее я прямо вижу, как это произошло. Он снял с вешалки свой плащ, вышел на Елисейские поля… Моросил дождик, он прошел несколько сотен метров, и тут его догнала мадам – это была его многолетняя представительница в Париже, упала на колени прямо в лужу и сказала: "Слава, ты меня убиваешь! Сейчас будет скандал! Зал ждет! Я тебя умоляю, прости! Я понимаю, что случилось!" – И что, вы вернулись? – спросил я.

На что он мне ответил:

– Юра, но это же женщина! Причем, представляете, на коленях, прямо в луже. Да, я вернулся. Но сказал, что сделаю это при одном условии: если она выйдет на сцену и расскажет, что произошло, потому что опять все будут говорить, что Рихтер сумасшедший или все время придумывает какие-то фокусы. Я же просил, чтобы не было фотографов, его и не должно было быть.

В результате он вернулся, дама вышла на сцену, объяснила ситуацию, публика стала свистеть, бросать в нее чем-то – как же так, вы обидели такого артиста! После этого начался концерт. Рихтер отыграл, а потом, уже в артистической, услышал шум и крик в коридоре, выглянул и увидел, что бьют этого фотографа. Ну, и тут уж – тоже типичный Рихтер – заступился за него.

Это нам кажется, что он чудак, а на самом деле Рихтер был очень последовательный и принципиальный человек.

Например, однажды он приехал в Швейцарию играть с Ойстрахом сонаты Бетховена для скрипки и фортепиано. А Ойстраху швейцарцы не дали визу, то есть был выезд из Союза, но не было визы въездной, швейцарской. Рихтер несколько дней подряд намекал – нам надо репетировать, где же мой скрипач Ойстрах? Он вообще считал Ойстраха лучшим скрипачом мира. Существует фотография, подписанная Рихтером: "Лучшему скрипачу Давиду Ойстраху".

Ойстрах так визы и не получил, не приехал. Тогда обратились к Рихтеру:

– Вы позавчера играли сольный концерт. Почему бы вам не заменить и этот концерт на сольный, раз нет Ойстраха?

– Но это же вы, организаторы, не добились, чтобы он получил визу, а я приехал сюда играть сонатный вечер с Ойстрахом, и если его нет, то я не буду играть.

Мало того, он не просто не сыграл – он не играл очень много лет в этом городе. Самое удивительное, что через год Ойстрах прекрасно играл там свой сольный концерт уже без Рихтера.

В следующий раз подобная история могла случиться и со мной. Но Святослав Теофилович, видимо, решил действовать сам, ни на кого не надеясь. Это произошло в самом начале моей карьеры.

Должны были состояться гастроли во Франции. Но, как выяснилось позже, за некоторое время до этого я стал невыездным. Почему? Потому что пришло официальное приглашение в Министерство культуры СССР от Герберта фон Караяна с просьбой направить меня к нему в оркестр Берлинской филармонии концертмейстером группы альтов. То есть предлагался контракт. Однако в те времена это не поощрялось. Вернее, поощрялось для дружественных нам стран. Но, как известно, Западный Берлин к таковым не относился. Поэтому перед гастролями с Рихтером мой паспорт придержали. И он выдвинул ультиматум: если не едет Юрий Башмет – гастроли не состоятся и, мало того, в знак протеста он два года не будет давать концерты в Москве.

Об этом Нина Львовна рассказала мне уже в поездке, когда власти таки вынуждены были уступить и разрешили выезд. Дальше я опять стал выездным – раз вернулся из Франции с Рихтером, значит, не собираюсь убегать. Тем более что по распределению я получил место педагога Московской консерватории, ассистента профессора Дружинина. Так что, в общем, был уже устроен. В отличие от многих моих коллег я с легкостью отделался от штампа "невыездного" и даже узнал об этом много позже.

Или, например, Рихтер одиннадцать лет не выступал в "Ла Скала".

Когда-то у него был здесь очень удачный концерт. Он сам это говорил, а так он говорил редко, и если утверждал, что это был удачный концерт, то, по шкале Рихтера, это стопроцентно. Итак, Святослав Теофилович был очень доволен тем концертом и играл много "бисов": раз люди так аплодируют и так просят, а у него такой подъем и все получается, он счастлив сегодня и может сразу дать еще один концерт… И вот когда он пошел играть пятый или восьмой "бис", то вдруг увидел, как рабочий сцены, открывая занавес, выразительно посмотрел на часы. (Не заметить этого рабочего было трудно, у него была яркая красивая форма – черного цвета и на груди мощные цепи.) Рабочий, конечно, ничего не сказал, но и так было ясно – мол, сколько же можно играть, домой пора!

Рихтер развернулся, ушел и одиннадцать лет не выходил на эту сцену. Я это знаю, потому что мы с ним играли в "Ла Скала" ровно через одиннадцать лет. Он сделал исключение для Квартета Бородина. Ниночка Львовна ему объяснила, что, если он не сыграет, Квартет Бородина потеряет свой концерт.

Он:

– Ну вот, опять я под нажимом, вынужден идти на компромисс!

И пошел на этот компромисс. Но прессе об этом никогда не рассказывал.

Похожий случай был в Ереване, когда я там гастролировал еще в далекое советское время. Гастроли были очень удачные. Меня хорошо принимали и после концерта повезли в горы угощать. Жарились шашлыки, произносились тосты, и директор филармонии обратился прямо ко мне:

– Дорогой, ты должен спасти армянский народ. Почему Рихтер так обижает нас, уже двадцать два года не приезжает в Армению? Я знаю, ты с ним выступаешь. Дорогой Юрий, ты должен привезти Рихтера в Ереван.

Я сказал, что поговорю со Святославом Теофиловичем, но заранее не могу обещать, что мне что-то удастся. Расскажу, как здесь замечательно, как принимают, как здесь любят музыку… Что и сделал. Когда же спросил Рихтера: "Зачем вы обижаете армянский народ?", он ответил:

– Юра, вы знаете, была такая история. Я как-то играл в Ереване, концерт удался, и я играл много "бисов". Когда собирался играть пятый "бис" и уже поднял руки, кто-то сзади тронул меня за плечо. Я испугался, повернулся, там стояла миловидная девушка, которая обратилась к залу: "Так, все комсомольцы быстро на комсомольское собрание!" Я ударил кулаками по клавиатуре и ушел. С тех пор двадцать два года не играл в Армении.

– Ну хорошо, это была молодая дурочка, но ведь она была винтиком огромной системы. Ну простите их, ведь столько лет прошло!

– Да, мы поедем туда вместе, – отвечает мне Рихтер, – но только когда там сменится министр культуры.

– Почему?!

– Потому что нынешний министр культуры и есть та самая девушка.

Вот это было да! Он, который никогда не интересовался, кто есть кто, вдруг откуда-то знает такие подробности. Позже я не раз замечал, что он располагает какой-то невиданной информацией о самых разных вещах.

Он обожал звенигородский Посад. Место, где всего пятьдесят человек может вместиться в зал музыкальной школы. Это было счастливое время фестиваля "Посадские вечера", который он проводил летом с Олегом Каганом, Наташей Гутман и их общими друзьями. В этом фестивале помимо взрослых участвовали и их дети – совсем юные музыканты, которые еще только учились или оканчивали Центральную музыкальную школу. Для Рихтера вообще была очень важна атмосфера, когда люди – все – находятся в совместном "полете", когда царят творчество и любовь к музыке.

Не так ли было и на "Декабрьских вечерах" в Москве? Часто раздавались упреки, что они, мол, для элиты и туда многие не могут попасть. Да, с одной стороны, это так. А с другой, Рихтер прекрасно понимал, что настоящее большое искусство классической музыки требует как раз камерности. Музыкальные вечера в Музее изобразительных искусств как раз такими и были. И не стоит забывать: их все же снимало телевидение, так что видела вся страна.

Рихтер считал, что лучше записывать "живые" концерты, чем делать запись в студии. И вот на одном фестивале, где он был артистическим директором, запретили делать запись нашего концерта. Нельзя, мол, и все! А когда мы вышли на сцену, оказалось, что стоят чужие микрофоны, видимо ангажированные устроителями фестиваля. Тут Рихтер так разозлился, что сломал их прямо на глазах у всей публики. Я подумал – сейчас отменят концерт. Стал его успокаивать, говорю:

– Да боже мой, отставили в сторону, и все нормально.

Потом руки дрожали и у него, и у меня. Нерв был большой.

А однажды я опоздал на концерт из-за болезни. Это было в Монпелье, на фестивале, который проводило "Радио Франс". Я задержался на полтора часа, потому что просто не мог двигать рукой, поехал к врачу. Врач привел меня в более-менее рабочее состояние, было больно, но я все же мог играть.

Когда мы на автомобиле буквально влетели на площадь, выяснилось, что публика не разошлась, а уселась за столиками кафе рядом. Сидели и ждали, потому что "Радио Франс" передавало постоянно: прямая трансляция задерживается, так как один из артистов по уважительной причине опаздывает, начало трансляции будет тогда-то.

Приезжаю. Душа болит, совесть мучает – боже мой, заставить Рихтера ждать! Это катастрофа! И вообще – сорвать концерт, прямая трансляция – ужасно!

Влетаю за кулисы, он стоит в углу. Я говорю:

– Ради бога простите! Ради бога!

И тут же начинаю открывать футляр.

Он мне:

– Юра, я волнуюсь, вы же не атлант. Вы сможете играть?

– Да. Я для этого и ехал. Простите, извините, я вам очень благодарен, что вы…

И в ответ:

– Ну-у, я просто за вас волнуюсь. Конечно, мы будем играть!

Так всегда: казалось, он может отреагировать резко – и будет прав, а он отнесся по-доброму, все понял и посочувствовал.

Дальше было очень смешно. Мы вышли на сцену. Там, оказалось, был сделан настил, и для меня оставалось очень мало места. Когда мы начали играть, какой-то человек пошел с видеокамерой по центральному проходу к сцене, повернул, и я понял, что, если сейчас Маэстро увидит этого типа, никакого концерта не будет. Мне ничего не оставалось, как только проделать настоящий цирковой трюк. Несколько знакомых русских и менеджер, бывшие в зале, говорят, что получилось потрясающе. Я, продолжая играть, двигался, как ширма, между Рихтером и этим оператором, чтобы Маэстро не увидел камеру.

Потом Святослав Теофилович меня спросил:

– А почему вы все время ходили?

Я ответил:

– А там очень неудобный настил, я все время искал место получше.

Оператора Рихтер не заметил и был очень доволен этим концертом. После концерта он предложил мне вместе поужинать. Я никак не мог пойти к нему сразу и сказал:

– Если можно, я приду попозже.

– Да, да, конечно, я буду ждать.

В результате я пришел только в четыре часа утра и решил, что не стану его будить, это некрасиво.

А на следующее утро встречаю Святослава Теофиловича расстроенным, невыспавшимся. Я извинился – встреча моя, мол, давно была назначена и касалась контракта для моего оркестра. Думал, мы час поговорим, но ошибся. Рихтер спросил:

– А когда вы освободились?

– В четыре часа утра, где-то в половине пятого был у вас, но не решился будить.

– Жаль. Я до шести утра вас ждал. Надо было войти.

И опять-таки не ругался.