"Грааль никому не служит" - читать интересную книгу автора (Басирин Андрей)

Глава 6. ЛЮДИ КРУГА ПРОЯВЛЯЮТ СЕБЯ

Возвращалось сознание в обратном порядке. Сперва вонь. Нет, не так. Сперва вернулся страх. Даже не страх — изматывающая гаденькая тревога, та, которую я почувствовал у стен офиса. Словно я устал беспокоиться, заснул, а когда проснулся, беды вновь подкрались ко мне.

Я валялся в металлическом помещении с круглыми углами. Противоположную стену украшал грубый барельеф, изображавший Суд. Некоторое время я тупо таращился в синеву переборок, пытаясь понять, что это означает.

Металлические стены. Скруглённые углы. Заклёпки. Где-то я это видел.

Только в одном из миров Второго Неба используют этот дизайн. На Лионессе. А едва заметная, почти на пределе чувствительности дрожь пола означает, что я на корабле. Скорее всего, на бригантине: корабли более крупных классов лучше оборудованы. Вибрации на них не почувствуешь.

Где-то рядом слышались сдавленные всхлипывания.

— Господи... господи... господи... — бормотал невидимка. Затихал ненадолго, и вновь: — Господи... господи... господи...

Бормотание раздражало. Оно, да ещё волны тревоги — густой, удушающей — такой, что я не мог сосредоточиться.

— Заткнись, — рявкнул я. — Кто ты такой?

Ответа не последовало. Впрочем, я и сам догадался:

— Ну, здравствуй, Альберт. Рад тебя встретить.

— Зачем вы меня преследуете?! Что вам от меня нужно?

— Зачем? — Мутная жижа под крышкой черепа качнулась, грозя выплеснуться. Я сел и схватился за голову. Тысячи крохотных иголочек впились в тело. — Зачем?..

— Ненавижу! — вдруг заорал парень. — Всю вашу лионесскую сволочь! За что вы меня мучаете?

Паралич проходил с трудом. От боли хотелось выть.

— Ненавидь потише, пожалуйста, — попросил я. — Ох, головушка моя...

Я снова попытался встать. Движения мои напоминали барахтанье таракана, попавшего в сгущёнку. Стараясь лишний раз не вертеть головой, я ощупал себя. Так и есть. Пока лежал в оторопи, меня переодели. Конечно же, в «кодлянку»[4], но и на том спасибо. В момент попадания из парализатора сфинктеры расслабляются и становится очень грязно.

— Вы мерзавцы! — выл Альберт.

— Помолчи, пожалуйста.

Вымыть меня никто не догадался, и от собственного запаха выворачивало наизнанку. С трудом поднявшись, я направился в санблок. По стеночке, по стеночке... Перед глазами плыли круги, в ушах звенело, но я не сдавался. Наконец нащупал дверь.

Неприятный белый свет резанул по глазам. Я стянул с себя кодлянку и, не глядя, бросил на крышку унитаза. Сам же влез под душ. Плотные гелевые струи ударили по голове, по плечам, вымывая из тела тошноту и грязь. Когда мысли прояснились, я догадался переложить кодлянку в бачок дезинфектора. Пусть отмывается.

Гель он везде гель. Даже в карцере, в железном пенале душа. Минимальный набор стимуляторов везде одинаков — и в рудничных пинассах Новой Америки, и в линкорах Земли. Приняв душ, я почти пришёл в себя.

Тревога, терзавшая меня с того момента, как я очнулся отступила. Свежий и радостный, я вышел из санблока.

«Симба, — позвал я без особой надежды. — Симба, отзовись!»

Едва слышное ворчание ответило мне. Я вышел за пределы прямой телепатической связи с протеем. Плохо. Придётся переговариваться мыслеобразами, через срединническое прикосновение, — а это связь ненадёжная. Я послал протею картинку чистого космоса. Затем — летящий корабль и в нём — железную комнату без выхода. Просто и наглядно. Оставалось надеяться, что мантикора глупостей не наделает.

Альберт лежал в углу ничком. Время от времени протяжно постанывая. Я подошёл к нему, присел на корточки:

— Поднимайся.

Он даже головы не повернул:

— Уйдите. Я ничего не знаю.

— Ты ничего не знаешь, — согласился я. — Хорошо. Сколько мы здесь валяемся?

— Со вчерашнего. Да, со вчерашнего дня.

Ясно. Что ж... Надо обустраиваться. Я уселся поудобнее на пол и привалился к стене. Парень, сопя, пополз прочь. Не хочет рядом лежать. Что ж, его право.

— Господи, — всхлипнул он. — Что же теперь будет? Я домой хочу. К маме, к Маринке. Ну почему я? Почему это всё время случается со мной?

Я молчал. На него это подействовало лучше всяких расспросов.

— Это ведь ошибка? — спросил он, искательно заглядывая мне в лицо. — Да? Конечно же, роковая ошибка. Меня взяли вместо кого-то другого. Я всегда боялся, что так произойдёт.

— Всегда?

— Да. В детском саду, помню... Идём в кино. А навстречу — пёс. Все врассыпную, а я стою, как дурак. Знаю, что на меня кинется. Знаю и стою. Ну, так и вышло. Месяц потом в больнице провалялся.

Мало-помалу мы разговорились. Альберт рассказал мне всю свою жизнь, исполненную тревог и потрясений. Всегда получалось, что он предвидел беду, но сделать ничего не мог. А может, потому и не мог, что знал. Такой вот фатализм.

— Я ведь, когда маленький был, орал много, — с кривой беспомощной улыбкой говорил Альберт. — Мама рассказывала, не переставая. Наверное, чувствовал, как оно будет...

Слова лились потоком. Я не перебивал, только кивал сочувственно. Тяжело парню пришлось. И не скажешь никому — засмеют.

— ...Мама знала. И Маринка тоже... Я-то у них на виду был. Маринка сперва перевоспитывала, а потом махнула: живи как знаешь. А я помогу, говорит. Мы пожениться хотели. Через месяц.

По щекам Альберта катились слёзы.

— Жалела она тебя? — спросил я. И сам же ответил: — Жалела... Никуда не денешься. Такой уж ты человек.

Альберт рассказывал что-то ещё, но я не слушал. Раньше я презирал людей его склада характера. Теперь — нет. Каждый из нас носит проклятье себя самого. Это вроде рюкзака: привычки, страхи, умения, возможности. Что-то можно переложить — то, что сверху — но в основном: с чем вышел в путь, с тем и дойдёшь. От лишнего лучше избавляться, а к остальному привыкать.

Альберт — мой проводник в Лонот. Да, его тревожность тягостна. Уж лучше бы её оборотная сторона — надежда. Но я его таким нашёл и таким дотащу до момента, когда всё завершится. Его и остальных четверых.

За размышлениями я потерял нить повествования. А рассказывал Альберт интересные вещи. О том, как оказался в карцере вместе со мной:

— ...и тогда говорит: идём в террористы, это прикольно! А я — нет. Ну, нет и нет... А он — что, зассал жизнь за идеалы отдать? На слабо взял, в общем. Как приготовишку. С Маринкой мы тогда не познакомились ещё... Она бы отговорила. Да... Мы у террористов и встретились.

— Это в «Законе Тайги» было?

— Нет, — Альберт даже не удивился моей осведомлённости. — Сперва я в «Кровавых мстителях» состоял. Затем в «Инкарнации Робеспьера». Меня к цензорам дважды вызывали. Тогда-то меня Маринка и выручила. А в «Закон» я зря попёрся... Гиблое дело, с самого начала было ясно. И когда разогнали нас — тем более. Этот, который цензор, мне потом предложил...

— Борис?

— Ага. Тебя искали... Сказали, что ты на меня выйдешь. — Парень всхлипнул и забился: — Я же не виноват!! Не виноват!!! Я говорил им!.. Ну какой из меня, к чёрту, разведчик?

— Тихо, тихо! Успокойся. — Я сжал его плечи и легонько встряхнул: — Найдём, что сделать. Что у тебя выспрашивали?

Конечно же, карцер прослушивается. Конечно же, я не могу намекнуть, что беды его связаны со мной и исчезнут, когда я отправлюсь в Лонот. Хочет он или не хочет — теперь он следует моей дорогой. И я буду за него сражаться.

— Кто с тобой разговаривал?

— Этот... С бородой... высокий... НЕ ХОЧУ! Нехочу-нехочунехочунехочу! — вдруг завизжал он. — Не надо!!! Не трогайте меня!!!

Я надавал ему по щекам и засунул под душ. Истерика прекратилась, но ни слова больше я не услышал. Альберт скорчился в углу и скулил. Этот скулёж напомнил мне звуки, которые я слышал в офисе «Новых рунархов».

Оставалось ждать. Рано или поздно лионесцы захотят со мной говорить. Допросить, попытаться перевербовать. Лучше бы раньше — если меня привезут на Лионессе, бежать из мира мятежников будет на порядок сложнее. Хватит с меня Лангедока.

Вот только бы Витман не захотел моей кровью купить благосклонность рунархов. Если он просто передаст меня федави и ассасинам Тевайза — всё кончено. Пророчество Морского Ока я буду исполнять на рунархский лад.

Пить хочется.

Вспомнили обо мне через несколько стандарт-часов. Стена раскололась щелью, и в карцер вошли двое в мундирах внутренней охраны корабля. Оба в цветастых банданах, у обоих — татуировки на щеках. Вооружение — парализаторы и нитевики.

— Ты, ублюдский потрох, — рявкнул один из них мне. — На выход, скотомудилище!

Я поднялся. Альберт провожал меня затравленным взглядом. Губы его беззвучно шевелились. Ничего, парень, скоро увидимся. Тебя я отыскал, найду и остальных.

Я успокаивающе кивнул ему и вышел вместе с охранниками.

— Сволочь земельская, — ни к кому не обращаясь, сказал тот, что впереди. — Вот ведь, как бывает, друг Генрих. Мразь всякая дышит, ест, пердит. Трахается. Хотя ни хрена этого не заслуживает.

— Ты, Жак, правильно излагаешь, — хмыкнул тот, что сзади. — А пидоров мочить надо. — Я перепрыгнул через выставленный для подножки ботинок. — Эй, ублюдок засранный! — раздался возмущённый голос. — Ты зачем, уедлище, мне на ногу наступил?!

Охранник впереди словно ждал этого. Он развернулся и врезал мне в челюсть. Одновременно с этим задний ударил прикладом. Чёрта с два! Оба удара прошли мимо.

Драться как Джассер я не умею, но уворачиваться научился.

Носком ботинка я ткнул Генриха в голень. Несильно: так, чтобы кость треснула. Охранник рухнул на пол. Я повернулся ко второму, но опоздал.

— А ну ста-ять! — Жестяной голос наполнил коридор. — Жак, Сучий Генрих! Смиррна!

Жак вытянулся в струнку. Генрих выл, извиваясь на полу.

— Ах вы, зяблики прекраснодушные, — с ноткой изумления протянул небесный бас. — Пидоры сосулечные. Любви и ласки вам захотелось, гондонам сраным? Нежности? А-атставить, мать вашу! Ублюдки. Если кэп узнает — у всего экипажа сосать будете.

Лионесцы затихли.

— Вы что думаете? В бордель попали? А? Пленника вести нежно и деликатно. Беречь, как невредимка целку. Ясно излагаю?

— Так точно, гоф.

— Исполнять!

Раненого унесли. Его заменил коротышка с меланхолическим лицом поэта. Меня повели дальше. Пройдя несколько шагов, я с удивлением обнаружил, что левая нога почти не гнётся. Потом вспомнил почему. Кодлянка — она ведь реагирует не только на сигнал с пульта. Ещё на резкие амплитудные движения. После этого я успокоился окончательно.

— Сюда, пожалуйста, — один из охранников посторонился, пропуская меня. — Господин межведомственный цензор ждёт вас.

Господин межведомственный цензор. Хм... Не глава революционного комитета, не принц в изгнании. Вот она, истинная либертианская натура.

Привели меня, как оказалось, в кают-компанию. Алтарь маленьких божков, красный угол с портретами лионесских президентов, несколько пальм в кадках, диван, кресла. Столик с выведенной на крышку мембраной линии доставки. Аскетично и строго. Вполне в духе Лионессе.

— Здравствуй, Андрей. Присаживайся, — Борис радушно указал на кресла.

— День добрый, господин цензор. — Я уселся напротив. На мембране возникли два бокала с золотистым напитком.

— Угощайся. Вообще, чувствуй себя гостем.

Борис сделал нетерпеливый жест солдатам:

— Оставьте нас одних. — Когда те вышли, взял со столика бокал и отпил: — Как, голова не сильно болит?

— Благодарствую, почти прошло.

— Рад слышать. Ты пей, пей. После паралича надо больше пить. Извини, что сразу не предложил. Дежурный прошляпил, когда ты очнулся. Это ему дорого станет.

Я кивнул и принялся жадно пить. Апельсиновый сок с добавкой золотого корня. Натуральный. Не та синтетическая дрянь, что обычно подаётся на кораблях.

Я поставил на столик пустой бокал. Он тут же исчез и появился новый.

— Итак, господин Витман... Я правильно произношу фамилию? Чёрт, да ты ведь даже и не скрывался.

— Я на самом деле цензор. И родом с Либерти. Ты догадываешься, зачем я тебя позвал?

— Догадываюсь. Любой порядочный Темный Властелин обожает рассказывать смертникам о своих планах.

Мятежник поморщился:

— Андрей, ты хороший парень, но дурак. Если бы я хотел тебя шлёпнуть, поверь: из карцера ты бы не вылез до самой Лионессе. Да и везли бы тебя по частям. В контейнере.

— Ты злой.

— Что делать... Подгадил ты мне на Лангедоке. Нет-нет, я тебя не виню. Ты спасал свою жизнь. А мне надо было лучше знать своих людей. Но флот мы просрали. И с рунархами нехорошо получилось.

— Извини.

— Ничего. Да что мы всё обо мне да обо мне. — В глазах Витмана мелькнула усмешка.. — Давай о тебе поговорим. Ты догадываешься, что земляне о тебе думают?

Борис щёлкнул пальцами, и на столике появились стереографии:

— Это офис «Новых рунархов». К сожалению, никто из заговорщиков не выжил. На стене остался след от вихревика. Само оружие там же и валяется в подвале. И на рукояти — твои пальчики. Так-то вот... Система слежения подтвердит, что ты вёл переговоры с ролевиками. Потом у тебя нервы не выдержали. Устроил стрельбу, нехорошо... У «Новых рунархов» были связи в таможне — что-то они дрянное переправляли. «Благодать» или оружие... Цензоры найдут что. У них работа такая. В общем, Андрюха, вляпался ты. Это ведь не колониальный мятеж — это связь с рунархами. Ловишь эфир? И то сказать, с Лангедока бежать — не хрен собачий! Думаю, не один кабэпээнщик голову ломал, как такое могло произойти. Теперь всё разъяснится.

Я рассеянно перебирал стереографии. Хорошо сделано. Молодцом, молодцом.

— Как ты меня выследил?

— На «Императоре Солнечной» свои люди. Вся экзоразведка на три четверти состоит из жителей Второго Неба. А им сейчас, сам понимаешь, веры мало... После Либерти ты зачем-то собирался на Крещенский Вечерок: Зачем?

Я промолчал.

— Это неважно. Я поставил в известность матриархиню Лидию. Дианнитки послали на корабль своего эмиссара... вернее, эмиссаршу. Ты с ней ещё познакомишься. Объясни, кстати, зачем тебе понадобился этот мальчуган?

— Альберт?

— Да. Сперва мы решили, что он связной. Или же отступник, бывший экзоразведчик, которого вы преследуете. Или ещё кто-нибудь... Но ты последовательно опровергнул все версии. И вот это меня удивило. Альберт важен сам по себе, вне своих связей и умений. Что в нём такого, а?

— А бы ты своих шпионов на «Императоре» поспрашивал.

— Поспрашивал, — обрадовался Витман. — И ещё как. Ребята теряются в догадках. Мы крепко взялись за парня, но он ни сном ни духом. С экзоразведкой не связан. Да и не приняли бы вы его: уж больно хлипок. Тогда я связался с дианнитками и предложил им сотрудничество. Видишь, как я с тобой откровенен?

— Вижу. Потому что другого выхода у тебя нет. У меня стим-блокада. А ещё тренинг пси-модификанта за спиной. Ни пытки, ни сыворотка правды на меня не подействуют. А тебе интересно знать, что за игра идёт. Вдруг меня можно продать ещё выгодней, чем ты думаешь.

Борис поставил бокал на стол. Побарабанил пальцами по мембране, требуя ещё.

— Да. Ты всё правильно понимаешь. Разбирать тебя на кусочки опасно. Это необратимое действие. После гибели Винджента рунархи взяли твоих окраинников в оборот. Ты это почувствовал?

Я кивнул.

— Ещё б не почувствовать... Им отдали корабль и отправили за тобой по следам.. А перед этим пытали. Боятся тебя рунархи. Очень ты для них важен. Скажи, Андрюха, — он прищурился, глядя сквозь меня: — тебе не надоело? Быть разменным пятаком? Пешкой? По глазам вижу — надоело. А я могу тебе помочь.

— Ты тоже меня хочешь купить. У тебя три альтернативы. Отдать рунархам, казнить на Лионессе или выдать Первому Небу. Да только ни там, ни там, ни там тебе хорошей цены не дадут. Вот и мечешься. Продешевить боишься. Правильно я излагаю?

— Почти, — ответил незнакомый женский голос. — Только есть ещё одна альтернатива.

Мы вздрогнули. Рядом со мною на диване сидела женщина в потёртой монашеской рясе. Но раньше её там не было. Хрупкого телосложения, вся какая-то выцветшая, словно вытертая. Короткие светлые кучеряшки, лицо круглое, глаза как у совы.

Она печально посмотрела на меня:

— У вашего собеседника, Андрей, есть ещё одна возможность. И надеюсь, он выберет именно её.

— Мать Хаала, — Борис даже привстал от волнения. — Я же просил вас не подслушивать! Вы нарушаете своё слово.

— Молчите, господин Витман! — ответила она яростно. — Вы сами вынудили меня к этому. Ваши пиратские замашки, ваше вечное враньё! В том, что мне приходится поступать бесчестно, есть лишь ваша вина.

— О, женщины... — Борис закатил глаза. — Коварство ваше имя. Чего же вы хотите, мать Хаала? Говорите сразу. Чёрт... Уж лучше бы я продолжал якшаться с оркнейцами.

— Не сомневаюсь, — Хаала поджала губы. — Как раз по вам компания. Вор на воре, бандит на бандите... Чего ещё ждать от латентных насильников? — Она обернулась ко мне: — До меня дошли слухи, что вы насиловали женщин врага. Это правда?

Я прозрел. Обличающая монахиня! В воздухе повис едва заметный запах ванили.

— Это слухи, мать Хаала, — улыбнулся я.

— Уверена, что вы лжете, — печально сказала она. — Мужчины всегда лгут. Это ваша особенность по греху рождения. Но я буду молиться за вас.

От ясных, пронзительных, обличающих глаз монахини мне стало не по себе. Мать Хаала никогда не опускалась до лжи. В монастыре на Крещенском Вечерке в этом не было нужды. Сестры жили по веками установленному распорядку, а вечерами собирались в общей зале и исповедовались друг другу. Украденное яблоко, зависть, похотливые мысли, обращенные к охранникам или евнухам-рабам... У монашенок не было тайн друг от друга.

Я почувствовал себя грязным. Уродливым, беспомощным, жалким. Борис заёрзал в кресле. Цензора тоже терзало чувство вины.

— Отдайте мне его, господин Витман. Вы — родом с Либерти. Порченая кровь, мятежное сердце — вас нельзя в этом винить. Но вы потворствуете своей испорченности.

— Но как же... — цензор даже привстал. — Наш договор... Госпожа Хаала...

— Мать Хаала.

— Мать Хаала, мы так не договаривались! Я обещал раскрыть заговор Первого Неба против Крещенского Вечерка. А взамен...

— Вот видите: вы опять плетёте интриги. — Она кротко вздохнула: — Бедные вы, бедные... А всё дело вот в этом отростке, — Хаала брезгливо указала на промежность цензора. — Это он не даёт вам жить спокойно. Заставляет вас воевать, убивать и насиловать. Успокойтесь, господин Витман. Крещенский Вечерок выполнит свои обязательства. Даже перед последним мерзавцем и негодяем, каковым вы являетесь.

Она поднялась, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Борис сидел понурившись. Мне стало жаль его. Мятежник отлично справлялся с заговорами и интригами. Везде, где требовалась логика, он оказывался на высоте. Но сейчас его побили в том, над чем он не был властен. Побили по-женски, выведя ситуацию из плоскости мужского ума.

— Почему вы ещё здесь? — обернулась ко мне монахиня. — Почему мне всегда приходится вас ждать?

Голос её звучал обыденно и спокойно, однако мне стало неловко. Хаалу угнетало общество мятежника, но ради меня ей приходилось терпеть жестокие муки. Я вскочил.

— Влип ты, парень... — пробормотал Борис. — Да и я тоже.

Монахиня грациозно выскользнула из кают-компании. Я не отставал ни на шаг. Мембрана заросла за моей спиной, оставляя мятежника наедине со своими невесёлыми мыслями.

Витман не делал тайны из конечной точки нашего маршрута. Бригантина «Красотка Игрейн» мчалась к Лионессе. Звезде негодяев и предателей, как называла её мать Хаала.

Меня же вела другая звезда — ясная, счастливая. Двое из пяти рабов философского круга отыскались и следовали за мной. Может быть, не совсем следовали, но пути наши пока совпадают. А чего ещё желать?

Вот уже шесть стандарт-дней я жил в отдельной каюте по соседству с матерью Хаалой. Альберта поселили поблизости, но не-господин страха почти не выходил из своей комнаты. Я был этому рад. Изматывающее чувство тревоги, которое излучал Альберт, свело бы в могилу кого угодно.

До встречи с ним я ни разу не вспоминал о метеоритах. Я прекрасно знаю, какова вероятность столкнуться в космосе с куском камня. Однако же, пообщавшись с Альбертом, я стал всерьёз прикидывать: а что я буду делать в случае аварии? Входя в каюту, я вжимал голову с плечи: мне всё казалось, что лопнул энерговод и конец его свисает на уровне моей макушки. Умом я понимал, что тревоги эти надуманны, но поделать ничего не мог.

С Хаалой было ещё хуже.

Её голос, вид, фигура, звуки шагов — всё вызывало чувство вины. Сама она страдала больше всех. Слёзы можно вытереть, морщинки уничтожить кремами и массажем, но всегда останется нечто, доступное восприятию срединника. Нечто невесомое, неуловимое.

Тревога и вина действовали не на меня одного. Мятежники и Витман тоже оказались во власти круга. Борис оказался не готов к этому. Он всегда легко справлялся с внешним врагом. Но что можно сделать против врага внутреннего? Люди слабые знают, что тело и психика могут предать в любой момент. Отплатить слабостью, депрессией, болезнью — как раз тогда, когда нужна сила. Поэтому действуют они с оглядкой, боязливо. И конечно же звёзд с неба не хватают.

Счастливчик, баловень судьбы, Борис слабаков презирал. Себе он доверял безоговорочно. Так хирург доверяет скальпелю, а мастер-пилот своему кораблю. Когда его скрутило неуверенностью и виной, он растерялся. Мир в единый миг сделался призрачным и страшным. В нём появились силы, над которыми заговорщик не был властен. Земля и Металл. А где-то во вселенной прятались Вода, Дерево и Огонь. Их еще предстояло найти.

Я сидел по-турецки у ног матери Хаалы. Мы пили кофе и болтали о разных пустяках. На полу лежал нью-багдадский белый ковёр, украшенный узором из птичьих глазок. Двойная монашеская мораль: Хаала ненавидела пиратов, однако с удовольствием пользовалась плодами пиратства. Думаю, она просто отдыхала от аскезы.

— Расскажи мне ещё о Лангедоке, — предложила она. Кофейная чашечка в её пальцах перевернулась. Кофе не выплеснулся — чашка была пуста. Меня кольнули угрызения совести: какая-никакая, а Хаала — дама. За ней надо ухаживать.

— Позвольте, я налью вам, — предложил я. Монахиня рассеянно протянула чашку. Тёмно-коричневая струя из крфейника плеснула чуть мимо, и брызги попали на кожу Хаалы. Монахиня поморщилась.

— Простите, — пробормотал я.

— Ничего, ничего... Со мной постоянно что-то такое случается, — она устало улыбнулась, — да что же за проклятие такое... Вы говорили, будто видели на обречённой планете одну из наших сестёр.

— Да. Асмику.

— Я слышала о ней. В возрасте четырнадцати лет мы отправили её к мирянам. Это страшный грех. К сожалению, храму нужны пси-модификанты. Мир, построенный вами, слишком жесток. В нем не выжить без оружия. Я слышала, — тут монахиня запнулась, — что на Лангедоке женщин принуждали вступать... в противоестественную связь, — голос изменил ей, — с мужчинами иной расы?

Далась ей эта связь. Я вспомнил Асмику. Бойкая шпионка. Да ещё и бывшая монашка... Вряд ли она после модификации надолго задержалась в монастыре.

— Лангедок — это концлагерь, мать Хаала. Узник не принадлежит себе. И выбирать зачастую приходится лишь между унижением и смертью.

— Или грехом, ты хочешь сказать? По счастью, наша девочка избегла этой судьбы. Уж действительно: лучше погибнуть в печи, чем услаждать мужчин врага.

Руки монахини дрожали так, что кофе расплескалось. Чтобы скрыть дрожь, она поставила чашку на столик.

— Почему погибнуть? Асмика жива.

— Что? — Хаала распахнула глаза от удивления. — Но откуда ты можешь знать?

Наития обычно приходят из ниоткуда. У меня возник план. Асмика, Асмика, шпионка непутёвая. Опять ты меня спасаешь.

— Я кое-что утаил от вас, мать Хаала. Я — срединник. Когда мы бежали с Лангедока, вашей монахине пришлось стать моей окраинницей. И мы держим связь до сих пор.

Лучше бы я её ударил. Мать Хаала дёрнулась и попыталась отодвинуться. Губы её тряслись, лицо побелело. Она вытащила из-за пояса чётки розоватого оникса, принялась перебирать. Затем отшвырнула в сторону.

— Как?! Я не ослышалась?.. Сестра Асмика жива?.. Живёт в мерзости?.. Грехе... Окраинница... Господи помилуй! И давно?

— Больше месяца.

— Больше месяца! — Она прижала ладони к горлу, словно воротничок душил её, — Святая Диана, спаси нас!.. Спаси и помилуй!..

Голос ей изменил. Она махнула рукой, чтобы я убирался. Жест получился не столько повелительным, сколько умоляющим. Я поднялся, сложил кофейник и чашки на поднос и выскользнул из каюты.

...Если смотреть на терминал в ходовой рубке, звезда Лионессе медленно, но неуклонно катилась вниз. Больше ей не придётся определять мою судьбу.

К Витману меня вызвали часа через два. В коридоре меня встретил Альберт. Парня трясло.

— Андрей, — он схватил меня за рукав кодлянки. — Что происходит?! Это бунт?

— После, после. Я спешу.

— Но это надо видеть!.. Андрей, это рядом. Одну минуту лишь!.. — Он огляделся по сторонам. Даже на расстоянии я чувствовал, как колотится его сердце.

— Ну давай. Только быстро.

— Это быстро! Очень быстро!

He-господин страха не обманул. Мы действительно шли недолго. В коридоре, ведущем на оружейные палубы (куда нам по внутреннему распорядку хода не было), валялись тела. Сперва я решил, что их выкосили из парализатора. Потом принюхался и понял: ничего подобного. Воняло спиртом и блевотиной. Я положил Альберту руку на плечо:

— Всё в порядке, парень. Привыкай. Мы на пиратском корабле, и нравы здесь пиратские.

— Быть может, им нужна помощь?

— Вряд ли. Разве что перестрелять всю эту сволочь. Чтобы чище стало.

Я повернулся, чтобы уйти, и тут за спиной загрохотало. Оглянувшись, я обнаружил, что Альберт сидит на полу, и вид у него предурацкий. Штаны и рукава его кодлянки окаменели, словно пропитанные гипсовой коркой. Притворявшиеся пьяными лионесцы поднимались с пола, выхватывая оружие. Рожи их не предвещали ничего хорошего.

— Полегче, парень! Не машись, твой прикид суеты не любит, — хмыкнул один из них — пустоглазый и щербатый. В руке его блеснул нож.

— Ого! Бунтуем, господа?

Я попробовал пошевелиться. Безрезультатно. Кодлянка сковала меня по рукам и ногам. Альберт дёрнулся, пытаясь подняться.

— Мы же договаривались, — пискнул он. — Вы не... вы же обещали!.. — Он чуть не плакал.

— Не гундось, сявка, — лениво бросил ему тот, что с ножом. — Будет твоему любовничку хорошо. Польза ему будет.

— Польза, говоришь? — Я смотрел ему в глаза. — Ты не из реакторной обслуги случаем?

— Чё?

— На реакторах фонит, — объяснил я. — Плохо отражается на мозгах. Посмотри по сторонам. Ты лишней тени случайно не видишь?

Тут я попал в точку. О Хаале сложились легенды. Дианнитки умели передвигаться незамеченными. Говорят, их даже детекторы движения не берут.

Заговорщики беспокойно заозирались.

— Да он смаль гонит, — послышалось робкое ворчание. — На пургу заносит.

Щербатый переступил с ноги на ногу. Его мучили сомнения.

— Слышь, земелец... — Голос его звучал почти заискивающе. — Ты ведь смайлишь, да?.. Помирать не хочется, вот и корячишь дезу. Скажи, ты в самом деле её видишь?

— Не вижу, а знаю. Я же срединник.

Шушуканье стало громче. О том, что я частенько бываю у матери Хаалы, знали все. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы угадать сплетни, которые о нас ходят.

— Так это правда... — он облизал губы, — что вы... того?..

— А ты ударь меня, попробуй, — посоветовал я. — Ножом там, рукой... Или ногой. Чего тебе не жалко?

Бандит опустил нож и выругался. Его приятели отступили на шаг.

— Ведь врешь же! — тонко и испуганно выкрикнул он. — Скажи: врёшь?

— Одёжку мне разблокируй, — сказал я. — И парня отпусти. Зря вы его пугаете.

— С-сука! — Щербатый едва не плакал. Но проверять, вру я или нет, не стал. Значит, и правда, не берут корабельные сканеры мастериц-дианниток. Иначе мой блеф давно бы раскусили.

Мне стало легко-легко. Руки упали безвольными плетьми. Ослабевшие ноги не держали тело, и я едва не рухнул на пол.

— До скорой встречи, господа, — отсалютовал я лионесцам. Обернувшись к Альберту, бросил:

— Ты пойдёшь с нами. Нечего тебе в одиночку здесь болтаться.

Заговорщики разошлись. В коридоре не осталось никого, кроме нас двоих.

— Пойдём, пойдём. Не стой столбом.

Альберт не двигался. Зрачки его расширились, словцо он увидел призрака. Я обернулся.

— Прекрасное самообладание, срединник, — с кривой усмешкой объявила Хаала. — Но впредь попрошу моей репутации не касаться. Даже намёками.

— Не стану, мать Хаала.

— Иди. Главарь стаи ждёт тебя. И помни: он не остановится ни перед чем.

Когда я вошёл в каюту Витмана, там уже сидели Борис и помощник капитана — немногословный азиат с исчерканным шрамами лицом. Меня ждали. Причём именно меня, а не свору головорезов с упакованным в окаменевшую кодлянку пленником.

— Давай, — махнул Борис. Помощник развернул на полу сканер и включил его. Сплетённая из призрачных световых нитей сфера разбухла, наполняя каюту. От невидимой Хаалы защищаются, понял я.

— Никого, господзина цендзори, — хрипло отрапортовал азиат.

— Хорошо. Следи дальше.

— Срушаяси, господзина цендзори.

Помощник уселся возле сканера и принялся вертеть ручки настройки. Лицо его разгладилось, движения приобрели плавность. Экран на стене показывал звёздную систему. Красный карлик, вокруг которого крутится единственный обледенелый шарик.

Сигуна. Вот куда мы выбрались.

— Ну, парень, влип ты, — вместо приветствия объявил Борис.

— А что случилось?

— Не придуривайся! Четверть часа назад эта старая май... — По лицу Витмана прошла судорога. Усилием воли он взял себя в руки. — Эта достойная женщина приказала разворачивать корабль. В сторону Крещенского Вечерка.

Витман был близок к тому, чтобы оскорбить противника. Да ещё женщину. Хороший знак.

— Я знаю, — ответил я. — Мать Хаала расспрашивала меня о жизни на Лангедоке. В частности о сестре Асмике.

— И?

— Я сказал, что держу её в окраинниках.

— Идиот! — взвыл цензор. — Да ты понимаешь, что это значит? Эта сука жрала пластик да трахалась с кем попало! Монашка! А ты таскаешь в себе кусок её души. И эту душу собор матриархинь из тебя вынет. Ты хоть знаешь, зачем тебя везут туда?

— Пока нет.

Тут я кривил душой. Ничего хорошего при нынешнем раскладе на Крещенском Вечерке меня не ждёт. О святых сестрах много разного рассказывают. И ничего хорошего.

— Тебя чистить будут. Заочно. Вместо суки этой шпионской, психодратвы. Ловишь эфир?

Он устало опустился в кресло. Вытер пот.

— Придурок ты, Андрюха... Кто ж тебя за язык тянул? Всё одно к одному. Повяжут нас там, на Вечерке.

Я взялся за магнит-крепёж кодлянки. Мать Хаала поколдовала с одеждой, так что я мог не опасаться неожиданностей.

— Что ты от меня хочешь?

— Разорви связь с этой шпионкой. Скажи Хаале, что она уже мертва.

Я отщёлкнул замок. Ткань закостенела на миг и вновь стала мягкой. Борис с недоумением посмотрел на пульт, встроенный в браслет на его запястье.

— Ресурс выработался. В двенадцать часов. Да ты, Андрюха, просто Золушка.

Помощник покосился на своего командира, но ничего не сказал. Его дело было следить за сканером.

— Это не ресурс. Мать Хаала знает, как отключать окаменение. — Я помолчал и добавил: — Я не брошу своих окраинников. Да это и не поможет. Монахини всё равно не поверят мне.

— Это не всё, Андрюха. Пришла тахиограмма с Лионессе. Нам наперехват движутся корабли Крещенского Вечерка. У монахинь соглашение с Первым Небом. Нас загнали в ловушку.

— Как же ты собирался использовать их?

— Было дело... Теперь всё в прошлом. Остаётся рассчитывать на себя. Пока идут профилактические работы, мы висим в системе Сигуны. Но экипаж «Игрейн» взбунтуется, если я объявлю, что мы идём не на Лионессе.

— Думаю, уже. Пока я шёл сюда, меня пытались убить.

— Плохо.

Борис потёр запястье. Браслет на руке пискнул, и в воздухе развернулся цилиндр терминала.

— Эй, Ламберт, — крикнул Борис. — Капитан Ламберт!

Терминал был пуст.

— Зар-раза!..

Борис пощёлкал кнопками. Безрезультатно. Кто-то отсёк цензора от корабельной связи. Консоль в рубке также молчала, выдавая всё ту же картинку — систему Сигуны.

— Опоздали мы... Ох, беда!..

Он вскочил, бросился к сейфу. Затем обратно. Выглядело это комично, но мнё было не до смеха. Прозвенел сигнал вызова. Кто-то хотел войти.

— Это Хаара-сан, — объявил помощник, — и господзина Арберта.

— Впускай! — махнул Борис. — Ох, господи...

Он торопливо распахнул сейф. Вытащил парализатор, два лучевых пистолета и несколько гранат с нервно-паралитическим газом. Мембрана разошлась. В каюту вошли мать Халл с не-господином страха.

— Что вы медлите? — с ходу выкрикнула монахиня. — На корабле волнения!

— Не орите. Это вы виноваты! Вы!

— Я? После всех ваших мерзостей и преступлений?

Цензор выглядел измученным. До сих пор принцип «цель оправдывает средства» не подводил его. И вот — ситуация изменилась. Страх перед будущим и чувство вины лишили его сил.

Быстро же вас сломала магия круга, господа мятежники.

— Надо нанести упреждающий удар, — предложила Хаала. — Неужели вы не видите? Эта сволочь колеблется. У них нет вождя. Надо пользоваться моментом.

Она потрясла в воздухе кинетической плетью. Монахинь можно обвинять и в узколобости, и в фанатизме, но трусихами они никогда не были.

Помощник капитана бросил ненужный сканер и что-то залопотал на непонятном наречии, переводя взгляд то на меня, то на монахиню. Цензор прижал ладони к вискам. Поморщился, словно от головной боли.

— Опять одно и то же... Хорошо, Сабуро. Вызывай их.

Азиат поклонился:

— Срушаяси, гаспадзина цендзори-сан.

Он выдвинул из стены панель экстренной связи. В столбе голотерминала завертелась светло-зелёная спираль. Затеплился золотистый огонёк.

— Капитан Ламберт, — повелительным тоном начал Борис. — Капитан Ламберт, что это за игры?

Спираль развернулась, показывая грузного человека в мундире лионесского флота. Он сидел к нам вполоборота, отдавая приказы кому-то невидимому. Терминал выхватывал из пустоты кусок рубки. Белый подлокотник капитанского ложемента был заляпан красным. Где-то невдалеке звенела гитарная струна.

Услышав сигнал вызова, Ламберт обернулся:

— Не сейчас, — бросил он. — Бога ради, Борис, не сейчас.

— Капитан, вы забываетесь! Корабль на грани буита, и я требую...

Ламберт горько усмехнулся:

— На грани... А это вы видели? — Он яростно ткнул куда-то вбок. — К системе Сигуны приближается рунархский корабль. Он вызывает «Красотку Игрейн».

— Пентера? — Я придвинулся к терминалу.

Витман бросил на меня ненавидящий взгляд, но промолчал. Я проверил пространство окраинников. Так и есть. Они отыскали меня раньше Симбы. Случайность? Скорее всего, да.

Витман нащупал кресло и уселся.

— Чего они требуют?

— Выдачи срединника. Иначе — сожгут бригантину. Это каперы. У нас нет шансов, господин Витман.

— Мы можем дать бой?

— Нет. Пентера превосходит нас по огневой мощи в несколько раз.

— Капитан Ламберт, как скоро мы сможем уйти из системы Сигуны? И сможем ли?

— Рунархи движутся по касательной к узлу. Узел между нами. На приведение корабля в состояние готовности требуется двадцать минут. Мы не успеваем.

— Тогда — к бою. Это последнее слово.

Не терпящим возражений жестом Борис отключил терминал. Капитанская рубка погасла, но ненадолго. Миг — и цилиндр вспыхнул вновь.

— Господин Витман, не так быстро. Экипаж не станет сражаться за срединника! — Ламберт чуть не кричал.

Мать Хаала выступила вперёд:

— В таком случае вам придётся иметь дело с Крещенским Вечерком.

Капитан устало посмотрел на неё:

— Вы требуете слишком многого, святая мать. Здесь Шамиль Богдараев, мастер охраны корабля. Говорите с ним.

Поле зрения терминала сместилось, открывая ранее невидимую часть рубки. Стало понятно происхождение кровавых пятен на ложементе. За креслом капитана стоял невысокий чернявый офицер с волчьими скулами и шрамом под левым глазом. Тело его было облито свинцовым блеском. Металлопластиковая броня под силовым полем. То, что я принял за звон гитары, оказалось звуком включенного вибролезвия. Кроме Богдараева в рубке находилось еще четыре человека — в боевых доспехах, с оружием. Все взвинченные донельзя. Среди бунтовщиков я заметил коротко стриженную блондинку. Скорее всего, счётчица, пилот-навигатор «Красотки Игрейн».

— Мат Хаал, — хрипло сказал мастер охраны. — Мы нэ можэм дэржат бой, жэнщина. Мы нэ можэм вэзти зэмлана твой родына.

— Так вот она, ваша честь воина, господии Шамиль, — усмехнулась монахиня. — Вот кого почитают на Лионессе: трусов и шакалов.

— Эй! Нэ говори так, жэнщина! — Человек в броне рванулся к капитану. — Слышишь?!

— Шамиль, назад! — крикнул Ламберт. — Я приказываю!

Клинок взметнулся, и кровь плеснула широкой струёй. Ложемент опустел. Система связи адаптировалась, исключая из показа объекты, маловажные для передачи сообщений.

— Мы всэх вас сгнабым, слышишь? Паскуд, сучай гныд!

С ложемента лилась кровь. Она исчезала, не долетев до пола. Оставалось лишь гадать, сколько мертвецов лежит в Рубке.

— Так! Да! Со всеми! — заорала счётчица. Рванулась вперёд безумной валькирией. — И вашего шпиона! Тра-ханого! Я! Лично! Слышишь?! Ты, ведьма! Невредимку корчишь?! Чистенькую?! — Она забилась в истерике. — Не хочу к рунархам!!

Шамиль ударил виброклинком, и передача прервалась. На этот раз окончательно. Хаала повернулась к Витману:

— Что вы собираетесь делать?

— Мы не можем дать бой. Пентера раздавит «Красотку Игрейн» как скорлупку ореха. Придётся сдаваться.

— Если вы выдадите Андрея рунархам, — холодно отчеканила мать Хаала, — матриархиня Крещенского Вечерка добьется вашего отлучения от церкви.. Уверяю, у неё хватит связей и полномочий. Вся Лионессе будет объявлена миром еретиков.

Витман тоскливо промолчал. Унификация вероисповеданий привела к тому, что стало возможным выключать любого человека или сообщество из структуры молелен. До сих пор Церкви не вмешивались в светскую жизнь. Но всё когда-нибудь случается в первый раз.

Среди лионесцев много верующих. Если они узнают, по чьей вине их предали анафеме, Витман обречён. Да что Витман, весь экипаж «Красотки» окажется вне закона.

— Есть выход, мать Хаала.

— Какой же?

— Сигуна, — цензор указал на стену, где психоделическими цветами играла схема звёздной системы. — Мы дадим Андрею катер и высадим на планете. Высадка пойдёт по схеме «Призрак», так что рунархи не смогут её засечь. Аварийного запаса на катере хватит больше чем на полгода. А там уж не обессудьте: кто первый сумеет высадиться на Сигуну, тот и захватит приз.

— А рунархи?

— Нам придётся сдаться каперам. Я не вижу другого выхода.

— Не видите? Тогда вот что, — мрачно заявила мать Хаала. — Я отправляюсь с ним. Мне совершенно не улыбается встречаться с врагами расы человеческой.

Альберт шагнул вперёд и, запинаясь, заявил:

— Тогда я тоже. С ними. — И оглянулся на меня, словно ища одобрения.

Когда Витмаи и Сабуро вели нас к отсеку истребителей, мать Хаала негромко сказала мне:

— Не знаю, что за судьба тебя ведёт. Но дело уже не в отступнице, храни её Господь. Чувствую, что мы с тобой накрепко связаны. — Она обернулась и взяла Альберта за руку. — И с тобой тоже.