"Грааль никому не служит" - читать интересную книгу автора (Басирин Андрей)

ХРОМОЙ КОРОЛЬ И ЕГО ПАСЫНКИ

Глава 1. КОЛЕСНИЧИЙ АПОКАЛИПСИСА

Вселенная расширяется. Звёзды меняют свой цвет с белого, жёлтого и зелёного на красный. Заметить это невооружённым глазом невозможно, но я доверяю Допплеру.

Мы всё дальше и дальше уходим от Сигуны.

Корабль Шионы называется простенько и со вкусом: «Стремительный зверь Цилинь, любимец императора Бао Сю, правившего под девизом „Процветание и нанотехнологии"». Даже сам Шиона признаёт, что название длинновато, а поэтому мы зовём кораблик просто «Стремительным». Конечно же, это преувеличение. Соревноваться в скорости с большими кораблями, и уж тем более с протеем, он не способен. Пинасса есть пинасса. Однако для наших целей «Стремительный» более чем хорош.

Шиона считал, что Сигуна — его последняя пристань. Десять лет он просидел в модуле, не высовывая носа. Но, видимо, даже разорванный круг даёт силу. Мы вытащили его. Тварь, живущая в лабиринте, погибла в бою. Безликие манекены, пульсирующие кожаные мешки расползались от жара напалма, не успевая убежать. Киношные мифы о чудовищах, что в воде не тонут и огне не горят, всего лишь мифы. Природа скупа и расчётлива. Она никому не даст полной неуязвимости. Потому что не существует тварей, способных заплатить полную цену.

Не мертвецы и не лёд сделали Туландера отшельником. Его держали в плену призраки прошлого. К сожалению, о них я ничего не знаю. Шиона неохотно рассказывает о себе.

Как, впрочем, и остальные люди круга.

Цель нашего путешествия приводит его в ужас. Если бы не наша настойчивость, он так бы и жил в ледовой пещере. По его словам, это куда лучше, чем встретиться с неправильным медитатором.

Стандарт-суток мы не соблюдали. Сперва мать Хаала скорбно поджимала губы, когда я засиживался за терминалом допоздна, но вскоре безалаберность корабельного времени захватила её. Монахиня понемногу оттаивала. Не раз я заставал Альберта и Хаалу прогуливающимися по скромной оранжерее пинассы. Ничего предосудительного они не делали, только болтали. Но Хаала всякий раз очень смущалась.

Когда «Стремительный» вышел к звезде Терра Савейдж, они сидели в оранжерее, среди кадок с цветущими лимонами и актинидиями. Я с тоской вспомнил сады протея. Где, интересно, носит моего верного Росинанта?

«Симба? — без особой надежды позвал я. — Симба, отзовись!»

Мне ответило далёкое жизнерадостное мурлыканье. Протею было хорошо. Он одичал, и это его вполне устраивало. Что ж... Ну и ладно. Я и так слишком завишу от протея.

Я посмотрел на терминал. Терра Савейдж, дикая земля. Кто дал тебе это имя? За какие заслуги? Наверное, Шиона знает. Если бы он был трезв, я расспросил бы его. Но Туландер вот уже неделю пил по-чёрному.

Перед высадкой его придётся засунуть в робоэскулап. Даже не перед высадкой, сейчас. И мне спокойней будет.

От второго гиперузла системы шёл подозрительный сигнал. Скорее всего, это армейский бакен. Наш или рунархский. Точно определить невозможно: на «Стремительном» нет подходящей аппаратуры.

Я отправился в каюту Шионы. Ледовый отшельник сидел на кровати, тупо глядя на пластиковый стаканчик в своей руке. По лицу Туландера блуждала бессмысленная улыбка. Я принюхался. Пахло «бальзамом Круттка» — весьма почитаемым на Инчжоу напитком.

— Поднимайся, — сказал я. — Мы прибываем.

— Уже? — Он поднял на меня пьяный взгляд. — Благородный муж настойчив в достижении цели... Так говорит Конфуций. А нижайший — свинья. — Он рыгнул и вновь потянулся к стакану. — Уважает ли богоравный плюгавенького?

Я забрал у него бутылку и выбросил в утилизатор.

— Хватит пить, Шиона. Скоро Терра.

Шиона пьяно погрозил мне пальцем.

— Путь благородного бессмыслен, — почти не запинаясь, произнёс он. — Потому что он путь. Лишь беспутство таит свободу.

— Хорошо излагаешь. Пойдём.

Я взял его за шиворот и поднял. Отшельник не сопротивлялся. Идти он почти не мог, мне приходилось волочь его, как мешок с техническим углем.

Мембрана робоэскулапа раскрылась.

— Прошу вас, потомок Конфуция, — я подтолкнул его к открывшейся двери. Шиона обернулся и прошептал:

— Пусть благороднейший учтёт: сын древа не терпит, когда...

Над дверью зажёгся жёлтый огонёк. Эскулап ждал.

— А ну назад. Рассказывай. Чего не терпит?

Мембрана разочарованно затянулась. Туландер смотрел на меня трезвыми глазами:

— Дозволено ли будет сказать ледащенькому?

— Говори, — я потащил его обратно в каюту.

— Слабоумный не всегда был нищ и бессмыслен, как сейчас. Когда-то ничтожненький занимал видное место среди мужей Чёрного Чума.

— Мафии?

Он указал глазами на бутылку. Я покачал головой:

— Нет, Шиона. Тебе нельзя. Рассказывай дальше.

— Чум собирал дань с новооткрытых миров. Терра Савейдж платить отказалась — безумное небрежение путями кармы. Муж мудрый и государственный выпалывает ростки мятежа, пока они ещё малы. Поэтому униженный отправился на Терру во главе армии бойцов Чума. — Речь Шионы всё больше замедлялась: — Высадка прошла под девизом «Трепет и ужасный вид».

— А дальше?

— Дальше... Колонистов небеса покинули. Сожгли мы город. Да прокляла меня золотая дева. Тушеницу с пояса — и в харю нижайшему. А сама лисой перекинулась и бежать.

Речь отшельника звучала всё более бессвязно. Я достал с полки бутыль и плеснул бальзама на полпальца.

— Благодарствую, богоравный. Так о чём говорил, нижайший?

— О лисе.

— Какой лисе? А, этой... Это фигура речи. Но как погиб город, начались чудеса. Ни в чём нам удачи не было. Так бывает: заведётся алчность в сердце, да человека и погубит. Нашептали злые духи плюгавенькому о сокровищах в джунглях, а он и поверил. Через то всех слуг положил и сам злым духом стал. Не будет ему счастья в двенадцати рождениях.

Рука Шионы вновь потянулась к бутылке.

— Хватит, — остановил я его. — Значит, вы разгромили поселение колонистов, а потом отправились грабить местных. А медитатор?

— Медитатор... Странный народ обитает в джунглях. Среди деревьев живут, древу поклоняются. Из чащи отрок вышел. Сам как яшма, глаза — листва весенняя, и возрастом схож с двенадцатилетиим. Я, говорит, дитя леса. И пошли беды: то на базе реакторы горят, а то мятеж.

— То есть ты думаешь, что мальчишка — это и есть Медитатор?

— Кто же ещё? Да будет дозволено никудышненькому молвить. Колесо кармы плетёт причины и следствия. В медитациях отрок нарушал все установления. Оттого гневлив был да неспокоен.

Реальность в повествовании Туландера причудливо переплеталась с вымыслом. Лисы-оборотни, гуи-мертвецы, небесные старцы. Ребёнок, о котором он рассказывал, обладал сверхъестественными способностями. Каким-то образом он уничтожил корабль, на котором прилетел Шиона. Погибли почти все бойцы мафии.

После гибели корабля Шиона полгода прожил в лесной деревне. Жители её поклонялись лесу и порядку. Что это за порядок, Туландер так и не смог объяснить. Когда прибыли эмиссары Чума, Шиона обманул их и бежал на принадлежащей им пинассе. Дальнейшее мы уже знали.

— Такова история пути ничтожнейшего, — завершил он свой рассказ. — А теперь, если суроволицый не думает отступаться, пусть винные бесы возьмут своё.

Шиона уткнулся носом в столешницу и захрапел. Я позвал Альберта и Хаалу, и мы отнесли отшельника в робоэскулап.

Терра Савейдж приближалась. Нас ждали новые загадки.

Высадка на планету прошла обыденно. Без торжественного трепета, замирания сердец. Сказалось то, что среди нас был Шиона — человек Воды. Его равнодушие передалось всем нам. Удивительно: даже Хаала стала меньше думать о своих и чужих грехах.

Пинасса промчалась над бамбуковыми зарослями, раскалила воздух в низине, убив надежду туземцев на дождь, и села у подножия горы. Обратной дороги не было: свой ресурс «Стремительный» выработал до конца.

Местные жители восприняли наше появление как нечто само собой разумеющееся. У обгорелой опоры корабля появилась группка людей в набедренных повязках.

— Знамение однако, — на ломаном стандарте объяснил им человек в шкурах. — Рис, батат, сладкая редиска — хорошо. Вождь банан давай — один, два, много. Тогда дождь будет. Урожай будет.

Удовлетворённые этим объяснением, люди разошлись. Мы стали частью их простенького, цельного мира, а значит, неожиданностей от нас ждать не приходилось.

Шаман дождался, пока измученный, помятый Шиона спустится по трапу, и отправился нам навстречу:

— Долго тебя не было, драгоценный начальник. Наши дети выросли и обзавелись собственными детьми. Зачем ты вернулся?

Шиона склонил голову:

— Лишь мудрецу дано увидеть забор в темноте. Ничтожный бежал от судьбы, да не убежал.

— Хорошо. Сын древа ждёт тебя.

На мне взгляд шамана задержался:

— Ты, значит, небесный вождь? По кругу идёшь?

— Да.

Ери развернулся и пошёл по тропинке.

— Оружие не берите, — бросил он через плечо. — Оно вам не понадобится.

Мы двинулись следом. С каждым шагом Туландер горбился всё больше. На его лице поблёскивали капельки пота.

— Благородный муж... — обернулся он ко мне. — Благородный муж не ищет последствий и не чтит причин. А в желаниях-то и кроется погибель.

Я разозлился. Не люблю болтунов. Особенно когда человек толком ничего не умеет, зато на каждый случай мудрая мысль припасена. Как оказалось, злились все мои спутники — каждый по своей причине. Мы вступили на земли четвёртого человека круга.

Тропинка вилась меж зарослей местного бамбука. Ветерок шевелил коленчатые стебли в пучках полосатых листьев. С ветки на ветку прыгали птицы с ярким оперением. Словно голуби на Казе, такие же бесцеремонные. Видимо, не трогают их местные.

Из-за пригорка показались крытые соломой и черепицей крыши. Посёлок огораживал забор — ровный, словно вычерченный в графическом редакторе. Взрослых на улицах не было. Зато парочками прогуливались дети — непривычно серьёзные, хмурые. В аккуратных будках сидели собаки. Ни лая, ни крика — всё молча, степенно.

Дети одеты как на парад: чистенькие, опрятные, ни пятнышка, ни прорехи. И играют, словно автоматы у конвейера: ни лишнего движения. Но больше всего меня поразило выражение лиц. Дети смотрели так, словно знали, как правильно.

Шаман оставил нас у забора. Сам пошёл к длинному зданию в центре посёлка. Дом этот, видимо, считался роскошным: его стены были выкрашены охрой, а на окнах золотились наличники в виде волчьих голов. И черепица на крыше лежала в несколько слоев. Богатый дом.

Там шаман задержался надолго. Когда же появился, за ним шёл высокий грузный человек в лиловом халате. Усы великана свисали, словно моржовые клыки.

— Вы — злые люди с небес? — поинтересовался великан, едва увидев нас. — Здоровья вам.

— Здравствуй, — отозвался я, а Шиона добавил: — Злые люди на небесах больше не живут. Их убили мы — добрые люди из космоса.

Великан устало улыбнулся. Так улыбаются глупым шуткам уважаемого человека.

— Мы проводим вас много-много есть. Пить. Всё, что нужно.

— Можешь говорить с ними на языке шаманов, Коляшка, — остановил его шаман. — Они мудрые. Всё понимают. Неужели ты забыл драгоценного начальника Шиону?

— Нет, не забыл. Благодаря ему сын древа даровал нам порядок. Язык, на котором говорить. Простой язык. Понятный. Идёмте.

Перед тем, как войти в ворота, Коляшка сорвал лист с дерева. Показал его фигурке обезьяны, вырезанной на столбе. Шаман кивком приказал нам сделать то же самое.

Перейдя линию ворот, мы оказались во власти множества местных правил и установлений. На перекрёстках висели клетки с разноцветными птицами. Переходить от дома к дому можно было лишь по разрешению зелёной птицы. Надписи на стенах следовало читать, даже не зная языка. При малейшем отхождении от ритуала Коляшка хватался за нож.

Наконец нас привели к симпатичному белому домику в тени двух сосен.

— Вот ваш дом, — объявил Коляшка. — Мы вас ждали. Он, — великан кивнул на Шиону, — обещал вернуться и привезти воинов. Сильных воинов. Слово надо держать. Тогда порядок.

— Сын Древа навестит вас ночью, — поддержал его шаман. — Всё узнаете. Будьте готовы. — И они ушли, оставив нас одних.

Гостевой домик оказался уютным. Крышу его покрывала свежая солома, на стенах висели гирлянды из хвои. Напротив крыльца стояла дряхлая виселица. Кожаные ремни почти сгнили, да и перекладина оставляла желать лучшего. У подножия виселицы росли болезненные красные цветы — словно расплескалась кровь.

Глядя на повешенного, мать Хаала презрительно оттопырила губу:

— Обрядовое творчество, да? Мир язычников, вот что это такое. Шиона, вы притащили нас в обиталище скверны.

Отшельник развёл руками:

— Ничего не знаю. При никудышненьком такого не было.

Он помрачнел. Не было, не было, да что-то всё-таки было... Я обошёл вокруг столба. Повешенный висел вниз головой. Руки его перекрещивались на груди, свободная нога была согнута в колене — издалека он напоминал перевёрнутую четвёрку. На сведённом судорогой лице застыла улыбка.

Деревянная скульптура. Но какое мастерство!

— Извращённое понимание искусства. И язычники уверены, что почтили этим Господа!

— Только не устраивай костров инквизиции, умоляю. Вполне симпатично.

Альберт постучал повешенного по животу. Дерево отозвалось глухим утробным звоном.

— Мне кажется, — пробормотал не-господин страха, — что он живой.

— И смотрит на нас. Пойдём отсюда.

Мы вошли в дом. С неприятным чувством я обнаружил, что на соломенных циновках красным нарисованы силуэты подошв. Я разулся. Мои кроссовки как раз идеально подходили к силуэтам. Для пробы я переставил их на соседние — линия выбилась из-под подошвы.

Всё шло так, как должно было идти. Сила пульсировала в воздухе. Каждый из рабов круга меняет мир, наполняя его своим безумием. Альберт, Хаала, Шиона... Мы на правильном пути. Где-то рядом скрывается четвёртый человек круга.

Мы прошли в комнату. Циновки под ногами сменились бледно-зелёными матами из сушёной травы. Повсюду царил порядок: нервный, отчаянный. Тот, что возникает у измученной хозяйки, готовой убить за кружку, положенную не на своё место. На полу лежали коврики: раскрашенный под гранит — для Альберта, затканный золотом и серебром — для Хаалы. Шионе достался коврик, играющий бликами морских волн. Мне — с абстрактным орнаментом. Коврик, украшенный листвой и желудями, оставался пуст.

— Садитесь, злые люди с небес, — усмехнулся я. — Места уже приготовлены.

Мы расселись на ковриках. Откуда-то появился грозный мохнобровый старичок в белом переднике. За ним семенили насупленные дети лет одиннадцати-двенадцати. В белых передниках, с подносами в руках. Руководствуясь одними им известными правилами, дети расставили на матах чашки, чайники и тарелки с травой.

— Злые люди со звёзд. Отдыхать. Вы устать, мы — чай, травка. Хорошо!

Самый младший высыпал в глиняную плошку горсть сушёной травы. Высек искру. По комнате поплыл аромат нагретого солнцем камня, цветов дикого лука и молочая. Кланяясь, словно автоматы, слуги вышли в дверь. Дети попадали точно в такт со своим начальником, и от этого становилось жутко. Хаала вздохнула:

— Андрей, это всегда так бывает? Каждый новый человек круга воспринимается таким, — она огляделась, ища слово, — чудовищем?

— Да. Помнишь лионесцев на «Красотке Игрейн»? Вы превратили их в животных. Я не знаю, как вы живы. Почему вас не убили до сих пор.

— Мы хорошо притворяемся, — заметил Альберт. — Вот я, например: всего боюсь, однако же делаю что-то. Иногда получается, иногда нет... Я что-то не так сказал? — испуганно глянул он на нас.

— Всё так, — неожиданно мягко улыбнулась Хаала. Она повернулась ко мне: — Андрей, ты первый, кто принял меня такой, какая я есть. Пусть у тебя были на то свои причины и своя корысть — неважно. Господь не различает рек по истокам. Спасибо тебе.

Шиона терпеливо ждал, пока закончатся откровения. Затем, кряхтя, потянулся к чайнику. Наливал он чай на особенный манер: низко опуская пиалу, так что струя лилась с высоты.

— Униженный вот что скажет, — объявил он, раздавая чашки. — Вы рассеяли мрак моей души. Убогонький ведь кем был раньше? Мерзавцем. Сволочью. По делам, как говорится, и плеть. Вы же иное, храни вас будда Вайрочана.

Пока он говорил, я взял с блюда лист салата. От аромата курений голова стала лёгкой, как воздушный шарик. Я оторвал кусок и принялся жевать.

— Всё это, — Шиона неопределённо обвёл вокруг себя рукой, — есть отражение чаяний убогонького. Когда появился сын древа, он так сказал: соберите силу желаний своих, и да воплотятся они. По его слову и вышло.

Вкусно. Я схватил сразу огромный пучок травы. Сочная, кисловатая — её хотелось есть ещё и ещё. Такое со мной бывало лишь однажды. Я заболел, а Галча принесла мне лимон к чаю. Этот лимон я сжевал со шкурой — словно яблоко. До сих пор помню удивлённые глаза Галчи.

От ароматов ли гор, от пряного ли вкуса травы, но по телу прокатилась волна свежести и очищения. Я чувствовал себя на грани прорыва. Не хватало небольшого толчка, чтобы прийти к чему-то новому, неизведанному. Так беспокойно и тревожно приходит в город гроза.

Сумерки за окном сгущаются. Душно...

Хоть «Стремительный» и растопил тучи в небе Терры Савейдж, но ветер нагнал новых. На центральной площади селения запалили костёр. Его отблески проникали в комнату сквозь окно. На стене качалась тень повешенного; барабаны стучали всё громче.

— Не нравится мне всё это, — сказал Альберт. — Грохочут, грохочут...

От далёкого предгрозового рокота, вибрировали кости черепа. Было тревожно.

— На Лионессе, — начал я, без зазрения совести выдавая военную тайну, — местные так от нас защищались. Кострами и грохотом барабанов.

— А я одно время с «Языческим ковеном» тусовался. Только мы костры жгли, когда оргии устраивали.

— Ты участвовал в оргиях? — удивидась Хаала. — Господь с тобой, милый мальчик.

— А что такого? — насупился тот. — Все участвовали, и я тоже.

Разговор потихоньку налаживался. Как оказалось, костры и барабаны были не только у меня и Альберта. Шиона когда-то посещал подпольные соревнования по ушу. Хаале довелось участвовать в обряде экзорцизма.

— А давайте, может, вспомним у кого что было? Ну, страшного в жизни?..

Мне стало смешно. Тут Альберт мог заткнуть за пояс любого. Но идея мне понравилась.

— Давайте.

— Вы беду накличете. Это же чужой мир. Где ваша осторожность?

— Хаала, не нуди. — Я похлопал по рюкзаку, лежащему рядом: — У меня с собою генератор сторожевого поля. Жрецов с каменными ножами он не остановит, но задержать задержит.

— Жрецов не будет, — скупо заметил Шиона. — Приземлённенький ручается. Давайте рассказывать истории.

— Пусть Альберт начнёт. Он предложил, ему и слово.

Студент замялся:

— Ну, вряд ли я что-нибудь... Я ведь такой — своей тени боюсь. И вообще... Вот, однажды, помню, было... ещё в школе. Иду через кладбище. Ночью.

— Многообещающее начало, — засмеялась Хаала.

— Тс-с-с!

Генератор щёлкнул и загудел. На потолке появилось крохотное световое пятнышко. Оно растянулось, стало прозрачным и заполнило собой всё помещение. Я отыскал в углу подсвечник. Затрещал огонёк, и в комнате уютно запахло свечным воском. Тень повешенного качалась на стене.

— Так вот, — продолжал Альберт. — Иду я через кладбище, а там у свежевыкопанной могилы — человек. Сам без головы, а в руках — деревянный меч. И машет мне: проходи, мол.

— Вероятно, это был рокуро-кубай? — заметил Шиона. — Хотя, нет... Рокуро-кубай — нечто обратное. Одна голова без меча и тела. Вряд ли достойный муж мог так обмануться.

— Ты, наверное, куст за призрака принял, — предположила Хаала. — Такое случается. Ну и как, прошёл?

— Нет. Развернулся, и ну бежать!

Шиона не смог скрыть разочарования.

— Муж отважный идёт навстречу своим страхам, — назидательно заметил он. — Рубит их мечом ба-дао и расстреливает из нитевика. Иначе, как говорится, будут они сопутствовать ему во всех инкарнациях.

— Так ведь и сопутствовали, — вздохнул Альберт. — Это парень из моего дома оказался. Негр. У него тренировки по айкидо, а возвращаться ближе через кладбище. Он шёл, шёл, да и задумался. А тут я. Он думал меня пропустить, да забыл, что у него в руке этот... меч ихний. Бокен называется. И лица в темноте не видно. Он у меня потом денег взаймы брал. Глупая история, правда?

— Ну что ты, — Хаала потрепала его по волосам. — Мой ужас ещё позорнее. Я ведь потеряла веру в учителей.

— Расскажи.

Хаала замялась:

— Ну не знаю, стоит ли...

— Просим! Просим!

— Тогда слушайте. И не жалуйтесь. — Она вздохнула: — Такое бывает с юными девчонками. Надо уповать на милосердие Господне, но вы же знаете... На словах-то всё гладко. А копни поглубже — такое поднимется, хоть нос затыкай. Случилось это в годы моего послушничества. Было мне лет тринадцать, и была я редкостной оторвой. Честно. Мечтала с еретиками сражаться, естество им мужское отрывать. Я же говорю: молодая была, глупая.

Мать Зюбейда, наставница наша в рукопашном бою, люто меня ненавидела. Гонористых она вообще не любила. Я к ней раз как-то: мол, почему нас не учите? Только по пенькам прыгаем да воду для кухни таскаем! А она мне: хорошо. Сделаем тебе Марину рубашку — чтобы тело удар держало. Это, знаете, не сахар. Три круга по горам голышом — по терновнику да камням — а потом две девахи гранитным камушком всю обстучат с молитовкой. И так — много раз, пока тело не закалится. Спать на досках, ночью тоже молиться...

Я налил ей ещё чаю. Хаала с благодарностью приняла чашку.

— Мать Зюбейда думала, я сломаюсь. Виниться приду. Ну рано мне ещё рубашку было-то. Вогнали б в гроб девчонку — ни за что, ни про что. А я упрямая была! Глаза горят, сама худющая, исцарапанная, тело — сплошной синяк. И фигурой пацанка. Когда Фарида... ну, деваха, что меня камушком обхаживала, насмехаться стала, тут я не выдержала. Отлупила её. Я ведь всё переживала, что у меня вот здесь, — она показала на свою грудь, — мало. У других — вымя так вымя, а я доска доской. — Монахиня вздохнула: — До сих пор стыдно. Я ведь Фариде этой руку сломала и глаз выбила. Думала, всё: в мешке утопят или шлюхой храмовой сделают, Магдалиной. Христос миловал. Выпороли до беспамятства, да в часовне заперли на десять дней. Молиться. Мать Зюбейда, оказывается, всё видела. Сказала потом: «Не за то наказываю, что сестру во Христе и Диане искалечила. А за то, что кичилась, о красоте телесной вперёд духовной думала. Перед Христом все равны: дурнушка и краса. Меч золочёный и глефа титанопластиковая».

Глаза Хаалы затуманились. Отблески пламени падали на её лицо, смягчая грубые черты:

— Там я все десять денёчков и провалялась. У-у-у! Страшно было. Часовня-то заброшенная, для наказаний. Девчонок там перемерло страсть сколько. И привидения шастают... А может, не шастают, показалось мне в горячке. Лежу и всхлипываю: жалко себя, просто ужас. У меня ведь под подушкой медовый коржик был припрятан. И так его захотелось — сдержаться не могу. Я всегда была сладкоежка. Тело горит, больно, а в бреду коржик этот мерещится. И о котятах думаю... Меня в детстве Кошачьей Мамой звали.

К концу четвёртого дня, когда я уже кончалась, явилась мне святая дева Диана. Коснулась моих ран... врать не буду — сразу не исцелились. Но стало полегче. И вот идёт она вверх по лестнице и ко мне оборачивается, манит за собой. И свет от нее исходит — белый, радостный. Я ползу по лестнице, больно... всё равно ползу. А наверху святая исчезла. Но перед этим указала в окно.

Я подтянулась, гляжу в окошко, а там — солнце. Деревья зелёные, лужайка. И на той лужайке — мать Зюбейда с охранником. Он её тискает, а та хохочет, заливается.

Хаала умолкла, вновь переживая постыдную сцену. Шиона заметил:

— Быть может, то не святая матушка вас посетила? Охальный демон Гуу пытался смутить неокрепший ум послушницы?

— Да нет, — поморщилась Хаала. — Святая была настоящая. Матриархиня потом всему монастырю объявила, что на мне благодать. Я ведь почему рассказываю? Святая не зря приходила. — В глазах монахини блеснули слёзы. — Она хотела, чтобы я... того... людей принимать училась. Со всеми их недостатками, ложью и несовершенством. Да только не впрок пошло. Я потом до-олго во сне эту сцену видела. Всё забыть не могла. Правда, о крестовых походах уж не мечтала, дурь из меня вышла. А то бы сгинула девчоночкой от ревностности. Раньше-то я на мать Зюбейду едва не молилась.

Фитиль одной из свечей затрещал, выдал струйку дыма.

— Ладно, — раздумчиво сказал Шиона. — Смысла в том большого нет, однако убогонький расскажет. — Он пожевал губами и продолжил: — Произошло это, когда мы карали колонистов Терры Савейдж. Весёлые были времена. Если что-то нам нравилось — брали. Если кто-то говорил «нет» — мы рубили его мечами «ба дао», расстреливали из нитевиков и всё равно брали, что хотели. Такие мы были безжалостные мерзавцы.

— Чай кончился, — сказал Альберт. — Весь выпили.

— Я принесу ещё, — сказал я. — Заодно осмотрюсь, что да как. Шиона, не рассказывай без меня, ладно?

Я убавил защитное поле до минимума, приладил на пояс кобуру нитевика и вышел наружу.

Ночь пахнула в лицо теплом, сыростью и пряным запахом джунглей. Где-то орали ночные птицы. Звуки барабанов стали глуше, их ритм действовал на меня гипнотически. Лихо отплясывали девушки в полосатых халатах. Парни в шароварах и медных масках прыгали через костёр. Хотелось бросить всё и присоединиться к ним. Давненько я не танцевал... Ох, давно.

— Куда, бачка? — высунулась из кустов сонная рожа, размалёванная белым и красным. — Мала-мала отдыхай. Ты есть, ты пить — мы пляска. Порядок, однако.

— Приспичило мне, братец. Извини. И чай совсем кончился, заварите новый.

Рожа заморгала, а потом исчезла среди листьев. Я успел заметить отблеск света на металлическом стволе. Винтовка «Рипли», модификация, рассчитанная на крупных инопланетных хищников. «Рипли» — это нехорошо. Если капля никотина убивает лошадь, то «Рипли» разрывает её на части.

Нас стерегут.

Я отошёл к кустам, не забывая прислушиваться к тому, что происходит за спиной. А там начались административные разборки.

— Чаю сюда! — рявкнула рожа. — Гости много мала пить. Гости бамбук отдыхать. Быстро!

Поднялась суета. Забегали поварята в передниках, у забора вспыхнул огненный глаз плиты. Хорошо у них дело поставлено. С понятием. И ждать пришлось недолго: прибежал чудо-ребёнок в шкурах, как шаман Ери. В руках — поднос с чайником и чашками.

— Господин хочет, чтобы я отнёс чай, следуя шагом Цу или шагом Иэ?

— Господин сам отнесёт чай. Благодарствую, отрок.

С «отроком» я загнул. Но уж больно они забавно выражаются.

Войдя в комнату, я обнаружил, что Шиона времени не терял:

— ...и вот он говорит: «Я — сын древа. Обещайте, что не станете убивать туземцев. За то — исполню три желания».

Как ни старался я войти бесшумно, поднос звякнул.

— Тс-с-с! — прижала палец к губам Хаала. — Садись. Я уселся, поставив чайник рядом с ней. Шиона рассказывал:

— И тогда Большой Хао схватил веточку и говорит: «Хочу золото! Много золота!» По слову его и сбылось. Засверкало в небе, жидкий огонь пролился. Прибегают люди И Пына: так, мол, и так, склад боеприпасов к небесной владычице Си Ван My отправился. А на страже Игнисса стояла — дочь Большого Хао. И свёрток с собой пластиковый тащат, чёрный. Развернул Хао пластик, глянул, во что дочь его превратилась, — и умом тронулся. Кричит, бьётся. — Шиона вздохнул: — А несовершенный возьми да ляпни: «За погибшую волею Чёрного Чума страховка назначена. Ты, Хао, теперь богат».

— А он?

— Против дао пошёл. Сжал ветку до хруста, кричит: «Не нужно мне проклятого золота! Пусть доченька моя живёт».

Я взял чашку рассказчика, выплеснул старый чай и налил свежего.

— Благодарствую, — Шиона отхлебнул и продолжил гбудничным голосом: — Ожила она. Села, руками обугленными шарит вокруг себя. Четырнадцать лет деве было. Вся её красота в огне сгинула — живой труп остался. Криком заходится, кричит, а умереть не может — по велению отца.

— Я слышал похожую историю, — заявил Альберт. — Только там речь шла о высушенной руке обезьяны. И третье желание было, чтобы всё осталось по-прежнему?

— Благородный отрок ошибается. Прежде чем Большой Хао назвал третье желание, ничтожненький застрелил его из нитевика. Глупо тратить такую силу в угоду прихотям неразумного. Мы уложили Игниссу в робоэскулап и отправили к выжившим колонистам. И Пын клялся, что душу из них вытрясет, а заставит вылечить отроковицу. Так-то вот.

Случилось странное. Я точно помню, что зелёный коврик слева от меня был пуст. Но вот сидящий на нём человек вытянул обнажённые руки, похрустел пальцами:

— Отличная история, Шиона. Рад был её услышать.

Монахиня отчаянно завизжала. Туландер отреагировал правильно: без замаха пнул незнакомца в голову. Тот даже уходить не стал: рубанул летящую ногу ребром ладони. Что-то хрустнуло.

Я отпрыгнул к окну, целясь в голову незнакомца из нитевика. Альберт путался в ремнях кобуры. Хаала же стояла на коленях, вытянув руку. Вид у неё был сосредоточенный, как у ребёнка, кормящего лошадь сахаром. Но вместо кусочка сахара в руке звенело вибролезвие. Клинок расплывался скрипичной струной. Остриё плясало в миллиметре от кадыка гостя.

— М-мерзость какая, — фыркнула монахиня. — И не стыдно ему!

Хаала была шокирована. Незнакомец не носил одежды, Зелёный клетчатый шарф перехватывал волосы, на груди висела веточка дуба на сыромятном ремешке. Запястья и лодыжки были украшены кожаными браслетами. Вот и весь костюм.

— Уберите оружие, — попросил гость. — Я мирный. Да.

— Госсподи!.. — Хаала не знала, куда деваться от отвращения. — Ты — мирный? Да ты хоть рожу свою в зеркале видел?

Тут она преувеличивала. На бандита гость похож не был. Широкий в кости, мускулистый, загорелый. Лицо скуластое. Нос чуть с горбинкой, губы тонкие, нервные. Волосы до плеч, обрезаны неровно — как у Маугли в мультфильме. Симпатичный парень. Выражение лица, правда, злобное, но я бы тоже разозлился на его месте. Виброклинок у горла — это противно.

Шиона потёр ушибленную ногу, поклонился:

— Мастера боя видно издали. Если мои друзья не убьют вас, то ничтожненький готов вас им представить.

— Неужели? — Хаала чуть отвела клинок в сторону.

— Это Ориллас. Благородные называют его неправильным медитатором, а несовершенные — сыном древа.

Я бросил быстрый взгляд в окно. Виселица была пуста.

— Вы — гости, — быстро заговорил Ориллас. — Это хорошо по-вашему? На хозяина — с ножом? С пистолетом?

— Опусти лезвие, Хаала, — приказал я. — Он один из нас.

— А вы — одни из меня, — съехидничал Ориллас. Однако, когда Хаала выключила клинок, а я убрал пистолет в кобуру, нападать не стал.

— Чаю дайте. Я пить хочу. — Глаза Орилласа зыркали туда-сюда. Напряжённые плечи придавали ему вид нахохленной совы. — Хорошо устроились. Молодцы. Древо будет с вами.

Я налил ему чаю. Ориллас неловко принял чашку, отпил. По подбородку потекла блестящая струйка.

— Я так не могу. — Хаала чуть не плакала. — Прикройте же его чем-нибудь!

Туландер покопался среди своих вещей и протянул гостю плащ:

— Соблаговолите принять.

Тот с подозрением покосился на подарок:

— Шерсть?

— Лён.

— Не приму. Вегетарианское.

— Тогда это возьмите. Натуральный шёлк, о господин сын древа. Мой церемониальный халат. Для нижайшего это будет большой честью.

— Шёлк. — В лице Орилласа проступило сомнение. — Что такое?

Как мог, отшельник рассказал ему о тутовых шелкопрядах. Ориллас слушал благосклонно, только в конце поинтересовался, чем шелкопряды питаются. Туландер взялся объяснять, но я пнул его в лодыжку.

— Они хищники, — сказал я. — Мух жрут, ящериц. Могут кошку загрызть. Или даже овцу. На Инчжоу шелкопрядов заводят, чтобы те ловили мышей.

— А почему тутовые?

— Игра слов. Тутовый шелкопряд — тут прядет, там нет. А тамовые — наоборот.

Шиона кивал, словно китайский божок. Я всё боялся, что он ляпнет правду, но обошлось.

— Я висел за окном. Всё слышал. Очень интересные истории. — Ориллас повернулся ко мне. — Ты расскажешь свою?

Я покачал головой:

— Нет, Ориллас. Не сейчас. Но тебя я выслушаю с удовольствием.

Сын древа закутался в халат. В отблесках костра он напоминал демона, какими их любят рисовать в лионесских храмах.

— Я? Да, могу. История Шионы не полна. Позволяешь? — Туландер кивнул, и Сын Древа продолжил: — Было третье желание. Шиона его высказал. Просил, чтобы древо навело порядок в мире. Сделало всех счастливыми.

Хаала и Альберт растерянно хлопали ресницами. Один Шиона сохранял спокойствие.

— С тех пор всё идёт своим чередом. Здесь, — сын древа развёл руками, словно обнимая весь мир, — единственный порядок, который может вообразить древо. Я строю его. По мере сил.

Всё ясно. Желания надо формулировать чётко. Горькая судьба Большого Хао ничему не научила Шиону. «Порядок», «счастье для всех» — что может быть неопределённей?

И вот результат. Древо принялось осчастливливать окружающих в меру своего деревянного разумения.

Я попытался представить, как всё могло происходить. Кроме мелких деревень на Терре есть город-колония — официально он принадлежит Чёрному Чуму. Вот база мафии погибает в катастрофе. Флот тоже. Колонисты трясутся, не зная, как быть. Страшный Шиона Туландер бродит где-то в джунглях, он всё ещё жив. Прилетает катер с И Пыном на борту и обгорелой девочкой. Хирурги, естественно, делают всё возможное, чтобы поставить её на ноги. Ведь иначе вернётся ужасный Шиона.

Время идёт. Шиона попросил счастья и порядка для всех и обрёл покой — как его понимает древо. Безвольным он живёт среди аборигенов. Те поклоняются ему, как пророку. Ориллас строит деревянный порядок вещей. Чёрт возьми! Мне всё было понятно, кроме одного: как Туландеру удалось попасть на Сигуну? Вряд ли он сам бежал с Терры.

— Теперь мы никогда не расстанемся, — Ориллас отпил из пиалы. — Я узнал, что есть ещё места. Они — в беспорядке. Но это ничего. Небо я уже заклинаю, летающих птиц — тоже. Селения подчинил. Остался город.

Пальцы Орилласа сжались на белом фарфоре. Чашка лопнула, и чай пролился на колени сына древа:

— Мы пройдём всюду. И везде установим порядок. — Он поднялся: — Отдыхайте. Завтра нам в путь.

Халат соскользнул с плеча Орилласа; Хаала зажмурилась. Зашлепали по травяным матам босые ноги. Генератор силового поля беспорядочно запищал и умер. Порядок, нравившийся древу, технику исключал.

— Что это было? — спросил я, когда Ориллас ушёл.

— Ничтожненький просит извинить его, — вяло отозвался Туландер. — Будь у убогонького воля, он бы не возвращался на Терру Савейдж.

— Но ты знал, что он ждёт тебя? — спросила Хаала. — Почему не предупредил?

Туландер пожал плечами:

— Сила древа — странная сила. Я не властен над ней.

— Что же теперь с нами будет?

— Ориллас узнал о существовании города. Поселенцам придётся туго. Ничтожненький видел, как сын древа создавал порядок. Как учил местных своему языку. Он великий маг. Об одном молит ничтожненький: не говорите ему о... — Шиона указал глазами на потолок.

Я понял. Если неправильный медитатор узнает, что существуют другие планеты, начнётся кошмар. Ни земляне, ни рунархи не сумеют сдержать существо, знающее, как всё на самом деле.