Андрей Басирин Убить Ланселота

ПРОЛОГ

Это Аларик — страна варваров.

Цивилизация здесь ничего не значит. В землях Аларика царят холод и первобытные нравы. Вы мечтаете о вишневом сиропчике и пирожном в стиле рококо? Облизнитесь! Вас ждут медвежьи окорока и ячменный хлеб.

Северное сияние с этим категорически не согласно. Оно расцвечивает снега лимонными отблесками; оно сгущает в озерном льду коньячные оттенки, а ветви сосен обливает бело-зеленой глазурью. По небу пускает медовое зарево. Но все это в конечном счете уже неважно.

Настает особенное время, время перемен и чудес. И вороны, что топорщат перья на сосновой ветке, прекрасно это чувствуют:

— Пор-ра, кар-рлега.

— Вы совер-ршенно уверены?

— О да, кар-рлега. Посмотр-рите наверх.

— Категоррически да.

Вестницы рока напыжились, встопорщили перья и…

КАРРРРРРРРРРРР!!! — разнеслось над миром, подхваченное сотнями вороньих глоток.

Небо разодралось наискось, и в прореху пролилось золотое пламя. Оно выбросило павлиний хвост, распушило во все стороны протуберанцы. Над миром поплыла комета — знак того, что «старые добрые времена» уходят в историю.

На смену им пришли времена новые и злые.

Интересные времена.

Дорога вилась мохнатым от инея серпантином. На одном из витков ее давно уже мерзли два человека. Время от времени они подбегали к краю обочины и вглядывались вниз.

Они ждали.

Вот коротышка в фиолетовом камзоле подпрыгнул и пристукнул каблуками. Льдистое облачко вырвалось из его рта:

— Н-н-не п-появился?… Н-нет?

Его коллега по несчастью простуженно закашлялся. Внешность его напоминала о финиковых пальмах, мраморных колоннах и статуях обнаженных девушек. Среди запорошенных снегом сосен он смотрелся так же, как галстук-бабочка на крестьянском полушубке.

— М-может быть, м-место ппри… рискорбно не то, — стуча зубами, откликнулся он, — ил-ли вр-ремя не оно?… Я уж-ж з-замучился ждать, в-весь ммммморозом прокляттым измучен.

Тога… вернее, четыре тонкие шерстяные тоги на его плечах отозвались печальным звоном. С губ сорвалась льдинка, завиваясь на лету квадратной спиралью-меандром. На аларикском морозе слова замерзают, еще толком не оформившись во фразу.

— Б-брат мой Архитит… — проникновенно начал коротышка, роняя угловатые готические льдинки. — Т-ты знаешь…

И осекся.

Внизу явственно прозвучал скрип снега.

Караульщики переглянулись. Почудилось, нет? Они бросились к краю тропы и принялись напряженно вглядываться в нижний виток серпантина.

Слух не обманул их. Скрип повторился и даже стал сильнее.

— Идут. Ну, хвалу воздадим же богам милосердным!

— Ага. Точно. Глинтвейну хочется… Скорее, Архитит!

Снежинки взметнулись в воздух. Караульщики рванули по серпантину, едва не выпрыгивая из сапог. На тропинке осталась горка элегантных льдистых крендельков; кое-где замерзший разговор пересекали иглы обеспокоенных взглядов и пушистые комочки напряженного молчания. Собеседники не доверяли друг другу, а потому предпочитали больше отмалчиваться, чем говорить.

Поблескивающую кучку слов накрыла рогатая тень. Бесплотная рука подобрала льдинку в готических изломах больших букв.

— Дюжина? — пробормотал путник. — Узнаю, узнаю. Как удачно.

Он принялся рыться в ледяном крошеве, словно лисица в мусорной куче. Несколько слов его особенно заинтересовали. У одного был отломан хвостик; путник не успокоился, пока не отыскал недостающее. Когда все слова оказались собраны, рогач покачал головой:

— Интересно, интересно… Что ж. Раз я им нужен — значит, приду.

— Идет! Идет!

Над заснеженной тропой взметнулись крохотные смерчики.

— ОН БЛИЗИТСЯ!!! ОН ИДЕ-О-ОТ!

Дверь заскрипела. В щель выглянула голова в шапке, похожей на иззябшую семью росомах. Цепкий взгляд ощупал сосны, комету в небе, лимонные отблески на снегу. Чуть задержался на двух силуэтах среди сугробов.

Голова скрылась. Лязгнул засов, отделяя постоялый двор от стены Урболкской чащи, и томительный звук гонга поплыл над опушкой.

Испытание началось.

«О КАЗНАЧЕЙ ПЫЛИ!» — разнеслось меж сугробов. Гулко заухал барабан.

«О СЧЕТОВОД, УСЛЫШЬ НАС!» — взывал невидимый жрец. Вступили невидимые бубны: «Тень-тери-дань-дань-дань! О-ньяри-дань-дань-дань!» Монотонно заныл варган.

— Откройте, предатели! — Караульщики забарабанили в дверь избушки. — Подлюги!! Иуды!!

«К ТЕБЕ ВЗЫВАЕМ, О ОТЕЦ ЗОЛ И НЕСЧАСТИЙ!»

«И раз! И два! — бубнил жрец. — Пиротехника не отстает, не отстает пиротехника…»

Меж кустов можжевельника вспыхнули синие и зеленые анатолайские свечи. Лес наполнился чадом и треском фейерверков. В цветном дыму зазмеились причудливые тени.

Очень подозрительные тени. Скажем так, внушающие…

…опасение?…

… неуверенность в происходящем?…

…или даже чувство, что…

Кто-то дышит тебе в затылок. Кто-то мохнатый, многорукий и безжалостный. Тот, чье имя…

«ВЕЛИКИЙ БУХГАЛТЕР»

…заставляет осыпаться снег с хвои, а помыслы…

«О, ПРИМИ КРОВАВУЮ ЖЕРТВУ! АХА-ХА! НАСЫТЬСЯ ЕЮ УТОЛИ УТОЛИ ВЕКОВОЙ ГОЛОД!!!»

…не оставляют ни малейшего сомнения.

«ГОЛОДНОГОЛОДНОГОЛОДНОВЫЙГОД!!!»

Караульные придвинулись друг к другу. Их зубы клацали в унисон:

— О боги, о боги, о боги! — бормотал коротышка.

— К преславным богам! На вершине Олира! Живущим! Взываю! — вторил ему верзила.

Взметнулись болотные огни. Расплескались, зашипели белые молнии, рождая трех призраков. Три волхва под безумной медовой звездой. Три силуэта в бесформенных балахонах — с руками, похожими на сухие ветви.

Голову среднего увенчивали оленьи рога.

«ВОССТАНЬТЕ, НИЧТОЖНЫЕ!»

«Тень-тирьяри-дари! О-рьяри-дари-дари!» — заливались бубны.

«Тарам-пам-пам! Тарьяри-пари-пам!» — выщелкивали барабанчики.

«ГРЯДЕТ ОН, И ПЛОТЬ ВАША СТАНЕТ ЕГО ПЛОТЬЮ! КРОВЬ — ЕГО КРОВЬЮ!»

Коротышка поднял к небу залитое слезами лицо. Рот его распялился в беззвучном крике:

— Нне-э-э-эт!!

— …Нне м-ма… ма-а…

— Соли, ваше магичество?

— Пудинга?

— Винца накатить? Принять, так сказать, на грудь. Зенки залить, соответственно.

К коротышке наперебой тянулись руки с тарелками и бокалами. Лица Дюжинцев светились сочувствием. Еще бы! Все когда-то вступали в клуб. Все проходили испытание. Клубное посвящение жестоко; ритуальный вызов Казначея Пыли кого угодно сведет с ума. И как тут не посочувствовать новичку?

— Пей, дорогой! — задушевно вступил баритон. — Когда Исаммет сделал клуб дозволенным и приятным для меня, я неделю пил. Ибо недостойно воинам Востока являть страх перед гяурами. А я явил.

Фиолетовый не ответил. Клацая зубами, он принялся глотать вино прямо из кувшина.

Об этом дне Бизоатон Фортиссимо, теперь уже верховный шарлатан Тримегистии, мечтал всю жизнь. Дюжина, власть, зверь великий — в его сознании эти понятия сливались воедино. Где одно, там и остальное.

И вот — дождался. Кто ж знал, что все это будет так жутко? По щекам коротышки бродили лихорадочные пятна. Взор был дик и беспокоен.

— Он идет. Верьте мне. Идет он.

— Да идет, идет, — успокоил его женский голос — Вы на исигское не больно-то налегайте, ваше магичество. От него в ушах тенькает… после посвящения-то.

— За Фортиссимо, господа! Выпьем!

Зазвенели бокалы. Подсвечники сверкали серебряной филигранью, инкрустированная перламутром клепсидра булькала в углу, отмеряя последние мгновения старой эпохи.

Короли обожают комфорт. Это хорошо видно по обстановке постоялого двора. На потемневших от времени столах лежат черные в рубиновых разводах скатерти. Блюда и кувшины изображают собой геральдических чудовищ: шипы в разные стороны, когти, зубы. Тронь — порежешься.

В этом — стиль Дюжины. Жизнь королевская беспокойна: восстания, заговоры, интриги. Того и гляди с трона скинут. Прихлебывая глинтвейн из кружки, шипастой, как морской еж, король самоуспокаивается. Да и сами посудите. Когда вы беретесь за нож с зубами на рукояти, вам не до сантиментов. Приходится постоянно пересчитывать пальцы, иначе мяса в тарелке окажется больше, чем до того, как вы туда сунулись. После дюжинского обеда любые интриги и дворцовые перевороты кажутся семечками.

Вазочка для пирожных уже украсилась редкими рубиновыми каплями. Салатница только готовилась, хищно пощелкивая челюстями, а кофейник вовсю пожинал кровавую жатву.

Короли волновались. Впервые за многие годы Дюжина превратилась в Одиннадцать. Из двоих новичков один погиб, а второй повредился рассудком.

— Это ужасно, ужасно! — шептались короли. — Несчастный Архитит.

— Исаммет дал, Исаммет взял, — лицемерно вздыхал шахинпадец. — Ай-вай-вай! Зачем, башка дурной? Зачем пропасть прыгнул? Кому теперь Махмуд сами люччи ковры продавать?

Но больше всех нервничал его преосвященство — бессменный председатель клуба. Взгляд жреца метался по замкнутому кругу.

Зарево за окном.

Водяные часы в углу.

Испуганные глаза коротышки Бизоатона.

Вновь клепсидра.

Вновь зарево.

Опять клепсидра.

Клепсидра вызывала у председателя наибольшую тревогу. Вода булькала, колесики проворачивались, но стрелки застыли почти вертикально. Длинная чуть-чуть отставала от короткой. До наступления полночи оставалась одна минута. И минута эта тянулась уже несколько часов.

— Эй, Лир, — рассеянно позвал председатель. — Подойдите-ка сюда, сын мой.

В голосе его не слышалось ничего, кроме аристократической скуки и желания развлечь себя беседой. Но король Лир был незаурядным дипломатом. Его магичество Бизоатон, например, еще в крохотном портшезике под стол ездил, когда Лир занял трон своего отца. Обойдя двух законных братьев, одного незаконного и с полдюжины двоюродных. И это не считая дядей и амбициозных советников.

— Ваше преосвященство?

— Скажите, Лир… Во время ритуала вы ничего не заметили? Такого… мнэ-э… — жрец пощелкал пальцами, подыскивая слово, — не совсем приличествующего обстановке.

— Ваше преосвященство?

В глазах короля горело искреннее стремление помочь. А еще — страх, уж его-то старый жрец умел разглядеть в людях. Король покосился на клепсидру.

— Вы имеете в виду существо в таком же балахоне, как у нас?

— Мм… Пожалуй.

— С настоящими рогами?

— Да. Если можно так выразиться.

— Бледное, со светящимися глазами?

— Да, да!

— Не видел, ваше преосвященство. Темно было.

— Жаль, сын мой. Очень жаль. Вы не находите, что здесь несколько душновато?

— Нахожу, ваше преосвященство.

— Тогда выйдем, прогуляемся, сын мой.

Наигранно-неспешным шагом они отправились вон из зала. За ними сразу же увязался Махмуд. Догадливость у сынов Востока в крови; одного взгляда на клепсидру хватило, чтобы понять, что происходит нечто странное. Один за другим дюжинцы покидали банкетный зал.

Последним выбежал шарлатан:

— Часдвена-а-адцатый!… — провыл он. — Часдвенадцатый-двенадцатый-двенадцатый! Когда-а-а?! Когда же… наступит эта трекля-атая полночь?!

Заботливые руки подхватили его под мышки.

— Он идет! — верещал Бизоатон. — Идет, верьте мне! Иде-оооот!!

— В конце концов, это возмутительно, господа, — послышались голоса. — Да кто же идет? Кто?! Кого ты видел?

— Меня.

Дюжинцы обернулись в замешательстве. Гигантская тень накрыла их — рогатая, растрепанная, дикая.

— Он видел меня, — объявил гость. — Приветствую вас, господа правители.

Никто не знает, как силы Зла выбирают жертву.

Некоторые закономерности все же существуют. Если вы — брюнетка с тонкими нервными губами и обреченностью во взгляде, то пощады не ждите. Опасно также быть прыщавым юнцом. Скептикам очень трудно — тем, что утверждают, будто привидений и живых мертвецов не существует.

Но Архитит не был ни первым, ни вторым, ни третьим. Просто в нужный миг он оказался на шаг ближе к лесу, чем Бизоатон. И сейчас стоял бледный, закутанный в лохматую шкуру с оленьими рогами.

Председатель опомнился первым:

— Великий Счетовод! — Он рухнул на колени, — Хвалу тебе возносим! Ты явился на наш зов?

— Счетовод! Казначей Пыли! — нестройно заголосили дюжинны, опускаясь в снег.

— Как мило. — Казначей приблизился к королям. — Да, явился. Во внеурочный год. И знаете зачем?

— Увы, — развел руками председатель. По лицу его пробежало нечто вроде сияния. — Это сокрыто от нас.

— Глупцы.

— Именно, ваше счетоводчество, — подтвердил председатель. — Шваль народишко, если честно. Вы уж просветите нас. Будьте добры.

— Ладно. Знаешь ли ты мои имена?

— Конечно.

— Тогда назови их.

— Казначей Пыли, — начал председатель. — Господин Бухгалтер. Великий Счетовод…

— Еще.

— Других не помню. Извините.

Человек в шкуре вздохнул:

— У вас короткая память, людишки. Я — Эра Чудовищ, тот, кто дал вам силу и власть. Мнилось мне, что знамений достаточно… Но нет. Я ошибся.

Уголки губ мертвого лица разочарованно опустились. Лир и Махмуд, не сговариваясь, придвинулись к председателю. Расшитые рунами халаты придавали им праздничный вид. Словно рождественская открытка: снег, сосны и три волхва под медовой звездой.

— Воронье кричит, надрывается. В небе повисла комета. С ее появлением заканчивается Эра Чудовищ. Я заканчиваюсь, я! Неужели вы забыли собственные легенды?

— Легенды? — Председатель огляделся, ища поддержки. — Но это невозможно… это… это как бы противоестественно даже. Я бы сказал, наверное…

Вздох пронесся над полянкой.

— Да, господа, — объявил Казначей. — Вновь родился вечный бунтарь. Ланселот. Отныне ваши звери великие в опасности.

— Но это невозможно! — Графиня Исамродская заломила руки. — О боги!… Да как же это?… Без зверей?… Быть не может!… Вы врете!… Скажите ему, Лир. Да, и вы, Махмудик!

Дюжинцы загомонили, забубнили, как испуганные дети. Мужественней всех оказался председатель. Выждав, когда короли успокоятся, он объявил твердым голосом:

— Э-э-э… Значица, так, господин Казначей. Мы, конечно, не против неумолимой поступи прогресса…

— …но?

— Я сказал «но»?… — В лице старого жреца проступило удивление. — Разве?

— Ваше преосвященство!

— Ну хорошо, хорошо. Ладно. Не будем спорить. Эры действительно должны меняться. Это закон. Но спросим себя: готова ли наша общественность к переменам? Что скажет народ?

— Мой народ не готов.

— И мой.

— Мой тоже, — понеслось со всех сторон. — Очень консервативная нация, знаете ли.

— Итак, — подытожил председатель, — мы все видим. Рождение Ланселота — это знаменательное событие, без него невозможно развитие общества…

— …но?

Опять это проклятое «но»! Его преосвященство поморщился. Прямота и недвусмысленность нарушали его жизненное кредо. Старому жрецу больше по душе были пути обходные, неявные. Намеки, полунамеки, тени, полутени…

К сожалению, Казначей Пыли так не думал:

— Но, ваше преосвященство?

— Но на этот раз Ланселот родился преждевременно. Да, господа. Его надо убить. Или обезвредить.

— Браво, ваше преосвященство! Порадовал старика, порадовал… И вы согласны мне помочь?

— Несомненно, господин!

— Что ж… — Известковый палец вытянулся в сторону шарлатана: — Ты. Да, ты. Подойди сюда.

— Я?

— Ну не я же. Иди, не бойся. Не съем. Ха-ха. Шутка!

Когда Фортиссимо приблизился, Казначей сообщил:

— Бунтарь родился в твоих землях. Ты знал это?

— Нет, господин. В Тримегистии давно не переписывали население.

— Зря. Дело хорошее. Рекомендую. — Белая рука протянулась к небу. — Так вот, Ланселот родился в Тримегистии. Мы не знаем, под каким именем. Не знаем, где. Известно лишь время — сейчас.

Пальцы Казначея прикоснулись к комете. Они сомкнулись. Сжали комету и…

…медовое сияние погасло. На белой ладони лежала сверкающая жемчужина.

— Возьми это, Бизоатон. Найдешь Ланселота и погубишь. Иначе вашим зверям не жить. — Жемчужина упала в ладонь тримегистийца. — Я же присмотрю за вами. Облик Архитита мне нравится. Стану править Анатолаем. Временами буду гостить у вас — то у одного, то у другого. Нечасто, не бойтесь. Итак, до встречи, господа!

Эра Чудовищ исчез. О его присутствии напоминала лишь оленья шкура на снегу. Его преосвященство пошевелил шкуру носком башмака:

— Вот оно как… Ланселот, значит. И как на грех — в Тримегистии, — он укоризненно посмотрел на Бизоатона. — Не ожидали от тебя. Подвел, брат.

Коротышка поперхнулся:

— Клянусь, господа! В три… нет, в два дня все устрою. Не жить ему!

— Успокойтесь, ваше магичество. Мы вам верим, верим. Но и вы, уж будьте добры, не подведите.

В молчании дюжинцы вернулись обратно. Ударили лиловые вспышки порталов — числом одиннадцать. Правители возвращались по домам.

Вороны недоуменно посмотрели на опустевшее небо.

— Ну что? Значит, кар?

— Вот тебе и кар-р, дурра. Грошдества не будет. Спи, давай!

Ветка опустела.

Булькнула клепсидра в углу опустевшего зала. Стрелки на циферблате застыли, показывая без одной минуты двенадцать. Время Террокса остановилось на рубеже эр, и ни одна толком не была властна над этой землей.

Так прошло двадцать три года.

А потом еще сто лет.