"Тайна серебряной вазы" - читать интересную книгу автора (Басманова Елена)

Глава 2

Доктор Коровкин, хотя и знал все достоинства ширхановских булочек и хлебов, но с управляющим магазина на углу Н-ского проспекта и Большой Вельможной улицы никогда не встречался, тем более – с его женой. Никогда он не заходил и в жилые помещения второго этажа... И вот, при каких странных обстоятельствах, теперь суждено ему очутиться не только по ту сторону изобильного и всегда вкусно пахнущего прилавка, но и за ним, вернее, за стеной, которая скрывала хозяйственную часть магазина.

Управляющий булочной Егор Востряков, высокий жилистый мужчина с близко посаженными темными глазами, ждал доктора у дверей на углу, справедливо полагая, что черный вход со двора, куда можно попасть через арку соседнего здания, доктору Коровкину неизвестен. Востряков выглядел встревоженным и даже немного раздосадованным, что не помешало ему в самых достойных выражениях принести доктору извинения за вызов в неурочный час, запереть изнутри дверь и попросить господина Коровкина следовать за ним.

Полы добротного, стеганого халата, накинутого управляющим поверх нижнего белья, аккуратно стягивал пояс. Халат был надет наизнанку.

Мимо прилавка, откидываемого наверх, через дверь – ее деревянная панель с выточенной на ней ботанической композицией: гроздями винограда, снопами пшеницы, яблоками и грушами, неизменно вызывала восхищение посетителей, – управляющий провел доктора в довольно просторное помещение. В правой части его стояли стеллажи с корзинами, столы и многоэтажные ряды коробок, а в левой находилась лестница, ведущая на второй этаж. Возле лестницы сидел сторож – с этой стратегической позиции он мог и товар охранять, и хозяев. Он-то и разбудил управляющего, когда услышал крик и увидел упавшую хозяйку. Ее уже успели поднять и перенести в спальню на второй этаж.

Оставив пальто и шапку внизу, доктор вслед за хозяином поднялся туда.

Марфа Вострякова, женщина пышная и округлая, действительно, лежала на диване без чувств. Ее неловко повернутая к левому плечу голова в ночном чепце, из-под которого выбивались светлые пряди волос, покоилась на косо подложенных подушках... Служанка, молодая девица, закутанная в узорчатую шаль, с босыми ногами, не могла оказать хозяйке никакой помощи: девицу бил озноб, рот ее был полуоткрыт, глаза выпучены, время от времени она принималась мелко и часто креститься. Похоже, никакая сила не могла бы заставить ее сдвинуться с места. Доктор присел на поставленный рядом с диваном венский стул, пощупал пульс в неподвижной руке. Пострадавшая была жива. Клим Кириллович достал из саквояжа пузырек с нашатырным спиртом, вынул из него пробку. Поднеся флакон к лицу женщины, он убедился, что волшебные пары подействовали – Марфа Вострякова открыла круглые глаза. Ее поначалу бессмысленный взор стал понемногу меняться. Она застонала и предприняла попытку приподняться.

– Лежите-лежите, не двигайтесь. – Доктор удержал пострадавшую. – У вас что-нибудь болит?

Марфа перевела вопросительный взгляд на мужа.

– Господин Коровкин – доктор, – озабоченно пояснил Егор Востряков. – Скажи ему, матушка, не ударилась ли ты, падая?

– Не знаю. Затылок ломит.

– Осторожно, – ласково обратился к своей пациентке доктор, – поверните голову, не поднимайтесь. Нет, кровотечения и открытой раны не вижу. Возможно сотрясение мозга. Как вы себя чувствуете?

– Муторно мне, – пожаловалась Марфа. – Но я хочу подняться.

В этот момент в дверь постучали, и сторож сообщил, что прибыла полиция. Управляющий попросил проводить пришедших сюда.

Через пару минут в комнату вошел в сопровождении двух полицейских следователь Карл Иванович Вирхов. Быстро окинув взглядом помещение и находящихся в нем людей, он решительно повернулся к Климу Кирилловичу. – Господин доктор, могу ли я задать несколько вопросов Марфе Порфирьевне? – Конечно, только постарайтесь ее не волновать. Я подозреваю, что у нее сотрясение мозга. А вот вставать ей я бы не рекомендовал. По крайней мере, ближайшие три дня строгий постельный режим. Да пусть принесут лед, лучше сразу же сделать ледяной компресс.

Под строгим оком хозяина остолбеневшая служанка ожила и выскочила из комнаты хлопотать о компрессе.

– И все-таки я должен расспросить Марфу Порфирьевну, – нахмурил светлые плоские брови Вирхов. – Итак, голубушка моя, припомните, что и как именно произошло.

– Да как же я расскажу, если ничего не произошло? Встала я среди ночи, захотела воды брусничной. Спустилась вниз – там, справа, где у нас товар стоит, на холодном подоконнике выставлены кувшины со сладкой водой, их вчера к рождественскому столу подавали. Она у нас, знаете, с мятой настояна, вся разошлась. Хороша получилась, новую бутыль открывать надо. – Марфа Порфирьевна тяжело вздохнула, и посмотрела на мужа виновато. – Даже не пойму, почему вдруг такое желание нашло. Выпила полстакана, да вон у сторожа Митьки спросите, и его потревожила, и говорю ему: «Надо бы проверить, все ли в рождественской витрине нашей в порядке». Прошла в магазин и даже верхний свет не включала, так шла, со свечкой. Подошла к стене, – а внутренняя стена у нас, знаете, стеклянная, – а та, что на улицу выходит, только ставнями закрывается. Тяжелыми, плотными, да и замок всегда лично Егор Тимофеевич навешивает. И показалось мне, что на стене-то стеклянной светлая полоска, совсем тонюсенькая. Подошла поближе, поднесла свечу – картину рассмотреть. И вижу, вся скотина, вернее, чучела, на прежних местах, и младенец в корзине лежит. Но как-то необычно. Всмотрелась я – батюшки-светы! – а младенец-то другой, не наш, ручек не видно, и головка ко мне повернута, не к улице, а глазки закрыты. Ну, тут я и закричала, и уж больше ничего не помню. Как только пожара не сотворила свечкой своей упавшей.

– Хорошо, хорошо, Марфа Порфирьевна, – миролюбиво пророкотал следователь, втайне подозревавший, что это ужасное видение результат чрезмерной религиозности женщины. – Может, помстилось все вашей чувствительной душеньке?

– Да я уж теперь и сама не уверена, могло ли такое быть, – Марфа Порфирьевна растерянно взглянула на мужа.

– Но все-таки ставни витрины оказались открытыми, ведь щель-то светилась, как вы говорите.

– Да, – вмешался управляющий, – я проверил. И ставни приоткрыты. И, верно, в корзине не мой младенец. Но я ничего не трогал до вашего прибытия. Даже на улицу не выходил, чтобы случайно следы не попортить. Если они остались.

– Самая простая версия – попытка грабежа. Предупреждал я вас, Егор Тимофеевич, что народец-то наш ушлый, прельститься может диковинами вашими. А пока скажите, любезная Марфа Порфирьевна, не слышали ли вы каких-нибудь звуков – шагов, голосов или еще чего-нибудь?

– Нет, господин следователь, тихо было. Да неужели ребеночек-то все еще там лежит?

Карл Иванович Вирхов тяжело вздохнул и попросил доктора Коровкина следовать за ним. Но доктор Коровкин задержался. Вернувшаяся с миской льда и чистыми полотенцами служанка ждала его распоряжений. Он помог ей приготовить холодный компресс, распорядился регулярно менять его, а также притушить свет в комнате, оставив лишь одну свечу, чтобы яркое освещение ни в коем случае не тревожило Марфу Порфирьевну. Только после этого доктор и терпеливо дожидавшиеся его Карл Иванович и Востряков спустились вниз, куда уже перешли сопровождавшие следователя полицейские.

Они вновь оказались в самом помещении булочной. Здесь, между дверями и витриной, переминался с ноги на ногу сторож Митька, здоровый кудрявый парень простоватого вида.

– Ну что, братец, ждешь? – строго приветствовал его Вирхов, вскинув вверх свой массивный, разделенный вертикальной ямочкой как бы надвое, подбородок. – Будешь сейчас показания давать.

– Я не виноват, Богом клянусь.

Митька достал из кармана носовой платок. Следователь дождался, когда парень неторопливо высморкался, убрал платок в карман и выжидательно, но не робко уставился на казенного гостя.

– Знаю, что не виноват, – молвил Вирхов. – А подозрительного шума ночью не слышал?

– Никак нет, господин следователь. И сразу же скажу, не спал службу.

– Да я и не обвиняю тебя, дружок, – хмыкнул Карл Иваныч. – Это только у фельетониста Фонвизина, не к ночи будь помянут, русский человек дурак и свинья. А я не Фонвизин, а Вирхов. Впрочем, к делу.

Егор Тимофеевич уже включил большой электрический свет и подсветку в витрине, и следователь вплотную подошел к стеклу витрины. С минуту он рассматривал евангельскую картину, потом попросил подойти доктора Коровкина. Даже сквозь стекло они видели, что в корзине лежит, прикрытый белой пеленкой, новорожденный. Глаза его оставались закрытыми, он не шевелился. И даже отсюда было ясно – младенец настоящий. А вот – жив он или мертв, спит или умер – оставалось загадкой…

– Господин Коровкин, – обратился следователь к доктору, – мы сейчас выйдем на улицу и посмотрим, какие следы оставил преступник. Попытаемся воссоздать, так сказать, картину происшествия. А вы пока запаситесь чем-нибудь теплым – шалью что ли, шубой, – я вас кликну, когда появится возможность вынуть ребенка из корзины и осмотреть.

Следователь в сопровождении двух полицейских и управляющего, захватившего по его приказанию ручной фонарь, вышел на перекресток и повернул к витрине. Тучи окончательно заволокли небо, пронизывающий ветер и мелкая неприятная пороша усугубляли тягостные чувства участников странной процессии. Следователь остановил настороженных спутников движением руки, взял фонарь у управляющего и стал по все уменьшающейся дуге обследовать припорошенный снежком тротуар, приближаясь к витрине. Иногда он наклонялся и бросал на землю вынутые из кармана пестрые фасолины. Подвижные губы его слегка шевелились, как будто он что-то постоянно про себя проговаривал. Подойдя вплотную к приоткрытым ставням, он внимательно осмотрел дужки для замка – они оказались неповрежденными. Наконец, окинув видимое пространство пристальным взором, Карл Иваныч велел позвать доктора.

Уже одетый в пальто и шапку, с какой-то шалью в руках, Клим Кириллович присоединился к ожидающим дальнейших указаний следователя.

– Итак, господа, – раздался от витрины глухой голос Вирхова, – прошу внимания. Вы должны очень внимательно присмотреться к . тем участкам тротуара, где я положил фасолины. Так я отметил следы тех, кто мог подходить к витрине. Скоро их заметет, а для протокола, который я попрошу вас подписать, ваши свидетельства очень важны. По ним мы начнем искать преступника. Или преступников. Итак, прошу вас, начинайте...

Карл Иваныч отошел несколько в сторону и, наклонив голову к плечу, занял позицию внимательного и заинтересованного наблюдателя.

Полицейские и будущие свидетели дотошно изучили отмеченные следователем места и сошлись во мнении, что Вирховым обнаружены два вида следов. Одни – небольшие, чуть размытые, овальные, такие обычно оставляют детские или женские валенки. Другие – громадного размера, с очертаниями, напоминающими следы сапог.

Затем следователь Вирхов подозвал всех к открытым им ставням и попросил доктора Коровкина извлечь младенца из корзины, укутать и внести в дом. В самой евангельской композиции из чучел и нависающих еловых веток, создающих как бы полутьму пещеры, никаких изъянов не обнаружилось, что засвидетельствовал сам управляющий. Он, несмотря на свою увлеченность следственным процессом, пытался, хотя и тщетно, отыскать сорванный замок, надо же было снова закрыть ставни.

– А, – махнул рукой Егор Тимофеевич. – Не случится же второй раз за одну ночь такое безобразие. И надо же так праздник светлый испортить, есть ведь на земле ироды.

– Не огорчайся, Егор Тимофеевич, – Вирхов повернул массивный подбородок к управляющему, умные внимательные глаза следователя затуманились. – Не бранись. Пойдем лучше в дом. Может, то сам Бог твоей Марфе Порфирьевне ребеночка послал. Только б живой оказался – глядишь, и усыновите сиротиночку. Все веселее будет, да и выкормите подкидыша. Божье дело.

– Божье, – согласился Востряков, – Томится от бездетности Марфа Порфирьевна. Да вот вопрос – жив ли Божий гостинец? Есть у меня большие сомнения. Мыслимое ли дело таких крох по морозу в одной пеленочке таскать, да в холодные витрины подбрасывать?

В ярко освещенной булочной стояли у прилавка сторож Митька с пальто и шапкой доктора в руках и сам доктор. Перед ними поверх шали и белой пеленки, расстеленных на прилавке, лежал самый настоящий младенец.

– Я не решился нести наверх, чтобы Марфу Порфирьевну не тревожить, – пояснил доктор, обернувшись на голоса следователя и управляющего.

– Жив ли ребеночек-то? – с надеждой спросил следователь, подходя ближе.

– Не могу понять. – Доктор приставил стетоскоп к маленькой грудке. – Кожные покровы в норме, хотя на ощупь холодные, положение головы и конечностей естественное, свойственное новорожденному. Движения грудной клетки не заметил, сердце, кажется, не прослушивается. Вроде есть что-то, а может быть, просто у меня в ушах кровь стучит.

– Уморили-таки маленькую душеньку, – тяжело вздохнул Востряков.

– Да, похоже, так, – подтвердил Вирхов, быстро и незаметно для окружающих обежав взглядом по сторонам, затем вновь воззрился на младенца. – Признаков жизни не наблюдается, дыхания нет, ручки-ножки не шевелятся. Новорожденный?

– Мальчик, новорожденный, родился живым, похоже на переохлаждение, признаков насильственной смерти нет, – ответил Клим Кириллович, все еще пытаясь обнаружить в младенце хоть какие-нибудь проявления жизни. – Как ни жаль, будем вносить в протокол. Господин доктор, вы дадите свое заключение?

– Видно, ребенок был не жилец на этом свете. Я напишу заключение. Хотя, не скрою, что-то меня тревожит, – признался нехотя Клим Кириллович.

– Ничего удивительного. – Следователь сердито сжал свой маленький рот. – Еще бы, такая ночка, тут не то что встревожишься, а вообще голову потеряешь. Напишите свое заключение, мы приобщим его к протоколу. И – прошу вас считать себя свободным от нашего общества. Труп найденыша мы отправим в морг Обуховской больницы. Сегодня же приступим к розыскным мероприятиям. Благодарю вас за помощь.

Доктор Коровкин собрал свои медицинские принадлежности в саквояж, надел пальто с бобровым воротником и шапку, их уже держал наготове – в знак благодарности и уважения – сам Егор Тимофеевич, еще раз бросил невольный взгляд на неподвижного младенца.

– Позвольте, господа, откланяться. Был рад помочь.

И прежде чем направиться к дверям, он зачем-то протянул руку к уголку пеленки и прикрыл ею маленькое тельце несчастного.

Дома Клим Кириллович кратко ответил на расспросы не спавшей и дожидавшейся его тетушки Полины, выпил стакан теплого молока, заботливо приготовленного ею, и лег в постель. Он был почти абсолютно спокоен, хотя знал – в истории, невольным участником и свидетелем которой он стал в эту рождественскую ночь, было что-то не так. Ему казалось, что от его внимания ускользнуло нечто важное. Хотя подкидыши в России – дело привычное, но в данном случае сам способ совершения преступления, сам метод избавления от ребенка, сопряженный с изощренным безбожным цинизмом, наводил на мысль о том, что подкидыш этот был необыкновенный.

«Если б я не занимался с юности науками, – думал доктор, – или если бы был подвержен неумеренному мистицизму, я бы, вероятно, подумал: а вдруг это и есть второе пришествие Христа? Ведь неизвестно, где, и когда он появится. Может быть, и в православной России, наследнице Рима. Может быть, и в Петербурге. И все обстоятельства происшествия истолковал бы самым возвышенным образом. Но я не мистик, да и во втором пришествии сомневаюсь. А то, что в глубине души шевелится какое-то странное чувство, неудивительно: ситуация необычная, что и говорить, да еще, как назло, тетушка нагнетала страхи весь вечер. Но если вдуматься – ничего сверхъестественного в этом случае нет. Да, все ясно, как божий день. Какая-нибудь несчастная бродяжка со своим хмельным дружком решила и хлеба украсть – пусть и в виде хлебобулочного младенца, – и от своего плода нежеланного избавиться. Народ у нас изобретательный, особенно по праздникам. И расчет здесь нетривиальный, даже остроумный. Выживет младенец – усыновят его бездетные Востряковы, воспитают, избавят от жизни нищей. Все лучше, чем в приют отдавать. Хорошо, что логика мне не отказывает. Хорошо, что и Карл Иваныч человек рассудительный. Думаю, и он по здравому размышлению придет к таким же выводам».

Так думал, засыпая, Клим Кириллович Коровкин, несмотря на все свои логические выкладки, продолжающий ощущать в сознании какой-то скрытый невидимый раздражитель. Он был уверен, что вот-вот поймет, что именно его раздражает, он знал наверняка – мелочь какая-нибудь, безделица.

Но он не мог знать, что его ночной визит в булочную Ширханова вовлечет его в круговорот необыкновенных событий, после которого весь мир предстанет для него в ином свете, да и сам он превратится в совершенно другого человека.