"Королева мести, или Уйти навсегда" - читать интересную книгу автора (Крамер Марина)

Часть 2

– Ну просто рок какой-то – стоит мне приехать в Москву, как тут зима прекращается! – с досадой проговорила Марина, спускаясь по трапу и подбирая повыше полы черной норковой шубы.

В самом деле, дома было минус двадцать, а здесь, в столице, от силы минус два. В такую погоду у Коваль всегда портилось настроение и начинала болеть голова. Спускающийся следом Хохол о чем-то тихо рассказывал Егорке, а потому никак не отреагировал на ее нытье. Егорка крутил головенкой по сторонам, разглядывая незнакомые предметы – огромные самолеты и движущиеся к ним трапы. Его глаза были похожи на два юбилейных рубля – круглые, блестящие, мальчик улыбался и показывал пальчиком на ближайший к ним самолет:

– Папа, моти, моти! Ж-ж-ж!

Женька смеялся, поправляя ему сбившуюся набок шапку:

– Вот впечатлений у тебя, да, сынок?

– А уж у меня-то впечатлений! – пробурчала Марина, проваливаясь сапогом в наполненную талой водой канавку. – Черт возьми, как я ненавижу такую погоду!

– Котенок, потерпи до машины, – попросил Хохол, догоняя ее. – Конечно, это не дома – снега нет, тепло… Но зато отец доволен будет, да и Егор вон как увлекся, посмотри!

Но ей было не до Женькиных восторгов, она чувствовала, как стучит в висках и подкатывает тошнота.

– Только бы отец не забыл встретить – на такси просто не доеду! – заявила Марина, но отец был пунктуален – она увидела его сразу, едва переступила порог аэровокзала.

– Мариша, детка! – Он бросился к ней, и Марина оказалась в его объятиях. – Господи, опять похудела! – Отец поставил ее на ноги и чуть отстранил от себя, разглядывая.

– Папа, ну что ты! У меня все хорошо, правда. Смотри, вот мой сын…

Отец сделался каким-то суетливым, глаза его увлажнились, а руки едва заметно подрагивали, когда он осторожно принял у Хохла маленького Егора.

– Ну здравствуй, внучек, вот ты какой…

Егор надул губы, собираясь зареветь, но Марина погрозила ему пальцем:

– Что за фокусы? Даже не вздумай!

– Не ругай его, Мариша, – сразу вступился отец, ловя маленькую ручку в красной рукавичке и пожимая ее. – Он просто еще не познакомился с дедом, да, Егорка? Ничего, мы с ним подружимся, я и подарок ему приготовил, дома ждет.

– О, ну тогда точно подружитесь! – с сарказмом сказала Коваль, беря отца под руку. – Это самое меркантильное существо мужского пола, которое попадалось мне на пути.

Отец и Хохол засмеялись, а сын обиделся, точно понял, что смеются над ним, и отвернулся от Марины.

Получив багаж, они направились к стоянке, где отец оставил свою "Вольво". Всю дорогу до дома Коваль просидела, откинувшись на спинку сиденья и закрыв глаза, и Женька, моментально догадавшийся о причине, полез было в карман за таблетками, но она пробормотала:

– Не надо… потерплю… – И он только чуть сжал ее пальцы, словно давая понять, что он рядом.

– Тебе что, плохо, детка? – озабоченно спросил отец, усаживаясь за руль и глядя в зеркало.

– Все нормально, Виктор Иванович, – вместо Марины откликнулся Хохол, снимая капюшон с головы Егорки и развязывая шапочку. – Это у нее после операции такое, нет-нет да и всплывут последствия. Приедем, поспит, отдохнет – и все наладится.

Женькины слова не вселили в отца оптимизма, он сокрушенно покачал головой и завел машину. Егорка пытался дотянуться рукой до Марининых волос, выбившихся из-под шпильки, но Женька не дал, отвернув его к окну и начав что-то тихо рассказывать. Но сын не желал смотреть в окно один, ему непременно нужна была Марина, и он стал выгибаться в Женькиных руках, подвывая и начиная плакать.

– Сынок, не тронь маму, я тебя прошу, – уговаривал его Хохол, но бесполезно, мальчик никак не желал слушаться.

– Папа, нет! Мама! На, на! – и разразился таким ревом на всю машину, что у Коваль в висках заломило с утроенной силой.

– Да не ори! – Женька встряхнул его, и она вмешалась:

– Дай его сюда.

– Прекрати потакать каждому его капризу! Ишь, он решил, что так будет! Нет, будет так, как я скажу! – Хохол повернул Егорку к себе лицом и уставился тому в глаза. – Ты меня понял?

Егорка мгновенно замолчал, только всхлипнул обиженно, выпятив нижнюю губу.

– Я не слышу – ты меня понял? – Но в ответ не раздалось ничего, и Женька засмеялся: – Нет, ты точно сын Коваль! Только она никогда в жизни не признает, что не права!

Марина никак не отреагировала на этот выпад, протянула руки к сыну, и он перебрался к ней, прижался тихо, как мышонок, и только глазенками сверкал в сторону Хохла.

Доехали быстро, отец припарковал машину у подъезда и забрал у Марины Егора. Она выбралась на улицу, вдохнула прохладный влажный воздух, чувствуя, что голова болит еще сильнее и лучше бы поскорее прилечь, пока совсем не расклеилась. Поднявшись в лифте, они оказались перед дверью квартиры, и тут ждал сюрприз – на площадке, прямо возле лестницы, на корточках сидел брат, абсолютно пьяный и какой-то раздрызганный. Подняв мутные, ничего не видящие глаза, он медленно встал на ноги и двинулся к Марине:

– О… королева зэковская приехала! Радость-то у нас какая, да, пап?

Женькина рука преградила ему путь, заставив остановиться. Это разозлило Дмитрия, он пьяно шатнулся в сторону Хохла и зашипел:

– Руки! Руки свои держи так, чтобы ко мне не прикасаться, ты, бычьё татуированное!

– А ну-ка прекрати! – жестко сказал отец, безо всякого почтения схватив генерала за воротник куртки и встряхнув, как нашкодившего кота. – Ты пьян, иди проспись!

– Ну еще бы! У тебя вон дочь приехала, куда мне-то!

Коваль во все глаза наблюдала за пьяным куражом, абсолютно не понимая, что происходит с ее братцем, при чем тут она и ее приезд. Отец тем временем отомкнул дверь квартиры и подтолкнул Марину внутрь, а за ней и Женьку с чемоданами.

– Проходите, Мариша, я сейчас.

Он прикрыл дверь, и Марина услышала звук пощечины:

– Это тебе за то, что ты посмел в таком виде ко мне явиться. И за то, как ты ведешь себя с Мариной. Убирайся.

– Я тебе запомню это, отец.

На лестнице раздались шаги – брат ушел, а отец спокойно вошел в дом, захлопнув дверь.

– Папа… – начала Коваль, но он не дал договорить:

– Мы не станем это обсуждать. Женя, не держи зла на пьяного, ладно? – Отец повернулся к Хохлу, снимавшему с Марины шубу, и тот молча кивнул. – Он проспится и сам поймет, что натворил. Мариша, тебе прилечь надо, ты бледная совсем.

Он увел ее в маленькую комнату, Коваль опустилась на диван, не в состоянии даже поднять руки и расстегнуть пуговицы на кофточке. Отец понял, что ей нужна помощь, позвал Женьку, взяв у него Егора.

– Идем-ка, внучек, посмотрим, что тебе дед купил.

Женька сел рядом с Мариной, взяв ее руку в свою, осторожно подул в лицо, взметнув челку вверх.

– Ну что, котенок, давай раздеваться? – Она промолчала, и Хохол аккуратно снял с нее одежду, уложил и укрыл пледом. – Поспи, ладно? Может, таблетку?

– Неси…

Обезболивающее в комплексе со снотворным сделало свое дело, и Марина уснула, свернувшись под мягким клетчатым пледом.

– Мамуя… – Она почувствовала теплое молочное дыхание Егорки и открыла глаза – сын стоял перед диваном и заглядывал ей в лицо.

– Хочешь ко мне? – И он шустро шмыгнул под плед, обняв Марину за шею горячими ручками. – А ты не спал? – Она подула на его темные завитки на макушке, погладила по спинке. – Не спал?

– Нет!

– А папа где?

– Там! – Егорка показал пальчиком на дверь и снова спрятался под пледом.

Она очень любила такие вот моменты, как сейчас, когда сын прилипал к ней намертво, становясь как бы частью ее. Марина отчетливо понимала, насколько он зависим от нее, от ее образа жизни и что только она в состоянии защитить и уберечь его от неприятностей. Егорка тыкался носом ей в шею и сопел довольно, получив маму в свое полное распоряжение, и Марине захотелось продлить это ощущение, побыть с ребенком как можно дольше, до тех пор, пока непоседливый малыш сам не решит заняться чем-нибудь другим.

– Хочешь, я тебе сказку расскажу? – Она осторожно коснулась пальцем Егоркиного носика, и мальчик, задрав кверху головенку, согласно кивнул.

Единственной сказкой, которую Коваль знала, был пресловутый "Колобок", о чьих приключениях Егор мог слушать бесконечно. Он уже и сам мог кое-что рассказать, помогал Марине отдельными словами, смысл которых понимали только они вдвоем.

– Ну ты молодец! Всю сказку знаешь! – похвалила она, и Егорка довольно надул щеки. – А теперь хватит валяться, давай вставать.

Она откинула плед и поставила мальчика на пол, сама тоже поднялась и направилась к стоящему у самой двери чемодану, чтобы достать халат. Сын внимательно наблюдал за ней, покачиваясь на ножках и выпятив вперед плотный животик. Марина улыбнулась и подмигнула, и Егор тоже старательно заморгал глазами, вызвав у нее приступ веселья. На звук Марининого голоса из кухни пришел Хохол, укоризненно покачал головой, глядя на Егора:

– А мы-то с дедом его потеряли! Ты зачем маму разбудил?

– Я сама проснулась. А отец где?

– Как обычно – готовит ужин на целую роту! – засмеялся Женька, присаживаясь на край дивана и протягивая к мальчику руки. – Иди сюда, бандюга.

– Сколько раз просить – не называй его так! – не оборачиваясь, процедила Коваль. – Он – сын Малыша, а Малыш бандитом не был.

– Ну все! На святое замахнулись! – с иронией проговорил Хохол, вставая и подбрасывая Егорку вверх. – Ткнули твоего папку носом – не зарывайся, пес, помни, кто ты есть!

– Перестань! – поморщилась она, пытаясь воткнуть в узел волос длинную лакированную шпильку. – Я не об этом, ты ведь все и сам прекрасно понял.

Женька поставил Егора на пол и приблизился к Марине, положив руки на плечи и глядя в глаза.

– Понимать-то я понимаю, котенок, но и ты хоть раз бы в мою шкуру влезла. Есть жена, и вроде нет ее, чуть что – и ты мне напоминаешь, что у тебя один муж на всю жизнь, пусть и мертвый уже, но один, и только он имеет на тебя право.

Марина опустила голову, ткнувшись лбом в Женькину грудь. Он был совершенно прав, во всем, до последнего слова… Она не могла привыкнуть к мысли, что Егор Малышев мертв, прошло уже столько времени, а Коваль до сих пор не верила в то, что больше никогда…

– Не надо, Маринка, успокойся… Я не заговорю больше об этом, только не плачь… – Женькины губы коснулись виска, рука поправила выбившуюся прядь волос. – Вот так… не надо плакать, обещаешь, что не будешь?

Марина послушно кивнула, закусив губу и стараясь не дать себе распуститься.

– Ну и умница. Идем, там батя чего-то наготовил, пахнет так, что в желудке спазмы. – Хохол повернулся к усевшемуся на пол Егорке: – Давай руку, ужинать пойдем.

Так, держа обоих за руки, Женька и привел их в кухню, где орудовал, развернувшись во всю мощь своего кулинарного таланта, отец. Кастрюльки и сковородки на плите источали такие ароматы, что у Марины голова закружилась, а в желудке засосало от предвкушения. Отец расставлял на столе какие-то салатники, соусники, миски с закусками, и создавалось впечатление, что к нему пожаловал кто-то из английской королевской семьи.

– Пап, куда столько? – Марина села на табуретку и окинула взглядом поле предполагаемого пиршества. – На неделю хватит.

– Ты не так часто бываешь у меня, хочу побаловать дочь нормальной едой, – улыбнулся отец, снимая очки и убирая их в футляр из крокодиловой кожи. – Посмотри, на кого ты похожа – подросток какой-то, да к тому же еще и больной.

Он подошел к ней и погладил по голове, как маленькую. Коваль подняла глаза и тихо сказала:

– Пап, не надо.

– Все, не буду, – смутился отец, поняв, что именно дочь имела в виду, – она, глава крупной группировки, имеющей весьма нелестную репутацию, не могла позволить себе телячьих нежностей даже дома. – Женя, что ж ты стоишь? Остывает ведь.

Хохол уселся напротив Марины, примостив на колено Егорку и дав ему в руку ложку, которую тот немедленно опустил в тарелку с салатом. Разумеется, они не смогли даже попробовать все, что приготовил отец, это было просто невозможно, и Хохлу пришлось клятвенно заверить расстроенного родителя в том, что ничего не пропадет:

– Придется пострадать, конечно, но что не сделаешь…

Коваль курила, прикрыв глаза, отец с Женькой обсуждали что-то вполголоса, и вдруг до нее донеслась трель мобильного.

– Черт, и тут нашли, – пробормотала Марина, направляясь в комнату и вытаскивая из сумки трубку. – Да!

– Что, сучка, решила отвалить? – полился из телефона глуховатый голос Кадета. – Думаешь, на том и кончится? Нет, я не отступаюсь так просто.

– А не прогулялись ли бы вы, уважаемый, по одному далекому адресу! – Ткнув в пепельницу окурок, она переложила трубку к другому уху. – Я ничего и никому не должна, это ясно?

– О как заговорила! Думаешь, в Москву свалила, так не достану, что ли? – засмеялся Кадет, и у Марины внутри похолодело – откуда он узнал? – Нет, лярва, и там у меня есть руки и уши, да и глаз вполне достаточно. И Хохол твой не поможет. Чтоб завтра же в самолет – и домой, на историческую родину, усекла? Иначе приволокут силой.

Дальше выслушивать она не стала, бросила трубку, но ощущение ледяного холода, сковавшего ее всю, так и осталось. Москва перестала быть безопасным местом для ребенка, вот что означал этот звонок. За себя Коваль не особо боялась, чувство страха за собственную жизнь покинуло ее уже давно, она никогда не задумывалась над тем, что может умереть, погибнуть – слишком много раз была ТАМ, за чертой… Но сын, Егорка, частичка Малыша…

– Кто звонил? – голос Хохла за спиной вернул к действительности, Марина повернулась и посмотрела на озабоченное лицо любовника. – Что ты молчишь?

– Женя, надо немедленно собираться и уезжать отсюда. Это звонил Кадет, он знает, что я в Москве, не исключено, что за нами "хвост".

– И куда ты собираешься?

– Есть только одно место, о котором никто не знает, – она тяжело вздохнула, так как этот вариант нравился ей меньше всего, но выбора, как обычно, не было. – Бристоль, Женя. Дом Малыша.

– Маринка, это нереально – у меня нет визы, у Егора нет паспорта, это не делается за один день…

– Делается! – решительно произнес отец, входя в комнату, и Марина с Хохлом вздрогнули. – Я не хотел вмешиваться, но вы слишком громко обсуждаете. Мариша, все можно устроить, у меня есть связи в английском консульстве, а с документами Егорки… Димку попрошу завтра, ведь день-два еще есть?

Да кто ж его знает, есть ли они, дни эти… Но больше все равно ничего придумать она не могла, поэтому пришлось соглашаться. Одно настораживало – как брат отреагирует на просьбу после утренней встречи? Однако отца это не смущало:

– И не думай об этом, куда он денется! Да еще и сам выступил так по-свински.

Проспавшийся Дмитрий приехал утром с букетом цветов и бутылкой коньяка, покаянно обнял Марину:

– Сестренка, прости пьяного идиота! Столько навалилось всего… Я не хотел тебя обижать, правда, сам не знаю, как вышло. Скажи, что не сердишься.

Она освободилась от его объятий и отошла к окну, глядя во двор. И вдруг что-то не понравилось ей в мирном, будничном пейзаже… Вроде ничего особенного – в песочнице возятся малыши вроде Егора, ковыряют лопатками мерзлые комья, неподалеку стоят группкой мамочки, оживленно что-то обсуждающие. Какая-то бабуля в стареньком сером пальтишке кормит слетевшихся прямо к ней под ноги голубей, сыплет им из кармана семечки… На стоянке у подъезда припаркованы несколько машин… Стоп! Вон та коричневая "шестерка"! Да, Марина видела ее еще в аэропорту, удивилась тогда, почему в столице ездят с такими грязными номерами, за подобное у них в городе штрафуют нещадно… И вчера вечером она стояла здесь, и не уезжала никуда – крыша, капот, багажник – все запорошено снегом, а он шел ночью…

– Дима, подойди сюда, – попросила Марина, и, когда он подошел, показала на неприметную "шестерку" с заляпанными грязью номерами. – Вот эта машина… она была в аэропорту, когда мы прилетели, и стояла здесь вчера вечером…

Генералу МВД объяснять дважды не было нужды, Дмитрий взял телефон, и через десять минут во дворе было полно народа, а пассажиры "шестерки" смирно отдыхали на асфальте со скованными за спиной руками. Марина наблюдала за действом из окна, Хохол все пытался разглядеть лежащих получше, но она сказала, что вряд ли Кадет послал кого-то из людей Беса, скорее всего, это его собственные парни.

– Ну вот, сеструха, можешь спать спокойно, – отрапортовал Дмитрий, возвращаясь с улицы, когда шоу закончилось. – По твою душу ребята приехали, один хлипкий оказался – два удара, и все выложил. Уезжать тебе надо, и как можно скорее. Что нужно – сделаю.

– Паспорт Егорке нужен, с остальным папа поможет.

– В Англию? – догадался брат, обняв ее за плечи.

– Больше некуда. Я оставлю там Егора с Веткой, ты можешь заказать с ней переговоры от своего имени? Я не хочу звонить ей ни домой, ни на мобильный, потому что наверняка это все уже под контролем – она моя единственная подруга.

– Хорошо. Сегодня вечером. Ты бы хоть сказала, что у тебя произошло.

– Да ничего нового, опять разборки. Клуб у меня хочет оттяпать один деятель, обложил кругом – не дернешься. – Марина взяла сигарету и посмотрела на брата. – Дим, а с чего ты вчера так взъелся на меня? Что я сделала такого?

– Мариш, прости, я на самом деле просто водки перебрал. Тут у нас совещание было, и кто-то ввернул про тебя, мол, не родня ли, ну я отвечать не стал, а потом сам себе противен сделался – от родной сестры вроде как отрекаюсь. – Димка тоже закурил, тяжело опустившись на стул и глядя куда-то на стену.

– У тебя неприятности в связи с этим? – догадалась она, и он кивнул:

– Да, служебное расследование назначили.

– Я не родная сестра, сводная, к тому же никогда вместе с тобой не жила.

– Малявка, да не в том дело – просто я мешаю кому-то, и этот кто-то нашел предлог, чтобы выдавить меня из министерства, вот и все. Да и черт с ними, уйду, только и свету, что в окошке! – Брат поглаживал ладонью столешницу и старался не смотреть Марине в глаза, но и без этого она видела, что он переживает обрушившиеся на него неприятности. – Пойду в Академию МВД преподавать. И вообще – хватит уже. Как там сын мой, почему не звонит, не приезжает? – перевел разговор Димка.

– Работы много, он же у меня правая рука, всем в клубе заправляет. Да, сначала были огрехи, но ведь опыт – дело наживное. – Коваль тоже была рада поговорить о чем-то другом, чувствуя себя виноватой. – Да ты сам бы приехал – у Кольки нормальный дом, места полно, пожил бы с сыном.

– Он не женился еще?

– Нет.

Вот здесь бы вполне логично было поинтересоваться у брата обстоятельствами его связи с ее дорогой подругой, но вид Дмитрия не располагал к подобным беседам, Марина прекрасно понимала, что творится сейчас у него в душе. И потому не стала копаться еще и в личной жизни.

– Знаешь, малявка, мне иногда очень хочется махнуть на все рукой, бросить дела, уехать… – признался вдруг брат, беря новую сигарету и рассеянно вертя ее в пальцах. – Вот хоть к тебе, например.

– И что бы ты стал у меня делать?

– Да жил бы просто рядом, а что еще? Охранял бы…

– Вот уж этого добра у меня достаточно! – она улыбнулась, вспомнив немалый штат своей охраны. – Ты ж понимаешь, я уже давно не выхожу из дома одна, всегда только в кольце из огромных мордоворотов, иначе сейчас не сидела бы тут с тобой. У меня даже с Егоркой гуляет бывший спецназовец, особенно после того, как началась эта канитель с клубом. И потом, Дима, пока ты живешь в Москве, у меня дома никто особо не роет, кто есть мои родственники, но стоит тебе приехать и задержаться ненадолго… Мне уже однажды предъявляли за связь с ментом…

– Ну-ка, ну-ка! – заинтересовался неожиданно брат, подавшись к ней. – Этого я еще не слышал.

Марина вздохнула – рассказывать о Ромашине почему-то не хотелось, словно этот роман уличал ее в чем-то постыдном, запретном. Да, собственно, так оно и было – женатый человек, забывший дом и семью ради возможности быть с ней, переступивший через все табу, накладываемые его работой, – разве все это украшало? Скорее – нет.

– Я не хочу говорить об этом, тяжело вспоминать… Поверь, мне иной раз кажется, что совершенно не зря меня окрестили Черной Вдовой, хотя и зовут так только за глаза. Вокруг меня остаются трупы людей, любивших меня, и это я убиваю их уже тем, что просто живу на свете, тем, что все они имели несчастье оказаться рядом со мной…

Брат ошеломленно смотрел на нее, не в состоянии произнести ни слова, не зная, как и что нужно говорить. Коваль уставилась в одну точку и тоже молчала. Такие мысли в последнее время очень часто посещали ее больную голову, Марина вновь и вновь перебирала в памяти всех своих мужчин. Получалось, что в живых остался только Хохол, и ей становилось очень страшно думать дальше. Когда она пыталась обсудить это с самим Женькой, он только хохотал в ответ, уговаривая не мучиться дурью:

– Я бессмертный, котенок, даже думать не смей об этом – я никогда не умру, никогда тебя не брошу.

– Тоже мне – Горец нашелся, Дункан Маклауд! Нет бессмертных, Женечка, а уж мы с тобой вообще в группе риска.

– Мне все равно – только бы ты была рядом.

…К Дмитрию вернулся дар речи, и он начал воспитывать сестру:

– Тебе нужно к психотерапевту, дорогая моя, причем срочно! Нельзя таскать за собой такой огромный груз вины перед всем человечеством! Ты пойми, малявка, судьба – это цепь случайностей и обстоятельств, и мы не в силах изменить их или как-то повлиять на закономерность их появления.

– Умно сказал. Только непонятно.

– Скажу проще – перестань обвинять себя в том, чего не делала, – отрезал брат, стукнув кулаком по столу. – Уверен, тебе и так есть о чем сокрушаться по этой жизни, так не бери крест больше, чем можешь унести.

– Дима, я много лет тащу на себе непосильный груз, ноги подгибаются, сил нет – а нести надо. – Марина снова потянулась к пачке с сигаретами, щелкнула зажигалкой, затянулась, рассеянно глядя в окно. – Если бы тогда, восемь лет назад, мне кто-нибудь сказал, что будет так тяжело жить в этом серпентарии, я бежала бы от Мастифа, не разбирая дороги.

– Не бежала бы ты никуда, дорогуша. – Брат похлопал ее по щеке и отнял сигарету. – Это твой образ жизни, он тебе подходит идеально, ты прирожденная авантюристка.

– Не говори ерунды, а? – попросила Марина, положив голову на скрещенные на столе руки. – Разве можно родиться для того, чтобы постоянно жить в кошмаре?

Дмитрий не был в курсе всех событий ее жизни, да и зачем ему это знать, ведь многие вещи нельзя доверять даже родственникам, но, в принципе, отчасти был прав – вряд ли она согласилась бы отказаться от того, что у нее есть.

Он побыл еще немного, пообщался с Женькой, наступив себе на горло и извинившись за свои слова, сказанные в адрес Марининого любовника, а потом засобирался уезжать.

– Ты так и живешь в общежитии? – Коваль стояла в прихожей, опираясь спиной о дверной косяк, и наблюдала за тем, как брат надевает пальто, тщательно расправляет шерстяной шарф на груди, роется в карманах в поисках перчаток, которые сам же и бросил на тумбу под зеркалом.

– Да.

– Может, останешься здесь?

– Нет, не останусь – вас и без меня четверо. – Дмитрий нашел, наконец, перчатки и посмотрел на нее. – И вообще, в моем возрасте, когда что-то затеваешь, стыдно надеяться на помощь отца, вот так-то, сестренка.

– Это упрек?

– Глупая ты. С тобой совсем все по-другому, ты – женщина, и это нормально для тебя – просить отца о поддержке, а я – здоровый, старый уже мужик.

– Тебе всего сорок пять. Мой муж был старше…

– О, ну поехала! – выходя из комнаты с Егоркой на руках, высказался Хохол. – Ты прекратишь изводить себя? На вот, ребенка возьми лучше – глаза трет, спать ему пора, время-то к обеду уже.

Марина машинально протянула руки и взяла Егорку, сразу вцепившегося ручками в ее халат, пригладила торчащие завитки на макушке. Дмитрий смотрел на них как-то грустно, словно сочувствовал в чем-то, потом подмигнул мальчику, и тот спрятал личико, уткнувшись Марине в шею. Брат рассмеялся:

– Мамкин сын! Пойдешь ко мне на руки? – Он потянул Егорку за рукав рубашки, но он только помотал головой, не отрываясь от матери. – Ну как хочешь. Потом проситься станешь – не возьму! – шутливо пригрозил Дмитрий, направляясь к двери. – Завтра с утра позвоню, расскажу новости.

Когда дверь за ним захлопнулась, Женька обнял Марину за плечи и тихо спросил:

– Котенок, у тебя все нормально?

Она только плечами пожала и пошла укладывать ребенка. Это удалось далеко не сразу, пришлось исполнить весь репертуар – сказку про Колобка и колыбельную из "Спокойной ночи, малыши!", только после этого Егор Егорович соизволил уснуть, чуть оттопырив нижнюю губу и вскинув вверх обе руки. Коваль посидела с ним еще минут десять, убедилась, что уснул он крепко, и тихонько вышла на кухню, плотно закрыв дверь.

Отца не было, из кабинета слышался звук щелкающих клавишей пишущей машинки – значит, работает, обложившись своими блокнотами и записками. Хохол с большой кружкой чая развалился на стуле в углу между столом и холодильником, о чем-то думал, глядя на висящий напротив календарь. Через четыре дня – Новый год…

Марина опустилась на табуретку напротив Женьки и потянулась к чайнику. Хохол встрепенулся, отставил свою кружку:

– Пришла? Сейчас я налью…

– Не надо, сиди.

Опять повисла пауза, длинная и какая-то тягостная. Обоих беспокоила неопределенность собственного положения, невозможность просчитать, что же будет дальше. Неизвестно, как Хохла, а Марину это все просто злило и раздражало, она привыкла владеть ситуацией и управлять ею, а сейчас, увы, это зависело не от нее.

– Женя, – решилась Коваль, обхватив горячую кружку руками и глядя на плавающий в чае лимон, похожий на ломтик солнца. – Ты можешь не ехать со мной, если не хочешь… Я понимаю, тебе неприятно, что опять всплыло имя Егора, что опять у меня появились связанные с ним воспоминания… Ты волен делать то, что хочешь сам, я приму все, что ты решишь…

– И к чему этот гнилой базар? – прищурился Хохол. – Ты не хочешь, чтобы я летел с тобой в эту самую Англию? Так скажи, и не надо тут огород городить.

И вот тут до нее дошел скрытый смысл и его напряженного молчания, и вот этой фразы, высказанной таким тоном, – да это ж он про Ветку! Значит, слышал, о чем Марина просила Дмитрия утром, и моментально сделал свои выводы, бестолковый. Она поднялась и подошла к нему, взяв в ладони его лицо и внимательно вглядываясь в глаза. Женька тоже смотрел на нее, чуть прищурившись, потом его руки легли на талию.

– А ведь я догадалась, к чему концерт, – сообщила Марина, наклоняясь и целуя его.

– И к чему?

– Ты опять меня ревнуешь.

– Не новость, – слегка пожал плечищами Женька, пытаясь усадить ее к себе на колени, но она не позволила, отстранившись.

– Да, родной, не новость. И это смешно – я ведь уже давно не делаю этого, ты помнишь? С тех пор как появился Егорка, я стала совершенно добропорядочной женщиной.

– Ты-то? – засмеялся он, изворачиваясь и целуя ее руку. – Котенок, ты никогда не будешь такой – это просто будешь не ты…

– А ты хочешь, чтобы все поменялось? – изучающе глядя в его лицо, поинтересовалась Коваль, и Хохол отрицательно мотнул бритой головой. s = ' Данная страница защищена от копирования, нажмите Обновить на панели браузера чтобы показать страницу

Женька наконец открыл глаза, потянулся и энергично затряс головой, прогоняя остатки сна. Коваль, улыбаясь, смотрела на него. А Женька тем временем легонько тормошил Егорку, пытаясь разбудить, но мальчик только заворочался на сиденье и продолжал спать.

– Не трогай, пусть спит. Давай я его возьму.

– Ну возьми. – Женька помог ей уложить Егора на руки и, выбравшись из машины, стал открывать багажник.

Дверь распахнулась, и на крыльце возникла Сара в своих неизменных очочках. Правда, волосы были подкрашены в пепельный цвет и распущены по плечам, а вместо традиционных серых брюк и свитера на ней было изумрудного цвета платье, доходившее до щиколоток. Нарядилась, красавица…

– Здравствуйте, Сара, – приветливо произнесла Марина, и та тоже весьма радушно улыбнулась:

– Добрый вечер, мэм. Как добрались? Надеюсь, дорога не слишком вас утомила?

– О, не беспокойтесь, все в порядке. Познакомьтесь – это мой… охранник, его зовут Евгений. А это мой сын.

– Какой милый мальчик, – осторожно заглядывая в личико спящего Егорки, проговорила Сара. – И так похож на мистера Мюррея!

– Да…

– О, какая я глупая! Держу вас на пороге, а на улице такая мерзкая погода! – спохватилась Сара, распахивая дверь пошире и пропуская Марину и Женьку в прихожую. – Мэм, а ваш охранник говорит по-английски?

– К сожалению, нет, но это не проблема, так ведь?

– Конечно. Идемте наверх, нужно уложить малыша в постель, чтобы он мог нормально спать.

Осторожно, чтобы не разбудить, Марина раздела сына и уложила его на широкую кровать в спальне, стараясь не думать о том, что всего год назад лежала на этой самой постели с тогда еще живым Малышом, даже не догадываясь о том, при каких обстоятельствах окажется здесь вновь. Убедившись, что Егорка спит, она спустилась вниз, в маленькую кухню, где уже сидел с сигаретой в руке Хохол и неприязненно поглядывал в сторону лопочущей что-то Сары.

– Котенок, она вообще затыкается когда-то?

– Обычно она больше молчит, а сегодня прорвало – я никогда не слышала от Сары столько слов, – по-русски ответила Марина и обратилась к бестолково мечущейся по кухне домработнице: – Сара, спасибо вам за то, что встретили.

– Я могу быть свободна?

– Да.

– Отлично. Когда и в какое время я снова понадоблюсь вам, мэм?

– А как вы решали этот вопрос с мистером Мюрреем? Мне не хотелось бы нарушать привычный для вас уклад и обременять просьбами.

– О, не беспокойтесь! Мистер Мюррей предпочитал, чтобы я приходила три раза в неделю, один – в выходной и два – в будние дни, а в какие именно, я могла решить сама, у меня есть ключи. Если вас устроит…

– Да, разумеется. И еще… Сара, я пробуду здесь совсем недолго, может, неделю, а потом приедет моя подруга. Она прекрасно владеет английским, так что проблем в общении не возникнет. Дело в том, что я хотела бы оставить здесь мальчика на некоторое время, и Виола будет присматривать за ним. Я уверена, что вы поладите.

Кроме того, Коваль была уверена еще и в том, что поладят они не только в бытовых вопросах, но и в постельных, если учитывать то, что рассказал о Саре Егор и что она сама знала о своей подруге. Скорее всего, скучать им обеим не придется…

Проводив Сару, Марина вернулась на кухню и подошла к мрачному Женьке, рассеянно глядевшему в окно.

– Ну что ты, мой мальчик? Тебе здесь не нравится?

– А тебе? – он привлек ее к себе и требовательно посмотрел в лицо. – Только честно.

Коваль молчала, не в состоянии ответить ни утвердительно, ни отрицательно. С одной стороны, здесь все напоминало о Егоре, это был его дом, этих вещей он касался руками, здесь он жил… А с другой… его ведь нет больше, и каждое напоминание о нем причиняет невыносимые страдания. И Женька заметил это мгновенно, едва они переступили порог.

– Ну что молчишь? Я вижу, котенок, как ты мучаешься и стараешься спрятать от меня свою боль, – тихо продолжил он, поглаживая ее по спине.

– Женька, если б ты только знал… – выдохнула Марина, стараясь не заплакать. – Я помню каждую секунду, проведенную в этом доме, каждое мгновение… Ты видел этот жуткий постер во всю стену в гостиной? А еще один такой висит в спальне, и от него по-прежнему пахнет моими духами – это Егор… – Она подавила в себе новую волну рыданий, помолчала, уткнувшись лбом в Женькино плечо. – Женя… я не могу… это так больно, оказывается… Даже собственный дом не причиняет мне таких страданий, как этот…

Хохол усадил ее на колени, поцеловал в висок:

– Все, успокойся. Ты просто подумай о том, что иначе не получится, нельзя нам с тобой сейчас по-другому, только здесь Егорка в безопасности, только здесь ему ничего не угрожает. Котенок, ради этого нужно потерпеть.

– Я все понимаю, Женечка, но мне очень тяжело, я и не думала, что это будет так…

Разумеется, подготовиться к Новому году как следует они не успели, пришлось довольствоваться искусственной елочкой, наспех купленной в ближайшем супермаркете и украшенной серебристыми шарами и мишурой. Но подарки сыну все-таки лежали под деревцем, упакованные в красивую бумагу, да и столик в гостиной был накрыт Мариниными любимыми японскими блюдами, и большой букет желтых хризантем красовался тут же – Хохол добыл их неведомо где и как, абсолютно не владея языком.

Втроем они встретили Новый год по российскому времени, потом Егорка долго и старательно копался в подарках, вытаскивая то какой-нибудь пистолет, то машинку, то очередного плюшевого мишку, которых у него дома была целая гора. Но любимым все равно оставался тот, которого он первым взял в руки, едва переступив порог своей новой комнаты, и этого медвежонка он привез с собой и сюда, так как без него не засыпал. Спустя час Егорка начал тереть кулачками глаза, и Марина пошла наверх, уложила его, почитала сказку, но совсем недолго – утомительный ночной праздник сделал свое дело, и Егор уснул, едва она произнесла волшебную фразу: "Жили-были дед и баба…" Пригладив растрепавшиеся волосенки сына, Марина поцеловала его в щечку, положила рядом с ним подушку, чтобы не упал, и спустилась вниз, к Женьке, сидевшему в кресле перед включенным телевизором.

– Елки, даже новости не посмотреть – ни фига не понимаю! – пожаловался Хохол, протягивая ей стакан с текилой. – Что, котенок, за то, чтобы нам с тобой все удалось?

Марина кивнула, соглашаясь, выпила текилу, даже не морщась, потянулась за оливками, но Женька сам подцепил одну и поднес к ее губам.

– Эротические фантазии, дорогой? – удивилась Коваль, съедая оливку и глядя на Хохла с интересом.

– Возможно… Иди ко мне.

Она послушно пересела к нему на колени, обняв за шею одной рукой, а другой скользнув в вырез майки.

– Не хулигань! – предостерег Женька, любивший делать все по собственному сценарию.

Марина поцеловала его, прижалась лицом к груди и замерла, ожидая, что же будет происходить дальше. Но Женька медлил, поглаживая ее по спине и ничего не предпринимая.

– Женя…

– Молчи, котенок, просто молчи…

Медленно он развязал пояс ее халата, отбросил его в угол, погладил по бедру, а потом так же тихо приказал:

– Встань к картинке.

– Куда? – не поняла Марина, и он перебил:

– Молчи, я же просил! К стене встань, к той, на которой ты.

Она подчинилась, не совсем понимая, что происходит.

– Раскинь руки, как будто взлетаешь.

Прижавшись спиной к холодной, гладкой поверхности стены, Марина раскинула в стороны руки и в упор посмотрела на Хохла:

– Так?

– Да.

– А дальше?

– Молчи…

Она стояла в такой позе довольно долго, затекли руки и спина, но она терпела, закусив губу, и все ждала, чем же закончится этот маразм. Хохол не спеша встал, приблизился к ней, провел пальцем по губам, по щеке, развернул спиной к себе и, забросив ее ногу себе на талию, стал медленно двигаться внутри, целуя в шею, открытую высокой прической.

И она терпела, сжав зубы, а он наслаждался ее покорностью и тем, как она вскрикивает от его прикосновений, как заглядывает ему в глаза, чуть повернув голову, тем, как скользят ее руки по ее же черно-белому изображению на стене. От раздвоения собственного образа у Марины мутилось в голове, она терпеть не могла свои фотографии, никогда и нигде в ее доме не висело ее изображений, разве только когда Егор был жив и настаивал на том, что хочет видеть жену постоянно. Но после его гибели все, что находилось в рамках на стенах, моментально перекочевало в кладовку и там пылилось в коробках. А этот огромный постер очень ярко напоминал ту встречу с Малышом на Кипре, когда Марина обнаружила, что он жив. И теперь Женька снова вернул ее в тот январь…

Заметив слезы, катящиеся по щекам, Хохол отстранился и развернул ее к себе:

– Я сделал что-то не так?

– Н-нет… – пробормотала Марина, вытирая глаза.

– Тогда почему ты плачешь? – Он поднял ее голову и прикоснулся губами к влажной от слез щеке. О, вот этого делать было не надо – от его нежностей она тут же разрыдалась, спрятав лицо на синей от татуировок груди. – Котенок, да что с тобой, маленькая? – растерянно проговорил Женька, поглаживая Марину по волосам. – Родная, не плачь, я прошу тебя…

Но Коваль не могла справиться с собой, на нее вдруг нахлынуло что-то такое, чему она никак не находила объяснения. Тут было все – и погибший муж, чьего присутствия ей так не хватало, и страдающий рядом с ней любовник, изо всех сил пытающийся заменить Егора или хотя бы стать кем-то вроде него, и собственная жизнь, полная всякого… Оказывается, не все в этом мире решают власть и деньги, есть нечто, неподвластное такому мелкому и пошлому критерию, есть что-то, чего не купишь за все золото… И это "что-то" – простое душевное спокойствие, согласие в первую очередь с самой собой…

Женька усадил ее в кресло и побежал в кухню, принес стакан воды, опустился рядом на подлокотник.

– Попей, котенок… – Марина послушно взяла стакан и сделала пару глотков, судорожно вздохнула, всхлипывая. – Ну что ты, родная моя, успокойся…

Она ткнулась лбом в его руку и пробормотала:

– Я опять все испортила…

– Глупышка ты, – улыбнулся Женька, легонько похлопав ее по спине. – Подумаешь – праздник! Ты ж его все равно не любишь, Новый год этот. Нашла за что переживать! Может, спать пойдем? Уже почти утро.

– Я не могу… Я боюсь уснуть, Женя, боюсь, что опять увижу Егора и мне будет плохо… Я устала, так устала…

Хохол решительно взял ее на руки и понес в спальню, уложил в постель и устроился рядом. Его ровное дыхание и тепло, исходящее от тела, подействовали успокаивающе, но сна все равно не было, и Коваль так и пролежала с открытыми глазами весь остаток ночи. В этом доме ей почему-то было не по себе, словно она тайком влезла в чужую жизнь… Возможно, причиной этому был Женька, любовник, которого она привела в дом мужа, но разве Малыш ничего не знал о них? Для него не было бы новостью известие, что жена спит еще с кем-то. Это странно и непонятно, но таковы уж были их отношения – он прощал жене все ее выходки, да и она на многое закрывала глаза, а теперь вот и сына его воспитывает как своего собственного. Но тогда почему так тяжело находиться в его доме, лежать в его постели, дышать этим воздухом? Неужели именно так и гложет чувство вины?..

– Даже праздники здесь не такие, – мрачно сообщил Женька, глядя в окно медленно движущейся по улице машины, – они ехали в центр города. – У нас весело гуляют, а тут как-то… не знаю, не нравится мне здесь.

Марина была абсолютно с ним согласна – ей и самой было невыносимо тяжело в этом городе, в этом доме. Завтра, наконец, прилетает Ветка, и Коваль сможет уехать отсюда. И первое, что она собиралась сделать, когда вернется домой, это съездить на кладбище к Егору. Оказывается, она не могла долго находиться вдали от его могилы, не имея возможности поехать туда именно в тот момент, в какой потянет. Даже мертвый, он продолжал поддерживать ее…

Оставив машину на платной парковке, они медленно прогуливались втроем по центральной площади, и Егорка ковылял самостоятельно, крепко держась за родительские руки, и то и дело задирал головенку, чтобы улыбнуться во весь рот то Марине, то Женьке. Со стороны они выглядели обычной семьей, проводящей вместе выходной день. Единственное, что слегка шокировало приглядевшихся к ним прохожих, были Женькины руки, украшенные синими перстнями и прочей "красотищей". Маленькая детская ручонка, уцепившаяся за палец, выглядела чем-то неуместным, странным. Наконец Хохлу и самому надоело это настороженное любопытство, и он вынул из кармана кожаные перчатки.

– И чего глаза выкатывают? Татуировок не видали, что ли?

– Таких, видимо, нет. Тепло ведь, Жень, а ты перчатки натянул.

– Тебе стыдно рядом со мной, – буркнул он, и Коваль засмеялась:

– Ой, ненормальный! Мне все равно, кто и как на тебя смотрит, а я люблю твои руки, ты ведь знаешь. – Она перехватила его за запястье, стянула перчатку и прижалась лицом к прохладной коже. – Никогда не смей больше говорить такой ерунды.

Он молча освободил руку, потом повернулся и куда-то пошел. Марина в недоумении смотрела ему вслед, пытаясь совладать еще и с рванувшимся следом за Хохлом Егоркой:

– Да стой ты спокойно! Сейчас папа вернется.

И он вернулся – с огромным желтым букетом в прозрачной упаковке, протянул ей, неловко наклонившись и поцеловав в губы:

– Это тебе.

От хризантем тонко пахло семечками, Коваль обожала этот запах, эти цветы, этот цвет… Егорка притих, наблюдая за ними, Хохол вытащил сигареты, но курить почему-то не стал.

Марина по привычке спрятала лицо в желтые головки хризантем, потом взглянула на стоящего рядом Хохла, молча прижалась к нему, обняв свободной рукой за талию.

– Ну чего ты? – Он погладил ее по голове, взъерошил челку. – Это ж твои любимые цветы…

– Да… Женька, у меня какое-то странное ощущение… Знаешь, словно в жизни что-то вот-вот изменится.

– Да, котенок, – домой полетим, а там начнется… Может, останешься? – не особенно надеясь на успех, спросил Женька, поднимая Егора на руки.

Она отрицательно покачала головой – никогда, ни при каких условиях не согласилась бы она спрятаться в кусты, это было не в ее правилах. Возможно, Марина вела себя неосмотрительно и глупо, рискуя собственной жизнью, но и уступать какому-то уроду свое тоже не собиралась. Конечно, тяжело будет оставить Егорку с Веткой, но выбора нет – ребенок свяжет по рукам и ногам, это дополнительная угроза, самый мощный инструмент давления. А посему – пусть будет как можно дальше.

…Ветка прилетела рано утром, Коваль сама встречала ее в "Хитроу", оставив Женьку дома с Егором. Рейс задерживался, Марина уже слегка нервничала, беспрестанно курила, мотаясь туда-сюда по парковке в ожидании новых объявлений. Когда же, наконец, приятный женский голос сообщил о приземлении московского рейса, она, выбросив окурок в урну, побежала в здание аэровокзала. Ждать пришлось еще минут сорок, и вот уже они с Веткой обнимались, почему-то ударившись в слезы.

– Господи, я думала, ты никогда не прилетишь! – выдохнула Марина в ухо подруге, и та поцеловала ее в шею:

– Я соскучилась, если бы ты знала как!

– Что там дома? – увлекая Ветку за собой к выходу, поинтересовалась Коваль.

Ветка молчала, и в этом молчании было что-то… ужасное, странное. Сев в машину, Марина повторила вопрос, и подруга, тяжело вздохнув, выложила:

– Сразу после твоего отъезда на трассе обстреляли Колькину машину. Успокойся, – схватив за рукав и предвосхищая вопли, сказала Ветка. – У него сквозное ранение плеча и переломы ребер, еще нога сломана, с ним твои пацаны – Сева и Данил. Я была у него перед отлетом, он просил передать, чтобы ты не волновалась, с ним все в порядке.

– Ни фига себе – в порядке! – пробормотала Коваль, доставая очередную сигарету. – Еще что случилось?

– Больше вроде ничего.

– Точно? – подозрительно уточнила она, выруливая со стоянки на шоссе. – Как мой дорогой родственничек?

– Ты какого имеешь в виду? – вытащив из сумочки свои сигарки, спросила Ветка.

– Боюсь даже ответить – уже и не знаю, кого из моей родни ты окучиваешь на текущий момент!

Ветка захохотала, откинувшись на спинку сиденья, – прекрасно поняла, о чем речь. Марина не сомневалась, что за время пребывания в Москве ведьма успела вспомнить все, что было у нее с ее братом. Но Коваль в данном случае интересовал не Дмитрий, а господин Орлов, Бес, чтоб ему пусто было…

– Если ты про Гришку, то у него приступ самобичевания, – раскуривая сигарку, сообщила Веточка. – Ты представляешь, он тут у меня ночевал перед отъездом, так всю ночь каялся: мол, урод я последний, подставил жену брата, вместо того, чтобы помочь, защитить. Да, еще Ворон к нему приезжал! – оживленно добавила она, чуть приоткрыв окно и выдыхая сигарный дым в образовавшуюся щель. – Официально так подъехал, с понтами, предупредил Гришку, что в доле с тобой в каком-то проекте и что, мол, теперь любой выпад в твою сторону автоматически будет считать вызовом. Прикинь?

– Ничего удивительного – он действительно в доле, так что все нормально. Ты поесть не хочешь? – Марина слегка нервничала, а потому была бы не против перекусить где-нибудь или хотя бы кофе выпить, но подруга отказалась наотрез:

– Я потерплю, езжай быстрее, хочу Егорку увидеть.

Остаток пути Ветка продремала, переместившись на заднее сиденье, а Коваль пыталась спланировать дальнейшие действия. Возвращаться домой все равно придется, иначе Кадет всерьез примется за племянника, так как больше у нее в городе нет никого, и она не имеет права рисковать жизнью и здоровьем молодого парня, за которого несет ответственность. Следовательно, нужно вывести его из-под удара, может, даже отправить в Москву… Да, точно, это будет самый лучший выход – пока Марина одна, ей угрожает только собственная гибель, а этого она не боялась уже давно – привыкла… Останется только уговорить Кольку временно перебраться к отцу и деду.

…Въехав во двор дома, Коваль растолкала крепко уснувшую подругу, и та долго хлопала накрашенными ресницами, прогоняя сон и пытаясь сообразить, где находится.

– Выходи, что сидишь? – Марина открыла дверку машины и, не глядя, поставила ногу прямо в огромную лужу. – Черт, как я ненавижу эту страну! Тут никогда не угадаешь, как одеться, – с утра снег, к обеду дождь!

– Смотри, Егорка, а вот и мама приехала! – раздался из небольшой беседки насмешливый Женькин голос. – Кто же еще может так ругаться? Только наша мама!

Ветка моментально проснулась, выскочила из машины и побежала прямо по лужам к беседке, и оттуда послышался радостный визг Егорки, которого ведьма схватила на руки и подбросила вверх.

– Ах ты, мой любимый мужчина! Соскучился по тете? А уж тетя-то как соскучилась!

Марина закрыла машину и тоже вошла в беседку, с улыбкой глядя на довольно хохочущего сына, взлетающего вверх на Веткиных руках. Подруга выглядела счастливой, словно ничего в жизни ей не было так нужно, как вот этот ребенок рядом с ней. Хохол же, напротив, был мрачен и недоволен, поглядывал на Ветку исподлобья и хмуро молчал. Коваль села возле него на скамью, взяла за руку и тихо спросила:

– Что с тобой?

– Ничего, – буркнул он, отворачиваясь, и Марина поняла причину его недовольства – он ревновал к Ветке теперь не только ее, но и сына тоже.

– Жень… ты ведь понимаешь, что нет выхода… Мы не можем вернуться домой вместе с Егоркой, там уже началось… Ветка сказала, что Кольку обстреляли на трассе, он в больнице сейчас.

– Да ну? – вскинулся Хохол, моментально забыв о своих обидах на Ветку. – Серьезное что-то?

– Сквозное ранение в плечо, пять ребер сломаны и нога, – вклинилась Ветка, целуя Егорку в розовую щеку. – Не переживайте, обойдется!

Коваль покачала головой – ведьма на удивление легко относилась ко всем жизненным перипетиям, не акцентируя на них своего внимания. Марина всегда завидовала этому умению, ей самой никогда не хватало подобной легкости, из всего она могла сделать трагедию.

Это был странный день – с одной стороны, Коваль была рада, что вот приехала подруга, что они все вместе сидят в столовой, никто не ругается и не орет, даже Хохол держится в рамках. Но с другой… завтра или, на край, послезавтра ей нужно будет улетать, оставив Егорку на попечении подруги, и еще неизвестно, чем обернется ее возвращение, когда она снова сможет увидеть сына. Женька понимал причину Марининого настроения, ему и самому вряд ли легко было думать о том, что Егор останется здесь, а они отправятся домой. Весь вечер, что они провели перед телевизором, Женька держал Коваль за руку, а она, усадив на колени сына, старалась не плакать и не расстраивать ребенка.

– Женя… – Марина подняла на Хохла глаза, в которых скопились слезы. – Может, мы полетим не завтра?

– Нет, котенок, именно завтра, иначе ты вообще не сможешь его оставить. Хотя… я ведь могу улететь один, а ты будешь здесь, с Егором, – говоря это, Женька, естественно, не рассчитывал на то, что она радостно согласится с его предложением и останется в Англии.

И не ошибся – Коваль моментально взяла себя в руки, железная Наковальня в ней одержала верх над наседкой, трясущейся за своего цыпленка.

– Не говори ерунды! Завтра – значит, завтра.

Женька был прав – чем дольше она будет с Егором, тем тяжелее им будет расставаться, нужно сделать это как можно скорее, чтобы не продлевать страдания ни себе, ни ребенку. Марина решительно встала и взяла телефонную трубку, набрала номер и заказала билеты на первый же московский рейс. Когда же девушка на том конце провода подтвердила броню, она повернулась к Ветке и тихо сказала:

– Вот и все, Ветуля… Вот и все…

– Только не расстраивайся, я очень тебя прошу. Я сделаю все как надо, я не обижу его, не брошу, не переживай, ладно? – Ветка обняла ее и всхлипнула.

– Так, сырость не разводите! – рявкнул Женька, чтобы не дать им разреветься всем троим.

Коваль часто заморгала глазами, пытаясь совладать с собой, Ветка тоже послушно вытерла слезы и улыбнулась натянуто:

– Все, Женечка, уже никто не ревет.

– Ветка… ты это… смотри тут… – не глядя на нее, проговорил Хохол. – Город чужой, страна чужая… Ребенок опять же…

– Женя! – укоризненно покачала головой Ветка. – Я ж не маленькая! С английским у меня все в порядке, ребенка вы мне не в первый раз доверяете, так что лишнего не говори.

– Ветка, звонить тебе я не смогу, да и ты не звони, я не сомневаюсь, что Кадет пробьет мою трубку сразу, как только я вернусь. Сделаем так – ты будешь звонить моему отцу, а он уж как-нибудь найдет способ сообщить мне. – Марина тяжело вздохнула, прекрасно понимая, как сложно ей будет не слышать голос сына неопределенное время, не знать, как он, что с ним, но подругому было нельзя.

Отправив Ветку спать, они еще долго сидели в гостиной, и Марина держала на руках уснувшего Егорку, глядя в его безмятежное личико. Молчание было тягостным, гнетущим, но разговаривать не было сил, они с Женькой оба прекрасно понимали, что ситуация обостряется, и даже знали, кто виноват в этом. Возможно, Хохол осуждал ее за упрямство, но глубоко в душе, и Марина была в этом уверена, понимал нежелание уступать Кадету клуб.

– Идем спать, котенок, – прошептал он на ухо. – Завтра вставать ни свет ни заря – самолет в восемь утра.

– Так уже смысла нет ложиться…

– Маринка, прекрати!

Он осторожно забрал у нее сына и унес наверх, в спальню, а Коваль так и осталась сидеть на диване, обхватив себя руками за плечи.

Никакие уговоры не подействовали, и она так и провела остаток ночи, закутавшись в плед и глядя на собственную фотографию на стене. Женька сам собрал вещи, вынес чемоданы в прихожую и решительно сдернул Марину с дивана, сунув под душ.

– Хватит, я тебе сказал! Возьми себя в руки!

Холодный душ вернул подобие здравого смысла, Коваль растерлась полотенцем и высушила волосы, подколов их кверху деревянными шпильками, вышла на кухню, где ждал Женька, сваривший кофе с корицей. Сев на высокий табурет у барной стойки, она потянулась за чашкой, но Хохол перехватил руку, сжав пальцы:

– Я прошу тебя в последний раз – подумай, может, останешься?

– Нет.

– Ну я так и знал, – махнул рукой Хохол. – Пей кофе, пора ехать, скоро такси подойдет.

Осталось самое тяжелое – войти в спальню и проститься с ребенком…

– Будешь реветь – не пущу! – предупредил Женька, задержав ее перед дверью, и Марине пришлось держаться, хотя это было так больно и тяжело, что, казалось, разорвется сердце. Поцеловав спящего Егора, она опрометью бросилась вон из комнаты, чтобы только не дать себе заплакать, иначе уже не остановится, так и будет реветь всю дорогу. Полусонная, растрепанная Ветка в халате спустилась вниз, выслушала все Женькины наставления, крепко обняла подругу, пообещав, что звонить отцу будет регулярно и за Егором следить лучше, чем за собой.

– Маринка, ты береги себя…

– Как получится, – процедила Коваль, стараясь не смотреть на нее. – Все, Хохол, поехали!

Марина молчала по дороге в аэропорт, молчала весь перелет до Москвы, молчала, проходя таможню, молчала, сидя в такси, везущем их в Домодедово…

От тишины звенело в ушах, но она упрямо не произносила ни слова, боясь разрушить создавшийся купол. Хохол поглядывал настороженно, но тоже не рисковал заводить разговоры. Не выдержал он уже в самолете, развернул ее к себе, встряхнул за плечи:

– Прекрати, я прошу тебя! Ты сейчас выглядишь так, словно кто-то умер.

Коваль посмотрела ему в глаза и только вздохнула тяжело, закусив губу. Женька подозвал стюардессу и заказал текилу, едва не силком влив в Марину целый стакан. В первом салоне, кроме них, никого не было, а потому она без зазрения совести напилась и отключилась, проспав весь полет как убитая, а очнулась уже дома, в спальне, раздетая и заботливо укрытая одеялом.

"Да-а, вот это расслабилась – не помню даже, как домой попала! И голова разламывается – похмелье…"

Кое-как поднявшись с постели, Коваль, схватившись одной рукой за голову, побрела в душ, но сил встать в кабину не хватило, она опустилась на коврик возле джакузи и замерла, обняв руками колени. В этой позе и нашел ее Женька минут через двадцать:

– Вот ты где! А я в спальню зашел – нет, думал, ты вниз пошла.

Марина подняла на него мутные глаза и приподняла рукой подбородок, упираясь локтем в колено.

– Что смотришь? Красавица?

Он сел рядом, притянул к себе, убирая с лица волосы.

– Красавица. Попробуй докажи, что это не так.

Она помотала головой и застонала:

– Го-о-споди, зачем ты дал мне так напиться? Я же сдохну до вечера…

– Сейчас душ примешь, чайку горяченького, и на улицу пойдем. – Женька поднял ее на ноги, сунул в кабину и открыл воду.

Водные процедуры, однако, не принесли облегчения, и чай с лимоном, и почти час, проведенный в беседке на улице, видимо, не в похмелье было дело. Они сидели в беседке, Женька курил, а Марина даже думать о сигаретах не могла без отвращения.

– Марина Викторовна! – заорал вдруг из сторожки у ворот Костя. – Тут такси подъехало, говорят, к вам!

– Сейчас гляну, – Женька выбросил окурок и направился к воротам.

Марине было абсолютно безразлично, кто и зачем приехал, она никого не хотела видеть и слышать. Но этот гость поразил ее своим появлением, потому что это оказался брат. Оттолкнув растерявшегося на долю секунды Хохла, Димка ринулся к ней и схватил за борта куртки, легко подняв и со всей дури швырнув в снег.

– Ты… ты… тварь, сука, чтоб ты сдохла, тварь!

Коваль обалдела, попыталась встать, но он не дал, пнул ногой в живот, она скорчилась и снова упала. От ворот бежали охранники, отец и Хохол, но Димка, казалось, не понимал, что делает, он снова подскочил к Марине и, рывком подняв на ноги, врезал по щеке так, что она на какой-то момент ослепла от боли.

– Сука… нашлась на мою голову! Почему ты не сдохла еще тогда, в детстве?! Какого хрена… ты влезла в нашу семью?!

Продолжить вдохновенную речь ему не дал Хохол, с размаху ударивший Дмитрия кулаком в печень и заставивший того сложиться пополам.

– Ах ты, фраер в погонах! Вы только это и можете – женщину ботинками пинать, мужику-то врезать очко бы сыграло?!

– Женя… не смей… – прохрипела Коваль, видя, что он заносит руку для очередного удара. – Не смей, я запрещаю…

Отец наклонился над ней, вытер кровь с разбитых губ:

– Мариша, детка… – Но она оттолкнула его руку, пытаясь встать на ноги:

– Пусти! Что происходит?! Отпустите их! – велела Марина охранникам, скрутившим Димку, а заодно и Хохла. – Мне объяснит ктонибудь, в чем дело?!

– Ты… ты еще спрашиваешь… в чем дело… – прохрипел Димка, корчась от боли в боку. – А кто моего сына сманил в этот чертов город?! Скажешь, не из-за тебя он сейчас в больнице?! Все ты со своими бандюками… Тварь, только ты виновата!

– Следи за базаром, мусор! – взвился Женька, пытаясь вырваться из рук мгновенно заблокировавших его Севы и Гены. – Да отпустите вы меня!

Отец метался между сыном, дочерью и ее любовником, пытаясь как-то урезонить всех троих, но на него никто не обращал внимания. Коваль вытерла сочащуюся из губы кровь тыльной стороной перчатки и зло посмотрела на брата.

– Давай, обвини меня во всех грехах! Это очень удобно, Дмитрий Викторович, – найти козу отпущения и валить на нее все! Еще скажи, что я виновна в твоем разводе!

– Заткнись лучше про это, лярва чертова! – рявкнул он. – Шлюха, вот ты кто! Беспринципная, развратная сучка!

– Дмитрий, опомнись, что ты говоришь?! – с ужасом проговорил отец, но Димка бешено глянул на него.

– Да ты-то хоть не лезь! Тоже хорош – надо было в молодости головой думать, а не причинным местом, чтобы вот такие твари на свет не появлялись! Еще и фамилию нашу носит!

И тут Хохол сделал что-то немыслимое, высвободившись из рук державших его охранников, и только Маринина реакция спасла Дмитрия от смерти – уж что-что, а всадить финку по рукоятку Хохол успел бы… Но она ринулась наперерез, и тонкое лезвие рассекло кожу куртки, обожгло левый бок и застряло в толстом слое цигейки где-то под рукой. Коваль осела на снег, и вокруг стало расплываться красное пятно – порез был глубокий, болезненный, финка пропорола мышцу между ребер… И эта кровь на белом снегу словно отрезвила всех – Хохол взвыл, хватая Марину на руки и крича на весь двор:

– Валерку сюда, быстро! Севка, в машину и гони в город, без доктора не возвращайся! – И, обращаясь уже к ней: – Маришка, девочка, как ты? Зачем полезла на перо, дурная? Ведь я мог тебя… сам, своей рукой… котенок… – Он прикоснулся губами к ее щеке и понес в дом.

За ним бегом бросился отец, успевший, однако, довольно сильно ударить по лицу Дмитрия, рухнувшего на колени рядом с тем местом, где снег был залит Марининой кровью. Он стоял в этой позе очень долго, до тех пор пока Данил и Гена силком не подняли его и не отвели в дом, налив стакан водки, чтобы привести генерала в чувство. Хохол уложил Марину в спальне, разрезал окровавленный свитер и осмотрел рану:

– Елки, глубоко… Хорошо еще, что не в легкое, мышцу только располосовал… Зачем ты полезла, можешь сказать?

– Ты не понимаешь… – прошептала она плохо слушающимися губами. – Не понимаешь…

– Да не могу я этого понять! – перебил Женька, закрывая рану большим куском марли, поданным Дашей. – Он поднял на тебя руку, он – мужик, мент, – на женщину, на сестру! Если бы не ты…

– Прости меня… – раздался в дверях голос Дмитрия – брат стоял в проеме, ухватившись за косяки и виновато глядя на Марину.

– Уйди! – рявкнул Хохол, вскакивая, но она поймала его за руку:

– Перестань…

– Маринка, он прав – я сволочь… – Димка попытался сделать шаг в сторону кровати, но дорогу ему преградил отец.

– Уходи, Дмитрий, сейчас не время выяснять отношения. Женя, что же доктора нет так долго?

– Город не близко, Виктор Иванович.

– Папа… не волнуйся… я не умру таким образом… – с трудом выговорила Коваль, облизывая пересохшие губы. – Это… не мой стиль…

– О, господи, да замолчи ты! – с досадой произнес Хохол, смочив ее рот салфеткой. – Еще и острит!

– Так, и что за панихида? – раздался голос Валерки, почти бегом ворвавшегося в комнату. – Все лишние – вон! Хохол, ты – первый на марше! Я кому сказал? – видя, что Женька не собирается уходить. – Не мешайте работать!

Когда все вышли, Валерка закрыл дверь, неспешно достал из чемоданчика халат и перчатки, натянул все это и приблизился к Марине:

– Ну что? Опять нарвалась? – Он покачал головой, осматривая рану. – Кто тебя так?

– Никто…

– Ага, я так и понял – консервы ножом открывала, порезалась немного, – невозмутимо согласился Валерка, делая анестезию. – Сейчас шовчики наложим, капельницу поставим… Вот так, терпи, терпи… Да, больно, я знаю… Терпи, моя умница, уже почти все… Ну вот, смотри, я и руки уже убрал. – Он продемонстрировал ей свои руки в окровавленных перчатках. – Видишь, не трогаю тебя больше.

Коваль с трудом подняла правую руку и вытерла слезы.

– Женьку… позови…

– Сейчас позову, он, поди, и не уходил никуда, под дверью сидит.

Хохол вломился так, словно опаздывал на поезд, кинулся к постели:

– Котенок, как ты? Все в порядке?

– Нормально, Жека, не волнуйся, – ответил Валерка, убирая в чемоданчик свои вещи. – Но я тебя прошу – ей покой нужен, не дергайте девушку. Что произошло-то у вас?

– Маленькая семейная драма. Не лезь, – отрезал Женька, не отрываясь от Марининого лица. – Ей нужно что-то? Ну в смысле, лекарства там, капельницы?

– Нужно. Я буду приезжать.

– Если ничего сложного, то можешь объяснить все Генке, он умеет.

– Как хочешь, – пожал плечами Валерка. – Мне же проще. Да сиди, не заблужусь, – махнул он рукой, видя, что Женька собирается провожать его.

Коваль закрыла глаза, вдруг ощутив усталость во всем теле и боль в боку, и от Женьки не укрылась ее страдальческая гримаса.

– Больно?

Марина молча кивнула, и он пошел вниз за таблетками.

"Вот тебе и вернулась домой – уж откуда не ожидала неприятностей, так это от собственного брата, а зря, оказывается… Он не простил мне того, что случилось с Колькой, но, возможно, я на его месте поступила бы так же, если еще не хуже".

Марина задумалась настолько, что не заметила, как вернулся Женька с таблетками и бутылкой минералки, опустился рядом на постель:

– Не спишь?

– Нет. Как там отец?

– Я им бутылку коньяка выставил, пусть стресс снимут. Ты меня прости, родная, но братца твоего я завтра же выкину отсюда, можешь на меня даже не смотреть такими глазами. Я с этой паскудой больше за один стол не сяду! – Женька осторожно приподнял ее голову и поднес к губам стакан с минералкой. – Я все сказал. К отцу претензий не имею, а этот пусть валит и спасибо тебе скажет, что подставилась вместо него.

– Женя…

– Я сказал – все! – отрезал Женька, наклоняясь и целуя ее. – Может, я к себе спать пойду? – прошептал ей на ухо.

– Нет… не бросай меня, – попросила Марина, касаясь пальцами его руки. – Я боюсь одна, боюсь умереть во сне…

– О господи, я тебя прошу – прекрати! – взмолился Женька, убирая с ее лица упавшую челку и заглядывая в глаза. – Не пугай меня, пожалуйста, я не могу этого слышать…

– Есть что-то, чего ты боишься? – через силу улыбнулась она, и Хохол пробормотал, пряча глаза:

– Есть… То, что тебя не будет со мной…

– Я всегда буду с тобой… – Марина закрыла глаза, крепко прижав к груди Женькину руку, и задремала, сквозь сон слыша размеренное дыхание Хохла возле своего уха.

Ночью, когда совсем отошла анестезия, стало невыносимо больно, так больно, что Коваль, привычная ко всему, не вытерпела и застонала. Чуткий Женька сразу же открыл глаза и навис над ней:

– Что, котенок? Болит?

– Болит… – прошептала она, закусив губу и крепко зажмурившись, чтобы хоть как-то отвлечься от разрывающей весь левый бок боли.

– Сейчас Генку приведу, он укол сделает, – Женька накинул халат и побежал вниз, забыв, что достаточно просто позвонить в коттедж охраны и попросить Гену зайти.

Они вернулись вдвоем, всклокоченный телохранитель достал из аптечки шприц и ампулу с обезболивающим, ловко наложил Марине жгут на плечо и незаметно сделал укол.

– Все, Марина Викторовна, сейчас пройдет.

– Спасибо, – проговорила она, зажимая место укола ватой. – Извини, что разбудили, Гена.

– Ерунда, – отмахнулся он. – Ничего страшного. Я свободен, Жека?

Хохол кивнул, и Гена вышел, прикрыв дверь. Сам Женька продолжал стоять у окна, сунув кулачищи в карманы халата.

– Жень… – прошептала Коваль. – Иди сюда…

Он вздохнул, вернулся в постель, осторожно обнял ее и зашептал на ухо:

– Как же ты напугала меня, родная моя, если б ты только знала! Я до сих пор не могу в себя прийти, как вспомню… Вот тебе и еще одна отметина от меня…

– Не думай об этом, ты же не виноват – ты пытался защитить меня, как умел…

Назавтра отец настоял на том, чтобы Дмитрий немедленно покинул не только дом, но и город, а Марина, в свою очередь, настоятельно попросила брата забрать с собой и Николая, которого уже свободно можно было перевезти на самолете. Племянник, конечно, возмущался и орал в трубку, что никуда не поедет, но Хохол объяснил ему все в двух коротких, но емких фразах, и Кольке ничего не оставалось, как подчиниться. Перед отъездом брат пришел к ней, улучив момент, когда Хохол отвлекся и куда-то вышел.

– Ты вправе не простить меня, Маринка… Но пойми – это мой сын, он единственный, я едва с ума не сошел, когда узнал, что произошло… Поверь, я очень жалею о том, что наговорил тебе…

Марине стало смешно – здоровый мужик лепечет какую-то ерунду, чуть не плачет от жалости к самому себе… Противно. Она дотронулась до его руки холодными пальцами:

– Дима, не надо. Я все понимаю. Но с сегодняшнего дня запомни – мы с тобой друг другу ничего больше не должны, я думаю, что отплатила тебе за то, что ты помог мне не сесть в тюрьму. И на этом все, больше мы с тобой не встретимся, я надеюсь. Если ты не отпустишь Николая ко мне, я пойму.

– Зачем ты так? – обиженно проговорил брат, поглаживая ее руку. – Я же извинился…

– Мне не нужны твои извинения, мне вообще от тебя ничего не нужно. И это ты прости меня за то, что я возникла в твоей жизни и своим появлением изменила ее. Поверь, знала бы, что так кончится, не стала бы начинать.

– Как знаешь… Но отца не отталкивай, Маринка, он ведь и так себя виноватым чувствует, так не усугубляй, ты ж грамотная девка у нас, – попросил Дмитрий, вставая. – А про Кольку… он ведь не ребенок, как сам решит, так и будет, тут я ему не указ. И еще… Если когда-то тебе что-то будет нужно, я помогу, не сомневайся, ведь мы с тобой родня.

– Дима, я поняла одну очень простую вещь: никогда мент и бандитка родней не станут, – насмешливо сказала Коваль. – При любом неприятном повороте событий из тебя прет ментовское нутро, и ты моментально забываешь, что я твоя сестра, а помнишь только то, чем и как я зарабатываю на жизнь. Поэтому не обижайся, братец, – никакой дружбы не будет. Но зла на тебя у меня нет, поверь.

Он постоял немного, словно хотел запомнить, как она выглядит, потом повернулся и вышел. Марина же, утомившись от столь напряженной беседы, откинулась на подушку и уснула.

Тем же вечером Дмитрий улетел в Москву, забрав с собой Николая.

– Папа, – поинтересовалась Коваль спустя неделю после всей этой истории, сидя в кресле перед камином и потягивая сок со льдом, – а скажи честно – ты меня осуждаешь за мой образ жизни?

Отец, уютно устроившийся с чашкой чая напротив нее, помолчал немного, словно пытаясь ответить на этот вопрос сначала самому себе, потом посмотрел на Марину каким-то виноватым взглядом и произнес:

– Дочь, я не в праве осуждать или хвалить тебя за чтото. Ты совершенно справедливо выразилась тогда, в больнице, когда мы впервые встретились, – ты сделала себя сама, без моего участия, без поддержки, советов, одобрений или порицаний. Как я могу теперь, обретя вместо брошенного когда-то трехлетнего ребенка взрослую, самостоятельную женщину, учить ее чемуто? Я говорил тебе – мой характер, но ведь это правда только отчасти, а в основном-то… Конечно, я не скрою, мне хотелось бы видеть тебя несколько в другой среде, чем эта, но что теперь жалеть о том, что мог бы, но не сделал? – он вздохнул, помолчал какое-то время, глядя уже не на дочь, а в камин, где тихо потрескивали березовые поленья, объятые красноватым пламенем. – Ты живешь так, как сама считаешь правильным…

– Тогда почему Димка вывернул мне все, о чем думал? Разве он, выросший в благополучной, полной семье, воспитанный нормальным отцом, может понять меня, выживавшую рядом со спившейся алкоголичкой? Если бы он только на миг, на сотую долю секунды поставил себя на мое место… Папа, ведь это нечестно – кому-то досталось все, а кому-то, как мне, – ничего? – Коваль отставила стакан на столик, подобрала под себя ноги и, укрывшись пледом, потянулась за сигаретами. – Я просто пытаюсь получить то, чего не было в моем детстве…

Отец передвинул кресло вплотную к Марининому, взял ее за руку, сжав.

– Мариша, дочка, я все понимаю – в тебе говорит сейчас обида на меня, на брата… Но тебе не кажется, что это немного другое? Мы ведь совсем не об этом говорим с тобой.

– Почему не об этом? Как раз в моем проблемном детстве причина всех моих жизненных неурядиц. А хочешь, – внезапно подавшись к нему, спросила Марина, – хочешь, я расскажу тебе о том, как я попала к Мастифу? Он ведь на том и поймал меня – на желании что-то иметь в этой жизни. Ты хорошо представляешь себе зарплату молодого врача? Я не спрашиваю про сестринскую, она в разы меньше. А я была молода, привлекательна, мне хотелось независимости от всех, хотелось хоть раз в жизни купить себе нормальное платье, а не вязать по ночам на дежурствах эти чертовы кофточки из дешевых ниток! И когда Мастиф предложил мне работать на него, я не очень долго думала, скажу честно. Да, я прекрасно понимала, во что ввязываюсь и чем рискую, не буду врать, что не была в курсе, кто передо мной и что за работу он предлагает.

Она перевела дыхание, отпила сок, выловив из стакана тонкую, не растаявшую еще до конца льдинку. Сейчас Коваль абсолютно не кривила душой – в тот момент она действительно знала, как и что. Отец внимательно слушал, не выпуская руку из своей, только поглаживал слегка ее холодные пальцы и както растерянно улыбался, словно не знал, как реагировать.

– Папа, – продолжила Марина, немного успокоившись, – когда я купила квартиру… да что там – купила, Мастиф помог сделать документы на хату убитого им коммерса… Так вот, когда у меня появилась квартира, я испытала такое счастье оттого, что это только мой дом, только мой, где никогда не будет пьяных уродов и гулянок до утра, такое блаженство, что даже не особо задумалась о том, каким образом она мне досталась и где теперь ее бывший хозяин. Я летела домой как на крыльях, хотя, кроме собаки, меня там никто не ждал, я ходила по своим комнатам, которые сама обставляла той мебелью, которая нравилась мне, и мне казалось, что я обрела в жизни хоть что-то свое, понимаешь? А потом я купила машину – свой первый джип, на котором гоняла по городу… Ты можешь считать меня чудовищем, которому только материальное в жизни важно, но вспомни, что до этого у меня не было абсолютно ничего…

– А как же остальное, дочка? – тихо перебил отец, и она поняла, о чем он.

– Остальное… Ох, папа, про остальное до сих пор больно вспоминать… Мои мужчины были несчастны со мной, несмотря ни на что – ни на мою внешность, ни на деньги, ни на любовь… Я просто не способна любить кого-то, папа… И теперь я понимаю, что даже Егора я любила не за то, какой он, а за то, что он – мой. Собственница чертова…

Коваль заплакала, утирая слезы рукавом халата, и тут, как будто под дверью подслушивал, появился Хохол, опустился на колени рядом с ее креслом, взял за вторую руку:

– Котенок, не плачь.

– Ты не понимаешь…

– Все я прекрасно понимаю – тебя опять мучают какие-то выдуманные грехи, ты грызешь себя за то, чего не делала. Я тебе при отце это говорю, он свидетель, – у меня никогда уже не будет в жизни другой женщины. – Он вытер ее глаза, поцеловал и велел неожиданно жестко: – А теперь немедленно прекрати это! Чтобы я больше не видел тебя такой, слышишь? Моя Коваль совсем другая.

Она вымученно улыбнулась, повернувшись к отцу:

– Видишь? Что бы я делала без него?

– И не надо ничего делать без меня, – подтвердил Хохол, улыбаясь. – Выйдем на минутку? Тебе звонили… – И по его глазам Марина поняла, что новости не из приятных.

– Папа, мы сейчас. – Она встала из кресла и пошла вслед за Женькой в кабинет, плотно закрыв за собой дверь и усаживаясь за стол. – Ну?

Хохол присел на край стола рядом с ней и тихо проговорил:

– Маринка, дело плохо – мне сейчас один человечек позвонил, сказал – сняли Мальцева.

Рома Мальцев был председателем горспорткомитета, получал вторую зарплату у Коваль, помогая иногда утрясать вопросы, связанные с командой. И эта новость о его смещении с должности означала только одно – Кадет надавил на кого-то в мэрии, чтобы лишить Марину "крыши", а заодно и предупредить о том, что сидеть в кресле президента клуба ей осталось ровно до назначения нового председателя. Та-ак…

– А ну-ка, набери мне Рому, – велела она, закурив, пока Женька искал номер. – Рома? Здравствуй, дорогой, это Коваль. Что за странные слухи до меня дошли?

– Марина Викторовна, да я сам в шоке – трах-бах, внеочередная сессия горсовета. Запросили смету по клубу на новый сезон, изучили и говорят: мол, многовато денег из городской казны идет на никчемную команду. – Ромин голос чуть подрагивал, да оно и понятно – отлучили от кормушки, ведь ему не только Марина денежки подбрасывала.

– Что?! Эти копейки, которые мне приходилось выбивать едва ли не силой, называются деньгами?! – Ее возмущению не было предела – за этот сезон город еще остался должен игрокам их официальную зарплату, которая в сравнении с тем, что платила Коваль, была просто издевкой. – Рома, или ты не все знаешь, или не все говоришь – так не бывает, чтобы на скорую руку скинули председателя горспорткомитета! К тебе точно никто не подъезжал и не просил освободить местечко за хорошее вознаграждение? – подозрительно спросила она, зная Ромину любовь к легким деньгам.

– Да мамой клянусь, Марина Викторовна! – заголосил перепуганный Рома. – Что я, японский камикадзе?

– Ну, я надеюсь, что это не так. Но смотри – узнаю что, башку сверну! – пообещала Марина. – Ты пока не дергайся, еще ничего не ясно, постараюсь урегулировать.

– Марина Викторовна, по гроб жизни обязан буду!

– Разберемся, – она положила трубку и задумалась.

По всему выходило, что без Кадета не обошлось, решил, значит, официально сдвинуть, по закону. Иметь своего человека в мэрии города ох как выгодно – все под контролем, всегда рука на пульсе, а если вдруг нужно, то и кое-какие проблемы можно разрешить без лишних финансовых затрат. И вот Рома слетел с кресла… Посоветоваться не с кем – с мэром в последнее время отношения стали весьма натянутыми. Эдичка все еще злобился на нее за то, что ей удалось уговорить нескольких влиятельных чиновников отдать в бессрочную аренду стадион и разрешить его реконструкцию. Радовался бы, что сбыл с рук убыточное сооружение – там нужно столько вложить, что Марина уже всерьез задумывалась, а не снести ли его вообще и не построить ли новое. Придется звонить Ворону, может, "старший товарищ" посоветует что-нибудь дельное…

Но поймать Ворона оказалось делом весьма и весьма нелегким – ни один его номер не отвечал, а посему им с Женькой пришлось прокатиться в город, в "Матросскую тишину". Хохол, конечно, возрадовался – это был его любимый кабак, да и с момента возвращения из Англии они нигде не были по вполне понятной причине.

Повязку с бока Марине пока еще не сняли, она создавала легкий дискомфорт, но выхода не было, увидеться с Вороном нужно было просто обязательно, поэтому пришлось терпеть и одеваться.

– Опять в брюках? – поморщился Женька, увидев, как она спускается по лестнице в кожаном брючном костюме и глухой черной водолазке.

– Мы не в оперу, – процедила Коваль, направляясь на кухню, чтобы отпустить Дашу и попросить не готовить ужин.

– И все равно могла юбку надеть, – настаивал Хохол, увязавшись следом.

Она повернулась на каблуке, смерила Женьку насмешливым взглядом и поинтересовалась:

– Хочешь посмотреть, как Ворон будет облизываться? Он любит баб с длинными ногами, между прочим.

– Я, может, тоже их люблю! Только очень редко вижу.

– Купи очки и хоть иногда выглядывай из окна машины – там этого добра полно! – посоветовала Марина совершенно серьезно, чем взбесила своего любовника, которого от подобной идеи просто передернуло:

– Я что – кобель какой-то, чтобы на телок проходящих облизываться?

– Сам ведь сказал – редко вижу. – Она пожала плечами и, переговорив с Дашей, пошла в прихожую, но Женька перехватил ее в дверях, прижал спиной к косяку и абсолютно серьезно спросил:

– И ты не ревновала бы меня? Если бы вдруг я…

– С ума сошел, болезный? Конечно, нет! Я лишена этого чувства напрочь, к твоему счастью, так что смело можешь кадрить девочек, дорогой, – последствий не будет. Если ты все выяснил, что хотел, то поехали, времято к вечеру, вдруг не захватим Ворона, а он мне нужен позарез.

Женька выпустил ее и почти бегом выскочил на улицу, явно разозленный и обиженный, хотя ничего нового Марина не сказала – так и было. Ну не могла она ревновать его, был только один человек, с которым Коваль испытала подобное чувство, да и то один раз, когда речь зашла о ее же подруге. А Хохол… Ревновать его было равносильно тому, чтобы ревновать диван к кому-то еще, на нем сидящему. Возможно, это звучит жестоко и цинично, ведь нельзя так относиться к человеку, с которым живешь и который тебя любит, но вот такая уж Марина странная – а притворяться она не желала.

Всю дорогу в машине стояла тишина, как в морге, обиженный Хохол отвернулся и курил в приоткрытое окно, а Коваль пыталась в уме разгадать хитрый план Кадета по захвату клуба. В принципе, она понимала, зачем ему это все нужно, – отличный способ отмывания денег, и не подкопаешься. Да и в бюджетный карман можно залезть, если очень постараться. Такая мысль приходила в свое время и в Маринину голову, но необходимости в этом не было, а гореть за три копейки… есть ли смысл? Сейчас, в момент, когда Коваль углубилась в проблему дальнейшего развития футбола в городе, ее уже охватил азарт – сможет или нет? А тут какой-то уголовный элемент решил выкрутить ей руки и забрать то, к чему она уже относилась с интересом и даже отчасти с любовью.

– Приехали, – буркнул Женька, чуть коснувшись ее руки, затянутой в черную перчатку, и Марина вздрогнула:

– Что?

– Ты где? – он помахал перед ее лицом рукой, словно проверяя, реагирует ли.

– Здесь, просто задумалась. Выходим?

Женька выпрыгнул из джипа, обошел, открывая дверцу. Коваль поежилась – морозец к вечеру придавил, было градусов двадцать. Накинув капюшон, она пошла к ступенькам, ведущим в полуподвальное помещение "Матросской тишины", поскользнулась на оледеневшем мраморе.

– Осторожнее! – рявкнул Хохол, хватая Марину за руку и удерживая от падения. – Под ноги смотри!

Она вырвалась, взбешенная подобным отношением, повернулась и схватила его за полы расстегнутой куртки.

– Ты совсем обнаглел, что ли? Как ты разговариваешь?

– Отпусти, – тихо приказал он, прищурив глаза.

– А иначе – что? – поинтересовалась Коваль, вперив в его лицо свой "фирменный" взгляд. – Что ты сделаешь, если не отпущу?

Он вывернулся и подхватил ее на руки, закрывая поцелуем рот, и Марина вдруг расслабилась, обняла его за шею и закрыла глаза, отдаваясь захватившему чувству. Они целовались так самозабвенно, словно не делали этого сто лет…

– Никогда больше не кричи на меня, котенок, – оторвавшись от нее, попросил Женька, одной рукой по-прежнему держа ее на весу, а другой доставая платок и вытирая с лица размазавшуюся красную помаду.

– Да, родной, как скажешь, – прошептала Марина, отбирая у него этот платок и пытаясь оттереть красные отпечатки с его губ. – Как ты скажешь, так и будет… Все только так, как ты скажешь…

– Правда?

– Конечно, – подтвердила она, улыбаясь.

– Ты потанцуешь со мной?

– Что? – не сразу поняла Коваль, и он повторил:

– Я спросил – ты сегодня потанцуешь со мной?

– Почему нет? Если хочешь…

– Даже если там, внутри, полно народа? Если кто-то узнает тебя и за твоей спиной будут шептаться о нашей связи?

– Тоже мне, тайна мадридского двора! Да мне наплевать, ты ж прекрасно знаешь, – засмеялась Марина, прижимая к себе его голову. – Идем, Жень, мне холодно.

Он поставил ее на ноги, еще раз поцеловал, шепнув на ухо:

– А то там неудобно будет…

Коваль фыркнула и толкнула тяжелую дверь, очень похожую на ворота городского СИЗО, и вошла в просторный холл, где к ней сразу кинулся гардеробщик, высокий молодой парень лет двадцати:

– Добрый вечер! Могу я предложить вам столик?

– Не можешь, – раздался ленивый ответ из угла, где сидела охрана Ворона – трое крепких мужичков во главе с Кунгуром, одним из личных телохранителей хозяина. – Это не посетители, отдыхай. – И парень, почтительно склонив голову, удалился в свою вотчину. – Марина Викторовна, милости просим! – Кунгур сам помог ей снять шубу, протянул руку Хохлу: – Здорово, Жека, давненько не были.

– Хозяин на месте? – поинтересовалась Марина, мимоходом поправив перед большим зеркалом выбившуюся из узла прядь волос.

– Да, у себя, идемте, провожу.

Они пошли за Кунгуром через зал, где было людно и накурено – хоть топор вешай. Какие-то пьяные малолетки играли в самом углу зала в бильярд, матерясь так, что даже Хохол поморщился:

– Соплячье! От горшка только оторвались, а уже по маме кроют!

– И не говори, Жека, – отозвался идущий впереди телохранитель. – И как их отсюда отвадить – ума не приложим. Ворон все опасается – а ну как менты завалятся да и проверят, что за народ у нас отдыхает? Греха не оберешься!

– Не пускайте. – Коваль окинула зал взглядом, но знакомых, к счастью, не увидела.

– Их не пустишь! – пробурчал Кунгур, останавливаясь у двери вороновского кабинета. – Подождите секунду.

Он скрылся, а Хохол, поймав момент, снова прижался губами:

– И что ж ты такая сладкая сегодня – не оторваться!

– Не знаю, дорогой… Возможно, ты соскучился за неделю.

– Не представляешь, насколько!

– Потерпи, приедем домой… – пообещала она, чуть сжав зубами его губу.

Дверь отворилась, и Кунгур пригласил их в кабинет. Ворон раскинул руки для объятий:

– Коваль, ты где пропала-то? Не звонишь, не приезжаешь!

– Отдыхать ездила.

– Кунгур, – не оборачиваясь, бросил Ворон, – организуй нам стол, и можете с Хохлом отдыхать пока – нам пообщаться надо. Надеюсь, мне ты ее доверишь, Хохол?

– Доверю. Но ненадолго.

– Ревнивый! – усмехнулся Ворон, подмигивая Марине. – Ну это правильно – я б такую женщину вообще из дома не выпускал.

– Ее не выпустишь, пожалуй! – заржал Хохол, отодвигая ей кресло.

Марина села, закинув ногу на ногу, достала сигареты и зажигалку, закурила и рассеянно уставилась на висящую за спиной Ворона картину. Почему-то в первый приезд сюда она не заметила ее, видимо, не до того было, а сейчас ее поразил сюжет: молодая женщина с темно-русыми волосами, стоящая на коленях, в металлическом ошейнике и со ржавым навесным замком, зажатым в зубах. Все лицо ее было в кровавых потеках, а руки скручены за спиной какимито ремнями. Увиденное почему-то мгновенно напомнило Марине ее собственную жизнь от двадцати лет, и это открытие неприятно поразило.

– Откуда у тебя эта картина? – как можно небрежнее спросила она, выпуская дым и покачивая ногой, стараясь скрыть нервозность.

Ворон обернулся, словно соображая, что же именно она имеет в виду, потом пожал плечами:

– Да не помню уже, подарил кто-то, наверное.

За Марининой спиной осторожно кашлянул Хохол, тоже смекнувший, видимо, о чем она думает сейчас.

– Где там Кунгур, запнулся, что ли? – недовольно высказался Ворон, нетерпеливо постукивая пальцами по подлокотнику, и буквально тут же появился телохранитель, словно карауливший за дверью, а не бегавший в бар за текилой и лимоном. – О, явился! Что так долго?

– Извини, патрон, проблемы в зале, пришлось помочь. – Кунгур ловко расставил на столе тарелочки с какой-то закуской, стаканы, литровую бутылку "Риал Хачиеды" и такую же – ржаного шотландского виски, которое Ворон предпочитал всем остальным спиртным напиткам. – Могу идти?

– Да, и Хохла с собой пригласи, посмотрите шоу там, у нас девки в стриптизе новые.

Сообщение о новых стриптизершах не вызвало у Марининого любовника никакой реакции – у него дома всегда под рукой собственная, зачем еще кто-то? Они вместе с Кунгуром удалились в зал, закрыв дверь, а Ворон потянулся к бутылкам.

– Ну что, девочка, стряслось? Ведь не выпить-закусить ко мне приехала?

– Угадал. Миша, проблемы – сняли председателя горспорткомитета, знаешь, что будет дальше?

– Догадываюсь, – кивнул он. – Назначат нового, а новый постарается убрать тебя подальше от клуба.

– Я вложила в строительство стадиона и тренировочной базы такие деньги, что боюсь даже цифру озвучить, – призналась Коваль, крутя в пальцах стакан с прозрачной, как росинка, текилой. – И у меня абсолютно нет желания потерять все.

– Думаешь, это Кадет замутил?

– Что тут думать? Кому еще нужна эта команда, кроме меня и него?

– А мэр что?

– Я с ним в контрах – деньги за продвижение моего проекта ушли не в его карман, вот он и рад досадить.

– Хочешь, попробую с ним переговорить? – предложил Ворон. – Он очень любит бывать у меня в сауне, никогда не отказывается от приглашения, вот я и организую вам встречу.

Марине не особенно понравилось это предложение – чточто, а оказаться в одной сауне с мэром она не мечтала даже в неудачный год.

– А по-другому не выйдет?

Ворон засмеялся, выпил виски, крякнул в кулак, как будто самогонки хватанул:

– Ох, ядреная штука! А чего ты боишься? Что у Эдика сведет что-нибудь? Так я рядом буду, помогу.

– Мне или ему?

Ворон от души посмеялся, а потом серьезно сказал:

– Пока ты на моей территории, тебе ничего не грозит, я обещаю. Просто это единственный шанс подловить его одного, расслабленного и сговорчивого. Подумай, потом позвони, я не тороплю.

Предложение не нравилось ей все больше и больше, да и взгляд Ворона был каким-то странным, испытывающим. Марина решительно взглянула ему в глаза и твердо сказала:

– Спасибо тебе, Миша. Но этот вариант меня не устраивает. Буду разгребать как-то иначе, не завлекая мэра своими прелестями.

– Умница ты, не зря про тебя столько разговоров, – оценил Ворон, глядя на нее с некоторым уважением. – Слыхал, на перо попала недавно?

– Ты-то откуда узнал? – удивилась Марина, не вполне понимая, кто рассказал про вполне семейную разборку Ворону.

– Птичка на хвосте принесла, – улыбнулся он. – Так что – было?

– Было, но уже все в порядке, швы сняли, рубец остался.

– Как же не зарезал-то он тебя, рука, что ли, дрогнула? Я ж твоего Хохла давно знаю – башни нет у него совсем, а удар поставлен – охнуть не успевали.

– Повезло, – усмехнулась Коваль, машинально потрогав повязку на боку через пиджак. – Да и Хохол, когда увидел, что это я, попытался остановиться, удар смазал немного. А так бы точно наглухо. Все, не хочу больше про это. Давай, Миша, выпьем, что ли, – она потянулась к стакану с текилой. – Кто знает, много ли еще времени нам с тобой отмерено…

– Ты что это, помирать собираешься? – удивился он, замирая с недонесенным до рта стаканом. – Ты ж совсем молодая, жить да жить…

– Ага, если бы только дали! – с горечью бросила Коваль, залпом выпивая текилу и отправляя следом ломтик лимона. – Знаешь, как иногда хочется просто спокойно пожить? А теперь… Ребенка, и того не вижу.

– А где он у тебя, кстати?

– Везде! – отрезала она, моментально насторожившись. – Тебе зачем?

Ворон пожал плечами, поставил стакан на стол.

– Да незачем. Просто так спросил. Ты ж вот тоже про картину спросила зачем-то. Понравилась, что ли?

Марина даже себе не могла бы ответить на этот вопрос, просто ее всегда притягивали подобные вещи, волновали и будоражили воображение. А эта женщина была очень похожа на нее, если только волосы сделать черными.

– Не знаю… Просто странно как-то – в кабинете вдруг такие мотивчики. Уместнее было бы в спальне.

– В спальне у меня другое висит, я таких вещей не понимаю и не могу представить, что есть придурки, которые это делают.

Коваль про себя посмеялась, представив выражение лица, которое было бы у Ворона, узнай он, что одна из любителей секса в кандалах сидит сейчас перед ним, а второй играет в бильярд в зале. Но кому какое дело до того, чем и как она занимается в свободное время?

– Ладно, пора мне, – Марина поднялась из-за стола и посмотрела на Ворона. – Не против, если я потанцую немного в твоем кабаке?

– Дорогая, да все, что захочешь! Идем, я лабухам скажу, чтобы сыграли все, что попросишь.

Они спустились в зал, где народа поубавилось, во всяком случае, малолеток уже не было видно и слышно. Женька и Кунгур катали в "американку", и Коваль почему-то вдруг залюбовалась мощной фигурой своего любовника, склоненной над столом, и руками, готовящимися отправить шар в лузу. Если бы не синие от татуировок кисти, Хохол вполне мог сойти за бизнесмена средней руки, решившего расслабиться после трудовой недели.

– Ну как, дорогой, удачно? – Она положила руку ему на плечо, и Женька мимоходом коснулся ее губами.

– Фартит безбожно! Подождешь, пока докатаем? Немного осталось.

– Не вопрос, – согласилась Марина, убирая руку, чтобы не мешать.

– Пойдем, Коваль, потанцуем. – Ворон потянул ее на танцпол, и она пошла, хотя и видела, что Хохлу не понравилось ее согласие.

Еще в прошлый раз Марина удивилась той легкости, с которой Ворон танцевал венский вальс, а сейчас только утвердилась во мнении, что из него вышел бы неплохой танцор. Они кружились по залу, и Коваль получала истинное удовольствие и от музыки, и от танца, и даже оттого, как смотрит на нее закончивший партию Хохол. "Ох, и припомнит же он мне сегодня ночью…"

Песня закончилась, Ворон галантно поцеловал ей руку и подвел к бильярдному столу:

– Жека, возвращаю твою женщину.

Хохол криво усмехнулся, притянул Марину к себе и на глазах у всех поцеловал в губы, посадив на стол. Судя по тому, как он держал ее, Коваль чувствовала, что ожидалось сопротивление, но не делала попыток вырваться или возмутиться. Хохол, отпустив ее, обвел зал победным взглядом, и Марине с трудом удалось подавить в себе смех – ну как пацан, ей-богу! Решительно потянув на танцпол, Женька обнял ее за талию, прижимая к себе.

– Ну что, ты помнишь, что обещала?

– Помню.

– Так пойдем потанцуем?

– Уже.

У Хохла были свои представления о танцах, мягко говоря, несхожие с Мариниными, но пришлось терпеть, раз уж обещала.

– Н-да, не быть тебе чемпионом мира, – прошипела она, когда танец кончился.

Хохот Женьки сотряс весь зал, немногочисленные посетители стали оборачиваться в их сторону, и тогда Хохол подхватил ее на руки и понес к выходу, на ходу забрав у подоспевшего Кунгура ее шубу и свою дубленку. В машине Марина от души выматерила любовника, объяснив, что не стоило так себя вести, но ему было по-прежнему весело, и он хохотал почти всю дорогу.

– Прости, котенок, переборщил немного…

Коваль опустила руку на его бритый затылок, потрепала:

– Я не сержусь. Жень… как там сын наш, а? Я так соскучилась, даже страшно… Никогда не думала, что это так тяжело – расстаться с ребенком…

Женька поднял голову, посмотрел ей в глаза, потом усадил на колени, крепко обняв:

– С ним Ветка, думаю, что все в порядке…

Марина тяжело вздохнула, положив голову Женьке на плечо. Мысль о том, что ее мальчик так далеко, что с ним рядом, пусть и надежная, заботливая, но все же чужая женщина, приводила ее в отчаяние. "А может, Женька был прав – ну его на фиг, клуб этот? Ради чего я бьюсь сейчас? Ради возможности вкладывать деньги в не очень-то и перспективный проект? В нашей стране все измеряется количеством вложенных денег – и образование, и здоровье, и спорт… И будь на месте моей команды даже сборная Аргентины, вряд ли без финансовой поддержки они смогли бы что-то выиграть. Мир перевернулся с ног на голову… А я, идиотка чертова, рискую собственной жизнью и жизнью годовалого ребенка ради того, чтобы… вот, даже себе я не могу объяснить, ради чего именно делаю это!"

Как же тяжело ей без мужа, без его советов! Вот он-то наверняка дал бы ответы на все мучающие вопросы, научил, как и что делать… Проклятое сослагательное наклонение…

– О чем задумалась? – шепот Хохла вернул с небес на землю, и Марина стряхнула с себя оцепенение, в котором пребывала.

– Да так…

– Ну хочешь, заедем сейчас на телеграф, закажем переговоры с Веткой? – предложил Женька, водя носом по ее шее вверх-вниз. – Поболтаешь, успокоишься…

– Уже очень поздно, все закрыто.

– Ну завтра давай, я с утра съезжу, закажу, а к вечеру вместе поедем, – не отставал он, и Марина согласилась – ей и самой приходила в голову подобная мысль, а что – мало ли, кому она звонит с переговорного пункта!

…В поселке было темно и тихо, только собаки иногда перетявкивались. У Марининого дома в сторожке горел свет, работал телевизор – даже из машины Коваль видела синий отсвет. Костя в наброшенной на плечи кожанке выскочил на улицу, открывая ворота и впуская джипы внутрь. Марина вышла из машины, размяла ноги, махнула рукой, отпуская охрану отдыхать, и пошла к беседке в глубине двора, собираясь посидеть еще немного на улице перед сном. Хохол увязался было следом, но она велела ему идти в дом и дать ей побыть одной. Женька недовольно покачал головой, но возражать не посмел, развернулся и пошел к крыльцу, на ходу потрепав за ухо подскочившую к нему Тайгу. Марина уселась на скамью в беседке, закурила, подняла глаза в черное небо, где красовался только белый серп месяца, и опять погрузилась в свои мысли.

"Живу, как не пойми кто, занимаюсь не пойми чем… И так уже все надоело, настолько ничего не радует, что хоть в петлю полезай. Ну разрулю я сейчас, бог даст, все свои проблемы, а дальше? Что делать дальше? Через год-два найдется какой-нибудь очередной кадет, каких десятки, снова станет прессовать меня, потому что по их примитивным рассуждениям, с бабой справиться легче, чем с мужиком. И опять все пошло-поехало. Устала я, так устала, что вот даже с лавки лень встать…"

Но не ночевать же на улице, не лето ведь, а посему пришлось оторвать себя от холодного сиденья лавки и пойти в дом. На первом этаже было темно, только маленькие лампочки в потолке еле светились – Женька не выключил, зная, что Марина с легкостью может в темноте наткнуться на чтонибудь. Поднявшись по лестнице наверх, она сразу вошла в ванную, скинула брюки и пиджак, с усмешкой оглядела то, что осталось от стрингов, и шагнула в душевую кабину, включая воду. На звук льющейся воды, естественно, заглянул Хохол, моментально присоединяясь к ней и прижимая к стенке кабины.

– Ты какая-то странная сегодня – то веселишься, то грустишь…

– Надоело все, – мрачно отозвалась Коваль, пытаясь освободиться от его притязаний. – И ты еще…

– А что – я?

– Да не знаю! Заколебало меня все!

– Я знаю верный способ забыться, – прошептал он ей на ухо, легонько поглаживая по бокам руками. – Тебе всегда это помогало…

– Да уж! – отозвалась Марина с сарказмом.

Женька зарылся лицом в ее мокрые волосы и тихо засмеялся:

– Котенок, ты такая забавная у меня…

– Ага, просто плюшевая игрушка! Все, выходи отсюда, здесь повернуться негде, а мне волосы нужно помыть.

– Я сам.

Это было любимое Женькино занятие – полоскать в воде ее длинные волосы, намыливая их шампунем, перебирать мокрые пряди. Марину это всегда удивляло – кто бы мог подумать, что жестокий, злобный Хохол наедине с ней становится ручным, как болонка.

Утро ознаменовалось звонком Ромы Мальцева – он истерично кричал в трубку о том, что, оказывается, сместили его вовсе не за его личные качества, а… за близкое знакомство с мадам Коваль!

– Что, так прямо и сказали? – переспросила она, пребывая в полном непонимании.

– Представьте, Марина Викторовна! Ты, говорят, кормился у группировки Наковальни, ее интересы отстаивал, деньги бюджетные налево перегонял!

Это было по меньшей мере смешно – те средства, что город выделял команде, у Марины язык не поворачивался назвать громким словом "деньги", а уж о том, чтобы их куда-то перегонять, и речи никогда не было.

– Рома, не паникуй, ничего страшного…

– Да?! – взвился белым голубем на том конце провода Мальцев. – Это вам ничего страшного, а на меня, говорят, дело завели! О махинациях с бюджетными средствами и взятках!

– Ты его видел, дело это? Нет? Тогда и нечего блажить! – отрезала она. – А про взятки… Рома, мы же взрослые люди, давай не будем в прятки играть. Не в курсе, кого на твое место ставят?

– А мне оно надо? У меня земля под ногами горит, а вы про место разговариваете! – в Ромином голосе зазвучали истеричные нотки. – Что мне теперь делать?!

– Успокоиться! – посоветовала Марина проникновенно. – Я тебе точно говорю – никто никакого дела не завел и не заведет, кому ты нужен? Неужели не понимаешь, что не ты – конечная цель этой операции, а я? Это не тебя – это меня убирают из команды.

Повисла пауза, Мальцев переваривал полученную информацию, Коваль ждала. Молчание затянулось.

– Рома, ты жив?

– С чего вы взяли, Марина Викторовна, что вас хотят убрать? Даже речи об этом не было, – неуверенно ответил Мальцев, и ей вдруг что-то не понравилось в его тоне.

– Рома, у меня такое чувство, что ты что-то от меня скрываешь.

Любой человек, мало-мальски знающий Коваль, моментально насторожился бы и от этих слов, и от интонации. Любой – но не Рома Мальцев.

– Ничего я не скрываю! – с ненужной поспешностью выпалил он, подтвердив догадку.

– Ну тогда до встречи.

Она положила трубку, задумчиво вытянула из пачки сигарету, щелкнула зажигалкой. Значит, все же было что-то, о чем Рома не хотел – или не мог – говорить. Не исключено, что ему предложили уйти временно, до тех пор пока в "Строителе" не появится новый президент. И Рома согласился, а теперь просто ищет повод расстаться с Мариной мирно. Вот это он зря.

Неслышно вошла Даша, принесла чай и, опуская поднос на стол, спросила:

– Обедать дома будете?

– А? Да, наверное, – рассеянно отозвалась Коваль, даже не совсем уловив смысл вопроса. – Женька где?

– Бегает.

– Марафонец… – пробормотала Марина, недовольная: когда Хохол нужен, его обязательно нет дома.

Внезапно ей пришла в голову еще одна мысль – а что, если и к Младичу подъехал кто-то с деловым предложением? Она ведь не видела и не слышала главного тренера с момента отъезда в Англию, мало ли что могло произойти.

Схватив телефон, стала лихорадочно набирать цифры номера, но голос оператора бесстрастно сообщил, что абонент временно недоступен. "Черт! А этот-то где?!" Дом превратился в телеграф – Марина позвонила Кольке в Москву, пытаясь узнать, не осведомлен ли племянник о планах господина Младича. Колька немного успокоил:

– Мариш, так он в Москве, с женой праздники проводит, вернется тридцатого января. Мы ж сборы с первого февраля планировали, уже все забронировано – билеты, гостиницы. Я пригласил на просмотр шестерых новых игроков, Младич одобрил вроде.

Марине немного полегчало…

– Коленька, ты-то как? Как нога, заживает?

– А, ерунда, все в порядке, не переживай. Ребра только болят немного, а так… – весело сообщил племянник. – Слушай, а что у вас с батей произошло? – вдруг резко сменил он тему разговора, и Коваль даже не сразу нашлась что ему ответить.

– Маленькое недоразумение. Но ты не лезь.

– Я не лезу, но он пьет по-черному, раньше не было такого, – понизив голос, сказал Колька. – Уже не знаю, как на него повлиять, – ничего не слушает, высаживает за вечер литр водки, на работе отпуск взял, там все равно служебное расследование, от дел отстранили. Хоть бы дед приехал, поговорил с ним.

– Я попробую отправить его домой, но на успех не рассчитываю, – честно призналась Марина. – Тут такое дело… Я, видишь ли… приболела немного, так он волнуется, старается быть рядом.

Чистая правда – все дни, что она провела в постели, отец не отходил от нее, просиживая рядом сутки напролет, только ночевать уходил в гостевую спальню. Марине иногда было смешно – она, взрослая женщина, чувствовала себя маленькой девочкой, заболевшей ангиной, возле которой постоянно находится заботливый папочка. Но на все ее протесты и возражения отец только качал головой:

– Я никогда не сидел возле твоей кровати, когда ты болела…

– Так и никто не сидел – матери некогда было…

– Ну вот и не лишай нас обоих удовольствия! – смеялся он, похлопывая ее по руке.

Так что пытаться заговорить с ним об отъезде было делом безнадежным. Но Марина все же решилась и пошла в гостиную, где отец смотрел какой-то из многочисленных сериалов "про хороших бандитов и плохих ментов", как он сам это классифицировал. Увидев ее, он обрадованно улыбнулся:

– Как дела, детка? Хорошо выглядишь.

– Да я и чувствую себя прилично.

Она уселась на диван, подобрав под себя ноги, и спросила напрямик:

– Папа, я понимаю, это прозвучит странно и даже где-то по-хамски, но ты не хотел бы поехать домой?

Привыкший уже к ее прямолинейным высказываниям отец не особенно удивился:

– Что, надоел, загостился?

– Нет, что ты! Просто… я сейчас с Николаем разговаривала, там у Димки проблемы на службе. Ну и братец не вынес – запил, видимо, это у нас с ним семейное проклятие, чуть что – в бутылочку заглядывать, – попыталась пошутить Марина. – Я и подумала, что, может, тебе лучше быть с ним рядом, а то вдруг…

– Мариша, – мягко перебил отец. – Дмитрий – не ребенок, он уже давно умнее меня, а потому давать советы и подставлять ему плечо я больше не стану. Его неприятности на службе не вчера начались, и даже не в тебе там дело, ему уже давно предлагали уйти, но он все упирался. Так что твое появление – просто удобный повод, чтобы его сместить.

– Папа, но…

– Не надо "но", – снова осек родитель, подавшись вперед, ближе к ней. – То, что он пьет, – тоже не новость, он всегда этим отличался, и я устал объяснять ему очевидные вещи. Ты предлагаешь мне прочесть ему лекцию о вреде алкоголя? И давай не будем больше касаться этой темы, хорошо? Если мое присутствие тебе чем-то мешает, скажи – и я без обид уеду, но не прикрывайся заботой о Дмитрии, особенно после того, что сама ему сказала, помнишь?

Коваль опустила голову и промолчала – до сих пор не могла понять, зачем выдала брату эту фразу про то, что они больше не родня. Отец смотрел испытующе, и Марина не выдержала этого взгляда:

– Папа, ты осуждаешь меня?

– Я уже говорил тебе – я не вправе осуждать. Если ты говоришь или делаешь что-то, значит, тебе так нужно, ты так считаешь, так чувствуешь.

Он погладил ее по голове, и она посмотрела с благодарностью – все же, как ни относись к нему, а мужик он правильный, умеющий понять все так, как надо, не делать поспешных выводов. Странно, что, кроме передачи о ней самой, Марина никогда не читала его статей и не видела других съемок, было бы интересно узнать, как у него это получается.

– Вот вы где! – В гостиную, с полотенцем на плечах, вошел Женька, чмокнул Коваль в щеку как бы между делом. – А я потерял – думаю, уехали куда-то без меня, что ли?

– Ты где был? – спросила она почти враждебно, вспомнив, что его не оказалось под рукой в нужный момент.

– Бегал, – отозвался Хохол, удивленный реакцией и тоном, – ты ведь прекрасно знаешь, что по утрам я всегда бегаю – что удивительного?

– Удивительно то, что бегаешь ты именно в тот момент, когда особенно нужен. Странное совпадение, да?

– Коваль, у тебя с мозгами-то все нормально? – не церемонясь, поинтересовался он, вытирая бритую голову полотенцем. – Что значит – совпадение? И зачем я понадобился тебе рано утром?

– Уже поздно это обсуждать.

Женька бросил полотенце в кресло, сел рядом и взял за руку, но Марина вырвалась, и он взбесился:

– Вот! Видите, Виктор Иванович, каково жить с вашей дочерью?! Фыркнула, дернулась, надумала себе чего-то – и скачи вокруг нее, как пудель на веревочке!

– Не скачи – в чем проблема? – пожала она плечами, чем только еще сильнее завела и так уже вздернутого любовника.

– Опять?! Нет, ты точно невменяемая! Проверяешь, насколько у меня терпения хватит?

– Ой, все, надоел! – поморщилась Марина, пытаясь встать с дивана и скрыться от дальнейших разборок где-нибудь в спальне, но у Женьки было на этот счет свое мнение.

– Куда?! – рявкнул он, дергая ее за руку и возвращая на прежнее место. – Ты начала этот базар, а теперь, как обычно, отваливаешь, выставляя виноватым меня? Удобно, да? Можно обидеться и уйти, а Жека пусть на брюхе ползает, зализывает то, чего не делал?

– Отвали! – заорала Коваль, вырываясь из его рук и почти бегом направляясь в спальню.

Заперев дверь на ключ, она упала на кровать и уставилась в потолок. Вот же противная черта характера, и Женька все сказал правильно – так и было, она постоянно провоцировала Хохла на грубость, а потом корчила из себя страдалицу, чтобы он суетился и просил прощения. Зачем? А кто знает… Марине нравилось ощущение власти над человеком, не подчинявшимся в этой жизни никому больше, нравилось то, что она в любой момент может одним взглядом заставить его чувствовать себя виноватым и лезть вон из кожи, чтобы вину загладить. С годами стервозность ее достигла критической точки и вот-вот грозила привести к чему-нибудь эдакому, но Коваль упорно не желала признаваться в этом даже себе, а продолжала изводить Хохла и испытывать его терпение.

Неизвестно, чем закончился бы сегодняшний ее концерт "для Коваль без оркестра", но события вдруг начали разворачиваться с лихорадочной скоростью и абсолютно неподконтрольно Марине.

Сначала был странный телефонный звонок – в трубке чтото трещало, посвистывало, гудело на одной ноте, и, сколько она ни надрывалась, крича "Алло!", толку не было. Марина не стала придавать этому особого значения – мало ли какие сбои на АТС. Выйдя к обеду и сев за стол, Коваль проигнорировала тот факт, что Хохол тоже не обращает на нее никакого внимания, спокойно поела, лучезарно улыбнулась Даше и опять ушла к себе в спальню, прихватив книжку с классическим японским эпосом.

Она погрузилась в эпоху Токугава настолько, что даже не заметила, что уже вечер, во дворе горят фонари и падает снег, отражаясь в их ярком свете, и хлопьями оседает на голых ветках деревьев. Вдруг в дверь весьма настойчиво постучали.

– Что надо? – нелюбезно спросила Марина, прекрасно зная, кто пришел. И даже догадываясь, зачем.

– Открой, – раздался голос Хохла.

– Зачем?

– Тебе звонят.

– Кто?

– Прекрати! – заорал он, колотя в дверь. – Я дверь высажу сейчас!

Пришлось встать и открыть. Хохол протянул трубку, Марина вернулась на кровать и вальяжно проговорила, обращаясь к невидимому собеседнику:

– Слушаю…

– И хорошо слышно? – поинтересовался своим чуть задыхающимся говорком Кадет, и Марина моментально расхотела шутить и вообще разговаривать.

– Что тебе нужно?

– Мне? Ты сама знаешь. Вопрос теперь стоит по-другому – что нужно ТЕБЕ?

– От тебя? Ничего.

– Да? Напрасно – у меня есть кое-что, за что ты свою красивую головку можешь прозакладывать, девочка, – игриво проговорил он, и она напряглась.

– Ну?

– А погоди-ка минуточку, сейчас…

И тут Марина услышала детский плач… Это мог быть только Егорка, его голос она не спутала бы ни с чьим, даже если завязать глаза и заставить среди толпы детей по реву определить своего.

– Ма-ма! – закатывался сын прямо в трубку. – Ма-му-я-аа!

У нее в висках заломило с такой силой, что она едва сдержалась, чтобы не закричать…

– Ну, убедилась? – продолжил Кадет, отняв трубку у ребенка. – Что, подумаешь или начнем играть жестко? Я не остановлюсь, предупреждал ведь – получишь своего щенка по кусочкам, будете по вечерам с Хохлом мозаику собирать.

– Клянусь – если только с моим сыном произойдет что-то, даже если он насморк подхватит – я тебя из-под земли достану! – тихо и зло проговорила Коваль. – Не веришь – с Бесом, паскудой, на досуге пообщайся, он расскажет!

– Считай, что ты меня напугала! – захохотал Кадет. – Короче, лярва, – берешь все документы по клубу и едешь сюда. Хохла дома оставь – он меня нервирует, а я старый уже, у меня сердце больное…

Швырнув трубку в стену, Марина издала такой крик, что у самой едва перепонки не полопались, а Хохол, куривший на балконе, вбежал и уставился на нее:

– Ты чего?

– Ничего!!! Машину через десять минут, не стой, шевелись!

Сорвавшись с постели, она кинулась в гардеробную, на ходу пытаясь сообразить, что делать. "Как такое вообще могло произойти? Кто узнал, где находился мой сын, где чертова сука Ветка, почему не звонит?!" Ведь за один день такое не провернуть, ясно, что Егора умыкнули не сегодня и даже не вчера. Хохол наблюдал за ней растерянно, не вполне понимая, что происходит:

– Котенок, ты куда? – видимо, удивленный развитой бурной деятельностью, он забыл свои обиды. – Кто тебе звонил?

Марина не отвечала, боясь, что разревется от произнесенного слова, растеряет всю свою решительность и настрой. Женька перехватил ее и встряхнул за плечи:

– Не молчи – что происходит?

Она уперлась руками в его грудь, отталкивая от себя:

– Пусти меня, ради бога! Мне нужно ехать.

– Куда? – не отставал он, продолжая держать за плечи.

– К Бесу.

– Зачем?

– Ты что, блин, возомнил себя ментом?! – разозлилась Коваль, молотя его кулаками. – Отпусти меня и прекрати этот допрос, меня ждут!

– Одна – не поедешь! – отрезал Женька.

– Ты не понимаешь… – простонала она, ослабев вмиг. – Не понимаешь… Я должна… должна одна приехать, иначе… Нет, я думать про это не хочу… Пусти…

Хохол отпустил, и Марина села прямо на пол гардеробной, среди полок, уставленных коробками с обувью, вцепилась в волосы, раскачиваясь, как китайский болванчик.

– Не может быть… – выдохнул Женька, глядя на нее сверху вниз. – Маринка, не может быть…

– Может! Ты понимаешь – может, оказывается! И… он там, у Беса, он плачет… и я найду способ отквитать этот должок своему родственничку, или я не я буду! – процедила она сквозь зубы, поднимая на Женьку глаза. – Все, хватит, надо ехать, а то будет совсем темно.

– Разреши мне поехать с тобой, – попросил Женька, не рассчитывая на согласие, – знал, что она не передумает. – Ну хоть следом-то мы с пацанами можем поехать? Чтобы я тебя хоть так видел? – его голос звучал почти умоляюще, но Марина отрицательно покачала головой:

– Нет, родной. Скорее всего, меня встретят, я не хочу подвергать Егора риску – кто знает, что там в башке у этого Кадета? Он мне пообещал… Нет, не хочу даже думать, этого не случится! – осеклась Марина, вспомнив угрозы Кадета по телефону. – Не волнуйся, Женечка, со мной ничего не будет. – Она погладила его по щеке, прижалась на какую-то долю секунды к его груди, потом, оторвавшись, побежала в прихожую, хватая с вешалки куртку.

Женька спустился следом, задержал уже на пороге, протягивая "вальтер":

– Возьми.

– Вряд ли пригодится… Было бы странно думать, что меня не обыщут, – грустно улыбнулась она, отказавшись.

"Хаммер" стоял у крыльца, и паук на капоте сегодня почему-то выглядел особенно устрашающе… "Попала Черная Вдова в паутину", – подумала Коваль, садясь за руль. Выехав на трассу, она закурила, стараясь не гнать особо по покрытой тонкой коркой льда дороге. Уже на трассе ее внимание привлек свет фар какой-то машины, державшейся сзади на приличном расстоянии. Чуть сбросив скорость, Марина подпустила ее ближе: ну так и есть – ее парни! Выхватив телефон, она набрала Хохла и заорала:

– Ты что, слов не понимаешь?! Я тебя где просила остаться?! И где теперь тебя вижу?!

– Не кричи, – виновато отозвался он. – Я не могу оставить тебя совсем одну, я должен быть рядом…

– Я же русским языком объяснила – на кону жизнь ребенка, одно неловкое движение – и дальше лучше не думать! Возвращайтесь домой!

– Нет! – отрезал Хохол. – Мы будем держаться на расстоянии, но ситуацию контролировать все равно должны!

– Да не можешь ты ее контролировать! Не ты решаешь, не ты диктуешь условия!

– Все, не ори! По-другому не будет! – И он бросил трубку, а Марина выматерилась, проклиная в душе настырного влюбленного идиота.

Неприметная "двенадцатая" на перекрестке поджидала ее, и красный пижонский "Крузер", принадлежащий кому-то из бесовских пацанов, – тоже. "Крузер" моргнул фарами, и Марина остановилась, но из машины не вышла, сидела с сигаретой и ждала. Из джипа вылез Бармалей, подошел к ней, открыв дверку.

– Вечер добрый, Марина Викторовна… – На его лице была мука мученическая – они успели наладить отношения, и теперь ему было не по себе от возложенных Кадетом обязанностей. – Бес велел встретить… – И он уселся на пассажирское сиденье.

– Встретили. Дальше что?

– Ну… – И вдруг, наклонившись к самому уху, он зашептал торопливо и сбивчиво: – Вы это… не переживайте… С мальцом все хорошо, его не обижают, гулять водят… и, Марина Викторовна, чтоб вы знали… будь моя воля, я б этого старого козла придушил бы…

– Спасибо, Бармалей. Кто с моим сыном?

– Да когда кто… Вчера я был, позавчера – Игореха, водитель, ну там – пацаны из охраны…

"Ну ничего себе! Это ж как давно мой Егорка здесь?! И где, где эта сучка?! Я ж ее порву, неужели она не понимает?"

– Где Виола? – быстро спросила Коваль у Бармалея, и тот выпучил глаза:

– А вы не в теме?

– Нет… – Что-то насторожило в его тоне.

– Она в больнице… Ранили ее, когда ребенка забирали… Кадета пацаны ездили, не наши, – сразу оправдался он. – А Виола Викторовна шум подняла, хотя предупредили – отдай, и ничего не случится…

– Как она здесь-то оказалась?

– Бес сам лично ездил, привез.

– Куда ее?..

– В живот, две операции сделали.

– Как же он перевез ее в таком состоянии? – У Марины в голове не укладывалось: Ветку ранили…

– Вы ж знаете Беса, – вздохнул Бармалей. – Нанял самолет, заплатил бригаде реаниматоров, чтоб сопровождали… Она в больничке, и Бес там почти все время… ждет, когда она в сознание придет, но врачи говорят – прогноз плохой, вряд ли выкарабкается.

– Господи… за что? – упав головой на руль, прошептала Коваль, чувствуя, как из глаз потекли слезы. Рука Бармалея чуть дотронулась до ее плеча.

– Марина Викторовна… надо ехать, там, смотрю, кадетовские дергаются уже…

Она подняла голову и с ненавистью посмотрела вперед – возле "двенадцатой" нервно прохаживались двое в кожаных куртках, то и дело поглядывая в их сторону. Вздохнув и вытерев слезы, Марина повернула ключ в замке зажигания и быстро оторвалась от не успевавшей за ней "Лады". Бармалей вцепился в поручень и с опаской поглядывал в ее сторону – не представлял, видимо, что женщина может нестись с такой скоростью по скользкой дороге, да еще на таком здоровенном танке, как "Хаммер".

– Дай сигарету, пачка в бардачке, – попросила Коваль, и он, достав, спросил с сомнением:

– Может, не надо – за рулем-то? Дорога как каток…

– И что?

– Ну мало ли…

– Бармалей, у меня нет времени на автодорожные происшествия, понимаешь? Дай сигарету и заткнись, – процедила она. – И что за мужики пошли? Все за свою шкуру боятся.

– Так это… она ж одна, жизнь-то, – резонно заметил Бармалей, прикуривая сигарету и протягивая ей. – А вам не страшно, что ли?

– Мне? Мне уже давно ничего не страшно, особенно если это касается меня лично.

Он замолчал, но поручень отпустил – боялся, видимо, снова продемонстрировать свою трусость. Вот и коттедж Беса, огромный кирпичный дом, самый большой в поселке, его видно даже с трассы – похож на старинный готический замок, с башнями и флюгерами, с красным кирпичным забором, напоминающим кремлевскую стену. Не хватает только стражников с арбалетами, рва с водой вокруг забора и откидного моста на массивных цепях, чтоб уж совсем как в Средневековье. Понты…

Бармалей выскочил из машины, нажал кнопку на столбе, и ворота поехали в сторону, открывая огромный двор, выложенный брусчаткой. Дорожки аккуратно расчищены, небольшие кусты сирени ровно обрезаны и укутаны укрывным материалом, чтобы не замерзли. У самых ворот – огромная кирпичная будка, возле которой на цепи… самый настоящий волк!

"Основательно, однако!"

Бармалей замахал руками, показывая, куда ехать, и Марина остановила машину у огромного гаража.

Они уже минут пять курили на крыльце, когда, наконец, появились кадетовские бойцы. Один из них, коренастый, невысокий, с рыжим ежиком волос, подошел к Коваль и стал бесцеремонно разглядывать с ног до головы.

– Приценился? – поинтересовалась она, выбросив окурок. – На сколько потянет?

– Да пока на много, а там – как вести себя будешь, – нахально ответил он, глядя ей в лицо выцветшими голубыми глазами. – У нас долго-то в товарном виде не сохраняются.

– Я запомню, – пообещала Марина ласково, но тот, кто хорошо ее знал, вряд ли принял бы ее слова за чистую монету, скорее немного напрягся бы. – Бармалей, в дом веди, здесь холодно.

– Да, Марина Викторовна… – засуетился тот, открывая ей дверь и впуская в прихожую.

Не раздеваясь, она пошла по комнатам в поисках сына, но рыжий перехватил:

– Куда? Не так резво. – Он за руку втащил Марину в гостиную и толкнул в кресло. – Здесь сиди, сейчас хозяин выйдет – базар будет.

Коваль поморщилась от боли в ушибленном о подлокотник кресла локте, села удобнее, сжала пальцами правое колено. Внутри все ходило ходуном от волнения, которое она старалась изо всех сил скрыть, загнать как можно глубже. И еще один вопрос интересовал – осмелится ли Бес выйти и посмотреть ей в глаза после всего, что случилось.

И он вышел… Но еще большой вопрос, кто из них двоих чувствовал себя хуже. Гришка осунулся, глаза в темных полукружьях, красные, как после перепоя или недосыпа, руки трясутся так, что это видно. Потрепала жизнь…

– Привет, – хмуро бросил он, стараясь не встретиться с Мариной взглядом. – Как ты?

– Лучше, чем ты, – с вызовом ответила она. – У меня хоть совесть не болит.

– Не надо, – скривился Бес, направляясь к бару и доставая бутылку текилы, от которой Коваль сразу же отказалась. – Брезгуешь? Ну-ну… Я бы тоже не стал… – Но эта фраза не помешала ему налить полный граненый стакан и залпом опрокинуть содержимое в рот. – Ведь я просил тебя – не упирайся, дура гонористая, подумай!

– Все, на фиг иди со своими монологами! – пресекла она, не желая выслушивать его излияния. – Где этот урод? И где мой сын?

– Урод здесь, – Кадет вошел в комнату, вальяжный, в шелковом длинном халате – продемонстрировал, насколько низко ценит Марину, даже одеться не соизволил. – А сына увидишь после того, как договоримся.

– А если не договоримся?

– Ты совсем идиотка, да? – изумился он, разглядывая ее с любопытством. – Я ж тебе ясно объяснил – шутки кончились, а ты еще и нарываешься. Бес, эта сучка всегда такая или только со мной?

Но Марина не дала Бесу и рта раскрыть.

– Да, эта сучка всегда такая, а то и хуже еще, если ты не знал. Где мой ребенок?

Кадет ничего не понимал – видимо, раньше ему не приходилось иметь дело с человеком, которому дважды сверлили череп… А Коваль несло все сильнее и сильнее, она вообще не понимала уже, что и кому говорит – орала в полный голос всякую чушь до тех пор, пока дряблая рука Кадета не отвесила ей пощечину. Схватившись за горящую щеку, Марина замолчала и опомнилась, а он произнес тихим, почти нежным тоном:

– За каждое слово, сказанное мне сейчас, ты рассчитаешься так, что тебе и не снилось. Ни одна мочалка никогда не открывала на меня свой рот, и ты не будешь.

Она промолчала, позволив себе только в уме послать его по хорошо известному адресу. Бес напряженно наблюдал за ней, не выпуская из руки стакан с текилой. Кадет пожевал бледными старческими губами, о чем-то подумал и позвал:

– Кочан! Щенка сюда приведи.

Коваль подобралась, как кошка перед прыжком, вцепилась в подлокотники и не сводила глаз с двери, Кадет удовлетворенно улыбался, Бес судорожными глотками хлебал текилу, как воду, – нервничал… Послышался детский плач, потом голос рыжего:

– Да не вой ты, к мамке идем!

И вот уже она видит своего мальчика, его заплаканное личико, его темные волосенки, спутанные на макушке…

– Ма-ма! – заблажил Егорка, пытаясь вырваться из рук державшего его Кочана, Марина тоже вскочила и кинулась к ним, выхватив ребенка у растерявшегося рыжего.

– Егорушка, сынок, не плачь… – Она прижала его к себе так, словно надеялась больше никогда не отпускать, целовала и сама уже чуть не плакала.

Егорка вцепился в мать обеими ручками и лопотал "Мама… мамуя моя…", уткнувшись носом ей в шею.

– Все, хорош, забирай! – велел Кадет, но сделать это оказалось весьма проблематично – Коваль без разговоров врезала Кочану ногой в пах, и тот сложился, матерясь и подвывая.

– Кадет, оставь! – попросил вдруг Бес, глядя на него мутными глазами. – Я прошу тебя – оставь пацана, ведь она же приехала… Отдай ребенка Хохлу.

– А что еще я ему должен отдать? – вскинул седые брови Кадет, не ожидавший подобного демарша. – Может, и ее выпустить – пусть валит?

– Отдай ребенка Хохлу, – тупо твердил Бес, которого словно заклинило. – Пусть мои пацаны его увезут.

На какой-то момент Марина потеряла бдительность, увлекшись этим диалогом, чем моментально воспользовался оживший Кочан. Он вырвал у нее Егора и, свободной рукой схватив Коваль за волосы, припечатал ее лицом о стену. На бирюзовых обоях расплылось кровавое пятно, Марина сползла на пол, зажав нос, из которого капала кровь.

– Ты, урод непуганый! – заорал Бес, подскакивая к ней. – Кто позволил?!

– А кого б я спрашивал? – окрысился Кочан. – Гера, забери пацана! – крикнул он в коридор, и ревущего навзрыд Егорку унес какой-то молодой мальчишка. – Сука, чуть все не отбила, на хрен! Ну я тебе припомню еще.

– Остынь, – вяло проговорил Кадет. – Сломал нос бабе, придурок.

Это было чистой правдой – носовая перегородка не вынесла удара о стену, да и кровь не останавливалась, руки и лицо у Марины были в липкой красной жидкости, как и водолазка. Бес принес полотенце, но это мало помогло, к тому же начала болеть голова, и Коваль уже не соображала, что происходит.

– Да не трогай ты меня! – рявкнула она в ответ на попытку Беса переместить ее на диван.

Кадет подошел вплотную, рассматривая сидящую на полу Марину сверху, стоял, покачиваясь на носках и заложив за спину руки. Она подняла вымазанное кровью лицо:

– Нравлюсь? Так лучше?

– Так это еще только начало. Не доводи до греха – давай все мирно решим.

– Да не буду я ничего решать! Это мой клуб, и так все и останется. И бумаг никаких я тебе, естественно, не привезла.

– А и не надо ничего, кроме твоего заявления в горспорткомитет о том, что ты отказываешься от места президента клуба.

– Даже не мечтай. – Марина запрокинула голову, чуть сжав пальцами переносицу и тихо охнув от боли.

– Дура-а-а! – простонал тихонько Бес, хватаясь за голову. – Какая же ты дура, Наковальня! Послушай…

– Пошел ты! – зло перебила она, не отнимая руки от кровоточащего носа. – За то, что ты сделал, Гришка, будешь в аду гореть. Ты продал брата, подумай об этом, когда протрезвеешь.

Он посмотрел на нее с ужасом, словно только сейчас догадался, что происходит, и оценил собственное участие в этих событиях. Потом перевел взгляд на Кадета:

– Отдай пацана… Я тебя богом прошу – верни ребенка, Кадет! Забери все, что хочешь, я ничего не пожалею – пацана только отдай! Смысл держать здесь еще и ребенка, если Наковальня – вот она? Зачем проблемы? Этот отморозок безголовый Жека все сделает, чтобы забрать, он ни перед чем не остановится, я-то знаю. Верни пацана, пусть хотя бы этому будет рад.

Кадет испытующе смотрел на Беса, что-то долго взвешивал, прикидывал, а потом изрек:

– Гришка, только потому, что ты просишь. Пусть Бармалей забирает щенка и везет его домой, а эта сучка останется здесь. Я научу ее думать, прежде чем сделать или сказать что-то. Ну и вопрос по клубу так и не решен.

И в этот момент Марине вдруг стало легче – если здесь не будет Егора, она справится. Она слышала, как в прихожей кто-то одевает Егорку, который ревет, не переставая, потом раздался голос Бармалея: "Тихо, пацанчик, сейчас к папке поедем", – и ей стало совсем спокойно – Егорка будет дома, с Женькой, который не отойдет от него ни на шаг.

Собственная судьба волновала во вторую очередь – ничего нового, скорее всего, Кадет не изобретет. Ну отмолотят пару раз, нос уже сломали, дальше что? Если Марина не вернется домой сегодня или завтра, Хохол устроит такое, что Кадету будет не до футбола – самому бы уцелеть. Так что…

Ох, как же сильно она ошиблась в своих прогнозах…

Всю следующую неделю Коваль провела в подвале, прицепленная наручником к какой-то трубе. Мимо каждую ночь проносились крысы величиной с кошку, и Марина все время боялась закрыть глаза, чтобы привлеченные запахом крови твари не сожрали ее заживо. "Интересно, Гриня специально таких лошадей развел?" – думала она всякий раз, едва завидев очередную крысу. Кочан, получивший полную свободу действий, отыгрался за удар в пах по полной программе. Маринино некогда красивое, строгое лицо уже не напоминало ничего, кроме детского пляжного мячика – такое же фиолетово-розовое и почти абсолютно круглое изза отеков. Нос болел невыносимо, по нему еще пару раз прилетало. Каждый визит Кочана заканчивался одинаково – предложением написать заявление об отказе от должности президента. И каждый раз Марина посылала рыжего отморозка, не забыв упомянуть и его хозяина, в одно хорошо известное место. Словом, неделька выдалась из веселых…

Однажды к ней спустился Бес, абсолютно пьяный и расхристанный, сел на корточки рядом и зашептал:

– Коваль… прости, если можешь…

Она брезгливо поморщилась и не ответила – да и что она могла сказать? Что не сердится и получает удовольствие? А Гришка продолжал, обдавая ее водочным перегаром:

– Я не могу… не могу тебе помочь, понимаешь? Я и так пацана твоего вернул, больше ничего не могу сделать… Я слишком много должен Кадету, понимаешь?

– Оригинальный способ ты выбрал, чтобы вернуть этот долг! – усмехнулась Марина, чуть скривив разбитые губы.

Он вдруг качнулся к ней и обнял, прижав ее голову к груди, словно не замечая, что кровь из лопнувшей губы пачкает его бежевый халат.

– Прости меня…

Коваль попыталась освободиться от его дурацких объятий, у нее и так сильно болел левый бок, а Гришка стиснул так, что и дышать-то было тяжело.

– Да отпусти ты! У меня все болит, а ты со своей неземной любовью! Сигарету лучше дай – не могу уже!

Бес выпустил ее и полез в карман, достав оттуда пачку "Мальборо" и зажигалку. Марина закурила, отметив, как трясется свободная от наручника рука, затянулась дымом поглубже, с наслаждением прикрыв глаза, а потом вдруг вспомнила:

– Как Ветка?

– Плохо, – вздохнул Гришка, тоже закуривая. – Никак в себя не приходит, а доктора молчат…

В его голосе было неподдельное страдание, на глаза навернулись слезы, и она видела, что это не водка в нем плачет, это на самом деле переживания по поводу Ветки. Странно, у Марины почти не было к нему злости, хотя все основания иметь ее наличествовали. Только брезгливое удивление: вот тебе и "смотрящий" – нашелся старикан, заставивший Гришу Беса ползать на брюхе и сдавать своих. Но она прекрасно знала, что такое быть зависимым от кого-то, особенно если этот "кто-то" влиятельнее тебя. Рано или поздно все закончится…

И закончилось.

Вечером следующего дня не совсем трезвый Кочан, перемещая наручник с правой руки на левую, зазевался, и Коваль ухитрилась спрятать ключ, который этот идиот небрежно положил на трубу совсем недалеко от нее. Дождавшись, пока все стихнет в доме, Марина отомкнула "браслеты" и начала лихорадочно искать выход, что в темноте удалось с трудом. Ждать, что Кочан вместе с ключом подарит еще и незапертую дверь, было глупо, нужно искать какой-то способ выбраться отсюда, пока утро не наступило. Она шарила рукой по стене до тех пор, пока не наткнулась на небольшое окошко, настолько узкое, что даже решетки на нем не было. Зато было стекло, которое нужно как-то убрать, не привлекая внимания. Придется выждать момент – Марина слышала, что Бес уехал к Ветке в больницу и до сих пор не вернулся, значит, в момент, когда машина будет въезжать во двор, она сможет разбить стекло. Еще бы знать, когда вернется Гришка, и вернется ли сегодня вообще… Ждать пришлось долго, у Коваль слипались глаза, но она старалась не дать себе расслабиться, иначе упустит единственный шанс сбежать. Наконец во дворе послышалась возня, включили фонарь, висящий над воротами, что было совсем некстати, и Марина, подобрав обломок кирпича, дождалась, когда Гришкин "Крузер" въедет в ворота, и в этот самый момент ударила в стекло.

Она слышала, как орет Бес, матеря кого-то на чем свет стоит, – значит, опять напился… Аккуратно выбрав из рамы оставшиеся осколки, возблагодарила в душе Господа за свою худобу – будь Марина чуть потолще, и ее план накрылся бы, а так она без особых проблем выбралась на улицу, прижалась спиной к стене дома, прикидывая, как обойти ярко освещенное место.

Выходило, что никак – яркий фонарь освещал большую площадь, и добраться до ворот, минуя ее, было невозможно. Пришлось пойти на крайние меры, иначе не выбраться.

Подобрав большой осколок стекла, Коваль бегом направилась к сторожке у ворот. Взлетела по ступенькам, рванула дверь и, схватив за спортивную кофту обалдевшего и растерявшегося охранника, приставила к его горлу кусок стекла:

– Тихо, не дергайся – и ничего не случится. Ключи от машины доставай. – Парень с опаской покосился на ее оружие, уже немного оцарапавшее кожу, пошарил на столе и протянул ключи. – Нет, так не пойдет – ты со мной. – Сунув руку в карман его брюк, Марина вытащила пистолет. – О, отлично, гораздо лучше, чем это… – Отбросив осколок, она ткнула пистолет охраннику под ребра, и они пошли к машине, которую он еще не успел загнать в гараж. – Ну, заводи, чего ждешь?

– Может…

– Не может! – отрезала Коваль, не сводя с него глаз. – Ты вывозишь меня отсюда, и я тебя отпускаю. Как ты понимаешь, о нашей мимолетной встрече лучше умолчать, да?

– Кадет меня грохнет, – пробормотал парень, заводя мотор.

– А выбора-то нет, – сообщила она, достав из бардачка пачку сигарет. – Не Кадет, так я тебя грохну, а так хоть до утра доживешь. Не копайся, выезжай. Чем быстрее поедем, тем выше шанс остаться в живых.

На другой конец поселка по объездной дороге приехали быстро, и Маринина охрана, сонная и помятая, скрутила водителя, заперев в подвал под гаражом. Завтра Коваль собиралась сделать так, чтобы он исчез из поселка и из города тоже, – как-никак, помог, нужно быть благодарной.

Когда Марина ввалилась в дом, Хохол взвыл от увиденной картины, да она и сама, глянув в зеркало, пришла в ужас – не лицо, а карнавальная маска, жаль, что не Хэллоуин, получила бы первый приз…

– Господи, – бормотал Женька, обнимая ее и прижимая к себе. – Где ж ты была, родная моя?

– А то ты не знаешь! – огрызнулась вдруг она. – Тебе ни разу не приходило в голову выяснить этот вопрос? И еще о любви кто-то вякал! – Марина оттолкнула его и пошла в ванную, чтобы скинуть, наконец, пропахшие подвалом вещи и принять нормальную человеческую ванну. Уже на лестнице обернулась и, не глядя на Хохла, приказала: – Валерку вызови, пусть приедет – у меня нос сломан, надо что-то делать.

"О господи, какое же это наслаждение – лежать в ванне, полной пены, в теплой воде, в своем доме…" Ее беспокоило лицо и нос – все же неделя прошла, перегородка начала срастаться, придется, видимо, ложиться в больницу на пластику, ничего не попишешь…

В дверь постучали.

– Что тебе? – недовольно спросила Коваль, прекрасно зная, что это Хохол идет выяснять отношения, а ей совсем этого не хотелось.

– Поговорить.

– Не о чем.

Дверь отлетела, выбитая сильным ударом, на пороге вырос разъяренный Женька.

– Ну, что остановился? – спокойно поинтересовалась она, погружаясь в пену по подбородок. – Давай, говори, раз уж здесь. И не смотри на меня коровьими глазами – терпеть не могу.

Он сел на край ванны, не сводя глаз с разбитого лица. Марина насмешливо наблюдала за ним, понимая, что не права в своих обвинениях – что мог сделать Женька, как помочь? Да никак – было бы только хуже, и он понял это раньше, чем она. И потом дураку ясно, что убивать ее Кадету резона не было, хотел бы – давно бы уже она сидела на облачке вместе со своим Малышом.

– Ну, чего молчишь?

Вместо ответа он соскользнул в воду как был, в спортивных брюках, обхватил ее ручищами и принялся целовать мокрое тело, покрытое белыми сугробчиками пены.

– Больно, Женька! – охнула Марина, когда он слишком сильно сжал ее в объятиях.

– Что, котенок, опять ребра?

– Не знаю… Нос вот набок, это да… – она потрогала переносицу пальцами. – Так и буду на Бабу-ягу походить.

– Подлечим, – прошептал Женька, целуя ее в шею.

– Как Егор?

– Нормально вроде, только спит плохо, все время вскакивает, плачет. Дашка с ним ночует. Может, выбираться отсюда будем? А то в мокрых брюках как-то… – и Хохол сделал попытку встать.

Коваль со смехом опрокинула его обратно в воду, зацепившись за шею:

– Нет, терпи! Я тебя не звала, сам ввалился. Скажи честно, пес трусливый, – ты хоть немного переживал? – Она села на него и пристально посмотрела в глаза. – Ты хоть на пять минут задумался о том, что я там терплю, а?

Хохол вздохнул, потрогал пальцем ее фиолетовую скулу и разбитый нос, убрал мокрые волосы со лба, украшенного синяком, потом прижал к себе, поглаживая по спине. Марина прекрасно знала, что абсолютно напрасно задает эти вопросы, – конечно, переживал, конечно, задумывался, разумеется, не спал ночами, сидя на кухне с сигаретой и кружкой чифиря. Но что он мог сделать? Вломиться к Бесу и устроить там перестрелку? Не факт, что удалось бы, не факт, что ее тогда просто не пристрелили бы, едва завидев его пацанов. Нет, все правильно – нужно было тупо сидеть и ждать развязки, ничего не попишешь. И давить теперь ему на больную совесть просто нечестно.

– Жень, ты не говори ничего, – совершенно серьезно сказала она, взяв в ладони его лицо и разглаживая сошедшиеся к переносице брови. – Я ведь все знаю и все понимаю…

– Ты права во всем, котенок, – я мог приехать и устроить резню, я должен был, знаю, но я побоялся сделать тебе еще хуже, чем уже было на тот момент. И я до последнего надеялся, что Бес поможет. А он, сука, так и проторчал в больнице возле Ветки, мне Валерка звонил, сказал.

– Я завтра к ней съезжу…

– Нет! – рявкнул Хохол, обрывая на полуслове. – Никуда из дому не высунешься, пока не утряслось! И не начинай больше эту тему! Ребенком займись, ему мать нужна!

Неизвестно, чем бы закончился это разговор, но в дверь ванной постучал Кот, сообщив, что приехал Валерка. Марина наскоро вытерлась и накинула халат, появившись перед доктором во всей красе. Привычный ко всему Валерка ахнул:

– Елки, кто это тебя так отделал?

– Не задавай вопросов, на которые тебе заведомо никто не ответит, – посоветовала Коваль, садясь на кровать. – Посмотри лучше, что теперь с этим можно сделать.

Валерка развернул ее к свету, долго и придирчиво ощупывал нос, качал головой и вздыхал. Потом, оставив в покое переносицу, произнес:

– М-да! Ну что – нос вдребезги, надо оперировать, там уже хрящ начал потихоньку формироваться, придется ломать.

– О-о-о! – простонала она, закрывая нос рукой. – Валера… это ж больно!

– Нормально – мы под наркозом сломаем, не почувствуешь, – успокоил он. – Я тебя завтра жду с утра, в лор-отделении договорюсь.

– Ей нельзя под своей фамилией, – буркнул Женька, сидящий здесь же в полотенце на бедрах. – Искать будут.

– Не вопрос, – не удивился Валерка, прекрасно осведомленный об особенностях ее жизни. – Положим под чужой. Тебе ж больничный не нужен?

– Ха-ха-ха! – откликнулась Марина. – Не острите, доктор.

– Тогда договорились?

– Да. Женя, проводи.

Она упала на кровать в надежде обрести, наконец-то, покой и отдых, а Хохол отправился провожать Валерку. Пока он ходил, Марина успела задремать, и будить ее Женька не решился, тихонько устроился рядом, обняв и дыша в затылок.

Утро началось с топота детских ножек и вопля:

– Папа! Папа!

Хохол сонно перевернулся, пробормотав что-то невнятное, и продолжал спать, а Марина выбралась из-под одеяла и вышла в коридор. Егорка топал ногой возле двери в спальню и голосил на весь дом. Увидев ее, он испуганно отшатнулся, и Коваль не сразу вспомнила, как именно выглядит. Меньше всего она напоминала сейчас его маму… Присев на корточки, она позвала:

– Егорка, сынок, это же я. Ты меня не узнал?

Только голос убедил его подойти ближе, и Марина подхватила его на руки, прижимая к себе. Его ручки обвились вокруг шеи, нос засопел где-то возле уха, и у нее на глазах выступили слезы.

– Идем вниз, там Даша что-то вкусное готовит.

Даша при виде хозяйки выронила из рук миску, которую вытирала полотенцем, всплеснула руками и ахнула:

– Марина Викторовна, господи!

– И на этом остановимся, – пресекла Коваль дальнейшие возгласы, усаживаясь за стол и беря со стульчика Егоркин фартук. – Мы есть хотим.

Даша засуетилась, выставляя на стол тарелку с блинами, вазочки с вареньем и сметаной, кувшин с молоком и стаканы. Егорка сразу потянулся к румяным блинчикам, но Марина легонько шлепнула его по руке:

– Куда хватаешь такой большой? Подавишься, давай я тебе оторву кусочек.

Он протянул ей блин и открыл рот, демонстрируя беленькие ровные зубки. Марина сунула ему кусочек, который перед этим обмакнула в варенье, и Егор с серьезным видом стал жевать. Она тоже вдруг почувствовала, как сильно проголодалась, и, удивив Дашу, съела штук пять, чего не делала в принципе никогда. Даша качала головой, глядя на хозяйку с сочувствием, потом неожиданно подошла и погладила по голове, как маленькую:

– Горе с вами, Марина Викторовна! Опять все личико изуродовали…

– Прорвемся, Даш, не впервой, – успокоила Марина, крайне удивленная таким поведением домработницы.

– Ага! Это кто тут мои блины ест? – грозно спросил Женька, входя в кухню в ветровке и спортивном костюме.

– Я! – гордо заявил Егор, повернув к нему испачканную вареньем рожицу, и Женька захохотал:

– Ну берегись! Я сейчас тебя самого съем!

Егорка завизжал, пряча личико у Марины на груди и хватаясь руками за воротник халата, а Женька, рыча, ущипнул его за бок:

– Куда спрятался?

– Иди уже, марафонец! – отбивалась Коваль, пытаясь закрыть собой сына, а Хохол, улучив момент, поцеловал ее в щеку и прошептал:

– Доброе утро, котенок.

– Да, родной, доброе. – Она притянула его к себе за карман ветровки и тоже поцеловала. – Не задерживайся очень уж надолго, мне ведь в больницу нужно.

– Я быстро, – пообещал Женька и ушел, а они с Егором спокойно закончили завтрак и направились в детскую, чтобы поиграть.

Они увлеченно катали машинки, усадив в них плюшевых зверей и всяких роботов, когда вернувшийся с пробежки Женька сообщил, что только что разговаривал по телефону с Бесом и тот сказал, что Кадет в ярости. Маринино исчезновение обнаружилось только сегодня утром, когда проспавшийся Кочан явился размять косточки. Увидев разбитое окно и валяющиеся на полу наручники с вставленным в их замок ключом, он сразу смекнул, чей это косяк. То, что за это его по головке не погладят, рыжий понял быстро, а потому наскоро поднял своих пацанов и хотел уже ехать к Коваль, но тут его перехватил Бес. Выяснив причину суеты, он покрутил у виска пальцем и насмешливо сказал, что Наковальня никогда не была дурой, а посему искать ее дома смысла нет. Обнаружив пропажу "Крузера" и охранника с ворот, Гришка "догадался", что из поселка она уехала и где теперь ее искать – вообще непонятно. Кадет сам лично отхлестал Кочана по рыжей морде, а потом долго и нудно выяснял у дорогого родственника Гриши, куда это могла направиться резвая жена его покойного брата. Но мучимый угрызениями совести Бес только плечами пожимал: мол, это такая непредсказуемая баба, что никогда не просчитаешь, что взбрело ей в голову и в какой момент. Смысл же звонка Хохлу сводился к следующему: спрячь эту ненормальную куда подальше, и даже сам забудь, куда именно, а уж ему, Бесу, и вовсе об этом не говори.

Марина крутила в руках солдатика, рассеянно слушая Женькин рассказ, и думала, что теперь делать. С одной стороны, ей нужно привести в порядок лицо, иначе даже выехать из города не сможет – в самолет не пустят, а с другой – ждать и тянуть время опасно, вдруг Кадет все же решит проверить ее отсутствие дома.

– Значит, так, – решительно заявила Коваль, вставая с пола. – Ты сейчас отправляешь кого-нибудь за билетом отцу. Кстати, что-то его не видно?

– Он у Кольки в "Роще" пока, я его туда отвез, чтобы под ногами не путался, – признался Хохол. – Он тут такое устроил – не представляешь! А сейчас хоть делом занят – статью какую-то строчит, я вчера днем у него был.

– Отлично. Потом мы с тобой едем в больницу, стараясь не привлечь особого внимания: ну там не нарушаем правил, машину свою модную дома оставим, парик, все дела… Понятно, да? Если меня прооперируют сегодня-завтра, то к выходным я смогу уехать к отцу, прихватив Егора.

– А я?

– А ты – смотри сам.

– Да, не особо ты соскучилась, дорогая, – усмехнулся Хохол, глядя на нее снизу вверх – он сидел на полу, а рядом с ним возился Егорка, пытаясь запихнуть в маленький грузовик большую обезьянку.

– Женя, при чем тут это? Неужели ты не понимаешь, что мне нужно банально спасти свою задницу, а потом уж думать про любовь? Я же сказала – если хочешь, можешь ехать со мной.

– А ты? Чего хочешь ты? Тебе нужно, чтобы я ехал с тобой?

– Упертый идиот! – заорала Коваль, выйдя из себя. – Почему ты заводишь эти разговоры в тот момент, когда речь идет о жизни и смерти, а? Хочешь лишний раз убедиться в том, что я тебя люблю? Почему я должна постоянно тебе что-то доказывать?

– Потому что я этого не чувствую, – тихо и серьезно проговорил Женька, вставая с пола и подходя к ней. – Понимаешь, не чувствую. – Он положил ей на плечи руки и заглянул в лицо, сдув со лба челку. – Я постоянно тебе об этом твержу – не чувствую, не вижу… Тебе все равно – есть я, нет меня. Ну когда нет, тогда да, ты можешь это заметить – а как же, кто ж мои причуды будет исполнять? Где моя большая дворняжка? Хохол, к ноге! Вот так – сидеть, стоять, лежать!

– Что ты несешь? Ты хоть понимаешь, что говоришь? – Марина сморщилась и схватилась за нос, который вдруг заболел невыносимо. – Черт…

Женька отпустил ее и ушел вниз, так больше ничего и не сказав. Коваль отбросила солдатика, чертыхнулась вполголоса, не понимая, зачем опять и опять Женька возвращается к этой теме. То ли обида на то, что приходится подчиняться вздорной бабе, исполняя все ее причуды, то ли просто защемило мужское самолюбие – ну нет управы на неуемную Наковальню, хоть тресни. И его это гложет, мешает жить, постоянно толкает на разговоры с ней, приводящие к скандалам. Неужели за столько лет рядом Хохол так и не понял главного – нет такой силы, которая заставила бы Коваль полностью подчиниться кому бы то ни было. В тот момент, когда он осознает и примет это, все наладится и пойдет более или менее нормально. Казалось бы, чего проще – не дави, не пытайся возвыситься над ней, делай так, как делал ее покойный муж, и будешь в полном порядке – любимая женщина рядом, в доме все спокойно, все довольны и счастливы, но нет! Настырный, непробиваемый Женька везде и всюду ищет свой путь, не желая пользоваться проторенными тропами, не желая подражать Егору. И от этого все проблемы – от его поисков.

– Пойдем, Егорка, в спальню, мама будет сумку собирать в больницу. – Марина подхватила сына на руки и, пройдя к себе, усадила его на кровать и сунула в руки книжку. – Ты пока картинки посмотри, хорошо?

Егорка увлекся красочной книжечкой, шлепая ладошкой по плотным страничкам и что-то бормоча на своем непонятном языке. Коваль же вытащила из гардеробной сумку и стала неспешно укладывать в нее необходимые вещи. Недельку-то ей точно придется провести в стационаре, а то и больше, но она постарается свести этот срок к минимуму – лучше в Москве долечится.

Через час вернулся Хохол, застал Марину с Егоркой на кровати в спальне – она валялась, растянувшись во весь рост, а сын то и дело подползал, отвлекаясь от книжки, и целовал то в щеку, то в шею. Коваль ловила его, тоже целовала в румяную мордашку, и оба счастливо смеялись. По лицу Хохла пробежала тень, он почему-то помрачнел и сел на край кровати, опустив голову.

– Ты чего? – удивилась Марина, убирая волосы за спину и перехватывая поперек живота Егорку, старавшегося достать их обратно. – Егор, перестань, мне больно. Жень, в чем дело?

Он только помотал головой и промолчал. Марина подобралась к нему, обняла, положив на плечо голову:

– Ну, Жень… что случилось? Что с тобой, мой мальчик?

Хохол вздрогнул от этого определения, неловко развернулся и поцеловал ее в щеку, перекинул к себе на колени. Она спокойно дала ему сделать это, спокойно улеглась, приняв удобную позу и прикрыв глаза. Хохол бродил губами по лицу, рука его уже пробралась под халат, и только сейчас он вспомнил, что рядом сидит, открыв рот, Егорка, и наблюдает за ними внимательными глазенками.

– Даша! – рявкнул Женька, уложив Марину на кровать, а Егора подхватив на руки и вынося на лестницу. – Ребенка возьми!

– Женя, мне некогда! – раздалось снизу. – Я обед только-только начала готовить.

– Черт!.. – пробормотал Хохол, а Коваль фыркнула – Женькины планы рушились на глазах. – Ну-ка, идем… – Она услышала, как он кричит уже внизу: – Сева! Погуляй с мальцом часок, погода хорошая. Марина в больницу собирается.

Пристроил, значит…

Марина, улыбаясь, смотрела на вбегающего обратно в спальню Хохла, а он, заперев дверь на ключ, подмигнул и потянул через голову серую майку:

– Ты не хочешь вспомнить, как хорошо бывает нам с тобой?

– Хочу…

– И ты меня поцелуешь?

– А ты этого хочешь?

– Я тебя хочу, понимаешь? Тебя – всю, всю… – Он лег рядом, положив руку на ее живот, коснулся губами груди в вырезе халата. – Котенок, как же я опять останусь без тебя?

– Я ненадолго. Посмотри, какая я страшная, разве можно в таком виде на улицу?

– Сука Бес, – процедил Женька, осторожно касаясь пальцами ее носа.

– Да при чем тут он-то? Он, Женька, попал еще почище моего – прикинь, с одной стороны, жена брата и его сын, а с другой – долг перед Кадетом. И нет выхода никакого, кроме как самому погибнуть.

Хохол посмотрел на нее с недоумением – обычно подобное всепрощение не входило в список Марининых добродетелей.

– И все равно я ему отомщу, даже не пытайся меня отговорить. Никто не будет безнаказанно молотить мою женщину.

Уж в чем, в чем, а в этом-то она не сомневалась – если Женя задумал сделать что-то, то не остановится, пока не сделает.

– Может, мы не будем обсуждать это сейчас? – прошептала Марина, ложась на него сверху и чмокнув в нос. – Мне скоро нужно будет ехать…

О, Хохол прекрасно знал, как именно нужно использовать ограниченный временной промежуток!..

– Ой, мама, как больно! – прогнусавила Коваль, касаясь пальцем повязки на носу.

Уже три дня она находилась в лор-отделении городской больницы под чужой фамилией и в белокуром парике, ей сделали пластику носа, и она понемногу приходила в себя после перенесенной операции. Заодно Марина уговорила доктора подправить ее губы, и теперь они тоже доставляли неудобство – есть и пить можно было только жидкое и только через трубочку. Слава богу, Хохол догадался и возил из "Стеклянного шара" лапшу-удон, которую особо-то и жевать не нужно, мисо-суп и суп-пюре из креветок. Женька проводил у нее почти все свободное время, сидел возле кровати, держал за руку и смотрел влюбленными глазами. Слова "моя девочка", "моя красавица", "любимый котенок" то и дело срывались с его губ, он старался окружить Марину заботой и вниманием, не оставлять ни на секунду. Она расслабилась и позволила ему ухаживать за ней, не перечила, покорно подчиняясь его словам и просьбам.

Вот и сегодня, стоило только пожаловаться на боль, Женька вскочил и побежал за медсестрой. Та примчалась мгновенно, осмотрела повязку и предложила:

– Может, вам, Мария Васильевна, укольчик? – Марина все еще не сразу реагировала на свое второе имя, но персонал, кажется, относил это на счет действия наркоза.

– А? Укольчик? Ну можно, наверное, – вяло согласилась она, а Женька тут же перебил:

– Не можно – нужно. Тебе совсем нельзя терпеть боль, помнишь, что доктор про голову говорил?

– Ой не грузи! Пусть делают укол, мне бы к Ветке сходить…

Эта идея возникла не сегодня, но реализовать ее Коваль не могла, занятая своими проблемами. И вот выпал случай, но Женька был против:

– Куда с таким лицом? И вдруг там кто-то есть у нее? Не лезь ты опять на рожон!

– Женя…

– Все! Не вынуждай меня применять силу! – пригрозил он, и Марина, поднеся к губам его руку, прошептала:

– А может, именно этого я и жду?

– О, вот только не гони сейчас! – засмеялся он, поглаживая ее ноги под простыней. – Так и смотришь, где и на чем меня развести! Нет, все, пора домой, иначе я тебя здесь прямо…

– А я не возражаю! – захохотала она, не выпуская его руку из своей. – Я соскучилась, родной, правда.

– И это уже хорошо… – Он отодвинул ее волосы, открывая шею и проводя по ней языком. – Ты моя девочка…

– Все-все-все! Тормози – сорвешься! – Марина уперлась ему в грудь рукой и постаралась перевести разговор: – Ты привез бы мне суши, а? Устала от супов, сил нет, хочу вкусного чего-нибудь…

– Конечно, родная, привезу. Может, еще чего-нибудь?

– Придумаю – позвоню.

Коваль понимала, что поход к Ветке откладывается, – как только Женька выходил, в палате моментально оказывался Гена, который проводил ночь на стуле у двери до следующего приезда Хохла. Женька настаивал, чтобы охранник находился рядом с ней неотлучно, просто для контроля. Уж кого именно должен был контролировать Генка, оставалось только догадываться… Вот и сегодня он устроился на стуле с журналом, ослабив немного узел галстука.

– Ген, ты бы хоть в больницу в костюме не ездил, ведь неудобно.

– Я уже привык, – улыбнулся охранник. – Да и стесняюсь я при вас без строгого костюма…

Это удивило хозяйку – она никогда не настаивала на том, чтобы охрана носила черные пиджаки и галстуки, это пошло с Макса – тот не признавал ничего другого, разве что летом. Откуда новые охранники узнавали об этом – осталось загадкой.

– Гена, ну ладно еще, когда мы едем куда-то, но сейчас?

– Если вас раздражает, я переоденусь.

– Да не раздражает меня, мне вообще все равно. Просто тебя жалко стало – всю ночь в пиджаке сидеть. – Поняв, что разговор бесполезен, Марина повернулась на бок, натянув одеяло, и закрыла глаза, стараясь уснуть. Во сне она почему-то увидела мужа…

Уже давно Егор не приходил к ней ночами, и Коваль решила, что боль стала меньше, но вот, оказывается, не так все. Его глаза, лицо, волосы – все было настолько реальным, что казалось, она даже ощущает запах туалетной воды – ее любимого "Хьюго"… Марина проснулась в слезах, повязка на носу промокла, причиняя дискомфорт, швы щипало от слез. Тихонько встав с постели, она подошла к окну, чуть отдернула жалюзи, глубоко вздохнула, стараясь успокоиться.

– Вы зачем встали? – раздался за спиной голос Гены. – Прохладно… – На плечи ей накинули халат. – Ложитесь, Марина Викторовна…

– Да, Гена, сейчас… – Она вытерла глаза, еще немного посмотрела в темное небо, где пролетал самолет, поблескивая красными огоньками. Спать уже не хотелось, да и боялась Марина уснуть, боялась снова увидеть Егора…

Она так и не спала больше, лежала и перебирала в уме свою прошлую жизнь. Все, что было в ней светлого, связано с Егором, даже то, что сейчас у нее есть сын. У Коваль абсолютно не возникало уже сомнений в том, что она сделала все правильно, усыновив мальчишку, – Марина видела в нем своего мужа, и от этого было хорошо на душе. Маленький Егорка все сильнее походил на отца – те же синие глаза, твердая линия рта, темные волосы. Коваль обожала сына, и его похищение добавило ей седых волос – она испугалась, что потеряет его. Слава богу, обошлось…

Осторожно заглянула сестричка:

– У вас все в порядке?

– Да, спасибо, – Марина натянула одеяло до подбородка, улыбнулась. – Все хорошо.

– Скоро обход будет, – это относилось к Генке, сидящему в углу.

– Я понял, сейчас выйду.

Девушка убежала по своим делам, а охранник подошел к Марине:

– Марина Викторовна, не спали опять? Почему не попросили сестру позвать?

– Гена, какая сестра, зачем? У меня все в порядке.

– Не заметно.

– А как это должно быть заметно, интересно?

– Синяки у вас под глазами и вид усталый.

– Дай зеркало, – потребовала она и, когда получила, уставилась в большое стекло, внимательно изучая то, что там отразилось.

Генка был прав. Выглядела Марина не лучшим образом, да и как – нос раздут из-за стоящих в нем марлевых тампонов, цвет лица напоминает набор акварельных красок, от желтого до зеленовато-фиолетового с переходом. Но это поправимо – синяки сойдут, отек спадет, и все будет нормально. Отложив зеркало, она вздохнула, поправила волосы, закрутив их в узел и воткнув в него лаковую шпильку. Генка помог встать и дойти до умывальника – ее слегка пошатывало от длительного лежания. Вернувшись в постель, Марина поинтересовалась:

– Женька не звонил?

– Сам удивляюсь, – развел руками охранник. – То в семь утра трезвонит, а то никаких признаков жизни. Может, позже подъедет?

– Может.

Но в душе нарастала тревога – это не в характере Хохла, чтобы с утра не поинтересоваться, как провела ночь его драгоценная Коваль. Может, с Егоркой что-то? Тогда все равно Женька позвонил бы и спросил, что и как делать, кому звонить.

От тревожных мыслей отвлекли врачи, явившиеся на обход. Маринин лечащий долго разглядывал результат своей деятельности, прощупывая крепкими пальцами переносицу и спинку носа, потом попросил у перевязочной сестры лоток и резким движение вытащил тампоны. Коваль охнула от неожиданности, и он успокаивающе похлопал ее по руке:

– Ну-ну, Марья Васильевна, ничего не случилось – хватит с марлей в носу лежать, уже все нормально. Через пару дней домой пойдете, носик аккуратный будет, синяки сойдут – и опять красавица.

– Спасибо, – пробормотала она, отметив про себя, что за такие деньги, что он получил, мог бы и поаккуратнее работать.

"Елки, но где Женька? Уже почти час дня, а его нет, и звонков нет. – Марина взяла телефон, набрала номер, но механический голос в трубке монотонно сообщил, что абонент сейчас недоступен. – Где его носит?!"

Весь остаток дня Коваль нервничала, ругала Женьку на чем свет стоит, отказалась обедать и ужинать, чем разозлила мотавшегося специально в "Шар" Гену. Охранник, конечно, не высказался по этому поводу, но то, что был недоволен, Марина заметила. Тревога росла с каждой минутой, она курила, что было категорически запрещено, но так становилось немного легче. Около восьми вечера дверь палаты распахнулась, и возник Хохол. Увидев его, Коваль даже забыла заорать, настолько ее поразил его внешний вид. Все лицо расцарапано, под глазом "бланш", обе кисти забинтованы.

– Ты… что с тобой?! – Она встала с кровати, пошатнувшись и хватаясь за спинку, чтобы не упасть, но Женька бросился к ней, вернул обратно, ткнувшись бритой головой в колени:

– Лежи, котенок, не вставай. Со мной все в порядке. Ты как тут?

– Что значит – в порядке? Ты себя в зеркало-то видел?

– Мариш, давай позже, – попросил он, поднимаясь и поворачиваясь к Гене: – Братан, домой езжай, я здесь останусь сегодня.

– Как – останешься, а Егор?

– С ним Даша и Сева.

– Женя, я вообще ничего не понимаю… – начала Марина, но он прижал к ее губам забинтованную руку:

– Я же просил – давай позже.

Он вышел из палаты вместе с Генкой, отсутствовал минут двадцать, вернулся, скинул в угол прямо на пол кожанку, сунул голову под кран, долго отфыркивался, потом несколько раз врезал себе по лицу, потряс головой и сел на стул возле Марины. Она наблюдала за его манипуляциями, не вполне понимая, что вообще происходит.

– Ну, управился? Выкладывай.

– Что ж ты такая нетерпеливая? – улыбнулся Женька. – Сказал же…

– Так, хватит! – заорала Коваль, взбешенная загадками. – Я тебе что – шалава из "фазанки", которую ты на улице викторинами прибалтываешь?! Где шатался целые сутки и почему рожа в таком виде?!

– Коваль, а если это баба расписала, а?

Марина наотмашь ударила его по щеке, вскочила, схватив сигареты, подошла к окну и закурила. Женька подошел сзади, попытался обнять, но она вывернулась:

– Не трогай меня!

– Обиделась? Я пошутил, – примирительно сказал Хохол, кладя голову ей на плечо. – Мариш…

– Пошел ты! – она оттолкнула его, выпустила дым, снова затянулась, глядя в окно.

– Котенок…

– Я же сказала – пошел вон отсюда! Шутить там будешь, за дверью.

Хохол сгреб ее в охапку, отобрал сигарету, бросив в пепельницу, одной рукой зажал Маринины руки и прошипел в лицо:

– Я могу, конечно, уйти, но подумай, с кем останешься, если всех разгонишь!

– Не проблема – замену найти не очень сложно.

– Ну еще бы – только свистни, кобели налетят! – оскалился он, не выпуская Марину из своих железных объятий. – Я б тоже прибежал. Только вот не зовет никто, и вообще по фигу – есть Жека рядом или нет!

– Опять? Ты повторяешься, это надоедает, – насмешливо бросила она, и Хохол совсем выпрягся.

Швырнув ее с размаху на кровать, как куклу, он запер дверь и одним прыжком оказался возле нее, разодрав на груди свою рубаху и принимаясь за Маринин халат, от которого в считаные мгновения остались только клочья.

Она боялась только одного – что он, не удержавшись, ударит по лицу, и тогда пластике придет конец, но поднять на нее руку Хохол так и не смог.

– Сука-а… какая же ты сука, Маринка! – простонал он, выпустив Марину и закрывая лицо замотанными руками. – Почему ты всегда вынуждаешь меня проявлять себя так… по-скотски? Нравится? Разнообразия захотелось, чтоб не повторялся? Получила, довольна?

Коваль молчала, устремив взгляд в потолок. Ничего нового… Кто сильнее, тот и прав. Как будто можно таким образом заставить человека любить себя. Да и кто ее видел, эту самую любовь?

– Что ты молчишь?

– Думаю.

– О чем?

– О том, почему до сих пор с тобой. Почему позволяю тебе делать подобные вещи. Почему просто не могу сейчас выкинуть тебя за дверь и больше никогда не видеть.

Хохол повернулся на бок, подпер кулаком голову и посмотрел на нее внимательно. Марина не реагировала, смотрела в потолок, словно не было занятия важнее.

– Если ты сейчас скажешь, я уйду… – проговорил он тем же сдавленным голосом.

– Если скажу? А сам как думаешь – скажу или нет?

– Думаю, что из принципа ты еще не то можешь сделать, просто чтобы доказать, что ты здесь хозяйка. Чтоб не забывался и место свое знал.

– Ну видишь, и сам все знаешь. Так иди.

Разумеется, он никуда не ушел – все эти слова были не более чем красивой позой, из которой ему снова пришлось встать на четвереньки. Ничего нового.

– Прости меня… Сам не пойму, что вдруг накатило… – Он целовал ее в плечо, обнимая и прижимаясь все сильнее.

– Прекрати, – попросила Марина. – Неужели ты не понимаешь, что я просто не в состоянии сейчас разговаривать?

– Не понимаю… Я уже совсем ничего не понимаю, Маринка… Я так запутался… Помоги мне, котенок…

Она резко села, в упор уставившись на него, и спросила:

– Помочь? А в чем я должна тебе помочь?

– Притворись хотя бы, что я тебе нужен… – тихо сказал Женька, дотрагиваясь рукой до ее руки.

Коваль уронила голову на колени и заплакала, сама не понимая, отчего так раскисла. Было жаль его – Марина видела, что он страдает от бессилия, оттого, что не может заставить ее делать то, что хочет он, говорить то, что он хочет слышать, оттого, что она не дает ему возможности чувствовать себя мужиком рядом с ней.

– Ну что ты, маленькая моя? Не плачь, не надо…

– Женька… Я все понимаю, но не могу – понимаешь, просто не могу быть другой… не умею…

– Да и ладно, ну не плачь – не надо мне другой, пусть такая, какая есть, и не будет уже другой. – Он обнял ее, укутав в одеяло, поднял на руки и заходил по палате, укачивая, словно Егорку. – Ты просто будь со мной, остальное неважно.

– Ты так и не скажешь, где был? – немного успокоившись, спросила Марина, прижимаясь к нему.

– Я решал наши проблемы, котенок, – вздохнул Хохол. – Теперь тебе никуда не надо уезжать, можешь вернуться домой, к сыну.

Коваль удивленно уставилась на него – нет, не шутят такими вещами, не по-человечески это…

– Да, котенок, теперь ты можешь успокоиться и жить так, как привыкла, не прячась и не скрываясь. Носиться на джипе совершенно свободно, по магазинам гулять…

– Женя… только не говори мне… – начала она, и ее рот тут же оказался закрыт поцелуем. Отведя душу, Хохол признался:

– Да, родная, грохнул я его. Просто подкараулил и грохнул из "калаша" в упор, расстрелял тачку и всех, кто в ней был. А когда стал проверять, наглухо ли, подъехала вторая машина… Пришлось поработать, а потом рванула какая-то хрень, все лицо располосовало мне и руки немного обожгло. Еще хорошо, что глаза успел закрыть. Зато теперь ты в безопасности, и клуб твой – тоже.

– Почему не сказал сразу?

– Не хотел, чтобы ты испытывала благодарность. Потому и замутил это все – и скандал, и остальное, – признался он, спрятав лицо у нее на груди. – Сердишься?

– Не то слово! Ты ведь мог погибнуть, не думал об этом? Когда один на машину пер? – Марина вытащила руку из пеленавшего ее одеяла и взяла Женьку за ухо, потрепав, как щенка. – Обо мне не думал?

– Вот как раз о тебе-то я и думал, – улыбнулся он, подчиняясь движению ее руки и мотая головой. – И даже теперь ты меня не поцелуешь?

– Поцелую… – прошептала Коваль, касаясь губами его губ. – Спасибо, родной, ты опять подставился… Менты не наезжали?

– А я что – телефон свой им оставил? – удивился Женька, перехватывая ее поудобнее. – Может, спать пойдем? Что-то я устал сегодня.

– Ложись, я посижу пока.

Хохол поставил ее на ноги, скинул с кровати обрывки халата и лег, растянувшись всем телом и закинув за голову перевязанные руки. Марина набросила на себя майку и спортивные брюки и села рядом. Он смотрел на нее, улыбаясь, и Коваль видела, что ему стало легче оттого, что он рассказал все. И дело было вовсе не в том, что она испытывала благодарность, – да, разумеется, но все же не это ему было важно. Что-то другое – факт, что он сам, без ее ведома, справился с ситуацией и защитил свою женщину от посягательств.

– Женька, я прошу тебя, если ты хоть немного меня любишь… не делай больше ничего, не посоветовавшись со мной. – Марина уперлась подбородком в его грудь и посмотрела в глаза. – Ты нужен мне живой и здоровый, я ведь не справлюсь одна…

– Скажи это еще раз, – закрыв глаза, попросил он.

– Я тебя люблю, родной…

– И ты в это веришь, Коваль?

– Сама удивляюсь…

В милицию Хохла все же дернули, но Марина предусмотрела этот вариант и подстраховала любовника, попросив Валерку подтвердить, что в то время, когда неизвестные расстреляли машину Кадета, Хохол находился рядом с ней в отделении, так как ей неожиданно стало хуже после операции. За полторушку "зелени" Валера Кулик с честными глазами подтвердил все, что Марина просила, и Хохла отпустили, посетовав на очередной "глухарь". Коваль же выписали через неделю, когда синяки почти совсем сошли, а нос приобрел относительно нормальную форму.

В день выписки она пошла к Ветке, в отдельную палату хирургического отделения, где та лежала под охраной двух бесовских пацанов. Увидев в коридоре Марину и Хохла, парни струхнули, не зная, как реагировать. Хохол насмешливо смотрел на открывших рот охранников, потом решительно отодвинул одного в сторону:

– Входите, Марина Викторовна.

– Жека… это самое… – заговорил тот, что постарше. – Бес не велел пускать никого.

– Так и не пускай, – кивнул Женька. – А за то, что Наковальню попытаешься тормознуть, сам знаешь, что Бес устроит.

– Я недолго, – успокоила Марина растерявшегося парня. – Женя, здесь побудь.

Ветка лежала на кровати, укрытая одеялом по грудь, в подключичном катетере торчала система для переливания. И без того белая кожа подруги казалась сейчас мраморной, словно светящейся изнутри. Глаза были закрыты, только ресницы чуть вздрагивали. Марина опустилась рядом с ней на стул, осторожно взяла прозрачную руку с тонкими, словно истаявшими пальчиками – они были ледяные.

– Ветка… Ветуля, ты слышишь меня? – зашептала Коваль, прижав ее руку к лицу. – Это я, Ветка…

Ресницы чуть дрогнули, но ответа не последовало, только губы еле заметно шевельнулись. Марина подняла простыню, осмотрела повязку на животе подруги. Чувствовалось, что Гриша денег не жалеет, все идеально, и повязка не из марлевых салфеток, а из импортного материала, который хорошо пропускает воздух и впитывает влагу. Вздохнув, она снова укрыла Ветку, погладила по щеке, потом прижалась к ней, поцеловала. "Бедная девочка, рискнула изза моего сына, и теперь вот лежит здесь, как растение, и неизвестно, что будет с ней дальше. Слава богу, что теперь я смогу спокойно навещать ее, не опасаясь быть узнанной и убитой". Вошла медсестра, начала менять флакон в системе, не обращая на Марину никакого внимания, и та встала, собираясь уходить. Но тут в палату влетел запыхавшийся Гришка и уставился на нее, остолбенев от неожиданности.

– Привет, родственник, – подождав, пока из палаты выйдет медсестра, Коваль подошла к нему совсем близко, уловила запах перегара, поморщилась: – Все заливаешь?

– Совесть болит… – тихо проговорил он, опустив глаза в пол. – Я чуть не потерял вас обеих…

– Я жива.

– Вижу. Знаешь, что Кадета завалил кто-то?

– Слышала.

– И никаких идей? – Он внимательно посмотрел на нее, но Марина глаз не отвела и совершенно спокойно пожала плечами:

– Не я, это точно, – две недели в лор-отделении провела, благодаря твоему дружку, кстати. Нос-то он мне набок свернул.

– Смотрю, исправили все? – Бес коснулся ее лица пальцем. – Красивая…

– Ну да – бланши сошли уже, – усмехнулась она. – Да и ребро почти срослось. Ты с врачами говорил? Какой прогноз у Ветки?

– Говорят, состояние тяжелое, – вздохнул Гришка, печально глянув в сторону кровати, где лежала подруга. – Заражение крови, что ли…

– Сепсис, – машинально поправила Коваль.

– Да, сепсис. И шок какой-то, в себя не приходит.

– Это полбеды – Егор мой, когда его ранили, больше месяца в себя не приходил, говорили – не выкарабкается. Ничего, обошлось. И у нее обойдется, Гришка, слышишь? – Марина взяла его за руку, и он притянул ее к себе, уткнулся лицом в плечо, и она почувствовала, как шею обжигают горячие капли – Бес плакал. – Гриш… не надо, она выживет, я знаю. – Коваль гладила его вздрагивающие плечи, а он плакал, как мальчишка, вцепившись в нее обеими руками.

В дверь постучали, появился Хохол, но Марина, не желая, чтобы кто-то видел Беса в таком состоянии, махнула рукой и прошипела:

– Выйди!

И Женька закрыл дверь, исчезнув за ней.

Гришка понемногу успокоился, вытер глаза, застеснявшись своих чувств и того, что проявил слабость, но Коваль развернула его к себе и тихо проговорила:

– Гришка, ты ведь меня давно знаешь… Я понимаю тебя, сама была в такой ситуации. Нельзя носить в себе все, нужно с кем-то поделиться, иначе с ума сойти недолго. Ты приезжай ко мне, когда захочешь, я всегда тебе рада.

Он, кажется, ушам не поверил, посмотрел на нее удивленно:

– Серьезно, что ли? После всего?

– Это жизнь, Гриня, я хорошо знаю правила наших игр. Возможно, и я на твоем месте поступила бы так же. А то и хуже. Так что все нормально.

Он поцеловал ее в щеку, долго держал ее руки в своих, не говоря ни слова, но и не отпуская. Потом чуть толкнул в сторону двери.

– Спасибо тебе. А теперь иди, я хочу побыть с ней один.

Марина вышла, закрыв дверь палаты, кивнула Хохлу, подпирающему спиной дверной косяк:

– Поехали. Чао, буратины, – это относилось к Гришкиным охранникам, и они улыбнулись, отходя от второй двери и выпуская их в коридор.

– Ну что там с ведьмой? – спросил Женька, когда они вышли на улицу и подошли к стоящим чуть поодаль от крыльца джипам.

– Плохо.

Больше вопросов он задавать не стал, убедившись, что Марина не в настроении обсуждать Веткино состояние.

– Ма-ма-а!

Едва Коваль вышла из машины во дворе коттеджа, к ней кинулся Егорка, гулявший под присмотром Севы, и Марина еле успела поймать его, чтобы с размаху не шлепнулся на землю, поскользнувшись на заледенелой дорожке.

– Мальчик мой, здравствуй! – Она чмокнула холодную розовую щеку, маленький носик, перехватила ручку в пушистой серой рукавичке. – Я так соскучилась по тебе, Егорушка! Ты гуляешь с дядей Севой?

– Да! Дядя – бух! – округлив глазенки, сообщил сын, и Сева, подошедший поздороваться, засмеялся:

– Это я, Марина Викторовна, поскользнулся – и плашмя на спину. А он хохочет. Да, хулиган? – Он потянул Егорку за обутую в меховой сапожок ногу, и тот снова закатился, спрятав мордашку в мех материнской шубы.

– Ты чего на маму забрался, медведь? – грозно поинтересовался Женька, бросая ключи от машины подоспевшему Коту. – Она сама еле стоит еще, ей прилечь надо.

– Ну ты чего? – возмутилась она. – Я ж соскучилась.

– Все, сказал – слезай. Иди еще погуляй немного, скоро обедать и спать! – Хохол был непреклонен, забрал у Марины сына, поставил на землю и легонько толкнул в спину. – Давай беги.

Но Егор уперся, развернувшись к нему лицом, расставил ноги, руки спрятал за спину и уставился исподлобья, прикусив нижнюю губу. Хохол просто взорвался:

– Опять?! Я тебя выпорю, Егор!

– Отстань от него, – вмешалась Коваль, но Женька развернул ее по направлению к крыльцу:

– Это за воротами ты Наковальня, а дома в мужской базар не вмешивайся, понятно? Иди.

– Обалдел совсем? – возмутилась она, не трогаясь с места. – Я просила не разговаривать при ребенке на фене, между прочим!

– Я и не разговариваю, – огрызнулся Женька. – А этому шкету все равно всыплю!

Марина взяла разбушевавшегося Хохла под руку и повела домой, повернувшись и подмигнув Егорке, который уже и забыл обо всем, уцепившись за Севу.

– О господи, наконец-то я дома! – выдохнула она, снимая в прихожей шубу и присаживаясь на пуфик. – Буду валяться в постели и изводить вас всех капризами!

– Не вопрос, можешь начинать, – откликнулся Женька, снимая с нее сапоги. – С чего начать изволите?

– Джакузи, чашку кофе, рюмку коньяка и сигарету.

Хохол улыбнулся, поцеловал в нос:

– Раздевайся, сейчас все сделаю.

– И это приятно, – пробормотала Марина, поднимаясь по лестнице в спальню.

К тому моменту, как она успела сбросить свои тряпки и вытащить из волос все шпильки, джакузи уже пузырилась, источая аромат Марининого любимого египетского масла, на бортике стоял поднос с дымящейся чашкой кофе и широкой рюмкой, на два пальца наполненной коньяком. На табуретке рядом с джакузи восседал Хохол, на огромной забинтованной ладони которого красовалась пепельница с вставленной в выемку прикуренной сигаретой. Марина фыркнула, сбросила на пол шелковый халат и погрузилась в теплую воду. Женька наблюдал за ней, чуть улыбаясь, протянул сигарету, и Коваль, положив голову на бортик джакузи, с наслаждением затянулась:

– Как же мне не хватало этого всего…

Выпив коньяк, она совсем расслабилась и посмотрела на Женьку с вполне определенным интересом:

– Присоединиться не желаете?

– Нет, – улыбнулся он, удивив отказом.

– А что так?

– Ночью, дорогая, все будет ночью, а сейчас я хочу, чтобы ты отдохнула.

– И ничего совсем-совсем? – сощурив глаза, спросила Марина, дотягиваясь мокрой рукой до его щеки. – Даже не поцелуешь меня?

– Нет.

– Ну смотри – сам отказался.

– Вернулась, горе мое! – притворно закатил глаза Женька, делая вид, что от нее всю дорогу одни проблемы. – Опять ночами спать давать не будешь!

– Я тебя обожаю… – прошептала Коваль, обняв его за шею и прижавшись обнаженной грудью к плечу, и Хохол не выдержал, опустил голову и коснулся губами. – Да, мой хороший, я знаю… ты и сам этого хочешь, просто решил характер продемонстрировать… и опять не удалось тебе…

– Удалось! – с усилием оторвался от ее груди Женька, вставая и отходя от греха подальше. – Все, отдыхай, я пойду Егора кормить.

По тому, как спешно он исчез за дверью, Марина поняла, что еще пять секунд – и она опять доказала бы ему, что он не может устоять против нее.

"Ладно, пощадим остатки мужской гордости…"

До конца дня Коваль пролежала в постели, зашторив окна и включив торшер. К ней присоединился Егорка, сначала улегшийся спать под боком, потом притащивший в постель своих медведей и солдатиков. Они возились, играли, и он что-то постоянно лопотал на свое малопонятном языке, вызывая у Марины улыбку. Иногда, словно проверяя, она ли это и не исчезнет ли снова, он подбирался к ней и тыкался мордочкой в щеку, заглядывал в глаза и тихонько бормотал:

– Мамуя… мамуя…

– Да, сынуля, я здесь, с тобой. Ты кушать не хочешь?

– Нет.

– Тогда, может, мультики посмотрим?

Сын согласился "на ура", Марина поставила кассету с полным собранием "Ну, погоди!", и сама с удовольствием погрузилась в сложные и запутанные взаимоотношения волка и зайца. В детстве она очень любила эти мультфильмы, соседка всегда разрешала посмотреть у нее телевизор, потому что у них с мамашей он сгорел и больше никогда уже не налаживался – зачем? Зато у Марины было очень много времени на чтение книг, и в школьной библиотеке не осталось ничего, ею не прочитанного. Это было куда интереснее, чем бесцельно проводить время на улице или наблюдать дома за мамашиными мужиками. Она запиралась в своей комнате и погружалась в чтение. Странное дело – никогда почему-то ей не приходило в голову сравнивать себя с героями книг, Марина не мечтала оказаться на их месте, не хотела стать принцессой или волшебницей. Да и в существование принцев на белых конях не особенно верила – перед глазами было слишком много вурдалаков и кровососов. И только в совершенно сознательном уже возрасте она поняла, что бывает и такое. Встреча с Федором Волошиным доказала ей, к тому моменту уже абсолютно разочаровавшейся в мужчинах, что есть люди, способные на поступок и не рассчитывающие при этом на благодарность определенного рода. Марине казалось, если бы тогда она сама не позвала его, то и не было бы у них ничего. И вдруг ей пришло в голову, что, в принципе, она самая заурядная шлюха, только, может, уровнем повыше – все, чего добилась в этой жизни, она получила через постель. Они с Хохлом уже как-то разговаривали об этом, и он долго доказывал, что Марина ошибается, но что он знал о ее жизни? Только то, что она позволяла ему знать.

Копаться в себе надоело, от этого начала болеть голова, да и есть ли смысл? Уже ничего не изменишь, не исправишь – так зачем?

Марина встала, собираясь выйти на балкон с сигаретой, но Егорка уцепился за полу халата:

– Мама, нет! Нет!

– Да я только покурю и вернусь, – убеждала она, но недоверчивый сын никак не хотел отпускать. Пришлось смириться. – Ладно, не пойду, видишь – я села и смотрю с тобой мультик.

Егорка шустро уселся к ней на колени, чтоб уж наверняка, и затих. Марина обняла его обеими руками, прижала, тихонько раскачиваясь из стороны в сторону, и мальчик замурлыкал под нос, как котенок под боком у кошки. От темных волос, чуть вьющихся на макушке, пахло чем-то таким детским, нежным, что Коваль не удержалась и прижалась носом, вдыхая этот запах. Егор недовольно буркнул, возмущенный тем, что мама разрушила его нирвану, повернулся к ней и смешно сморщил носик.

– Все, не буду, смотри дальше.

Они провели вместе все время до вечера, когда из города вернулся Хохол с огромным букетом хризантем. Марина улыбнулась, глядя на его почему-то смущенное лицо, взяла цветы и пошла вниз, за вазой. Хохол с Егоркой на руках спустился за ней следом, сел на табурет в кухне:

– Ты хоть чуть-чуть поспала? Или шкет не дал? – Он ущипнул Егора за бок, и тот закатился звонким смехом. – Мешал маме?

– Нет! – сообщил сын, отбиваясь от попыток Женьки пощекотать его. – Папа!

– Слушай, котенок, он у нас заговорит когда-нибудь или нет? Ты будешь нормально разговаривать? – Он поднял Егорку на вытянутые руки, и мальчик, радостно болтая в воздухе ножками, опять выдал свое любимое:

– Нет!

– Сын Коваль, чего там! – засмеялся Женька, усаживая Егора обратно на колени. – И мать твоя тоже все время "нет" говорит.

Марина посмотрела на него исподлобья, давая понять всю абсурдность высказывания, поставила букет в вазу, водрузив ее на стол. Подойдя поближе, поцеловала Хохла в щеку:

– Спасибо, родной. Где был весь день?

– В Кузнецово, – неохотно отозвался Женька, зная, как негативно она относится к его побочной деятельности, не связанной с ее, зато рискующей принести массу неприятностей по линии закона.

– Дела идут, смотрю?

– Катит потихоньку. Зачем тебе?

– Не могу поинтересоваться, как дела у моего любовника? – Марина легко запрыгнула на барную стойку и уставилась Женьке в глаза.

– Можешь. Только не зови меня так.

– А как? – Она болтнула ногами, обутыми в шлепанцы на высоком каблуке, и полы халата немного разошлись, открывая колени. Хохол сглотнул слюну, отвел глаза. – Что молчишь?

– Перестань, что за мода разводить меня? Вот ребенка уложим, тогда…

– Ты не увиливай, я ведь про сервис у тебя спросила, а не про то, что ночью будет.

– Дался тебе сервис! Ничего там интересного – тачки битые.

– Ну конечно, – согласно кивнула Коваль. – А я такая дура, что понятия не имею, чем еще занимается кузнецовский автосервис под твоим чутким руководством!

– И чем?

– Хохол, прекрати лоха из себя строить! – зло бросила она. – Я никогда не лезла в твои дела, но вся эта муть с сервисом мне не нравится. В ноябре, если не ошибаюсь, мы чуть на воздух не взлетели, скажи, если не права.

– Ты была ни при чем.

– Да мы все при чем, как не поймешь! Ты, я, Егор – все, потому что мы семья.

– Ты заговариваешь о семье только тогда, когда тебе это выгодно. Что-то не больно ты вспоминала о семье, когда Кадет на тебя наезжал! – окрысился Женька, опуская Егорку на пол. – Ну-ка, сынок, иди к Даше. Даша! Возьми Егора!

– Пусть в каминную идет! – раздался Дашин голос. – Егорка, иди, помогать мне будешь!

Мальчик заковылял из кухни, они проводили его взглядами, и Хохол продолжил:

– Ну что замолчала? Нечем крыть?

– Только матом если. Потому что ты приплел сюда совершенно другую ситуацию.

– Другую?! Какую, на хрен, другую, когда едва ребенка не потеряли?! – заорал, вскакивая, Женька. – И саму чуть насмерть не забили?! И ты обвиняешь меня в том, что я о чем-то там не думаю?! Да я бабла хочу поднять, понимаешь – нормального бабла…

– Что, мы обанкротились? – спокойно, не реагируя на его крик, осведомилась Коваль, потянувшись за сигаретами.

– При чем тут твои деньги?! Я – мужик, я сам должен зарабатывать, а не ждать, пока мне баба отвалит!

"О, ну все! Опять приступ ущемленного мужского самолюбия! Это случается с завидной регулярностью, уже надоело".

Марина никогда не контролировала, сколько денег он снимает со счета в банке, ей просто дела не было до этого. То, что все подарки ей он делает на свои, снятые с сервиса, деньги, она знала прекрасно, ей и в голову не пришло бы спрашивать – Коваль достаточно хорошо знала Женькин характер, чтобы заподозрить в нем альфонса. Но ему постоянно хотелось не зависеть от нее в плане финансов. Теперь Марина хорошо понимала покойного Малыша, когда он злился, что она не желала тратить его деньги. Оказывается, это неприятно.

– Все? Ты выложил мне свое жизненное кредо? – Коваль поправила халат и снова уставилась на мечущегося по кухне Хохла. Он резко развернулся, оперся о барную стойку прямо перед ней.

– Я не знаю, что это значит. Но сказал тебе все, что хотел, – я никогда больше не возьму у тебя ни копейки, Коваль, тебе ясно?!

– Хозяин – барин, – кивнула она. – Надеюсь, сидеть со мной за одним столом вам будет не слишком напряжно, господин самостоятельный "крышевик"? А то, как ни крути, денег-то я все равно больше имею?

– Сучка! Умеешь ты уделать! – Он грохнул кулачищами по обеим сторонам от нее, и Марина подпрыгнула вместе со стоящей на стойке вазой с яблоками.

– Мебель не ломай. А то пока еще на новую сколотишь…

Он сгреб ее со стойки, закружил по кухне.

– Ах ты, стерва противная! Так и смотришь, чтоб последнее слово за тобой осталось!

Она взяла его за подбородок, задрала голову и, целуя в губы, прошептала почти нежно:

– Никогда не смей говорить мне хоть слово против – грохну, на фиг! – И снова впилась в его рот, кусая за губу.

Женька не сопротивлялся, подчиняясь и отвечая на поцелуи.

– Хочу тебя, котенок, – пробормотал он, шаря рукой в вырезе халата. – Вот сейчас прямо, вот здесь… – Он опрокинул ее на стойку, но Марина подтянула к груди колено и велела:

– Остынь! Всему свое время.

И Женька отошел, тяжело дыша и пытаясь справиться с возбуждением. Коваль спокойно поправила халат, заново уложила волосы в узел, закрепив его шпилькой, слезла со стойки и подошла к Женьке, взяв его за руки и глядя в лицо.

– Обиделся? Не переживай, ты получишь все, что хочешь… любые причуды, Женечка, все, что в голову взбредет.

– Не боишься?

– Я уже давно тебя не боюсь, родной… С тех пор, как мы с тобой в Египте… Ты помнишь?

– Тебя забудешь! – усмехнулся он. – Развела меня, как лоха, имела всю дорогу, как хотела. Даже не думал, что ты любишь такие дикие штуки…

Его монолог был прерван звуком "Мурки", доносящимся из висящего на поясе джинсов мобильника. Марина поморщилась – любовь Хохла к эпатажу переходила порой все границы. Если раньше он носил на шее цепь толщиной с ее запястье и на пальце золотую печатку величиной с кофейное блюдце, то теперь постоянно менял на мобильном телефоне мелодии, всякий раз выбирая что-то изощренное. Недавно в кафе его телефон исполнил гимн России, и половина обедавших едва не встала с мест…

По Женькиному лицу Марина поняла, что случилась какаято неприятность, – брови сошлись на переносице, глаза сузились, под кожей заходили желваки.

– Да… я тебя понял. Сейчас подскочу, обговорим.

– Куда на ночь глядя? – недовольно поинтересовалась она, понимая, что любовные игры опять откладываются.

Видимо, делиться своими проблемами с ней в Женькины планы не входило, он дернул головой и пошел к выходу, но Марина перехватила его за рукав и остановила:

– Я не поняла?

– Сейчас вернусь, иди спать, котенок.

– Да?! Ну-ка, быстро говори, куда наладился! – рявкнула она, взбешенная его нежеланием отвечать.

– В Кузнецово! – заорал в ответ Хохол так, что Марина отшатнулась и выпустила рукав. – Все?! Теперь иди и ложись спокойно!

"Ага, после такого заявления я точно никуда не пойду и не лягу, пока он не вернется, это ж ясно!"

– Что случилось?

– Я прошу тебя – не лезь! – взмолился он, хватая ее за плечи. – Ну не добавляй ты мне проблем, их и так выше крыши!

– Так расскажи – может, я помогу чем-нибудь…

– Ты что – не понимаешь?! – снова заорал Женька, встряхивая ее, как диванную подушку. – Я сам разберусь, я не могу позволить тебе влезть в мои дела, я не хочу, чтобы ты разруливала! Кто я опять? Тряпка, фуфло? Не смог разобраться сам, ввязал бабу?

Марина высвободилась из его рук, отошла к окну, покрутила стоящий на подоконнике горшок с фиалками и вдруг с размаху швырнула его об пол. Керамика разлетелась по всей кухне вместе с землей и ошметками цветка.

Пнув какие-то попавшиеся на пути останки, Коваль ушла в спальню, бросилась на кровать, накрыв голову подушкой.

"Нет, он точно спятил! Уж не знаю, что там случилось в этом его сервисе, но понятно, что ничего хорошего. Следовательно, опять у меня голова будет болеть, как вытащить упертого любовника из неприятностей".

А в том, что они непременно последуют, Марина уже и не сомневалась.

– Марина Викторовна, – в комнату заглянула Даша. – Егора кормить и спать укладывать?

– Нет, я сама.

"Хоть чем-то займу себя, пока этот придурок пытается разобраться со своими косяками".

Егор уже сидел в своем стуле, возил ложкой по тарелке с овощами и куриной котлетой.

– Не ешь? – Марина села рядом, взяла у него из руки ложку, но Егор надулся, пришлось вернуть. – Тогда не сиди, кушай.

Пока сын пытался справиться с ужином, она рассеянно наблюдала за ним, подперев кулаком щеку. Растет парень, совсем уже самостоятельный стал. Так и не заметишь, как станет совсем взрослым и тоже начнет корчить из себя большого и важного.

Выкупав и уложив Егорку, Марина долго сидела в детской у его кроватки, держа маленькую ручку в своей. Да, это не она родила Малышу сына, но он все равно ее ребенок, только ее… Важно ведь не кто родил, а кто вырастил. И она все сделает, чтобы Егорка вырос нормальным, хорошим человеком, чтобы образование получил, чтобы нашел место в этой жизни. Чтобы был похож на своего отца… Не на Женю Хохла, которого зовет папой, а на настоящего, родного отца Егора Сергеевича Малышева. Как бы она хотела, чтобы маленький Егорка походил на него абсолютно, чтобы имел его манеры, привычки! Только сейчас Марина начала понимать, как была порой несправедлива и бессовестна, заставляя страдать любимого человека, когда предъявляла ему какие-то претензии, фыркала и демонстрировала свой отвратительный характер. Если бы вернуть все назад, она ни за что не повторила бы этих ошибок и их жизнь не пошла бы кувырком из-за ее любви к неприятностям. Но, как говорится…

– Марина Викторовна… – в чуть приоткрывшуюся дверь детской протиснулась голова Севы. – Там мобильник у вас надрывается…

– Спасибо, иду.

Наклонившись над спящим мальчиком, Марина осторожно поцеловала его в щечку, поправила одеяло.

– Спи, мой родной.

Мобильник валялся в спальне, Коваль взяла его и удивилась – двенадцать пропущенных вызовов! "Кто это домогался меня так настойчиво?" Оказалось, Бес. "Ну а ему-то что надо поздним вечером? Замучил, запойный черт".

Но перезвонить все же пришлось: вдруг что-то важное?

– Наковальня, ты чего трубку не берешь? – голос был абсолютно трезвым. – Я уж напугался – не стряслось ли чего!

– Не стряслось. Что тебе?

– Ветка очнулась, Наковальня, – выпалил Гришка, и Марина взвизгнула:

– Так чего молчишь?!

– Говорю же – дозвониться не мог. Она буквально через пару часов после твоего отъезда глаза открыла, попросила пить, – взахлеб рассказывал Бес, радуясь, как ребенок. – А к вечеру уже даже поела немного. Там пацаны мои с ней, сиделку я нанял, сейчас сам поеду, ночевать останусь.

Вот чего не отнять было у Григория при всей его пакостной натуре, так это умения наплевать на все понятия и поступить так, как мозги подскажут. Кто еще в его положении поехал бы на ночь глядя в больницу, чтобы сидеть у постели еле живой любовницы? А ему все равно: хочет – едет.

– Гришка, я тоже приеду, – решительно сказала Марина. – Через час буду.

– Зачем? – удивился он.

– Она моя подруга, Гриша, и не забывай – она лежит сейчас в таком состоянии из-за меня. Если бы не Ветка…

– Все, я понял. Приезжай, тебя встретят.

Положив телефон на кровать, она пошла в гардеробную, откуда через десять минут появилась в джинсах и свитере, с подобранными кверху волосами. Сбежав по лестнице, нашла в гостиной Севу с Геной – было еще одиннадцать часов, и охранники не уходили к себе, зная, что Хохла дома нет.

– Сева, ты остаешься с Егором, Гена, машину к крыльцу. Никого не берем, за руль сама.

– Куда вы, Марина Викторовна? – Сева любил вступать в полемику, и это было огромным минусом.

– Туда, где сейчас меня нет! – отрезала Коваль. – Если Хохол вернется раньше меня, так ему и передай.

Набросив короткую норковую шубку, она взяла второй комплект ключей от джипа и пошла во двор. Гена уже стоял возле "Хаммера", поправляя шарф под распахнутым пальто. Такой представительный телохранитель иной раз превращался в проблему – слишком выделялся из толпы, и люди автоматически начинали искать того, кого охраняет этот высокий широкоплечий товарищ.

– Гена! – поморщилась Марина. – Мы едем в больницу, а не на прием в мэрию. У меня рядом с тобой постоянно возникает комплекс неполноценности – мне кажется, что я как-то не так выгляжу.

Гена улыбнулся и открыл ей дверку, но слова никак не откомментировал. Марина натянула тонкие кожаные перчатки, положила руки на руль.

– Ну что, Гена? Прокатимся?

– Не вопрос. – Генка, пожалуй, был единственным, кто не покрывался испариной от ее езды и навыков вождения, а потому и не возражал, когда Марина сама садилась за руль.

Поморгав фарами высунувшемуся из сторожки Коту, чтобы открыл ворота, Коваль вырулила на улицу и понеслась по направлению к трассе. Повалил снег, крупные хлопья ложились на стекло и капот, Марина включила "дворники", разгоняя искрящиеся снежинки по сторонам.

Ну, видимо, полоса невезения в жизни временно подошла к концу – она сумела остаться в живых после близкого знакомства с Кадетом и его ребятами, сохранить свой футбольный клуб, да и подруга единственная наконец-то пришла в себя. Хорошо бы, чтобы это везение сохранилось подольше…

На больничной парковке Коваль сразу приметила два Гришкиных "крузака", в одном из них сидели трое. Припарковав свой "Хаммер" рядом, она вышла и постучала в стекло:

– Хозяин где?

– Здрасте, Марина Викторовна. – Гришкины бойцы выскочили, как по тревоге.

– Бес в больнице, – ответил самый старший. – А мы вас ждем – он велел проводить.

– Так провожай, не лето на улице.

Они поднялись в хирургию, где сидящая на посту сестричка не посмела даже рта открыть, когда они втроем прошли мимо нее в палату, где горел свет. Бес расположился возле кровати, на которой полусидела Ветка, бледная и похудевшая. В углу палаты маялся Бармалей, у двери – двое молодых. Увидев Марину, они вопросительно посмотрели на Гришку, и тот недовольно бросил:

– Че вылупились? Не узнали?

– Узнали…

– Ну валите тогда отсюда все, дайте пообщаться! Бармалей, ты тоже.

Когда охрана покинула помещение, Коваль шагнула к кровати, остановившись в изножье и глядя на Ветку.

– Привет… – прошелестела едва слышно подруга, и Бес засуетился:

– Ветулечка, может, попить?

– Нет… дай нам… поговорить… Гриша… – попросила она, облизывая губы и тяжело дыша.

– Да-да, конечно… Только не волнуйся. – Бес встал и кивнул Марине, указывая на стул. – Только недолго, ладно? Слабенькая она еще, устает быстро…

– Иди уже! – недовольно сморщилась Марина, для которой такое поведение Беса было откровением.

Он одернул Веткину рубашку, поправил сползшее одеяло, погладил ее по щеке и пошел к двери. Коваль проводила его удивленным взглядом – никогда прежде не видела Гришку таким, потом села на его место и взяла Ветку за руку.

– Ну что, девочка моя? Тебе лучше? Я так волновалась…

– У тебя… нос другой стал… – прошептала та, чуть улыбнувшись.

– Да… мне его сломали, Ветуля, – призналась Марина, поглаживая ее пальчики. – Ты не разговаривай, не надо. Ветка, я так тебе благодарна, ты не представляешь… Я теперь в долгу перед тобой.

– Никаких… долгов… Мало я тебе… крови попортила? – Ветка облизнула сухие губы, и Коваль потянулась за кружкой, в которой был сок. – Гришка… домой меня завтра… хочет, – продолжила она, попив.

– Как домой? А кто…

– Я сама хочу, – перебила подруга. – Не могу тут… больше, устала… Дома быстрее… поправлюсь.

"Возможно, она права", – подумала Марина, глядя на исхудавшее личико Ветки. Конечно, дома, за городом, ей станет лучше, все же воздух, комфорт и все такое… В том, что Бес расшибется в лепешку, но обеспечит ей уход и лечение значительно более качественное, чем здесь, Коваль не сомневалась.

– Конечно, дорогая, дома всегда лучше.

– Как… Егор?

– О, это тема долгая! Вот погоди, выберешься отсюда, и мы приедем тебя навестить. Говорить мы, правда, лучше не стали, но мамин взгляд копируем просто мастерски! – улыбнулась она. – Хохол бесится…

Веткины губы дрогнули в улыбке, она прикрыла глаза, потом подняла свободную руку, поправила упавшую на лоб прядь волос.

– Коваль… ты сердишься на меня?

– За что? Девочка моя, за что я должна на тебя сердиться? Ты чуть не погибла, пытаясь спасти моего ребенка. – Марина наклонилась и поцеловала ее в лоб.

Она и в самом деле не злилась, да и что могла сделать в чужой стране одинокая женщина с ребенком, к тому же чужим, на руках? Она и так проявила чудеса героизма – не побоялась вооруженных мужиков, до последнего не отдавала им Марининого сына. Слава богу, что все обошлось, что она сама жива и Егорка в порядке.

За спиной раздалось осторожное покашливание – Бес вернулся, не вынеся ожидания в коридоре. Коваль уступила ему место возле Веткиной постели, отошла к окну, на котором красовался букет темно-бордовых роз в большой банке вместо вазы. От цветов тонко и приятно пахло, Марина чуть наклонилась, вдыхая этот аромат, и в тот же момент стекло над головой разлетелось, осыпая ее осколками.

– Ложись, дура! – рявкнул Гришка, одним прыжком оказываясь возле нее и роняя на пол. – Бармалей! Бармалей, сука, мигом все прочесать! Коваль, – тормошил он Марину, пытаясь заглянуть в лицо, – с тобой народу много? Охраны, говорю, сколько с тобой?

– Да слезь ты с меня! – удалось, наконец, и ей вклиниться с фразой, спихивая Беса. – Генка только.

– Звони, пусть моим поможет. Кого гасить хотели, меня или тебя? – Гришка помог подняться, отряхнул брюки и заметил кровавые следы на ее руках, – падая, Марина порезалась о валяющиеся на полу осколки. – Сейчас сестру позову…

– Не надо, фигня – царапины, – отмахнулась она, подходя к Ветке, лежащей с закрытыми глазами и таким видом, словно ее происходящее не задевало и даже не напугало. – Ветуля, ты как?

Голубые глазищи открылись, Ветка посмотрела на подругу и прошептала:

– Это не в тебя стреляли. Это – в Гришку…

Бес побледнел, но постарался не показать Ветке, что ее слова произвели на него впечатление. Марина потянула его за рукав, выведя из палаты. По коридору бежали двое больничных охранников, придерживая руками болтающиеся на поясе резиновые дубинки.

– Это у вас стекло разбилось? – запыхавшись, спросил один, и Коваль кивнула. – А что случилось?

– Знала б прикуп – не работала, – процедила она сквозь зубы. – Все? Позовите тогда санитарку, пусть осколки соберет.

– Милицию надо бы… – нерешительно начал охранник, но Бес перебил:

– Зачем? Кто-то камнем фуганул, будут тебе менты из-за этого кипеж поднимать!

– Так положено…

– Понял, – кивнул Гришка, откидывая полу халата и доставая из брючного кармана портмоне. – По полтиннику хватит? – В его руке зашелестели две зеленые купюры, охранники тут же посчитали служебный долг выполненным и удалились с "гревом" к себе в служебку. – Козлы, блин… – пробормотал Бес, возвращаясь в палату. – Как думаешь, кто это, а?

Коваль пожала плечами, версий никаких на этот счет у нее не имелось, а поводов "заказать" Гришу Беса было сколько угодно, да и желающих наверняка хватало. Марине вдруг жутко захотелось курить, она пошарила в кармане висевшего на вешалке полушубка в поисках сигарет и зажигалки.

"Надо же, не нагнись я понюхать цветы, и огребла бы пулю аккурат между глаз… Есть Бог на небе…"

В курилке Марина села на подоконник, но потом вдруг вспомнила звон разбившегося стекла и, благоразумно отойдя к противоположной стене, опустилась на корточки. Руки тряслись, зажигалка долго не слушалась и огня не выдавала, Коваль начала злиться. Наконец прикурить удалось, она глубоко затянулась, потом еще и еще. Немного отпустило, но неприятное ощущение близости смерти не проходило. Оказывается, вся бравада по поводу равнодушия к собственной жизни гроша ломаного не стоила – жить-то хочется! И понимаешь это именно тогда, когда находишься буквально на волосок…

"Хохол разорется, когда узнает, но об этом пока лучше не думать, и так вполне достаточно встряски на сегодняшний вечер".

Выбросив окурок в стоящее посреди курилки ведро, Марина пошла обратно в палату. Гришка суетился вокруг Ветки, пытаясь уговорить ее поесть, но та не сводила с него своих глазищ и что-то тихо бормотала.

Марина почувствовала себя лишней, сняла с вешалки шубу, и тут в палату ввалились Бармалей и Генка, и Бес недовольно повернулся к ним:

– Ну?

– Нашли "СВД" и стреляную гильзу на чердаке терапевтического корпуса, – доложил Гена. – Лежка грамотно оборудована, видимо, долго пасли.

– Тогда чего ж этот лох бабу от мужика не отличил? – поинтересовалась Коваль, набрасывая шубу на плечи и придерживая ее, чтобы не упала на пол. – Раз все грамотно?

– Ну это вы у него и спросите, – развел руками телохранитель. – Меня еще смутило, что он оружие бросил, так не делают, насколько я знаю. "СВД" – не "калаш", не пистолет, такая штука хороших денег стоит.

– Значит, с оружием ему не выйти было, – задумчиво проговорил Бес, пощипывая подбородок. – И как вообще он попал на больничный чердак?

– Я тебя умоляю! – раздраженно бросила Марина. – Полчаса назад ты отстегнул двум охранникам, и они спокойно отвалили. Думаешь, киллер не мог сделать то же самое? Здесь вообще проходной двор – вон наши все с оружием тут толкутся, и хоть кто-то поинтересовался, по какому, собственно, праву? Ни фига! Так что попасть куда угодно и пронести туда что угодно не такая уж большая проблема. Важно другое – кто тебя заказал?

– Не представляю даже, – признался Гришка. – Но Ветку надо увозить прямо сейчас – мало ли…

– Я попробую договориться. – Коваль достала мобильник и набрала номер Кулика, попросив его созвониться с заведующим отделением и разрешить отдать Ветку под расписку. Валерка исполнил все, что просили, и через час они уже ехали в "Парадиз".

Домой Марина попала только к утру, не могла уехать, не убедившись, что с подругой все в порядке. Мобильник отключился еще на выезде из города – села батарея, а позвонить от Беса она просто не догадалась, да и не до этого было. В доме было темно, если не считать отблесков пламени камина на первом этаже в ее любимой комнате. Едва Марина вошла в прихожую, как из каминной вылетел разъяренный Хохол, схвативший ее за плечи и встряхнувший так, что лишь чудом не отлетела голова:

– Ты… ты что, сучка, вытворяешь, а?! Ты где была?! Почему телефон молчит?!

Коваль вырвалась, разозленная такой встречей, молча скинула шубу прямо на пол и присела на пуфик, чтобы стянуть сапоги, но ручищи Хохла сорвали Марину с него, зашвырнули в каминную. Чудом ей удалось не упасть и не сломать себе что-нибудь, и это стало последней каплей. Коваль встала посреди каминной, уперев руки в бока, и уставилась на влетающего следом за ней Хохла:

– Охренел?!

– А ты?! – заорал он в ответ. – Я спросил – где была?!

– Я, помнится, тоже спрашивала, куда ты поехал вечером. И что услышала? Ни-че-го! Вот и ты обламывайся.

– Да?!

– Да! – отрезала она и, пройдя к себе в спальню, заперла дверь на ключ и даже в душ не зашла.

Так и рухнула, скинув свои тряпки на пол рядом с кроватью, забывшись моментально глубоким, крепким сном.

Очнувшись только к обеду, Марина спустилась вниз, накинув халат. Хохла не было видно, в кухне восседал за столом Егорка с морковкой в руке, а Даша готовила обед, то и дело поворачиваясь и проверяя, чем занят ее помощник.

– Привет! – Коваль чмокнула сына в макушку, за что была вознаграждена улыбкой и морковкой. – Спасибо, мой сладкий, я не хочу. Даша, кофейку свари, пожалуйста.

Она уселась рядом с сыном, потянула к себе вазу с фруктами, вытащила грушу и откусила кусочек. Егорка наблюдал за ней затаив дыхание, словно боялся пропустить что-то. Марина подмигнула ему, и он засмеялся, шлепая ладошкой по столу. Даша поставила перед ней чашку с дымящимся кофе, Коваль отодвинула ее подальше от Егорки, чтобы не опрокинул случайно.

– Спасибо, Дашенька. А где Хохол?

– Не знаю, уехал куда-то еще утром, мне Егора сунул. А у меня дел уйма, ничего не успеваю, Катерина приболела, в доме не убрано, обед только-только и успела… – зачастила домработница, вытирая со стола крошки и капли сока, пролитого, видимо, Егором.

– И не сказал, когда вернется?

– Не сказал. Марина Викторовна, я не против с Егоркой возиться, но ведь и дела стоять не должны…

– Даша, я поняла – все будет оплачено.

– Ой да я про это разве! – всплеснула руками порозовевшая Даша. – Просто тяжело одной, а Катя…

– Что – Катя? – хозяйка отпила кофе, поставила чашку обратно.

– Не знаю, как и сказать… – мялась домработница, и Марине это не понравилось – обычно прямолинейная Даша не юлила, а сразу выкладывала все, как есть.

– Ну?

– Марина Викторовна… вы, конечно, можете мне и не поверить…

– Так, короче! – Коваль начала терять терпение, и Даша выпалила:

– Она к Женьке подкатывает, да так недвусмысленно!

– И что? – спокойно спросила Марина, удивив ее до немоты.

– Ну… как?

– Вот именно – как? Неужели ты думаешь, что я опущусь до выяснения отношений с горничной? Я не настолько себя не уважаю и не настолько в себе не уверена. – Она взяла сигарету и отошла к окну, открыв его и закуривая. – Даже Егора я не ревновала – что говорить о Хохле?

Даша опешила слегка от этого заявления. Но Марина и в самом деле не волновалась на эту тему – зачем? В том, что Хохол никогда не променяет ее на кого-то, она не сомневалась, но даже если это и произойдет, что с того? Мало ли желающих…

Даша замолчала, отвернувшись к плите и помешивая что-то в кастрюле, Егорка возил по столу морковкой и пыхтел, как паровоз, а Марина курила, глядя на улицу. По двору носилась спущенная с цепи Тайга, за ней семенили два толстых, неповоротливых щенка. Этих лохмашек притащил откуда-то Кот, убедив хозяйку, что одна собака это не охрана. И еще он посоветовал начать понемногу приучать Егора к животным, пока они маленькие.

– Вырастут вместе, подружатся, привыкнут, – убеждал Кот, держа на руках смешной лохматый комок, гордо именуемый Абреком. – Смотрите, какой классный!

Коваль поддалась на уговоры и разрешила Егорке играть со щенками, но при условии, что Тайга в это время будет сидеть на цепи и в наморднике – все еще хорошо помнилось, как псы чуть не разорвали мальчика.

– Егорка, гулять пойдем? – затушив сигарету, обратилась Марина к сыну, и тот радостно закивал, стараясь выбраться из стульчика.

Мать помогла ему, и они пошли наверх, собираться на улицу. Когда, наряженные в лыжные комбинезоны, оба стояли в прихожей, во дворе послышался звук въезжающей машины.

"Вернулся, блудный попугай…"

Игнорируя курившего на крыльце Хохла, Марина с Егоркой на руках спустилась по ступенькам, оказываясь на расчищенной от снега дорожке.

– Ну пойдем санки искать? – Она поставила сына на ноги, поправила шарфик и направилась к сараю, где стояли приспособления для зимних игр.

Краем глаза Марина видела, что Хохол никуда не уходит, наблюдает за ней, стоя на крыльце в расстегнутой дубленке и без шапки. Поскольку виноватой Коваль себя не считала, то и заговаривать первая тоже не собиралась – пусть подумает, кого хватает руками и швыряет по комнате, как тряпку. То, что она позволяла ему спать с ней, вовсе не означало, что с ней можно обращаться, как с телкой из борделя, как привык Женечка.

– Мариш… – раздалось с крыльца, но она не отозвалась, не обернулась даже, усаживая на санки Егорку. – Можно тебя… на минутку?

Она смерила его взглядом и опять не ответила, уходя вместе с сыном за дом, на большую площадку, где располагался бассейн, закрытый на зиму щитами и превращенный в небольшую ледяную горку. За ними увязались оба щенка, бежали рядом и старались ухватить Егорку за руку в меховой рукавичке или за ногу, свесившуюся с санок. Хохол догнал их в три прыжка, отобрал у Марины веревку санок:

– Надорвешься! Он же тяжелый.

Она пожала плечами и опустилась на скамейку, доставая сигареты. Женька потащил Егора на горку и запустил с самой верхушки, успев потом поймать внизу хохочущего и падающего с санок мальчика.

– Папа, сё!

– Еще? Ну давай, только не вались на снег – ударишься.

За двадцать минут Егор загонял Женьку, тому стало жарко, он скинул дубленку прямо в снег и в одном свитере забрасывал пацана вместе с санками на горку.

– Сё, сё! – вопил Егор, в очередной раз скатившись вниз, и Хохол подчинялся, снова и снова запуская его с горки.

Марина сидела на скамейке, спрятав замерзшие руки в рукава комбинезона и покачивая ногой. Один из щенков забрался к ней на колени и свернулся клубком, согревая ее и тихонько урча во сне. Хохол все поглядывал в Маринину сторону, не решаясь заговорить, но по глазам она видела, как ему этого хочется. Наконец, Коваль замерзла окончательно, встала, стряхнув с колен щенка, и пошла домой.

– Даша, поставь чайник, пожалуйста! – крикнула она, снимая в прихожей ботинки и расстегивая комбинезон.

– Он горячий, Марина Викторовна! – отозвалась домработница из гостиной – видимо, убирала там. – Замерзли?

– Да, немного есть.

– А где мужики? Обед скоро, я слышала – Женька приехал?

– Приехал.

С чашкой чая Марина уселась в кабинете, достала бумаги из ящика стола – договор на поставку искусственного газона, системы подогрева поля, еще какой-то специфической ерунды, в которой она совершенно не разбиралась. Надо было звонить в Москву, пусть Колька возвращается, он хотя бы в курсе. Да и господин Младич где-то отдыхает, а завтра футболисты из отпуска выходить должны, пора сборы организовывать. Словно подслушав ее мысли, вдруг материализовался Мирко – ну не сам, конечно, а его голос в телефонной трубке.

– Здравствуйте, Марина Викторовна! – начал официально, но потом сбился с тона, засмеявшись: – Не выходит уже, на "ты" проще гораздо. Как твои дела?

– А твои?

– А что мои? Все нормально.

– Да? И когда ты собираешься возвращаться? Завтра команда из отпуска выходит, надо что-то решать, – Марина отпила глоток чая и замолчала, ожидая ответа.

Младич подозрительно долго собирался с мыслями, дышал в трубку, не говоря ни слова. Эта пауза ей не понравилась.

– Я и звоню, чтобы обсудить это с тобой, – выдал он наконец.

– Что обсудить?

– Условия контракта.

– А что с ними не так? – поинтересовалась Коваль, постукивая по столу пальцами. – Я мало тебе пообещала? Или перспектива не устраивает?

– Я плохо представляю себе, как ты будешь выполнять то, что задумала…

– А это не твоя забота! – заорала она, потеряв контроль. – Твое дело – тренировочный процесс и игроки, а все остальное уж какнибудь без тебя решится! Даю тебе времени два часа, потом будь добр перезвонить и сказать, что все в порядке и ты уже едешь в аэропорт!

Не став выслушивать возражений, Марина бросила трубку на стол и выхватила сигарету, сделав две глубоких затяжки, чтобы успокоиться.

"Интересно, с чего бы такие разговоры? Когда уезжал, все было нормально, а тут вдруг… Денег он получит по контракту больше, чем гдето в другом месте, это я знаю абсолютно точно, плюс квартира, машина с водителем, загранпоездки на эти чертовы сборы. – Она стряхнула пепел, потянулась и снова вернулась к размышлениям. – Какого черта лезть туда, где ничего не смыслишь? Стройка – это мое дело, и мнение главного тренера здесь неуместно и ненужно. Этим проектом вполне квалифицированные люди занимаются, лучшая строительная фирма города".

В дверь кабинета осторожно постучали.

– Да!

Хохол вошел с цветами в зубах, опустил букет ей на колени, взял ее руки в свои и сжал.

– Мариш…

– Убирайся!

– Я прошу тебя – выслушай…

– Больше ничего не желаю слушать! – отрубила Марина, высвобождая руки и скидывая цветы на пол. – Ты забываешься, и мне это надоело.

Он снова вернул букет на колени, и тут она, рассвирепев окончательно от его непробиваемого упрямства, схватила цветы и принялась хлестать ими Хохла по лицу. Он только улыбался, даже не стараясь увернуться, спрятать глаза хотя бы. Когда от хризантем остались голые прутья, а весь ковер оказался усеян желтыми и зелеными ошметками, Коваль немного успокоилась. И тогда Хохол сделал немыслимую в этой ситуации вещь – он опустился на колени перед креслом и нежно поцеловал ее… Марина опешила – по закону жанра, да и по Женькиным замашкам выходило, что не поцелуи за этим последуют, а мордобой, а тут… Глядя на Женьку широко распахнувшимися глазами, она едва не плакала, а он погладил ее по голове и тихо спросил:

– Легче стало?

Но слов никаких у нее не было. Марина опустила голову, ткнувшись лбом в его плечо – это и означало, что она все поняла и все простила.

– Горе ты мое, – обняв ее и стаскивая с кресла на пол, пробормотал Женька. – Хуже маленькой… Ну успокойся, чего ты?

Марина потрогала пальцем красные вздувшиеся полосы на его лице и тихо спросила:

– Тебе больно?

– Нет, котенок, мне не больно. Можно подумать, меня никто никогда по морде не бил! Кстати, хочешь, прикол расскажу? На меня наша горничная запала! – заржал вдруг Женька, разворачивая ее к себе лицом. – Представь?

– Чего удивительного? – пожала плечами Марина, обхватив руками его шею. – Ты у меня мальчик видный, интересный… для тех, кто животных любит!

Он захохотал еще громче, поцеловал в нос:

– Ох, умеешь ты сказать, чтоб на всю жизнь обиженным остался!

– Что в этом обидного? Я и сама таких люблю…

– Каких?

– Таких… жестких, властных… дороги не разбирающих… – прошептала Коваль ему на ухо, тесно прижавшись грудью к его груди.

– Соскучилась?

Его руки проникли под задранный халат и стали скользить по спине вверх, лаская кожу.

– Сам знаешь…

Разумеется, он и сам все прекрасно понимал и знал, а спрашивал просто для самоудовлетворения, чтобы убедиться лишний раз в том, что она не может без него. И это было совсем недалеко от истины. Марина все сильнее привязывалась к нему, несмотря на все разногласия и споры, его присутствие вселяло в нее уверенность, что жизнь продолжается.

Иногда – правда, все реже – она плакала по ночам, вспоминая Егора. Никогда раньше не думала, что настолько сильно полюбит человека, настолько врастет в него, что его смерть будет казаться и собственной смертью тоже. Как будто кусок души вырвали с кровью… "Егор мой, Егорушка, что же я наделала с твоей жизнью… Мне нет и не будет прощения…"

Хохол словно подслушал – убрал руки, поправив халат, пригладил ее чуть взлохмаченные волосы:

– Опять?

– Что – опять?

– Не говори, если не хочешь, но и идиота из меня тоже не делай, – попросил Женька тихо.

Марина вздохнула, обняв Хохла за шею и встав на цыпочки, чтобы дотянуться до его губ, но он наклонил голову назад, и ей не удалось поцеловать его. Но сдаваться никогда в ее привычки не входило, и Марина, легко подпрыгнув, обвила ногами его талию и стала целовать плотно сжатые губы, глаза, выбритые щеки, чуть пахнущие лосьоном. И Женька сдался. Он подхватил ее под колени и понес наверх, на ходу крикнув Даше, чтобы покормила Егора сама.

– …У-уф! – шумно выдохнул Женька, без сил падая на постель и поглаживая чуть вздрагивающей рукой ее влажное тело. – С тобой просто опасно…

Марина не могла даже шевелиться, тело стало чужим каким-то, ватным. Сорвавшийся с цепи Хохол уделал ее от всей души, и сам тоже еле дышал, развалившись рядом. И все равно не мог остановиться сразу, все шарил губами по ее груди, которая уже ни на что не реагировала.

– Не надо… – прошептала Марина, облизнувшись.

– Устала?

"Заботливый, блин! Сам замучил, а теперь спрашивает".

– Может, поспишь? – Она кивнула, закрывая глаза, и Женька набросил на нее покрывало. – Отдыхай, котенок…

Сам же поднялся, закрыл жалюзи и шторы, чуть повернул ручку регулятора температуры, сделав прохладнее, и пошел вниз. Марина отключилась почти мгновенно, разметавшись по постели, и проспала почти до самого ужина. Разбудил Егорка, прокравшийся в спальню, едва только Даша отвернулась. Шмыгнув к матери под покрывало, он уткнулся мордахой в грудь и засопел носом.

– Привет… – сонно пробормотала она, погладив его по волосам, и попыталась закутаться хоть немного, чтобы не валяться перед ребенком в чем мать родила.

– Егорка! – раздалось на лестнице. – Ты куда подевался? – В дверях показалась Даша, увидела спрятавшегося с головой мальчика: – Бандюга, опять маме спать не дал? Извините, Марина Викторовна, только-только охране ужин накрыла, повернулась – нет его!

– Вставать пора, ночь скоро, а я все в постели, – пробормотала Марина, потягиваясь. – Иди, Дашенька, мы тут сами.

Но Егорка категорически отказался вылезать из-под покрывала, и Коваль не стала тащить его, пусть валяется. Постояв под душем и проснувшись окончательно, она закуталась в теплый халат и вышла в спальню. Сын сосредоточенно грыз пульт от телевизора, не обращая никакого внимания на часто меняющееся изображение на экране. Отобрав "неуставную" игрушку, Марина спрятала ее на кронштейн с телевизором, и Егор, надув губы, собрался разрядить тишину ревом, но мать приложила к губам палец и покачала головой:

– Только попробуй! Придет папа…

Волшебное слово "папа" моментально отбило у сына охоту орать и возмущаться. Марина удовлетворенно улыбнулась, подхватила его на руки и стала осторожно спускаться по лестнице вниз. На кухне возле плиты она неожиданно обнаружила… Хохла. Он невозмутимо переворачивал в сковороде огромные отбивные, шкворчащие и источающие такой запах, что у Коваль голова закружилась.

– Обалдеть! – Она села за стол, сунула Егору в руку яблоко и посмотрела на Женьку. – Это что такое?

– Это, деточка, отбивные. Парная свинина, кстати.

Марину слегка передернуло, мясо не значилось в списке ее любимых блюд, тем более – свинина. Но пахло вкусно, надо отдать должное новоявленному кулинару. Она с каждым разом поражалась Хохлу все больше и больше – просто кладезь талантов, а не мужик. Непонятно только, как он ухитрился отмотать двенадцать лет в колониях усиленного и строгого режима.

Пока Марина завороженно наблюдала за ним, Женька успел выложить аппетитные ломти мяса на тарелки, украсить их зеленью, которая водилась в доме в любое время года, добавить к мясу гарнир и расставить все на столе.

"Ну теперь мне придется все это пробовать, чтобы не обидеть расстаравшегося Евгения…" – с тяжелым вздохом констатировала она.

Усадив Егора в его стул и дав в руки ложку, Марина осторожно попробовала маленький кусочек… и не заметила, как в считаные минуты смела все, что лежало в тарелке. Подняв глаза на Хохла, увидела, что он улыбается.

– Это что – я все съела? – подозрительно поинтересовалась она, не вполне уверенная в своих способностях, и Женька кивнул. – Ого…

– Понравилось?

– Хороший вопрос! Нет, не понравилось! – фыркнув, Коваль потянулась за салфеткой. – Ты же знаешь, из вежливости я съела бы маленький кусочек, а тут… ой, даже из-за стола не выйду теперь… Все, я поняла – нужно срочно увольнять Дашку, будем экономить!

Женька засмеялся, представив, видимо, как он в фартучке крутится по кухне, потом вылизывает весь трехэтажный особняк и коттедж охраны, а потом еще Марина требует от него любви и взаимопонимания.

– Нет, котенок, не выйдет! Я делаю это только по настроению, а за зарплату не согласен.

– Как хочешь – можем и без зарплаты.

– Только если натурой будешь расплачиваться… – прошептал Женька ей на ухо, и Марина засмеялась.

– Маньяк! – И осеклась… Этим словом она называла своего мужа, это был ритуал…

"Ты малахольная, Коваль!" – "Да, а ты ненормальный, Малышев! Маньяк!" – "Стерва!"

Прошлое имеет странную особенность внезапно напоминать о себе, причем делает это в тот момент, когда меньше всего этого ожидаешь. У Коваль перед глазами опять стоял Егор – в своем неизменном темно-сером "Армани", подтянутый, стройный, совсем не выглядящий на сорок семь лет… Ему уже никогда не будет сорок восемь, он навсегда остался в этом возрасте, и, если Марине повезет, она переживет собственного мужа, станет старше. Она до сих пор не понимала, почему не разрешила заказать отпевание, ведь и пацаны настаивали, и Егор был крещеным. Но Коваль уперлась – нет, и все, и никто не смог переубедить. Возможно, потому, что местный батюшка, будучи постоянным клиентом одного из Марининых казино, спускал там немаленькие суммы… Она не могла объяснить себе, как можно со смиренным лицом говорить о грехе и тем же вечером ехать в "сатанинский вертеп", проводя там время почти до утра. Лицемерие кругом. Люди любят натянуть на лицо маску, чтобы никто не видел скрывающейся за ней рожи. Коваль всегда честно и прямо говорила о своих недостатках и привычках, зачем тень на плетень наводить? Да, она любит мужчин и никогда не отказывает себе в своих желаниях. Да, много курит и пьет, но менять ничего не собирается. Да, она занимается вещами, не одобряемыми законом, – и что? Разве те, кто платит ей за "крышу", ангелы? Куда там! Будь все законно и легально, разве стали бы они просить у Наковальни помощи? И дело уже не в том, что она не дает "залетным" возможности пощупать карманы ее "подкрышных", дело в том, что она разводит их проблемы на государственном уровне – в налоговой, в СЭС, в различных подразделениях мэрии. Так что вряд ли это можно считать большим грехом – часть этих денег уходит не ей в карман, просто она не афиширует свою благотворительность, как некоторые. Она честна прежде всего перед собой, а остальное… Да пусть каждый думает что хочет – ей безразлично. У нее есть сын, есть любимый мужчина – и только их мнение ей важно в этой жизни. Но, скорее всего, и Малыш не осудил бы ее, как не осуждал при жизни. И за это она ему благодарна так же, как и за безграничную любовь…

Задумавшись над этими вещами, Марина даже не заметила, что Женька протягивает ей телефон:

– Кто это?

– Бес, – хмыкнул почему-то Женька, глянув на нее весьма странно.

Коваль взяла трубку и услышала хрипловатый голос родственника:

– Что так долго?

– А у тебя горит? – поинтересовалась она, и Гришка вдруг рассмеялся:

– Нет, дорогая, у меня все спокойно! Ты чего потерялась, не заезжаешь? Ветуля скучает.

Марине стало стыдно – она действительно закрутилась и ни разу не заехала к подруге, даже по телефону не пообщалась…

– Как она?

– Все хорошо. Говорят, скоро сможет вставать, пока-то не разрешают, да и слабенькая совсем, устает быстро, – голос Беса стал какимто озабоченным, это было непривычно – Гриня редко жалел кого-то или проявлял подобную заботу. – Ты приехала бы к нам, проведала – и Ветуле повеселее, и мне в удовольствие.

Если честно, поездка в дом, где она просидела почти неделю в холодном подвале наедине с крысами, как-то не особенно радовала Марину, но и отказать единственной подруге она не могла. Вздохнув, пообещала, что приедет завтра, и Бес совсем развеселился:

– О, хоть посидим с тобой, давно ведь не общались! Мне тут текилу классную привезли, специально для тебя берегу.

– Ой не ври, Гришка! – не выдержала Коваль. – Я ж прекрасно знаю, что, кроме меня, из твоих знакомых ее никто и не пьет!

– Вот ты какая! – укорил со смехом Григорий. – Ничем тебя не купишь!

– Ну уж бутылкой текилы – точно! – засмеялась и она. – Тогда – до завтра, Гриш?

– Смотри – ты обещала!

Женька, наблюдавший за ней, сел рядом на стул, поймал руку и чуть сжал пальцы, поднося к губам.

– В гости завтра едем?

– Да. Я такая бессовестная, между прочим, – ни разу Ветке не позвонила и не заехала. Девочка собой рискнула за моего сына, а я…

– А ты никогда ничем не рисковала за нее? – перебил Женька. – Ты вспомни – ты собственным браком рисковала, когда пыталась от Сереги ее отмазать, Малыш тогда от тебя ушел!

– Не передергивай! Он ушел не из-за этого! И вообще – не трогай больше эту тему, мне больно и неприятно! – вскинулась вдруг Марина, вырывая руку из его.

Хохол замолчал, недовольно нахмурив брови, взял сигарету и вышел. Она допила чай, успокоилась и пошла на крыльцо – мириться. Женька курил, облокотившись на перила, смотрел задумчиво на возившихся у будки щенков. Марине вдруг стало очень стыдно (второй раз за сегодня – прогресс!) за свою дурацкую манеру обострять все, обижать родных людей походя, даже не замечая. Бедный Женька из кожи вон лез, стараясь сделать ее жизнь максимально комфортной и спокойной, но она упрямо ломала его усилия, разрушала все, что он создавал. Коваль обняла его сзади за талию, прижалась лицом к накинутой на плечи дубленке и пробормотала:

– Жень… прости меня…

Он вздохнул, но не ответил, даже не повернулся, не взглянул, продолжая курить.

– Посмотри на меня! – потребовала она, убирая руки.

Хохол развернулся, сел на перила и уставился ей в лицо.

– Довольна? Теперь все по-твоему? – щелчком он отправил окурок в стоящую у крыльца урну, сунул руки в рукава дубленки.

Марина подошла вплотную, попыталась просунуть руки под полы дубленки, но Женька уперся и не дал ей этого сделать.

– Ты злишься?

– А сама как думаешь? Если бы я вел себя с тобой так, как это делаешь ты? Что ты устроила бы тогда, а, Коваль?

Она опустила глаза, признавая поражение, однако Хохла не ввел в заблуждение ее покаянный вид, и он продолжал сидеть на перилах, но теперь уже отвернувшись. "Как же противно просить прощения, оказывается! Никогда в жизни не чувствовала себя так паршиво…" – но и повторять свои извинения она тоже не собиралась – достаточно и одного раза, а потому, круто развернувшись на каблуке, ушла в дом, хлопнув дверью.

Егорка уже лежал в кроватке, ждал маму, сосредоточенно пытаясь оторвать пуговицу от штанишек своего медвежонка. Марина села рядом, взяла книжку и стала читать навязшего в зубах "Колобка". Когда же, наконец, болтливую беглую плюшку съела лиса, Коваль с облегчением вздохнула, увидев, что сын спит, подложив под щеку кулачок. Она всегда любила смотреть на него спящего – настоящий ангелочек, такой весь беленький, милый…

Поправив сбившееся одеяло, она пошла к себе, закрыв дверь, чтобы не побеспокоить ребенка звуками работающего телевизора и светом с лестницы. В спальне было очень тепло, даже жарко, у Марины при такой температуре обычно начиналась головная боль, пришлось открыть окно и проветрить.

"Зря я выспалась днем, теперь полночи буду бессонницей маяться".

Просмотр телепередач ее не особо увлекал, все эти сериалы про мексиканских домохозяек или про "бандитов и ментов" – этого и в жизни с лихвой, поэтому Марина предпочитала кассеты со старыми фильмами, у них с Егором собралась неплохая коллекция, причем у каждого были свои любимые картины. Малыш предпочитал интеллектуальное кино, и особенно Акиру Курасаву, хотя по тематике это должно было больше нравиться Марине, но та, к своему стыду, осилила только "Семь самураев". Ну разумеется, "Ночи Кабирии", почти все фильмы Феллини, которого Коваль вообще не понимала. Ей нравилось другое – старые советские комедии, даже многосерийные, и отдельной темой – "Крестный отец" и "Последний дон", а недавно Хохол привез откуда-то еще и "Крестную мать" – ну это вообще! Марина смотрела ее не отрываясь, даже не курила все три с половиной часа – настолько захватила ее история сицилийской семьи. Красивейший фильм, шикарный сюжет… и только Хохол нарушил нирвану, прошептав:

– Котенок, ты лучше… – имея в виду Настасью Кински.

– Не мешай! – проговорила Марина тогда, не отрывая взгляда от экрана. – Она совсем другая…

– Вот я и говорю – ты лучше… – подытожил Женька, уверенный в своей правоте на все сто.

Сейчас Коваль вдруг снова захотела пересмотреть этот фильм. Она нашла кассету и улеглась, накрывшись только простыней. Странное дело – почему-то сегодня кино не захватило ее, как в первый раз, видимо, есть вещи, которые интересны только однажды. Она испытала разочарование, не получив ожидаемых эмоций, выключила телевизор и взялась за книжку Бусона, но и хокку что-то "не пошли", просто неудачный день… И Женька не приходил, демонстрируя характер. Уснуть тоже оказалось проблематичным – Марина бесцельно крутилась на постели, чувствуя, как перекатывается при каждом движении вода в матрасе, и вроде бы это должно успокаивать, усыплять – но нет, скорее наоборот, раздражает и не дает уснуть.

На цыпочках она спустилась вниз, на кухню, решив, что стакан молока с маленькой ложечкой меда поможет уснуть. Щелкнув выключателем, она повернулась и оказалась в Женькиных ручищах.

– Попалась? Ты чего по ночи шатаешься?

– Напугал! – с облегчением выдохнула Марина, отметив про себя, что и он не спит, переживает. – Я молока хочу с медом, уснуть не могу…

Женька усадил ее на барную стойку, мимоходом чмокнув в щеку:

– Посиди, я сделаю.

Она болтала ногами, наблюдая за тем, как Женька наливает молоко в высокий стакан, как добавляет туда же чайную ложку меда, ставит в микроволновку… "Как же я люблю, когда он вот так ухаживает за мной, заботится… Люблю, когда он ночью укрывает меня одеялом, когда застегивает мою шубу и надевает на голову капюшон, если я вдруг уезжаю без него, люблю, когда он звонит мне по нескольку раз на дню".

– О чем задумалась? – обняв ее, спросил Женька, и Марина честно сказала, прижавшись лбом к его лбу:

– О тебе. О том, что мне нравится, когда ты что-то для меня делаешь.

– Я для того и рядом, чтобы делать что-то для тебя, – целуя ее в нос, проговорил Женька. – Пойдем, твое молоко согрелось.

Сняв Марину со стойки и прихватив стакан из печки, он пошел наверх, в спальню.

– Пей, а я в душ.

К тому моменту, когда свежий и пахнущий гелем для душа Хохол вернулся, Коваль уже дремала, свернувшись клубочком… Сквозь сон она услышала, как он тихонько прилег рядом, обнял ее и прошептал куда-то в разметавшиеся по подушке волосы:

– Любимая моя… я с тобой, отдыхай спокойно, я всегда с тобой.

Поездка к Бесу началась со ссоры с Хохлом – ничего нового, все, как всегда: "Да зачем тебе это надо, да куда ты опять собралась с утра пораньше, да давай лучше в город смотаемся, проверим клубы…" Марина, разумеется, разоралась, ну и… Женька психанул, рявкнул в ответ, за что тут же получил по лицу, развернулся и уехал куда-то на "Навигаторе". "Да и черт с тобой!" – подумала она, выбрасывая окурок и направляясь к своему джипу, уже готовому везти ее туда, куда она скажет.

– К Бесу, Марина Викторовна? – обернулся с водительского сиденья Юрка, Коваль кивнула, не в состоянии нормально ответить от клокочущей внутри злости. – А надолго?

– Рот закрой! – сорвалась она, и Юрка аж голову пригнул к рулю. – Где, на фиг, два этих урода?! – Это относилось уже к телохранителям, которые замешкались, садясь в машину. – Что, это так сложно – не опаздывать?!

– Извините, Марина Викторовна! – пробормотал Сева.

– Ну?! Теперь кого ты ждешь?! – продолжала бесноваться Коваль, срывая на охранниках и водителе злость. – Мы долго будем стоять?

– Так ворота, Марина Викторовна… – начал Юрка, за что поплатился тут же:

– Да?! Так давай я схожу, открою! В чем проблема?!

Юрка выскочил из машины и бегом рванул к воротам, на ходу матеря застрявшего где-то Кота. Наконец ворота открылись, и джип вылетел на трассу, направляясь на окраину поселка к дому Беса. За те семь минут, что они добирались до него, Марина успела немного успокоиться, взять себя в руки и даже извиниться перед охраной и водителем. От нее, правда, не укрылась кривая ухмылка Юрки, прекрасно знавшего, отчего блажит сегодня хозяйка.

"Да и черт с ними, пусть знают!"

У ворот Гришкиного коттеджа Марину уже ждал Бармалей. Он помог выйти и повел по расчищенной дорожке к крыльцу:

– Марина Викторовна, давно не были у нас, дела, да?

– Ох, отвали хоть ты! Давно не была, говоришь? А в подвале у вас кто сидел, не я?

Бармалей замялся, поняв, что напомнил о неприятном.

– Ладно, я ж без претензий, понимаю, что вы ни при чем. – Марина взяла его под руку, и Бармалей покраснел. – Бес вон как-то даже сам приходил, не побоялся.

– Так мы что ж, Марина Викторовна… Мы ж люди подневольные… – пробормотал он. – Я, будь моя воля, перемочил бы этих беспредельщиков к едрене-фене, чтоб знали, как с детьми да с бабами… – И закрыл рот ладонью, но она рассмеялась:

– Расслабься, я не обижаюсь. Это жизнь.

Бармалей распахнул двери, впуская ее в прихожую. В доме было жарко натоплено, видимо, огромный камин кочегарили. Марина скинула шубу на руки Бармалея и прошла в гостиную. Там, к ее удивлению, в огромном кожаном кресле сидела укутанная в теплый халат и мягкий плед Веточка. Коваль бросилась к ней, обняла, поцеловала в щеку:

– Привет, красавица моя! Ну как ты, девочка?

Ветка чуть отстранила ее, вглядываясь в лицо, потом притянула снова и поцеловала, прошептав:

– Ты приехала… Маринка моя, приехала… – По щекам покатились слезы, Коваль начала вытирать их, успокаивая плачущую подругу:

– Ветуля, не надо, не плачь. Ну все ведь хорошо, зачем ты расстраиваешься?

– Я боялась, что ты никогда больше не приедешь ко мне, что ты не простишь мне того, что случилось с Егоркой…

– Тьфу, бестолковая! Да что случилось-то с ним? – перебила Марина, сжав ее пальцы. – Он в полном порядке, даже испугаться толком не успел, его ж почти сразу Хохлу отдали, как только я приехала. Спасибо Гришке – если бы он не уперся рогом, не знаю, что было бы.

– А ты? – погладив ее по щеке, спросила Ветка. – Гришка говорил – нос тебе сломали?

– Ну нам, привычным, сама знаешь! – развела Марина руками, засмеявшись. – Я и не такое видела, так что нос – это полбеды, прооперировали – и почти незаметно. Ты-то как?

Ветка помолчала, глядя куда-то поверх ее головы, потом тяжело вздохнула, но не ответила. Коваль обняла ее, присев на подлокотник кресла, и они замерли в такой позе. И только появление Беса в шелковой пижаме прервало молчание:

– О, привет, родственница! А я думаю, что это мой Бармалей шуршит в кухне? Ветуля, как ты, солнышко? – Он наклонился к Ветке и поцеловал в щеку.

– Хорошо, Гриша, не волнуйся, – прошелестела она, не выпуская Маринину руку. – Ты дай нам пообщаться, хорошо? И пусть Маринке текилу принесут с лимоном…

– Конечно, дорогая, конечно! – засуетился Гришка, выходя из гостиной.

Коваль проводила его удивленным взглядом, потом посмотрела на абсолютно спокойную и какую-то равнодушную Ветку.

– Ну ты даешь! Как пудель побежал!

– Твоя школа, – чуть улыбнулась она. – Он ведь замуж меня зовет, Маринка… Говорит, теперь времена другие пошли, никто не скажет, что нельзя…

– Так и о чем ты думаешь?

– Не знаю… Я совсем разучилась видеть будущее, и теперь мне страшно, – призналась Ветка шепотом.

– Не думай об этом, просто дай себе расслабиться и жить спокойно, – ласково сказала Марина, поглаживая ее по плечу. – Гришка нормальный, насколько можно быть нормальным при нашем образе жизни, поверь мне.

– Он столько раз тебя подставлял…

– Да это мои разборки, Ветка, и к тебе они не имеют и не будут иметь никакого отношения. Ты просто подумай – разве будет еще такой шанс? Я вижу, как он смотрит на тебя, слышу, как о тебе говорит… Поверь, это не поза – он тебя по-настоящему любит, Ветуля. Я так хочу, чтобы ты была счастлива…

Ветка внимательно посмотрела на нее, снова погладила пальцами по щеке, осторожно провела по носу, словно проверяя, как он сросся после операции, потом улыбнулась и сказала таким будничным тоном, будто речь шла не о замужестве, а о выборе комнатных тапочек:

– Ну тогда все в порядке, будем жениться. Мне бы теперь только на ноги встать поскорее, я устала все время только сидя и лежа. Меня ж Гришка на руках на улицу выносит…

"Что-то раньше слабо я представляла себе Гришу Беса, несущего на руках по аллейке мою подругу, но, думаю, если напрячь воображение…"

Появился Бармалей с подносом, налил Марине в стакан текилу, подвинул тарелку с лимоном и оливками, поставил пепельницу, а Ветке подал сок в фужере, и она сморщилась:

– Опять? Я уже не могу эту дрянь пить!

– Виола Викторовна, это к Бесу, – буркнул Бармалей. – Мое дело маленькое: сказали – принес, а вы уж сами решайте, что с этим делать.

Ветка покачала головой и, зажмурив глаза, выпила содержимое фужера залпом, передернувшись.

– Жуткий вкус – морковь, яблоко и сельдерей, представляешь?

Коваль пожала плечами – ее любимая японская кухня содержала множество блюд из сельдерея, в том числе и напитки, так что Марина относилась к нему абсолютно спокойно.

– Ветуль, зато полезно.

– Ну да! – фыркнула она, ставя фужер на столик. – Особенно когда сама текилу пьешь!

Марина рассмеялась, отставив свой стакан и кинув в рот оливку.

– Ветка, тебе хорошо с ним? – поинтересовалась Коваль через паузу, глядя на необычно тихую и спокойную подругу.

На ее похудевшем личике появилась мечтательная улыбка, голубые глаза блеснули, но ответа не последовало. Это было странно – Ветка всегда делилась с Мариной всем, что происходило в ее жизни. Спрашивать дальше Коваль не стала – пусть молчит, если ей так удобнее. Главное, чтобы ей было хорошо, Марина на самом деле искренне желала ей счастья.

– Как Женька? – спросила вдруг Ветка, заставив подругу нахмуриться. – Опять поругались?

– Так, влегкую… – вяло отозвалась та, беря сигарету.

– Все никак не угомонится, бедняжка? Так и хочет заставить тебя ходить по одной плашке и не смотреть налево и направо?

Марина промолчала, пуская дым колечками, и Ветка понимающе улыбнулась, похлопав ее по руке:

– Не переживай, все наладится.

– Я не переживаю, ты ведь знаешь.

– Это неправда. Не может быть, чтобы ты не переживала совсем. Вот скажи – если бы ты вдруг застала Женьку с другой, что было бы?

– А то я не заставала его с тобой! – фыркнула Коваль, потянувшись к пепельнице. – Мало того – я сама же и укладывала вас в одну постель, не помнишь?

– Это другое! – заспорила она. – Я – почти член семьи, ты никогда не ревновала ко мне!

– Я вообще ни к кому не ревновала, если ты подзабыла. Я достаточно ценю себя и знаю, что могу, а потому и не ревную. Как думаешь, согласился бы Женечка поменять меня на тебя, скажем? Так я отвечу тебе – ни за что. Да, переспать с тобой он не отказался, да и какой мужик откажется от дармового секса? Но остаться с тобой – вряд ли.

– Можно подумать, я горела желанием отбить у тебя твое домашнее животное! – захохотала Веточка, сморщившись от боли в животе. – Ох, не смеши меня!

Коваль тоже расхохоталась вместе с ней, представив морду Хохла, когда она расскажет ему о подобном варианте развития событий.

Марина не предвидела другого… Того, что, вернувшись домой далеко за полночь, обнаружит в каминной дивную картину – на коленях у Хохла извивается полуголая пьяная горничная Катя, а он сам сжимает ручищей ее маленькую грудь, а в другой держит сигарету, то и дело затягиваясь. Когда Коваль возникла на пороге, Катя взвизгнула и рванула мимо нее к входной двери, подхватив свои тряпки, а Хохол вызывающе смотрел на Марину, даже не пошевелившись, не сделав ни единого движения. Она пожала плечами и абсолютно спокойно пошла наверх, хотя в душе все перевернулось. Она не знала, как называется это чувство, но было ощущение, что внутри все умерло, сгорело, разбилось…

Марина легла на кровать не раздеваясь, заперев предварительно дверь на ключ. Хохол ломился, пытаясь открыть, но тяжелая дверь из массива дуба не поддалась. Коваль пролежала всю ночь, уставившись в потолок, и все думала, думала… К утру ей начало казаться, что она сходит с ума, что еще немного – и все, психика не выдержит такой атаки. Приняв душ, Марина почувствовала себя значительно лучше, села к зеркалу, накрасилась, чтобы скрыть следы бессонной ночи, вставила голубые линзы, сделала высокую прическу, закрепив ее шпильками, сменила махровый халат на кожаные брюки и облегающую водолазку и пошла вниз, полная решимости и собранная, как никогда раньше.

– Доброе утро, Марина Викторовна! – улыбнулась, наливая кофе, Даша. – Хорошо выглядите!

– Спасибо, родная. У меня к тебе просьба – пусть вся охрана соберется в гостиной, пока я пью кофе, – попросила Марина, усаживаясь на высокий табурет.

Даша, удивленная немного подобной просьбой, пошла в коттедж охраны. Коваль же покурила, выпила кофе и пошла в гостиную, где уже собрались все, кто работал в доме. На лице Хохла застыло виноватое выражение, но Марина проигнорировала его вымученную улыбку, усевшись в кресло и окинув всех присутствующих взглядом.

– С сегодняшнего дня, – отчеканила она на одном дыхании, – повторяю – с сегодняшнего дня в моем доме больше нет второй горничной. И еще – Хохол, собери свои вещи и в течение часа покинь пределы поселка. У меня все.

Она встала и пошла из гостиной, чувствуя, как сердце бьется в такт стуку каблуков по кафельной плитке коридора. Женька догнал ее и попытался развернуть к себе лицом, но Марина обожгла его взглядом и предостерегающе сказала:

– Не смей меня трогать. Убирайся.

– Котенок…

– Я сказала – убирайся! – не повышая голоса, повторила она, уходя в спальню и закрывая за собой дверь на ключ.

– Пусти меня! – орал на площадке Хохол. – Нам надо поговорить!

– Нам не о чем говорить, – бросила Коваль, падая на кровать.

– Я высажу дверь, если ты не откроешь и не выслушаешь меня!

– Ты можешь разнести весь дом, но разговаривать с тобой я больше ни о чем не стану. Не вынуждай меня звать пацанов и выкидывать тебя.

– Я прошу тебя, дай мне объяснить… – настаивал Женька, но она перебила:

– Я увидела все, что ты хотел мне показать, вчера. И поняла, к чему ты все это сделал. А теперь собирайся и вали из моего дома.

Сказав это, Марина накрылась с головой одеялом и постаралась отключиться от всего, забыв даже о том, что за утро ни разу не зашла к сыну. К вечеру ей вдруг остро захотелось полного одиночества, абсолютного – чтобы никого вообще не видеть и не слышать, и она рванула в "Рощу", в свой коттедж, пустовавший со дня отъезда Николая. Дав денег поселковому сторожу, уже через пару часов Коваль имела все удовольствия в виде растопленного камина, вымытых руками сторожевой жены полов во всем доме, слитой и набранной заново воды в бассейне. Врубив на всю громкость кассету Кузьмина, она растянулась на ковре в каминной с сигаретами и бутылкой текилы, которую пила, не закусывая, прямо из горлышка. Трещали березовые дрова в камине, из колонок несся хрипловатый мужской голос, убеждавший Марину в том, что "и эта любовь пройдет", и она почти верила ему. Дома, конечно, паника в полный рост, ведь она опять улучила момент и уехала так, что никто и не видел, да и бог с ними – не в первый раз, привыкли, поди.

"Сына жалко, это есть, но он пока слишком мал, чтобы понять что-либо".

В голове шумело уже от выпитой текилы, мысли путались.

"Теперь бы пожар не устроить и самой не угореть – и все в порядке", – пьяно подумала Марина, поднимаясь и направляясь в спальню. Скольких же мужчин видела эта кровать… Сколько восхитительных ночей она провела на ней в объятиях своих любовников… И вот лежит совсем одна, потому что ее последний мужчина изменил ей с горничной, с поломойкой…

"Мне, Коваль, предпочли деревенскую соплячку! За это стоит выпить…"

Так прошла неделя. Марина, правда, позвонила домой и попросила Дашу не искать ее, сказав, что все в порядке, просто хочется побыть в одиночестве. Каждый вечер Коваль надиралась до невменяемого состояния и улетала, благо запас текилы сделала приличный, да и с едой проблем не было – один звонок в "Шар" решил эту проблему, и раз в день к ней приезжал мальчик-посыльный с полным набором любимых блюд. Есть преимущества в наличии денег, что уж скрывать! Правда, зачастую приходится заплатить очень высокую цену за возможность их иметь… Марина никогда не задумывалась над тем, чтобы сэкономить что-то, с деньгами расставалась легко, не жалея, хотя тот же Бес, например, был очень прижимист и всегда старался скроить по мелочи. Коваль же не задумывалась над ценой вещи, если та ей нравилась. Правда, если получалось сорвать с кого-то энную сумму не напрягаясь, тоже бывала довольна – грех не взять то, что само плывет в руки. И потом, прекрасно знала, что до паперти еще ой как далеко и Егорке она сможет дать все, что нужно, и будущее ему обеспечить, даже внукам останется.

…Ее уединение и пьянство нарушил приезд Хохла. Выбив окно на первом этаже, Женька появился в каминной, чем напугал Марину, уже изрядно отведавшую любимого напитка.

– Что тебе надо? Я ведь ясно сказала – ты свободен, можешь жить, с кем хочешь.

– А я и живу, с кем хочу, – хватая ее на руки и унося в душ, сообщил он. – И буду продолжать жить с тобой, понятно?

– Нет, не будешь. Я сказала – все кончено. Никому не позволено вести себя со мной так, как ты.

– Ничего не было, – заявил он, сунув ее под воду и не давая вырваться. – Ты слышишь меня – не было ничего.

– Ну да, а я – Красная Шапочка!

– Коваль, я клянусь – пальцем не тронул!

– Да пошел ты! – ей удалось вырваться из-под водяных струй, хлеставших тело, и Марина завернулась в полотенце, враждебно глядя на Хохла. – Вопрос не в том, что ты там трогал пальцами или не трогал, вопрос в другом – ты посмел делать это в моем доме!

– Я ничего не делал в твоем доме, повторяю еще раз! – взревел Женька, но Коваль холодно посмотрела на него:

– Не сотрясай воздух – мне все равно. Я не прощу тебе этого никогда, и уходи отсюда, ради бога. Между нами кончено все, понимаешь?

Хохол присел на край ванны, вздохнул тяжело, словно устал от непосильной работы. Марина прислонилась спиной к холодному кафелю и молчала, решив, что все уже и так сказано. Почему-то ей ни разу не пришла в голову мысль о том, что она сама поступала и похуже, стоит вспомнить того же покойного Ромашина. Как Женька вытерпел и не убил их обоих, она до сих пор не понимала… А сейчас она гонит Хохла из дома, из своей жизни из-за мимолетной интрижки со смазливой девчонкой? Или причина не в этом? "Черт, и голова болит – меньше пить надо было…"

– Я не могу уйти, – проговорил Хохол, не глядя на нее. – Лучше пристрели меня.

– Я говорю – в тебе умирает сценарист мексиканских сериалов. Какая красивая фраза для финала, а потом – выстрел, легкий дымок от дула "кольта", лужа крови и расширившиеся мертвые глаза… – договорить он не дал, отвесив пощечину, едва не свалившую Марину с ног. Она схватилась за горящую щеку. – Да, так тоже можно…

– Не вынуждай меня бить тебя снова… – попросил Женька, притягивая ее к себе и убирая руку со щеки. – Больно? Дай я подую…

– Отвали! Мне не бывает больно – и даже ты не в состоянии это изменить! Я устала от тебя, ты мне надоел, я тебя не люблю, не хочу видеть – выбирай что хочешь!

Она вырвалась из его рук и пошла в каминную, не забыв завернуть на кухню за новой бутылкой "Риал Хачиеды". Откупоривая деревянную пробку, Марина мечтала только об одном – чтобы Хохол ушел и больше никогда не появлялся. Что бы она ни говорила, но ей было очень неприятно и обидно. Женьке удалось задеть ее самолюбие, а это было не под силу даже Малышу. Глотая обжигающую горло жидкость, Коваль давилась слезами и злилась на весь мир, на себя, на Хохла… На плечи легли руки… Они знали ее на ощупь, не раз ласкали всю, с ног до головы…

Она повернулась и уткнулась лицом в грудь, вдыхая знакомый запах туалетной воды – Хохол обожал "Йоши Ямомото", и Марине тоже начал нравиться этот аромат.

– Ну что ты, маленькая моя? – прошептал он, прижимаясь губами к ее макушке и поглаживая по спине. – Разве мне нужен кто-то другой? Разве есть кто-то, кого я любил бы так, как тебя? Прости меня, я идиот – мне захотелось дать тебе понять, что ты можешь потерять меня… а эта шняга, котенок… девочка, я тебя люблю больше жизни.

Он отстранился от нее и рухнул на колени, глядя в глаза снизу вверх.

– Делай что хочешь – я приму все, но только не гони меня.

Ненавидя себя и понимая, что уже через секунду пожалеет о своих словах, Коваль все-таки произнесла:

– Уходи… – И отвернулась в сторону, чтобы он не видел, как она плачет.

Постояв еще минуту, Хохол поднялся, развернул ее к себе, всего на одно мгновение прижался губами и вышел, плотно закрыв дверь. Марина наконец-то дала волю слезам, проплакав до самого утра и запивая свое горе текилой.

"Зачем я выгнала его, когда он сам, сам приехал мириться? Чертова идиотка!"

С утра пораньше, приняв ледяной душ, Марина заперла дверь коттеджа на ключ, села в "Хаммер" и поехала в "Парадиз". Домой. Хватит маяться дурью, ей уже давно не двадцать лет, у нее есть сын и есть обязательства, есть люди, которые зависят от нее, а потому она не может позволить себе выпадать из жизни надолго. Нужно продолжать жить дальше, ей не впервой произносить эту фразу, не впервой вытаскивать себя за волосы и заставлять делать что-то. Через месяц закончится заявка игроков на новый сезон, нужно проверить, все ли готово, доведена ли до ума тренировочная база, как идут дела на стадионе… Словом, Марине было чем заняться…

И есть еще одно – придется учиться жить одной. Без Хохла…