"Крик совы" - читать интересную книгу автора (Базен Эрве)

26

Вечернее солнце, притушенное ивняком, разбрасывало среди круглых листьев водяных лилий с вкрапленными кое-где маслянистыми цветами кружки зеленоватого света, таявшие в воде, на которой тоже возникали и расплывались круги всякий раз, как на поверхность поднимался жук-плавунец, или снизу листа касался присос плотвички, или сверху морщил своим быстрым прикосновением один из тех ложных бегающих пауков, которых папа по-ученому называл gerris. Мы сидели на берегу в пяти метрах друг от друга: фермер, мой младший сын и я. Начал я с фермера: в мое отсутствие он, вероятно, не лишал себя предоставленного мне Марселем права рыбной ловли — и правильно делал. Я нашел старые отцовские холщовые штаны. В одних шортах, пока еще белый, как раковина умывальника, Обэн, находившийся в периоде бурного роста, поджаривал на солнце свои тощие детские руки и ноги. Против своего обыкновения он не произносил ни слова. Что касается Жобо, коренастого, с мускулистыми руками и могучей грудью, лысеющего всюду, где положено расти волосам, то он расстелил на траве свои вельветовые штаны с разноцветными заплатами и сидел неподвижнее, чем обрубленный ствол ольхи, от которого параллельно его ногам к речке Омэ спускались два красноватых корня. Негнувшиеся стебли камышей, устремивших свои стрелы в серое облако, словно приклеенное к небу, уже много часов стоявшее над своим увязшим в реке двойником, и неподвижные поплавки — поплавок на нейлоновой леске, уходившей в прозрачную глубину, и поплавки удочек, лежавших на небольших рогатках из обструганного ясеня, — подчеркивали безмолвие, едва нарушаемое коротким кваканьем лягушки или далеким улюлюканьем удода. Блаженный покой тихих вод! Котел, в котором лето варит экстракт из различных запахов мяты, шалфея, полыни, болотного газа, поднимающегося из глубины пузырьками, тины, рождающей головастиков, — а над всем этим господствует вызванный органическим обменом запах гнили, сопровождающий всякую давно мокнущую зелень, и слизи — смазочного масла рыбы.

— Хоп! — воскликнул Обэн, ловко вытащив из воды плотвичку, которая падает в траву на то самое место, где пять минут назад он поймал кузнечика для наживки.

Он осторожно подполз к рыбке, чтобы отцепить крючок. И, ликуя, поднял кверху большой палец — безмолвный клич победы. Это была уже пятая рыба, которую он бросил в корзину, присоединив ее к восьми голавлям, трем линям, одному лещу и нескольким усачам. Потом он снова бесшумно забросил удочку.

— Хорошо клюет, — прошептал Жобо.

Мелкая рыбешка уже начинала прыгать под носом у окуней и щук. Лучи солнца стали совсем косыми, и лягушки заквакали громче. Подняв голову на пять сантиметров над слоем болотных орехов, извиваясь, медленно прополз уж. Зимородок с малявкой поперек клюва трижды пролетел взад и вперед: вниз по течению над тем местом, где он, должно быть, заметил стайку рыб, до какого-то места вверх по течению, где, вероятно, находилось его гнездо. Леску Обэна два раза обрывала крупная рыба… Мало-помалу тени повернулись, удлинились, а из глубин воскресного дня донеслось мычание коров, которые, подойдя к изгородям, ожидали своих телят. Между оголенными стволами платанов мелькнули два платья, замахали две обнаженные руки, и как раз в этот момент, дабы напомнить нам, какой мы крови, первая сова испустила свой старинный шуанский крик.

— Пора, однако, подумать об ужине, — сказал Жобо.

Когда мы возвращались домой, опередив колокол (с недавних пор подчиненный нашему распорядку дня), Обэн, победно размахивая корзиной, вдруг сказал:

— Папа, мышь боится кошки. А интересно: летучая мышь боится совы, у которой голова как у кошки?

В общем, приятные минуты, связанные с чем-то засевшим во мне так же крепко, как корень вьюнка в почве. Таких минут в течение этих каникул будет немного. Без особого восторга прибыв в «Хвалебное» через три дня после мадам Резо и Саломеи, которые приехали отдельно на «остине», мы сообщили им, что наши молодые здесь не появятся. Чтобы никому не было обидно, Жаннэ договорился со своей фирмой, и ему предоставили оплаченный отпуск в третью очередь, так что он будет свободен как раз к тому времени, когда Мари придет пора рожать.

— Я никого не принуждаю навещать меня, — кисло заметила матушка.

Несмотря на ремонтные работы, частью, правда, еще не оконченные, удобства здесь весьма относительные: два водопроводных крана, электричество; три отремонтированные, но уже полные комаров комнаты, в которых, несмотря на опрыскивание дезинсекталем, летом появились и блохи. По физиономии Бертиль я мог судить о том, до какой степени обитатели пригородов, живущие в своих благоустроенных домах с подстриженными садиками, не подозревают, что такое настоящая деревня. И вот теперь она познакомилась со свитой феи Хлорофилл, с этим «прелестным кортежем из листьев, цветов и плодов», в котором участвуют также крапива, черный терновник, чертополох, жалящие, кусающие и сосущие букашки, свиные клещи, слепни, осы, трутни, сороконожки, муравьи, уховертки, сильно вредящие поэтичности бабочек, водяные стрекозы и прочая божья тварь. Я уже не говорю о пресмыкающихся, называемых здесь гадами, о двухметровом желтопузике, об опасной медянице или даже о толстом дождевом черве, что водится в огородах. И не говорю о ночных писках, о крысиных сарабандах на чердаке! Вся эта нечисть, к которой я и мои братья в детстве были совершенно равнодушны, не давала покоя моим дочерям. Привыкшие к окружению приятелей, к благам, которые предоставляют море или горы, они чувствовали себя неуютно. Старый крокет, комплект заржавленных шаров, дырявые ракетки для бадминтона, ящик с отверстиями, куда можно бросать металлические кружки, часть которых уже потеряна, — разве это развлечения! Омэ для купанья не годится — в ней слишком много тины. Кататься на лодке? Но грести двумя веслами невозможно — слишком мало места в речке, а управлять одним веслом не каждый умеет. Когда мадам Резо, неизменно старавшаяся сплавить мне Обэна, чтобы он не цеплялся за левую руку Саломеи, как она цеплялась за правую… когда мадам Резо раз пять-шесть сводила их на прогулку по полям и по дорогам, утонувшим среди откосов, когда они в своих маленьких сапожках вдоволь нашагались между колеями, капустными кочерыжками и длинными рядами звездообразных навозных лепешек, оставляемых быками на утоптанной дороге; когда они убедились в том, что им здесь смотреть не на что, кроме как на гнущиеся под ветром яблони, на поля клевера между поросшими терновником земляными оградами, за которыми простирались столь же уродливо огороженные картофельные поля, — тогда они решили: что ж, видно, такая уж она есть, эта «сельская местность» (окружной центр — Сегре, от латинского слова secretum, что значит «изолированный», «уединенный»), тут нет живописных пейзажей — словом, самая настоящая, самая обычная деревня. Кроме Обэна, обожавшего лазить по деревьям, ездить без седла на лошади Жобо, шарить по сеновалам, и меня я-то могу работать где угодно, лишь бы был у меня кусочек стола, — все остальные уже в конце первой недели изрядно заскучали, с тоской вспоминая виллу Оссегор или домик Араш-ле-Каро, которые мы снимали в прошлом и в позапрошлом году. Я беспрестанно слышал традиционный вопрос нового поколения, привыкшего к овощным консервам и комфортабельному отдыху:

— Чем бы нам заняться?

Они создали себе свои иллюзии. Я — свои. То или иное место нравится нам больше других только потому, что мы провели в нем детство, и мы никогда не должны его покидать, если хотим, чтобы к нему привязались и наши дети. Мои дети выросли в парижском предместье, и Соледо было для них захолустьем, где обитало две сотни провинциалов. Саломея принялась подолгу пиликать на скрипке, Бландина — фотографировать все подряд. Сестры, которые прежде редко проводили время вместе, стали совершать экскурсии в замки, на пляжи Луары, в мастерские гобеленов в Анже и старались уехать потихоньку, чтобы ускользнуть от бабушки, которая в последний момент всегда оказывалась в машине:

— Вы что же, не берете меня с собой?

Для нее это тоже обернулось крахом. Наше присутствие позволяло ей удовлетворять свое чревоугодие, которому Бертиль потакала, используя местные возможности. Что же касается Саломеи, то мадам Резо ее, видимо, раздражала, и матушка, делавшая невероятные усилия, чтоб идти с ней в ногу и не отстать от поколения, которое было больше чем на пятьдесят лет моложе ее, казалось, была на грани глубокой депрессии. Такой я ее еще не видел. Когда она ждала нас в столовой, пол которой был выложен белыми и черными плитами, она напоминала шахматную королеву, низведенную до роли пешки. Она стояла обычно в торжественной позе, притворяясь, что царствует. Но, если мы опаздывали, стоило ей сделать нам замечание, как Саломея тут же пускала в нее стрелу:

— Да ну, бабуля, не разыгрывай из себя будильник!

Ей не удавалось прицепиться даже к Обэну: его сразу же брали под защиту. Она могла лишь уничтожать его взглядом, но мальчишка только смеялся в ответ, а она опускала веки, потом снова поднимала их и пожирала горящими глазами мадемуазель Форю, которую Жобо называли просто «мадемуазель», так же как матушку они называли просто «мадам». Мадемуазель Форю, порой небрежную, порой раздражительную, порой (и это чаще всего) витавшую в облаках, но все еще настолько могущественную, что, когда ее допустили осмотреть содержимое большого шкафа и она решительно сказала: «Послушай, бабуля, ведь это же смешно: да положи ты свое состояние в банк», мадам Резо, отказавшись от удовольствия время от времени перебирать свои ценные бумаги и отрезать купоны, тут же поехала и арендовала сейф в Парижском национальном банке.

В сущности, она чувствовала себя непринужденно только со мной. Не успел я приехать и войти в дом, как она отвела меня в сторону и спросила:

— Ты можешь дать мне немножко в счет ренты? Сейчас у меня туговато с деньгами.

Если это и так, то тут нет ничего удивительного; и те деньги, которые я мог ей предложить, вся равно не заткнули бы дыру. Но скоро я заметил, что ларец эпохи Возрождения исчез. Я пошел к Марте, которую застал за кормлением двух превосходных представителей кранской породы: я говорю не о детях, а о поросятах, так называемых «бегунах», рожденных от одного из тех благородных племенных боровов, которые в гораздо большей степени, чем Вольнэ — автор размышлений о падении империй, — наряду с бегами создали репутацию Кранскому краю.

— Вам известно, кто купил ларец? — спросил я вполголоса.

— Антиквар из Пуансе, — ответила Марта, нагнувшись над корытом.

Она поднялась с деревянным ведром в руке и строго посмотрела на меня.

— Будьте начеку, он целый час обмерял резные панели в гостиной. Он еще вернется. Я не люблю много болтать, но мадам уже выжила из ума. Сначала она продавала, потому что ей не хватало денег. Потом ей просто пришла охота торговаться. А теперь из-за мадемуазель… Раз уж вы пришли, спасибо за воду. — И, рассмеявшись, захлопнула дверь хлева. — На тот случай, если она не захочет поделиться, я сама лучше скажу вам: мадам требует с меня шесть уток в год за то, что я пользуюсь ее колонкой.

Эта мелочь придала мне решимости. Уши у меня горели, когда я направился к мадам Резо, чтобы потребовать от нее объяснений и заявить, что нельзя получать проценты и одновременно подкапываться под капитал. Матушка как раз занималась тем, что она называла своей бухгалтерией: любопытная операция, состоявшая в том, что она сравнивала содержимое шести аккуратно пронумерованных конвертов с надписью «Кредит» с содержимым шести конвертов с надписью «Дебет» — и те и другие были сложены в коробку от обуви, разделенную на две части куском картона. Драма «Хвалебного» — и я знал это — заключалась в том, что, как она решила раз и навсегда, пятый конверт «Кредит» (рубка леса, продажа различных ценностей) был предназначен уравновешивать пятый конверт «Дебет» (расходы по дому), а третий конверт «Кредит» (рента) снабжал деньгами третий конверт «Дебет» (помещение капитала). Парк уже не устоял при этой системе, на очереди была мебель, потом резные панели… Однако мадам Резо, прикинувшись на миг несказанно удивленной, тут же разразилась возмущенными возгласами:

— Ты становишься таким же скупердяем, как и твой брат. Да, это правда, я должна была выручить определенную сумму. Но тебе ли на это жаловаться? Все было истрачено на твою дочь.

— Было ли это разумно? — спросил я, не поддаваясь ее вызову.

— Меня бог знает как упрекали в том, что я недостаточно для вас делаю, а теперь я, оказывается, делаю слишком много! — возразила она сердито.

Однако грубая откровенность пересилила притворство:

— И потом, учти: по закону Саломея нам чужая. Если мне хочется немного ее побаловать, то я должна это сделать, пока жива.

Она хотела как-то оправдать свою прихоть, уж это-то по крайней мере было ясно и в известном смысле даже молодило ее. Я удалился, жестом изобразив, будто снимаю перед ней шляпу, как это было принято во времена Короля-Солнца. Когда я рассказал обо всем этом Бертиль, она посоветовала мне предупредить антиквара. Я отказался: в департаменте их было не меньше сотни, и все они держали в поле зрения старых дам, способных распродать фамильную обстановку. Не мог же я разослать им циркуляр! К тому же, должен признаться, я из тех, кто много шумит, когда его ущемляют в правах, но потом испытывает глупое, гордое отвращение к тому, чтобы до конца отстаивать свои интересы. Больше я не заводил об этом речи. Но по уколам, по намекам мадам Резо, по тому, как она меня не слушала, когда я говорил, и наблюдала за мной, когда я молчал, я очень быстро, в тот же вечер, понял, что она приняла мои слова всерьез и снова меня возненавидела.