"Импотент, или секретный эксперимент профессора Шваца" - читать интересную книгу автора (Бегемотов Нестор Онуфриевич)РАССКАЗЫФедя и Юрик ехали в электричке. Не обращая внимания на мелькающие за окном деревья, друзья размышляли над дзэн-буддистской притчей, которую им недавно рассказал приятель Феди дзен-буддист Гоша. Юрик понемногу проник в смысл притчи и уже чуть было не просветлился, но тут вдруг ожил динамик и, дребезжа мембраной, деловито забулькал: – В поезде категорически запрещается курить! За нарушение налагается штраф в размере до пяти рублей! – Слушай, – сказал Юрик. – А ведь это тоже дзэновская фенька, еще покруче, чем эта притча! Ну, как может быть штраф до пяти рублей? Если, скажем, совсем скурил бычок, то пять рублей, а если только начал, то один? В это время динамик внушительно добавил: – Не проходите мимо нарушителей общественного порядка и правил проезда в электропоездах! – Уй, класс! – в восторге вскричал Юрик. – Какой-нибудь гопник или даже целая толпа гопников нарушают порядок, а ты должен не проходить мимо, а их задержать! Один! Ну, допустим, ты каратист. Скрутил их, дал по башке, привел в милицию, а они на тебя в суд, мол, избил! И отмывайся потом! А если не каратист, то сам по башке получишь! И вообще, что значит «не проходите мимо»? Может имеется ввиду, что надо присоедиться и тоже нарушать общественный порядок? Динамик не переставал радовать и выдал еще одну реплику: – Двери нашего поезда автоматические, не прислоняться к дверям! – О! Еще корка! Где это они видели другие двери? Уже, по-моему, лет двадцать прошло с тех пор, как двери в электричках были неавтоматические, а объявлять не перестают! Очень круто! Но со штрафами до пяти рублей – это самое грамотное! Например, если «Беломором» воздух отравляешь – плати пятерку, а «Гаваной» – трояк! А то вообще, куришь в первом вагоне – пять рублей, в середине поезда – три, в последнем вагоне – рупь. Или… – А пошли они в задницу со своими штрафами, – сказал Федя. Да, Федя был настоящим дзэн-буддистом! Федя и Костик ехали в троллейбусе и оживленно обсуждали достоинства блондинки, с которой Костик недавно познакомился. Троллейбус остановился, со скрипом развернул ржавые двери, и в салон ввалился в задницу пьяный мужичонка с разбитой в кровь рожей. Мужичонка плюхнулся на сидение впереди друзей и, обернувшись, спросил окровавленным ртом с выбитыми передними зубами: – Мужики! В Перово когда мне слезать? – Ты что, мужик! – воскликнул Костик. – Да ты совсем в другую сторону едешь! – Да, – согласился мужик. – Стоял на остановке, никого не трогал, подошли, дали… Но я ему тоже врезал! А Перово через скоко остановок? – Говорю тебе, не в ту сторону троллейбус едет. – Как не в ту? В Перово мне надо! – Перово в другой стороне! Ты вообще не на тот автобус сел. – Как не на тот? – мужик омерзительно ухмыльнулся, отчего левая сторона его лица, будучи огромным лиловым синяком, еще больше полиловела. – В Перово я еду. – Тебе сейчас вылезти надо, сесть в другую сторону, доехать до конечной, а там пересесть на любой трамвай в сторону Перово. – Во, и я говорю, Перово! – Да не в Перово наш трамвай едет! – Я еду в Перово, – заявил мужик и вытер грязным рукавом соплю. – А раз я еду, как трамвай может не ехать? Стою на остановке, подошли, дали… Но и я тоже… А Перово-то когда? – Мужик, – проникновенно сказал Костик. – Я бы тебе тоже в морду дал, если б тебя уже не отоварили. Это не в Перово троллейбус! – Ты меня не путай, – не унимался мужик. – Стою, дали, но и я… А Перово… Скоко остановок-то? Ну, скажи, жалко что ли? – Кретин! – воскликнул в сердцах Костик. – Не туда ты сел, сколько раз тебе повторять! Перово в другой стороне! – А я в Перово еду. Ведь это в Перово трамвай? В Перово. Я там живу. – Это не трамвай, – устало махнул рукой Костик. – Ну, автобус, – согласился мужик. – А Перово вы мне скажете когда? – На следующей тебе слезать, – вмешался в разговор, молчавший до сих пор, Федя. – Перово? – спросил мужик. – Перово, Перово. – Во! Нашелся-таки нормальный человек! Я ж знал, что в Перово едет автобус! Живу я там! А этот мне тут говорит: в другую сторону! Не в Перово! Гад какой! И на следующей остановке разговорчивый мужичок вылез из троллейбуса и тут же упал под лавку. – Козел какой-то! – сказал Костик. – Козел, – согласился Федя. Больше они этого мужика никогда не видели. Сан Саныч Сердюков возвращался из командировки в прескверном расположении духа. Недобрым словом поминал он своего соседа по гостиничному номеру Николая. Сосед попался Сан Санычу веселый, словоохотливый и мастер рассказывать анекдоты. Особенно любил Николай анекдоты типа «возвращается муж из командировки». Нехорошо становилось на душе у Сан Саныча после каждого такого анекдотика! Ибо дома осталась жена… Неторопливый поезд наконец прибыл на вокзал. Сан Саныч подхватил чемодан под мышку и, расталкивая голосистых украинцев, грузинов в больших кепках и прочих гостей столицы, бросился на стоянку такси. «Возвращаюсь я из командировки…» – вертелось у него в голове и весьма реалистично представлялись сцены, в которых он может застать свою жену, вернувшись из командировки. Выскочив из такси у своего подъезда, Сердюков бегом устремился к лифту и поднялся на свой девятый этаж. С нехорошим предчувствием, от которого мурашки ползли по позвоночнику, Сан Саныч вынул ключи и, стараясь не шуметь, отворил дверь. К двери, как оказалось, была прислонена швабра, которая с грохотом упала на пол. В коридор вышла жена Сердюкова. – Саша! Приехал! А я тебя не ждала так рано! Сан Саныч обнимал жену, а сам бдительным оком обвел коридор в поисках вещей постороннего мужчины. – Есть, наверное, хочешь? – спросила жена. – Хочу, – сказал Сан Саныч. Жена упорхнула на кухню, а Сердюков прошел в комнату, припомнил один из анекдотов и заглянул под кровать. Там никого не было. «В шкафу, – подумал он, вспомнив еще один анекдот. – Скажет, в трамвае едет…» В шкафу также было пусто. Только из висящей на вешалке шубы выпорхнула толстая сытая бабочка моли. Сердюков вышел на балкон. Там тоже никого не висело, уцепившись за край. Да и какой дурак, спрашивается, повиснет на девятом этаже? «Где же? – подумал Сан Саныч. – А! В ванной!» И пошел якобы мыть руки. Ванная комната также была пуста. Никто не мылся, весь облепленный хлопьями пены, никто не сидел на унитазе, читая газету «Правда». Пришлось Сердюкову просто помыть руки. Сан Саныч перебрал в уме список анекдотов про мужа из командировки и был вынужден признать, что на этот раз ни один из них ему не подходит. Подвала у них в квартире нет, чердака тоже… «Черт! – подумал Сан Саныч. – Запудрил мне этот Николай мозги своими проклятыми анекдотами!» Сан Саныч плотно поужинал, посидел у телевизора и со спокойной душой лег спать рядом с любимой женой. Поздно ночью, когда луна заглянула в комнату из-за занавески, из стоящего на серванте кувшина вылез маленький человечек в зеленом полукафтане. Человечек отряхнулся от пыли, чихнул и осмотрелся по сторонам. – Мужики! – шепотом позвал он. – Вылазь! Все спокойно! Из разных щелей и закутков вылезли еще шестеро маленьких человечков. Подтянув штаны, они бесшумно направились в коридор. Внизу, около входной двери, в стене была проделана небольшая дыра, прикрытая бархатной тряпочкой. Один за другим, человечки пролезли в дыру и оказались на лестнице. – Ну и осел, муж у этой Белоснежки! – уже не скрываясь, молвил тот, что вылез из кувшина. Его приятели весело заржали тоненькими голосами. И семь гномов весело поскакали вниз по лестнице. А Сан Саныч Сердюков безмятежно спал, прижимаясь к теплому боку своей верной супруги… Воскресное утро выдалось радостным и солнечным. Семья Мормышкиных сидела за столом, завтракала. Папа Мормышкин во главе стола важно чистил яйцо вкрутую, мама мазала маслом бутерброд, а маленький Славик не желал кушать манную кашу. Внезапно в дверь позвонили. Славик, взвизгнув, бросил ненавистную кашу и кинулся открывать. – Славик! Вернись к каше! – грозно рявкнула мама, и мальчик удрученно вернулся к столу. Дверь пошел открывать папа. За дверью стоял симпатичный молодой человек в круглых, как у Джона Лен нона, очках. В его руках была большая жестяная банка с прорезью в крышке. – Добрый день! – вежливо поздоровался молодой человек. – Здравствуйте, – вымолвил Мормышкин. – Не желаете присоединиться добровольными пожертвованиями к доброму делу? – Нет, – честно ответил Мормышкин. – А какое дело? Из кухни вышла мама, вытирая руки о передник. – Народ собирает деньги, чтобы купить гранату для мэра. – Для какого мэра? – спросила мама. – Для нашего, московского! – А зачем мэру граната? – поинтересовался папа. – Кто вам сказал, что она ему нужна? – удивился молодой человек. – Наоборот! Это нам она нужна! Соберем денег, купим у мафии гранату и кинем в мэра. Ведь этот гад до чего довел Москву? Весь центр продан иностранцам, все кругом загажено, исторические памятники разрушаются, в магазинах – хоть шаром покати! Да что вы, сами не знаете? – Да, – оценил Мормышкин. – Это, действительно, доброе дело! Дай ему десять рублей, Маша! – Спасибо, – поблагодарил молодой человек и пошел звонить в следующую квартиру. Мормышкины вернулись к столу очень довольные собой. Еще бы! Всего за десять рублей поучаствовать в добром деле! Славик тоже был счастлив. Пока родители стояли в коридоре, он успел выплеснуть манную кашу в окно. А за окном весело сияло летнее солнышко… Маленький Павлик вместе с мамой шагал в рядах празднично одетых демонстрантов, размахивая флажком в одной руке и держа в другой шарик на ниточке. Красивый круглый шарик рвался в небо, трепетал на ветру, как живой. Радостный Павлик весело смеялся и вместе со всеми кричал «Ура!». Но вдруг шарик лопнул! От неожиданности Павлик остановился и заплакал. – Что случилось? – спросила мама. – Шарик лопнул, – всхлипывал мальчуган, растирая горькие слезы по лицу. – Вот тебе новый шарик, – сказала проходящая мимо тетя и вручила Павлику шарик – продолговатый, зеленый. – Мой был круглый! – протянул мальчик, разглядывая шарик. – А этот такой противный, длинный, как сосиска! – Не хнычь, – одернула мама Павлика, и они пошли дальше. Павлик надулся и шел молча, хмуро поглядывая на шарик. Наконец, он решился, снял с рубашки значок с портретом дедушки Ленина и острой иголкой проткнул противный зеленый шар. Тот не замедлил взорваться, и Павлик удовлетворенно выбросил его остатки вместе с ниточкой в сторону трибуны, на которой отцы города приветствовали ликующих демонстрантов. Демонстрация продолжалась… Инженер Сильвуплюев присел на лавочку возле пятиэтажного кирпичного дома, закинул ногу на ногу и, пригревшись на солнышке, блаженно раздумывал, чем бы ему сегодня заняться. Из подъезда вышел старичок в драповом пальто с палочкой. Старичок неодобрительно посмотрел на инженера Сильвуплюева и поплелся по дорожке. «Странный какой-то», – подумал инженер и тут же забыл о старичке. Но через минуту из подъезда вышел тот же самый старичок. Все так же неодобрительно посматривая на Сильвуплюева, он проковылял мимо и скрылся с глаз. – Однако! – сказал вслух инженер Сильвуплюев. – Близнецы, наверно? И тут из подъезда опять вышел старичок. – Эй, дед, – спросил изумленный инженер, – ты чего туда-сюда ходишь? Колдун что-ли? Вдруг дед стремительно превратился в самурая с мечом. Самурай дико завизжал, замахнулся на инженера Сильвуплюева. От неожиданности Сильвуплюев перекувырнулся за лавку на газон. Злобный японец изрубил лавку на кусочки, превратился в старичка и поплелся прочь, постукивая палочкой. «Черт! – подумал инженер Сильвуплюев, вставая с земли и потирая ушибленное плечо. – Сколько раз говорил себе: не связывайся с колдунами! Н-да… И инженер Сильвуплюев пошел домой. Там поспокойнее… Сколько себя помнил, Петька Анисимов всегда был рыжим и конопатым. И хотя его никто не дразнил: «Рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой!» – Петька был здоровый бугай, и его боялись, но он ясно видел, что каждый именно так и думает: «Рыжий, рыжий, конопатый…» И с самого раннего детства Анисимов мечтал избавиться от проклятых конопушек. Наконец, он не вытерпел и поехал в салон красоты. Из салона Анисимов вышел другим человеком. Черные, как смоль, волосы. Конопушки исчезли без следа. Даже нос вместо прежнего курносого стал красивым интеллигентным носом с горбинкой. Анисимов, млея от счастья, полюбовался на свое отражение в витрине и, весело посвистывая, зашагал по улице. И вдруг: – Жиды проклятые! Довели страну и еще свистят! Анисимов обернулся. Ублюдочного вида подросток плюнул в его сторону и бросил: – Чего смотришь, еврейская морда? – Кто, я? – не понял Анисимов. – Ну, не я же! Вы, пархатые, все такие тупые! – Ты чего, парень? – возмутился Петька. – Никак по морде захотел? – О, он еще и угрожает! – заорал подросток. – Ребята! Жиды наших бьют! Из подворотни выскочила толпа затянутых в черную кожу молодцев. – Наших, это кого? – Это меня, – пояснил подросток. – Вон тот, махровый! – Понятно! Бей жидов, спасай Россию!!! – добры молодцы накинулись на бедного Анисимова и избили его до потери сознания. – Эх! – пожалел Петька, лежа под капельницей. – Дернул меня черт зайти в этот салон красоты! Лучше бы я был рыжим, конопатым! К Сидорову постоянно на улице приставали мужики. – Дай закурить! Мужики требовали закурить так, как будто некурящий Сидоров просто обязан их угощать сигареткой, а когда Сидоров отказывал, недовольно бурчали: – Все вы, очкарики, такие! Сигаретку пожалел! А некоторые даже угрожали: – Дать бы тебе в репу, жмот! Последнее Сидорову особенно не нравилось. Он нутром чуял, что придет время, когда какой-нибудь мужик не ограничится угрозами, а и даст «в репу». Поэтому, пока не поздно, он решил носить с собой пачку сигарет и, когда стреляют закурить, угощать. Сидоров купил одну пачку, она кончилась за день. Купил вторую, и она кончилась весьма быстро. – Так дело не пойдет, – задумался Сидоров. – Этак и разориться не долго! Половина зарплаты на одни сигареты уйдет! И ладно бы я сам курил, так ведь нет, уйдет на разных козлов! Решение пришло само собой. – Эй, мужик! Дай закурить! – потребовал Сидоров у первого встречного. – Не курю. – Все вы такие, очкарики! Сигаретку пожалели! – и к следующему: – Эй, мужик, дай закурить! Сигаретная пачка Сидорова быстро наполнилась. Теперь Сидоров ходил по улицам, не опасаясь, что ему дадут «в репу»! Он был готов каждого угостить сигареткой. Вот только стрелять у него перестали, так как Сидоров всегда стрелял первым! Картошкин впопыхах оглянулся, сдернул с плеча автомат и выпустил по кустам очередь. Кусты немедленно затрещали, и оттуда вывалилось нечто огромное, серое, напоминающее помесь бегемота с осьминогом, только ног было гораздо больше – штук сто! Этакий многоног! Картошкин выпустил еще одну очередь, пули с хлюпом входили в студенистое тело, но на многонога это не производило особого впечатления. Своими восемью глазами он уставился на Картошкина, левый глаз в верхнем ряду подмигнул, раскрылась огромная смрадная пасть, полная черных треугольных зубов. – У-у!!! – издало звук чудовище. – Ну, сволочь! – закричал Картошкин, отбрасывая автомат с опустевшим магазином. – Врешь, не возьмешь! И, отцепив от пояса фанату, он метнул ее в зубастую пасть, а сам ловким прыжком нырнул в кусты и прижался к сырой земле. Граната рванула, по веткам прошелестели смертоносные осколки, и Картошкин, приподняв голову, выглянул из кустов. Чудовище исчезло. Лишь дымящиеся тут и там куски студня быстро испарялись на солнце. – Получил! – злорадно закричал Картошкин. – Будешь знать, как нападать на советского солдата в карауле! К месту происшествия уже спешила поднятая по тревоге рота… Никто не поверил рядовому Картошкину, что на него напало этакое чудище. Картошкина долго допрашивали, как он посмел расстрелять весь магазин автомата и испортить гранату, и в конце концов посадили «на губу». Я бы тоже не поверил. Мормышкин задумчиво потеребил свой крупный нос, почесал в затылке, взвесил все «за» и «против» и передвинул слона на Е-6. Компьютер поскрипел дисководом и через секунду отозвался: Мат! – Вот скотина! – в сердцах воскликнул Мормышкин. – Постоянно меня обувает! Да, сколько Мормышкин не играл с компьютером в шахматы, умная машина всегда его обыгрывала. Обыграть компьютер стало у Мормышкина навязчивой идеей. Он записался в три шахматные секции, всюду – на работе, в электричке, дома – играл сам с собой в маленькие магнитные шахматы или разбирал задачи из шахматных журналов. Через год, основательно натренировавшись, поднабравшись теории и на практике обыграв всех пенсионеров во дворе, Мормышкин снова сел к компьютеру. Ловко разыграв испанскую партию, он провел пешку в ферзи и через два хода смачно влепил глупой машине красивый мат! – Наконец-то я его обул! Счастью Мормышкина не было границ. Он бегал по лаборатории, возбужденно подпрыгивал и весело смеялся. Хорошо, начальство не видело, а то сочли бы его за придурка и вызвали бы «скорую». А компьютер все так же равнодушно мерцал экраном, триумф Мормышкина был ему абсолютно до лампочки. «Обувший» компьютер Мормышкин выключил машину и в самом распрекрасном настроении поехал домой. Однако как мало надо человеку для счастья! Вовка сложил газету и последний раз взглянул в окно, где мимо поезда пробегали деревья и уже начал пробегать знакомый желтый забор, по которому Вовка ориентировался, что скоро его станция. Засунув газету в карман, Вовка поднялся и, хватаясь за ручки на лавках, пошел в тамбур – на выход. В тамбуре стоял толстый противный мужик с поросячьим лицом. Выпуская целые тучи вонючего дыма, мужик курил отвратительную «беломорину». – Товарищ, – вежливо сказал Вовка, который сам не курил и абсолютно не выносил папиросного духа. – Вы читать умеете? – Ну! – хрюкнул «товарищ». – Вот тут специально для таких, как вы, висит табличка «Не курить!». Вы что, не можете дождаться, пока на улицу выйдете? – Что? – противный мужик дыхнул Вовке прямо в лицо. – В вагоне сиди, козел! – Извините, но мне сейчас выходить, поэтому я тут и стою. Но это никоим образом не значит, что я должен дышать вашим никотином. – Да не дыши! – заржал мужик. – Кто тебе не дает? – Тут написано «Не курить!», а вы курите! – Ты что, сильно грамотный, – прищурился мужик. – Больше всех надо, да? – Просто противно нюхать этот дым. – Да мне наплевать! – А вот если я тут пукну, каково вам будет? Кстати говоря, таблички «Не пукать!» тут нет, так что имею право. А? – Да пошел ты! – Ну что ж, – философски вздохнул Вовка. – Вы сами напросились, пеняйте на себя! И Вовка оглушительно пукнул. Густая вонь заполнила тамбур. Толстый курильщик выронил «беломорину», закашлялся и, схватившись за горло, упал без сознания. Запах распространялся, пассажиры, зажимая носы, побежали в соседние вагоны. Вовка сочувственно покачал головой. – Из-за одного мерзавца с папиросой столько людей терпят такие неудобства! – и Вовка пнул валяющегося на полу мужика по заднице. Электричка подъехала к станции, двери раздвинулись, и Вовка вышел на свежий воздух. Не курите в электричках, друзья! Можно нарваться на Вовку… – Давид! Домой! – раздалось с балкона одного из этажей девятиэтажного дома. – Пора ужинать! «Придумают же имечко, – с неудовольствием подумал Поликарп Каллистратович, – и откуда только выдрали такое: Давид?!» Поликарп Каллистратович подошел к своему подъезду и не смог сдержать возмущение при виде написанного на двери неприличного слова. – Ну, сволочи! Развелось грамотеев, все двери порасписали! Войдя в темный подъезд, Поликарп Каллистратович споткнулся о пустую бутылку из-под портвейна. – Какие скоты! Мало того, что пьют в подъезде, так еще и бутылки кидают честным людям под ноги! И электрик – гад. Лампочки все побиты, а он не чешется! Поликарп Каллистратович прошел к лифту и убедился, что тот не работает. – Лифтера расстрелять надо! – в сердцах воскликнул Поликарп Каллистратович. – Лифт никогда не работает! И за что только ему деньги платят! Какое безобразие! Тяжко вздыхая по поводу окружающих его безобразий, Поликарп Каллистратович поднялся на свой третий этаж, открыл дверь и замер. – Гражданин Черемушкин? – спросил стоящий в коридоре человек в форме, при ближайшем рассмотрении оказавшийся майором КГБ. Еще двое в форме вынимали из заветного тайника пачки денег и золото. Сердце Поликарпа Каллистратовича упало. – Вы арестованы, – сказал майор. Так органы госбезопасности раскрыли еще одного главаря мафии. Все началось с того, что Семен Иванович решил сходить на рыбалку. «Наловлю рыбки, ушицы сварю», – думал он, копая червей. Семен Иванович выбрал место на высоком бережку, возле леса, сел, плюнул на червяка, нацепленного на крючок, и закинул его в воду. Червяк нехотя опустился на дно и притворился мертвым. Мимо проплывал карп. «Склюет», – подумал червяк. «Склюю», – подумал карп. И склевал. Семен Иванович ловко подсек и вытащил рыбу на берег. «Попался», – затосковал карп. «Попался!» – порадовался Семен Иванович и кинул карпа в котел с водой. Уха закипела. Запах был такой, что слюни текли даже у комаров. На запах из леса вышел медведь. Семен Иванович выронил миску с ухой и подумал: «Сожрет!». «Сожру», – согласился медведь. Съев незадачливого рыболова, медведь выплюнул три медных пуговицы и побрел в лес. В лесу его поджидал охотник. «Убьет», – понял медведь. «Убью!» – потер руки охотник, поднял ружье и выстрелил. В медведя он не попал. Ломая кусты, зверь бросился в чащу и там умер от страха. Пуля, пролетев мимо медведя, пригвоздила к дереву ни в чем не повинную муху. Промазавший охотник прилег под кустом и умер с горя. А все началось с того, что Семен Иванович решил сходить на рыбалку… – Эй, козел, дай закурить! – послышалось сзади, и Витя оглянулся. Его догоняли четверо здоровенных парней. «Гопники», – подумал Витя и, ответив– Не курю, – прибавил шаг. – Тогда дай рубль до понедельника! – не отставали гопники. – Нету денег! – соврал Витя и побежал. – Стой! Куда! – припустили за ним гопники. Витя на бегу вытащил из кармана лимонку, не оглядываясь, бросил назад, и тут же нырнул в кювет, прижавшись к сырой, пахнущей осенью земле. Рвануло. Витя вылез из канавы и, не задерживаясь, пошагал дальше. – Сволочи, – думал он вслух, на ходу очищая пиджак от грязи. – Такую отличную фанату испортил… 28 октября 1992 года от Рождества Христова слесарь Бобиков ожидал конца света. Где-то он услышал или в газете прочитал, что наступит конец света, и поверил в это всей душой. Утром 28-го Бобиков сбегал в церковь, причастился, налил в бидон три литра святой воды, вернувшись домой, вытащил из кладовки заранее заготовленный фоб и стал ждать. – Во сколько, интересно, наступит конец? – размышлял Бобиков. – Ясно, не утром. Людям же надо в церковь сходить, то да се… Да и днем, скорее, не станет Господь начинать такое длинное дело, ему ж и пообедать надо, и вздремнуть опосля обеда… А вечером? Да, вечером самый раз! Если б я был Господом, только по вечерам и усфаивал бы концы света! Рассудив таким образом, Бобиков вытащил из серванта заветную бутылку водки и поставил на стол, рядом со святой водой. Бутылку он хотел взять с собой, чтобы на проходной в рай угостить Святого Петра. – А чо! Скажу ему: «Давай выпьем, Петруха!» – думал он. – Сядем, как люди, нальем, опрокинем! Святой водичкой запьем, а там смотришь и сам Христос к нам присоединится. На троих-то оно сподручней! Нальем, опрокинем… Красота! Рот Бобикова наполнился слюной. Он с вожделением посмотрел на бутылку и сглотнул. – Нет, – отогнал он навязчивую мысль. – Если я попробую, то бутылка будет початая, Святой Петр может обидеться. Скажет: «Ты что, Бобиков, меня не уважаешь?» Бутылка была очень соблазнительная. Слесарь еще раз сглотнул и сообразил: – А если отпить, а потом долить святой водой? Немножко разбавлю, Святой Петр и не заметит! Бобиков подскочил к столу и, отвинтив пробку, отведал желанного напитка прямо из горла. Побулькивая, полбутылки перелилось в Бобикова. – Ах ты черт! – неприятно поразился он, увидев, что натворил. – Ни хрена не осталось! Теперь Святой Петр точно обидится! Надо же! Нечистый попутал! Огорченный Бобиков, справедливо рассудив, что не стоит угощать такого солидного человека, как Святой Петр, полбутылкой, допил остатки водки, запил литром святой воды и завалился спать в свой новенький сосновый гроб, совсем забыв про грядущий конец света. А конец света так и не наступил 28 октября 1992 года… Двери со скрипом распахнулись, и измаявшиеся граждане и гражданки со звериными лицами бросились на абордаж. Организовалась свалка. Здоровые мужчины повисли на дверях, стараясь, оттолкнув всех остальных, проникнуть в желанные автобусные внутренности. Подбежала дохлая старушка с сумочкой в руке и с криком: «Я ветеранка и инвалидка Отечественной войны!» начала бить сумочкой по головам. Мужчины отваливались, как спелые груши, и падали под колеса автобуса. Наверно, у бабки в сумке лежали гантели. Ветеранка, расчистив дорогу, забралась в салон, и оттуда послышался ее крик: «Молодой человек! Уступите место!» А у дверей уже снова толпились. Двое мужичков чего-то не поделили и, проорав друг другу несколько раз «Пойдем выйдем!», так и не заходя в автобус, отошли в кусты, и оттуда послышались сочные удары. «Галошу потерял!» – заорал седенький дедок, только что чудом пропихнувшийся в автобус, и полез против течения. Его затоптали, потом подняли, вытерли сопли, дали в руки галошу и уступили место. Последним удалось втиснуться мне. Двери повторили свой немузыкальный скрип и закрылись. Слава КПСС! Поехали! Кто-то завизжал, что ему отдавили ногу, кто-то посочувствовал, что, мол, так тебе и надо. «Молодой человек! Уступите место!» – по-прежнему была чем-то недовольна старушка. Молодой человек мастерски изображал, что спит. «Передавайте за проезд!» – надрывался в микрофон водитель. Народ толкался, давился, возмущался. И ехал. Кто на работу, кто в Москву. А я стоял, прислонившись к дверям, полуобняв прижатую ко мне незнакомую девушку, и делал вид, что это так случайно получилось. Впрочем, девушка не возражала. И мне было на все наплевать. Однажды большая щука поймала маленького карася. Приплыла домой и приготовилась поужинать. – Эй, щука! – пропищал вдруг карась. – Что же это, на ужине только мы вдвоем будем присутствовать? Это нехорошо! Что соседи-то подумают? Да и скучновато нам будет без веселой компании! Сходила, пригласила бы кого-нибудь… – Кого? – заинтересовалась щука. – Да хоть рыбака. Я видел, он на берегу сидит, скучный такой. Наверняка, не откажется от ужина! – Хорошая мысль! – одобрила щука и уплыла за рыбаком. Больше она не вернулась. Никто не возвращается… Броневик валялся на свалке. Весь ржавый, без колес, он лежал на боку, загаженный нахальными голубями. В некогда грозные амбразуры давно уже не глядели дула пулеметов, внутри давно уже никто не сидел, да и сидений не осталось. Даже мотор уперли еще году в тридцать седьмом… А когда-то с этого броневика выступал сам Ленин! Обидно было броневику. Попользовались, попользовались и забыли! За соседней горой мусора, в которой активно ковырялся рыжий с проплешинами кобель без хвоста, валялся памятник Ленину с отбитой рукой, которая так любила указывать путь в светлое будущее. Обидно было памятнику великого Ленина. Странно. Ему-то на кого обижаться? К старости граф Толстой Лев Николаевич, тот самый, что написал знаменитый на весь мир роман «Война и мир», полюбил ходить «в народ». Соберет, бывало, в воскресенье крестьян, человек этак десять, и идет в лес. В костре печется картошечка, украденная крестьянами на полях помещика Зюзюкина, а граф Толстой толкует с мужиками о том, о сем. Душевно так толкует. Потолкует, потолкует, а потом использует мужицкие словечки в своих произведениях, дабы на настоящую жизнь было похоже. Хитромудрые мужики охотно делятся со Львом Николаевичем своими насущными проблемами, зная слабость графа, частенько вставляют в разговор трехэтажные выраженьица, что приводит Толстого в восторг, а сами все ждут, когда барин достанет из-за пазухи большую бутыль самогона. Наконец, картошечка поспевает. Длинной палкой граф Толстой выкатывает из костра пахнущие дымом румяные картофелины и раздает своим собеседникам. Не забывая благодарить доброго барина, крестьяне перекидывают горячие картофелины из ладони в ладонь, чтоб остыли, и смотрят, как Лев Николаевич достает долгожданную бутыль и граненый стакан. Налив до краев, граф Толстой выкушивает ясной, как слеза, жидкости, крякает и передает стакан и бутыль крестьянам. Те пускают их по кругу, по очереди опорожняют стакан, крякают, как господин граф, и утирают рот рукавом. К графу бутыль возвращается уже пустая. А он кушает вкусную рассыпчатую картошку и с гордостью думает: «Нет, чтобы не говорили разные там господа из Санкт-Петербурга, а все-таки русский народ – великий народ! И я – часть его!» Граф Толстой любил русский народ. И русский народ любил графа Толстого. Особенно по воскресеньям! – Товарищи! – объявил Генеральный Секретарь ЦК КПСС товарищ Горбухин. – В связи с перестройкой и новым мышлением я хочу сообщить вам новость: ЦК КПСС в полном составе едет на картошку в подмосковный колхоз «Заветы Ильича». Вопросы есть? – Есть, как не быть! – приподнялся член Политбюро ЦК КПСС товарищ Плюньков. – И Политбюро едет? – Я же сказал: в полном составе! Политбюро – в первую очередь! – А у меня грыжа, – протянул Плюньков, хватаясь за бок, как будто его прихватило. – И у меня! – вскочил еще один член Политбюро товарищ Ширинкин, размахивая длинными руками. – А также дистрофия в острой форме! – И у меня! И у меня! – закричали другие товарищи. – Товарищи! – проникновенно сказал Генеральный Секретарь. – У меня тоже печень больная и еще импотенция. Ну, и что? Никаких отговорок не принимается! Завтра к Кремлю подгонят «Икарус» и нас отвезут на поля. Всем одеться по-походному, не забыть резиновые перчатки, чтобы собирать картофелины… – Товарищ Зайчиков, вы опять заснули на заседании Политбюро Центрального Комитета?! Товарищ Зайчиков, что с вами? Вы думаете, Зайчиков спал? Нет, он умер. Мы вышли из метро. Мой спутник огляделся по сторонам и устремился к тихо стоящему в уголке бритому под бобрик типу в кремовой рубашке с красным галстуком. – О! Вот он. Я последовал за ним. Рядом с типом, делая вид, что просто так гуляют, прохаживались разнообразно одетые юноши и девушки. – Привет! – Привет, – буркнул бобрик, пожимая руку моему приятелю и сверля меня взглядом серых внимательных глаз. – Это еще кто? – О! Это свой чувак. – Не стукач? – Не! Журналист. Хочет о нас написать! – А, – успокоился бобрик. – Ну, ну. Очередная толпа вывалилась с эскалатора и подкатила к нам. – Привет! Привет! – все пожимали друг другу руки. – Куда идем? – Тс-с! – бобрик осмотрелся по сторонам. – Сейчас должен прийти проводник. – А сегодня точно ОН будет выступать? – Говорят… – А я слышал, ЕГО недавно в Питере менты свинтили? – Не, это был не ОН… Такие разговоры велись и слева и справа. Дабы не выделяться, я спросил у стоящей рядом девушки с ярко накрашенными губами: – ОН – это правда тот самый ОН? – А кто же еще?! – девушка смерила меня презрительным взглядом. – Ну, конечно же, ОН! – А вы ЕГО уже видели? – Только на фотографии. И записи слышала. А живьем – первый раз. Но я от НЕГО тащусь! На лице девушки был прямо-таки религиозный восторг. – Проводник! – пронеслось по уже достаточно внушительной толпе. – Наконец-то! – воскликнул бобрик. – Сколько можно ждать? Нас тут уже такая толпа, что того и смотри менты заинтересуются! Проводником оказался долговязый очкарик, обмотанный шарфом. Он поздоровался с бобриком, кивнул еще нескольким знакомым. – Собрались? Все проверенные? Ментов переодетых нет? – Все свои, – заверил бобрик. – Пошли! Вслед за проводником мы долго блуждали по глухим закоулкам и подворотням, прятались при виде милицейских машин, проходили несколько раз по одним и тем же улицам. «Конспирация», – уважительно подумал я. Наконец, все залезли в какой-то подвал. Подвал был полностью забит народом. Лишь в углу под замшелыми канализационными трубами имелось некое подобие сцены, или, вернее, помоста. Толпа взволнованно дышала и ждала. Вдруг открылась незаметная дверь и под радостный гул на сцену вышел ОН – тот, чей портрет я видел в старой газете – объявленный вне закона, преследуемый милицией, руководитель ушедшей в подполье партии – Михаил Сергеевич Горбачев. – Товарищи! – ОН поднял руку в приветственном жесте. – Предлагаю тридцатый съезд Коммунистической Партии Советского Союза считать открытым! В это утро инженер Сильвуплюев проснулся с мыслью стать поэтом. Он плюнул и не пошел на работу, заготовил три больших тетради для стихов и начал сочинять. –Э… Э… В голову ничего не лезло, кроме «Я вас любил», но это, как казалось Сильвуплюеву, уже кто-то написал. Он походил по комнате из угла в угол, полежал на диване, ковыряя шариковой ручкой в ухе, посидел за столом. Стихи не писались. Сильвуплюев взял с полки томик Лермонтова, пролистал. «Белеет парус одинокий…» Инженер долго вглядывался в фотографию поэта. Потом встал, подошел к зеркалу и посмотрел на себя. Лермонтов выглядел хуже. – Чего же не хватает? – размышлял Сильвуплюев. – Почему он может, а я – нет? Может, надо сочинять стихи гусиным пером? Гусиного пера у него не было. Инженер Сильвуплюев выскочил из дома и поехал в деревню ловить гуся. Прошло два часа. Новоявленный поэт сидел в хате деда Пахома и объяснял, зачем ему нужно гусиное перо. Дед Пахом явно ничего не понимал, курил самокрутку и время от времени отхлебывал из оловянной кружки первоклассный первач. – Ну, хорошо, – сказал он, наконец. – Гусь, так гусь. Они долго бегали по двору за гусем. Гусь, видимо, решил, что из него хотят сварить лапшу, и бегал вдоль ограды, как скаковая лошадь. Разгорячившийся дед Пахом пытался накрыть гуся пиджаком, окружал его со всех сторон, но гусь выворачивался. – Вот анафема! – кричал дед Пахом. Инженер Сильвуплюев пригорюнился. День подходил к концу, а поэтом он так и не стал. – А куриное не подойдет? – спросил дед Пахом, держа в руке курицу. – Плевать! – сказал инженер. Они свернули курице голову, сварили лапшу. Дед Пахом налил Сильвуплюеву стакан, они с аппетитом поужинали, и инженер поехал домой. Дома он еще раз посмотрел на Лермонтова, потом на себя в зеркале и, решив, что поэтом становиться не стоит, ибо ему и так хорошо, лег спать. На следующее утро инженер Сильвуплюев проснулся с мыслью стать писателем… Это дежурство прошло на редкость спокойно, несмотря на то, что Наполеон всю ночь требовал расстрела генерала Моро, а бедный свихнувшийся Леший из лесов Тверской губернии бродил по коридорам лечебницы и пытался вспомнить какое-то заклинание, которому его научил в свое время сам Кощей Бессмертный. У старика Лешего был склероз, и заклинание никак не вспоминалось. Мы с Васей Самойловым любили дежурить в ночную смену. Большинство психов спит, а ты сидишь себе спокойно, попиваешь чаек или еще чего покрепче и играешь в подкидного. Ну, чем не жизнь? Нет, бывали, конечно, казусы. Лаврентий Палыч однажды вдруг решил, что пришла пора заклеймить нас, как врагов народа и шпионов иностранных разведок, отломал ножку от стула и, пугая ею, хотел конвоировать на Соловки. Когда его захотели связать, долго бегал от нас по палатам, орал: «За Родину! За Сталина!», всех разбудил и сломал дверь в туалете. Александр Матросов начал отстреливаться от наступающих фашистов, Гастелло опять повел самолет на таран, в общем, поднялся такой шум, что в пору было вызывать главврача и роту санитаров. И ничего! Справились! Вася уложил связанного Лаврика на кровать, заткнул ему пасть грязным носком Наполеона. Я успокоил Матросова, заявив, что подарю ему завтра утром ракетную установку, а Гастелло врезался во вражеский поезд и на время затих, как мертвый. В эту ночь мы пили пиво, купленное Васей накануне. Угостили страдающего бессонницей Лешего, и тот пообещал, что когда вспомнит свое грозное заклинание, то нам ничего плохого не сделает, а вот главврача превратит в отвратительную жабу. Захмелев с непривычки, лесной житель ударился в воспоминания о своих исторических встречах с Кощеем, Бабой Ягой и Змеем Горынычем, причем о последнем отзывался с особым уважением, так как тот, видимо, умел соображать на троих сам с собой. Вообще, в психушках сейчас весело работать. Вася высказал теорию, что чем дальше мы идем по пути социализма, тем меньше у нас становится иностранных психов. Под «иностранными» Вася понимал тех, кто воображал себя кем-то нерусским. В данный момент у нас их осталось всего три: Александр Македонский, Наполеон Бонапарт и Галилео Галилей. Был еще американский президент Джимми Картер, но когда он узнал, что его не оставили президентом на очередной срок, обиделся и стал Юрием Гагариным, чудом спасшимся из терпящего бедствие самолета. Великие полководцы прошлого в настоящем воюют в шахматы, а Галилей кричит, что «она все-таки вертится, зараза!» и смотрит по ночам на спутники Юпитера в самодельную подзорную трубу, свернутую из газеты. Остальные наши клиенты – свои, советские. Есть цари Иван Грозный и Николай II, поэт Маяковский, целых два Брежнева, которые никак не могут между собой договориться, кто из них настоящий, а кто узурпатор. Короче, много у нас достойных личностей. В соответствии с Васиной теорией, родных советских психов становится все больше и больше. Правда, пару дней назад поступил экземпляр, который не укладывался в теорию моего приятеля – пришелец с далекой планеты Хрум. На новичка сбежалась смотреть вся больница, хотя, честно говоря смотреть было не на что. Обычный плюгавый гражданин, в плохо сидящем советском пиджачке и коротких брючках. Как рассказывал санитар Гоша, этот пришелец пытался прорваться в Кремль, чтобы поговорить с правительством Советского Союза о том, как сильно у нас в стране портят природу. Наивный! Будто в Кремле об этом не знают! Знают! Просто всем плевать! Дальше милиционера у Кремлевских ворот незадачливый инопланетянин не прошел, его отвезли сначала на Лубянку, потом, как и следовало ожидать, к нам. Мужичок размахивал руками и пытался втолковать ржущим санитарам и главврачу, что он самый настоящий пришелец, что прилетел на летающей тарелке. Убедившись, что пришелец не собирается сильно буянить, главврач решил смирительную рубашку на него не одевать, новичка поместили в палату к Наполеону и забыли. Итак, в эту ночь мы пили пиво. Очистив последнюю воблу и открыв по последней бутылке, мы рассказали друг другу по бородатому анекдоту, что не помешало нам весело поржать. И вдруг в коридор вышел этот пришелец. – Здравствуйте, – сказал он, прошлепав босиком к нашему столику. – Здравствуй, здравствуй, – ухмыльнулся Вася. – Не спится, что ли? Или ты в анабиозе выспался? – Да нет, – горько молвил инопланетный гость. – Я решил покинуть вашу планету. Раз вы сами не хотите позаботиться о своей экологии, что могу сделать я? К тому же, никто не верит, что я прилетел из космоса. Даже психи смеются. Наполеон всерьез советовал мне переквалифицироваться в генерала Моро, тогда он меня сможет расстрелять. – Да, – кивнул Вася. – Народ у нас недоверчивый. Пивка выпьешь? – Спасибо, не пью. – Каким же образом вы покинете нашу Землю? – поинтересовался я. – Как и прилетел – на тарелке. Осталось, – пришелец глянул на часы, – три минуты, и она за мной прилетит. – А, – Вася допил пиво. – Ну, ну! – Мне бы дверь открыть во двор, – попросил пришелец. – Не хотелось бы у вас тут ничего ломать… – Обрадовался! – возмутился Вася. – У нас тут и по коридору-то нельзя по ночам ходить, а ему еще и во двор захотелось! А ну пошел спать, псих долбанный! Псих глянул на Васю, инопланетные глаза вдруг ярко вспыхнули на какую-то долю секунды, здоровяк Вася сполз на пол и захрапел. «В натуре, пришелец!» – не на шутку перепугался я. – Пошли, – предложил пришелец и с ожиданием посмотрел на меня. Я открыл дверь во двор и остолбенел. Мигая разноцветными лампочками, перед зданием лечебницы стояла настоящая летающая тарелка, прям как на картинке из фантастической книжки. – Прощайте, – сказал космический гость. – Ваша цивилизация пока не доросла до общения с собратьями по разуму. И, возможно, не дорастет из-за вашего отношения к экологии. Засранцы вы, сами в дерьме живете и все вокруг загадить стараетесь! – Это не я, – шепотом произнес я. – Я даже не курю! – Молодец, – похвалил пришелец. – К нам хочешь слетать? – Куда к вам? – На планету Хомм. У нас хорошо! Воздух чистый, птички поют! – Спасибо, – я покачал головой. – Я уж как-нибудь… Привык я тут… – Зря, – пришелец отворил дверцу и залез в тарелку. – Ну, бывай! Извини, если что не так! – Это вы нас извините, – попросил я прощенья за всех землян. – Вы к нам – с визитом, а мы вас – в психушку! – Счастливо оставаться! – дверца захлопнулась, тарелка стремительно взмыла в небо и исчезла. Когда я утром все рассказывал главврачу, ни он, ни окружающие, в том числе и Вася Самойлов, который, проспавшись, абсолютно ничего не помнил, мне не поверили. Да я и сам бы себе не поверил, если б выпил чуть-чуть побольше! После моего пятого пересказа ночных событий в глазах главврача зажегся огонек профессионального интереса. – Похоже, у тебя крыша поехала, братец! – внушительно произнес он. – Поместите-ка его к Наполеону… И меня тоже определили в психи. Наполеон поинтересовался, не генерал ли я, узнав, что не генерал, расстроился и не стал со мной разговаривать. А я, махнув на все рукой, завалился спать, благо санитары – свои ребята, знали, что я после ночной смены, – меня не трогали. Так я стал психом. Но, к счастью, не надолго. Поздно ночью старик Леший наконец-то вспомнил свое заклинание! Стены психиатрической лечебницы затряслись, пошли трещинами и со зловещим треском начали рушиться на головы очередной ночной смены санитаров. Леший стоял с поднятыми руками, над его головой сверкали молнии, а в глазах светилось торжество справедливости. Психи разбегались, кто куда. Ушел и я, тем более, что оформить меня, как сумасшедшего, еще не успели. Работаю я теперь лесником. Ухаживаю за деревьями, защищаю животных от разных ублюдков. Часто ко мне заходит старый Леший, и мы, сидя за бутылочкой пивка, вспоминаем былое… Может прилетит еще когда наш псих-пришелец. Не в Кремль ему надо идти тогда, а к нам, в лес! Я так мыслю, мы сумеем договориться! Рафик Харитонович – большой начальник. Он сидит в своем кабинете, в мягком кресле, курит сигары «Сокол» и пьет «Цинандали». Рафик Харитонович – сам как сокол. Гордо и строго смотрят его прищуренные глаза. Стук в дверь. – Войдите! – разрешает Рафик Харитонович тем изумительно-начальственным тоном, которым отличаются большие начальники. – Вай! Рафик Харитонович, дорогой! – восклицает вошедший, бросаясь пожимать протянутую руку. – Уважаемый, родной, любимый! Ты же мне совсем как брат! – Да, да, – кивает важно Рафик Харитонович. – Да какой там брат! – млеет от восторга посетитель. – Роднее брата! Благодетель ты наш! Отец родной! – Да, да… – Дорогой, мне бы вот бумажку подписать… – Да, да… А! Что? – Бумажку… – Какую такую бумажку? – Вот… – Слушай, дорогой, – проникновенно говорит Рафик Харитонович, – мы же с тобой почти как братья… Ну, давай не будем ничего подписывать! – Но, Рафик Харитонович… – Милый мой! Уважаемый! Ну, зачем тебе моя подпись? Мы же и так как братья, а ты хочешь бюрократией все между нами испортить? Нехорошо, слушай! – Рафик Харитонович… – Нет! Не должны разные бумажки портить отношения между такими уважаемыми людьми, как мы! Нет! – Но… – Иди, дорогой! Ты же мне совсем как брат родной! Даже лучше! Как сын! Иди, сынок, сходи к Ибрагиму Ренатовичу, пусть он подпишет. И печать поставит. – Но без вас… – Э! Скажи, я согласен! Ведь почти как брат! Иди, дорогой, иди! Понурившись, посетитель покидает кабинет. Рафик Харитонович качает головой и допивает большой бокал «Цинандали». Со стены на него одобрительно смотрит портрет Владимира Ильича Ленина. Рафик Харитонович – большой начальник. Электропоезд был переполнен народом, как бочка протухшей селедки. Шестеро мужчин сидели друг напротив друга и читали газеты. Внезапно, один из них начал читать вслух. Кто знает, что ему приспичило, может на ногу кто наступил, а может в туалет захотелось. Он читал громко, с выражением, как на трибуне. Сидящий рядом с ним гражданин справедливо возмутился: – Товарищ! Вы тут не один! – Не нравится – в такси надо ездить! – нагрубил тот. Гражданин обиделся и тоже начал читать вслух. Возмутился еще один пассажир: – Вы что, с ума сошли? Люди вокруг, вы ведь мешаете. – В такси надо ездить! – хором ответили двое, и третий, злобно поправив очки на носу, тоже зачитал вслух. Двое сидящих напротив вежливо попросили: – А потише нельзя? – В такси надо ездить! И уже пять человек читали вслух. Шум стоял, как дым коромыслом. Шестой отложил газету, открыл рот и… – В такси надо ездить!!! – заорали все пятеро. – Сам знаю, – сказал шестой и процитировал: – «Руководители братских партий обсудили кардинальные проблемы развития и совершенствования сотрудничества между социалистическими странами…» Пятеро переглянулись, встали и хором произнесли: – Товарищи! Подписывайтесь на газету «Путь к социализму»! – Почему вы разбили камнем лобовое стекло у машины товарища Пенькова? – строго спросил милиционер у Сидорова. – Случайно, – ответил Сидоров. – Ни фига себе «случайно»! – завопил Пеньков. – Еду, понимаешь, на машине, а этот гад камнем в стекло! – А почему он меня обрызгал? – поинтересовался Сидоров. – Случайно, – пояснил Пеньков. – Недавно дождь был, лужи, понимаешь… Ехал мимо и случайно облил… – Ни фига себе «случайно»! – возмутился Сидоров. – Лужа была маленькая, около тротуара, запросто можно было ее объехать, так нет! Этот гад специально в нее заехал, чтоб меня облить! – Да нет же! Это у меня совсем случайно получилось! – И у меня случайно! – радостно воскликнул Сидоров. – Нес домой камень, этот Пеньков меня облил, я камень и выронил… – И попал в лобовое стекло? – Ага, попал. Но абсолютно случайно! Гоша ехал в метро с девушкой Наташей. Он с ней познакомился совсем недавно – с неделю назад – им нравилось общаться друг с другом, и они весело болтали, не обращая внимания на окружающих. Вдруг Гоша заметил, что сидящий напротив него седой старичок уже давно напряженно рассматривает его и Наташу. Но на следующей надо было выходить, и Гоша тут же забыл про старичка, тем более, что Наташа, весело поблескивая глазками, рассказывала какую-то милую чушь. Однако, оглянувшись у эскалатора, Гоша опять обнаружил старичка. Тот шел вслед за ними, не сводя глаз с Гоши и его девушки. «Странный какой-то, – подумал Гоша. – Маньяк что-ли?» У выхода из метро старичок подошел к ним и вежливо приподнял шляпу. – Извините, что я навязываюсь, – сказал он. – Вы мне понравились. Много лет назад мы с моей женой вот так же весело смеялись в метро… Я хочу угостить вас кофе. Я знаю, вы не откажетесь. Наташа пожала плечами. – Не откажемся, – неожиданно для самого себя согласился Гоша, и они зашли в кафе. Официант принес меню. – Заказывайте, – предложил старик. – Что хотите, все заказывайте! Не стесняйтесь. – Ну, – предупредил Гоша. – Мы голодные. Разоритесь на наших заказах. – Ничего, – усмехнулся старик. – Как-нибудь переживу. Заказывайте! – Ну, раз вы настаиваете, – кивнул головой Гоша и назаказывал. Пока молодые люди ели, а в молодости не надо долго упрашивать вкусно поесть, да еще и за чужой счет, щедрый старикан так же с интересом смотрел на них. – Вы писатель? – поинтересовалась Наташа. – В некотором роде… – Заметно. По тому, как вы за нами наблюдаете. А потом опишете все это в романе? – Нет, – смутился старик. – Это не поэтому… – Ничего, – заявил Гоша, поглощая бутерброд с ветчиной. – Наблюдайте себе на здоровье! Мы потерпим. – Вы напоминаете мне мою молодость, – задумчиво произнес старик. Официант принес кофе. Старик отпил маленький глоток, и тут часы на его руке проиграли незнакомую мелодию. – Официант! – позвал старик. – Сколько с нас? Пожалуйста. Сдачи не надо. – Э… – набитым ртом пробубнил Гоша. – А мы еще не все доели… И кофе не попили… – А вы не торопитесь. Спасибо, ребята, за компанию. Мне пора. – Вам спасибо, – вежливо сказала Наташа. Старик пожал Гоше руку и шепнул на ухо: – Отличная девушка! Женись на ней! – Женюсь, – пообещал Гоша. – Ну, счастливо, – и старик ушел, оглянувшись напоследок у выхода из кафе. – Какой странный, – проговорила Наташа. – Шизик, – определил Гоша. – Ой, он какую-то бумажку на столе забыл! Фотография! Ой, а это мы! – Да? – удивился Гоша. – Действительно. Вот я, вот ты… – Где это он нас сфотографировал? Мы же всего неделю знакомы… – Да, странный старик… А мы ничего вместе смотримся! Может нам пожениться? А Георгий Александрович возвращался домой. Поездка в далекое прошлое обошлась ему недешево, но сбылась его мечта. Он видел молодыми себя и свою жену… Я умер. Я лежу в гробу, в белых тапочках. Интересно, почему тех, кто умер, всегда обувают в белые тапочки? Я бы, например, предпочел кеды. Рядом рыдает моя жена. А сосед Федор ее утешает. Тоже мне, стакан валерьянки. Ну, куда полез! Впрочем, мне все равно, я же умер. А правый тапочек жмет. Пока похоронят, наверно, мозоль натру. Не могли в кеды обуть. Помню, в 77-м году у Сан Саныча отличные кеды выиграл в преферанс. А тут взяли и тапочки напялили! Привстать бы сейчас из гроба, и им бы тоже тапочки понадобились! Ага! Вот и родственники понабежали. Соболезнуют жене. Ей-то что! Это мне надо соболезновать! Мало того, что умер, так еще и в тапочки обули! И дворник Сидор пришел. На поминках надеется погулять. Стоит со скорбным лицом, как будто пяти рублей на бутылку портвейна не хватает. Опять нажрется, на лестнице нагадит, а на утро, убирая, будет ругаться, что, мол, сволочи нагадили, а ему, Сидору, убирать. Ему хорошо! Он в кедах! А ты тут лежи в белых тапочках… О! Взяли, понесли! Небо какое синее! При жизни все тучи, тучи, а тут красотища-то какая стала! И оркестр ничего себе! Душевный похоронный маршик… Сразу понятно, что кого-то провожают в последний путь. А старушка-то чего плачет? Ей самой скоро так, а она надрывается! От зависти что ли? Чему тут завидовать, когда тапочек жмет?! Знал бы, что умру, кеды бы купил и завещание написал, чтобы только в кедах хоронили. Кладбище. Давно не был на кладбище. А тут ничего! Деревья, травка, ограды, крестики… Как у Левитана! Мужички копают, стараются. Сосед Федор им бутылку пообещал. И чего он во все вмешивается? Без него бы обошлись! Помощничек! Надгробное слово. Ну, наш цеховой мастер Иван Абрамыч, как всегда, загнул. «В то время, как вся страна, как один человек…» Ты что, на собрании? Вот это правильно. Да, теряем таких людей. Да, отличный был парень. Да, рано умер. Жене можно не сочувствовать. Ей Федор сочувствует. Хорошо мастер сказал. Даже слесарь дядя Вася слезу пустил. Ну, наконец-то! Опускают. Тесновата могилка! И тапочки жмут. Уже оба! Застучали комья земли по крышке гроба. Похоронили. Меня. Наконец-то отдохну от вас всех! Жаль закурить нельзя, фоб мешает руку поднять, да и дышать нечем. А вообще, и не надо, я ведь умер. Твердой рукой он взял со стола очередную зачетку. – Иванов, – прочитал он. Из-за стола поднялся долговязый студент в очках и направился к нему. Физиономия студента ему не понравилась. «Наверно списал», – решил он и сказал: – Отвечайте. Студент бодро затараторил: – Первый вопрос – такой-то, такой-то, второй вопрос – такой-то, такой-то, – и начал отвечать. «А ведь правильно!» – подумал он и огорчился, но потом вспомнил: «Ах, да, он же списал!». И, мстительно улыбнувшись, он спросил: – Это все хорошо, а вот это как будет? – А вот так-то и так-то. «Правильно», – удивился он и опять спросил: – А это? – Вот так и сюда. «Кошмар!» – Дрогнувшей рукой он вытер пот со лба и посмотрел на студента. Тот сидел с каменным выражением лица и ждал очередного вопроса. «Ну, погоди, – подумал он. – Я сейчас тебе задам вопросик!..» – Ну, а вот то-то и то-то куда и зачем? – Туда и затем. «Верно, – поразился он, – и откуда он это знает? Очкарик!» Он попытался вспомнить то, что в свое время сам не понял. «Ну уж, почему это так, он не ответит ни за что!» – Почему это так? – Поэтому, – не задумываясь, ответил студент. Он схватился дрожащей рукой за сердце, но пересилил себя и задал самый хитрый вопрос. – А вот, – начал студент, и он понял, что и на этот вопрос есть ответ. В глазах у него потемнело и, почувствовав, что падает со стула, он проснулся. Переведя дух, преподаватель понял, что это только сон. «Приснится же такое!» Он встал, оделся и пошел на работу принимать очередной экзамен. Нестор Бегемотов бродил по четвертому этажу общежития и размышлял о том, где бы ему пообедать. Денег, на которые можно было бы купить еды, у Нестора не было, девушки, которая могла бы накормить, тоже, и голодный Нестор, бурча животом, заглядывал то в одну комнату, то в другую. Заглянул он и на кухню и от неожиданности чуть не упал. У плиты стоял жизнерадостный Паша Асе и, насвистывая незатейливую мелодию, варил вермишелевый суп из пакетика. Запах, витающий по кухне, сообщил Нестору, что суп будет очень вкусным. – Павел Николаевич, – поинтересовался голодный Бегемотов, – как насчет угостить супчиком? – О чем разговор! – согласился Асе. – Заходи через десять минут к нам в комнату. Ровно через десять минут, тщательно помыв руки и причесавшись, надев новый с иголочки фрак, пунктуальный Нестор вошел в комнату, где жили Паша Асе и его друг Витя Москалев. – Нестор! – воскликнул Витя. – Садись, дорогой! Паша налил Бегемотову полную тарелку. Нестор присел, ухватился за ложку и, попробовав, застыл с раскрытым ртом. – Как вы это едите? Это же не суп, а огонь! Вы что, туда килограмм перцу вбухали? – Да ты что? – удивился Паша. – Перец еле чувствуется! – Совсем не чувствуется, – подтвердил Витя. – У меня отец живет на Кавказе, вот там у них перец, действительно, чувствуется! Ты ешь, Нестор. – Нет уж, – сказал Нестор. – Ешьте сами. – Как хочешь, – Витя налил добавки, а Паша подвинул к себе тарелку Нестора. – Больше нам достанется! С тех пор Нестор Бегемотов не пытался напрашиваться на угощение к Паше Ассу. И к тому же начал всем рассказывать, что Асе варит такой перченый суп, чтобы никто, кроме них с Москалевым, есть его не мог. Зато после этого супчика Нестор Бегемотов подружился с Пашей Ассом и Витей Москалевым и даже переселился к ним в комнату. А еще через некоторое время и к перчику приучился. И говорил очередному гостю, наливая полную тарелку супа: – Да ты что? Перца тут почти нет! К 2000-му году литератор Нестор Онуфриевич Бегемотов стал широко известным, маститым писателем. Его книги пользовались огромной популярностью как в стране, так и за рубежом. Он стал настолько знаменит, что не обязательно стало называть его по имени, достаточно просто сказать «НБ» – и всем понятно, о ком идет речь! Со дня на день ожидалось награждение Нестора Бегемотова Нобелевской премией. Всерьез поговаривали о том, чтобы переименовать город Пушкино, где жил и творил великий Нестор в честь знаменитого писателя. Вот только вокруг названия никак не утихали споры: Бегемотово, Бегемотовск или Бегемотовград? В своем родном городе Пушкино (пока еще Пушкино!) Нестор Бегемотов был главным редактором толстого литературного альманаха «Пан Бэ», который с удовольствием читал весь цивилизованный мир. Однажды, Павел Николаевич Асе, тоже литератор, но не сильно известный, ибо у него литература не стала основной профессией, и он работал программистом, зашел к своему другу Нестору Бегемотову в кабинет. Тот, вальяжно развалясь в мягком кресле за большим полированным столом, покуривал гаванскую сигару и распекал какого-то мелкого литератора. – Нет-с, молодой человек! Этот ваш рассказ никуда не годится! Это, с позволения сказать, не рассказ. Так, рассказик! Или даже рассказюлечка! И, знаете, очень, очень слабый! Идите, работайте… Бледный молодой человек вышел из кабинета главного редактора и, стеная, выскочил на улицу. – Застрелится, – предположил Павел Николаевич. – И чего ты его зарезал? У него ж неплохой рассказ. Мы сами лет десять назад писали такие же! – Он из города Пушкино, – сказал Нестор, нажимая на кнопку два раза, что у него означало приказ для красивой, длинноногой секретарши принести два кофе. – И что? – Как что! Станет лет через десять знаменитым, а потом в его честь переименуют мой город Бегемотово! Раньше по улицам ходили стиляги с прическами под Элвиса Пресли, в узких брюках, а комсомольцы их ловили и ножницами разрезали на них эти ненавистные для строителей коммунизма брюки, а самих стиляг стригли под полубокс. Но это было еще до того, как я родился. Я родился в стране, построившей развитой социализм. Я стал пионером в музее революции, глазел на желтый труп Ленина в Мавзолее, учил в школе стихи «Ленин и сейчас живее всех живых». Теперь я валяюсь в тельняшке на диване, пью кофе чашку за чашкой, пишу всякий маразм и совсем не думаю о светлом будущем. Я, в принципе, не антисемит – никаких плохих чувств к евреям не питаю, хотя иногда и говорю в лучших национал-патриотических традициях: «Если в кране нет воды, значит выпили… (сами знаете кто!)». Тем более, что воды в кране очень часто не бывает… Я, в общем-то, и не расист – негр, он тоже человек. Правда иногда произносятся фразы типа: «Темно, как у нефа в… (сами знаете где!)». Свет, однако, тоже весьма часто выключают… Но вот политиков ненавижу! Их надо давить! Политики уничтожат Землю! В советских фильмах воспоминания обычно изображают черно-белыми. Так можно назвать какую-нибудь книгу воспоминаний: «Черно-белые времена». Обязательно напишу такую книгу. Но позже… Небритый мужчина в спецовке, заляпанной машинным маслом, зашел в зоомагазин и наклонился над прилавком, разглядывая разложенные под стеклом товары. – Что-нибудь угодно? – любезно спросил продавец. – Мне бы таких белых червячков, – сказал покупатель с акцентом, – по-русски они называются «опарыши», а как по-американски, я не в курсе! – О! Не волнуйтесь, у нас есть то, что вам нужно! – продавец ловким жестом достал коробку, где шевелилась живая масса опарышей. – Они? – Ага! Точно, они! – Вам сколько? – А вы как, килограммами продаете? – Как вам будет угодно, хоть килограммами, хоть поштучно. – Тогда мне вот в эту коробочку, – небритый достал из кармана спичечный коробок и протянул продавцу. – Сколько это будет стоить? – Двадцать центов. Мужчина уплатил двадцать центов, сунул коробочку в карман и вышел на улицу. Через два часа этот же мужчина, но уже чисто выбритый и во фраке сидел в ресторане и обедал. Запивая мясо и креветочный салат французским вином, он поглощал разнообразные закуски, которыми был уставлен весь стол. Наконец, насытившись, мужчина разломил вилкой последний кусок мяса, достал из кармана заветную коробочку и высыпал шевелящихся червячков в тарелку. – Официант! – закричал он, пряча коробку. Прибежавший официант с ужасом глядел на ползающих по мясу опарышей. – Что это такое? – грозно спросил мужчина, указывая пальцем в тарелку. – Вы что, хотите чтобы меня тут вырвало? Безобразие! Я буду жаловаться в санитарную инспекцию! Я разрекламирую ваш ресторан в прессе! Я подам на вас в суд! На шум прибежал директор ресторана. Узнав, в чем дело, он рассыпался в извинениях. – Прошу вас, – говорил он, убирая тарелку, – мы все уладим! Все будет в порядке! Господин, э… – Петрович, – подсказал мужчина. – Господин Петрович! Ресторан компенсирует! – А если меня вырвет? Я чувствую, что меня уже тошнит! – Двести долларов! – воскликнул директор. – Только не шумите! Вы нам распугаете всех клиентов! – Но я еще долго буду вспоминать эту гадость, и мне будет так противно! – сказал Петрович. – Я русский, кушал в советских столовых, но чтоб с червями! Этого еще не было! – Триста! – воскликнул директор. – Ладно, – вздохнул великодушный Петрович. – Уговорили! Радостный директор отсчитал триста долларов, Петрович прихватил со стола бутылку бренди и, откланявшись, вышел из ресторана. Ресторанный швейцар, приняв двадцать центов на чай, сказал: – Спасибо. На что Петрович, садясь в подъехавшее такси, ответил: – Не за что, приятель. У каждого свой бизнес! Ресторан Бронсона светился неоновой рекламой. Изящно одетый господин при фраке и в цилиндре вышел из такси и с достоинством вошел в ресторан. Услужливый швейцар принял у дорогого гостя цилиндр, подскочивший официант тут же усадил его за столик, накрытый белоснежной скатертью, господин надменно сделал заказ. Через минуту стол был уставлен закусками, изящный господин кушал мясо и запивал его дорогим вином. Вдруг из подсобки выскочил грязный посудомойщик с бутылкой томатного соуса в одной руке и кремовым тортом в другой. За посудомойщиком бежал повар, выкрикивая: – Отдай торт, гад! Посудомойщик дал повару ногой по колену и устремился к изящному господину. – Ага! Буржуйское отродье! – заорал он и, с хлюпом влепив торт в холеное лицо, начал поливать господина томатным соусом, приговаривая: – Я там на кухне вкалываю, а эта свинья тут жрет! Завизжали дамы. В ужасе прибежал директор ресторана господин Бронсон. – Вы уволены! – закричал он посудомойщику. – Я и сам не буду работать в ресторане, где жрут такие задницы! И, кинув на пол мокрый фартук, посудомойщик гордо удалился. – О, Господи! – стонал директор, пытаясь счищать с господина торт. – Прошу вас, извините… – Э… – привстал замазанный господин. – Испортили фрак… От Диора фрак-то… – Не извольте беспокоиться! Пройдемте ко мне в кабинет, через полчаса фрак будет как новый, а вы умоетесь… – Э… Моральный ущерб… Полицию… надо бы… – Не извольте беспокоиться! Мы возместим! Сто долларов вас устроит? –Э… – Понимаю-с! Двести долларов и бесплатное питание в течение целого года! Умоляю, только не надо беспокоить полицию, иначе репутации ресторана будет нанесен неоценимый ущерб! Триста долларов! Через час-полтора изящный господин, умытый и почищенный, вышел из ресторана и пошел по улице. Прислонившись к фонарному столбу, его ждал бывший посудомойщик. – Привет, Петрович! – обрадовался он. – Как дела? – Триста долларов, – ответил сияющий Петрович. – И я еще бутылочку бренди прихватил. – Это грамотно! – Завтра твоя очередь быть приличным господином. На этот раз в ресторане Джеккинса. А я утречком устроюсь туда посудомойщиком. – Отлично! Только не поливай меня томатным соусом, я его терпеть не могу! И друзья отправились пить честно заработанный бренди. В последнее время у литератора Дамкина обнаружилось новое хобби: как только у него появлялись хоть какие-нибудь деньги, он покупал килограмм чего-либо, причем, подлец! Выбирал чего подороже – то изюм, то грецкие орехи – и кормил голубей. – Совсем Дамкин съехал, – жаловался его соавтор, литератор Стрекозов. – Я же не виноват, что я добрый и люблю голубей! – возражал Дамкин. – А им тоже кушать хочется. – Вот и корми их хлебом! Так ведь нет! Ты всякую фигню подороже покупаешь! – Ну ты и жадина, Стрекозов, – удивился Дамкин. – А если тебя только хлебом кормить и больше не давать ни пива, ни воблы? Жадина-баранина! – Сам ты задница говяжья! – обиделся Стрекозов. – На что я пива куплю, когда ты все наши деньги на этих мерзких голубей перевел?! – Ты ничего не понимаешь! – молвил Дамкин, рассыпая по асфальту килограмм тыквенных семечек. – А еще литератор! Посмотри, ведь это же почти как люди! Вот этот с перебитой ногой – инвалид, никто его не любит, все отталкивают, обжирают. Он такой грустный… – Как я, – сказал Стрекозов. – А вот этот – гопник. Смотри, как всех гоняет и все сам жрет! Ну, ведь круто, а? – Да брось ты, – кротко сказал Дамкин. – Божья птичка… И тут «божья птичка» лопнула от жадности. – Вот черт! – только и вымолвил пораженный Дамкин, разглядывая загаженные брюки. – Ну и сволочь! – Я же предупреждал, – злорадно ухмыльнулся Стрекозов. – Лучше бы пошли пиво пить. – Много не пей, – сказал Дамкин. – А то тоже лопнешь. – Я же не от жадности пью, а от жажды, – возразил Стрекозов. – Да и как выпьешь много, ты ведь почти все деньги потратил на своих дурацких голубей! – Но зато, как он взорвался! – протянул Дамкин с восхищением и, призадумавшись, добавил: – Да… Однако, плохо быть жадным… На площади Цезаря Куникова стоял сияющий, как египетский апельсин литератор Дамкин с мешком арахиса. Весьма довольный собой, литератор тщательно очищал орешки от шелухи и кормил ими голубей. – Глупая птица голубь, – приговаривал он. – Жадная! Жадные голуби клевали неожиданные подарки судьбы и от жадности лопались, словно огромные мыльные пузыри. Радостно вскрикивая при каждом лопнувшем пузыре, Дамкин хлопал себя по коленкам и оглушительно ржал. Но слишком долго ему радоваться не пришлось. Злобно урча, подъехал желто-синий милицейский «Рафик», три здоровенных мента скрутили известного литератора и отвезли в отделение, где Дамкин был оштрафован на десять рублей за то, что пачкал площадь Цезаря Куникова внутренностями лопнувших голубей. – При чем тут я? – разводил руками Дамкин. – Я только кормил птичек орешками, а уж взрывались-то они сами! Кто знает, какими радиоактивными отходами они на московских помойках питаются? За это надо не меня, а Моссовет штрафовать! Совсем улицы перестали убирать! Но доводы Дамкина ни на кого впечатления не произвели, оштрафовали, конфисковали арахис и вытолкнули бедного литератора на улицу, наподдав при этом ногой по заднему месту. Таким образом Дамкин на своей заднице испытал, какие сволочи эти менты, и решил написать об этом новый гениальный роман. А оставшийся после кормежки голубей арахис сожрали так невежливо обошедшиеся с литератором милиционеры. Жаль, что Дамкин уже ушел, а то бы он порадовался, глядя, как стражи порядка лопаются от жадности, забрызгивая стены отделения своими вонючими внутренностями. На Красной площади, неподалеку от мавзолея вождя пролетариата, стоял литератор Дамкин и торговал сушеным урюком. Вокруг литератора ходили возмущенные до глубины души менты, но придраться к Дамкину не смели, поскольку у того было разрешение Моссовета, нарисованное художником Бронштейном. Урюк был вкусный, и к Дамкину выстроилась огромная очередь. – Товарищи! Мешок большой, всем хватит! – надрывался литератор, но жадные покупатели, имевшие богатый опыт жизни в Советской стране, не верили, что хватит всем, толкались, дрались и кричали: – Один стакан в руки! И пусть визитки предъявляют! А то понаехало тут мешочников! Очередь в мавзолей быстро убавилась до двух человек – охранников, стерегущих чучело Ленина, – да и те не стояли по стойке смирно, а переминались с ноги на ногу – уж больно им, видно, хотелось урюка! А в мавзолее Ленина, как известно, урюком не кормят. К Дамкину, расталкивая толпу покупателей, подошел литератор Стрекозов. – Куда без очереди?! – заорали в толпе, сотнями ненавидящих взглядов пронзая бедного Стрекозова. – Я – ветеран, – соврал Стрекозов и, запустив руку в мешок с урюком, достал полную горсть и, демонстративно громко чавкая, начал его есть. Подобной наглости в московских очередях еще не видели. Мало того, что влез без очереди, так еще и жрет, не заплатив! – Какой такой, в задницу, ветеран?! – завопил небритый мужик в синем пиджаке. – Я, может, тоже инвалид шестой группы! Тут вам не магазин «Ветеран»! Развели нахлебников! Тут все ветераны!!! – Точно, точно! – поддакивали старушки с многочисленными сумками. – То ветераны сраные, то матери-героини! Довели страну! Урюка негде купить! – Я не мать-героиня, – с достоинством возразил Стрекозов, выплевывая косточки. – И даже не отец-героин. Просто, урюка шибко захотелось. – Урюка ему захотелось! – рассвирепели покупатели, надвигаясь на литератора с кулаками. – А в репу тебе не хочется? – Ну, ни фига ж себе! Звери! – удивился Стрекозов. – И это, как нас в школе учили, новая общность людей – Советский народ? Офонареть! Дамкин, сворачивайся! Пошли пиво пить. – А урюк? – спросил Дамкин. – Нам его самим не съесть, Гиви Шевелидзе целых пять мешков привез! – Да уж лучше голубей покормить, чем этих строителей коммунизма! Дамкин вскинул мешок на плечо, и литераторы пошли пить пиво. Разочарованная очередь, на чем свет стоит ругая Дамкина, Стрекозова и Советскую власть, расходилась. Снова выросла очередь в мавзолей – урюка нет, так хоть на Ленина посмотреть… Литератор Дамкин выдвинул свою кандидатуру на пост Президента России. В его предвыборной программе золотой нитью проходила светлая мысль: «Если человеку есть, чем накормить голубей – значит, человек сам сыт и доволен». Развернулась широкая кампания по рекламированию Дамкина. Литератора показывали по телевизору, его речи передавали по радио, печатали в газетах, художник Бронштейн написал картину «Дамкин и голуби», которую вывесили в Третьяковке. Популярность Дамкина затмила всех остальных кандидатов. В Москве даже любера помирились с панками – и те, и другие сделали прически под Дамкина, налепили на себя значки с изображением голубей, назвали себя «голубятами» и ходили по столице с лозунгами: «Кормить голубей – верх милосердия!», «Останься сам голодный, а голубя накорми!», «Народ и голуби едины!». Тут и сям граждане скупали крупы, хлеб, ягоды, и все это скармливали голубям. Голуби разжирели, разучились летать, ходили повсюду важные и толстые, чувствуя себя, как дома. Столица бурлила в ожидании выборов. Мода на кормление голубей перешагнула границы. Птиц кормили в Париже, Лондоне, Нью-Йорке. И над всем этим – портрет улыбающегося от уха до уха Дамкина. – Ты чего, Дамкин, ошизел? – спросил литератор Стрекозов, прерывая мечты фантазирующего соавтора. – Социализм в СССР построили, так ты теперь хочешь голубизм построить? – Дурак ты, Стрекозов, – добродушно отозвался Дамкин. – Вот стану Президентом, Шнобелевскую премию получу – пивка попьем с креветками. А кроме того, сам подумай, все наши романы напечатают. Поди не напечатай роман самого Президента! Вон у Леонида Ильича даже «Малую Землю» напечатали, да еще и шедевром признали! – Жадный ты, Дамкин, – проникся Стрекозов и сурово покачал головой. – И пива тебе, и романы. Нельзя быть таким жадным. Скромнее надо быть! – Сам ты козел, – обиделся будущий Президент и, поднявшись с облезлого дивана, ушел кормить голубей. Чем черт не шутит, может действительно станет Президентом? Под звуки заводного канкана, исполняемого развеселыми цыганами в красных рубашках, перезрелые красотки на сцене демонстрировали весьма несвежее французское белье. Толстые красномордые финны пили пиво, хлопали в ладоши и громкими криками поощряли танцовщиц повыше поднимать кривые ноги. Феликс Эдмундович мутным глазом закоренелого подпольщика взглянул на сцену и откупорил третью бутылку коньяка. Погладив клинообразную бороденку, он ловко опрокинул стопку, вынул из кармана соленый огурец, откусил и, прикинув, хватит ли закусить еще одну стопку, сунул остаток назад, в карман. Он ждал. Ждал уже давно. «Бить морду или нет?» – подумал Железный Феликс, с неудовольствием глядя на веселящихся финнов. В стране – революция, а эти гады тут… Шел март семнадцатого года. Погода была на редкость мерзостная, часто шел снег, Финский залив хоть и трещал, но вскрываться не собирался. Феликсу хотелось домой. О, как ему надоели эти отвратительные финны… На плечо Дзержинского легла тяжелая рука. Он оглянулся, автоматически замахиваясь, чтобы дать нахалу в зубы. Но на него смотрело улыбающееся лицо Владимира Ильича. – Владимир Ильич! – замычал Феликс. – А я тут жду и жду… Друзья радостно обнялись. Ульянов выпил из горла с полбутылки, с интересом взглянул на сцену. Феликс с любовью смотрел на поздоровевшее лицо вождя. – Как там в Разливе? – спросил он, чтобы хоть что-то спросить и услышать любимый голос. – Курорт, – сказал Ильич. – Только, что телок нет. А здесь девочки ничего! – По три рубля штука. – У меня еще есть три сорок партийных денег. Можем взять одну на двоих. Пойдем? – Да я тут коньячок поназаказывал, – потупился Феликс Эдмундович, – а денег нет. Лицо будут бить. – А! – Ульянов посуровел. – Буржуйские отродья! Ну, тогда девочки подождут. Партийная работа главнее всего! И Владимир Ильич достал из кармана кастет, который совсем недавно ему подарила на день рождения Надежда Константиновна Крупская. – Але, девушка! Мне 77-96, пожалуйста! Кто говорит? Ленин говорит. Да, да, тот самый Владимир Ильич, который Ульянов. Что? Нет, я вас не разыгрываю, Ленин я, Ленин! Какие шутки! Что? Чем могу доказать? Уверяю вас, честное большевистское слово даю, что я – Ленин. Не издеваюсь я над самым святым! Что? Кто может подтвердить, что это я? Да вот, Феликс Эдмундович… – Але, девушка! Дзержинский у телефона. С вами только что говорил самый настоящий Владимир Ильич Ульянов-Ленин. Нет, не однофамилец. Нет. Нет. Вы что, не слышали, как он картавит? Что значит «подделывается»? Что значит «перестаньте хулиганить»? Это вы перестаньте хулиганить! Дайте нам 77-96! Кто я такой? Дзержинский! Кто может это доказать? Вам что, может еще Бонч-Бруевича позвать? Не верите? Ну, позвоните тогда нам 77-75 – Смольный, кабинет Ленина, сами убедитесь! Что «не положено»? Вам звонить Ленину не положено? Конечно, не положено! Тогда дайте нам 77-96! Никто не безобразничает! О, господи! Да я сам знаю, что бога нет. Тоже мне, комсомолка нашлась вонючая, учить меня будет… Ну, вот, бросила трубку. И козлом обозвала… – Ну, народ… – Владимир Ильич, а может самим сходить? Ведь всего на два этажа спуститься – и кабинет Луначарского, возьмем наш самоварчик и сами принесем… – Э нет, батенька! Так мы их совсем разбалуем! Никакой партийной дисциплины не будет! Луначарский брал самовар на два часа! Сам унес – сам пусть и принесет! Дай телефон. Але, девушка! Мне 77-96, Ленин говорит… – А у тебя есть «стратокастер»? – спросил Владимир Ильич у рокера Вити, гуляя по ДК, где в Ленинской комнате базировалась Витина рок-группа. – Есть! – радостно воскликнул Витя, протягивая вождю мирового пролетариата свою гитару. – О! Весьма круто! – со знанием дела оценил Владимир Ильич, поглаживая лакированную поверхность. – Звучит-то ничего? – Клево звучит! – сказал Витя, сияя, как лампочка Ильича. – Прям как танк! Ленин присел на стул и взял пару аккордов. – Э, батенька, да у тебя тут третья струна оболталась! Совсем никуда не годится! – Оболталась, – с горечью подтвердил Витя. – Да в магазине полки пустые, фиг чего купишь! Владимир Ильич покачал головой и достал из кармана коробку с нерусскими буквочками. – Во, Бонч-Бруевич из ГДР привез комплектик струн. Дарю! – «Лисичка»! – возрадовался Витя, подпрыгнув от счастья. – Это ж мои любимые струны! Ну, теперь я такой тяжеляк зафигачу, аж болты над Парижем зацветут! – Ну, ну, – похлопал рокера по плечу Владимир Ильич и подошел к ударнику Игорю. – А у тебя есть барабан? – Есть! – радостно закричал Игорь, вынимая из-за спины огромный порваный бас-барабан… Сеня мыл Ленина. То есть не самого Владимира Ильича, конечно, а памятники великого вождя. Ранним утром, когда город еще спал, и лишь соловьи заливались на своих деревьях, Сеня подъезжал на поливальной машине, доставал шланг и мощными струями воды смывал с монумента пыль и следы нахальных голубей. Когда что-либо смыть не удавалось, Сеня ставил лестницу и протирал железную лысину фланелевой тряпочкой. В маленьком городке, где жил Сеня, памятников Ленину было двенадцать. Некоторые из них Сеня очень любил, особенно на главной площади, где Ленин так душевно указывает рукой в светлое будущее. Сеня часто смотрел в том направлении, но ничего, кроме свинарника, не видел. Однако в светлое будущее свято верил и мечтал дожить. Были памятники, которые не нравились Сене. Ленин на них был скучный и чугунный. Но чтобы никто не догадался об этой неприязни, Сеня мыл этих Лениных даже лучше, чем любимых. И была у Сени мечта. Мечтал Сеня съездить в Москву и посмотреть на Владимира Ильича в Мавзолее. Знающие люди говорили, что в Мавзолее он ну прям как живой! И вот Сеня поднакопил денег, взял отпуск и поехал. И приехал он на Красную площадь, отстоял в длинной очереди, как за водкой в его родном городе, прошел, наконец-то, мимо строгих истуканистых часовых с деревянными лицами и вошел в святая святых каждого советского человека – в Мавзолей Ленина. Да, Ленин был как живой. Казалось, сейчас встанет и пойдет. Подойдет к Сене и скажет: – Здравствуй, Сеня. Спасибо тебе, Сеня, что так долго мыл меня. Теперь я живой, сам буду мыться. – Проходи, чего встал! – шепотом подтолкнул Сеню милиционер. – Извините, – сказал Сеня тоже шепотом. – А не подскажете, тут Ленина кто-нибудь моет? – Что? – не понял милиционер. – Как? – Ну, водой, – стесняясь, пояснил Сеня. – Ты чего, парень, того? – покрутил милиционер у виска. – А ну, вали отсюда, урод! Сеня и до сих пор моет Ленина в своем родном городе. Говорят, из всего многообразия головных уборов В.И. Ленин предпочитал кепки. Я сам, правда, никогда не видел вождя в кепке, разве что на картинках, но нет никаких оснований не верить тем, кто частенько созерцал вождя в его любимой кепочке. Сколько кепок было у Ильича? Сейчас, наверно, этого не знает никто. Сидоров продавал кепки Ильича. Кепки были серые, с небольшим козырьком и пимпочкой на макушке. Глядя на кепку, так и хотелось представить в ней Ильича, хитро прищурившегося и показывающего язык. Кепки Ильича пользовались спросом. Еще бы! Наденешь такую кепку, и как будто бы уже приобщился. Особенно любили кепки грузины. – Вах! Какая кепка! – восклицали они, вытаращив глаза. – На самом деле Ленинская кепка? – Конечно, – заверял Сидоров, прикладывая руку к сердцу. – Самая настоящая! Из Ленинской коллекции кепок! – Вах! – удивлялись грузины и брали кепки в нескольких экземплярах – себе и родственникам. Однажды Сидоров, как обычно, стоял на рынке с десятком свеженьких, только что сшитых кепок. Засмотрелся Сидоров на облака и не заметил покупателя. – Здгаствуйте, товагищ, – картавя молвил покупатель. – Почем кепки? Сидоров глянул и оторопел. На него смотрел живой Ильич. – Хогошие у вас, товагищ, кепочки, – проговорил Ильич и, взяв одну, примерил. – Так почем? – Э… – промямлил Сидоров и вытянулся по стойке «смирно». – Берите за так, товарищ Ленин! – Это вы, батенька, молодец! – похвалил Ильич. – Кепки бесплатно – еще один шаг к коммунистическому обществу. Кстати, раз за так, я возьму две. – Берите три! – просиял Сидоров. – Отличные кепки, им износу не будет! – Так и быть, – согласился Ильич. – Давайте три! Сидоров протянул Ленину три кепки и смущенно попросил: – Владимир Ильич, а ту кепку, что у вас на голове, подарите мне! Я ее сам буду носить! Настоящая кепка Ильича! – На! – Ильич вернул кепку, которую примерял, Сидорову и ушел, надев одну кепку на голову, вторую сжимая в руке, а третью положив в карман пиджака. С этого дня Сидоров не снимал с головы кепку Ильича. Ходил в ней по улицам и дома, обедал и даже спал. Наступила зима. Сидоров и зимой ходил в любимой кепке. Холодная была зима. Сидоров заболел и умер. Похоронили его в кепке Ильича. Жаль. Никто теперь не продает на рынке кепки. Негде теперь кепку купить… Владимир Ильич шел по московским улицам и ничего не узнавал. За каких-то семьдесят лет Советской власти все так изменилось! И, надо сказать, не в лучшую сторону. Куда делись Арбатские переулки, в которых так хорошо было уходить от хвоста! На их месте теперь катят машины по Калининскому мимо уродливых домов-книг… Как изменилась Тверская, на которой у большевиков было три конспиративных квартиры! Где Никольская, на которой жила знакомая модисточка… Нет, решительно ничего Ленин не узнавал! И что самое странное, никто не собирался узнавать самого Владимира Ильича. Люди спешили по своим делам, стояли в очередях, а на Ленина не обращали никакого внимания. «Ничего не понимаю, – подумал Владимир Ильич. – Ведь на каждом червонце мой портрет, а меня не узнают… За что боролись?» Около кинотеатра «Художественный» рядом с большим рюкзаком стоял литератор Дамкин, которого Владимир Ильич сразу узнал. Совсем недавно ему попался в «Юности» рассказ этого литератора, антисоветчинкой, скажем прямо, попахивающий рассказ, но написанный живо. Ленин тогда еще подумал: «Талант, глыба, но неужели он ничего не знает о моем принципе партийности…» Там же, в «Юности», была и фотография Дамкина. – Здгавствуйте, товагищ Дамкин, – поздоровался Ильич, картавя по старой конспиративной привычке. – Здравствуйте, товарищ Ленин, – весело откликнулся литератор. – Как! Вы меня узнали? – Ну, кто же вас не знает! Нам же зарплату червонцами выдают! – А вот на улицах меня никто не пгизнает, – пожаловался Владимир Ильич. – Мало, наверно, народ денег получает, вот и не желает признавать. А кроме того, народец-то у нас недоверчивый, – пояснил Дамкин. – Увидел Ленина и не поверил, что это самый настоящий Ленин. У нас на улицах даже Хазанова бы не узнали. Да что там Хазанов! Меня, и то не всегда узнают! – А, ну, тогда дгугое дело! – успокоился вождь пролетариата. – А я-то уж было подумал, забыл народ про духовные ценности, потерял ориентиры… – Нет, наш народ не такой! – убежденно молвил Дамкин, оглядываясь по сторонам. – Точно, не такой! – воскликнул Владимир Ильич. – Слушай, Дамкин, а не попить ли нам по этому поводу пивка? – Да у меня денег нет, – Дамкин вывернул карманы, действительно оказавшиеся пустыми. – Это не пгоблема, – хлопнул его по плечу Владимир Ильич. – Деньги есть у меня! – Не проблема, – кивнул Дамкин. – Зато проблема – пива найти. В этой Совдепии все не как у людей. Пол-Москвы надо обегать, прежде чем найдешь пивка. А найдешь – так очередь надо часа на два отстоять! – Часа на два? – поразился Ленин. – А у нас в Кремле свободно! – Дык то в Кремле! – Пойдем в Кремль, – предложил Ленин. – Там и выпьем. – Не пустят меня в Кремль, – сказал Дамкин, взглянув на свои драные джинсы. – Да-а, – протянул Ильич, критически оглядывая прикид Дамкина. – Пожалуй, что и не пустят. – Ну, и фиг с ними! – беспечно ответил Дамкин. – Тебе-то фиг, а мне выпить не с кем! – Что ж, в Кремле народу что ли мало? – Да народу-то хватает. Но хочется с кем-нибудь интеллигентным пообщаться. – Увы, – развел руками литератор. – Знать не судьба. – Ну, прощай, Дамкин, – печально молвил Ильич. – Счастливо, товарищ Ленин. Глядя уныло в землю, товарищ Ленин ушел в Кремль пить пиво в одиночестве. А литератор Дамкин наклонился и поправил рюкзак, на что тот отозвался бутылочным звоном. «Звенит, – подумал довольный Дамкин, которому пришлось обегать пол-Москвы и плодотворно провести два часа в очереди. – «Жигулевское»! Двадцать штук!» Литератор Дамкин ждал литератора Стрекозова, который отправился искать воблу. Затрезвонил телефон. Отложив бритву и наскоро стерев пену с лица, я бросился поднимать трубку, отстранив от аппарата полупрозрачно фосфоресцирующего Федора Михайловича. – Алле! – Товарищ Феофанов? – трубка говорила твердым голосом с привкусом металла. – Вас беспокоят из Комитета Государственной Безопасности. «Розыгрыш, – огорчился я. – Лучше б побрился по-нормальному! Интересно, какая свинья так веселится? Сидоров или Петухов? Оба – те еще придурки!» И сказал: – Пошли вы в задницу со своим комитетом! Мне на работу пора. При слове «задница» сидящий в кресле призрак Александра Сергеевича захихикал и забубнил под нос подходящие по его мнению к моменту стихи. Великий поэт весьма любил неприличности. – Минуточку! – булькнула трубка, напомнив давно забывшийся командный голос прапорщика Козлищева из учебки, где я отбывал воинскую повинность. – Попрошу трубочку не бросать. Вам это может грозить серьезными неприятностями. – Да ну! – удивился я. – Петух, кончай из себя кретина корчить! – С вами говорит майор КГБ Тараканов. Мне хотелось бы с вами встретиться. – Извините, товарищ майор, но я встречаюсь обычно только с женщинами. И, к тому же, мне на работу надо собираться. Так что… – С работой мы договорились. – Ну да! – ухмыльнулся я. – Это с Семенычем-то? – Вы ему позвоните, – предложил майор Тараканов, – и проверьте, раз вы такой недоверчивый. А я через пять минут перезвоню. – Ну, конечно! – сказал я коротким гудкам в трубке и представляя, как отреагирует наш Семеныч, если я у него спрошу, договаривался ли с ним майор КГБ. – Ищи дурака в другом ауле! Нет, господа, вы мне скажите: ну, разве бывают майоры КГБ с фамилией Тараканов? Поэты и писатели тут же отрицательно завертели головами. А Гоголь, всю ночь посвятивший прочтению «Золотого теленка», оглушительно заржал. Кстати, о себе. Работаю я, конечно же, инженером. Вполне обычный советский инженер. Но вот только с детства проявилась у меня способность вызывать различных духов. Все, чем занимаются так называемые медиумы или спиритисты – полная фигня и жульничество. Гадания по тарелочке, или там Пушкин всех посылает! И есть же люди, которые в это верят! Мне Александр Сергеевич сам говорил, что никто их там не беспокоит, скучно им. А вот я могу вызывать их с того света! Правда, на людей они похожи только ночью, а к утру понемногу растворяются и делаются невидимыми. Вначале я пугался этой своей способности. Подумаешь о прадедушке, а он тут как тут! Привет, говорит, правнучек! Но потом я освоился. С Ломоносовым к урокам по геометрии готовился, бил морду Павлику Морозову, Петра Первого в карты обыгрывал. Больше всего любил я собирать литературные вечера. Давно помершие поэты и писатели читали свои произведения – из тех, что при жизни не успели написать. С литераторами двадцатого века я не сошелся. Маяковский оказался полным козлом, Блок слегка шизанутый, Есенин – гопник, все ему водку подавай! Более поздние, советские поэты и писатели, жертвы ленинского принципа партийности – совсем уже законченные ублюдки. А вот старички – Пушкин, Лермонтов и другие – свои в доску! Пушкин вот на днях предлагал под моим именем несколько поэмок издать, да я отказался – не люблю плагиата. Вот и эту ночь мы провели в литературных чтениях. Раздавили два пузырька «Кавказа», а потом Барков Иван Семенович свою новую поэму читал. Мы чуть не померли от смеха, даже те, кто уже умер! Добрившись до синевы, я умылся, причесался и пошел на кухню варить кофе. В комнате трезвонил телефон, майор Тараканов попался очень настырный. После ночного мрака стало совсем светло, призраки помаленьку растворились. Только спрятавшийся в полумраке туалета Лев Николаевич поманил меня пальцем и, почесывая роскошную бороду, наставительно произнес: – Ты это, с жандармами-то, того! – Ясное дело, ваше сиятельство! – заверил я господина графа, и тот благополучно испарился. Я выпил кофейку, затем натянул курточку и пошел на нелюбимую работу, где гнусный начальник Семеныч тщательно следил за каждой минутой опоздания сотрудников. Пришел вовремя, ушел вовремя – это главное. А так – можешь и не работать, никому дела нет! Я спустился по лестнице, вышел из подъезда, и тут два здоровенных парня скрутили мне руки и затолкали в черную «Волгу». – Что ж это ты, Феофанов, трубочку не берешь? – полуобернувшись ко мне с переднего сидения, произнес знакомым голосом голубоглазый блондин с квадратной челюстью и перебитым носом. – Э! – я не нашелся, чего ответить и на всякий случай соврал: – В сортире сидел, понос у меня начался после вашего звонка. Не мог к телефону подойти. – Запомни, Феофанов, если майор госбезопасности говорит, что надо встретиться, значит ты, засранец, должен тут же отменить все свои вонючие дела! – Позвольте! – подражая Пушкину, воскликнул я. – По какому праву, милостивый государь, вы со мною на «ты»? Или я с вами выпивал? – Ах ты козел! – вскипел Тараканов. – Да я из тебя… люля-кебаб сделаю! Тут запищала рация. Майор отвернулся и поднял трубочку. – А? Да! Взяли! Так точно! Есть! Есть! Положив трубку, Тараканов задумчиво погладил подбородок, видимо размышляя, делать из меня люлякебаб или подождать. Наконец, он пришел к какому-то выводу и, зыркнув на меня круглым глазом, сказал шоферу: – Поехали! Два бугая по бокам всю дорогу сплющивали меня в лепешку, и, когда мы приехали и меня вытащили из машины, я долго не мог свободно вздохнуть. Отдышавшись, я осмотрелся. «Волга» привезла нас к красивому двухэтажному особнячку где-то за городом. За деревьями виднелся покрашенный в приятный светло-зеленый цвет забор с колючей проволокой. К машине подошел еще один баскетбольного роста детина. – Это он? – Он, товарищ полковник, – отдал честь Тараканов. – Генерал ждет. «Во как! – подумалось мне. – Сейчас генерала увижу!» Не то, чтоб я не видел генералов, я в свое время даже с Суворовым обсуждал битву на Курской дуге, но с генералами КГБ, да еще и живыми, я пока не общался. Меня опять весьма невежливо подхватили и внесли в большую светлую комнату, где за столом, уставленным всяческими деликатесами, сидел полностью лысый мужик неопределенного возраста. Генерал мазал на хлеб с маслом черную икру и внимательными крабьими глазками осматривал меня с ног до головы. – Присаживайтесь, товарищ Феофанов, – неожиданно высоким голоском произнес он. Я присел. Два бугая встали у меня за спиной, в любой момент готовые свернуть мне шею. – Товарищ генерал, – сказал я. – Этот майор Тараканов оскорблял меня неприличными словами. – Он понесет суровое наказание, – ласково молвил генерал. – Понизьте его до капитана! – посоветовал я. – Очень приятно, что мы так весело шутим, – захихикал генерал. – Но приступим к делу. Нам стало известно, товарищ Феофанов, что вы, с позволения сказать, умеете вызывать и общаться с духами, так сказать, наших предков… – Вам сеанс спиритизма что ли нужен? Так я этим не занимаюсь! – Вы очень торопитесь, товарищ Феофанов, – генерал домазал поверх черной икры слой икры красной, положил шпротину и, откусив пол бутерброда, начал смачно жевать. Предложить чего-нибудь пожевать мне он не догадывался. – Так вот, – продолжал генерал. – Как бы мне это сказать, вы ведь у нас советский гражданин, военнообязанный, не так ли! Я кивнул, не сочтя нужным возражать, что другого гражданства, кроме советского, мне никто не предлагал, а в Советской Армии я был всего месяц на сборах после пятого курса института. – И, надо бы вам сказать, вы нужны нашей Родине! Произнеся эти высокие, как Останкинская башня, слова, генерал умолк и уставился на меня, ожидая подтверждения. «Служу Советскому Союзу!» – вертелось у меня на языке, но я только промычал что-то невразумительное. – Итак, – заключил генерал. – Вы согласны с нами работать? – Я не понимаю, – сказал я. – Судя по всему, вы меня вербуете, но чем я могу быть полезен КГБ? – Во-первых, должен сказать, мы вас не вербуем. Вербуют иностранных агентов, а вы – наш, советский. Во-вторых, я вам уже сказал, нам известно, что вы – мистик, заклинатель духов или как там это называется, и нам нужны ваши услуги по связи с загробным миром. «Интересно, – подумал я. – Откуда они узнали, что я могу вызывать привидения? Об этом же знали только мои самые близкие друзья…» – Вам надо кого-то с того света достать? Так я сомневаюсь, что мертвые захотят с вами общаться. С вами и мне-то не сильно приятно беседовать. Генерал запихнул в рот остаток бутерброда и медленно поднялся. – Молчать!!! – вдруг заверещал он, и в комнату ворвался майор Тараканов. Генерал обошел вокруг стола и возвысился надо мной. – Я попрошу не острить! Не забывайте, где вы находитесь! – Ты понял, козел? – заорал Тараканов и дал мне кулаком в лицо. Я повалился вместе со стулом. Охранники подняли меня, держа под мышками. Майор подошел ближе и, размахнувшись, ударил еще раз. Я отклонил голову, и он попал по стене. – У, козел! – завыл он от боли. – Убью! – Успокойтесь, майор, – сказал генерал. – Товарищ Феофанов осознал. – Что я осознал? – закричал я. – Какое вы имеете право меня бить, я не совершил никакого преступления! – Молчать!!! – опять взвизгнул генерал. – Нам нужны призраки для промышленного шпионажа в странах Запада. Они невидимы, плюс, могут проникнуть в любой сейф и сфотографировать любые документы! С их помощью наша страна быстро догонит проклятых загнивающих капиталистов, а потом и перегонит! И в этом преимущества социалистической системы! – Бред! – я не сдержался и расхохотался до слез. – Бред! Призраки-шпионы, привидения-агенты, духи-разведчики! Неужели вы думаете, у духов нет других развлечений? По выражению генеральского лица я понял, что так он и думает, и потому привел еще аргумент: – И потом, у меня на призраков нет никакого влияния. Я не могу им приказывать! У нас чисто дружеские отношения. – Вот, вот! – подхватил генерал. – Чисто по дружбе, пусть какой-нибудь ваш приятель добудет из сейфов НАСА чертежи «Шаттла». – Я не могу. – Сейчас ты не сможешь… – угрожающе начал майор Тараканов, но генерал вдруг засмеялся. – А куда ты денешься? – спросил он, тоже переходя на «ты». – Из страны не убежишь, а тут ты у нас под колпаком. Не согласишься – в тюрьму посадим. – Без суда? – усмехнулся я, хотя стало не до смеха. – Без преступления? – Ты отказываешься помогать своей Родине строить светлое будущее! А это преступление. И суда для такого преступления не надо! – Кроме того, – заявил надвигающийся на меня Тараканов, – если ты не будешь работать на нас, тебя в конце концов завербует ихняя разведка, и ты будешь работать на них! – А этого, как ты понимаешь, мы допустить не можем! – дожал меня лысый генерал, весь вспотевший за время нашего разговора. Тут опять зазвонил телефон. Генерал отскочил от меня и бросился к шкафчику, где оказался замаскирован телефонный аппарат. – Да! Слушаю! Нет. Еще нет. Обязательно! Так точно! Есть! Есть! Я осознал, что над генералом есть еще какой-нибудь маршал, так что меня пока не убьют. И решил пойти ва-банк. – Это весело, – сказал я, когда генерал положил трубку. – А вы не боитесь? – Чего нам бояться? – удивился генерал. – Мы у себя дома. – Да призраков! Среди них попадаются весьма неприятные личности! А ну как я вызову сюда прямо сейчас какого-нибудь первобытного вождя с десятком питекантропов? Они вас тут покрошат голыми руками на винегрет! Судя по всему, кэгэбэшники не располагали информацией, что духи появляются только по ночам или в темноте, и заметно струхнули. Майор Тараканов сунул руку за пазуху, где у него, наверно, находился пистолет. Генерал смущенно прокашлялся. – Ну, надо сказать, у нас есть и другие методы воздействия. – Вот как! – обнаглел я и, подойдя к столу, под оторопевшими взглядами чекистов намазал себе такой же бутерброд, как у генерала, налил из пузатой бутылки коньяк «Камю», выпил и закусил. – Пошли вы все в задницу со своими методами, гестаповцы вшивые! Тараканов закусил губу и взвел предохранитель пистолета. У генерала отвисла челюсть и выкатились глаза, отчего он окончательно стал похож на креветку. Приняв мой блеф за чистую монету, он явно думал, что раз я наглею, значит чувствую за собой силу. – Везите меня домой! – скомандовал я, пока они не опомнились. – А то хуже будет! Вызову тень Александра Македонского с мечом, из своих пистолетиков вы его не убьете, а я его успокоить не смогу: он по-русски не понимает, а я по-древнегречески ни бум-бум! – Пожалеете, – прошелестел генерал, снова переходя на «вы». – Сам пожалеешь, – добил его я. – И Таракан твой пожалеет! Везите домой, а то сейчас вампиров призову и вурдалаков парочку! «Вия» читали? Николай Васильевич все правильно описал! – Э-э… – вымолвил, наконец, генерал. – Ну, ладно. Вас отвезут домой, но вы подумайте над нашим предложением. Мы вам еще позвоним. Мы вышли к машине. Тараканов проводил меня до самой дверцы и, наклонившись, сказал: – Ты только не подумай, козел, что мы испугались твоих вонючих призраков! Если бы не приказ, я из тебя отбивную бы сделал! И запомни, козел! Если ты не согласишься, тебя убьют! – Запомню, – пообещал я и добавил: – Козел! Тараканов скрежетнул зубами и захлопнул за мной дверцу… Каждый день в течение недели меня доставало КГБ. Звонили домой, звонили на работу. Звонил генерал, ласково уговаривал, обещал всяческие блага и звание капитана. Звонил Тараканов и угрожал весьма неприличными словами. Возле подъезда крутились подозрительные личности, стоило мне куда-то выйти, за мной пристраивался хвост – двое, а иногда и трое в штатском. В воскресенье я возвращался из булочной. Привычно оглянувшись, обнаружил, что хвоста нет. «Отвязались, слава Аллаху!» – подумал я, и тут же был ослеплен огнями несущегося навстречу автомобиля. Из-за поворота выскочила черная «Волга». За рулем я успел заметить оскаленную ухмылку майора Тараканова… И это было последнее, что я видел на этом свете… Эх, майор Тараканов, майор Тараканов! Рано радовался, ублюдок! Я ж к тебе теперь по ночам буду являться! И генерала этого в могилу сведу! И до маршала доберусь! А уж на том свете мы с ними поговорим! Я уже договорился с моим древнегреческим приятелем Гераклом… Звонок будильника оглушительно загрохотал над ухом. Сергей Ильич, еще не проснувшись, шмякнул по ненавистному механизму ладонью, будильник обиженно хрюкнул и замолчал. Сергей Ильич сонно потянулся (аж затрещало!) и неласково заявил неизвестно кому: – И какой только козел выдумал так рано вставать! В ответ в недрах платяного шкафа что-то зашуршало, громыхнуло, и мужской голос сдавленно вскрикнул. Сергей Ильич мгновенно проснулся, вскочил с кровати, натянул старые джинсы и, бросившись к шкафу, дернул дверцы. Из шкафа, тяжело отдуваясь, вылез абсолютно голый человек кавказской национальности. – Вах! – удивленно замер кавказец, прикрывая срам руками. – Боже, помилуй бедного грузина! Слушай, что случилось? Я где? Сергей Ильич молчал, пораженный. Как мог чужой человек забраться в его шкаф? Ведь вчера в шкафу никого не было – Сергей Ильич вешал туда костюм. Если это вор, то как он залез ночью на шестой этаж, и почему голый? – Слушай, – оглядывался по сторонам грузин. – Как такое может быть? Пришел вчера к знакомой женщине, тут звонок! Муж! Залез в шкаф, ночью, думаю, вылезу, случайно заснул, а просыпаюсь, слушай! Прямо у тебя в шкафу! Как попал, не знаешь? – Не знаю, – ответил Сергей Ильич, осматривая шкаф. Вроде ничего не пропало. – Я не вор, – на всякий случай сообщил грузин. – Я – Гиви Иванович. Сергей Ильич с детства был материалистом и не верил в чудеса. Он твердо знал, что летающих тарелок не существует, а все так называемые экстрасенсы – жулики. Но случившееся событие выходило за рамки повседневности. – Слушай, – стыдливо молвил Гиви Иванович. – Одолжи штаны, а? Я в гостиницу схожу и отдам, а? – Ладно, – сказал Сергей Ильич, отчаявшись прояснить положение. – Вот штаны и рубашка. Проходите на кухню, я сейчас кофе сварю. – Спаситель! – возрадовался грузин. – Всю жизнь твой должник буду! Слушай, давай на «ты»? – Давай. Сергей Ильич прошел на кухню и поставил чайник. – Слушай, – Гиви Иванович прошел на кухню. – Тебя как зовут? – Сергей. – Серго! У меня у жены брат Серго! Слушай, как я все-таки сюда попал? Ты где живешь? – Метро Щелковская. – Вах! Через всю Москву! Слушай, давай твой шкаф посмотрим, может там дырка в шкаф моей женщины? – Там не было никогда никакой дырки! – А вдруг появилась? Они тщательно осмотрели шкаф, Гиви Иванович простучал все стенки и даже проверил, крепко ли приделаны ножки. – Не понимаю, – сознался он. – Как все-таки меня сюда попало? Может надо внутрь залезть? Сергей Ильич усмехнулся. – Хочешь опять в квартиру к ревнивому мужу? – Не хочу! – загоготал Гиви Иванович. Чайник задребезжал крышкой. – Сварилось, – сказал Сергей Ильич, и, насыпав в две чашечки растворимого кофе, залил их кипятком. – Гиви, давай быстрей, я на работу опаздываю. – Я тебя на такси отвезу! Слушай! Вечером не занят? Приходи в ресторан в гостинице «Украина», с меня коньяк! Сергей Ильич никуда вечером не собирался, да и в ресторан не так часто можно было сходить на зарплату простого инженера, и потому согласился: – Коньяк – это хорошо! – Не просто коньяк, – поднял палец Гиви Иванович, – а фирменный грузинский, прямо из Грузии! Ты такого не пробовал, клянусь своей любимой кепкой! Быстро допив кофе, они выскочили на улицу, Гиви Иванович поймал такси и довез Сергея до Семеновской, где находилось учреждение, в котором тот работал. – Часов в семь подъезжай, – сказал грузин, выглядывая из окошка машины, спроси у швейцара про Гиви Ивановича, тебя тут же пропустят! И, знаешь что, свою девушку с собой прихвати! Веселее будет! – Да у меня нет девушки. – Вах! Такой молодой, красивый, а девушки нет! Ну, все равно, я буду очень ждать! Сергей Ильич кивнул и, поглядывая на часы, прошел через проходную своего учреждения и начал подниматься по лестнице. Вдруг сверху, громыхая башмаками, скатился его давний приятель Вовка, длинный, нескладный парень из их лаборатории. – Сергей! – радостно закричал Вовка. – Работа отменяется! Горе-то какое! Семен Серафимович под трамвай попал! Семен Серафимович был начальником их лаборатории. – Как так? – удивился Сергей Ильич. – А вот так! – Вовка оживленно жестикулировал. – Идет он, значит, по дороге, вдруг из-за поворота трамвай! А тут как отключат электроэнергию по всему району, трамвай и остановился в двух сантиметрах от нашего любимого руководителя! А с Серафимовичем возьми и обморок случись! Представляешь? Его на скорой в больницу отвезли, а мы всей лабораторией решили его навестить! – А как же работа? – Так электричества-то до сих пор нет! Ничего не работает! Ты знаешь, сегодня день такой, особый. День Черной Звезды называется! В этот день всегда творится всякая чертовщина! – Да, точно, – Сергей Ильич вспомнил своего утреннего гостя. Сверху по лестнице начали спускаться остальные сотрудники лаборатории. – Здравствуйте, Сергей Ильич, – здоровались молоденькие лаборантки, стреляя черными глазками в сторону холостого старшего инженера. – Слышали нашу новость? – Слышал, слышал, – отвечал Сергей Ильич, спускаясь вместе со всеми к выходу. Они доехали на автобусе до больницы и навестили бедного Семена Серафимовича. Тот сидел в палате и играл с тремя больными в домино. – А! – обрадовался он при виде своих сослуживцев и тут же обеспокоился: – А почему не на работе? – Не работает ничего, – объяснил Вовка. – Электричества до сих пор нет! – И слава Богу, что у нас в стране иногда отключают электричество во всем районе! – выдохнул Семен Серафимович. – Живи я в какой-нибудь капиталистической стране, быть бы мне сейчас разрезанным на две половинки! – А как ваше самочувствие? – поинтересовались лаборантки. – Отменно! Только вот врачи не выпускают, говорят, шок, обследовать надо! – Вы лечитесь как можно тщательнее, – посоветовал Сергей Ильич. – А то, если заболеете, мы без вас будем, как без рук! – Спасибо, – расчувствовался начальник, пожимая руки своих сотрудников. – Спасибо! – До свидания, Семен Серафимович! – Сергей Ильич открыл дверь палаты, вышел в коридор и наткнулся на медсестру, которая несла какую-то стойку с пробирками. Медсестра уронила стойку, пробирки с грохотом разлетелись на мелкие кусочки. – Ох, извините! – воскликнул Сергей Ильич и бросился помогать красивой медсестре собирать остатки, хотя, собственно, собирать было нечего. – Как же вы так? – укоризненно спросила медсестра. – Так получилось, – развел руками Сергей Ильич. – Сегодня все не слава Богу! День Черной Звезды! Но я заглажу свою вину, пригласив вас сегодня вечером в ресторан. Хотите? – Хочу, – согласилась медсестра. – Только надо бы сначала познакомиться! – Сергей, – представился Сергей Ильич. – Светлана, – церемонно наклонила голову медсестра. Вдруг по коридору на них надвинулся толстый врач в халате и заорал на Свету пропитым, прокуренным голосом: – Разбила! Все мои пробирки разбила! – Это не она, – спокойно заметил Сергей Ильич. – Это я случайно на нее наткнулся. – Только с ней могло быть такое, что на нее кто-то наткнулся! – орал врач. – Уволю! – Ну, и увольняйте! – обиделась девушка. – Козел толстый! От неожиданного оскорбления врач выкатил глаза, отвесил челюсть и чуть не упал. – Как? – прохрипел он. – Кто? – У вас что, слух плохой? – осведомился Сергей Ильич, которого присутствие красивой девушки сделало смелым и остроумным. – Посмотрите в зеркало. Вы – вылитый толстый козел! – Вы уволены!!! – закричал толстяк девушке. – Вон отсюда! – Подумаешь, – пожала плечами Света. – Велика потеря – пробирки со всякой гадостью носить! Она скинула белый халат и бросила его в лицо разгневанному врачу. – Пойдем, Сережа, – и взяв Сергея Ильича под руку, Света повела его на выход. – Знаешь, чего он так разорался? Переспать со мной хотел, грязно приставал, а я ему заехала промеж ног! Вот он теперь и мстит! – Мерзавец! – согласился Сергей Ильич. – А ты где работаешь? – спросила девушка, и он вспомнил про своих, оглянулся и никого не заметил, наверно, все уже уехали. – А! – махнул рукой Сергей Ильич. – Сегодня у меня выходной! Пошли в кино! – Пошли! Кинотеатр «Родина» не работал из-за отсутствия электроэнергии, Сергей Ильич с девушкой поехали в центр. Они сходили в кино, где целовались в темном полупустом зале, потом гуляли по парку Горького, ели мороженое, кормили лебедей и опять же целовались. Ни с одной девушкой Сергею Ильичу никогда не было так легко, как с этой медсестрой, с которой он еще и дня не был знаком. Наверно, это была любовь с первого взгляда, хотя в такую любовь Сергей Ильич раньше не верил. А вечером, вдоволь нагулявшись по Москве, они подъехали к гостинице «Украина». Сергей Ильич подошел к стеклянным дверям ресторана, за которыми стоял строгий швейцар с выправкой полковника. – Я к Гиви Ивановичу! – постучался Сергей Ильич. – Вас должны были предупредить! – Как же, как же! – обрадовался швейцар, как будто его произвели в генералы. – Гиви Иванович ждет! Сергей Ильич и Света прошли в зеркальный вестибюль, освещенный многочисленными люстрами. Мягкие ковры приглушали шаги. Девушка остановилась у зеркала, достала из маленькой сумочки губную помаду и подвела без того красные губки. Из зала выскочил Гиви и радостно закричал: – Серго! Дорогой! Молодец, что пришел! О! Да ты с девушкой! Вах, какая девушка! Самая красивая в этом ресторане! Да, что я говорю! Самая красивая в Москве! – Самая красивая в мире, – смеясь, добавил Сергей Ильич. – А как зовут такую красавицу? – Света, – смущенно улыбаясь, ответила девушка. – Вах! Какое светлое имя! Проходите, гости дорогие! У меня тут банкет по поводу моего дня рождения! – Гиви Иванович, почему не предупредил? – воскликнул Сергей Ильич. – День рождения, а я без подарка! – Ты меня спас? – спросил Гиви. – Спас. То, что ты пришел – это самый лучший подарок! Проходите! Они сидели за столом вместе с грузинскими людьми, радовались длинным цветистым тостам, пили коньяк, танцевали. После ресторана Сергей Ильич проводил Светлану до ее дома и, целуясь с ней в ее подъезде, не долго думая, предложил быть его женой. Потом в самом радужном настроении он долго ехал в метро, ласково улыбаясь незнакомым людям. Выйдя на Щелковской, Сергей Ильич шел к своему дому, вдыхая воздух полной грудью, и ему казалось, что даже дышится по другому, что воздух пахнет не выхлопными газами и пылью, а какими-то неизвестными духами… Сергей Ильич вошел в квартиру и заметил свет на кухне. «Надо же! Забыл погасить, – сокрушился он. – Набежало теперь на счетчике рублей пять лишних… А! И черт с ними! Все равно сегодня был отличный день! День Черной Звезды!» Он прошел в кухню и остановился в изумлении. За столом перед открытой бутылкой «Столичной» и двумя гранеными стаканами сидел его отец. Его умерший два года назад отец. – Садись, что ли, – сказал отец. Сергей Ильич присел на край табурета. – Выпьем, Серега, – отец разлил по стаканам. И они выпили, посидели молча, еще выпили. Вспомнили прошлое, попели на два голоса любимые отцовские песни, как в далеком детстве. Потом отец ушел, а Сергей Ильич лежал в своей постели, глядя в потолок, где сходились и расходились трещинки на штукатурке. На душе Сергея Ильича было тепло, как будто ее, душу, закутали в теплый шерстяной шарф. И он думал, как хорошо, что в этом грубом материальном мире все-таки иногда случаются столь необъяснимые, но такие чудесные вещи… В дверь позвонили. Сидоров вскочил с дивана и бросился открывать. – Христос воскрес! – радостно воскликнул стоящий за дверью Степаныч. – Воистину, – согласился Степаныч и пожал протянутую руку сначала своему другу Степанычу, а затем, спрятавшемуся за широкой спиной Степаныча, Никифору. Никифор широко улыбался, сияя тремя золотыми зубами. – Жена дома? – шепотом поинтересовался Степаныч. – Нет, – Сидоров тоже понизил голос. – В церковь пошла за святой водой. – Это хорошо! – обрадовался Степаныч и, сделав широкий шаг, вошел в квартиру. За ним протиснулся Никифор, и в узком коридорчике стало тесно. От Степаныча вкусно пахло водкой и чесноком. Было видно, что он уже успел отметить пасхальное воскресенье. – Надо бы и нам святой водички испить, а? – Степаныч звонко щелкнул себя пальцем по горлу. – Как насчет на троих? – Я за, – сказал Сидоров. – Пошли. Сидоров накинул куртку, и друзья, спустившись с четырнадцатого этажа, где жил Сидоров, пошли в магазин. Купив бутылочку «Пшеничной», они отправились в лесочек, где, усевшись на пеньках, распили ее за Христово воскресение и за свое драгоценное здоровье. Водка пошла хорошо, особенно под пару соленых огурчиков, которые хозяйственный Степаныч извлек из глубоких карманов своего черного пальто. – Черт, мало! – сказал Степаныч, запустив пустой бутылкой. Бутылка с громким чпоком взорвалась о дерево, в разные стороны брызнули осколки. – Больше денег нет, – горестно всхлипнув, развел руками Никифор. – Зато голова есть на плечах! – похвастался Степаныч и спросил у Сидорова: – Сегодня какой день? – Воскресенье, – удивился Сидоров вопросу. – А что? – Нет, я имею в виду, праздник сегодня какой? – Ну, Пасха. – Вот! – Степаныч поднял к небу указательный палец с обгрызанным ногтем. – А что в день Пасхи делают наши простые советские люди? –Что? – Поминают усопших родственников! А когда поминают, то на каждой могилке оставляют стопарик с белым пшеничным вином и разную еду, чтобы, значит, и усопший мог хрюкнуть и закусить в честь праздничка! – А! – хором воскликнули Сидоров с Никифором. – Голова! – Чтобы вы без меня делали! – гордо сказал Степаныч, и они пошли на кладбище. Действительно, есть у нас такой обычай. Возле памятника с фотографией дорогого человека вкапывается небольшой столик и пара скамеечек. Поминаешь, сидя у могилы, родственника, так и ему нальешь стаканчик, и как бы он рядом сидит… Какая разница, кто потом выпьет эту водку или сожрет булку? Переходя от могилки к могилке, друзья опрокидывали припасенные для них стаканчики, закусывали щедро оставленными кусками кулича, крашенными яйцами. На душе Сидорова стало хорошо, тепло. Одно слово, праздник! Выпив очередной стаканчик, Сидоров присел на скамеечку около сбитого из досок столика, глядя, как Никифор кушает крашенные яйца. Яйца были разноцветные: коричневые, зеленые, синие. «Вот ведь кто-то извращался», – подумал Сидоров и не заметил, как задремал. Проснулся он от холода. Было уже темно, на безоблачном небе светили крупные звезды, а вокруг сидели незнакомые граждане. Неподалеку горел костер. Подобно Сидорову и его друзьям, люди прохаживались по могилам и, найдя полный стакан, подносили к костру, где разливали поровну всем присутствующим. – Ух ты! – выдохнул Сидоров. – Никак ночь? – Ночь, – кивнул сидящий рядом старичок, похожий на бомжа, какие обычно выпрашивают деньги в переходах. Лицо старичка, все изрезанное морщинками, радостно улыбнулось. – Христос воскрес, незнакомец! – Воистину воскрес, – сказал Сидоров, принимая стакан. Выпил. Стало теплее. – Ты новенький? – спросил мужичок напротив. – Я тебя в прошлом году вроде здесь не видел. – Угу, – Сидоров жевал протянутое стариком яйцо. – Я раньше на кладбище вообще не ходил. Это Степаныч придумал… – Когда умер-то? – мужик подбросил в костер еловую ветку, и огонь осветил его лицо. На лице красовался огромный страшный шрам, как будто полоснули ножом. – В каком смысле? – не понял Сидоров. – В каком смысле помирают? – хохотнул мужик со шрамом. – Слыхали, а? В каком смысле! К Сидорову придвинулись люди. А он вдруг отчетливо понял, что сидит среди мертвецов! Холодок ужаса побежал по его спине, задрожала рука, держащая стакан. – Да я, собственно… – заплетающимся языком пролепетал Сидоров, но его перебил старичок. – Погоди! Эй, кто угадает, как новенький умер? Из толпы мертвецов вышел бледный, покрытый синими пятнами утопленник. Сидоров вспомнил, как два года назад этого утопленника выловили из их маленькой речушки. – Глядя на него, ясно можно сказать, что его переехала машина. Грузовик, – уточнил утопленник, потрогав Сидорова за рукав куртки. Сидорова передернуло. – Нет, ты не прав, – возразил другой мертвец с неестественно свернутой шеей. – Он упал с четырнадцатого этажа и разбился! Прям, как я, только я с шестого грохнулся! – Вы оба не правы, – сказал старик. – Он умер от сердечного приступа. – Да вы что, ребята! – закричал Сидоров, вскакивая. – Я же живой! – Гы, – подавился мужик со шрамом. – Шутник! Этот новенький меня уморит! Обступившие Сидорова мертвецы заржали. А насмерть перепуганный Сидоров, оттолкнув мужика со шрамом, бросился наутек. Он не помнил, как добрался домой. Словно в тумане, Сидоров, нашел свой дом, поднялся на лифте, позвонил в дверь. – Опять нажрался! – привычным ворчанием встретила его жена… На следующее утро Сидоров проснулся и, как всегда, начал собираться на работу. Выйдя на балкон, чтобы выкурить папиросу, он задумался, глядя со своего четырнадцатого этажа на проносящиеся по дороге внизу машины. «Больше не буду пить! – зарекся Сидоров. – Приснится же такая бредятина!» И с ужасающей отчетливостью встало перед ним лицо давешнего мертвого старика. – Вы оба не правы! – сказал старик и омерзительно осклабился. – Он умер от сердечного приступа! У Сидорова вдруг заболело в груди, как будто кто-то взял его сердце и крепко сжал в кулаке. Охнув, Сидоров повалился на перила, и все померкло перед его глазами. Судорогой свело все мышцы. Сердце трепыхнулось пару раз, и затихло. Сидоров умер. Его тело вывалилось с балкона и полетело вниз. Под домом, в маленьком скверике, за которым заботливо ухаживала старушка с первого этажа, росло вишневое дерево. Труп Сидорова упал на одну из его начинающих зеленеть ветвей, ветка спружинила, подбросила тело в воздух, и Сидоров вылетел на дорогу. Огромный грузовик со всей скорости наехал на него, перепуганный водитель резко нажал на тормоза. Изуродованный труп Сидорова лежал между задних колес прицепа. Широко открытые глаза его смотрели в весеннее голубое небо. Где-то громко завизжала женщина. Через четыре дня Сидорова похоронили на том самом кладбище… |
||
|