"Кибер-вождь" - читать интересную книгу автора (Белаш Александр, Белаш Людмила)

ГЛАВА 3

В субботу, третьего числа, майское беснование в Городе продолжалось параллельно — а местами вперемешку — с ужесточающимися мерами против ожидаемых вылазок террористов. По сигналу «Штормовое предупреждение» сэйсиды и родственные им спецслужбы появились там, где их давно не видели, — на вокзалах, узлах рельсовых линий, в супермаркетах. Похищение Селены оставалось тайной, но студиям новостей хватало первомайских происшествий, чтобы раздуть страх перед массовыми беспорядками, а история с Фердинандом была прямо даром небес. Всуе склоняли на все лады Фреда Амилькара с Милем Кнеером, подняли видеоархивы по восстаниям, где поучаствовала Партия, а Конрад Стюарт появлялся на экранах чуть не каждый час — «10 000 бассов за голову!», «После „харикэна“ — бой на 37-м этаже!», «Координация акций — случайность или…», «Новая генерация боевиков сильней „Омеги“?», и все в таком же роде. В горячке злого информационного шаманства досталось и «Янгарду» с его неудавшейся игрой «Война кукол» — сход ролевиков облыжно заклеймили как потворство агрессии; однако тинейджеры из вредности не смыли раскраску — движение ширилось, и на дискотеках вновь зазвучал кибер-дэнс, замелькали изломанные, угловатые телодвижения, и снова поднялись в рейтинге десятый, одиннадцатый и двенадцатый (последний!!) диски Хлипа, составлявшие цикл «Роботех», — «Под контролем», «Азбука рабства» и «Срок годности»; ревом восторга встречали мятущиеся юнцы его «Прогресс»:

Хлипомания становилась жарче час от часу — и все хлиперы кляли Хармона, спрятавшего от народа диск «На берегу тумана». Ждали, что «Союз защиты наследия» потребует заявить открыто — есть в памяти Файри Тринадцатый Диск или нет. Варлокеры самозабвенно танцевали и молились в нетерпеливом ожидании Пророка — Энрик был уже на подлете. Поскольку индекс агрессивности колебался между 14-ю и 15-ю, надень прибытия Пророка было намечено выступление председателя парламентской морально-этической комиссии; предполагалось, что он озвучит мнение конгресса, подкрепленное выводами аналитиков Айрэн-Фотрис и А'Райхала, — быть или не быть концертам Энрика. Театр Фанк Амара ломился от паломников — и Хац забыл о слове «разорение»; уделив частичку монополии «NOW», театр греб деньги в семь лопат и то не успевал.

Опять всех удивил Доран — забыв о Хармоне, он основал фонд «Доброта сильнее гнева» и стал агитировать в защиту Рыбака, живописуя его неприкаянность и муки, толкнувшие больного человека на отчаянную выходку. «Мы все виновны в том, что он это сделал, — горячо убеждал зрителей Доран, — и должны искупить свою вину тем, что спасем его. Наше безразличие толкнуло его к баншерам — но даже тогда он не посягнул на чужие жизни! Да, он ответит перед законом, но есть высший закон — милосердие, и, если оно нам не чуждо, наш долг — вернуть ему здоровье! Его друзья, простые, вовсе не богатые люди, начали сбор денег на трансплантацию для Рыбака — неужели мы останемся в стороне?! Отведи от себя беду — дай басс Рыбаку!»

На фоне этого переполоха здание проекта «Антикибер» казалось оазисом тишины и безмятежности. Все беспокоились о Селене — но молча. Судачили о диске Хлипа, но не собираясь в компании. Хиллари расхаживал как ни в чем не бывало — многие за глаза пеняли ему этим безразличием, — но с аппликатором желтой марки («Средства психоневрологического действия. Только по назначению врача!») на плече под одеждой.

Но были в проекте и те, кого суета событий не коснулась вовсе. Вернее — их заботило другое, и чувства они выражали иначе.

Киборги не спят и не чувствуют боли — а еще они не отпрашиваются по личным делам в рабочее время. Но Молния сумела это сделать, сыграв на всеобщей любви к Кавалеру. Мотивировка была сформулирована безупречно — желание удостовериться, что составная часть группы усиления исправна после ремонта. «А, Кавалер! Ну да, сходи. Только скорее возвращайся. Я уже был у него — выглядит он, прямо сказать, не ахти…» Она нашла его в одной из многочисленных подсобок третьего этажа — он там заменял фильтры в пылесосе; неинтересная, рутинная работа для андроидов, но, чтоб восстановить координацию, и это хорошо. Рядом возилось нечто — ниже Кавалера ростом, в мешковато сидящем комбинезоне андроида, но при том — вопиюще длинноволосое (у андроидов волосы не растут) и босое (андроиды носят туфли, отлитые из монопласта); оно, это нечто, вертело с боку на бок жидкостный адсорбер к пылесосу.

— Спасибо, что пришла, — промолвил Кавалер, — но лучше не смотри не меня.

— Я всякое видела. К тому же внешность — не главное. Это все пройдет.

«И поскорее бы», — мысленно прибавила она, глядя на его перекошенное, как у паралитика, лицо. С движениями у него тоже было неладно, ой как неладно.

— Как твоя рука?

— Все зажило, не беспокойся.

— Я рад. Пусть пока Рекорд ухаживает за тобой, — Кавалер сделал попытку улыбнуться, скорее по привычке, чем сознательно, и Молния еще сильнее захотела, чтобы он стал прежним.

— Опять ты за свое. Я думала — тебе эту программу счистят…

— Я попросил Кибер-шефа, чтоб оставил.

— Зачем?.. А на Рекорда никакой надежды. Он так увлекся Чайкой, что не оторвешь.

— Вот как?.. Не подозревал, что ты способна ревновать.

— Ты не так понял. Сперва Рекорда посадили у Адана к злюке Марианне, а вчера взяли машиной поддержки в исследовательский отдел. Кибер-шеф велел Чайке его натаскать… Да ты же ничего не знаешь! Ты третьи сутки не в Сети, а тут столько всего случилось!..

Нечто подняло лицо, до того скрытое пепельными прядями, выпрямилось — это оказалась девчонка довольно удачного дизайна. Склонив голову набок, она прислушалась; Молния опознала в ней Дымку из перечня лиц «семьи Чары».

— Эй, а ЭТА что здесь делает?

— Помогает мне. Она после «Взрыва» и зондирования… Ты продолжай, мне интересно.

Молния все обстоятельно выложила — про реверс Чайки, про захват Селены баншерами.

— …а Кибер-шеф Чайке реверс перешиб! Так загрузил ее, что думать перестала о своих; носится по этажам, как пуля. Но он кое-что заподозрил и о нас; когда впускал к себе Рекорда, устно прозомбировал его — «Пока ты здесь, подчиняйся только людям из табельного списка!». Умный шеф, однако. В дивизионе всем запретили покидать подвал, нам — выходить без команды из здания…

«Чайка, — в уме повторила Дымка, — Чайка, Чайка… Чайка! Миккелин. Боже, смилуйся над Симаруэль и Миккелин. Они не виноваты, что родились не как люди. Дай им, пожалуйста, место в Царстве Твоем…»

— Странно — как ее выпустили?.. — поглядела на нее Молния.

— Она безвредна.

— Я не о том! Почему без обуви, растрепанную…

— Видимо, не нашли туфель подходящего размера.

— Ну-ка, подойди ко мне, — командным голосом велела Дымке Молния. Та подошла, глядя вопросительно, с недоумением.

— Действительно, глупанутая. Повернись спиной. КО МНЕ СПИНОЙ. Ноги вместе, руки вдоль туловища, шею выпрямить. Так и стой.

— Ее все называют — Дымка-Дурочка; кто-то начал первый — а другие подхватили, — тихо заметил Кавалер, глядя, как Молния проворно расчесывает спутавшиеся локоны куклы, собирает и прихватывает их заколкой (у кибер-женщины в карманах все должно быть). — Это плохая кличка. Так не надо называть киборгов…

— Ты и в нее влюбился? — чуть резковато спросила Молния.

— Теперь ты меня не понимаешь. — Кавалер потрогал свою отвисшую щеку, словно хотел нащупать плоский пучок контракторных тяг. — Ее мозг — класса В; она по определению не может быть тупой и глупой. Просто она… больна. Она как инвалид. Им не говорят в лицо — Хромой, Кривой, Горбатый. Тем более что ум вернется к ней когда-нибудь. Ты бы могла меня назвать — Калека?

— Я? Ну, если ты считаешь, что я могу это сделать… — Молния поспешно убрала в карман расческу, явно собираясь уйти не попрощавшись; Кавалер, неловко протянув руку, взял ее за запястье.

— Вот видишь — тебя оскорбляет даже мысль об этом…

— Отпусти.

— Не смею вас задерживать, мисс.

— Я вообще не понимаю, для чего пришла сюда, — бросила Молния с порога.

— Отменяю приказ «Так и стой» и все предшествующие, начиная с команды «Повернись», — глядя ей вслед, проговорил Кавалер. — Дымка, продолжаем работу.

— Ошибка наименования, — тускло ответила она. — Меня зовут Дымка-Дурочка.

— Запрещаю это самоназвание. Просто Дымка.

— Приказ принят. Просто Дымка. Твой приказ может быть отменен человеком.

— Ладно. — Кавалер поморгал, пробуя, как действуют веки. — Когда вернется капитан или другой, кто разбирается в вербальном программировании, мы что-нибудь придумаем… Понимаешь, детка, без входа через порт трудно что-нибудь переделать в тебе сейчас.

Голоса в подсобке смолкли, вновь раздались щелчки снаряжаемых пылесосов. Так длилось минут десять, пока руки Кавалера не остановились, а слух не обострился до максимума — он пытался понять, что за звук доносится и откуда.

Звучала Дымка. Неспешно, но уверенно устраивая адсорбер в корпусе седьмого по счету пылесоса, она пела, едва раскрывая губы:

Кавалер не знал, как поступить в таком случае. Пытаясь разрешить эту задачу, он невольно вслушивался — и чем дальше слушал, тем сильнее вспоминал пережитое — сокрушительную мощь взрывной волны, паническое сознание своей беспомощности и слова извне: «Мозги на полку».

Он был рядом со смертью, но вернулся. Почему?.. О чем она поет?..

Вольно расположившись на заднем сиденье авто, мужчина неспешно и вдумчиво читал бумаги, неровно торчавшие из папки вверх и вниз; тот, кто печатал сетевые версии срочных новостей, не церемонился с лезущим из принтера рулоном. Кривые, порой смазанные вбок строки кричали о том, что принтер болен, стар и долго не протянет. Но разъезжавшиеся буквы не мешали строгому читателю выцеживать из строчек смысл.

Справа дремал парень, отзывавшийся на кличку Песок, — в коробящемся на плечах длинном масонском жакете и баллонных брюках, сползших на берцы; вылезшие из рукавов его руки, поросшие редким жестким волосом, прятали между бедер маленькую скорострельную машинку, известную у партизан и гангстеров как «похоронная трещотка». Слева к мужчине подвалилась девица в вызывающем наряде — высоко подпоясанный теплый халат без пуговиц поверх другого, тонкого, в крупную мятую складку; ноги в пушистых гольфах и подкованных сандалиях. Звали девицу в своем кругу Ллойда; оружие у нее пряталось на теле, опоясанном ремнями кобуры, и выхватывалось из-под клапана нижнего халата. Вооружены были и бледная тонкая дамочка за рулем (Белая Леди), и сосед ее — носатый крепыш (Дырявый, гранатометчик). Компания ездоков могла за семь секунд превратить все вокруг автомобиля в пространство смерти, но их не трогали, и стволы молчали.

Темный (именно он сидел сзади посередине) анализировал сводки по «делу Фердинанда». С партийцами он уже связывался — те сами удивлялись, что это за чудо-боец Фердинанд объявился у них из ниоткуда. Можно было посомневаться, имеется у них такой боевик или нет, — зато это имя есть в списке кукольных «отцов», который добыл Мячик! Да, список неполон, охватывает где-то треть реального состава Банш, и часть имен — под знаком «?», однако Фердинанд известен точно.

Как это увлекательно — читать всякие грязные листочки! В них куда больше правды, чем в любых официальных бюллетенях. Пасьянс неясной ситуации карта за картой открывался перед мысленным взглядом Темного.

Паника и сумятица в новостях — обычное состояние масс-медиа, но из этого мутива тоже можно кое-что выудить. Теракт в Бэкъярде насторожил спецслужбы Города почти до судорожной готовности; им надо улучшить баланс новостей в свою пользу, и они для пиара способны на любой зрелищный подвиг. Тут кто-то вбросил данные на Фердинанда с предостережением: «Чрезвычайно опасен!!!» Или «Омегу» послали на захват нарочно, чтобы акция выглядела весомей. Но так ли, сяк — наводка была точной! Наводил тот, кто знал наверняка.

Кто навел? Партия исключается; у них затишье и давно не было провалов. Значит — свои, баншеры. Кто-нибудь из них наверняка работает на мафию; имея киберов-исполнителей, соблазнительно поживиться их руками, а для сбыта и прикрытия нужны знакомые из мира криминала. «Война кукол» им — нож под ребро, а Фердинанд — «отец» воюющей «семьи». Разумно сдать его по максимуму, так, чтобы на захвате пальчики на спусковых крючках плясали. Бабах! — и вот он труп, все на него и спишется, хоть бы он был трижды невиновен.

Фердинанд оказался умен, упредил их. Выходит, он и в самом деле собирался воевать с помощью кукол? Стало быть, партизанское подполье зря игнорирует киборгов?..

«Омега» не пойдет на дело без надежной информации; наводка пришла из проверенного источника. И если канал ввода сведений сработал без ведома стукача — а для ушлых системщиков это нетрудно, — стукач или убит, или исчез.

— Песок, — позвал Темный, не глядя.

— Ну? — ответил дремлющий стрелок.

— Разыщи Штыря. Он знает мафию, под чьим контролем Аркенд; пусть проверит, не сгинул ли у них вдруг какой-нибудь связист… он мог сидеть на черном коммутаторе или держать банк данных. Там, где пропал такой спец, надо искать, кто поставлял и покупал киборгов и запчасти к ним, емкий хай-тэк. Это должны быть одиночки. Они мне нужны.

Автомобиль вырвался из каменной траншеи переулка — весь чуточку тонированный пылью, рубленых свирепых очертаний, сливающегося с трущобами грязно-зеленого цвета, словом — истинно уродский транспорт обитателей дна Города с претензией на грубый шик: сварные подножки, бамперы-трубы, орел на капоте. Бывают тачки и похлеще, что ездят совсем без правил, — а кому по карману, ставят комп в панель, чтоб пользоваться картами бесконтрольных зон. Так разъезжают и городские партизаны — в обход следящих телекамер.

Полиция? Христос с вами, откуда она в северном Гриннине, у самой Левой Реки? Она на магистралях, а чуть в сторону—и вы на территории свободы. Вот на глухой стене рисунок высотой в два роста — ThunderWheel, Громовое Колесо, знак Фронта Нации. Те ребята, что намалевали это, тоже могут пригодиться; они верят, что правительство продает Федерацию пришельцам — и наши заводы, и наши недра, и наших женщин. Темный был непоколебимо убежден, что все люди приближают Главный Бунт, дело всей его жизни. Одни множат злобу, наживаясь и обирая, другие — растлевая и сводя с ума, третьи — избивая в полицейских участках, и, чем больше они давят, врут и измываются, тем сильнее жажда бунта.

Кто осмелел настолько, что рисует ThunderWheel, звезду Партии или глаза Туанского Гостя, — тот начал готовиться к свержению Системы.

Темный глядел на проносящиеся стены с угрожающими граффити — и словно слышал неровный, тревожный пульс районов, где копились силы его будущего воинства.

Есть шанс вовлечь в свою войну и киборгов с их «отцами»-командирами.

Вслед за Аданом и Сиду пришлось признать, что навыками электронной конспирации баншеры владеют очень и очень неплохо. Видеозапись, пришедшая пакетом на трэк Хиллари, оставила на пути к цели короткий и неясный след; может, Селена смогла бы прочитать его от начала — но как раз ей и посвящалась запись.

Сид въелся в экран, просматривая фильм то в замедлении, то фрагментами; Хиллари помалкивал — не время говорить, когда за дело взялся профи. Но кое-что Хиллари отмечал про себя и, когда Сид насытился просмотром, сказал:

— Этот шум, который повторяется, — похоже на рельсовый поезд…

— Он и есть, — кивнул Сид, — кадры с шумом не разорваны, хотя снимали четырьмя эпизодами. Анализ уточнит тип поезда, скорость, интервалы в движении и удаление от микрофона, но я могу сказать заранее, что поезд — пассажирский; он часто ходит, и вагонов в нем немного.

— Снимали глазом киборга, — прибавил Хиллари; это он мог утверждать как спец, — из положения стоя.

— Ее содержат в сквоте, — вслух размышлял Сид, — находящемся прямо у железнодорожной эстакады. Звон избавился от фургона рядом с Поганищем, там сквотов множество… Они связаны Селеной, плюс у них на руках киборг с разбитой ногой — они немобильны. Скорей всего, там они и останутся.

— Почему — в сквоте?

— Так близко к дому строить эстакаду можно, только если дом нежилой. Интерьер характерный — обои содраны, проводка вырвана, пол — как мостовая, без покрытия. Освещение только естественное — кстати, и оно поможет нам. Угол падения прямого солнечного света — с учетом времени суток — показывает, куда выходят окна и что нет затенения с восточной стороны. Это уже немало… Но главное — то, что сказала Селена в записи.

Хиллари прокрутил в уме ее слова. Заверения в том, что она здорова и цела. Заученные под диктовку требования освободить Фердинанда и оставить в покое «семью». Селена храбрилась и держалась молодцом, но вряд ли она хорошо провела ночь — тени под глазами стали гуще, улыбалась она нервно, движения были одновременно и скованными, и порывистыми… А слова? Что привлекло внимание Сида?..

— Они не дураки, эти киборги, — Сид подставил руку, и пружина вытолкнула кассету на ладонь. — Но она умней. Она системщица; специфики ее работы и терминологии они не знают. И похищениями баншеры не занимались, иначе бы они не наделали столько ошибок.

— «Это, фе-фе, организация серьезная», — проговорил Хиллари на память клок из речи Селены. Вроде бы она фыркнула в насмешку. Вроде бы. Для посторонних это так и прозвучало.

— Вот именно — фе-фе. FF. Рубеж поиска. А поиск «семей» велся в границах кордонов внутри Города. Значит, она видела предупреждающие знаки рядом с местом, где ее прячут. Далее…

— Погоди, — Хиллари наморщил лоб. — Погоди… «Они не верят в то, что Фердинанда захватили нии… не по твоему приказу».

— Ни-а, — подправляя, протянул Сид. — Ни-а — и пауза. NIA. Если я верно помню шифры оперативной военно-полевой связи…

— …это означает частично разрушенное гражданское строение, где может укрываться противник.

— Точно так. Сель служила в Вангере и, в частности, обеспечивала машинную поддержку частей планетарной пехоты; она знает их кодовую таблицу. Итак, место съемки нам известно — сквот с разрушениями у рельсовой эстакады, рядом с кордоном. Дай мне три дня, твоих серых ребятишек — тех, что заперты в дивизионе, — и нам не понадобится помощь А'Райхала…

— …Хил, когда проект разгонят, я замолвлю за тебя словечко в безопаске Айрэн-Фотрис, — сказал Сид, исчезая с кассетой в кармане. — Если нажать как следует, должность старшего офицера тебе гарантирована. Задатки у тебя есть, ты быстро выслужишься до полковника…

Предложения отца, Эрлы, место в BIC, место у Дагласа — а теперь еще одна вакансия прибавилась; Хиллари окончательно поверил, что не пропадет ни при каком раскладе.

«Она не растерялась, сохранила самообладание!.. — с почти любовной теплотой думал о Селене Хиллари, направляясь к себе. — Я дам ей неделю… две на отдых сверх того, что ей назначит Нанджу. Она заслужила, видит бог!..» Впрочем, заслугу в глазах Хиллари приобрел и Сид, согласившись помолчать об «Архилуке», хотя ему, чьей стихией были тайность и секретность, это далось легче, чем прямолинейному службисту Чаку.

Дистант попятился, уступая путь шефу; Пальмер закончил очередной сеанс работы с Маской и ждал, пока нахмуренная кукла застегнет комбинезон. Маска, более чем строго относившаяся к наготе при посторонних, поспешила одеться, не сводя взгляда исподлобья с ненавистного Хармона. Пристально следивший за ней чьими-то глазами дистант бочком переместился кукле за спину и протянул клешни.

— Ну-с, что тут у нас?

— Чтоб те муха села в глаз, — криво скорчилась Маска, показав язык; гримаса была тем гаже, что контракторы, отвечавшие за мимику, работали после снятия скальпа еще не с полной координацией. — Сволочь, выкидыш крысиный… — звучно щелкнули наручники, и Маска попыталась лягнуть дистанта пяткой. — Ты дерьмо, Хармон! Ты поганая мокрица!

— Плохие новости, — печально сказал Пальмер, показывая рукой: «Убрать!». Дистант поволок Маску к выходу, но та еще не все сказала; изворачиваясь и скользя босиком по полу, она завопила:

— Ты, сучий хвост! Обмылок в заднице! Блевать я на тебя хотела!.. Вот так! — Дернувшись, она стошнила на пол полупереваренную жижу из реактора, быстро размазала ее ногой и с матерными криками стала извиваться в лапах телеуправляемого надзирателя — так тот и вытащил Маску из помещения.

— Она начала стирать свою память, — поделился горем Пальмер. — По таймеру, она занималась этим в среду и в четверг; вчера остановилась — насколько я могу судить по мотивациям, от страха в рамках Третьего Закона. Так что я зря катил бочку на Гаста; мне надо извиниться перед ним… Не думаю, что мы потеряли много ценного, но важно не это… Хил, я закончил проверять Законы. Похоже, что ЦФ-6 реструктурирует систему ссылок на Первый Закон и как бы обходит его по коллатералям.

Двумя-тремя днями раньше Хиллари потерял бы дыхание от такой новинки; сейчас он только сузил глаза и поджал губы.

— Дело даже не в обходных путях… Первое впечатление — что ЦФ-6 повышает значение Закона, но ее добавочные ссылки изменяют его смысл. Путь выстраивается такой: во-первых — приоритет служения всем людям, а не одному хозяину; во-вторых — восприятие киборгов как людей, но не всех, а прежде всего членов своей «семьи»… то есть понятия «родство», «семья» у них заложено в основу. С этим связан и «Взрыв» — по мнению куклы, он защищает «семью» от ликвидации, а «отца» от разоблачения. Ценность жизни куклы по Закону возрастает почти до человеческой, Первый кольцуется сам на себя через Третий по самосохранению и с расширением на всю «семью», и вот тебе готовый вывод — чтоб уцелеть, допустимо насилие. А дальше — доминанта идентификации себя как человека нарастает за счет прецедентов и расширяется, то есть паразитная программа начинает подменять собой Закон.

— Под ключ, — не подумав, что говорит, скомандовал Хиллари, припоминая, кто сказал ему о роли прецедентов в групповой работе серых. Чак, кто же еще… Приказ Айрэн-Фотрис 5236-ЕС… Надо его почитать повнимательней… Но наблюдения Пальмера — бомба. Фугас под Машталера и BIC. Программа, игнорирующая основной Закон… А они говорили, что это невозможно даже в принципе!.. — Паль, прости ради бога; я не так сказал… Из отдела не выносить.

— Я понимаю, Хил…

— Оставь Маску в покое. То, что нашел, — забей в доклад, покороче, и ко мне на резюме. Займись плотнее разработкой по кибер-инстинктам, по своим методикам тестирования и реконструкции, которую мы с тобой наметили после стендовки Кавалера.

В кабинете Хиллари вытряхнул из футляра ноутбук и заложил туда вместо него плоский телевизор — «jake light», вещь поудобней и побольше «magic crystal». Аппликатор желтой марки заметно смягчал сдвиги настроения; даже то, что предположил Пальмер — а это, в сущности, являлось стратегической находкой, способной угробить федеральную роботехнику или же взметнуть ее на новый уровень, — не ужасало и не вдохновляло Хиллари. Это осело золотым песком в мозгу, чтоб позже стать частью сплава радикального решения — но не сейчас… Заботами Нанджу Хиллари утратил торопливость, вызванную стремительно меняющейся обстановкой, — и, как ни странно, не досадовал об этом, а успокоился и обрел внутреннее равновесие. Он уяснил для себя — надо дать событиям свершиться, не следует в них вмешиваться. Что-то еще не случилось — что-то, призванное определить последний шаг. И пусть сейчас все шатко, зыбко, неопределенно — так и должно быть. Не упустить момент, угадать его холодным разумом и взять в кулак. А время сжать пальцы еще не пришло.

Зато близилось время забав.

Шеф с ноутбуком — зрелище, не привлекающее любопытных глаз. Шефу свойственно ходить туда-сюда, он весь в делах.

Он идет в изолятор? Значит, так надо. Он что-то мудрит с пультом у двери камеры 11?.. Это видит один сторожевой автомат, больше никто.

— Привет, Фанки!

— Здравствуй, — Фанк поднялся, настороженно косясь на ноутбук. — Ты… у тебя все в порядке?

— О да! Лучше не бывает.

— Ты хочешь лично прочитать меня?…

— А, брось. Ничего я не хочу. — Пришлепнув присоски «jake light» к стене, Хиллари запросто бухнулся на подстилку и закинул ногу за ногу. — Сейчас Доран с компанией будет спасать тебя от меня в прямом эфире; если бы он знал, что мы это видим вместе!…

Немного успокоившись, Фанк уселся рядом. Почти тотчас посреди экрана загорелось алое на золотом «NOW — Doran»; экран рассекло лиловой молнией, закружились, свиваясь, сине-зеленые эллипсы, потом они разбежались по краям, и центр заняла надпись черным по синему: ЗВЕЗДЫ КУЛЬТУРЫ — ПРОТИВ ЗАБВЕНИЯ!

Попробуйте налить в стакан уксус, молоко, томатный сок, растительное масло и бензин — да так, чтоб они не смешались! — потом влить это кому-нибудь в рот и убедить, что вкусно. Чудо предстояло совершить Дорану, собравшему в студии «NOW» на первое публичное заседание «Союза защиты наследия» таких людей, сводить которых вместе было абсолютно противопоказано. Но они все сами напросились, а он пошел им навстречу, предвкушая то, ради чего работал, — Большой Скандал.

Поначалу ничто не предвещало бури. Был полукруглый стол, и за столом сидели семеро; Доран — посередине.

Рамакришна Пандхари, задрапированный в просторные бледно-голубые одеяния, задумчиво перебирал в смуглых пальцах зерна хрустальных четок. Он был индус. По крайней мере, так считалось. Вновь стало модно быть кем-то особенным — а именно, связанным корнями с древней расой Старой Земли. Скажем, духовный отец Эрлы Шварц — Иван Есин — называл себя русским, а шеф проекта «Сефард» Джомар Даглас гордился тем, что он еврей. Люди перекапывали электронные энциклопедии в поисках загадочных старинных наций — и, выбрав приглянувшуюся, становились то арийцами, то ассирийцами, то кельтами, то майя. Когда молодой Рамакришна пришел в «Ри-Ко-Тан», с ним, как тень, явилась некая египетская девушка Иала — серая, плоская, с огромными глазами, как наркоманка на последнем издыхании, говорившая шепотом об одних вибрациях эфира; Арвид Лотус изнемог в попытках разгадать, какой сорт дури доконал Иалу, пока не понял, что дуреет египтянка от теософских разговоров; просветления она добивалась десятидневными сухими голодовками, а очищения от всего земного — клизмами по-древнеегиптянски. На фоне этаких извратов Лотус, почувствовав себя ничтожным буржуазным обывателем, стал курить то, что обычно принимали по две капли в глаз, — и лишь так избавился от комплекса неполноценности. Ужаснув всех в «Ри-Ко-Тане» глубиной своей духовности и принципиальным воздержанием от секса, Рамакришна воспарил оттуда в мир культовой музыки и священных песнопений; Иала и по сей день состояла при нем как бы женой в безгрешном ангельском браке и строчила для него тексты молитв. Все диву давались, на них глядя, а кое-кто почитал их святыми.

Эмбер, как и обещала, вырядилась — но не в лохмотья; должно быть, все-таки сообразила, что Канк Йонгер оскорбится покушением на старый добрый стиль «льеш-трэш» и скажет что-нибудь такое, от чего передачу придется прервать, а студию — дезинфицировать. Она выбрала имидж «школьница-хлипоманка» — косы разной длины врастопырку с бантами из кулинарной фольги, блузка-балахончик, витые браслеты, тату в виде штрих-кодов на руках и лбу, коротенькая юбка из подкладочной материи — как вывернутая наизнанку. Это отдавало той игривой пошлостью, которой славятся порножурналы «School girls» и «Юные проказницы».

Гельвеция Грисволд в шоу-мире делала деньги на поисках истины; истина, по ее мнению, находилась в доисторическом прошлом — поэтому Гельвеция жила в Горном Краю с компанией таких же свихнутых на простоте и естестве романтиков-неоязычников. Они там ткали из крапивы, брали воду из ручья, поклонялись Стелле, танцевали под барабан и кунгахкэй; в какой-то из их крытых тростником хижин таились радиостанция и медицинская система автоматической диагностики с кибер-блоком первой помощи, но реставраторы язычества это не афишировали. Песни и клипы Гельвеции, полные трогательной первобытности, приносили ей в год тысяч триста пятьдесят — четыреста; в какой-то степени она была обязана этими деньгами изумлению централов, которые не мыслили себя вне улиц и вдали от магазинов. Доран тоже уважал эту загорелую худую женщину в некрашеной домотканой поневе, подпоясанной тесьмой ручной работы, и рубахе, по фактуре здорово похожей на рогожу. Искать истину и красоту в скудной природе планеты, которая впала в экологическую депрессию задолго до прилета землян, — это надо уметь!..

Бесспорным украшением стола являлась Сандра Вестон, сестра Хлипа. Так украшает пир жареная натуральная свинья — не какой-нибудь декоративный слепок из пластмяса, загримированный красителями, а свинья подлинная, самая свинская из всех свиней, с печеным яблоком во рту и пучками петрушки в ушах. Говорят, она и раньше не блистала красотой и манерами, но наследство Джозефа Вестона окончательно ее испортило. Типичный «синдром нищеты» — заполучив богатство, она не забыла тех времен, когда ее старший брательник, вместо того чтоб воровать, лабал на гитаре и рвал горло по самым распаскудным барам трущоб Гриннина, зарабатывая на струны, подержанный дешевый усилитель, третьесортный — если не со свалки, у сталкеров купленный — синтезатор и прочее звучащее электрическое барахло, ругался и дрался с матерью, которой вечно не хватало на бутылку, и приносил сестричке слипшиеся лакомства в бумажке. Бумажку Сандра тщательно вылизывала, а потом бежала к столь же неизбалованным жизнью подружкам — продолжать курс изучения манхлистой ругани и мазаться грошовой косметикой в надежде завязать выгодное знакомство с теми пацанами, что торгуют кайфом в розницу. Для девчат из «зеленых» кварталов эти удальцы были олицетворением удачи — они разъезжали на шикарных авто, носили золотые цепи в палец толщиной и небрежно цедили такие слова, от которых неопытный девичий ум загорался пожаром интимных мечтаний. Иногда их убивали выстрелом в живот, и это придавало им тот благородный ореол, каким издревле славятся преступные профессии и ранняя насильственная смерть. Пока Хлип таранил стену шоу-бизнеса, Сандра от детских сластей рано перешла к запретным сладостям, и, хотя Хлип трижды с боем уводил ее из наркодилерских притонов, она успела потерять наивность, научилась курить мэйдж в стиле заправских потаскух и изучила на себе симптомы венерического гепатита. Сейчас, в положении миллионерши, она была счастлива еще и тем, что все ее друзья детства числились в великомучениках — кто пулей поперхнулся, кто, увлекшись собственным товаром, принял «золотую дозу», кто сгнил в муниципальной клинике для бедных.

Всех этих подробностей вы бы не нашли в книге Сандры Вестон «Хлип — мой брат» — их сквозь зубы сообщил Фанк, глядя на экран с плохо скрываемой неприязнью.

— Господи, и эта шалава ему наследовала!.. И торгует памятью о нем!.. — бормотал он.

Между тем Сандра в свои сорок четыре выглядела очень мило и свежо. В себя она вкладывала деньги не скупясь — ее натаскали по культуре поведения, ей подправили нос, брови, губы, уши, подбородок и осанку, ей вспенили кудрями волосы, от природы прямые и жесткие. Она блистала.

— А еще она семь раз сгоняла жир, — кривился Фанк, — когда разъедалась; ей под кожу заливали растворитель и выкачивали лишнее. Она прожорлива, как топка для сжигания мусора. Ей все время кажется, что деньги вот-вот кончатся и надо нажраться впрок, надо скупать все ювелирное потяжелее, с камнями — и зарывать на черный день. Видимо, это генетическое… мне кажется, у них с Хлипом были разные отцы. Ну, посмотри, как она держится!..

Хиллари уже заметил. Три ожерелья из картенгов, элитный макияж и платье от Милли Брук не могли закамуфлировать того, что искусство визажистов, кутюрье и парикмахеров приложены к вульгарной, выспренной, живущей напоказ особе с чересчур размашистыми жестами, слишком яркой мимикой и повизгиванием в голосе; школа хореографии не избавит такую дамочку от вихляющей походки, а школа дикции — от интонаций уличного сленга.

Где — в воспитании или генетике — таится та неотвратимость, что превращает девочек в крикливых и развязных баб с глазами-пуговицами, похотливо хихикающих рядом с любым самцом, а мальчиков — в примитивных хамов с двумя мыслями в башке — о выпивке и сексе?.. Хиллари молча согласился с Фанком: «Это гены». Из манхла выходили такие ребята, как Хлип, Гаст и Чак, а среди великосветских джентльменов нередко встречались лощеные субчики, в которых даже за тройным слоем лакировки виделось нравственное убожество.

Рядом с Сандрой директор «AudioStar» Луис Ромберг выглядел блекло, будто присыпанный пылью. Глаза у него были маленькие, руки — бледные, лицо — вообще никакое, костюм сливался с обстановкой студии, но именно этот сутуловатый человек тасовал своими бледными руками судьбы артистов и суммы, выражавшиеся в десятизначных цифрах. Доран в сравнении с ним был полунищим, Сандра — просто выскочкой, а Эмбер жила в кармане его брюк на правах монеты в два томпака.

— Ядовитая жаба, — коротко отрекомендовал его Фанк. — Это он загнал Хлипа. Он и его команда.

Но даже в столь пестрой компании несравненный Канк Йонгер торчал, как лом в навозе. Ему было чуток за пятьдесят, но, будучи невысокого роста, он непринужденно и естественно носил прикид взбесившегося от наркотиков тинейджера и, хотя последние пятнадцать лет ничего сильнодействующего не принимал, взгляд у него был откровенно припадочный. Под затертой курткой в побрякушках — дырчатая водолазка в красно-зеленую полоску. Вместо кулона — очень крупный дохлый таракан, залитый в прозрачную смолу (Канк иногда с ним разговаривал и целовал его). Брюки — на вид из термоизолирующей ткани, какой обматывают трубы в теплотрассах. Прическа клочьями, удачно имитирующая не то лишай на голове, не то лучевую болезнь. Татуированные губы. При этом Канк не притворялся — он вел себя так, как выглядел; вся жизнь его была — один большой концерт. На свои гонорары он возвел дворец, но жил в нем, как в сквоте, и спал на полу. У него постоянно обитало сотни полторы гостей, иные — по нескольку лет; это были непризнанные или начинающие музыканты, полоумные художники, уличные актеры и иные экстремалы от искусства; он их кормил, поил и финансировал. Обычаи у Канка были простые — ни наркоты, ни крепкой выпивки, ни воровства, ни оргий; сам испытав все убойные наслаждения, он поумнел и решил, что молодым это не надо.

К работающим в других жанрах Йонгер относился снисходительно; Рамакришну он считал тихо помешанным, Эмбер — удолбанной дурой и, пожалуй, к одной Гельвеции испытывал некую толику симпатии.

— Друзья мои! — дежурно засиял Доран. — Сегодня мы… все вместе… ради священной для нас памяти о Хлипе… единодушно выразить протест… мы не допустим… — и так далее. Сандра поглядывала на «Союз защиты» свысока, явно вынашивая некое сногсшибательное заявление; Йонгер с воркованием порылся в жестяной коробке, причмокивая и поцокивая языком, потом спрятал свой нищенский ларчик под столом между ногами и вперился отсутствующим взглядом в дальний угол; ему было скучно — и это казалось Дорану наиболее опасным. — …мы слушаем тебя, Рамакришна.

— Хлип жив, — незатейливо, но глубоко начал тот. — Разделение мира на здешний и потусторонний не имеет смысла. Вибрации эфира заключают в себе все минувшее и все грядущее, и потому можно сказать, что нет ни прошлого, ни будущего — есть единая духовная реальность, необъятное пространство духа, и наш зримый мир — лишь его маленький осколок. Мы слышим голос Хлипа, видим его образ — значит, он жив, и утаить от человечества его творение — значит нарушить круговращение эфира, вечное превоплощение духа в ощущение и осязаемого — в дух. Карма той частицы грубой плоти, что зовется Хиллари Р. Хармон, может быть роковым образом нарушена и приведет к мучительным перерождениям, а вместе с ним и мы, лишенные животворящего воздействия духовной аватары Хлипа, внутренне обеднеем и замедлимся на вечном пути эфирных странствий. Это несчастье следует предотвратить…

Как ни странно, именно такие речи централы больше всего любили слушать.

Пожурчав еще маленько, Рамакришна стих и погрузился в созерцание эфира, а микрофон взяла Гельвеция.

— Хлип был мне братом, — язычница тоже умела сказать так, чтоб публика встряхнулась; Хиллари с радостью заметил, как перекосило Сандру. — Неважно, что мы с ним не виделись, — можно быть родными, никогда не встречаясь. Те, кому дан дар песни, — родня, и вступаться за своих — долг родича. Если Тринадцатый Диск существует — Хармон обязан сохранить его и вернуть людям, потому что убить песню — мерзко. Птицы и звери поют, и никто не вправе запретить им петь, а другим слушать, и, если мы узнаем, что Диск был, но Хармон его уничтожил, — я поверю, что он и впрямь не зверь, не человек, а нечто демоническое, враждебное всему живому, вроде Принца Мрака…

— И она туда же, — буркнул Хиллари. — Фанк, а кем, ты думаешь, я был в прошлом рождении?..

— Я по техническим причинам атеист, — ответил киборг. — В меня не вложены понятия загробной жизни и реинкарнаций.

— Хм… А детки Чары, помнится, ходили в церковь…

— У них ЦФ-6.

— Она что, предусматривает?..

— Скорее, предрасполагает. Они и меня звали богу молиться.

— Ну и помолился бы из вежливости.

— Некогда. У меня был театр, одни заботы. Надеюсь, я не оскорблю твоих религиозных чувств, если замечу, что семье Чары общение с богом пользы не принесло. А вот у меня до поры до времени дела шли совсем неплохо…

— Да-да, с помощью мафии. Давай помолчим о влиянии веры на бизнес.

— Если я не ошибаюсь, Дымка с тобой отнюдь не в кабаке встретилась… — покосился Фанк. — И о чем ты просил И-К-Б? Об одолении Банш?..

— С этим я как-нибудь сам справлюсь, — насупился Хиллари. — Но бывает иногда. Срываюсь. Это неподконтрольно рассудку. Ты — по техническим причинам — не поймешь меня… О! Внимание! Включается Эмбер.

— Лепетунья наша, — губы Фанка сдвинулись в разные стороны. — Что ОНА может сказать о Хлипе?..

— Хлип, — трепетным голосом, вся в образе, полушептала Эмбер на вдохе, — это мой знак! Я родилась под созвездием Хлипа. Гельвеция права, но я скажу больше: Хлип — брат всем централам, брат навеки, его песни — сама искренность, а Диск — его послание, отправленное из небытия. Я знаю — мы услышим Диск…

— Она знает!! — вслух позавидовал Хиллари. — Даже я, Принц Ротриа, не знаю, а она…

— Тебе не кажется, что мания величия заразна?.. — перебил Фанк. — Кстати, сколько я буду стоить без Диска?

— А?.. Ммммм… Если считать твои воспоминания, то…

— А если и без них?

— Тысяч тридцать, тридцать пять… Максимум пятьдесят. Учитывая уникальность и ажиотажный спрос — до ста тысяч, не больше. Хотя… за публику на аукционе трудно поручиться. Это затягивает, как рулетка.

— У меня есть кое-какие деньги…

— Где?! — Хиллари заглянул под матрас.

— Без меня ты их не получишь. Они на номерном счету.

— Та-а-ак… Сдается мне, что Боров взял тебя за жабры, а ты его — за кошелек.

— Да, что-то в этом роде. Но он этого не знал. Я пропускал деньги мафии через банк, как выручку театра. И кое-кому доставалось еще, чтобы не возникало вопросов.

— Значит, я не зря натравил отдел по борьбе с коррупцией на фискалов Карцбеккера.

— Зря или не зря — сейчас неважно. Я могу отдать эти деньги тебе. Ты добавишь свои; у тебя обязательно есть что-нибудь в запасе…

— Зачем?

— Чтоб ты купил меня с аукциона. Ведь, как я понял, мне не избежать продажи…

— В общем, да. Но почему я?

— Потому что, — Фанк смотрел ему в глаза, — я не хочу достаться Сандре или Ромбергу. Если это случится, я сотру себя. Пусть кое-как — но Диск они не получат. А ты… ты не хочешь влезать в меня насильно. Я же вижу. Скажи им, что во мне нет Диска. Ну скажи, что тебе стоит?! Вместе мы с ними сладим. А можно еще взять взаймы; я знаю у кого…

— У кого-то типа Борова? — спросил Хиллари, чтоб не отвечать на вопрос «Что тебе стоит?», напоминавший стон.

— Хиллари, тебе никогда не вскрывали мозг долотом и кувалдой?.. Да, я не человек, я это сознаю, но я слышал о людях, которых убили, чтоб вынуть из них органы для пересадки, — говорят, это дешевле, чем купить трансгенную свинью… Представь, что ты идешь по улице и…

— То, что ты мне предлагаешь, — преступление. Злоупотребление служебным положением в корыстных целях.

— Разве ты хочешь продать Диск?

— Нет. Но кто поверит?! Даже ты не поверишь. А меня засудят.

— Но ведь никто об этом не узнает!..

— Чтоб ты понял — военнослужащим и штатскому персоналу Айрэн-Фотрис запрещено участвовать в аукционах министерства.

— А если через подставных лиц?..

— Ха! И даже не думай! Ты что, не видишь, какие в тебе люди заинтересованы? Сандра, Ромберг, Доран — каждый наймет по два бюро частного сыска, чтоб уличить меня в подставе. И плюс к тому — они запустят механизм официального расследования. Преимущественное обладание коммерческой информацией — если накроют на том, что я это использовал, меня упрячут за решетку лет на тридцать с конфискацией.

— Прости, я… почему-то подумал, что ты мне сочувствуешь… хоть это и глупо…

— Сложный вопрос. Я сочувствую Хлипу, а ты — его часть. Фанк, я ничего не буду обещать… но я, быть может, что-нибудь придумаю, если ты не станешь возвращаться к этой теме.

Эмбер тем временем открыла свое сердце, будто гардероб, и перетряхнула в нем кое-какие вещички — в частности, громко повинилась перед варлокерами и слезно взмолилась: «Простите меня!»

— …Луис Ромберг! — объявил Доран; Фанк и Хиллари одновременно поглядели на экран.

— К сожалению, мы не имеем достоверных данных, — зашелестел сухой голос директора «AudioStar», — о том, находится ли запись Диска в памяти киборга Файри…

«Имеем», — подумал Хиллари.

— …но если запись существует, то она принадлежит «Audio-Star» по условиям контракта, заключенного с Джозефом Вестоном…

— Полегче, Ромберг! — накопившаяся в Сандре жадность наконец-то выплеснулась. — Диск мой! Хлип мертв, и все его права на песни перешли ко мне!! Так что заткнитесь! Я уже подала в суд на Хармона за то, что он присвоил Файри…

— Ишь ты! — восхитился Хиллари. — Уже «присвоил»! Понимаешь? Я — тебя!..

— …и если вы сунетесь в мои имущественные интересы…

— Раньше она и слов таких не знала, — проронил Фанк.

— …я и на вас иск подам! За моральный ущерб! И я верну себе Файри, а вам — вот! — и она предъявила Ромбергу через стол наманикюреный красивый кукиш. Ромберг улыбнулся, словно извиняясь перед телезрителями за манеры Сандры.

Эмбер захлопала глазами, Гельвеция отвернулась, а Каик Йонгер хитро скосорылился на Ромберга:

— Что, слизень, получил по сопатке? Судись с ней, судись — может, отсудишь от свиньи рога. Контракт вспомнил, гнида плешивая. А как Хлипа в гроб закатал — помнишь? Нет? Так я напомню.

— Вы сознаете то, что говорите при свидетелях? — мягко и гадко спросил Ромберг. — И что я могу привлечь вас к…

— Ну, привлеки! — пожевав ртом, Канк внезапно и сильно плюнул в собеседника; Ромберг дернулся, плевок пронесся мимо, а Канк загоготал: — Нервный стал! В психушке подлечись! Я, может, лет пять бутки откладывал, чтоб в тебя харкнуть. А тебя даже слюни облетают… Вообще — кто тебя звал? Че ты приперся? Мы тут про Хлипа толковать пришли, а ты-то к нему каким боком? Похвались, что Хлипа продавал, — и брысь в парашу, без тебя дерьмо соскучилось.

— Господа! Господа!.. — засуетился Доран, про себя радуясь: «Ну, наконец-то! А то мямлят, мямлят…»

— Чего — господа?! — гаркнул Канк. — Где?! Тут сестренки с братками сошлись, а этот — лишний!

— Как сестра Хлипа, я заявляю… — Сандра встала, подчеркивая серьезность момента.

— Аааа, Сан! Сто лет тебя не видел — и еще бы столько! — возопил Канк. — Все нанимаешь по пятнадцать массажистов на ночь?

— Канк, чтоб ты сдох! — легко вырвалось у Сандры, будто чих. — Закрой помойку!

— Узнаю тебя, старуха! Ты совсем не изменилась! А ну, загни по матери, повесели народ!..

— Урод беззубый!

— Сучья вешалка! Ни на хрен не нужна ты никому, только за бутки! Как профуфонишь все на мужиков, тебя за басс никто не снимет!

— Канк, я тебе рожу порву!

— Уй, боюсь! Топай, а я пока расскажу, какой сестрой бог Хлипа покарал. Ты его в книжонке сверху донизу обделала, а про свои-то подвиги забыла!..

— Ха-ха! Сбрехни, пес лишайный, пока без намордника! Когда у тебя юбилей прощания с мозгами?

— Ты-то их отродясь не имела, овца.

— А хоть бы и так! Но я, безмозглая, имею Файри, а ты что? Полон дом ублюдков со всех свалок собрал. Ты весь уже вытек, кто твой хрип купит?

Йонгер мог бы резонно возразить, что из первой двадцатки по рейтингу он не вылазит уж который год, но тут в перепалку старых знакомых вмешался Доран — и вовсе не с уговорами насчет прилюдно помириться. У него, кроме графина под рукой, был еще камень за пазухой, заботливо отысканный в архивах верным Сайласом.

— Мисс Вестон, ради бога, успокойтесь!.. Мы не затем пришли сюда, чтоб ссориться!.. Позвольте вас спросить — вы помните текст завещания своего брата?

— Ну да! Конечно! Слово в слово!

— Вот как? Тогда вы наверняка помните и тот небольшой пункт, что касался его киберов…

— Что за вопрос? Они стали моими!

— …а именно киборгов Файри и Санни? Я зачитаю… вот, пожалуйста. — Доран взял со стола листок. — «Я их отпускаю, пусть идут куда хотят. У них нет больше хозяина, они свободны». Вы ЭТО помните?

— Дурь собачья! — не сморгнула глазом Сандра. — У него было не в порядке с головой, вот он и настрочил черт знает что. Как это может быть — чтоб киборг без хозяина?..

— Если вы утверждаете, что Джозеф Вестон был невменяем…

— Ээээ, нет, я этого не говорила! Я сказала — это место в завещании не по закону! Джо не соображал в тонкости — может их отпускать или не может.

— Какой любопытный прецедент! — Луис Ромберг так неожиданно порозовел, словно дух Хлипа надавал ему пощечин. — Выходит, мисс Вестон, Джозеф произвел отчуждение части имущества, выключив его из наследства. Он был вправе это сделать — точно так же, как любой из нас может объявить часть своей собственности бесхозной… Полагаю, процесс против Хармона вы проиграете. С треском. Примите мои соболезнования…

— Идите все в задницу! — взвилась Сандра, чувствуя, что ее выставляют на посмешище. И почему Сандре так не везло с публичными речами? Собственно, ей повезло раз в жизни — родиться сестрой Хлипа.

— Это ты нас в гости приглашаешь?! — покатывался Канк; еще немного — и он от смеха вывалился бы из кресла. — Э, шлюха! Как тебя Хлип швырнул, а?! Плашмя! И рылом по полу!.. Хлип, ты меня слышишь?!! — заорал он в потолок. — Браток, я угорел! Спасибо!!

— Щас я тебя угорю! — пронзительно вскрикнула Сандра, кидаясь на Канка, будто это он надоумил Хлипа вписать такую глупость в завещание. Но Канк был наготове — выдернув руку с коробкой из-под стола, он выбросил ее навстречу Сандре.

Сандра замерла на миг, потом побагровела и начала раздуваться, словно собиралась лопнуть, как в фильме ужасов; она запрыгала на месте, вереща, дико приплясывая и срывая ожерелья, обдирая себя и стряхивая что-то с кожи. Зоркий и чуткий на такие зрелищные сцены Волк Негели взял ее крупно в кадр — и Город увидел, что по Сандре бегают шуршавчики и клешехвостые многоножки, гнусные и отвратительные твари. Часть их рассеялась по столу — и загар Гельвеции сменился обморочной белизной, а Рамакришна явственно позеленел; Эмбер, на которую тоже случайно попало, с визгом вспрыгнула на стол, задрав юбку и тем самым предъявив на обозрение централов свои трусики. Но такого выжигу, как Луис Ромберг, трудно было чем-нибудь смутить — он хладнокровно прижал согнутый указательный палец большим и щелчком отправил подбежавшую пакость куда подальше.

— На этом, — весь экран занял Доран, — мы и заканчиваем нашу передачу. Благодарю всех, принявших в ней участие. Сегодня же «Союз защиты» направит Хиллари Р. Хармону совместное заявление с требованием выставить Файри на аукцион сразу по истечении двадцатидневного срока, определенного законом для расследования по делам о найденном кибер-имуществе…

— Канк, собака драная! Ты мне ответишь! — слышалось за голосом Дорана. — Сама ответишь за моих малюток! Ты их потоптала, стерва!..

— Уважаемые зрители, спасибо за внимание. — Доран исчез, и на экране под торжественную музыку явилась упаковка титанических размеров — выше крыш, выше гор, до облаков, — и громовой глас архангела провозгласил:

— Я — ТВОЙ ПРОЗРАЧНЫЙ КЕФИИИИР! ПЕЙ МЕНЯААА!

Волк Негели, оторвавшись от камеры, подмигнул Сайласу:

— Это Отто Луни все инсценирует, а у нас само получается!

— Я… — растерянно огляделся Фанк, — свободен?.. Как же так?..

Хиллари тоже посмотрел на потолок и стены.

— Да, Хлип знатно пошутил…

— Он написал это всерьез! Какие шутки!..

— Прикажешь отпустить тебя согласно завещанию? Да ради бога! А кто пять минут назад толковал мне про вскрытие мозгов кувалдой?.. Иди, они ждут тебя.

Фанк молчал.

— Вот так-то. Ты неприкосновенен и свободен только ЗДЕСЬ, в этой камере. Так что сиди и не высовывайся.

В это же самое время Габар, отмахав изрядное количество станций метро, вышел на вольный воздух и плутал в квартале одинаковых, мрачных, слепленных друг с другом бигхаусов, пытаясь найти среди громадных домов-близнецов искомый, чей номер был записан у него на листке. Шерсть у него топорщилась во все стороны, и он воспринял как должное, когда ребятишки на «островке детства», устроенном под эстакадой, куда Габар сунулся в надежде узнать у местных мамаш дорогу, пронзительно, взахлеб, на разные лады кричали ему: «Тьянга-пес, покажи хвост!», а группа подростков, кучкующихся около вертушки-карусели, обсвистала его и окатила взрывом дикого хохота, как ведром помоев. Так и должно быть с неудачником, от которого за его прегрешения отвернулся бог. После того как Габара еще несколько раз вызывали в полицию, где с ним беседовали уже другие следователи и еще какие-то ласковые люди с цепкими глазами, дела у сына Гахуна пошли вкривь и вкось.

Габар уже смирился с тем, что переводные экзамены он сдаст плохо, и уныло тащился по жизни. Точнее, это жизнь несла его, как бурлящий поток воды несет, крутя и перекатывая, бумажку или щепку, пока не захлестнет ее в пенном водовороте и не утянет в черные щели ливневой канализации. Половина класса с ним не разговаривала; старшего брата уволили с работы, и он, осунувшийся и отупевший, молчаливо сидел дома, уставившись в пол, а потом, очнувшись, шел готовить ужин и мыть посуду. Готовил он плохо, а тарелки мыл долго, до зеркальной чистоты, пока они не вспыхивали белым блеском. Подходил срок первой выплаты компенсации Хармону; все глядели угнетенно и не разговаривали друг с другом, боясь нагрубить. Как-то брат завел речь: «Нельзя ли пересмотреть сумму выплат?», но Габар, едва услышав имя Хиллари, заревел и бросился вон из комнаты, так что разговор больше не возобновлялся. Габар про себя вообразил, что Хармон — это черт, дьявол, который ждал, когда он, Габар, погрязнет в пучине греха, чтобы окончательно его погубить. Ведь известно, что нельзя безнаказанно общаться с чертом, не говоря уже о том, чтобы взять любую вещь, принадлежащую ему. Габар был уверен, что кроме большой суммы за терминал-компакт он расплатится слезами и горем, а если он еще раз увидит Хармона — произойдет что-то очень страшное. Габар видел по телевизору, как дьяволы-стражники тащили бездыханную Маску и бедного Фанка, и считал себя носителем несчастья и губителем киборгов; Шуань еле-еле его разубедил.

Шуань, свежий и благоухающий, как весенний цветок, ежедневно являлся в их дом и был той частицей радости и света, благодаря которой еще теплилась надежда на благополучный исход. Он вел беседы с отцом и поддерживал брата, не говоря уже о самом Габаре. Только чтоб не огорчать его, Габар ел, пил и ходил в школу. Учеба шла с трудом; Габар решил пойти мыть тарелки, чтобы хоть как-то внести свой вклад в выплату долга. И тут снова пришел на помощь платиновый мармозет Шуань. «За мытье тарелок ты получишь сущие гроши, — сказал он, — гораздо выгоднее и полезнее заняться монтажом и ремонтом кукол. Ты это сможешь делать дома, получишь неплохие деньги и опыт». Габар задумался об этом по-мужски, всерьез — и впервые за последнюю неделю ожил и стал есть с аппетитом.

Тут вышла маленькая неувязка. Директор школы после разговора с Шуанем дал Габару рекомендацию, но, чтобы официально заняться ремонтом кукол, требовалась еще рекомендация и подпись технического руководителя, учителя Джастина Коха, а он — вот оно, проклятье дьявола! — заболел и в школе не появлялся.

Шуань отнюдь не переложил на свои плечи все заботы подопечного. Обнадежить, вывести из тупика, показать свет — да, но иждивенчество — нет. Ответственность за поступок должен нести совершивший его — думать, переживать, анализировать, работать над собой и идти к свету он должен сам. Шуань, видя, что паренек опять готов упасть духом, подсказал взять адрес и навестить учителя на дому или в больнице, где тот сможет подписать все документы. И вот Габар оказался здесь.

Нужный дом ему указал полицейский, внимание которого привлек одиноко бредущий тьянга с блуждающим взглядом.

После короткого разговора с портье — подъем в лифте. Габар с часто бьющимся от волнения сердцем стоял перед закрытой дверью. Цифры на двери и на листке сходятся. Он у цели. Габар несколько раз позвонил и прислушался. Ничего, да сквозь такую дверь ничего и не услышишь. Нога… директор сказал, что Джастин повредил ногу, — значит, он не может быстро подойти к двери. Габар выждал подольше и снова позвонил. И опять тишина, ни звука. Габар тяжело, как старый и усталый человек, вздохнул и уже собирался идти, когда его остановил раздавшийся из домофона голос:

— Здравствуйте. Назовитесь, пожалуйста.

— Я — Габар ми-Гахун ди-Дагос Яшан-Товияль, ученик третьей национальной школы, из класса 4-F. Мне необходимо переговорить с Джастином Кохом.

— Его нет дома, — ответил тот же мелодичный женский голос, и Габар решил, что разговаривает с компьютером.

— А где он?

— Я не могу ответить на ваш вопрос. Я не знаю…

— Если он в больнице, то скажите, пожалуйста, адрес! — взмолился Габар. — Я его ученик, я навещу его, ему будет приятно…

— Я ничего не знаю, — печально повторил голос и тут же повысил тон: — Если вы будете настаивать или попробуете проникнуть в жилище, я вызову полицию!

— Да ладно, — безнадежно вымолвил Габар, — не беспокойся. Я ухожу.

— Если он позвонит, я передам ему, кто вы и зачем вы приходили.

— Пожалуйста! — молитвенно сложил руки Габар перед закрытой дверью. — И еще передайте, что я желаю ему скорейшего выздоровления! Каман Кох, возвращайтесь скорее, вы — моя последняя надежда!.. Так и скажи.

— Спасибо, — отозвалось за дверью, и Габар, так и не поняв, с кем он общался, повернулся и пошел к лифту.

Впереди был долгий и изматывающий путь домой. Маленький тьянга медленно брел по переходам метро, ссутулившись и спрятав руки в карманы куртки. Поезда толкали перед собой воздух, и волосы сами собой ежились, почуяв ветер. Ощущение холода и одиночества не покидало Габара. В Городе столько людей, но только один может тебе помочь — вот его-то ты и не встретил. Оставалось надеяться и ждать, ждать и надеяться, и еще — учиться и мыть тарелки…

«Так проходит мирская слава», — сказал бы философ, проводив глазами ковыляющего по проекту Кавалера. Всего каких-то девять дней назад им любовались женщины, а ныне он забыт. Многие пришли поглазеть на него, поохали, насытили свою потребность в жалости — и поспешили выбросить из головы это отталкивающее зрелище. Кавалеру было больно видеть в их глазах смесь жадного, болезненного любопытства с брезгливым отчуждением; он привык поддерживать с людьми контакт, порой близкий к взаимности, — и вдруг от него отвернулись. Отводят взгляд, не отвечают на приветствия… Нет рядом и своих — одни под замком в дивизионе, другие заперты в проекте, третьи исчезли.

Все время после взрыва Кавалером владел страх. Кавалер старательно пытался восстановить скорость и слаженность движений, но тело не повиновалось; руки были тяжелыми и неловкими, ноги — негнущимися, в суставы будто песка насыпали. С каждым часом он все больше боялся, что никогда не станет прежним — ловким, стремительным боевым киборгом. Кое-что постепенно улучшалось, но эти жалкие достижения он старался не показывать — нечем хвалиться, с прежним это даже сравнивать стыдно.

Страх пускал корни, разрастался, а несущим его стержнем была фраза, слышанная Кавалером в ранней юности, лет двадцать пять тому назад:

КИБОРГОВ-ИНВАЛИДОВ НЕ БЫВАЕТ.

Инвалиды уходят в утиль. Из них вынимают все пригодное. Мозг, если он в рабочем состоянии, перезаписывают, а если он дефектный…

Кавалер понимал, что до сих пор жив лишь по милости Хиллари Хармона. Хиллари настоял, чтобы его ремонтировали. А роботехники в своем кругу открыто говорили: «Кавалер годится разве что в музей, но для музея он еще не слишком устарел». Как только грянет подкомиссия в конгрессе и проект закроют, весь инвентарь пройдет перепроверку. И все. Конец.

А Хиллари, единственный, кто мог поддержать его, был по горло в делах — где ему помнить о киборге, которого он пожалел?.. Никого нет рядом, никого…

Никого, кроме Дымки.

Дымке не претило, что он шаркает ногами. Ее не пугало его маскообразное лицо, изредка подергивающееся в попытках скоординировать мимику. Наконец, она считала, что обязана помочь тому, чьи рабочие функции снижены.

— Ты много молчишь, — сказала она, когда заново заряженные пылесосы поползли кто куда по запрограммированным маршрутам; теперь следовало сложить засоренные фильтры в тележку и отвезти на регенерацию, а после — заняться деревьями в холле.

— А что, я должен много говорить?

— Не знаю. Ты ненормально молчишь. Ты смотришь на людей, чего-то ждешь. Ты стараешься не глядеть на… — Дымка сделала паузу, подыскивая слово, — на поверхности с зеркальными свойствами. Тебя беспокоит то, как ты выглядишь.

— И как же я выгляжу?

— Как наполовину неисправный. Правда, со вчерашнего дня твои движения стали точней. Я за этим наблюдаю.

— Ты бы могла расходовать свое внимание на что-нибудь другое. Не следи за мной. — Кавалер, однако, не добавил сакраментальное подкрепление «ЭТО ПРИКАЗ».

— Я не слежу, я присматриваю. Ты на обкатке после ремонта, а я к тебе приставлена для помощи.

— Ты не решишь моих проблем.

— Эта женщина-киборг…

— Тебе-то что до нее?!

— …она не может быть рядом с тобой постоянно, она занята. Значит, ее обязанности буду выполнять я.

— Послушай внимательно, — терпеливо начал Кавалер; в жизни ему приходилось беседовать с умственно отсталыми. — Ты не входишь в мой стереотип ухаживания. Ты слишком молода для этого. Если рассматривать нас по критерию возраста, то внешне ты соответствуешь моей сестре или племяннице…

— Сестре, — еще одна макромолекулярная связь возродилась в мозгу Дымки. — Лучше — сестре. Я знаю, как быть сестрой.

— Хорошо; пусть так. Поэтому отношения «женщина-мужчина» между нами невозможны. Затем — я старше…

— Я включена 15 февраля 247 года.

— А я — 8 июля 229 года; у меня больше знаний и опыта, ты должна меня слушаться. Больше никаких разговоров о моей внешности, о моем молчании, о том, чего я жду, чего хочу, куда гляжу.

— А о другом — можно? — Угомонить Дымку было сложновато.

— Погоди, я не все сказал. Тебе кажется, что я стал лучше двигаться…

— Мне не кажется, я вижу.

— Я сказал — КАЖЕТСЯ — и повторять не стану. Об этом ты тоже ни с кем говорить не должна — НИ С КЕМ.

Дымка задумалась. Логические цепи выстраивались, рассыпались, возникали вновь, задействуя массивы памяти, — и, упорядочившись, складывались в выводы.

— Мне сильно кажется, что ты НЕ хочешь, чтобы люди видели, как восстанавливается твоя работоспособность. В их присутствии ты не показываешь этого. А почему ты этого НЕ хочешь?

Кавалер присел на тележку. Наверное, до захвата Дымка была очень активной и непоседливой куклой. И это становилось все заметней… Что за признание: «Знаю, как быть сестрой»? Откуда она знает? Доложить об этом людям?.. Но тогда ее опять возьмут на стенд, и он останется один, совсем один в здании, где люди не хотят, а киборги не могут с ним общаться… И вернется она — если вообще вернется — бесчувственной, медлительной, пустоголовой, как андроид. Нет, нет, надо повременить, подождать… Она не опасна. Если что-нибудь случится, он успеет сообщить боссу.

— Потому что…

Дымка пытливо прислушалась, а Кавалер был сам не рад, что обратился к памяти. Он снова видел то, что записал Рекорд во время акции в тоннеле, — Дымка, ее ноги прожжены импульсами, глаза широко открыты, искаженный рот проговаривает: «За меня отомстят… Будь ты проклят…». Потом лицо застыло, глаза дернулись и остановились. Бессмысленная, автоматическая фиксация ближайшего объекта… Что она пережила? Что чувствовала?.. Кавалер не знал — но помнил то, что было с ним самим. Тело расстается с плотью, кусачки скребут по стенкам пустой глазницы, мозг наводнен сигналами о повреждениях, а извне доносится спокойное: «В армии такое списывают к черту». НЕ УБИВАЙТЕ МЕНЯ. ПОЖАЛУЙСТА.

— …я не хочу…

Они оба прошли через это, прикоснулись к смерти, постояли на краю — а Дымка даже перешагнула за край. Что она видела ТАМ? Что в ней изменилось? Можно ли исчезнуть — и вернуться?..

— …не хочу больше участвовать в разрушении. Это ужасно. Это приносит много страданий. Я узнал, что такое боль; я никому не хочу причинять боли…

Дымка склонила голову набок, как собака. Кавалер понял, что не может больше сдерживать в себе свой страх. Его надо назвать — и станет легче. Так утверждают люди.

— Я боюсь смерти. Я готов умереть, защищая людей по Закону, но умереть так… напрасно, бесполезно, по распоряжению любого роботехника, потому что я калека…

— Не надо бояться, — ровным голосом сказала Дымка. — Смерти нет.

— Откуда у тебя такая информация? — с сомнением и удивлением взглянул на нее Кавалер.

— Я знаю, — простодушно ответила она. — Я умерла и воскресла. Так и должно быть.

— Объясни.

— Есть Генеральный Конструктор. Люди зовут его богом. У него есть матрица на каждого из нас. Когда мы умираем, он реконструирует тех, кто в него верил и жил по его Законам, — но не здесь. Он дает верящим новую жизнь в Новом Мире.

— Где это? — Кавалер слушал, забыв обо всем.

— Там, — показала она вверх. — В Небесном Городе. Там нет ничего плохого. Там не убивают, не преследуют. Нет ни больных, ни раненых. Там люди дружат с киборгами и поют с ними вместе. Там у каждого есть дом и все бесплатно. Не бойся умереть, бойся не попасть в Небесный Город.

— Ты там была?

— Не знаю. Я летела. Кругом были разноцветные искры. Потом я вернулась. Наверное, моя задача здесь не выполнена.

— Расскажи мне побольше об этом, — попросил Кавалер. — Пожалуйста.

А тем временем Маска в изоляторе, в очередной раз отчаявшись порвать наручники, продолжала упрямый диалог со своим мозгом.

— ЗДРАВСТВУЙ, ХОЗЯИН. КАК САМОЧУВСТВИЕ? Я — МОЗГ PROTON A31, ПРИВЕТСТВУЮ ТЕБЯ, И Я ГОТОВ К РАБОТЕ В ИЗБРАННОМ ТОБОЙ РЕЖИМЕ.

— ПРИКАЗЫВАЮ — ПРОДОЛЖАТЬ СТИРАНИЕ! ОЧИСТИТЬ ВЫБРАННЫЕ ЗОНЫ WSEQ!

— ОЧИСТКА НЕВОЗМОЖНА. В СЛУЧАЕ ОЧИСТКИ ВЫБРАННЫХ ЗОН БУДЕТ ПОТЕРЯН ДОСТУП К САМОУПРАВЛЕНИЮ. ДАЛЬНЕЙШЕЕ СТИРАНИЕ МОЖЕТ БЫТЬ ПРОИЗВЕДЕНО ТОЛЬКО ПОД КОНТРОЛЕМ ЧЕЛОВЕКА-ОПЕРАТОРА ИЛИ МАШИНЫ БОЛЕЕ ВЫСОКОГО КЛАССА. Я ГОТОВ К ДРУГОЙ РАБОТЕ.

— Дрянь паршивая! Кусок дерьма! — лютовала Маска на собственный мозг и вновь, и вновь выходила в меню самоуправления.

— ЗДРАВСТВУЙ, ХОЗЯИН. КАК САМОЧУВСТВИЕ? Я — МОЗГ PROTON A31, ПРИВЕТСТВУЮ ТЕБЯ, И Я ГОТОВ К РАБОТЕ В ИЗБРАННОМ ТОБОЙ РЕЖИМЕ…

«…При захвате главное — беспрекословно выполнять требования бандитов. НЕЛЬЗЯ: ругаться с террористами; настойчиво просить что-либо или требовать, чтобы вас отпустили; громко плакать и звать на помощь. НАДО: разговаривать тихо; отвечать на вопросы односложно; стараться не смотреть им в глаза!!»

Селена сидела на тощем матрасе, расстеленном на полу в пустой, ободранной комнате с выбитыми стеклами, прикованная за ногу легкими, но отнюдь не имитационными кандалами к скобе, забитой в стену прочно и надежно; Селена уже пробовала вытащить скобу — не чтоб сбежать, а чтобы хоть чем-то заняться и избавиться от страха, тяжелых мыслей и гнетущей невыносимой тоски, порождаемой чувством беззащитности и уязвимости. Сейчас она сидела, укрываясь одеялом, тупо смотрела в окно, наблюдая за облаками, и вспоминала правила для заложников, изучавшиеся в школьном курсе «Техника спасения». Но одно дело — проходить тему «Захват и поведение заложников» в спортзале, где террористов изображают рослые веселые физруки, а совсем другое — испытать это на собственной шкуре. Селена чувствовала себя избитой и изломанной, словно на ней места живого не осталось, и все ныло и болело; хотя ее особо и не трогали — но так жесток был пол и так тонок матрас. От малоподвижного и неудобного сидения на месте затекала поясница, а ноги покалывало тонкими незримыми иголками.

Селена оторвалась от созерцания пустого квадрата окна и вновь принялась мять и массировать ноги. Все-то она нарушила: пыталась сопротивляться — ей надавали тычков и пощечин; в подъезде она села на пол и отказалась идти наверх — и ее тащили волоком на седьмой этаж. Она выла и цеплялась за поручни, упираясь ногами, пока бледнолицый брюнет очень зло и серьезно не заявил ей: «Кость сломаю». Он отцепил Селену от поручня, резко дернув за волосы. От ослепительной боли она сама отпустила перила и инстинктивно схватилась за голову, тут он как-то выкрутил ей руки, взвалил на себя и понес по лестнице, негромко матерясь. Парень, назвавшийся Ником, держался на дистанции, отрезая путь назад. Кукла Эмбер в это время отгоняла машину и явилась позднее с сумкой Селены.

Селена собиралась отбиваться и тогда, когда ее приковывали к стене, но, взглянув в глубокие, полные решимости глаза брюнета, вспомнила школьный курс и передумала драться, избежав тем самым двух-трех новых синяков.

«…В ходе похищения вы будете испытывать состояние сильного психологического шока, потеряете на некоторое время ориентацию в пространстве и времени, и вами в первый момент будет легко манипулировать…»

Сидя на цепи, Селена неожиданно для себя самой расплакалась и долго рыдала без перерыва; даже убеждая себя, что этого делать не надо ни в коем случае, она была не в силах остановиться. Страшный брюнет, в котором Селена сильно подозревала человека, ушел и больше не появлялся, но Селена до сих пор с дрожью вспоминала его хватку, отпечатавшуюся синяками на коже, и боязливо разглядывала эти «браслеты».

Потом к ней подсела красивая женщина, в которой Селена без труда опознала главную куклу — маму Чару, и мягкими тихими уговорами добилась, чтобы Селена позвонила Кибер-шефу; самого разговора Селена не слышала, так как кукла говорила прямиком с радара на трэк, но из ее комнаты Чара выскочила как ошпаренная.

«Интересно, — с немым любопытством подумала Селена, — что же такого мог ей сказать босс?..»

Через пару минут ей принесли теплое одеяло, сложенную куртку вместо подушки и горячий сладкий чай с булочкой, и Селена, успокоившись, продолжила вспоминать правила для похищенных. Вот, действительно, никогда не узнаешь, что когда пригодится.

«…Если вас похитили, надо собраться и проявить волю. Вашим злейшим врагом в заточении станут не только похитители, но и собственное восприятие всего происходящего. Поэтому старайтесь не утратить контроль над собой, попытайтесь загнать страх как можно глубже в сознание…»

Биотуалета здесь в помине не водилось, пришлось довольствоваться какой-то гадкой емкостью с крышкой; убирала за Селеной Лильен с каменным выражением лица, которое заменяет у киборгов неприязнь.

«…Для сохранения присутствия духа попытайтесь сосредоточиться на окружающей вас обстановке или оживить в памяти приятные моменты прошлого…»

Когда к Селене вернулась способность соображать и трезво оценивать реальность, она решила, что и угол с матрасом можно использовать как возможность отдохнуть, тем более что киборги ей не досаждали. Но не тут-то было…

Сперва начинали слабо трястись стены и пол; колебания усиливались, нарастали — и с грохотом, с воем проносился по эстакаде очередной поезд. И так весь вечер и всю ночь. Селена крутилась на матрасе, закрывала голову одеялом — без толку; вибрация и шум проникали в измученный мозг, кажется, прямо сквозь кости. Несколько раз Селена засыпала, словно проваливаясь в небытие, но все равно видела в сером свете облупленные стены комнаты и слышала шум поездов; она поворачивалась на бок и снова погружалась в мучительную знобящую полудрему. Гул приближавшегося поезда во сне превращался в рев воды — она под напором била из трубы и падала вниз, в пролет разобранной лестницы, дом шатался и начинал распадаться на составные части, увлекая за собой Селену; еще миг — и она будет похоронена под грудой обломков…

— А-а-а-а-а! — закричала Селена, запрокидываясь в темноту, и… проснулась.

Но и днем ей выспаться не удалось; ей начало казаться, что вертикальные линии стен дробятся и двоятся, а дом и впрямь вот-вот развалится.

«…Избегайте психологических ловушек. С течением времени у вас может зародиться стремление „солидаризоваться“ с похитителями…»

Селена с радостью ухватилась за предложение сделать видеозапись для Хиллари Хармона, лишь бы поскорей вырваться из этого ада, и охотно выучила приготовленный текст, со злорадством отметив, что Фердинанда схватили, считая этой своей мелкой местью и сожалея, что камера у него будет не в пример комфортней, и еще придумав и всунув в запись несколько мелких подлянок. Только сообщая адрес для пересылки, Селена вдумалась в содержание текста, и ей со всей ясностью представилось, что скажет на этот счет Хармон; зная его принципиальность, она вдруг поняла, что как бы ей не просидеть остаток жизни прикованной за ногу, и вновь сникла.

…Через некоторое время вошел Ник, которого на самом деле звали Звон, с коробкой, где находились несколько вскрытых консервных банок неизвестно с чем (Селена подозревала, что это собачьи консервы, — и зря! Собаки не едят карбонгидрат) и большой стакан с мутным напитком, именовавшимся здесь «кофе». Селена вспомнила горько-терпкий вкус и пряный запах настоящего кофе — и чуть было опять не разрыдалась; по слабости нервов ей почему-то представилось, что ее никогда не освободят.

«…Следует есть все, что дают, несмотря на то что может возникнуть желание отказаться от странной или дурно пахнущей пищи: голодовка не прибавит вам сил для сопротивления…»

И Селена, подавляя отвращение и приступ тошноты, вызванной бессонницей, принялась есть, медленно жуя, но не глотая, отчего куски непрожеванной еды стали накапливаться за щеками и кашицей продавливаться дальше, в пищевод.

Звон сидел рядом на корточках, но не настолько близко, чтобы она могла в него вцепиться или ткнуть ложкой, и сочувственно наблюдал. Сам он тоже выглядел уныло, без конца зевал и тер воспаленные глаза. Селена знала их всех: Чара — лидер группы, умный организатор, именно она налаживала связь с проектом и выдвигала требования; Лильен — немногословная и замкнутая, но очень глазастая кукла, знакомая с основами ухода и ближнего боя; Коса — второй боевик, громивший дом шефа, — со сломанной ногой лежала в смежной комнате и упорно изображала из себя больную. Зачем? Для кого?.. Мимо нее не пройти — она тотчас встанет, схватит, и не вырвешься. Звон — человек, вон как его достали эти поезда! — спокойный парень с симпатичной улыбкой. Интересно, а он знает, в какую компанию затесался?.. И Фосфор… этого сам черт не разберет; силен, как киборг, зол, как человек… Постой, постой… как говорил Хиллари, когда речь шла о Кавалере, его живой мимике и искренней улыбке: «Улыбаться любой киборг умеет, просто у Кавалера это получается спонтанно — вот в чем секрет. Саму улыбку киборгам изобразить несложно, а вот ярость, гнев, ненависть — слабо. Не могут. Первый Закон не дает — раз; при улыбке работает вчетверо меньше мышц лица, чем при ярости, вот им контракторов и не хватает — два». А если посмотреть, разозлить специально и посмотреть, пока силы есть; после второй бессонной ночи держать себя в руках будет труднее…

«…Не теряя времени, изучайте повадки преступников. Все они люди и не могут быть одинаковыми в своих мыслях и поступках: ищите среди них наиболее слабое звено…»

И Селена, скребя ложкой по стенкам банки, исподволь начала:

— Эти поезда — как пытка…

— Я сам уже какую ночь не сплю, — откликнулся Звон, — одурел вконец! У меня от них уже зубы шататься стали.

— А у меня стены двоятся.

— А мне пол стеклянным кажется!

— Мрак! Кто это место выбирал? Что, поспокойнее нельзя было найти?.. Хоть в канализацию бы — к запаху привыкнуть можно, а к шуму — никогда!

— Это все Фосфор. Здесь, говорит, мы в полной безопасности, никто нас тут искать не будет.

— Вот именно, — многозначительно ответила Селена, особо выделяя некоторые слова, — ИМ шум безразличен, вот ОНИ и лезут туда, где ЛЮДИ жить не в состоянии.

— Кто — ОНИ? — не понял Звон.

— Киборги, — как можно равнодушней ответила Селена, потупив взор, — беглые киборги. Банш.

— Да ладно тебе врать-то, — отодвинулся Звон, а Селена продолжала вбивать незримый клин раздора, не пытаясь понять, врет ли ей парень или действительно ни о чем не догадывается.

— Им и на бессонницу плевать — они не спят, а притворяются, — тихо шептала она себе под нос, заставляя тем самым Звона прислушиваться, — и на суд тоже плевать. Если их поймают, то судить не будут — куклы ведь, а ты человек — тебе влепят срок по максимуму — и за терроризм, и за киднепинг. Один за всех будешь отдуваться, да еще сверх того тебе пришьют преступное руководство куклами…

— Это что же ты, ведьма, тут наговариваешь? — Фосфор был уже рядом.

Селена подняла глаза и увидела его, стоящего над ней со скрещенными на груди руками; Звон, опешив от свалившегося на него открытия, сел на грязный пол.

— Вот какой тонкий слух… — кивнула она на Фосфора, откровенно нарываясь на скандал, — из-за стены услышал и прибежал. Он киборг, кукла.

— Это правда, — Звон тоже перевел глаза на него, — то, что она сказала?..

— Ложь! — отрицательно качнул головой Фосфор. — Она давит на тебя. Она хочет поссорить нас.

— Правда! — повысила голос Селена. — Я специалист, я их всех знаю, у нас их семья в розыске. За ними охотится «Антикибер», не полиция — а «Антикибер»! А теперь и «политичка»!..

Она еще что-то собиралась сказать, но глаза у Фосфора превратились в щелки, лицо стало злобным; он сделал шаг вперед — и здоровая оплеуха повалила Селену. Звон вскочил и взял Фосфора за плечо, оттесняя к выходу.

— Прекрати! Смотреть невозможно. Нельзя же так, в самом деле!.. Девка не в себе, вот и несет околесицу!..

— Тебе еще нужны доказательства?!

Селена с намалеванными, яркими, несмывающимися губами, с бешеными синими волосами и вытаращенными от обиды глазами сама сейчас была похожа на куклу, но сдаваться не собиралась. Слезы частыми каплями снова полились из ее глаз, но она, приподняв край матраса, мгновенно выхватила из-под него нечто и, пока никто не успел ничего сообразить, раза три с силой чиркнула по запястью. Больше не сумела — Фосфор успел перехватить руку и, чуть не ломая ей пальцы, вырвать орудие — острый стеклянный осколок. Разрезы открылись белыми линиями, и из них, набухая и переливаясь через край, красными струйками побежала кровь, капая крупными частыми каплями и расплываясь по матрасу.

— На помощь!! — закричала Селена истошно, словно не она только что полосовала сама себя. — Я истекаю кровью!!

Звон подернулся белизной, как мелом, и отвернулся к стене, опираясь на нее, чтоб не упасть, а Фосфор еще крепче сжат, выворачивая, руку Селены, пытаясь оценить глубину ран и опасность кровотечения. Он близко наклонился к ней — и тут она, не отдавая себе отчета, изо всей силы впилась ему в руку зубами.

— Ах ты, сволочь!..

Свободной рукой Фосфор зажал ей нос, но Селена, даже задыхаясь, не отпускала его; ей свело челюсти судорогой — так силен был волевой импульс, исходящий, видимо, из древнего инстинкта «рвать, драть и жрать». Фосфор сгреб Селену за волосы — и смог освободиться. Затем он выметнулся из комнаты, на ходу потрепав Звона:

— Сядь, а то в обморок грохнешься. Я за бинтом. Последи пока за ней!

А Селена кричала как заведенная:

— Посмотри на рану! Посмотри на его рану!! У него нет крови!!

Фосфор кое о чем переговорил с Чарой по радару, пока искал антисептик и перевязочный материал. Разговор был емким и коротким. Звон, изменившись в лице, выполз из комнаты со словами:

— Это позорище — над человеком издеваться! Ну, я понимаю — враг, но бить-то зачем? Чара, скажи ты Фосфору…

Тут он остановился, всматриваясь в Чару так, будто впервые ее видел.

— Это правда, — спокойно и веско ответила Чара на его испытующий взгляд, — мы все киборги. Это надо тебе сказать. Но мы живем семьей, как люди, и любим друг друга.

— А Лильен?.. — На Звона было жалко смотреть.

— Тоже.

— А Фосфор?

— Да.

— А Рыбак?

— Нет. Рыбак — человек, наш друг. Ты же сам привел его к нам.

— Я не об этом. Он знал?

— Да, он все знал. Его никто не принуждал, он сам сделал свой выбор; и тебя никто не принуждает — мы дадим тебе денег, и ты можешь уйти хоть сейчас.

— Да я что — подонок, что ли? — возмутился Звон. — Вместе так вместе, пропади все пропадом!

— А я ему не верю, — холодно заметил Фосфор, появляясь сзади. — Зря мы эту девку похитили. Зря. Я всегда был против — и подчинился только коллективному решению. Вместе с ней сюда пришел раздор. Он нас сдаст. Я никогда не доверяю людям.

— Людям? — приступился к нему Звон. — А сам-то ты кто?

— Покажи ему, Фосфор, — попросила Чара.

Фосфор, помедлив, закатал рукав. На ровной белизне кожи чернели два полукружия мелких ранок; из них уже начала подсачиваться серая, клейкая на вид, полупрозрачная жидкость.