"Роль труда в процессе превращения человека в обезьяну" - читать интересную книгу автора (Белинков Аркадий Викторович)

Белинков Аркадий ВикторовичРоль труда в процессе превращения человека в обезьяну

Аркадий БЕЛИНКОВ

Роль труда

[в процессе превращения человека в обезьяну]*

Акт I

Кабинет начальника отделения пропаганды и агитации. Большая комната, вдоль стен которой расставлены стулья. В глубине сцены, в центре, огромный письменный стол. Слева от него столик стенографисток. Две двери, справа и слева. Сцена пуста. Утро.

(Входит Редактор)

Редактор. Что случилось? Почему такая экстренность?

(Быстро входит обозреватель по международным вопросам правительственной

газеты)

Обозреватель. Что случилось? Зачем эта потрясающая срочность? (Налетает на Редактора) И вы?

Редактор. И я? Что? Ах, да, да, да... Это фантастическая реальность. Это социалистический реализм. Это - мы рождены, чтоб сказку сделать былью. И я. И я. А вы?

Обозреватель. Трудно сказать. При современном потрясающем международном положении. Но они просчитались: фронт защитников мира проходит не по границе стран, строящих социализм, а внутри их собственных домов, заводов и фабрик!

Редактор. Не далек тот час, когда потолки упомянутых выше помещений обрушатся на их головы.

Обозреватель. Тогда им покажут, всем этим Жюлям Мокам, Де Ролям и Сартрам.

Редактор. Тогда они узнают, что такое социалистический реализм и почем фунт лиха! Но что же такое случилось?

Обозреватель. Что же случилось?

(Пауза)

Редактор. То есть, как это, что случилось?! Вы не знаете, что случилось?

Обозреватель. Как это я не знаю, что случилось? Даже страшно. Может быть, это вы не знаете, что случилось. В 1917 году произошла Великая Октябрьская социалистическая революция. Вот что случилось!

Редактор. Да. И я с этим не спорю. Действительно, в 1917 году в октябре месяце по старому стилю произошла Великая Октябрьская социалистическая революция и лучшим доказательством этому служит то, что мы сейчас находимся в этом роскошном кабинете, а не припухаем где-нибудь под забором. Но великие классики самого передового в мире мировоззрения учат нас смотреть в корень вещей. В 1848 году впервые человечество познакомилось с гениальным творением Маркса и Энгельса "Манифест коммунистической партии".

Обозреватель. Да, да... Передушат... Передавят... Перережут...

Редактор (испуганно). Кого?

Обозреватель. Что?

Редактор. Что же это случилось?

Обозреватель. Что случилось, что случилось? При такой напряженной международной обстановке, когда появляются всякие космополиты...

Редактор. Ну?

Обозреватель. Ну, вот и ну!

Редактор. Да уж, обстановочка, что надо. Того и гляди... Как вы думаете, война будет?

Обозреватель. Обязательно.

Редактор. Да, что вы?

Обозреватель (ехидно ухмыльнувшись). Весь вопрос - когда.

Редактор. Да, да, именно в этом вопрос. Конечно, война неизбежна. Этому учат наши великие основоположники. Но когда? Хорошо бы не раньше, чем через две недели.

Обозреватель. А что?

Редактор. Да, так, знаете... всякие проблемы возникают... Оно, конечно, не самое главное, но уж если, так сказать, логика истории, то лучше через две недели.

Обозреватель. Стратегию еще не закончили?

Редактор. Стратегия, не стратегия, а вот у Кирюхи из Советского информбюро на двадцать второе назначена выпивуха-гранд. Знаете, жалко, если пропадет. Конечно, это не самое главное и неумолимая логика истории, конечно, имеет неизмеримо большее значение. Но вы понимаете, ведь воюют-то люди. Это только империалисты считают, что можно вместо людей посылать машины, потому что они боятся людей, а раз люди, значит, у них должен быть боевой дух. А какой у меня может быть боевой дух, коли вместо того, чтобы выпивуха, погонят в окоп вшу кормить [вариант: поить].

Обозреватель. Это, конечно. Боевой дух войска... Этим всегда очень сильна была наша любимая армия. Уж чего другого, а духу всегда было хоть отбавляй. Через две недели говорите? Много. Мне как раз самое удобное послезавтра. 50 рублев долгу платить надо.

Редактор. Оно, конечно, так, но знаете, еще скажут личные интересы и все такое...

(Входят Член ЦК и Корреспондент)

Корреспондент. Здравствуйте, товарищ редактор. Здравствуйте, товарищ обозреватель. Вы слышали?

Обозреватель. Что?

Корреспондент. Как - что? Можно сказать, вся Москва, центр, так сказать, всего прогрессивного человечества только и говорит об этом...

Редактор. Да о чем же, товарищ корреспондент?

Корреспондент. О чем?! Товарищ Член! Они еще ничего не знают!

Член ЦК. Нет полного контакта с нашей действительностью у обоих товарищей.

Корреспондент. Да как же это так вы живете? В наше-то, в советское самое счастливое в мире время и ничего не знаете?!

Редактор (зеленея от злобы и страха). А вы знаете, что мы сутками напролет, без сна и пищи трудимся, пропагандируя самое прогрессивное в мире мировоззрение?!

Член (Корреспонденту). Вот вам и отрыв. Отсюда и с массой неувяз.

Корреспондент. Конечно! У товарища Ленина по этому поводу гениально написано: "Страшно далеки они от народа".

Обозреватель (нахмурившись). У меня по четвергам и субботам 26 лекций по международному положению.

Корреспондент (ехидно). А когда же вы тогда партийные взносы платите позвольте спросить, товарищ обозреватель?

Обозреватель. Вот и не поймали. Аккурат, самое воскресенье, товарищ корреспондент.

Член. А вот и поймали! В воскресенье-то все отдаются культурному отдыху и нигде не принимают.

Редактор. Ну, это как где, товарищ Член. Может быть, там, где бюрократизм, там и не принимают. А у нас очень даже принимают. И еще просят. Прямо из рук рвут.

Обозреватель. Еще как принимают. Вот именно, из рук рвут. Мне так вот даже 18 копеечек сдачи не сдали. Вот именно. Как раз в прошлое воскресенье. Это я очень замечательно запомнил, потому что накануне жене сказал, чтобы она на эти 18 копеечек больше не рассчитывала: я на них самостоятельно газированной воды с клюквенным сиропом выпью.

Член. Знаю я, как ваш брат партийные взносы платит! Небось каждую копейку зажать норовит! Нет, чтобы...

Редактор. Ладно, этот вопрос выяснится. Оставим пока этот вопрос. Гораздо важнее сейчас узнать, что же такое произошло в мире, раздираемом международными противоречиями.

Корреспондент. Ладно уж, оставим. Это все равно выяснится. Сейчас, конечно, важнее, что происходит в мире, раздираемом международными противоречиями, чем наши мелкие неизжитые интересы.

Обозреватель. То есть как это мелкие?!

Редактор. Это у кого же неизжитые?!

Корреспондент. Не будем в такое время ставить точек над I, товарищи. Произошло событие исключительного значения. Сегодня ночью президент Трумен прислал товарищу Сталину телеграмму, в которой сообщает, что, ознакомившись с его гениальным произведением "Относительно марксизма в языкознании", больше не хочет быть марионеткой в руках Уолл-стрита и просит забыть все и принять его в кандидаты.

(Общее потрясение)

Редактор. Вот это да! Вот это здорово! Сначала фюрер, потом Трумен и оба как Форресты! Вот это да!

(Входит Известный писатель)

Известный писатель. А! Мое почтение авторскому коллективу, еще не удостоенному Сталинской премии. Тоже изволили пожаловать?

Корреспондент. Тоже товарищ Симонов. Дела-то, дела! Прямо фокус. А?

Писатель. А что же за фокус? Обыкновенное дело: будем переходить к коммунизму. Факт.

Член. То есть как это будем?

Писатель. А вот так и будем. Обыкновенное дело. Вызвали и скажут: так, мол и так. Созрели? Созрели. Ну и переходите. Факт.

Редактор. А ведь правда! А? А? Что же, мы разве не созрели? Уж давно созрели! Так чего же не переходить? Сразу же и перейдем! Чего только зря время терять?

Писатель. Факт!

Обозреватель (осторожно). Вот это самый раз. И деньги отменять будут?

Писатель. Вам сразу все подай. Так сразу и деньги отменяй. Сначала хлеб бесплатный сделаем, а потом видно будет.

Обозреватель. И это гениально. А как там насчет долгов, не слыхали? Хлебом нельзя будет отдавать?

Писатель. Можно.

Обозреватель (орет). Ура! Да здравствует коммунизм! А когда начнется?

Редактор (перебивает). Скажите, пожалуйста, а как там насчет потребностей?

Писатель. А это смотря насчет каких потребностей. Есть, к примеру, у тебя потребность повышать производительность, пожалуйста, повышай, с полной нашей радостью. Или, скажем, есть у меня потребность воспеть в реалистической поэме творца нашей счастливой жизни, сколько угодно! Только воспевай. Даже еще бумаги выдадут: может быть, в двух сериях с продолжением воспевать будешь. Вот и все. Факт.

Член. А как со всякими пережитками, с родимыми пятнами и отрыжками проклятого буржуазного прошлого и капиталистического окружения?

Писатель. С какими такими пережитками, пятнами и отрыжками? Нет у нас ничего такого. Пережили пережитки.

Корреспондент. Уже?

Писатель. Вот именно.

Член. Ну, тогда так. Раз нет пережитков. Тогда, конечно. Переходим в светлое царство коммунизма под солнцем Сталинской конституции и лампочки Ильича.

(Входят Рабочий-рационализатор, Доярка-лауреат, Тенор)

Писатель. Приветствую знатного лауреата товарища Титькину! Сколько надоили, дорогой товарищ?

Доярка. Пять тысяч. И еще надоим. А где тут, товарищ писатель, ситчика дают?

Писатель. Вот это здорово! 5 тысяч. (Записывает) В поэму!

Доярка. Куда?

Писатель. В лучшую поэму. Факт.

Доярка. Уж вы меня, пожалуйста, представьте перед колхозным крестьянством в новом платье с зеленым бантом и, чтобы всюду был перманент. А еще, чтобы цыцки были полные.

Писатель (записывает). Непременно. Есть в колхозе перманент. И чего, чего у нас нет! В новом платье... А какая отделка на платье? Лучше пунцовая с трактором. (Записывает) И идет с заводов трактор по советским нашим трактам. Очень замечательно. И про цыцки... Вот это очень замечательно, про цыцки. Только, чтобы цыцки были полные, надо для реализма убедиться самому. Пощупать, так сказать, для социалистического реализма.

Доярка. Щупай, пожалуйста. Не фальшивые, своим трудом нажитые на родное рабоче-крестьянское государство. Небось не на помещика.

Писатель (щупает). Хорошие цыцки. В поэму.

Доярка. Не в том сейчас дело. Скажите лучше, чего вызвали?

Рабочий-рационализатор (подходя). Зачем вызов? Ась? Надо сразу знать, как тебя рабоче-крестьянское государство вызывает. Небось государственный вопрос будут принимать.

Писатель (хитро подмигивает). Да уж будет вопросик такой, что любая другая капиталистическая держава шею себе на таком вопросике сломит.

Рабочий. Вот и у меня такая думка. Прихожу это я со смены, после выполнения и перевыполнения, а Манька еще у крыльца меня сторожит. "Слышь ты, - говорит, - отмывай харю скорей, да беги в партийный дом добавку к Сталинской премии получать". Я и прибыл, отмывши-то харю.

Корреспондент. За чем придешь, того никогда не найдешь, товарищ Многостаночников. Тут поглубже, брат, фрезеруй. Дела.

Тенор (хранивший глубокое молчание). Что касается меня, то я единственно абсолютно интересуюсь дилеммой [вариант: идеей фикс], до каких эпох будут давать разоблаченным в историческом постановлении от 10 февраля 1948 года об опере Вано Мура "Великая Дружба" всяким эстетам, формалистам и космополитам иметь от себя детей. И сегодня это дитятко абсолютно получит свой финита ля комедия!

(Повернувшись на каблуках, уходит)

Писатель. Факт!

(Уходит в другую сторону)

(Входит Ректор Московского университета)

Ректор. Никто не знает, зачем вызвали? С завтрашнего дня начинаем жидов бить во славу великого русского народа?

(Уходит)

(Входит Дипломат. Быстро и озабоченно подходит к группе)

Дипломат (тревожно). Зачем вызвали?

(Мгновенье стоит, тупо смотря на присутствующих, и проходит дальше)

(Входит Секретарь райкома. Подходит к группе)

Секретарь. Что такое? Вы понимаете, что значит в такое напряженное время такой срочный вызов?

(Проходит)

(Входит Прокурор)

Прокурор. Что случилось? Не иначе, как амнистия. Я бы им дал, сволочам, амнистию!

(Уходит)

(Входит Историк)

Историк. Что это? Что это? Прямо все поджилки трясутся. При такой напряженной международной обстановке, я уверяю вас, что это будет новое снижение цен на табак, вино-водочные изделия и капусту! Космополиты проклятые!

(Уходит)

(Влетает Генерал)

Генерал. Здравия желаю. Вы ничего не знаете? А я все знаю. Могу объяснить весь смысл. Будут испытывать атомную бомбу!

Все. Здесь?!

Генерал. На правом фланге.

(Вылетает)

(Входит Генрих. Он медленно движется среди присутствующих. Рассеянно

здоровается. Подходит к оторопевшей группе)

Корреспондент. Вы ничего не знаете?

Генрих. Знаю.

(Все присутствующие обступают его)

Редактор. Да что вы?

Обозреватель. Что? Что вы знаете?

Генрих. Основы марксизма-ленинизма. С первоисточниками.

(Общее почти не скрываемое разочарование)

Корреспондент (имитируя глубокое уважение к такого рода познаниям, но с внутренним разочарованием). Вот это прекрасно! Это, можно сказать, - все! Человек, вооруженный теорией марксизма-ленинизма с первоисточниками, может перевернуть мир. Что же это вам дает?

Генрих. Картину будущего.

(Отходит)

Корреспондент. Картину будущего! Скажите, пожалуйста! Я все знаю! Я знаю марксизм-ленинизм! Какой апломб! А где скромность, украшающая настоящего большевика? Я скажу вам: он такой же большевик, как я проститутка! Вот кто он!

Обозреватель. Можно подумать, что нам не ясна картина будущего! Разгромили Зощенко с Ахматовой? Разгромили. Репертуар драматических театров и меры по его улучшению разгромили? Факт. Кинофильм "Большая жизнь" разоблачили? Разоблачили. Ване Мурадели всыпали? Всыпали. Осталась еще кое-какая идейно-недобитая внутренняя сволочь, а там, глядишь, в Корее управимся, разобьем шакала Тито, разгромим американских фашистов, скрутим всех ихних и вокруг зашумят гениальные сталинские лесозащитные полосы и будет коммунизм. Вот что дает знание марксизма-ленинизма!

Писатель. Факт!

(Входит Начальник канцелярии Верховного Идеолога. Все устремляются к нему)

Редактор. Что случилось? Ах, вы все знаете! А мы ничего не знаем! Скажите нам все, что вы знаете!

Корреспондент. В наш век все дороги ведут к коммунизму. Когда будет коммунизм?

Историк. Цены снижать будут?

Генерал. Возьмемся за прославленное оружие?

Прокурор. Амнистию собакам будут выдавать?

Доярка. А про Сталинские премии ничего не слыхать?

Нач. канцелярии. Вы марксизм-ленинизм изучали?

Все. Еще бы. Конечно. А как же. Можете проверить. С первоисточниками.

Нач. канцелярии. Знаете, в какое напряженное время живете?

Все. А то как! На зубок знаем. Это мы лучше всех знаем.

Нач. канцелярии. Ну вот и вес. Тогда сами все понимать должны.

(Уходит. Его провожают, пораженные тревогой и недоумением. Из глубины сцены раздается голос Генриха, о котором все забыли. Все испуганно оборачиваются к

нему)

Генрих. Вы забыли основы марксизма-ленинизма.

(Мертвая тишина. Входят Аркадий и Марианна и останавливаются в центре сцены)

Писатель (кричит). Нет, это вы забылись!

Корреспондент (кричит). Вы что же это, нас поучать вздумали?! Вы сами такой же марксист, как я - проститутка!

Член. А ну, проверим, как у него с партийными взносами?!

Редактор. Да что же это делается? Крути ему лапы, братцы!

Аркадий. Молчите. Пусть лучший из вас скажет, в чем смысл жизни [вариант: назначение] человека?

Доярка (входя). А ежели при коммунизме даровой хлеб будет, так это я могу по пуду в каждую руку взять?

Аркадий. Не будет вам коммунизма.

Редактор (озлясь до крайней степени). А тебе будет?

Аркадий. Мне не нужен ваш коммунизм.

(Мертвая тишина. Всех присутствующих коснулось крыло смерти)

Обозреватель. Ну и хрен с тобой. А нам все равно будет.

Марианна. Неправда!

(Распахивается центральная дверь. На пороге появляется Начальник канцелярии. Он внимательно осматривает всех присутствующих и останавливает взгляд на

Марианне)

Нач. канцелярии (властно). Ну!

Марианна (опустив голову, проходит к Верховному Идеологу).

(Смятение)

Корреспондент (потирая руки). Ха-ха! Фаворитка! Помпадур! Скажите, пожалуйста! Какой апломб. "Никогда!" (Подражает) Хи-хи. Сейчас ей покажут "никогда"!

Член. Сейчас покажут.

(Генрих отводит Аркадия в дальний угол сцены)

Генрих. Что же вы молчите?

Аркадий. А зачем же вы отвели меня в самый дальний угол? (Молчание) Может быть, нужно обличать? Я не знаю. Скажите, нужно обличать?

Генрих. Тише. Что вы кричите? Конечно, нужно обличать.

Аркадий. Как, шепотом? История русской интеллигенции. Мы шумно обличали в 1916 году и в 1918-м. В 1917-м мы тихонько сидели в нетопленных кабинетах и цитировали кукиш в кармане.

Генрих. Вы не хотите понять изменений, происшедших с русской интеллигенцией за эти десятилетия.

Аркадий. Отчего же? Именно это и вызывает во мне ощущение безнадежности. Дело в том, что до этих десятилетий русская интеллигенция творила мерзость тонко и так, как будто это вовсе не мерзость, а теперь она творит ее явно и так, точно лучше и правильней нет ничего на свете. Видите ли, мелкий вор ворует только потому, что у него пустой желудок и у него нет концепции. У крупного вора желудок туго набит, и главный тезис его концепции - борьба с пошлым человечеством. Что касается русской интеллигенции, то она пошла служить в полицию. У воров с концепцией это считается самым тяжелым преступлением и карается смертью. Я забыл, как называются такие воры.

Генрих. Я могу не согласиться с диагнозом, даже не признавать болезни, но, извините, если вы признаете болезнь, устанавливаете диагноз, чувствуете себя больным, то почему же вы не лечитесь? Когда мы увидели болезнь, то мы и нашли лекарство - марксизм-ленинизм.

Аркадий. Вы не нашли никакого лекарства. Вы нашли наиболее удобную форму взаимоотношений между пациентом и лекарем: вы делаете вид, что и лекарство вам прекрасно помогает, уже помогло, и что оно вам страшно нравится. Вы такие же больные, как и мы, только не признаетесь в этом. И поэтому вы опасней нас: вы обманываете и заражаете. Неужели вы верите Шостаковичу, Сельвинскому, Эйзенштейну, Шкловскому, что они здоровые и верующие? Я не верю даже девочкам из пионерской самодеятельности, хотя они заражены еще в материнском чреве, потому что можно заставить человека не признаваться в болезни, стесняться ее, но нельзя заставить больного искренне считать болезнь большим удовольствием.

Генрих. Неужели вы не видите искренности людей, верящих в марксизм-ленинизм?

Аркадий. Верю. Но все, кого я за таких знаю, делятся на три категории. Первые - циники, которые имеют от марксизма-ленинизма все блага жизни и которые без марксизма-ленинизма потеряют все, вплоть до метлы, с которой они не умеют обращаться. Вторые - трусы, которые мало верят в марксизм-ленинизм, не больше, чем в существование ада набожные иудеи, [но] верят в могучую силу органов государственной безопасности. И, наконец, третьи - те, которые искренне верят в марксизм-ленинизм, потому что считают, что до марксизма-ленинизма люди пухли с голоду, не знали грамоты, возили на своей спине фабрикантов, что в Америке магнаты Уолл-стрита бьют рабочих и не дают им хлеба и т. д. Эти верят искренне, но потому что они дураки и невежды.

Генрих. Слушая вас, я все время старался подобрать себе подходящую категорию. Вы знаете, что я не очень стеснителен и не побоялся бы прописаться в одной из трех комнат выстроенного вами дома. Я в них не стану прописываться. Они просто мне не подходят. Дело не в том, что дом окнами-то выходит на Запад, (я плюю на эти вещи даже в этом кабинете), а в том, что домик-то - мал. Пристраивайте четвертую комнату для жильцов, ненавидящих промысел марксизма-ленинизма с ловом жирных карасей; не пошедших зазывалами в марксизм-ленинизм из боязни органов государственной безопасности, то есть не совсем не боящихся этих самых органов, но достаточно смелых, чтобы погубить себя, но не согласиться с ними, и, наконец, для таких, которые все-таки знают, что линчуют очень немногих негров и то, главным образом таких, которые, наверное, этого заслуживают, что английские чернорабочие живут не хуже советских инженеров и т. д. Пристройте четвертую комнату для нас, знающих все это и, кроме этого, знающих, что мировая история - это история медленных, но почти постоянных уступок имущих классов неимущим, что имущие классы в наше время почти беспомощны, до пошлости легкомысленны и лишены элементарного понимания действительности. Они - на краю гибели. Дело в том, что марксизма-ленинизма - два! Один - их марксизм-ленинизм, который пожрет сам себя, другой, настоящий, все выстоит и всех победит.

Аркадий. И поэтому вы против них? Вы рассуждаете, как человек, которому важно только пристать к тем, кто победит.

Генрих. Нет, я рассуждаю, как человек, который махнул рукой на безнадежного больного, у которого не хватает юмора отказаться от лекарств в возрасте, когда все равно пора помирать.

Аркадий. Я тоже не питаю никаких иллюзий в отношении старика больного. Но меня страшно интересует вопрос о наследстве. Больного можно даже убить. Но кому достанется наследство? Дело в том, что существует два способа убить старуху-процентщицу, и сообразно способам осуществляют их разные наследники. Так, в 1932 году Гитлер убил дряхлого Гинденбурга и получил тупой нацизм, а в 1947 году какой-то, ну, например, Готвальд убил выжившего из ума Бенеша, которому, действительно, больше ничего не оставалось, как помереть, и получил зверский марксизм-ленинизм.

Генрих. Вы не сказали, кто из них хуже.

Аркадий. Оба одинаковы. Что стоит нацизм, если он, выпестованный семейством Чемберленов, оказался каким-то infantilisme и пошел кидать фугасы на Лондон, а только потом стал кидать (с неизмеримо меньшим успехом) на Москву. Что стоят Чемберлены, если они дотянули открытие второго фронта до тех пор, когда ваши были уже на Висле?

Генрих. В самом деле, что они стоят? И почему вы с ними?

Аркадий. Они ничего не стоят. Почему я с ними? Видите ли, на скачках я никогда не ставлю на жокея. Я ставлю на его лошадь. Ничего не стоят владельцы "Стандарт Ойл", потому что война для них все время утрачивает свое главное назначение: уничтожение коммунизма, из-за новых золотых слитков, которые заплывают в трюмы их сейфов. Я с ними, потому что во все века человеческой истории не было ничего выше и прекрасней современного интеллигента Запада, человека фантастической мощи и свободы мысли.

Генрих. Почему же вы тогда не воевали с нами в армии генерала Власова?

Аркадий. Дело в том, что я не умею стрелять.**

Корреспондент (подходя). Нет, вы оба не правы, один, обвиняя нас в забвении марксизма-ленинизма, и другой, голословно заявляя, что нам вообще коммунизма не будет. Вы даже не можете себе представить, как настоящему советскому патриоту тяжело слушать такие слова.

Аркадий. Простите, пожалуйста, мы хотели у вас спросить, как называются воры, которые изменили, так сказать, уставу корпорации и переметнулись на сторону власти.

Корреспондент (с готовностью). Такие товарищи называются "суками".

Аркадий. Благодарю вас.

(Корреспондент отходит)

Генрих. Скажите, почему до сих пор вас, никогда не прятавшегося и не пытавшегося увильнуть от ответа, до сих пор не скрутили?

(Распахивается центральная дверь. На пороге появляется Марианна)

Марианна. Аркадий! Вы знаете, для чего все это?

(Ее окружает вся стая мелких идеологов)

Мелкие идеологи. Для чего? Говорите скорей! Ну, что же вы молчите? Не тяните душу! Да говорите же, наконец!

Аркадий. Что бы они ни сделали, Марианна, все равно никто из них не знает, в чем смысл жизни человека.

Марианна. Никто.

(Она уходит в угол к Аркадию)

Корреспондент. Что случилось?

Редактор. Уму непостижимо!

Дипломат. Это просто невероятно!

Генерал. Когда начинаем?

Член ЦК. Давай.

Доярка. А сколько на комбинации будут давать?

(В это мгновение распахивается центральная дверь и в ней стоит Верховный

Идеолог Державы. Все замирают)

Верховный Идеолог (в дверях). Ну? (Мертвая тишина) Чего молчите, как говно в рот набрали? Советскую власть испугались? То-то же! Садитесь. (Вся компания жмется к стенкам) Садитесь, говорят. Чего стоите, как бревна? Для того и стулья куплены. Куда с ногами полез, харя! А еще культурный. Небось сам на стенках в отхожем писал: "Не плюй и не выражайся". А ты? Чего, живот заболел, что ли, стоишь раскорякой? Да не ты, вон та, за академиком заховалась. Вот эта, ага, нукась подь сюда, дай я тебя, гниду, ногтем прищелкну. Это ты, что же, длиннее шмотки не нашла? Глядеть погано: весь [нрзб. - нипель?] видно, проститутка. Сейчас, чтобы пальцем прикрыть! А вы чего там в углу шепчетесь? Против советской власти сговариваетесь? Жиды завсегда против советской власти сговариваются. Колом она у них в глотке стоит. Небось при Хайль-Гитлере лучше было? Лучше, да?

Редактор (заикаясь). Смерть немецким оккупантам...

Идеолог. Мало они вас резали. Садитесь. Куда лезешь, корова? Пусти в первый ряд вот эту. (Марианне) Выходи, выходи, милка. Тебе место прямо в первый ряд. Как раз против самых нас. Чего напужалась? Не бойся, тебя не схаваю. (Марианна садится напротив Идеолога) Гуляй здесь. Ну, чего молчите?

Писатель (заикаясь). Под влиянием исторического момента...

Идеолог. Правильно. Возьмешь себе посля булку бесплатно.

Писатель (сияя). Служим Советскому Союзу. Высокая правительственная награда вдохновляет нас на дальнейшие подвиги.

Идеолог. Давай, давай. Ладно. А ты чего, как воск какой-то несоветский, глядишь?

Историк. Я не гляжу... Я так... Я хотел... Я только...

Идеолог. Пшел вон, сука. Я те дам. Я так, да я эдак. Насквозь вижу. Космополит проклятый. (Марианне) Чего дрожишь? Сиди, тебя не трону. (Генриху) А ты? Не нравится? Как же! Батька-то твой где? А? Помалкиваешь? То-то же. Небось, на Колыме припухает, кубики выбрасывает. И тебе бы туда, помогать батьке-шпиону, умен больно стал. За государственный счет. Ничего, теперь и своего интеллигента хватает, как собак нерезаных развелось. Это тебе не военный коммунизм. Пойдешь, пойдешь скоро к батьке-шпиону. Припасай ватные портки. (Обозревателю) А ты, чего вбок глядишь? (Глядящий вбок обозреватель судорожно икает и, не будучи в состоянии промолвить слова, показывает по направлению своего взгляда дрожащим пальцем. На степе висит портрет Учителя) А-а... ну, ну, смотри, хорошенько смотри. Это правильно делаешь, очень даже правильно. Возьмешь себе посля огурец. Скажешь там, чтобы большой выбрали. Семенной. Начинаем. (Стенографисткам) Пиши.

Доярка (своему соседу-академику). Батя, а сколько она берет за аборт-то?***

Академик. Триста целковых.

Доярка. А за двести?

Идеолог. Товарищи рабочие и колхозники, солдаты и офицеры, советская интеллигенция! Свыше тридцати лет наша великая и могучая советская власть дает вам все, о чем мечтали все прогрессивные умы прошлого и о чем мечтают прогрессивные умы настоящего, расположенные в капиталистическом окружении. Советское государство уверено, что вы каждый день изучаете газеты и, наверное, слышали, что наша страна, хотя и не находится [предположительно: на военном положении] благодаря великой и мудрой политике нашей партии и лично нашего вождя и учителя, великого товарища Сталина, но все-таки капиталистическое окружение существует, и было бы не большевистским делом закрывать на него наши партийные глаза. И вот, как вы могли изучить в газетах, это капиталистическое окружение грозит нам новой войной. И как вы знаете из великого учения диалектического и исторического материализма, чем у него дела хуже, тем оно все больше и больше будет лезть на рожон. Таков неумолимый закон истории. Вы знаете, что будущая война вызовет к жизни тысячи и миллионы жертв. И хотя у нас есть своя атомная бомба, которая получше, чем у него, но так как мы великие гуманисты, то воевать мы не хотим, хотя, конечно, как вы великолепно знаете, к бою всегда готовы. Понятно? (Возгласы с места: "Понятно. Это мы хорошо понимаем. Долой поджигателей войны!") Так вот, если для вас этот вопрос ясен, то можно перейти дальше. Товарищи, сейчас наша задача, как можно больше оттянуть войну, потому что мы набираем силу и еще потому, что страны народной демократии и Китай тоже не свистят, а укрепляют свою экономическую и военную базу. Одновременно с этим у капитализма, у которого еще не успели залечиться раны после Второй мировой войны, растет и крепнет могучий фронт борьбы за мир во всем мире. Поэтому нашей задачей является напрячь все наши силы на то, чтобы воспитывать наш народ в состоянии мобилизационной готовности и помогать могучему фронту борьбы во всем мире, поскольку Советский Союз стоит во главе могучего движения. Это как раз и есть самое ваше дело. За это вам и платят полноценными советскими денежками, чтобы вы делом занимались, а не занимались подсиживанием друг друга и воздух портили. Понятно? (Возгласы с места: "Понятно. Долой поджигателей войны!") Ну, вот то-то. А для чего это нужно? А вот для чего. Воевать, коли война, так и так будут. И героические подвиги совершать на фронте и в тылу тоже будут. Никуда они не денутся. Нужно это для того, чтобы, если оккупирует американец часть нашей священной территории, чего, конечно, никогда не будет, и зарубите это себе на носу рядом с местом, где сказано о том, что такое диалектический и исторический материализм, то чтобы не получилось, как в Отечественную войну, чего, конечно, не было, благодаря неустанной заботе нашей партии и лично товарища Сталина, но могло бы получиться, когда развелась, прямо-таки сказать, туча изменников нашей великой социалистической родины. Понятно? Нехай. В связи со всем вышеизложенным, и из-за этого вас и согнали сюда, мы под мудрым водительством нашего вождя и учителя товарища Сталина решили создать исторический Указ Верховного Совета Союза ССР об улучшении постановки идеологической работы среди населения нашей любимой родины. Сейчас вас познакомят с этим историческим указом. (Начальнику канцелярии) Давай.

Нач. канцелярии. Указ Президиума Верховного Совета Союза ССР об улучшении идеологической работы среди населения.

В связи с возникшей в последнее время угрозой новой войны, разжигаемой международной, и, в первую очередь американской, империалистической реакцией, в целях поднятия идеологического уровня населения нашей родины Президиум Верховного Совета СССР постановляет:

1. Ввести обязательное для всего населения СССР изучение гениального труда товарища И. В. Сталина "История ВКП (б). Краткий курс".

2. Сформировать из населения СССР группы по типу отделений, взводов, рот и т. д. до дивизий включительно для изучения гениального труда товарища И. В. Сталина "История ВКП (б). Краткий курс".

3. Назначить во главе упомянутых подразделений опытных командиров, утверждаемых ЦК ВКП (б).

4. Считать всякого уклоняющегося от несения изучения гениального труда товарища И. В. Сталина "История ВКП (б). Краткий курс", как дезертира и предавать такового немедленно суду военного трибунала по законам военного времени.

5. Возложить ответственность за все мероприятия, связанные с несением изучения гениального труда товарища И. В. Сталина "История ВКП (б). Краткий курс" на министра Государственной безопасности комиссара 1-го ранга тов. А. Г. Абакумова и на нач. отдела пропаганды и агитации ЦК ВКП (б) тов. А. А. Жданова.

6. Ввести обязательное изучение гениального труда товарища Сталина И. В. "История ВКП (б). Краткий курс" с 6-го апреля сего года.

Председатель Президиума Верховного Совета СССР Н. М. Шверник.

Секретарь Президиума Верховного Совета СССР А. А. Горелов.

Москва. Кремль. 24 марта 19...

(Аплодисменты. Все встают, Возгласы: "Ура! Да здравствует товарищ Сталин!

Великому Сталину - ура!" Постепенно все присутствующие успокаиваются)

Идеолог. Понятно? Ну вот, то-то же. Это вам не фигли-мигли. Чувствуете? Товарищи рабочие и колхозники, солдаты и офицеры, советская интеллигенция! Вооруженные историческим Указом Верховного Совета об улучшении идеологической работы, мы должны отдать все наши силы на разгром магнатов Уолл-стрита. Теперь у вас в руках имеется мощное оружие, с помощью которого мы обрушимся на международную реакцию. Мы должны проявить большевистскую бдительность и раздавить всякую попытку уклониться от изучения гениального труда товарища И. В. Сталина "История ВКП (б). Краткий курс". Каждый из вас, почувствовав, что на каком-нибудь участке дело не ладно, должен немедленно хватать виновного и тащить...

(Он замирает, вытянув голову по направлению к боковой двери. На мгновенье застывает. Дверь слегка приоткрывается. Медленно входит кошка. Идеолог срывается из-за стола и на четвереньках с лаем бросается к кошке. Кошка выскакивает в щель противоположной двери. Идеолог с лаем прыгает за ней. Он с рычаньем скребет передними лапами порог захлопнувшейся двери. Поняв тщетность своих попыток, он, скуля, медленно направляется к столу. Обнюхав ножку стола, он поднимает заднюю лапу и мочится. Потом проходит под столом к своему креслу и встает во весь рост. Все присутствующие почтительно наблюдают за превращениями Идеолога.)

Идеолог. ...хватать и тащить, куда следует. Имея могучее идеологическое оружие, вперед к новым победам!

В с е. Да здравствует товарищ Сталин! Вперед к новым победам! Да здравствует коммунизм! Долой поджигателей войны!

Идеолог (Марианне, вполголоса). Посля приходи. Небось платья-то все износила, а новые-то не на что покупать?

Марианна (вполголоса). Спасибо. У меня все есть.

Идеолог. Все равно приходи. Боишься своего? Не бойсь. Мы его так упрячем, что и не сыщут.

Марианна. Нет, нет, не надо. Я приду. Я приду.

Идеолог. Приходь. В обиде не будешь. (Громко Генриху) Ну, чего уставился?

Генрих. Ничего. Изучаю историю нравов.

Идеолог. Чего? Историю нравов! А указ ты слыхал? Там что сказано изучать? Дезертируешь? К батьке захотел? Так это мы в два счета. Больно умный стал. (Нач. канцелярии наклоняется к уху Идеолога) Ну, чего тебе? (Нач. канцелярии шепчет) Давай.

Нач. канцелярии. Читаю текст присяги. Хором повторяйте за мной. Потом будете подписывать.

"Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, в минуты, когда моей великой родине угрожает военная опасность от международной и, главным образом, американской, реакции, перед лицом своей великой Матери-родины клянусь, не щадя своих сил, а если понадобится, и жизни, изучать гениальный труд товарища И. В. Сталина "История ВКП (б). Краткий курс". (Хор, стоя, повторяет) И, если слабость или злой умысел, или страх за свою шкуру помешают мне изучать для борьбы с врагом гениальное произведение товарища И. В. Сталина "История ВКП (б). Краткий курс", то пусть покарает меня суровая, но справедливая рука советского закона и презрение всех трудящихся". (Хор повторяет)

(Молчание)

Идеолог. Садитесь. (Все садятся) Делайте выступления радости. (Писателю) Давай.

Писатель. Товарищи! Нет таких слов, которыми могло бы быть выражено наше ликование по поводу настоящего исторического указа. Товарищи! Партия, правительство и лично товарищ Сталин, не щадя своих сил, беспокоятся о нас, чтобы мы были образованными и чтобы всякие фашистские бандиты не отобрали наше счастье! Товарищ Сталин и его ближайшие соратники, к которым относится наш дорогой товарищ Жданов, учат нас, что вопросы идеологической борьбы в мирное время приобретают еще большее значение, чем в военное. От всего сердца благодарим партию, правительство и лично товарища Сталина и товарища Жданова за их неустанные труды и заботу о нас, патриотах своей социалистической родины. Да здравствует наша могучая Всесоюзная Коммунистическая партия большевиков! Да здравствует наше Советское правительство! Да здравствует мудрый вождь и учитель, любимый товарищ Сталин!

Все. Да здравствует товарищ Сталин! Великому Сталину - ура!

Идеолог (обозревателю). Давай.

Обозреватель (стоит с широко раскрытым ртом и выпученными глазами. Кивает в сторону портрета и тычет в него дрожащим пальцем).

Идеолог. Ну?

Обозреватель (тычет пальцем). Товарищи! (Завывает от счастья) Мы можем свободно изучать (Воет) Африканцы не могут изучать (Воет) Австралийцы не могут изучать (Воет) Аргентинцы не могут изучать (Воет) Ура! (Воет)

Все. Ура!

Идеолог (Генриху). Ну, а ты? А то еще скажешь потом, что зажимают свободу слова. Давай. Послушаем, чего ты такого хорошенького скажешь.

Генрих. Товарищи! Наш путь к коммунизму труден. Великой дорогой идем мы в коммунизм. Для того, чтобы победить в каждой борьбе, нужно не только в совершенстве изучать свое оружие, но и воспитать в себе самом глубокую веру в него. Наше оружие - стройное учение марксизма-ленинизма. Это безотказное оружие, но поражать врага им можно только тогда, когда сам всей душой веришь в него. Силой отдачи выстрела по врагу это оружие убивает в нас все, что мы получили плохого в наследство от веков человеческой истории. Но никогда нельзя забывать, что оружие убивает только тогда, когда стреляющий из него хорошо прицелится. Для того, чтобы хорошо прицелиться, нужно хорошее зрение. Вот это хорошее зрение мы в первую очередь должны развивать в себе. С горечью следует признать, что многие из нас пользуются этим великолепным оружием в своих узко эгоистических целях. Такой марксист похож на солдата, бросившего свой взвод, ушедшего стрелять беженцев на большой дороге и отбирать их имущество. Мы должны беспощадно бороться с такими бандитами. Марксизм-ленинизм не обрез, из которого стреляют для грабежа. К сожалению, мы очень часто доверяем это замечательное оружие грабителям и убийцам. (Садится)

(Мертвая тишина)****

Идеолог. Ах ты враг! Ехида змеючая! Это ты про кого же? И это называется критика и самокритика?! Товарищи! Мы должны дать самый решительный отпор этой вражеской вылазке. Прикрываясь свободой слова и критики, этими величайшими достижениями нашего советского общества, этот антисоветский гад, у которого отец в 37 году был разоблачен, как враг народа, осмелился выступить с наглой клеветой па советскую власть. Вооруженные могучим оружием марксизма-ленинизма, мы должны до конца разоблачить этих выродков и прямых пособников врага! (Члену ЦК) Давай.

Член. Товарищи! На основании основ марксизма-ленинизма есть у нас МГБ. Всякому, который свихнулся, мы сначала объясним, а потом в МГБ. Верить не стоит. Потому - лучше в МГБ. Там разберутся. Как кого увидите - тащите в МГБ. Оттуда не уйдет, не проскользнет. Всех тащить в МГБ! Тащи в МГБ!

(Аплодисменты)

Идеолог. Правильно. Разберемся. Ну, теперь идите подписывать присягу.

(Присутствующие направляются к столу Нач. канцелярии. Первым подходит Член

ЦК. Подписывает. За ним Редактор)*****

Редактор (через плечо, поглядывая на Идеолога). Самый счастливый день моей жизни.

Писатель (направляясь к столу, прямо в глаза Идеологу). Нет, большего счастья.

Идеолог. Добре, добре. (Марианне) Ну, иди, иди, не бойся.

Марианна (в замешательстве). Сейчас, сейчас... разрешите, я немного позже... Я очень волнуюсь... Немного позже... Разрешите...

Идеолог. Ладно. Приходи в себя. Сам понимаю. Такой исторический момент.

(К столу направляется Генрих. Все поражены. Идеолог, ухмыляясь, поглядывает

на Члена ЦК)

Идеолог. Нехай. Никому не запрещается. Нехай ставит подпись.

(Генрих подписывает. Постепенно вся компания переползает на правый фланг.

Слева в углу остаются только Аркадий и Марианна)

Идеолог (Аркадию). Ну?

Аркадий (тихо и строго). Мы не будем присягать на верность звериной идее.

Идеолог. Что?!

Аркадий. Мы не будем присягать на верность звериной идее.

(Потрясение)

Идеолог. Хватай его!! Рви его!!

Аркадий (вскакивает на подоконник). Я сделал все, что было в моих силах, чтобы остаться честным и верным гуманизму человеком. Я верил, что никогда не подниму руку на человека. Вы разбили мою веру и [нрзб: смяли] надежду. Я ухожу от вас и, если вы не оставите меня, буду бороться! Марианна! (Выскакивает из окна)

Марианна (несколько минут стоит неподвижно и вдруг бросается за ним).

(Все присутствующие, во главе с Идеологом, с лаем, рычанием и воем срываются

за ними)

Все. Лови их! Хватай! Хватай! Держи его! Держи!

(Занавес)

Последний вариант I акта начат 9 августа и закончен 19 августа 1950 г.

* Полное название сообщено автором устно. Под "трудом" он понимал "труд" И. В. Сталина "История ВКП (б). Краткий курс".

** Дальше приписка красным карандашом рукой автора: "Эта тема должна пройти сквозь всю пьесу и во 2 акте он [далее нрзб.]..."

*** Дальше в скобках приписка рукой автора: "Ввести эту реплику, как сквозную доярки". Подчеркнуто красным карандашом.

**** Дальше приписка рукой автора, обведенная красным карандашом: "(Эпизод с кошкой) (?)"

***** Дальше приписка рукой автора в скобках: "(Диалог Марианны и Идеолога) ?" и обведено теми же чернилами, что и текст.

Акт II

Дача в окрестностях Москвы. Веранда с цветными стеклами, Полдень. Солнечные зайцы на книгах, цветах и вазах. На столе книги, газеты, иллюстрации и рукописи. Кресла и качалка. Марианна сидит на подлокотнике качалки, в которой лежит Аркадий.

Марианна (тихо). Ночью, когда становится так тихо, как будто только что закончена книга, приходит эта обжигающая жалость какой-то смутной потери. Даже, когда рядом лежат две, три, может быть - четыре хорошо написанные страницы. Все равно - горечь потери. Как после разлуки. Как будто приходится жертвовать самым дорогим во имя самого нужного. Я не знаю, по каким потерям эта скорбь. Как на вокзале, когда сидишь в отходящем поезде. Может быть, это прощание с молодостью, Аркадий? Или каждая написанная страница это прощание с тем, что уже никогда не вернется? И все это неопределенно и нереально. Реальна только остающаяся горечь. А все, что происходит, это как будто не со мной. Как будто - в Бельгии с королем Леопольдом или в Корее на реке [нрзб. Туманган]. Где-то далеко, в газетах. Нереально далеко и не прикасается к коже. Только горечь - реальна. Нет предметов. Остались лишь ощущения. (Глухо) Одной потери я боюсь, хорошо зная ее название.

Аркадий. Какой, Марианна?

Марианна. Какой? (Встает, Идет к столу. Садится за рукопись. Делает несколько ударов по клавиатуре машинки) В искусстве всегда есть что-то унизительное и постыдное, Аркадий. Знаете что? Раздетость. Да, да, всегда тело художника, мысль и сердце, а кругом голые глаза, глаза, глаза. Ведь то, что мы пишем о других, то есть ни о каких не о других, а всегда о себе, об этом не скажешь и самым близким, шепотом, в темной комнате, когда дверь заперта. А тиражом в 10 тысяч экземпляров чужим, врагам, хохочущим над страницей в трамвае после работы, - сколько угодно.

Аркадий. Постыдно. Да, все постыдно в искусстве, Марианна. Потому что читатель подглядывает. Поэтому и постыдно. Когда пишешь, не думаешь о толпе. Попробуйте работать, когда кто-нибудь сидит в кабинете или просто, когда открыта дверь. Толпа подглядывает за художником в щель.

Марианна (встает. Ходит по веранде. Говорит, повернувшись к Аркадию спиной). Когда умирает восьмидесятилетний старик, врачи обязательно находят болезнь, приведшую к смерти. Вашему деду было 80 лет. Он умер, "потому что схватил грипп". Ничего он не схватил, восьмидесятилетний дед. Он все потерял. Он умер от потерь. Каждый день, восемьдесят лет, он что-нибудь незаметно терял: любовь, радость, память, надежды. Я боюсь этих ежедневных, незаметных потерь. Я знаю: сначала человек теряет способность всему удивляться и тогда в нем умирает художник, потом он перестает радоваться и огорчаться и тогда от него уходит всегда живущее в человеке умение отличать хорошее от плохого, потом замирает надежда и тогда сгорает молодость и приходит седой, как старый бухгалтер, опыт. Я боюсь потерять это ни на минуту не засыпающее ощущение приливов, колебаний, взрывов, замираний, ежедневных обновлений любви. Я боюсь потерять тебя, больше всего боюсь этой потери. Нет, не этой потери. Боюсь потерять свою любовь, боюсь потерять боязнь этой потери. Я умру от горя, как умирают от воспаления легких, от менингита - очень быстро, в несколько дней, если потеряю свою любовь!

Аркадий (тихо). Человеку, которого мы любим, мы благодарны за то, что мы его любим.

Марианна (быстро подходит к нему. В упор). Потому что все время потери. Мы, как отступающие солдаты: идем все дальше, все дальше и оставляем, оставляем, оставляем... молодость, недописанные книги, недоказанные концепции, незавершенные поступки и сердце, сердце, сердце...

Аркадий (вскакивает). В любви нет потерь, Марианна. Лишь сгоранье. Когда я думаю или пишу о любви, меня всегда преследует образ огня. Любовь это не только огонь. Она - сгорание в огне. Уголь любви. Сгорание. Если слишком много угля, то он раздавит огонь. И любишь так сильно, что захлестывается огонь. И никогда нельзя любить только хорошее в любимых. К любимой у меня такое же отношение, как у классического грека к его богам: грек знал, что они самые лучшие в мире, но знал, что это он сам их выдумал. Мы всех любимых любим последней любовью и только одну, навсегда, первой. (Обрывает. Неожиданно схватывается, подбегает к Марианне) Знаете вы, чего не хватает любви, без чего нет горения? Воздуха! Поэтому в этой любви нет светлых язычков пламени, веселого потрескивания, радостной игры рассыпающихся искр. Только опаляющее темное пламя. Нет воздуха. А от ветра не она нас, а мы ее укрываем. Эта любовь никому не нужна, кроме нас с вами.

Марианна. Аркадий! А книги, которые без нее не были бы написаны?!

Аркадий (быстро ходит. Резко останавливается). Книги, которые мы написали, никому не нужны, кроме нас с вами!

(Молчание)

Марианна. Наверное, никакие книги никому не нужны, Аркадий.

Аркадий. Сегодня утром я потерял последнюю надежду... [Две следующие фразы опущены из-за неясности текста.] (Глухо) Я не буду заканчивать книгу сонетов "Марианна и резеда". Я не знаю еще, какая будет новая книга, которую я напишу, но эта останется незаконченной на строке: "Прислушайся к своей любви, поэт". А новая... новая будет о борьбе.

Марианна. ... и о ненависти, как все книги о борьбе.

Аркадий. Да, о ненависти к тем, которые мешают любви, - к врагам.

Марианна. Художник о ненависти...

Аркадий. О ненависти. К врагам. Она вспыхивает всегда, когда есть любовь к любимым. Чем сильней человек любит, тем больше он ненавидит тех, кто мешает ему любить. Взаимоотношения человека и государства всегда были важнейшей темой истории. Сейчас они приобретают для художника ни с чем не сравнимое значение. Только об этом сейчас можно думать, говорить и писать.

Марианна. Аркадий, я не знаю, может быть, это правда. Не хочу, чтобы это было правдой. Но у поэта другие пути.

Аркадий. Конечно. И поэтому поэт не всегда должен брать винтовку, но всегда должен писать гимны и лозунги. Если у меня хватит сил и таланта, я напишу книгу лозунгов.

Марианна. Призывающих к уничтожению врагов?

Аркадий. ... и любви к друзьям!

Марианна. Весь мир состоит из врагов и друзей. Вряд ли стоит удивляться этому, как открытию. Нового здесь может быть только то, что уничтожается нейтралитет. Только почему же никто из нас не думал так раньше?

Аркадий. Потому что мы никогда раньше не были на военном положении. Людям, которые не предполагают воевать, можно не знать, с кем воевать.

Марианна. Воевать. То есть уничтожать врагов? Но чем же это соображение лучше того, которому сегодня утром мы отказались присягнуть?

Аркадий. Тем, что уничтожить нужно тех, кто выращивает в человеке кривые зубы зверя.

Марианна. Почему уничтожить? Почему вы не говорите исправить? Почему вы не хотите думать о воспитании человеческого человека, Аркадий?

Аркадий. О, Марианна, у врагов слишком запущено воспитание! Это не только плохое усвоение учебника по гуманизму в средней школе. Это вековая порода.

Марианна. Постойте. Нет, ведь люди не родятся хорошими, ну, хорошо, никакими, ни плохими, ни хорошими. Они становятся плохими или хорошими, когда мир, в котором они живут, требует от них каких-то решений. Почему же надо уничтожать плохих людей, а не сделать мир, в котором они живут, хорошим? Когда человек впитает в себя тысячелетия истории культуры народов, он не сможет быть плохим человеком!

Аркадий. Марианна, вы не успели написать и строки в книге о гуманизме, вы успели только переодеться за время, которое прошло после утренней встречи с людьми, которые внимательно изучали тысячелетия истории культуры народов, и уже забыли, кто эти люди!

Марианна. Они были испорчены еще до тех пор, как ее изучили.

Аркадий. Еще раньше. До тех пор, как стали ее изучать.

Марианна. Но разве нельзя исправить человека?

Аркадий. Метод остается тот же?

Марианна. Да.

Аркадий. То есть, если они еще прилежней будут учиться истории мировой культуры, то они станут совсем хорошими?

Марианна. Да.

Аркадий (подходит к ней. Говорит ей в лицо). Они станут еще хуже. Они станут зверями и дьяволами. Они были всегда негодяями. Но не могли погубить мир, потому что ничего не умели. Теперь они изучили тысячелетия истории культуры народов и стали убийцами и зубами взяли власть над миром. Грядущее истории народов будет спасено только если они будут убиты.

Марианна. Для чего же тогда культура, человеческий разум, творчество, созидание, весь путь истории мира от каменного молотка до симфонической поэмы, если дикарь не лучше поэта?!

Аркадий. Я не знаю, Марианна, чего в каждом человеке больше - отца или убийцы.

(В распахнувшиеся двери вбегает девушка-горничная)

Девушка. Убили! Убили!..Там... сейчас убили... там... Он на станцию шел... Там!

Аркадий (подбегает к ней). Что?! Кого убили?!

Девушка. Сейчас убили!.. Еще совсем теплый. Я трогала... Там, там... Он на станцию шел...

Аркадий. Кого?! Лиза! Лиза! Кого убили?!

Девушка. Цветкова! Нет, нет, молодого... он на станцию шел... Я потрогала, совсем еще теплый...

Марианна. Петюню?! Боже мой! Петю убили.

Аркадий. Да погодите же. Лиза. Сядьте. Сядьте, слышите! Сядьте!! Где он?

Девушка (села и снова вскакивает). Там... Он на станцию шел... Как свернул на тропинку, где сосна рогаткой... Еще теплый... Анисим говорит: "Ты потрогай, может еще теплый..." Я потрогала... Не могу... Страшно...

Аркадий. Лиза, милая, выпейте воды. Выпейте. Ну, успокойтесь. Ну...

Марианна. Лизочка, кто, кто убил?

Девушка. Не знаю, кто. Какой-то тоже молодой совсем. Никто его сроду не видал. Все щеку об рубашку утирает. Вот так... Нагнет так голову к груди и утирает...

Аркадий. Лизочка, как он выглядит?

Девушка. Не знаю. Чисто одет. Анисим говорит, дачу он снимал у Фиактистовых, возле озера. А он на станцию шел. Тут он его, где сосна рогаткой стоит, и кончил... Ножом. Я видела. Анисим указал: "Вот, говорит, - этим самым". Он в Москву хотел ехать.

Марианна. [Авторская ремарка опущена из-за неясности изложения.] Боже мой! Петя!.. Лиза, милая, идите сейчас же к Веронике Георгиевне и... Нет, нет, не надо... Не ходите... Господи, что же делать? Аркадий!.. Петя!.. единственный сын... Куда вы, Лиза?.. Ну, хорошо, пойдите к Веронике Георгиевне... Только к ней не ходите. Узнайте что-нибудь у Стеши. Аркадий, ну что же делать, скажите же!..

Аркадий. Я сам пойду.

Марианна. Нет, нет. Не ходите. Пусть лучше Лиза сбегает... Потом... Не надо ходить, пока еще ничего не известно. Бедная Вероника Георгиевна! Пусть она побудет наедине с мужем. Мы пойдем позже, когда Лиза вернется. Идите, Лиза. (Лиза уходит) Боже мой. Боже мой... (Плачет) Бедный Петя! Еще совсем мальчик... Только вчера приехала Нина... Вероника Георгиевна говорила, что после защиты диплома они поженятся...

Аркадий. Почему этот человек, снимавший комнату на даче около озера, убил другого человека, собиравшегося жениться на милой молодой девушке? Почему он убил его? Какие дефекты были допущены в его воспитании? Изучал ли он тысячелетнюю историю мировой культуры? Что сделал Петя человеку, который поднял на него нож? Что может сделать человек человеку, чтобы его убили? Различность политических убеждений? Ревность? Деньги? Карьера? Страх? Раздражение?

Марианна. К Пете это не имеет никакого отношения. Петя не интересовался никакими политическими делами. Разве что только историей Византийской империи. Ревность? Лиза говорит, что никто его никогда не видел. Деньги? Господи, какие у студента деньги? Стипендия, да папа на галстук даст. Кому он мог испортить карьеру? Петя? Да он никогда в жизни над своей-то не задумался. Кто мог испугаться этого голубоглазого человека, склонившегося над грамотой Константина Палеолога? За что? За что, Аркадий, люди убивают друг друга на больших дорогах, в темной спальне, на войне? Чаще всего людей убивают не за что, а для чего. Так убили Франца-Фердинанда. Из-за этого началась Первая мировая война, которая должна была быть последней. И вторая должна была быть последней. А сейчас началась третья мировая война. Для чего? Счастливы ли победители, те, кто больше убил? Убийцы?

Аркадий. Марианна, люди убивают не для того, чтобы быть счастливыми, а для того, чтобы самим не оказаться убитыми. Вы с этим ежедневно встречаетесь в природе: растущее дерево заглушает мелкие растения.

Марианна. Какое огромное несоответствие между поводом для убийства и его значением!

(Входит Лиза)

Лиза. Крови, крови сколько!.. Вся терраса в крови... Побежали за доктором Васнецовым. Он говорит, что все равно умер бы. Кровь прямо по ступенькам течет. Собака доктора стоит и лижет. Вероника Георгиевна, как увидала, что собака кровь лижет, как закричит: "Кровь! Кровь! Сын мой!.." И сразу упала. Прямо головой о рояль. А этот мычит. Его держат, руки ему связали. А он смотрит так исподлобья и говорит: "Чего руки связали. Не убегу... Я ногами бегаю, а не руками". А наш Анисим и говорит ему: "Не для того связали, чтоб не убег, а чтоб другого кого не убил, вишь ты какой". А он ему: "Не бойсь, не убью. Другого мне не к чему убивать". - "А этого было за что?" - "Стало быть, было". - "А за что?" - "Не люблю, - говорит, которые задаются. Я уж давно за ним охочусь. Еще в школе все задавался: "Я, - говорит, - не чета всем вам, я лучше этих, которые ни черта не знают". Я еще тогда в школе решил его кончить. Все случая не было". А Вероника Георгиевна как пришла в себя от обморока, подходит к нему совсем близко и тихо так, страшно говорит: "Вы... [нрзб] За что?! За что?!"

Аркадий (кричит). За что?! За что?! За что люди убивают! друг друга?! Зачем были крестовые походы, революции и войны? Зачем?!

Марианна. Боже мой!.. Боже мой!..

(Аркадий выходит)

Марианна. Лиза, милая, а Нина?

Лиза. Еще не приходила. Она как утром на озеро пошла, так еще не вернулась. Тоже все время грустная такая ходила. Наверное, это предчувствие.

Марианна. Может быть. Да ей и самой горя хватало: брат у нее в прошлом месяце повесился [в рукописи: застрелился].

Лиза. Тоже довели, Такой молодой. Спрашивал все меня: "Лизонька, как у вас хорошо качели устроены. Обязательно качаться приду". Вот и покачался на веревке. Я все хотела спросить у вас, Марианна Александровна, почему так много стало людей гибнуть?

Марианна. Почему? (Тяжелый стук в дверь, Марианна и Лиза вздрагивают) Войдите. Кто там? (Стук повторяется. Лиза вскакивает и бежит к двери. Дверь отворяется, и на пороге показывается дед Анисим - дворник)

Лиза. А!.. Это дед Анисим...

Марианна. Что вам, Анисим Егорович? Войдите,

Дед Анисим (не входя). Лизка, иди вон. (Лиза, оглядывается на Марианну и, удивленная, уходит) Хозяйка, слышь ты. Аришке-то нашей, вишь, целку проломали.

Марианна. Что проломали ?

Анисим. Целку.

Марианна. Как это?

Анисим. Да уж так, проломали. Коты все. (Уходит)

(Входит Аркадий)

Марианна. Что он говорит? Я ничего не поняла.

Аркадий (подходит совсем близко к Марианне). Воспитывали этого человека или не воспитывали? Изучал ли он тысячелетия истории культуры народов и потом убил? Или не изучал и потому убил? Кого больше среди убийц: изучавших или не изучавших историю мировой культуры. История мировой культуры - это не путь от зла к добру, по путь от примитивных способов уничтожения к совершенным способам. Эсхил, Рафаэль и Менделеев в истории мировой культуры никогда не были объективным добром. Они всегда были лишь оружием в руках нападающих или обороняющихся. История мировой культуры - это оружие. Ее нужно не защищать, а нападать и обороняться ею. История народов - это история ненависти людей друг к другу.

Марианна. Аркадий, почему животные кусают друг друга? Почему дети, которые не задумываются о природе добра и зла, с ненавистью избивают друг друга? Почему природа на каждом шагу старается утопить, сжечь, раздавить человека?

Аркадий. Марианна, я начинаю верить в то, что главный тезис мироздания в стремлении к уничтожению.

Марианна. А я продолжаю верить в то, что любовь победит ненависть.

(Входит Писатель)

Писатель. Привет, привет, привет! Рад видеть вас здоровыми, счастливыми и играющими на мандолине!

Марианна. Прошу вас, садитесь.

Писатель. Что вы? Не хочу. Хочу ликовать, цвести, танцевать и испытывать счастье творчества.

Марианна. Ликуйте, цветите, испытывайте счастье творчества и даже танцуйте, но, пожалуйста, сидя.

Писатель. Великолепно. Танцую, сидя. (Садится)

Марианна. Чему вы так рады?

Писатель. То есть, позвольте, как это чему? Ха-ха-ха!.. Чему я так рад? Разумеется, тому, что вижу вас обоих в синтетическом виде, а не остатки ваших недоеденных рук, ног, голов и всего прочего! Ха-ха-ха!..

Марианна. Вот как? Разве это так удивительно?

Писатель. Удивительно? Не тот образ, потрясательница! Не тот. Это не удивительно, а душераздирательно!

Марианна. Почему?

Писатель. Потому что от всяких других, после всего, что произошло сегодня утром, не осталось бы даже тех частей механизма, которые были упомянуты выше. Остался бы только закон сохранения энергии.

Марианна. Не преувеличивайте, Кирилл Михайлович.*

Писатель. То есть, позвольте, вы прямо какая-то, можно сказать, потрясательница человеческих сердец своею святою простотою. Они вас не только что в тонком шелковом платье с небольшой бриллиантовой брошью заглотают, а прямо, можно сказать, с поездом, ежели вы, к примеру, на дачу будете ехать. Прямо с колесами и трубой. Что это вы, ей-богу, ха-ха-ха, прямо чудная какая-то! Ха-ха-ха! Ничего себе! Отказаться изучать самое прогрессивное в мире мировоззрение, которое должно вооружить наш народ на священную борьбу за коммунизм против империалистов! Ничего себе!

Марианна. Мы не хотим вооружаться и не хотим борьбы.

Писатель. Вот, вот, вот. Мне Верховный, между прочим, так и сказал: "Ты, - говорит, - спроси у них, чего они тогда хлеб наш советский жуют, когда не хотят помогать нам?" Между прочим, я тоже не понимаю.

Аркадий (выходит из угла. Подходит к Писателю). В самом деле. С какой стати кормить нас вашим советским хлебом? Не за что нас кормить. А что если нам уехать туда, где нас не будут попрекать куском хлеба?

Писатель. Ха-ха-ха! А кто же это вас пустит?

Аркадий. Да, да. Конечно, вы правы.

Писатель. Не пойму я вас, ей-богу. Кругом, можно сказать, все цветет и ликует, все идет к коммунизму, а вы не цветете, не ликуете и даже не хотите идти к коммунизму. Вы же интеллигентные люди! Посмотрите, как наш народ любит хавать культуру. А вы чего-то пишете, пишете, и не поймешь, чего вы пишете и для кого. А тут еще этот утренний, можно сказать, эпизод. Ну, что вам стоит выучить какую-то небольшую гениальную книжку в каких-то двадцать два печатных листа? Плюньте и выучите. А то: "Нет, да не будем, да не хотим". Да знаете, что мы с вами сделаем? Как [шлюшку] соштефкаем и - дело с концом!

Марианна. Кирилл Михайлович! Умоляю вас, не говорите так!

Писатель. А мне что? Не хотите, не надо. Мое дело - сторона. Я только предупредил. А там делайте, как знаете. Я просто по-товарищески. Дело ваше. Скажите спасибо, что с вами еще столько цацкаются. Если бы не личные, так сказать, симпатии, то от вас уже давно остались бы только пуговицы и гвоздики. Это просто какое-то счастье, что Верховный, так сказать, в некотором роде, того, этого самого... Ха-ха-ха!

Марианна. Перестаньте, ради Бога!..

Писатель. Молчу, молчу. И на счет этого, вы тоже не пренебрегайте. Эдакое счастье привалило, так не зевайте!

Марианна. Умоляю вас, перестаньте!

Писатель. Могу перестать. Только это я для вашей же пользы. Не для своей же. Мне б такое привалило, так уж я бы знал, как им попользоваться. Все это вы оба ни к чему затеяли. Поломались и будет. А то прямо не знаю, чего из этого выйдет. Сожрем вас без соли. Сырыми.

Аркадий. Скажите вашему идеологу, что я умирал от многого, но еще никогда не умирал от страха. И еще скажите ему, что я начинаю думать, что вы более правы, чем я думал, в вопросе о борьбе. Мир действительно очень плохо устроен и, наверное, ни один порядочный человек не имеет права спокойно созерцать это прискорбное обстоятельство. Идите к вашему идеологу и скажите ему, что мы не будем присягать и не будем изучать это людоедское ученье. Мы верим в свободу, счастье и лучшее будущее народов.

Писатель. Ух, ты! Ну, смотри, боком выйдет тебе этот монолог. Схаваем, как воробьев! (Уходит)

(Молчание)

Марианна. Аркадий, это конец. Этого не простят. Что делать?

Аркадий (пожав плечами). Писать лирические сонеты.

Марианна. Аркадий!

Аркадий. Что бы мы сейчас ни сделали, Марианна, кроме, конечно, принесения извинений за скверное поведение, будет борьбой с ними.

На этом обрывается последний вариант II акта, начатого 1 сентября и законченного 7 сентября 1950 г. По сохранившимся ранним вариантам можно представить, каким замышлял продолжение этого акта автор.

Из черновика, начатого в июне 1950 г.

Марианна. Да... (Молчание)

Арк. Марианна.

Мар. Что милый?

Арк. Вы рады, что нам удалось отстоять свое право на свободное мышление?

Мар. Да, рада.

Арк. Почему такой грустный голос?

Мар. Нет, нет, я очень рада. Вы знаете, Аркадий, я думала сейчас о том, как было бы прекрасно, если бы люди могли думать и писать, что им нравится.

Арк. Да, это было бы прекрасно.

Мар. Все были бы веселы и счастливы. Все любили бы друг друга и могли бы смотреть друг другу в глаза.

Арк. Да, это было бы прекрасно. Но, к сожалению, это невозможно.

(Входит Генрих)

Арк. Здравствуйте, Генрих. Очень рад вас видеть.

Генрих. Здравствуйте, Марианна. Здравствуйте, Аркадий.

Арк. Садитесь.

Генрих. Благодарю вас. (Садится. Пауза) Итак, что же вы собираетесь делать дальше? Дело в том, что шеф, после того как его едва не разбил от негодования апоплексический удар из-за вчерашней сцены, долго кричал, что он сотрет вас обоих в порошок. И нет никаких оснований не верить в то, что он без особенного труда и без задержки выполнит свое обещание.

Арк. Ну и что же?

Генрих. Ничего. Лучше только этого избежать.

Арк. И это все, что вам хотелось сказать?

Генрих. Нет, не все. Мне больше хотелось сказать о том, что шеф, если оставить некоторую повышенную динамику и несколько бычьи методы (можете даже называть их скотскими) - прав.

Мар. Вы находите?

Генрих. Нахожу. Странно, что вас это удивляет.

Мар. Нет. Знаете, пожалуй, меня это не удивляет.

Генрих. Это сказано таким тоном, что легко понять, что вас в людях моего образа мыслей уже ничего не удивляет. Например, если бы я вам сказал, что я поджег детский сад или убил собственную мать, вы бы сочли, что это вполне естественно.

Мар. Возможно. Прибавьте только к этому еще статью в "Литературной газете" о высшем понимании гуманизма. И тогда будет все в порядке.

Генрих. Да, вы правы. Если во имя очень больших целей нужно поджечь детский сад или убить собственную мать, то это следует сделать. А что касается статьи в "Литгазете", то разве такую статью не написал Раскольников перед тем, как убить старуху? Конечно, написал. Всякому поступку нужно идеологическое, именно идеологическое, а не какое-либо другое оправдание. Вор и тот ворует не просто потому, что не хочет трудом получить деньги, а потому, что считает себя борцом со своим врагом - обществом. Все дело именно в идеологической мотивировке. Я могу или я должен уметь поджечь детский сад или убить свою мать, если это понадобится победе того дела, в которое я верю.

Арк. Да, да, вы правы. Вы знаете, я все больше и больше убеждаюсь, что дело, которому вы служите, именно в этом и нуждается: в убийстве детей и женщин.

Генрих. А вы? Скажите, если делу, которому служите вы, понадобится это убийство, вы совершите его?

Мар. Никогда!

Арк. Делу, которому я служу, убийство не нужно.

Генрих. Позвольте, но ведь могут же появиться такие обстоятельства, когда это понадобится. Скажем, ваша дочь оказалась виновницей проигранного сражения, это ведь может быть, не так ли? Что же вы сделаете? Ведь надо же понимать, что на ожесточенность врага приходится волей-неволей отвечать ожесточенностью. У вас могут быть самые благородные, по сравнению с нашими, просто божественные идеалы, но для осуществления их вам необходима победа над нами, а для достижения победы приходится иногда быть и жестоким и решительным.

Арк. Не отвечая вам на многое из сказанного, скажу, что этой борьбы, пожалуй, вообще не нужно: вы сами себя уничтожите, как скорпионы.**

Генрих. Вы непоследовательны: борьбу вы не исключаете, вы только не хотите сами принимать в ней участия. То, что мы делаем, не говорю все, что мы делаем, и не говорю, как мы делаем, в основном нужно для революции.

Арк. Помилуйте? Какая революция?! Неужели вы не понимаете, что вся серия ваших деяний за последние 25 лет по укреплению семьи, школы, дисциплины, единоначалия, субординации и пр. увела вас от ваших же идеалов революции?

Генрих. Вы путаете методологию с результатом: когда мы придем к коммунизму, все это само отпадет. Это нужно только для того, чтобы прийти к коммунизму.

Мар. А когда вы думаете к нему прийти?

Генрих. Видите ли, я думаю, что это еще страшно далеко и долго. Но поскольку между социализмом и коммунизмом нет такой ясной границы, как между капитализмом - или его последствиями - и социализмом, то можно прийти в наше время, в сущности, когда угодно. Шеф и компания просто ждут подходящего случая, чтобы "открыть" коммунизм.

Арк. Имейте в виду, что они "откроют" его обязательно еще при жизни автора. Незадолго до его смерти. И скорее всего опять на каком-нибудь съезде. Он и умрет, очевидно, тоже во время съезда. Один раз уже так было, получилось хорошо. Зачем же придумывать новое. Дело верное - традиция.

Генрих. Возможно, Аркадий, ваша беда в том, что вы отождествляете их поступки с истинным учением. Неужели вы не понимаете, что коммунизм сам по себе прекрасен, что это просто они его изгадили?

Арк. Видите ли, дорогой Генрих, может быть, коммунизм и прекрасен, но все дело в следующем. Если вы посмотрите на идеалы итальянских фашистов, немецких нацистов, американских демократов, русских меньшевиков, то окажется, что у всех у них одинаковый идеал человеческого общества: свобода, равенство, братство, счастье. Это не они придумали, мой друг. Это придумали иудеи в Библии, индусы в [отточие в тексте, возможно: в Ведах], христиане в Евангелиях, Мор в "Утопии", Кабе в Икарии и т. д., и т. д. Все дело в методологии, с которой идут к этому. И я считаю, что никто в мире еще не дал соответствующей методологии. И в этом отношении и Иисус, и Маркс, и Гитлер в одинаковом положении. Более того, я думаю, что эту методологию не могут найти несколько тысяч лет не потому, что плохо ищут, а потому, что найти ее невозможно. Коммунизм противоестествен человеческой природе. Дело не в том, как думал Чехов, что сегодня во всем городе только три чистых человека - три сестры, - а через пятьдесят лет их будет тридцать, а в том, что хорошие человеческие качества не социальны, а физиологичны, как талант, и, может быть, через пятьдесят лет их случайно совсем не окажется.

Генрих. Но существенное отличие социализма именно в том и заключается, что он выявляет и развивает таланты, а не создает их. Об этом еще сказал Энгельс на похоронах Маркса.

Арк. И это оказалось неправдой. Вы сами видите, что сделал социализм с талантами: он не выявил ни одного, а те, что были, погубил: Эренбург, Шкловский, Олеша, Мандельштам, Зощенко.

Генрих. Итак, вы решили не присягать и не изучать?

Арк. Да.

Генрих. Подумайте, чем это может для вас и для Марианны кончиться.

Арк. Я очень хорошо знаю, что я делаю, и прошу вас не наставлять меня. Я не комсомолец! (Выходит)

Мар. Он прав.

Генрих. Он погубил себя, а теперь погубит и вас.

Мар. Может быть. Но то, что он сделал, - честно и поэтому правильно.

Генрих. Может быть. Может быть, это честно и правильно. Но я не могу думать о том, чем это для вас кончится. Марианна, поймите, что я говорю с вами не как противник ваших и, главным образом, Аркадия идей, но как человек, который всем сердцем вас любит! Я люблю вас, Марианна! Понимаете, люблю! Люблю всем сердцем, всей страстью человека, никогда не любившего, впервые встретившего женщину, о которой он мечтал всю жизнь!

Мар. Перестаньте. Я люблю Аркадия. Я верю ему. Я верю в него. Я очень хорошо отношусь к вам, понимаю, что вы не похожи на всех этих, с кем вы связали свою судьбу, верю в честность и даже серьезность ваших убеждений. Но люблю Аркадия. Люблю, наверное, потому, что люблю. Наверное, если бы у Аркадия были ваши убеждения и они были бы мне глубоко чужды, все равно я бы любила его.

Генрих. Неужели, это безнадежно?

Мар. Безнадежно.

Генрих. И вы никогда никого не полюбите?

Мар. Никогда, никого.***

(Генрих уходит)

Мар. Как все это тяжело. Особенно теперь, когда все так страшно.

(Входит Аркадий)

Арк. Марианна, вы знаете, они сами лучшее свое опровержение. Действительно, не нужно разоблачать их. Они это делают сами и, чем более они убеждены и искренни, тем это выходит лучше.

Мар. Аркадий, мне очень тяжело.

Арк. (садится в кресло, усаживая Марианну рядом с собой). Милая, долг всякого честного художника, всякого честного человека учить других людей добру. Если люди этого не понимают, их надо убеждать.

Мар. А если они и тогда не поймут?

Арк. Тогда... тогда их надо заставить.

Мар. Аркадий!..

(Входит Член)

Член. Эй, вы! Ну что, не одумались?

Арк. (вставая). Нет, не одумались.

Член. Сейчас я вам покажу кузькину мать!

Арк. Уйдите отсюда.

Член. Сейчас сам уйдешь отсюда.****

(Член поджигает библиотеку и бросает в огонь рукописи Аркадия)

Арк. Подождите! Остановитесь!

Член. Ну как? Будете?

Арк. Будем.

Член. Ну вот, то-то же. (Свистит. Входит подручный. Останавливается у дверей. В руках у него винтовка) Вот посторожишь тут. Гляди, чтобы изучали. (Уходит)

Мар. Аркадий! (Плачет)

(Арк. и Мар. берут К. К.***** и садятся за стол друг против друга)

Арк. "Количество заводского пролетариата в России..."

Мар. "Рост стачек перед событиями на Лене".

Арк. (вполголоса). Да кого же они хотят обмануть? Революция произошла потому, что кругом были дураки, а они были паханами... "Идеологические основы марксистской партии..."

Мар. Может быть, все это и нужно, но в этом нет гуманизма и любви к людям.... "В книге Ленина "Что делать"..."

(Они поднимают глаза друг на друга и обнаруживают, что у них выросла на лице шерсть, зубы вылезли изо рта, превратившись в клыки, а ногти загнулись и стали когтями. Они смотрят друг на друга налившимися кровью глазами и рычат

тезисы из К. К.)

Арк. Убью! Крови!

Мар. Крови! Крови!******

Из черновика, помеченного августом 1950 г.

Мар. "Большевики тут же, на залитых рабочей кровью улицах, объясняли рабочим..."

Арк. "Эти белогвардейские пигмеи, силу которых можно было бы приравнять всего лишь силе ничтожной козявки, видимо, считали себя - для потехи хозяевами страны и воображали, что они в самом деле могут раздавать и продавать на сторону Украину, Белоруссию и Приморье".

Мар. "Эти белогвардейские козявки забыли, что хозяином Советской страны является советский народ, а господа рыковы, бухарины, зиновьевы, каменевы являются всего лишь временно стоящими на службе у государства, которое в любую минуту может выкинуть их из своих канцелярий как ненужный хлам".

Арк. "Эти ничтожные лакеи фашистов забыли, что стоит советскому народу шевельнуть пальцем, чтобы от них не осталось и следа".

Мар. "Советский суд приговорил бухаринско-троцкистских изуверов к расстрелу".

Арк. "НКВД привел приговор в исполнение".

Мар. "Советский народ одобрил разгром бухаринско-троцкистской банды".

Арк. "И перешел к очередным делам".

Мар. "Борьба за ликвидацию капитулянтов в партии была продолжением борьбы за ликвидацию..."

(В то время, как они читают сии тезисы, голоса их грубеют, становятся

хриплыми, из их уст вырывается рычанье и вой.)

Арк. "Нельзя терпеть в своей среде оппортунизма". Крови!

Мар. "Вести смертельную борьбу с буржуазией..." Крови! Крови!!

Арк. "Без разгрома этих..." У-у-у! Смерть!

Мар. "История нашей партии есть история борьбы и разгрома... Смерть! Смерть! (В ужасе останавливается. Кричит каким-то полузвериным, получеловеческим голосом) Аркадий! Что это? Помогите! Помогите!

Арк. (приходит в себя. Мгновенье, потрясенный, стоит недвижно). Марианна! Так вот что делают идеи с человеком, звериные идеи с человеком! Человек превращается в зверя! (Застывает в оцепенении.)

Мар. Аркадий!

Арк. Люди, любимые! Боритесь со зверем за великого человека! Скрутите шеи черным идеям! Человек прекрасен и создан для борьбы, да, да, да для борьбы за великие и честные человеческие идеи! Эти идеи надо защищать и завоевывать не только строками светлых и тихих поэтов, но штыком, ножом, восстанием, взрывом. Люди! Боритесь за свое счастье, за то, чтобы человек был человеком. Коммунисты принесли в мир идеи ненависти и уничтожения. Уничтожайте коммунистов и их идеи! Это они ввергли мир в пламя войны. Это из-за них люди не спят спокойно ночами, учат своих детей ненависти и страху. Судьбы мира перед нами. Будущее истории народов на краю гибели. И я, и ты, и они, и все, все, все честные люди земли отвечают перед грядущим. Нет покоя и счастья. Каждый человек, если дорога ему человеческая история, должен убить коммуниста!

(И, когда он говорит эти слова, их звериные морды превращаются снова в молодые и прекрасные человеческие лица. Они стоят в позах, полных сил и надежды. "Убей, коммуниста!" - кричит Аркадий и, схватив за руку Марианну, бросается на Члена. Член, присутствующий во время его монолога, стоит на широко расставленных ногах и, нагнув бычью голову, смотрит исподлобья на Арк. и Мар. Арк. бросается на него, но коротким и сильным ударом головы тот отбрасывает его. Аркадий кидает в него тяжелую бронзовую вазу. Член тяжело опускается на четвереньки и с громким рычаньем, щелкая зубами, идет на Арк. и Мар. В дверях появляется косматая стая волков, гиен, собак, шакалов, плечи их украшают погоны небесно-голубого цвета. Мгновенье стая стоит, оглядываясь, и вдруг, по знаку Члена, с громким воем, рычаньем и лаем бросается на Арк. и Мар. Аркадий и Марианна выскакивают из окна. Вой. Пожар. Набат. Погоня.)

Конец II акта.

* Константин Симонов - псевдоним Кирилла Михайловича Симонова.

** Дальше приписка рукой автора, обведенная красным карандашом: "Дать эту тему в финале - сжирание, но не как следствие тезиса о ненужности борьбы".

*** Дальше приписка рукой автора, обведенная красным карандашом: "Тему утраты человеческого при зверином мировоззрении ввести в диалог Арк. и Ген.".

**** Дальше приписка рукой автора: "Перепалка".

***** К.К. - "Краткий курс истории ВКП (б)".

****** Дальше приписка рукой автора, обведенная красным карандашом: "Тема бегства за границу".

А к т III

Аркадий и Америка. Аркадий и народ

Железнодорожная станция в дачной местности неподалеку от Москвы. Ночь. Мелкий дождь. Далекие замирающие гудки паровозов. Тусклый фонарь над расписанием поездов. Колокол. Темный состав в глубине сцены. Через несколько часов после бегства.

На перрон входят два сотрудника американского посольства. Только что они получили записку Аркадия, в которой он просил их немедленно приехать из Москвы на станцию. Первый американец искренне сочувствует Аркадию. Он знает его еще со времен войны, когда они встречались на пресс-конференциях. Он уже тогда обратил внимание на то, что Аркадий поступает весьма оппозиционно. Сам же американец ехал в Россию еще полный "восточных иллюзий". Но несколько лет (5-6) жизни здесь убедили его в страшной опасности, которой Россия угрожает миру. Он отнюдь не изменил рузвельтовским демократическим идеалам, так же как и другие, близкие Рузвельту американцы (Маршалл, Эйзенхауэр, Макартур и др.). Он по-прежнему стремится к тому же, к чему стремился и Рузвельт, который в нынешних условиях без сомнения сделал бы то же самое, что делает Трумен. Поэтому он считает, что война неизбежна, и чем скорее она будет, тем лучше.

Он знает, что произошло с книгой Аркадия (?)* и историю с К. К. Он очень высокого мнения об Аркадии. Он догадывается о том, что, вероятно, Аркадий попал в такое положение, что ему нужно помочь бежать из России.

Второй американец в противоположность первому мало обеспокоен потрясениями эпохи и судьбами Мироздания. Что касается Аркадия, то его, главным образом, беспокоят два обстоятельства: можно ли извлечь из истории с ним что-либо для своей карьеры и финансового успеха и как это сделать с наименьшим количеством хлопот и риска.

Именно поэтому он собирается предложить Аркадию самому остаться в России, а ему передать рукопись, снабженную авторским предисловием, в котором сообщается, что автор во имя высоких идей и любви к USA обрекает себя на гибель, но верит в победу и бессмертие своего дела.

Довольно ясно представляя себе характер и склонности Аркадия, он почти не сомневается в успехе своего предложения, обладающего столь соблазнительным для Аркадия сюжетно-пропагандистским ходом. Что же касается Марианны, то он убежден, что и она не устоит перед искушением приобрести венчик великомученицы.

Первый американец упрекает второго не только за черствый практицизм, но и, в конце концов, за узость намерений: безусловно, Аркадий может принести в дальнейшем большую пользу и просто непрактично терять его из-за соображений чуть ли не рекламного порядка. О том, сколь аморально, в сущности, намерение его коллеги, он предпочитает не говорить. Оба американца - две Америки: Америка идеи спасения мира и Америка циничного и легкомысленного преуспевания.

На перроне появляются какие-то темные личности, в которых американцы узнают сотрудников мин. госбезопасности, и американцы скрываются.

Темные личности (среди них и Генрих) явились сюда, зная, что найдут здесь Аркадия и Марианну. Хорошо зная, что Марианна менее Аркадия тверда в своих принципах, они стараются уговорить ее сдаться идеологу и наставить на этот путь Аркадия. Это для них важнее элементарного ареста, и поэтому они (Генрих?) задерживают каким-то пустяком Аркадия на дороге, а на перрон пропускают одну Марианну. В ожидании Марианны они разглагольствуют о том, как в советском обществе ценен каждый его член и сколько усилий иногда нужно потратить для возвращения этого заблудшего члена в социалистическое лоно.

Входит Марианна. Ее встречает сотрудник мин. госбез. (Генрих?). Марианна принимает его за пьяного хулигана. Он объясняет ей, что, пожалуй, она думает о мире лучше, чем он того заслуживает, ибо пьяный хулиган был бы для нее сейчас просто приятной встречей. Сотрудник объясняет ей ситуацию: оба они, в сущности, пойманы, но он имеет указание не арестовать их, а еще раз попытаться переубедить. Он настаивает на том, чтобы Марианна внушила Аркадию, как бесполезна их борьба и бессмысленно сопротивление. Марианна отказывается, ссылаясь на то, что Арк. ее не послушает. Сотрудник напоминает ей о том, что именно она убедила уже раз Аркадия [показать им часть II акта]. После тяжелых сомнений Марианна обещает сделать все от нее зависящее. Она обещает сегодня же ночью быть у идеолога, интересующегося ею не только в связи с вопросами идеологии. Появляется Аркадий. Сотрудник мин. госбез. исчезает.

Марианна с осторожностью начинает разговор на тему о капитуляции. Аркадий так далек от мысли об этом, что даже не понимает, о чем она говорит. Марианна смущена своей беспомощностью. Она чувствует, что в этой области их взаимоотношений ее возможности крайне ограничены. Входят американцы.

Аркадий лихорадочно возбужден. Он говорит о необходимости немедленно издать его памфлет (частично уже готовый) в Америке. Причем лучше всего издать как листовку. Он почти кричит строки из памфлета. Американцы просят его говорить несколько потише. Марианна робко намекает на то, что кроме памфлета было бы неплохо, если бы Америка подумала и о судьбе автора с его женой. Американцы переглядываются и улыбаются, встретившись именно с тем, о чем они незадолго до этого говорили. Возбуждение Арк. все возрастает. Он не обращает внимания на немую сцену американцев. Первый американец задает ему вопрос: "Уверен ли он в победе демократии над коммунизмом в будущей войне?" Аркадий отвечает: "Я хочу вернуться в Россию солдатом оккупационной армии с тяжелым черным ружьем и умереть в атаке на подступах к столице". "А победа?" - спрашивает собеседник. Аркадий не может ответить ничего определенного. "Для чего же вы тогда боретесь?" - спрашивает собеседник. Аркадий отвечает, что он больше верит в победу, чем надеется на нее, что потеря этой веры равна для него самоубийству.

Марианна начинает догадываться, что история с американцами неминуемо кончится катастрофой. Она твердо решает искать любой ценой примирения с идеологом.

В конце концов американцы предлагают Аркадию "открыть второй фронт на востоке", т. е. самому остаться в России, а книгу издать в Америке. Собственно, к такому решению вынуждает сам Аркадий, требующий немедленного издания своего памфлета и не соглашающийся ждать удобных обстоятельств для отъезда за границу. Решение Марианны становится совершенно твердым. Американцы уходят.

Марианна пытается убедить Аркадия в том, что затея американцев приведет их к гибели. Оказалось, что предложения сотрудников мин. госбез. о лаврах соблазнили ее больше тернового венчика. Она снова и более решительно возвращается к теме о капитуляции. Аркадий, несмотря на то, что всецело занят своими мыслями о памфлете и его отправке в Америку, наконец, начинает понимать, о чем говорит Марианна. Он поражен. Марианна испугана его реакцией. Она смущенно пытается убедить Аркадия в том, что он ее неправильно понял. В эту минуту в глубине сцены появляется сотрудник мин. госбез. (Генрих). Это напоминание Марианне о ее обещании быть у идеолога. Аркадий также замечает сотрудника. Он говорит, что сотрудник пришел его арестовать. Марианна тоже в глубине души уверена в этом. И тогда она, не простившись, убегает от Аркадия. Она пойдет к идеологу и сделает все, что он потребует от нее. Сотрудник подходит к Арк. Он говорит Арк., что дело его [страница оборвана].

Аркадий вскипает. Между ними начинается крупный разговор. В это время объявляется посадка. Перрон наполняется народом. Разговор Арк. с сотрудником превращается в шумную сцену. Вокруг них собирается толпа. Аркадий вскакивает на чемоданы. Он произносит горячую речь о свободе, демократии, тиранах и [войнах]. Толпа бросает в него камнями. Потрясенный первой встречей с народом, Аркадий вскакивает в вагон уходящего поезда. Вслед ему раздаются выстрелы.

Конец III акта.

* Вопросительный знак поставлен автором.

Акт IV

Ночь. (Рассвет.) Пригород [мрачной] угрюмой столицы. Медленно проступает сквозь низкие тучи рассвет. Появляются птицы, рыбы и гады. Вдали показывается человек (разведчик). Просыпается город. Все это происходит медленно и величаво, полное густой и сочной музыки.* Возникает симфоническая тема сотворения мира.

Глыбы железа и камня темнеют в предутренней дали. Из низкого весеннего перелеска выступает мощенная булыжником дорога. Железнодорожная насыпь в далекой перспективе пересекает дорогу. Далекие, задавленные туманом гудки паровозов. Как сквозь зажатые зубы, между зубчатым облаком прибиваются языки солнечного пламени. Остатки костра слева у просцениума. В глубине сцены справа вырисовываются блиндажи и укрытия военного расположения. Редкие выстрелы.

У остатков костра стоит, опираясь на винтовку, Аркадий. Около блиндажей и окопов снуют волки, шакалы, лисицы, собаки и пр. основы м.-л.**

Несколько реплик Аркадия по поводу просыпающейся природы (сотворения мира). Появляется Марианна. Радость встречи. Аркадий удивленно спрашивает, каким образом ей удалось разыскать его. Марианна теряется, но весьма быстро (наученная идеологом) находит ответ: все сегодняшние газеты полны сообщениями о происшедшем. Марианна приходит к Аркадию гонимая идеологом, требующим безоговорочной капитуляции, и [нрзб] еще не снятой страхом любви к нему. Она рассказывает Арк. о своем визите к идеологу. Но посредине своей речи она, запутавшись, останавливается, не сказав правды. Она обманывает Арк., сообщая, что идеолог ее повлушался и обещал оставить их в покое. Аркадий встречает иронией это сообщение: во-первых, он уверен, что идеолог их обманет, во-вторых, он сам ищет войны с идеологом.

Входит Генрих. Марианна страшно испугана. Генрих уговаривает Арк. сдаться. Арк. произносит гневную речь, разоблачающую Генрихову компанию. Генриху, многое узнавшему за это время и ставшему внутренне обреченным (он знает подробности визита Марианны к идеологу), печем возразить Аркадию. Этот кусок рифмуется с аналогичной сценой II акта. Убедившись в невозможности повлиять на Аркадия, Генрих возвращается к своим. Перед уходом он рассказывает Марианне о том, что его обвиняют в измене род...[страница оборвана] за связь с Аркадием и за симпатии к нему. Ему предложено или притащить Аркадия, или сагитировать его. В случае, если он не добьется успеха, то ему угрожает смерть. Он уходит, опустив голову. Пройдя несколько шагов, он неожиданно останавливается, припадает к дереву и дважды стреляет Аркадию в спину. Промахнувшись, он бежит к своим.

Марианна потрясена. Она умоляет Аркадия сдаться. В это время со стороны вражеских окопов раздаются крики, предсмертный вопль и в воздух летят члены сжираемого Генриха. Молчание. Марианна плачет. Арк. тихо говорит ей о том, к чему привела капитуляция даже Генриха, их [типичного] единомышленника. Предчувствие гибели толкает Марианну к решительным поступкам. Она советует Аркадию отступить, зная, что приведет его в засаду. Тогда у него не будет выхода. Он должен будет или капитулировать, или погибнуть. В отчаянии она признается Аркадию в том, что была у идеолога и своей честью и обещанием сдаться спасла его и свою собственную жизнь. Аркадий потрясен и не принимает жертвы Марианны. Он требует, чтобы она ушла. Она идет к м.-л. Ее хватают. Слышатся крики, подобные крикам при сжирании Генриха. После гибели Марианны осаждающие идут в атаку. Они окружают Арк. Он отказывается сдаться, и они сжирают его.

Они разводят костер и устраивают вокруг него танец, не поделив между собой кость и идеологические триумфы, они набрасываются друг на друга и друг друга сжирают. Восходящее солнце освещает груду окровавленных тел и поднимающуюся над ними окровавленную волчью морду идеолога.

25.5.1951

Рукопись пьесы в 4-х актах "Роль труда" на 41 ласте написана мною и изъята у меня при обыске.

Аркадий Белинков.

* Следующая фраза по неясности пропущена. В ней упоминаются птицы, рыбы, гады и пр., что должно образовать как бы пролог акта.

** Марксизма-ленинизма.