"Город у моря" - читать интересную книгу автора (Беляев Владимир Павлович)

КАК ПОЛУЧИТЬ КОВКИЙ ЧУГУН

Стало понятно, что завод уже близко, когда к нам донесся запах курного угля. Так же пахло в нашей фабзавучной кузнице.

Где-то поблизости посапывал двигатель. Улочка, усаженная вдоль тротуаров желтыми акациями, упиралась в другую, лежащую перпендикулярно. Мы свернули в эту новую улочку и сразу же за углом увидели, что она вся перегорожена высоким створчатым забором из зеленых брусков. В центре забора были такие же створчатые ворота. Над ними висела красивая полукруглая вывеска из железных букв, прикрепленных к проволочной сетке:

В ту минуту, как мы стояли на углу, возле стены завода, ворота неожиданно раскрылись, и оттуда, с заводской территории, выехал целый обоз жаток-самоскидок. Возницы, погоняя лошадей, сидели сбоку, на пружинных сиденьях. Похожие на крылья маленьких ветряных мельниц грабли были выключены и не двигались. Жатки проезжали новенькие, видно, только что выкрашенные черной и красной эмалевой краской.

Слушая, как тарахтят на покрытой жестким диабазом мостовой широкие чугунные колеса жаток, видя, как подпрыгивают на изогнутых сиденьях загорелые возницы в жестких брезентовых куртках, я невольно вспомнил далекий пограничный совхоз над Днестром, в котором довелось мне работать три года назад. Вот такими же примерно жатвенными машинами убирали там совхозную пшеницу.

Но те совхозные жатки были старые, разболтанные, с иностранными надписями, они достались совхозу еще от панской экономии. Эти же, перед нами, были новенькие, советские. Хоть солнце пряталось еще в тучах, но они блестели. Широкие их ладьи лоснились. Острые ножи ходили сейчас вхолостую, как в машинке для стрижки волос, и чувствовалось: попадись им навстречу колосья пшеницы либо ржи – они враз перегрызут их и положат первый слой колосьев ровной бороздкой на просторный и гладкий щит.

– Здесь такие машины делают? – протянул восторженно Петр. – Смотри, деталей сколько! Это не наши соломорезки!

– Конечно, здесь. Смотри, вон надпись. – И остроглазый Бобырь показал Маремухе на боку жатки фабричную марку: «УТСМ. Первомайский машиностроительный завод имени лейтенанта П.П.Шмидта».

– А что значит УТСМ? – не унимался Петро. – Это, наверно, станция, куда их направляют.

– Какой недогадливый! – сказал я, вспомнив эту же надпись в наших путевках. – УТСМ означает: Украинский трест сельскохозяйственного машиностроения.

– Какие машины! – восторгался Бобырь. – Собрать их чего стоит! Посложнее, чем мотор от мотоциклетки. Здорово, что нас сюда направили!..

Вахтер послал нас к маленькому одноэтажному домику в глубине заводского двора. Мы остановились в нерешительности перед дверью, обтянутой черной клеенкой. На двери было написано: «Отдел рабочей силы».

– Кто же будет говорить? – спросил Бобырь, оглядывая нас. Видно было, что в эту решительную минуту он волновался.

– Василь – наш бригадир, он пускай и говорит, – поспешно буркнул Маремуха.

– Давайте путевки! – сказал я.

В длинной комнате с низеньким потолком трещала машинка. Около завитой светловолосой машинистки, жуя в зубах папиросу, стоял, диктуя, высокий молодой парень в клетчатом сером костюме. Волосы его были напомажены. Сразу бросались в глаза его огромные туфли лимонного цвета с длинными острыми носами. Черный галстук в твердом воротнике его крахмальной рубашки был завязан бантиком. Брюки на парне модные, в дудочку, хорошо выутюженные и короткие – выше щиколотки.

«Вот пижон!» – подумал я.

– «…Таким образом, контингент рабочих завода постепенно растет», – диктовал сквозь зубы напомаженный парень и, завидя нас, удивленно спросил: – По какому делу?

– Здравствуйте! – Я шагнул к франту ближе. – Вот! – и протянул ему путевки.

Он нахмурился, вынул изо рта изжеванную папироску, молча прочитал одну за другой все путевки и, возвращая их мне, сказал глухим баском:

– Аут!

– Что? – переспросил я.

– Не требуется, – с презрительной миной ответил франт.

– Нам их в школе выдали. От ВСНХ, – быстро затараторил Бобырь.

– Я грамотный, – косясь на Бобыря, сказал парень в «дудочках». – Повторяю: рабочие данных квалификаций нам не требуются.

– Товарищ, но мы же направлены на ваш завод! – сказал я, глядя прямо в серые глаза франта.

– А я вас не приглашал! – И он, как в театре, развел руками. – Какие могут быть претензии, странно! К тому же каких-нибудь полчаса назад я принял на завод уже одного вашего выпускника… Леокадия Андреевна, как фамилия того блондина? Ну, того, что, вы сказали, похож на вашего знакомого товарища Крючкова.

– Тиктор, Яков Денисович! – глянув в какую-то бумажку, вяло сказала машинистка. – И не на моего знакомого, а на донского казака Кузьму Крючкова! – С этими словами машинистка отвернулась от франта и скучающим взглядом посмотрела в окно.

– Видите. Было одно место – Тиктора принял. И, кстати сказать, на свой страх и риск принял, ибо, если об этом узнает городская биржа труда, мне могут хорошую вздрючку дать! Своих, местных, на очереди хватает. Даже футболисты есть… Вот! А вас, молодые люди, к сожалению… Увы! – И франт опять развел руками.

– Мы же пятые разряды имеем! – воскликнул Петро. – Столько учились…

– Знаю и понимаю, – прервал Петра франт и выбросил в форточку окурок. – Сам происхожу из рабочего сословья и вполне понимаю ваше затруднительное положение, но сплошной апсайт!

Тронутый участливым тоном, который послышался в словах франта, я спросил:

– Что же нам делать?

– Поезжайте в Харьков. Ночь езды. Пусть ВСНХ вас перенаправит на другие заводы. В Донбасс, что ли. Вам же все равно.

– Что значит «все равно»? – возмутился Маремуха. – Откуда у нас деньги еще и в Харьков ехать? Мы на последнюю стипендию сюда кое-как добрались.

– А я здесь ни при чем, – сказал франт и поглядел в окно, видимо, желая, чтобы этот неприятный для него разговор был окончен побыстрее.

Я смотрел на выутюженные лацканы его тесного пиджачка, на загорелую, сильную, ну прямо бычью его шею, на старательно вывязанный бантик и думал: «Что же делать? Что сказать ему еще, этому нарядному дылде, который не хочет понять страшного нашего положения?»

Однако, чувствуя всю глупость и бесцельность таких действий, я сказал друзьям тихо:

– Ну что ж… Тронулись, раз такое дело…

– Оревуар, – буркнул франт и подошел поближе к машинистке, чтобы диктовать дальше.

Выйдя во двор первым, я присел на холодную каменную ступеньку.

Двое рабочих в брезентовых куртках, выпачканных ржавчиной, катили по рельсам вагонетку, полную мелкого, но почему-то поржавевшего литья. Я с большой завистью смотрел на рабочих, хотя они были заняты работой черной, не требующей большого умения.

– Что же будем делать, а, Василь? Чего ты уселся? Слышишь! – стоя надо мной, пробубнил Маремуха.

– Мы дураки, что связались с тем извозчиком! Это я виноват! Надо было с Тиктором идти. А теперь он уже зачислен, а мы на улице! – признался растерянно Бобырь.

Слова Бобыря, его испуганное, жалкое лицо, покрытое россыпью веснушек, вернули мне хладнокровие.

– Извозчик тут совершенно ни при чем, Саша. Ну ладно, прибежали бы сразу вчетвером сюда, а место одно. Что дальше? Тебя, допустим, приняли бы, а мы что?

– Ты не сердись, Вася! Посоветуй лучше. Ты же и в Харькове был, путевки эти доставал… – очень миролюбиво сказал Бобырь.

Внезапно в мозгу моем пронеслись напутственные слова директора нашего фабзавуча Полевого: «Не отходите в сторону, когда на вашем пути встретятся неудачи. Не пасуйте. Зубы стисни – и снова вперед!»

Эти слова, да и вся прощальная речь Полевого, наполнили меня еще больше яростью к напомаженному бюрократу.

– Надо идти к самому главному, кто здесь есть… Вот! К директору… А он не поможет – в партийный комитет! – отрезал я твердо.

…Директор завода оказался низеньким седым человеком в синей спецовке. Мы сперва даже не поверили, что это именно он и есть хозяин светлого кабинета, заставленного частями машин, пропашниками, какими-то деталями, пробирками с песком и медными опилками.

Кабинет директора скорее всего напоминал лабораторию или сборочную мастерскую. Если бы не диаграммы на стенах и небольшой дубовый стол с телефонами, чернильным прибором и кожаным удобным креслом, мы бы подумали, что ошиблись дверью. Когда мы гуськом вошли в кабинет, директор стоял у тисков с зубилом и молотком в руках. Тиски были привернуты к подоконнику. В них виднелась зажатая деталь, покрытая ржавой, красноватой пылью.

Сжав в левой руке зубило, директор уверенно, не глядя под руки, как заправский слесарь, наотмашь бил по расплющенному концу зубила тяжелым ручником, разрубая деталь пополам.

– Чем могу быть полезен, молодые люди? – заметив нас, спросил он и, положив на подоконник ручник, потер ладони. Был он похож на старого мастерового.

Уже в самом звучании его голоса мы почувствовали, что директор – человек спокойный, внимательный. Правда, он не стал читать всех путевок. Прочел только первую и, когда я рассказал ему, в каком положении мы очутились, спросил:

– Все подоляне?

– Да, из одного города, – сказал Маремуха.

– Издалека же вам принесло к нам! Считай, почти из-под самых Карпат да в Таврию! Я знаю ваш город немножко. На австрийский фронт проходили через него. Пропасти там такие, скал много, и какая-то крепость на тех скалах стоит.

– То Старая крепость, она и сейчас стоит! – сказал радостно Бобырь, да и все мы повеселели.

– Но вот не припоминаю, – сказал директор, – разве была там промышленность?.. Откуда же у вас фабзавуч взялся?

– Фабзавуч есть, а промышленности большой пока нет, – ответил я директору, мимоходом обижая рабочих «Мотора», которые всерьез считали свой заводик крупным предприятием. – Оттого и прислали нас к вам, что пока дома разместить негде было. Нам секретарь Центрального Комитета партии Украины говорил, что такие молодые рабочие скоро повсюду нужны будут – и в Донбассе, и в Екатеринославе, и… здесь!.. – добавил я.

Директор поднял свои мохнатые брови и посмотрел на меня внимательно, словно проверить хотел: а не вру ли я?

– Это я вижу, что прислали… – сказал он протяжно. – Но предварительно не запросили, нужны ли нам вы сегодня. Броня для молодежи уже вся давно заполнена. И где я вас размещу – вот вопрос.

Он снова взял со стола наши путевки, полистал их и в раздумье покачал головой.

– Кто из вас Маремуха?

– Я Маремуха! – выкрикнул Петро, как на перекличке в ЧОНе, и шагнул к директору.

– Что же мы умеем делать, а, Маремуха?

– Я столяр и… потом… токарь по дереву. Точить могу.

– По дереву? – Директор удивился. – А я думал – по хлебу. Комплекция у тебя, знаешь, такая… подходящая.

Мы с Бобырем засмеялись, поглядывая на смутившегося и сразу покрасневшего Маремуху. Слегка косолапый, он стоял перед директором завода как солдат: руки по швам. Лишь штаны его были мятые, все в складках от долгого спанья на жесткой вагонной полке.

– Представь себе, Маремуха, ты рожден в сорочке, – сказал директор. – Столяров хороших нам как раз не хватает. А на бирже труда их, пожалуй, и нет. Ну, а кто из вас Манджура Василий Миронович?

Теперь я двинулся навстречу директору.

– Ты что, галичанин? – спросил директор.

– Почему? – опешил я.

– Фамилия такая – галицийская… Хотя верно: от вас ведь до Галиции рукой подать. Считай, один народ с ними. Збруч только и разделяет… Итак, чем же нас порадуете, Василий Миронович Манджура?

– Я литейщик!

– Литейщик? – Директор сразу подошел к маленькому столику. Он взял первую попавшуюся деталь и, протягивая ее мне, спросил: – Из какого металла отлита?

– Из чугуна, – сказал я, посмотрев на отломанное ребро детали.

– Ой ли? – Директор хитро прищурился, буравя меня глазами.

Ни слова не говоря, он подошел к тискам, вывернул из них старую, надрубленную деталь, зажал в тиски новую и с размаху ударил по ней ручником. Деталь погнулась, как самое настоящее железо, но даже не треснула.

– Итак, чугун? – спросил директор и поглядел на меня еще хитрее из-под своих косматых бровей.

– Ну и что же! – сказал я медленно. – Всякие чугуны бывают. Вязкие, например…

– Ты хотел сказать – ковкие? Не так ли? – заметно оживляясь, поправил меня директор.

– Ковкие!

– А как получить ковкий чугун?

– Надо… к обычному, серому чугуну добавить железа побольше… ну, стали малость…

– Стали? Позволь, но тогда же, наоборот, литье крошиться будет? Сталь, она, как известно, хрупкость дает.

– А надо сперва отлить деталь, а потом отжечь ее в руде специальной… В марганцовистой руде, кажется, – сказал я, припоминая рассказы нашего инструктора Козакевича.

– Ах, отжечь! – еще больше оживился директор, и на лице его заиграла радостная улыбка. – Тут-то она и зарыта, собака! Я, брат, с этим отжигом второй год вожусь, считай, с той поры, как меня рабочая масса красным директором выдвинула. У англичан-то мы после революции этот завод отобрали, а они, удирая с белыми, все производственные секреты с собой увезли. Думали, пропадем мы без их помощи. А мы маракуем помаленьку сами, что к чему. Вот докапываемся сейчас до секретов отжига с научной, так сказать, точки зрения, чтобы не вести литейное дело на глазок. Я хочу и добьюсь того, чтобы у меня на заводе чугун был такой же ковкий, как железо. Понимаешь? Чтобы, если крестьянин станет нашей жаткой пшеницу жать и наедет случайно на камень, ничего с ней плохого не случилось. Чтобы зубья не посыпались! А зубья эти, брат, – великая штука. Они ножи от всякой пакости предохраняют. Понимаешь? И вот хочу я, чтобы украинский селянин благодарил нас за наши жатки! Мало болтать о смычке города с селом. Смычка, она в таких вот зубьях тоже заключена! – И директор погладил ржавую деталь, как живого котенка. – Ну-с, а тебя, молодой человек, чему учили? – спросил он, переводя взгляд на Сашку Бобыря.

– По слесарной части пятый разряд дали, но я больше всего люблю моторы разбирать… – сказал Сашка.

– Даже моторы разбираешь? Вот герой! Ну, а кто же после тебя их собирать будет? – И директор, хитро посмеиваясь, глянул на Бобыря.

– А я сам и соберу, коли надо. Какой смотря мотор. Если, скажем, от мотоциклетки типа «Самбим» – очень даже просто, – не удержался Саша, чтобы не похвастаться перед директором завода.

– Придется, значит, тебя в РИС направить, – решил директор.

– В какой такой «рис»? – Голос Сашки заметно дрогнул.

– Цех у нас так называется: ремонтно-инструментально-силовой. А для удобства произношения: РИС. Этот цех все другие мастерские обслуживает.

Проглядывая еще раз наши путевки, директор сказал:

– Итак, молодые люди, правдами или неправдами, а все же на завод я вас приму. Почему, вы спросите меня, такое одолжение? Да потому, что в нашей стране и здесь есть еще безработица. Людей много, а заводов пока мало. Но верю твердо: явление это временное. Очень скоро мы и от безработицы избавимся, заводы новые выстроим, и, возможно, никто и не поверит, что была когда-то при Советской власти безработица. Но сейчас она есть… Так вот: сегодня прогуляйтесь в цехи, оформитесь, а завтра, по гудку, прошу пожаловать к мастерам. Будь вы здешние – я бы послал вас в очередь, на биржу. Однако приходится, повторяю, делать исключение. Но работать честно, на совесть! Понятно? Не прогуливать и не опаздывать! Наш завод – советский. Понятно? Английского капиталиста Джона Гриевза мы в Лондон выгнали и в свои руки дело его, нашим горбом нажитое, взяли. Для своей же пользы мы должны хозяйничать и беречь завод. Таких рабочих, которые по-хозяйски относятся к своему заводу, у нас ценят и уважают… Комсомольцы среди вас есть?

– Мы все комсомольцы, – поспешно сказал Бобырь. – А Василь у нас даже членом бюро был!

– Тем лучше! – обрадовался директор. – Комсомолята нам крепко помогают. Когда оформитесь в цехах, сходите в ОЗК к Головацкому, станьте на учет и начинайте новую жизнь!