Белов Михаил ПрокопьевичУлыбка Мицара

Белов Михаил Прокопьевич

УЛЫБКА МИЦАРА

Научно-фантастический роман

Космонавту

Андриану Николаеву

посвящаю.

А в т o p

Глава Пеpвая

ИГНАТ ЛУНЬ ВЫБИРАЕТ ЗВЕЗДУ

Игнат Лунь включил автоуправление, приземлился на шоссе и вышел из машины. Сугробы по обеим сторонам дороги достигали почти двухметровой высоты. За ними ничего нельзя было разглядеть. Виднелись только снежные стены, над которыми струилось синее небо. Пахло хвоей и смолой. Лунь глубоко и с наслаждением вдохнул морозный воздух и двинулся вперед по шоссе.

В Институте космонавтики студенты добродушно посмеивались над старыми профессорами, бывшими космонавтами, которые, как дошколята, восторгались и снегом, и цветами, и прозрачной водой ручейка... И только побывав в космосе, Лунь понял их чувства. У того, кто долго бродил в космических просторах, во сто крат сильнее и живее чувство красоты и величия Земли. Он без конца будет любоваться красотой родной планеты и жадно дышать ее животворным воздухом...

Дорога круто пошла в гору. Лунь остановил машину, которая медленно двигалась за ним, и открыл дверцу. Вдруг над его головой неожиданно промелькнуло что-то и врезалось в сугроб. Лыжник. Лунь поспешил к нему и помог подняться.

- Вы не ушиблись?

- Нет.

Лицо лыжника было в снегу. По голосу Лунь догадался, что перед ним женщина.

- Так и шею можно сломать, - грубовато сказал он, стряхивая снег с голубой куртки незнакомки.

- Не сломала же, - засмеялась она.

Рядом плавно опустился ярко-красный автоплан. Молодой человек выбрался из кабины и подошел к лыжнице.

- Вы проиграли пари, Мадия, - сказал он.

На Луня он не обращал внимания.

- Странное пари, - пробормотал Лунь.

Незнакомец обернулся к нему. Лунь увидел энергичное красивое лицо, черные глаза и холодную улыбку.

- Спасибо за помощь! - звонко крикнула девушка, открывая дверцу автоплана.

Лунь сел в свою машину, резко набрал высоту. Взору открылась широкая долина Амура. Золотистый туман скользнул над голубыми торосами. Гребни сопок, покрытые снегами, темными лесами, пересекались и тянулись вдаль.

За первой грядой сопок вставала вторая, третья... И все они горели на солнце так весело, так ярко, что невозможно было оторвать взор...

Автоплан подходил к Хабаровску. Дома из белого, голубого, кремового пластика, легкие и воздушные. Кварцевые купола обсерваторий Звездного Совета... Высоко в небе над городом плыли слова из неоновых огней: "Чемпионат Планеты по хоккею с мячом".

"Неужели опоздал?" - подумал Лунь и включил телеэкран. В кабину ворвался ураганный гул людских голосов. Шла церемония подъема флага. Капитаны команд под звуки торжественного марша освободили от строп огромный прозрачный шар с красно-белым флагом чемпионата. Он медленно поднялся в синее небо и замер над стадионом. Свисток судьи - и матч начался. Сквозь многоголосый шум комментатор сообщал составы команд. Лунь, как ни вслушивался, ничего разобрать не мог. Он выключил телеэкран. Теперь уже близко, за памятником Гагарину, на амурском льду - стоянка машин.

Пятидесятиметровая скульптура Гагарина, высеченная из цельного бледно-голубого камня, стояла на пьедестале, сложенном из глыб черного диорита. Глыбы теснились в живописном беспорядке, и оттого казалось, что Первый Космонавт поднимается из глубин земли. Вся его фигура - порыв, вдохновение. В вытянутой руке - голубой шар. Звезда. Она днем и ночью мерцает, маня людей в космические просторы. Памятник олицетворял великое время, когда буйный ветер открытий гнал землян к далеким звездам, когда чужие солнца согревали звездолетчиков, когда разум человека познал очень малое - зарождение жизни и очень большое - рождение галактик.

Поставив машину, Лунь поспешил на стадион. Полные трибуны зрителей. Многотысячный говор. Автопланы окружили стадион с воздуха. В открытых настежь кабинах - сотни болельщиков. Лунь сел в удобное кресло. Два места рядом пустовали. На поле шел захватывающий поединок. Кто-то говорил Луню, что за последние пять веков мало что изменилось в правилах этой игры. Только темп так убыстрился, что судить матчи стало невероятно трудно, и эту нелегкую задачу возложили на роботов... Ну, роботы не ошибались. А болельщики все равно, как в старину, кричали: "Судью на мыло!"

Лунь весь отдался игре, едва заметив, как запоздавший зритель занял свободное кресло рядом.

Первый тайм подходил к концу. Игра обострилась. Судья-робот удалил сразу двух игроков. Мяч ушел на угловой. Бело-красные выстроились у ворот. Свисток - и мяч влетел в ворота.

Лунь откинулся на спинку кресла. На стадионе стоял невероятный гул. Автопланы, как стая гусей, покидали стадион. Лунь выдвинул перед собой столик. Бутылки с напитком.

- За победу! - раздался голос рядом.

Конечно же, это она, неудачливая лыжница! Ему вдруг стало весело.

- Везет мне. Судьба, значит, такая: быть там, где вы.

- Судьба? - Она засмеялась. - Просто случай.

Во втором тайме Лунь смотрел не столько на ледяное поле, сколько на соседку. Она оказалась азартной болельщицей и, кажется, не замечала его взглядов. Всем телом подавшись вперед, кричала:

- Чарлз, шайбу!

А Чарлз, выступающий под девятым номером, как метеор, носился по полю. Лунь узнал в нем спутника Мадии. Бомбардир делал великолепные финты. Пружинясь, перепрыгивал частокол клюшек. Верткий красный мяч словно прилип к его клюшке. Казалось, мяч вот-вот влетит в ворота и на табло вспыхнет победный красный сигнал. Но в последнюю секунду на штрафной площадке противника девятый номер потерял мяч. Этот игрок экстракласса один хотел пройти через все поле и забить гол. Но один не пройдешь...

"Марсианин", - со злостью подумал о нем Лунь. Его больше не заражало волнение зрителей. Красный мячик с реактивной скоростью метался с одного края поля на другой. Пронзительно свистел судья. Глухой голос диктора сообщал фамилии игроков, удаленных с поля.

Соседка неожиданно поднялась к пошла к выходу. Лунь догнал ее.

- Меня зовут Игнат Лунь, - сказал он. - Три дня назад срочно отозвали с Венеры.

Она внимательно посмотрела на него:

- Вы предлагаете знакомиться? Я Мадия Тарханова.

- Поедемте в новый город?

- Согласна. - Мадия кивнула головой.

На автоплане они пересекли Амур и очутились в новом городе. Здесь не было привычных улиц, что еще встречались в старой части города. Дома, открытые воздуху и свету. Площадь. Пять великолепных зданий. Самое близкое - Дворец искусств, легкий, нарядный и в то же время монументальный. Казалось, что здание плывет по равнине, едва касаясь земли стреловидными опорами. Рядом - Восточный институт космонавтики распластанное здание, которое, как мощная плита, стягивало две насыпи. Наверху купол обсерватории, огромная чаша актового зала из кварца, а позади - строгая вертикаль учебных корпусов.

Автоплан ехал по внешнему кольцу площади. Солнечные лучи скользили по лицу Мадии.

- Пообедаем? - спросил Лунь, останавливая машину на стоянке в углу площади.

- С удовольствием съела бы отбивную. Моя бабушка чудесно их готовила.

- А вы? Вы что-нибудь умеете делать?

Мадия засмеялась:

- Могу выпрыгнуть из автоплана. Вы это уже видели.

- Зачем этот риск?

- А вы боитесь риска?

- Могу рисковать только во имя большой цели. Я еще не кончил расчеты со Вселенной.

- Зачем вам Вселенная? Она хороша издали и только ночью, когда зажигаются звезды.

- Значит, вы не хотите в космос?

Она пожала плечами:

- Космос для меня слишком просторное платье, хотя очень модное за последние пять веков. А вы, звездолетчики, по-видимому, ничего не признаете, кроме звезд. Космос. Черная бездна. Галактики. Чужие солнца... Это не влечет меня. Чарлз...

- Чарлз? Кто он? - прервал ее Лунь.

- Товарищ по институту.

- Это он, очевидно, так отчаянно вызывает вас.

Мадия вынула сумку и нажала на кобальтово-синюю кнопку. На сумке засветился маленький экран и появилось изображение Чарлза.

- Мадия, где вы? - нетерпеливо спрашивал он. - Почему ушли с матча? Вы одна?

- Отвечаю по порядку. - Мадия шутливо поклонилась Чарлзу. - Нахожусь на проспекте Комарова. Матч мне не понравился. Вы играли один. А один в поле не воин. И, в-третьих, я - со спутником. Еще вопросы будут?

Лицо Чарлза омрачилось:

- Я забил два мяча. Слышите? Два... Скажите, с кем вы?

Мадия взглянула на Луня и улыбнулась:

- Не имеет значения.

- Встречаю в пять у Дворца искусств. Слышите, в пять? Вы обещали вечер провести со мной.

Настроение у Луня испортилось, хотя, казалось бы, для этого не было особых причин. Некоторое время они молча шли по тихому проспекту. В воздухе бесшумно реяли автопланы, видимо, болельщики возвращались с хоккейного матча.

В кафетерии народу было немного. Подавали роцы - роботы обслуживающего центра планеты.

- Черт бы их побрал, - пробормотал Лунь.

- Кого это вы ругаете?

- Роцев.

Мадия облокотилась на стол.

- Вы, звездолетчики, старомодны. Роцы великолепны. Смотрите, как шагают.

Конструкторы придали роцам облик старомодных ресторанных официантов. Один из них остановился перед столиком. На нем черная пара. Белоснежная накрахмаленная сорочка с манжетами. Бордовая бабочка. И безукоризненно красивое лицо. Слишком красивое, чтобы быть живым.

Лет тринадцать назад, когда ввели институт роцев, космонавты на своей подмосковной даче в первую же ночь заперепрограммировали всех роботов. Утром можно было видеть потешную сцену: роботы выстроились перед кафетерием в небольшую колонну и строем пошли к озеру - топиться. Звездолетчики демонстративно отказывались от услуг роботов. Конечно, космонавты не были в претензии к работникам обслуживающего центра. Но людям земных профессий трудно было понять звездолетчиков. Между тем их неприязнь к роботам объяснялась легко. Долгие годы скитаний в космосе со субсветовой скоростью. Звездный мир, загадочный, молчаливый, которому нет ни начала, ни конца. И общество роботов. Да, они незаменимые помощники звездолетчиков. Самое трудное, самое тяжелое ложится на плечи этих умных машин. Лунь уважал их. Но звездолетчику, вернувшемуся из полета, хочется видеть живое лицо, слышать живой человеческий голос...

- Ваш спутник недоволен обслуживанием? - вежливо спросил роц Мадию.

Лукаво глядя на Луня, Мадия с самым серьезным видом объяснила:

- Мой спутник явился с другой планеты и еще не знаком с нашими обычаями. Он считает противоестественным, что на Земле роботов сделали похожими на людей. Он недоволен, что у нас за столом обслуживают машины. Я же восхищаюсь роцами.

- Благодарю. - Роц наклонил голову с безукоризненным пробором. - Только я не машина. Передайте, пожалуйста, это вашему спутнику.

- Роц такая же машина, как и пылесос, - с раздражением сказал Лунь.

- Мы не машины, - бесстрастно ответил роц. - Мы - племя пижонов.

Лунь от души расхохотался забавной выдумке конструкторов и уже весело глядел на роца.

Обед подходил к концу,когда в кафетерий вошел Чарлэ Эллиот.

- Я за вами, - сказал он Мадии, делая вид, что не замечает Луня.

- Познакомьтесь, Чарлз. Это Лунь, космонавт. Он сегодня вытащил меня из сугроба.

- Так это вы? - довольно холодно спросил Эллиот. - Приятно познакомиться. Чарлз Эллиот - астрофизик.

- Садитесь с нами, - предложил Лунь.

- Благодарю. Я обедал.

Они вышли из кафетерия. Падал снег. Было тихо. Сигнал "внимание. Земля" остановил их на площади Космонавтов. Станция "Прощание" передавала сообщение Звездного Совета: "Сегодня в тринадцать часов по московскому времени Земля приняла горестную весть. Квантовая ракета "Уссури" в районе Большой Медведицы подверглась нападению белых шаров. Сквозь черную бездну звездного мира командор звездолета Тарханов шлет землянам прощальный привет. Слушай, Земля! Спустить флаги Объединенного Человечества..."

Лунь снял шапку. Белые снежинки серебрили его голову. Мадия ошеломленно прислушивалась к грому пятикратного артиллерийского салюта - Земля не отказалась от этой давней и славной традиции. В ней было что-то суровое и величественное.

- Прощайте, товарищи, - прошептал Лунь и молча двинулся вперед.

- Красивая смерть, - вздохнул Эллиот. - Но нужна ли она человечеству?

Лунь промолчал. Вокруг было все, как прежде: белые хлопья снега, силуэты домов, толпы людей на площадях. Как будто и не было сообщения о трагедии в космосе, как будто там, в черной бездне, не погиб Ритмин Тарханов. Тот самый Тарханов, который жил мечтой о перестройке Вселенной, о воздушном океане над безжизненными планетами, о благодатных ливневых дождях с громом и молнией над иссушенными песками, о новых искусственных солнцах и их жарких лучах, пронизывающих извечный мрак космоса... И погиб на неизведанной звездной дороге...

- Странно, - сказал Лунь. - Тарханов улетел на Порию задолго до моего рождения. Точнее, старт был дан сорок семь лет назад. По расчетам, звездолет. "Уссури" должен обернуться за двадцать два года.

- Да, я тоже помню это, - согласился Эллиот.

Мадия шла молчаливая, подавленная. Лунь повторил:

- Странно...

- Почему странно? - Мадия подняла мокрые от слез глаза на Луня. - Мой дедушка...

- Тарханов ваш дедушка?

Мадия молча кивнула.

- Хорошо, должно быть, звездолетчикам, - сказал Эллиот, пытаясь сменить тему разговора. - Всю жизнь можно остаться молодым. - Он усмехнулся. - На даче космонавтов отдыхает астробиолог. Ей шестьдесят два года, а мужу двадцать семь. И она любит его. Смешно или нет?

- Не очень удачная тема для шуток, - ответил Лунь. - Это скорее печально.

- Почему? Она же не виновата, что в мире существует парадокс времени. И она молода на вид... - Чарлз пожал плечами.

- Я нисколько не хочу обвинять ее в чем бы то ни было, раздумчиво заговорил Лунь. - Мне думается, у человека есть инстинктивная любовь ко всему тому, что ему нравится. Живет - хочет жить вечно. Влюбился - хочет любить всю жизнь, как в первую минуту признания. В пятьдесят лет жалуется, что нет той свежести чувств, как в двадцать. Мечтает о космосе, чтобы вечно остаться молодым... А это противоречит духу жизни.

Мадия внимательно посмотрела на Луня, сказала мягко:

- По-моему, во все времена человек хотел остаться молодым и красивым. Что же в этом плохого? Объясните.

- Человек, как и всякая живая материя, должен пройти свой жизненный цикл... Вечно жить нельзя и не нужно.

- Вы разве против мечты? Зачем же тогда избрали профессию звездолетчика?

- У вас чисто женская логика, - отбивался Лунь.

- Что поделаешь, если я действительно женщина и, конечно, дитя своей эпохи.

- Пожалуй. - Лунь кивнул головой. - Вы самое настоящее дитя эпохи. А что такое эпоха? Я не смогу дать определения. Эпоха полна жизни и красоты. Она по-своему замкнута, как и всякий год с весной и летом, с зимой и осенью, с бурями и хорошей погодой. Каждая эпоха посвоему нова, свежа, исполнена своих надежд сама, в себе носит свое благо и свою скорбь... Зачем мне, например, лететь в звездные дали, чтобы вернуться на Землю через тысячу лет?

- Вот именно, зачем? - оживился Эллиот. - Я, например, запретил бы полеты за пределы Солнечной системы.

Лунь покачал головой.

- Нельзя запрещать. Долг человечества - найти разумную жизнь на других планетах. Если сегодня мне скажут: звездолетчик, отправляйся в центр Галактики, - я полечу. Да разве я один? Мы вернемся молодыми, и мы будем чужими среди своих сородичей не потому, что они не примут нас. Примут. И хорошо примут. Но все равно мы будем чувствовать себя чужими. Другая эпоха. Другие нравы...

- Зачем же тогда вы стремитесь к звездам? - спросила Мадия. - Я не понимаю вас...

- Зачем? Боюсь показаться банальным, но отвечю прописной истиной. Мы сегодня должны проложить звездные дороги...

Снегопад кончился. Улицы, дома, деревья окутались снегом. Лунь глядел на Мадию и почему-то вспомнил другую девушку, совсем не похожую на Мадию, - Ирму. Они разные - Ирма и Мадия.

- Нам пора, Мадия, - сказал Эллиот, когда они подошли к стоянке автопланов.

- Что ж, - вздохнула она.

Эллиот скрылся в кабине. Мадия не спешила. Она вдруг показалась Луню ужасно одинокой и беспомощной в этом мире субсветовых скоростей, кибернетических машин, покоренных термоядерных реакций. Ему захотелось сказать ей что-то мягкое и доброе. Он припомнил то, о чем думал, слушая сообщение Звездного Совета, и проговорил угеренно:

- Все будет хорошо, Мадия. Тарханов жив. В этом я убежден. Но нужна новая экспедиция...

Белоснежное стоэтажное здание Звездного Совета поднималось к небу на двух огромных выгнутых опорах, сложенных из мерцающего бледно-синего камня. Они образовывали над Амуром гигантскую дугу.

Мадия стояла в обширном круглом фойе зала заседаний Звездного Совета. Ей казалось, что все это величественное здание летит к звездам. Это ощущение не покидало ее, быть может, оттого, что вокруг ничего земного не было. Диковинные растения, привезенные с далеких планет, лишенных, однако, разумной жизни. Темно-синий купол над головой - словно чужое звездное небо.

Фойе наполнялось людьми. Негры, арабы, русские, китайцы, американцы... Между ними было много общего. И в то же время они были разными. Народы сохранили свое примечательное своеобразие - более всего, вероятно, в определенных психологических чертах.

Раздался мелодичный звон. Мадия поправила прическу и медленно двинулась мимо пышных цветов с метровыми белыми лепестками. Они чем-то привлекли внимание девушки, даже растрогали ее, - может быть, тем, что неуловимо напоминали своей снежной белизной лебедей. Она взглянула на пластиковую дощечку, поблескивавшую на стене возле неведомых цветов, и прочитала с горестным и одновременно горделивым, изумлением:

"Элолия. Семена найдены командором Р. Тархановым в 2398 г. на Эридане"

В глубокой задумчивости девушка остановилась возле находки деда.

- Вы не Мадия Тарханова? - спросила подошедшая к ней седая женщина.

- Да, - прошептала Мадия. - Но, простите, я плохо себя чувствую.

Женщина бросила взгляд на название цветка и поняла все.

- Проходите сюда, успокойтесь, - предложила она, положив на плечо девушки свою теплую руку.

Мадня вошла в просторную светлую комнату, села а кресло и закрыла глаза. Ее не оставляла мысль о Ритмине Тарханове, ее деде. Она знала его по рассказам бабушки. Он был, конечно, самый красивый, самый сильный и самый умный - так говорила девочке бабушка. Мадия рассматривала фотографии. На них дед был самый обыкновенный. Курносый. Веселый. С улыбающимися глазами... Летом Мадия любила играть в саду. Бабушка устраивалась в качалке, а она ловила ночных бабочек, лазила по деревьям, ползала по траве. Испачканная, исцарапанная, возбужденная, подбегала к бабушке, долго тормошила ее, а та сидела не шелохнувшись, словно каменное изваяние. Мадия начинала плакать. Бабушка усаживала ее на колени, молча обнимала и все смотрела, смотрела в звездное небо. Мадия утихала и тоже начинала смотреть на звезды. Белые крупные шарики. Будто все одинаковые. А когда присмотришься - разные, совсем разные.

В семь лет Мадия знала все созвездия Северного полушария. Особенно часто взгляд ее останавливался на Мицаре - второй двойной звезде ручки ковша Большой Медведицы - туда улетел Ритмин Тарханов и не вернулся. В телескоп звезда выглядела яркой, нарядной и красивой. Чуть заметный черный кружочек в середине. Это же дырка в звезде, такая же, как у бублика. Бабушку сердила слова девочки. А однажды старушка позвала Мадию в сад. Они сели на скамью. Был поздний вечер. Мерцали звезды. Изредка метеор прочерчивал небо огненной линией. Облака наползали на звезды. Ветер гнал облака к горизонту, и небо оставалось таким же огромным, загадочным, величественным... Бабушка взяла Мадию за руку:

- Повторяй за мною, Мадия.

Тогда Мадии едва исполнилось двенадцать лет. Она с веселым недоумением поглядела на бабушку.

- Что повторять?

- Я скажу. Boт я, Мадия Тарханова, никогда не полюблю звездолетчнка.

- Бабушка, не надо. Я всегда буду любить тебя, бабушка... - Девочке стало страшно. А бабушка, положив сухие руки на плечи Мадии, требовала почти исступленно:

- Повторяй же... Повторяй же за мною. Мадия...

Все это теперь припомнилось девушке. Когда произошла эта странная сцена? Ну да, в год смерти бабушки... И вдруг с неожиданной яркостью Мадия увидела рядом с собой Луня. Он улыбался и что-то говорил. Она почему-то никак не могла понять его...

Мадия открыла глаза. Седая женщина, улыбаясь, склонилась над ней:

- Отдохнули?

- Да.

- Ну что ж, пойдемте...

Зал заседаний представлял собой огромное полуовальное помещение. Передняя часть его была срезана по прямой линии, образуя широкую террасу со сферической картой звездного неба. В центре стоял стол председателя. От террасы амфитеатром шли многочисленные ложи с телеэкранами и видеофонами - главных теоретиков, референтов, советников. В центре зала - столы и кресла членов Звездного Совета, Верхний ярус был отведен представителям прессы. Не выходя из ложи, они могли передавать сообщения во все концы Земли, на Марс, Венеру, искусственные спутники.

Мадия подошла к своей ложе. На дверях висела табличка: "Мадия Тарханова, инженер-референт галактической связи". В ложе было уютно и тихо. Сверху падал мягкий дневной свет, освещая небольшой секретер, стул, кресло, полочку. Мадия устроилась в кресле у барьера. Взглянула вниз. К председательскому столу подошли двое. Один из них поднял руку.

- Верховный Совет Планеты, - сказал он, - утвердил наше решение об избрании Председателем Звездного Совета академика Русской Академии наук Бориса Козырева, звездолетчика, выдающегося физика и композитора.

Все зааплодировали. Козырев вышел на трибуну и поклонился присутствующим. Кто из сидящих в зале не знал его, астролетчика, автора учебника космогонии? С того дня, как Мадия переступила порог Института космонавтики, Козырев стал для нее путеводителем в большой науке.

- Благодарю членов Совета за высокое доверие. Я приложу все силы, чтобы оправдать ваши надежды, - сказал он. - Сегодня председательское кресло должен был занять академик Ритмин Тарханов. Его нет среди нас. Вчера станция "Прощание" передала скорбную весть о гибели звездолета "Уссури". Звездолет должен был вернуться на Землю пятнадцать лет назад. Он не вернулся. Сигнал о гибели "Уссури" мы получили с запозданием на сорок семь лет. Почему? Что произошло? Есть два предположения. Первое. Командор Тарханов в силу каких-то обстоятельств изменил курс звездолета и отправился на более отдаленную планету, чем Лория. Второе. Звездолет шел курсом, проложенным на Земле, но на подступах к Лории подвергся нападению белых шаров. Возможно, Тарханов оказался в их плену. Я допускаю мысль, что это были разумные существа. Много лет спустя после захвата звездолета они решили отправить радиограмму на Землю... У меня нет уверенности, что мои предположения удовлетворят вас. Но другого объяснения я не могу дать. Будем ждать дальнейших событий. Мне очень хочется верить, что Тарханов вернется на Землю и привезет нам новые миры. Я вношу предложение избрать академика Ритмина Тарханова Почетным Председателем Звездного Совета...

Затем Козырев представил членам Звездного Совета руководителей комитетов. Мадия невольно приподнялась; председателем Комитета галактической связи Козырев назвал кубинца Рауля Сантоса. Мадия узнала его.

Это было три года назад, в Америке, во время летних каникул. Она плыла по Миссисипи на маленьком пароходике, точной копии старинных речных судов. Он мягко стучал колесами по сонной реке. В каюте среди немногих приумолкших пассажиров рядом с молодой индианкой сидел слепец. Лицо его врезалось в память Мадии, может быть, потому, что это было лицо человека, у которого вея жизнь как бы ушла в глубину. Слепцы приноравливаются к мраку, в котором они живут...

- Кто это? - спросила она своего спутника, студента-однокурсника.

- Сантос...

- А подробнее?

- Неужели не знаешь кубинца Рауля Сантоса? Мы учимся по его работам...

- Так это он?..

И вот сегодня неожиданная встреча здесь, в зале Звездного Совета! "Прошло три года, - подумала Мадия. - Я кончила институт, я вижу звезды и вижу солнце, а он видит только ночь, бесконечную ночь". Девушка знала многие работы этого крупного ученого.

Сантос стоял на трибуне-крупный, с выразительными, резкими чертами лица. Он свободно говорил по-русски.

Но вот Козырев кончил представлять руководителей комитетов Звездного Совета. Откуда-то сбоку в белой парадной форме вышел Игнат Лунь и остановился у стола Козырева. Мадия с любопытством глядела на космонавта, хотя уже не раз присутствовала на подобной церемонии.

- Игнат Лунь, отвечай, - с некоторой торжественностью заговорил Козырев. - Ты сознательно выбираешь свой звездный путь?

- Да!

- Дай клятву, Игнат Лунь.

- Я, Игнат Лунь, именем Объединенного Человечества клянусь хранить в бескрайних просторах Вселенной верность Земле.

- Какую звезду ты избрал, Игнат Лунь?

- Мицар.

"Он прав, - с благодарностью и неожиданным чувством симпатии к звездолетчику подумала Мадия. - Надо выяснить все обстоятельства гибели звездолета, "Уссури". Это сделает Лунь".

А Лунь, оказывается, думал не только о таинственной гибели звездолета. Он стремился к большему.

- Игнат Лунь, почему ты выбрал Мицар? - спросил Козырев.

- Я верю в теорию Тарханова о существовании цивилизации на Лории.

Свет в зале погас. Во всю стену засветился экран. Комментатор объявил:

- Планетарные маршруты Игната Луня. Прошу обратить внимание на посадку космоплана на Меркурий. Управлял кораблем Игнат Лунь. По десятибалльной системе оценок он получил наивысший балл - десять. Картины штурма Полюса недоступности Венеры. Жизнь на Венере. Экспедиция на Юпитер. Управляет кораблем Игнат Лунь. Сорок восемь полетов за три года. Средний балл - девять и семь десятых...

Козырев махнул рукой, и экран погас.

- Я предлагаю утвердить Игната Луня командором галактического звездолета, - сказал он, обращаясь к членам Звездного Совета. - У кого есть возражения? Вопросы? Нет. - Ученый протянул руку космонавту. - Итак, Игнат Лунь, твоя планета Лория. Звездный Совет надеется, что ты в течение года представишь обоснованный проект организации экспедиции на Лорию...

Козырев поджидал Мадию у главного подъезда Звездного Совета.

- Где мы ужинаем, дядя?

- В "Женьшене", - ответил Козырев, открывая дверцу кабины.

Через несколько минут они уже поднимались в этот небольшой ресторанчик. Козырев заказал ужин и, постукивая по столу черенком ножа, заговорил об Игнате Луне:

- Мне понравился этот человек. Он может сделать многое... Очень многое.

Мадия обрадованно прислушивалась к словам ученого. Ей почему-то вспомнился давний рассказ Козырева о себе.

Было это много лет назад. Козырев любил девушку. "Я буду тебя ждать", - сказала она, провожая его в полет. Он летел один на новом звездолете собственной конструкции. В этом испытательном полете проверялась новая аппаратура.

Потом Земля дала еще одно задание. На исследовательской станции случилась авария, и жизнь людей была в опасности. Козырев полетел к станции, находившейся на краю Солнечной системы. Шли дни, недели, месяцы... Электромагнитные бури затруднили, а потом сделали невозможной радиосвязь с Землей. Козырев оказался в полном одиночестве. Он не мог свыкнуться с ним. Чтобы бороться с одиночеством, он учился музыке и поэзии, которые казались ему самыми далекими от его профессии. Если говорить правду, он любил и то и другое с детства, но подавлял в себе это влечение: космос требовал от него всей жизни; он не имел права отвлекаться. Только теперь, в полете, он понял свою ошибку. Оказалось, гармония музыки была созвучна гармонии математики: и музыка и математика требовали глубины мысли, а часто отрешенности, абстракции, или, точнее, отвлеченности от привычного. Нет, музыка при этом не отрывалась от своей основы - жизни. Просто она воплощала жизнь в каких-то иных образах. В поэзии было другое. Поэзия, наоборот, возвращала его к самому точному восприятию всего того, что им было покинуто на Земле, и всего того, что окружало его сейчас...

Потом была работа на станции. Вернулся он на Землю только через девять лет. Любимая не дождалась его: она предпочла другого.

Припоминая историю Козырева, Мадия, видимо, пропустила многое из того, что говорил ей Председатель Звездного Совета. А он вспоминал Сантоса:

- Ты, Мадия, будешь работать с ним. Твоя теория расшифровки космических сигналов очень заинтересовала его.

- Постойте, - сказала Мадия, поднимая руку. - Я не совсем понимаю, как он, слепой от рождения, будет руководить Комитетом галактической связи?..

- Слепой? - Козырев улыбнулся. - Мадия, ты просто не следишь за новым в науке, увлекшись галактическими проблемами. Сантос с помощью своего изобретения видит.

- То есть?

- Он с помощью системы мельчайших электродов, подключенных к зрительным нервам и прикрепленных к системе миниатюрных зеркал, может видеть. И видеть больше, чем мы, - его кругозор является действительно кругозором: он может видеть и то, что происходит позади него. Это довольно просто. Даже зрячие могут воспользоваться его изобретением, хотя, - он улыбнулся, - кажется, у нас пока не возникала необходимость иметь глаза на затылке. Но это не главное. Главное - Сантос успешно разработал теорию восприимчивости импульсов.

- Я не совсем понимаю... - Недоуменный взгляд Мадии встретился с добрым взглядом Козырева. - Чтение мыслей на расстоянии?..

- Совершенно верно. Он может, нацелив созданную им аппаратуру, - кстати, с нашей точки зрения, совершенно несложную, - читать мысли человека...

- Мысли?! Но ведь это ужасно! - запротестовала Мадия. Это значит, любой из нас обнажает перед Сантосом все свои мысли, даже самые случайные, нелепо ассоциативные!..

- Ну, Мадия, не так громко, - засмеялся Козырев. - Ему вовсе не хочется читать мысли молодых женщин, хотя, - он с нарочитой шутливостью подмигнул девушке, - это и представляет интерес для некоторых молодых представителей мужского пола. - И перешел на серьезный тон. - Нет, Мадия, он полагает, что биотоки человека, усиленные соответствующей аппаратурой, могут пронзать пространство...

- Быстрее, чем свет? - Мадия откинулась в кресле, пораженная этой мыслью.

- Да.

- Но это же... Невероятно! - вырвалось у Мадии.

- Сегодня - да. А завтра?..

Они замолчали. Потрясенная Мадия невидящими глазами уставилась в зал. В ресторане все места были заняты. Оркестр играл какой-то вальс; она ничего не слышала. Козырев попытался отвлечь девушку:

- Мадия, а ты знаешь мой "Звездный блюз"?

- Послушайте, - вместо ответа сказала она, - но ведь Сантос тогда сможет связаться с каждым звездолетчиком... Без радио...

- Совершенно верно. Только не теперь... Все находится еще в работе, Мадия... Так ты знаешь мой "Звездный блюз"?

Мадия с трудом оторвалась от своих мыслей и кивнула ученому:

- Конечно... И мне думается, что вы писали его тогда... в одиночестве... Я угадала?

- Да, Мадия! Мне так хотелось услышать праздничный шум людской толпы, плеск волн, гул леса... Помнишь лермонтовское: "И звезда с звездою говорит"? Лермонтов думал об этом или не думал, но утверждал: в космосе нет одиночества! Я, конечно, утрирую, это понятно, и однако мне захотелось передать этот "звездный разговор"... Тем более - звезды были рядом, вокруг, везде... Я очень хвастаю?

- Пожалуй, есть...

- Больше не буду, - весело заверил Козырев. - Но к своему хвастливому монологу должен добавить одно обстоятельство: я в ту пору был влюблен... Смешно?

- Нет... Кстати, а где сейчас ваша любимая?

- Она уже давно вышла из девичьего возраста.

- Вы с ней встречались?

Козырев покачал головой.

- А бабушка всю жизнь ждала его... - вздохнула Мадия.

- Хорошо, что не дождалась, - сказал Козырев. - Если жив Тарханов, а я почему-то уверен в этом, то ветреча вышла бы не из приятных. Вместо молодой, полрой сиженщины встретить...

- Перестаньте. Это рядом с цинизмом...

- Нет. Время разъединяет людей. Мало ли звездолетчнков, вернувшись на Землю через двадцать - тридцать лет, оставляют старую семью и обзаводятся новой. Кого тут винить? Парадокс смещения времени... Если Ритмин Тарханов вернется, то вернется еще молодым.

- И всегда будет так?

- Пока не покорим время. - Козырев поднялся. - Мы, кажется, слишком много говорим. Может быть, потанцуем?

- Погодите... - попросила Мядия.- Я еще не пришла в себя...

Оркестр играл модный блюз. Певица покинула эстраду и закружилась по залу. Красивая, высокая, стройная, она казалась воплощением жизни, свежести и силы. Мелодичность голоса теплого, бархатного - усиливала ее обаяние, Взглянув на Козырева, Мадия не узнала его. Он весь преобразился. То есть он оставался прежним Козыревым, но оловно бы прислушивался к тому, что говорят ему воспоминания, голоса прошлого, былое, - Мадия не имела времени искать точного определения. А Козырев вспоминал... Это было здесь же, в "Женьшене", на пятом месяце его пребывания в Хабаровске после того полета. Он долго гулял по городу. Бушевал буран. Он смотрел на зимнее небо, на заснеженный город, на людей - и не видел их. У него было все: любимые занятия, любимая наука, любимые товарищи, и все-таки он был одинок. Он не мог стряхнуть с себя недавнего потрясения.

Почему он тогда избрал "Женьшень"? Наверное, потому, что этот маленький ресторанчик как бы отставал от современности. Козырев не знал, кому пришло в голову сохранить в "Женьшене" так называемый "аромат старины", - так сообщалось в городском справочнике. Здесь не было роцев, хотя существовала отлично механизированная, как и всюду, кухня. Подавали блюда милые, веселые женщины, шутя и смеясь над своими старомодными обяаанностями, - все это было очень похоже на игру. Конечно, они играли в старину, и это было не только забавно, это придавало "Женьшеню" какое-то особое очарование. Оно усиливалось еще тем, что и сами посетители то и дело принимали на себя роли официантов и официанток, благо это не представляло для них особых трудностей: кухня работала безотказно, могла удовлетворить любое желание своих посетителей и отличалась от других ресторанных кухонь разве только тем, что в ее меню было несколько больше так называемых "старинных блюд", чем в других...

Естественно, "Женьшень" отличался от других ресторанов и тем, что здесь была эстрада, и тем, что на эстраде рядом с современными песнями и мелодиями исполнялись песни и мелодии прошлых веков, по каким-то обстоятельствам не забытые человечеством. Кстати, певцами и музыкантами всегда были сами посетители. Недаром многие из них являлись сюда не только со скрипкой, а даже с рожком или гуслями, как это однажды было на памяти Козырева.

Что ж, человечество не хотело терять связи с прошлым. Любители старины не исчезают никогда, хотя их любовь вовсе не требует полного восстановления былого. Живя в настоящем и сражаясь за будущее, они порой хотят окунуться в аромат прошлого. Зачем? Это необъяснимо...

В "Женьшень" Козырев пришел тогда в девятом или десятом часу вечера. Певица исполняла арию из "Кармен". Он прошел в зал и занял место, на котором уже сидел дважды или трижды, он не так уж часто посещал этот ресторан. Певица сошла с эстрады и пошла от столика к столику, - так требовали традиции "Женьшеня". Козыреву казалось, что она стремится к нему, и он весь напрягся. В каждом ее движении, жесте, смеющихся глазах сверкала молодость. Боже мой, как она похожа на ту, что отвергла его! Но почему она тут? Может быть, это не она. а ее двойник, живущий по ту сторону нашего мира симметрии?

Певица стояла перед ним. Глаза встретились.

Потом они танцевали, и на эстраде выступали уже другие певицы, но это совершенно не интересовало тогда Козырева. В нем жило в тот вечер что-то веселое, мальчишеское или юношеское, и ему было удивительно легко с этой женщиной, и ему не хотелось ни о чем расспрашивать ее...

Над рестораном была гостиница, и Козырев, неохотно простившись с певицей, поднялся в номер. Долгая ночь, оказывается, прошла. Ему казалось, будто он стоит на берегу и студеная вода лижет его ноги. Тело обдает теплым утренним ветерком. Он бросается в воду и плывет навстречу солнцу. Он смеется и слышит тысячи звуков, звенящих в его душе. Напрасно Козырев пытается разобраться в этом хаосе звуков - кружится голова. Свободен. Свободен от мучительных переживаний, тоски. Он сам не знал, как это произошло. Ему казалось, что он вырос. Здоровая его натура одним порывом сбросила вчерашнюю оболочку, в которой он задыхался...

Он сел за рояль. Аккорд. Еще аккорд. В музыке изливал Козырев всю свою душу. Сколько же прошло? Час, а может быть, два?

На следующее утро он пошел поблагодарить певицу.

Ему ответили, что артистка уехала.

- Артистка? - растерянно спросил он.

- Да.

- Но... Куда?

- Она не сказала этого.

...И вот сейчас, как в те далекие годы, опять играл ьркестр, и певица ходила между столами, и пела она вовсе не арию Кармен, а "Звездный блюз", написанный им когда-то в далеком полете...

Козырев не заметил, как поднялась и отошла Мадия с каким-то рослым и самоуверенным молодым человеком, - кажется, очень красивым. Он смотрел только на певицу. Конечно, это... она! Однако певица не приблизилась к нему, а легко и гибко проскользнула к пианисту и что-то сказала ему. Пианист, вставая с места, поднял тонкую руку:

- Мы рады приветствовать автора "Звездного блюза" и пожелать ему счастья в жизни.

Козырев не сразу понял, что произошло. К нему подходили люди, жали руку, что-то говорили. А он стоял и улыбался, думая о том, что многое в жизни может повториться, только не эта встреча... "Кто сказал ей, что я - автор этого блюза?" думал он, и в этой мысли - он это чувствовал - было удовольствие оттого, что ей известно его авторство. Он никогда не отличался тщеславием, но сегодня был тщеславен и сам понимал это. Он, кажется, как мальчишка, собирался пойти за певицей. Она поднялась на эстраду и исчезла за портьерами, и тогда Мадия потянула его к столу.

- Дядя, познакомьтесь, Чарлз Эллиот. Мы вместе учились в Институте космонавтики. Он был на четвертом курсе, а я в ту пору только поступила.

Как все это некстати! Но Козырев сдержал себя, удивляясь, что этот странный вечер выбил его из колеи и превратил Козырева-ученого в Козырева... Он не смог найти точного определения своего сегодняшнего состояния, хотя на уме вертелись самые обидные слова.

Он не пошел за певицей... Он поднял глаза на друга Мадии. Это был тридцатилетний брюнет с правильными чертами лица и небольшой сединой на висках, которая эффектно оттеняла его смуглые щеки.

А Мадия объясняла, что Эллиот после окончания института много путешествовал, продолжая заниматься науками. Его работы о безъядерных галактиках привлекли внимание ученых. Он получил звание профессора. Год читал курс астрофизики в Гарвардском университете, его избрали членом Совета Солнца.

- Здравствуйте, мистер Козырев, - сказал Эллиот.

Козырев рассеянно кивнул головой.

- Я очень рад этой встрече, мистер Козырев, - продолжал Эллиот на английском языке. - У меня к вам письмо от матери. Разрешите вручить?

Козырев взял конверт и положил его на столик перед собой.

- Мать говорит, что она была знакома с вами, и, узнав, что я буду представлять журнал "Вселенная" при Звездном Совете, решила напомнить о себе.

- Это похвально, Чарлз, - сказал Козырев. - Но я не понимаю, почему астрофизик вдруг стал журналистом?

- Если академика Козырева интересует жизнь рядового астрофизика - я готов исповедаться перед ним.

Козырев вскрыл конверт. Писала та, которая когда-то оставила его. Она представляла ему сына. Между строками звучало: она помнит прошлое и сожалеет, что ее первая любовь внезапно оборвалась. Сын будет счастливее матери. Он не расстанется с любимой ради далекого звездного мира. Она так его воспитала.

Она не искала протеже. Она просила дать ее сыну "достойную информацию" и уверяла, что он "оправдает внимание к нему: он талантлив".

В ее просьбе не содержалось ничего худого. И все-таки глухая антипатия проснулась в Козыреве, и он не мог сразу определить ее причин. Впрочем, причин для антипатии было более чем достаточно. Чарлз - сын той женщины, которая бросила его. Чарлз оставил астрофизику для журналистики - это было непонятно. Наконец, Чарлз и Мадия помешали его встрече с женщиной, которая оказалась странно дорогой ему. Из-за сходства с той, первой? Едва ли...

О многом хотелось теперь подумать Козыреву. Он не чувствовал себя Председателем Звездного Совета, - он был просто человеком. Опять прежние мысли являлись к нему. Нет, его испытательная ракета вовсе не замедляла темпа жизни. На Земле и в его ракете время текло, в общем, почти одинаково. Он вернулся на Землю спустя девять лет. человеком, постаревшим на девять лет жизни, - не больше и не меньше, чем она. Просто он ждал, она не захотела его ждать, - в этом все дело... У него нет вины перед нею - то, что он делал, диктовалось высшими интересами человечества. Она не захотела понять этого, и он не находил для нее слов оправдания.

И все-таки она была права. Никто не требовал от нее девятилетнего ожидания. Чувство есть чувство. Оно приходит и уходит. Есть даже какая-то древняя поговорка, ее трудно припомнить... Что-то вроде: с глаз долой - из сердца вон.

Все было так. Ему нельзя было переложить чувство боли и горького разочарования в своей любви на этого молодого человека. Но он не мог не делать этого, хотя старался быть объективным.

Он попросил разрешения уйти и вышел из ресторана.

- Академик не лишен такта, - сказал Эллиот. - Во время уйти - типичная английская традиция. - Он улыбнулся. На его загорелом лице белые зубы казались еще белее. - Забавно: я совсем недавно узнал, что именно Козырев - автор "Звездного блюза". Блюз меня поражает.

- Чем? - удивилась Мадия.

- Дерзостью! Вы не забыли слов? Я не помню их в ритмической последовательности, - кстати, почему наши поэты отказались от рифм? - но помню мысль. Кажется, так: "Когда я рядом с тобой - я рядом со Вселенной. Ты знаешь, о чем говорят звезды? Вселенная создала человека, чтобы он изменил Вселенную. Человек, ты высшее чудо огромного мира, пылинка, в котором Земля..." Я не утомил вас этим нудным пересказыванием? Нет? А дальше, дальше: "Когда я рядом с тобой, я готов послать вызов Вселенной, и я покорю ее и сделаю прекрасной..." Разве это не дерзко?

- Это хорошо или плохо, Чарлз?

- Я люблю дерзость, но... не до вселенской степени... Если говорить правду, то я затеял весь этот разговор ради первых строк песни. Помните: "Когда я рядом с тобой..."

- Знаете, Чарлз, это...

- Верно, Мадия, это - объяснение в любви. Я хочу, чтобы вы стали центром моей Вселенной...

- О, как это высоко! Но вы же не сторонник завоевания Вселенной.

- Образ, Мадия... Как образ...

- А что вы предлагаете?

- Землю. Да, нашу старушку Землю и нашу Солнечную систему, не больше... Постойте, Мадия. - Эллиот поднял руку, заметив, что девушка пытается возразить ему. - Я не хочу препятствовать вашей работе в галактической связи, хотя время для нее еще не пришло. Пока, повторяю, я предлагаю вам Землю. Попокатпетль и Кукисвумчорр...

- Мексика и Мурман? - Мадия улыбнулась.

- Да. Флорида и Крым. Килиманджаро и Казбек... Бонцы и Хива... Если хотите: Марс и Венера...

- А дальше?

- Я вас не понимаю, Мадия...

- Я вас тоже, Чарлз. Пришло время, когда наша Солнечная система становится базой для дальних галактических связей. И...

- Ах, вы об этом!.. Мадия, галактическая связь - дело далекого будущего. Я пишу книгу об этом. В ней я излагаю свою точку зрения на то, следует ли нам идти в поход на Галактику... Впрочем, не только свою точку зрения... Ладно, к черту книгу. Скажите главное...

- Главное - для вас?

- Да. Я нравлюсь вам?

- Предположим...

- Вы будете моей женой?

- А вы даете срок подумать об этом?

- Мадия! - Эллиот сжал руки девушки в своих крупных ладонях. - Конечно. Только - не очень большой.

Из Хабаровска Игнат Лунь полетел в Ташкент. Там на заводе "Звездолетстрой" он провел пять месяцев. Он поднимался на строящийся звездолет, беседовал с конструкторами. Звездолеты строились по проекту академика Тарханова. Корпус корабля, обшитый звездолитовой пленкой, мог противостоять не только космическим лучам и метеорному дождю, но и излучениям и температурам атомного взрыва. Он мог спокойно войти в верхние слои Солнца, температура которых достигала шести тысяч градусов.

Один кубический сантиметр звездолита весил около тонны.

В Ташкенте Игнат встретил своего друга Александра Шагина, механика кибернетических машин, с которым три года жил на Венере. Шагин приехал в Ташкент в отпуск и поселился на восточной даче звездолетчиков. Теперь друзья сидели на веранде дачи, беседуя о будущем полете Игната на Лорию.

Александр Шагин полулежал в кресле, втиснув крупное тело между подлокотниками.

- Чем режут звездолит? - рассеянно спросил он.

- Пи-мезонными лучами.

- Слушай, Игнат, будем думать об отдыхе. Ты сейчас никакими звездолитами меня не соблазнишь. Позавчера проездом в Москву был здесь Главный ученый Сихотэ-Алиньского заповедника. Мы учились когда-то в одном лицее. Он предлагает великолепную охоту на озере Мухтель. Это не в заподведнике, где-то рядом.

Лунь поднялся и подошел к окну. Третий день лил дождь. Капли тихо стучали по бетонированной дорожке и шелестели в листве. Он вдохнул в себя сырой воздух и выставил руку под дождь.

- Завтра вылетим, Игнат, - продолжал Шагин. - Будет отличная охота.

- Отстань, Саша. - Лунь остановился перед старинной картиной, висевшей на стене между двумя окнами.

Широкая река. Плывет судно. На палубе - трое: молодая женщина с девочкой на руках, рядом - широкоплечий моряк. Он положил на плечо женщины крепкую сильную руку. Судно плывет навстречу рассвету. На лицах всех троих - ожидание счастья, а, может быть, и само счастье...

- Смотри, Саша, - сказал Лунь. - Когда я гляжу на эту картину, мне становится завидно. Идиллия.

- Если бы такое счастье было у тебя, ты бы тайком улизнул на первой же стоянке.

- Это не мешает мне им завидовать.

- Женись на Ирме Соболевой, - сказал Шагин.

- Я не раз думал об этом. - Лунь повернулся к Шагину. Но должен ли звездолетчик вообще жениться? Обрекать любимую одну на долгие годы одиночества, тосковать по ней там... Он замолк, словно что-то припоминая. - Кстати, когда я поступил в распоряжение Звездного Совета, меня первым делом спросили о семейном положении.

- Усложняешь, Игнат. В уставе Звездного Совета нет пункта, запрещающего звездолетчику жениться. Впрочем, это дело твое и только твое. Я - о нашей поездке. Главный ученый заповедника рассказал, между прочим, об интересном космическом явлении. Представляешь... - Шагин внезапно замолчал.

Лунь повернулся. В дверях стояла Ирма Соболева.

Лунь познакомился с ней на Венере. Это была высокая, стройная девушка. Ее лицо оттеняла черная рамка волос, не пышных, но густых, низко спускавшихся на виски. Прямой нос с трепещущими ноздрями. Спокойный рот и чуть близорукие глаза.

Лунь долго пытался понять эту девушку, но, кажется, безуспешно.

- Не тебе, - смеясь, говорила она, - проникнуть в мою душу, звездолетчик.

Луня привлекал ее острый ум. Жесты, походка, очерк лица все было отсветом ума. В ней было что-то, беспокоившее его.

Как-то в порыве откровенности она призналась, что ей доставляет огромное наслаждение взглянуть в душу человека, найти его слабости. На вопрос - зачем? - она пожимала плечами. Не это ли любопытство толкнуло ее к Луню? Она, кажется, достаточно разгадала его, но почему-то не спешила расстаться.

- Здравствуйте, друзья, - сказала Ирма, щуря близорукие глаза.

Шагин демонстративно поднялся и, захватив кипу газет, двинулся к дверям.

- Вы по-прежнему не терпите меня? - насмешливо спросила она Шагина.

- Почему же? - ответил тот. - Терплю и даже - охотно.

- Благодарю, это мило с вашей стороны. Куда же вы?

- Я опасаюсь умных женщин, - поклонился Шагин. Ирма подошла к Луню.

- Здравствуй, Инг, - тихо произнесла она. - И ты тоже не рад мне?

Он усадил ее в кресло, а сам устроился на подлокотнике.

- Ты же знаешь: у меня нет никого, кроме тебя.

- Три дня в нашем распоряжении. Затем вновь лечу на Венеру.

- Что-нибудь серьезное?

- Нет. Обычные дела. Математика. А ты все-таки решил лететь за пределы системы?

Он кивнул головой, положил руки на ее плечи. Она прижалась к нему.

- Иногда женщине совсем немного надо. Просто вот так почувствовать сильные руки на плечах. Банально?

Он засмеялся:

- Пожалуй. Но все-таки: какова цель твоей поездки на Венеру?

На следующее утро Лунь нашел Шагина на берегу речки в траве по самые плечи.

- Купаюсь в траве, - сказал он. - Иди сюда.

Шагин родился и вырос в Оренбургских степях, на заводе спортивного коневодства, в семье ветеринара. По рассказам Шагина, коневодство на Земле возродилось лет двести назад. К тому времени на планете оставалось не так уж много лошадей. Они-то и стали предками сегодняшних великолеяных скакунов. "Самое увлекательное занятие в жизни, - говорил Шагин, - это умение объездить дикого жеребца". Парадокс - любитель лошадей стал отчаянным планетоходцем. На Венере все пользовались вездеходами, а он разъезжал на коне-роботе по кличке Кар, смонтированном из деталей списанных кибернетических машин. Человек двухметрового роста в космических доспехах на низкорослом коне - это было препотешно, и Шагин напоминал древнего благородного рыцаря Дон Кихота Ламанчского. На Венере так его и звали - "Дон Кихот".

Долина словно бы спала, затопленная потоком молочного света. И только голос горной речушки звенел в ушах Луня. Ему, привыкшему все видеть в космической перспективе, долина казалась уютной, маленькой и странно дорогой и близкой. Он с жадным любопытством приглядывался ко всему окружающему. Все занимало его: и мох на стволах деревьев, и светлые листья айвы, и стремительный бег горной ящерицы по коре древнего карагача.

- Это тебе не Венера! - Шагин стоял рядом с Лунем и причесывал волосы.

- Со временем и на Венере будет, как на Земле.

Они пошли в поселок.

- Ты вчера начал говорить о каком-то космическом явлении, - напомнил Лунь. - Может быть, продолжишь?

Они подошли к даче Шагина. Комнаты были забиты деталями машин. "Узнаю Сашу", - усмехнулся Лунь, перешагивая через полуразобранного робота.

- Вот, смотри. - Шагин протянул другу пачку цветных фотографий.

- Район Большой Медведицы. Мицар с Алькором, - вслух определял Лунь. - Планета. Что такое? - Лунь почувствовал, как заколотилось сердце. Он не мог произнести ни слова.

- Я думаю, диаграмма атмосферы и обмена веществ, - сказал Шагин.

- Две фигуры в центре одна под другой связаны толстой белой чертой. На нижней, очевидно, основной элемент океана ядро с одним электроном; конечно же, водород, На верхней главный элемент атмосферы и дыхания: ядро с восемью электронами - кислород. Две боковые фигуры связаны стрелками. На левой - ядро с шестью электронами - углерод, на правой - ядро с семью электронами - азот. Мистификация какая-то...

Шагин пожал плечами:

- Я и говорю, что все это надо проверить на месте.

- И эти фотографии сделаны на озере Мухтель?

- Да, - сказал Шагин. - Разве это не интересно?

В дверь постучали, и вошла Ирма - ослепительная, самоуверенная.

- К вам можно? - И засмеялась, обращаясь к Шагину: - Ваша дача мне несколько напоминает склад металлолома.

- Мне тоже, - добродушно отозвался Шагин.

Лунь протянул ей фотографии.

- Так это же твоя планета, Инг, - твердо произнесла Ирма. - Ты уверен, что на Лории такая же диаграмма обмена веществ, как и на Земле?

- В этом я как раз не уверен.

Лунь рассказал историю фотографий.

- Ты хочешь сказать, что это сигнал лориан? - Ирмя пытливо вглядывалась своими близорукими глазами в лицо Игната. Невероятно... Впрочем, постойте. В лицее физики и математики мой отец был любимым учеником академика Тарханова. Примерно за десять лет до старта "Уссури" командор Тарханов писал отцу, что в районе Мицара есть планета, симметричная нашей Земле, и что там, возможно, обитают разумные существа. Отец не верит этой гипотезе. Если это сигнал... Я бы полетела с тобой, Инг, если бы не Венера...

- Ирма, покажи мне письмо Тарханова.

- Сейчас я поговорю с отцом. - Ирма взяла видеофон Шагина и уже через минуту говорила с академиком Соболевым. - Папа я, говорю из Ташкента. Прости, что пришлось разбудить тебя.

- Ничего, я успел привыкнуть к твоим чудачествам, Ирма. Голос академика Соболева был сочный и молодой. - Так о чем же ты хочешь спросить меня?

- На днях к тебе приедет звездолетчик Игнат Лунь. Я очень прошу: покажи ему письмо командора Тарханова.

- Из-за этого ты так рано разбудила старого отца?

- Ты вовсе не старый, папа!

- Хорошо, Ирма.

Ирма поставила видеофон на место и повернулась к Игнату:

- Ты доволен?

- Отлично, Ирма!

Через два дня Лунь и Шагин вылетели на озеро Мухтель. Они долго кружились, выискивая место для лагеря. Под скалой, круто уходящей вверх, виднелся крепкий, сложенный из крупных стволов лиственницы дом. Решили расположиться поблизости от него.

Лунь первым вышел из кабины. Глаза его окидывали озеро с веселым упорством искателя приключений.

- Пойдем навестим хозяина озера, - предложил он. - Быть может, что-нибудь узнаем у него.

- Пошли.

Дом они увидели сразу же за утесом, вклинившимся в озеро. Нигде никого не видно - ни во дворе, ни на берегу озера, где, задрав нос, стояла лодка из белого пластика.

Шагин постучал в ворота. Никто не отозвался.

- Дом, кажется, необитаем, - сказал он. - Это даже лучше. Будем жить до тех пор, пока не увидим "чудо".

Они вернулись к автоплану.

- Как насчет ухи? Не возражаешь? - спросил Шагин. - Откровенно говоря, мне надоели "технические" блюда на Венере. Займусь рыбной ловлей.

- А я поброжу поблизости.

Лунь двинулся вверх по склону сопки. Камни. Деревья. Нежная молодая березка. Листья ее шевелились. Не листья, а звезды. В иллюминаторах космического корабля сразу же после старта звезды качаются так же, как листья березки. Перед ним проносились звездные миры. Он бывал в этих мирах...

Добравшись до вершины, усталый, потный, он прислонился к валуну. Из долины поднялись дикие козы. Они жались друг к другу. Лунь приподнялся и свистнул. Копытца звонко застучали по камням.

Лунь перевел взгляд на озеро, опаленное вечерним солнцем. Красно-розовые тона двигались, перемещались, то густея, то бледнея вновь. Зеленая косынка тайги вокруг озера тоже зарозовела. Знакомая картина родной тайги!

И вдруг он увидел, как внезапно над озером возникла огромная ультрамариновая стена. Она уходила в небо и терялась там. За нею угадывалась новая стена, только черная, как тушь. Между ними повисли белые точки.

Лунь, потрясенный зрелищем, замер на месте, вцепившись пальцами в теплый бок валуна. Все это он видел на фотографиях, которые привез Шагину Главный ученый Сихотэ-Алиньского заповедника. "Сигнал далеких миров. Схема Млечного Пути. Наша Галактика... Такую бы схему иметь в полете. Да тут и лицеист разберется, где и что. Солнце со своими спутниками. Даже Луну различишь. Вон Процион... Эридан. Тау Кита. Вдали просматривается туманность Андромеды".

Он был захвачен красотой и величественностью небывалого зрелища. Какой же огромный разум, какая удивительная по своей мощи техника нужна была для того, чтобы передать эти изображения из дальних космических пространств на Землю. От мысли о всесилии разума захватывало дух.

Внезапно изображения изменились. Большая Медведица? Да, она. Вот и Мицар, вторая звезда ручки ковша. Рядом Алькор. Между ними белая точка. Увеличиваясь, она постепенно заполнила весь экран. Наконец появилась уже знакомая диаграмма атмосферы и обмена веществ. Лунь не мог оторваться от нее. Планета рассказывала о себе. Как она схожа с Землей!

Экран погас. Лунь опустился на валун и долго еще сидел здесь, обдумывая увиденное. Он никак не мог прийти в себя. Багровый диск солнца коснулся горизонта. Над озером легли тени. Три ракеты прочертили небо зелеными полосками и, падая, погасли над тайгой: это Шагин приглашал к ужину.

- Где ты пропадаешь? Я соорудил такую великолепную уху! встретил Луня Шагин, колдуя у костра.

Столб дыма поднимался в небо. Где-то рядом бежал ручеек, звон его струй казался Луню праздничной музыкой. Пахло дымом и смолой, и все это перебивал аппетитный запах ухи.

Шагин устроился домовито. Лагерь оборудован повеем правилам. Возле палатки - грубо сколоченный из жердей столик. Две коряги - кресла по сторонам. На столе - котелок с ухой. Крупными ломтями нарезан хлеб.

- Ты тоже видел все это? - спросил Лунь, показывая вверх, в уже потемневшее небо.

- Формулы Лории? - отозвалс,я Шагин. - Да, конечно. И знаешь, о чем я подумал? - Шагин неторопливо достал из рюкзака ложки, потом появилась плоская фляга с яркой этикеткой "Русская водка". - Тебе полный?

- Половину, - сказал Лунь. - Так о чем ты хотел сказать?

Шагин молча налил ровно столько, сколько просил Лунь. Лунь взял в руки граненый стакан из простого стекла. Из этого же стакана они пили на Венере. Стакан, который побывал почти на всех планетах Солнечной системы. Настоящий музейный экспонат.

- Мы выпьем еще из него на Лории, - сказал Шагин. - Так вот я о чем. Изображения, которое мы видели и которые запечатлены на наших фотографиях, не могут передаваться из космоса... Если бы они шли из космоса, то, вероятно, разумные существа, направляющие их к нам, избрали бы другой район для их воспроизведения. Например, крупный город...

- Я тоже склоняюсь к этой мысли.

- И не один ты. Этим явлением уже заинтересовались многие ученые... Они полагают, что в районе озера находится какой-то источник излучения. Он включается точно в определенный час - ты засек время?

- Да. В половине шестого. Сеанс, если это можно назвать сеансом, продолжается десять минут.

- Совершенно точно. Значит, завтра мы начнем поиски источника излучения. За твое здоровье, Игнат. - Шагин поднял стакан.

- За твое здоровье, Саша. - Лунь принялся за уху. Поужинав, Лунь собрал посуду и пошел к ручью. Тишина. Он замедлил шаги и прислушался. Неясные шорохи. Плеск воды. Луна тихо смотрела на бескрайние просторы Земли. И, слушая мелодию ночи, Лунь, кажется, понял, почему Шагин не хочет расставаться со стаканом. Там, в космических далях, обыкновенный граненый стакан, очевидно, напоминает ему о родной Земле, о матери, о лунной ночи с таинственными шорохами.

Лунь вернулся в лагерь и подбросил в костер несколько сухих коряг. Пламя взметнулось и озарило крупную фигуру Шагина. Лежа на постели из мягких веток пихты, он смотрел на Венеру.

- О чем задумался, Саша?

- Я думаю о том же, что и ты. Итак, мы видели над озером сигнал инопланетной цивилизации?

- Конечно.

Шагин внезапно сел, обернулся к Игнату. Багровые блики огня играли на его крупном лице.

- А вдруг это - сигналы Тарханова? - выпалил он, ожидая, какое впечатление произведут его слова на Игната.

Игнат потер лоб:

- Все может быть, Саша!.. Но ведь приняты известия о гибели его звездолета...

Они еще долго говорили у костра, не в силах уснуть. Оба склонялись к мысли, что на озеро Мухтель должны в ближайшие дни прибыть целые отряды ученых. Они прилетят сюда с техникой, которая позволит быстро отыскать источник излучения, и надо ли заниматься завтра кустарничеством?..

Почти весь следующий день они провели в поисках излучателя, не очень надеясь на успех. Автоплан на самой малой скорости пролетал над озером, над его извилистыми берегами, над густой зеленью тайги.

- Подождем до вечера, - наконец предложил Игнат. - Вылетим, едва появятся изображения...

Шагин скептически пожал плечами и направил автоплан к лагерю.

- Кто-то пожаловал к нам, - сказал он, когда автоплан оказался возле знакомой скалы. - Видишь вьючных лошадей?

- Явно несовременный транспорт, - буркнул Игнат. Посадив автоплан, товарищи разошлись: Шагин пошел к дому, а Игнат направился к палатке.

- Симпатичная женщина, - весело докладывал Саша, вернувшись. - Биолог. А лошади, если бы ты видел... Она говорит, что в ясные вечера трижды, а то и четырежды появляются эти космические картинки. В плохую погоду никаких изображений не возникает. Нет, она и вправду симпатичная женщина!

Они еле дождались пяти часов вечера - на этот срок товарищи назначили повторный полет над озером. Их автоплан находился в воздухе, когда наконец точно в срок над озером вновь возникли гигантские стены экранов. Потом они слились, в один. Со всех сторон экран просматривался одинаково, очевидно, он имел форму шара.

- А как хоть выглядит излучатель? - сердито спрашивал Саша. - Может быть, он похож на камень, а камнем завалены все берега озера.

- Экран возникает в западной части озера, - осторожно размышлял Лунь. - Значит, излучатель может находиться только там...

- Почему только там? Он с одинаковым успехом может находиться и на восточном берегу.

- Нет. Западный берег гол и пуст. Лучи, направленные сииау, с Земли, не встретят никакого препятствия. А взгляни на скалы и ущелья восточного берега, на лес, подступивший к самой воде... Стой! Давай внимательно осмотрим этот островок!..

Экран погас. Они долго кружились у небольшого островка, пока Шагин не обратил внимание на скопление прозрачных шаров на песке.

- Забавно, - сказал он. - Что-то похожее на футбольные мячи.

- Где?

- Смотри, правее большого камня... Пять шариков.

- Действительно, мячи... Но их цвет... Мне кажется, он как бы переливается...

- Опускаемся?

- Да.

- Не опасно?

- Послание мирное, - возразил Лунь.

Автолет парил над шарами на высоте всего пяти или шести метров. Шары едва ли превышали своими размерами футбольный мяч. Лежали они плотно друг к другу, расположенные с непонятной симметричностью. Они светились ровным голубоватым сиянием, то почти угасавшим, то возникавшим вновь. Вдруг товарищи услышали тихий, но отчетливый щелчок, и в то же мгновение над озером зажегся экран. Один из шаров, что лежал ближе к воде, вспрыгнул на "спинку" других и замер. На экране появилась схема Галактики. Через минуту, как только первый шар уступил свое место второму, она погасла. Теперь на экране появилось изображение Большой Медведицы, Потом были Мицар, Лория, формула жизни на ней - и опять легкий щелчок, извещающий об окончании "представления".

Все вокруг опять приобрело обычный вид. По тихой воде озера вновь плясали розовые блики заходящего солнца. Шары лежали в прежнем порядке.

- Садимся на остров? - предложил Шагин.

- Обязательно.

Друзья высадились на остров и остановились в некотором отдалении от шаров. Загадка их происхождения не пугала космонавтов, - в свои годы они повидали достаточно много. Но разумная осторожность еще никогда не мешала людям.

Шли минуты. Тридцать минут ожидания... Сорок... Пятьдесят.

- Не хватает шестого шара, - вдруг нарушил молчание Лунь.

- Почему не хватает? Где же он может быть?

- В Музее космических находок.

- "Шар Тарханова"? - догадался Шагин. - Меня тоже не покидало ощущение, что я видел нечто подобное. Да, конечно, эти шары - точные копии "Шара Тарханова". Ты помнишь изображение на нем?

- Отлично. Па шестом шаре изображен житель Лории. Лицо, нос, глаза, уши - наши, а кожа голубая.

- Но почему же шары разъединились? И, если они разумные, почему держат у себя Тарханова?

Лунь засмеялся:

- Полетим и наведем порядок.

- Будь уверен, порядок будет. Все-таки: почему не вернулся Тарханов?

- Тсс...

Шары начали новое "представление".

Мадия стояла у раскрытого окна. Весна шумела в садах на берегу. Отчаянно галдели воробьи на крышах. Примостившись на каменном парапете, светлоголовый мальчуган закидывал удочку в пенную амурскую воду... Мир дышал покоем и радостью, но ее не покидало чувство горечи и разочарования. Уже сколько месяцев она тщетно бьется над расшифровкой сигнала из космоса. И не только она одна. Сигналы приняли все обсерватории Солнечной системы, но они до сих пор остаются нерасшифрованными.

Она помнит тот вечер, когда по срочному вызову прибыла в Звездный Совет и поднялась в зал Главного шифровальщика. Здесь собрались почти все сотрудники Комитета галактической связи, за исключением председателя Комитета Рауля Сантоса. Мадия просмотрела все записи - световую, звуковую, радиоволновую. Электронная машина воспроизвела сигналы в натуре. Понять их было невозможно. Главный шифровальщик, новейшее достижение электроники и кибернетики, три часа решал задачу, а за час он делал один миллиард операций, - и не справился с нею.

- Задача не решается, - сказал он, виновато моргая зелеными глазами.

Присутствующие разочарованно вздохнули. Время было позднее, и зал быстро опустел. Мадия осталась одна. В зале стояла тишина. На экране во вею стену мерцали образцы записей космических радиоизлучений - десять поперечных линий. Когда Мадия поступала в Институт космонавтики, линий было всего семь. Последние три вида излучения земляне обнаружили совсем недавно. Десятый вид открыл теперешний председатель Комитета галактической связи академик Рауль Сантос. Девять видов излучения почти повторялись, но вот десятый...

"Мы на пороге новых открытий", - говорил Рауль Сантос. Может быть, и этот сигнал, который не поддается расшифровке, - не призыв инопланетной цивилизации, а всего-навсего не обнаруженный до сих пор вид радиоизлучения?"

Мадия с надеждой посмотрела в глубину зала, где моргал зелеными глазками Главш. Она вставила запись сигналов. Экран тут же погас - сработал автоматический отключатель. "Не та волна", - подумала Мадия и выключила одну за другой все известные ей волны. Но тщетно. Монизатор звука тоже оказался беспомощным.

Сигналы до сих пор не расшифрованы. Теперь Мадия уже третий месяц проверяла картотеку космических сигналов. Картотека была разбита на три категории - перспективные сигналы, неразгаданные и для архива. Работа не требовала умственного или физического напряжения. Сиди и смотри на экран. Что не так - нажми на кнопку. Добрые электронные руки возьмут и отправят забракованный сигнал на задворки механической памяти. Роботы не ошибались никогда. Роботная служба действовала безотказно.

Инструкция требовала прежде всего обработки перспективных сигналов. Когда Мадия нажала на кнопку "неразгаданные сигналы", экран на стене не загорелся.

- Вы нажали не ту кнопку, - раздался словно из-под земли бесстрастный голос. - Повторите вызов.

Мадия повторила.

Служба безопасности электронных машин опять не приняла заказ. В третий раз Мадия держала побелевший палец на кнопках до тех пор, пока на экране не засверкали молнии.

- Что вы хотите? - спросил металлический голос.

- Неразгаданные сигналы, - гневно сказала Мадия.

Она слышала отдаленный замирающий перезвон. Потом все стихло.

Загорелся аварийный экран видеофона. Мадия увидела рассерженное молодое лицо.

- С вами говорит Главный робопсихолог Звездного Совета. Вы нарушили порядок работы машин. Я вынужден выключить ваш экраноинформатор

- Выключать вы не имеете права. Вы можете пожаловаться на меня. Прочитайте первый пункт инструкции. Я прошу вас, чтобы электронные машины безупречно выполняли свои обязанности.

- Десятый пункт инструкции гласит: не переключай машину без ведома Главного робопсихолога. Сейчас даю экран. С машиной нельзя так варварски обращаться.

Кибернетические машины, обслуживающие Звездный Совет, занимали сорок этажей и ежедневно потребляли десятки миллионов киловатт энергии. Каждая машина здесь была изготовлена по специальному заказу и являлась уникальной. Мадия, как и все работники Звездного Совета, восхищалась умными машинами, но считала, что они, как и автопланы, существуют для того, чтобы служить человеку, а не наоборот.

Мадия нажала на кнопку "неразгаданные сигналы". Экран вспыхнул. На нем не было изображения. В определенные промежутки времени раздавались щелчки, предупреждая, что лента пуста и неразгаданных сигналов нет. "Тем лучше", - подумала Мадия. Вдруг мелодичный звон заставил ее насторожиться. На экране появилась цифра "7423".

- Неразгаданный сигнал, - объяснил металлический голос. Принят командором Ритмином Тархановым во время испытательных полетов на звездолете "Уссури". Запись сигналов утеряна.

- Повторите ленту 7423, - торопливо выговорила она в микрофон.

Экран повторил.

- Какие-нибудь подробности? - спросила Мадия.

- Никаких подробностей нет. Есть примечание.

- Почему оно не зафиксировано в картотеке?

- За последние десять лет никто примечаниями не интересовался.

- Читайте. - Мадия почему-то волновалась.

- Запись сигналов, возможно, хранится в архиве Тарханова. Архив ве обнаружен. Обратитесь в справочный отдел.

По внешнему эскалатору Мадия спустилась в справочный центр Звездного Совета. Ее встретил дежурный робот.

- Сейчас с вами будут беседовать, - сказал он и удалился.

Мадия оглядела зал. Свободных мест почти не было. Десятки людей - ученые, инженеры и студенты - сидели в удобнпх креслах и смотрели на портативные экраны, вмонтированные в ярко-красные столы. Здесь, в справочном центре, можно было получить любую справку о Вселенной, о звездных экспедициях, начиная от Гагарина и кончая Каштановым, улетевшим в район Альфа Эридана. Перед Мадией загорелся экран. Она надела наушники, раскрыла записную книжку и приготовилась слушать и смотреть.

- Будем знакомы. Меня зовут Игнат Лунь, - услышала Мадия в наушниках. С экрана на нее смотрело знакомое энергичное лицо с веселыми проницательными глазами. Красивые белые зубы. Густая шевелюра. - Посмотрите на скульптурный портрет Ритмина Тарханова, - продолжал Игнат Лунь. Фотографию этой скульптуры Мади не раз видела в учебниках, журналах, в Волжском - на родине деда. - Я считаю себя учеником Ритмина Тарханова, хотя не видел его. Жив ли он сейчас - не знаю. Но я надеюсь, что он жив и что он вернется к нам.

- Ритмин Тарханов, - продолжал после короткой паузы Лунь, - верил, что человек встретится с разумной жизнью во Вселенной. С этой великой мечтой он и отправился в свой последний полет. И не только с мечтой! В Музее истории космонавтики и по сей день хранится шар с изображением человека далекой планеты. Экран покажет вам этот шар и покажет инопланетного человека, в существование которого искренне верил Тарханов. Загадка белого шара до сих пор так и не разгадана, так же как не разгаданы сигналы, принятые Тархановым на борту космического корабля "Уссури". Но мы стоим на пороге раскрытия этих тайн, - это дело близкого будущего!..

Игнат Лунь исчез с экрана. Появилось изображение стартового поля с нацеленной в небо ракетой. Вдали - зеленая кайма деревьев под ослепительными лучами августовского солнца. А еще дальше - вершины белоснежных гор. где белое чередовалось с синим, и оттого они казались рисунками из детского альбома.

На экране мелькали кадры. Звездолет, устремленный в небо. Пустынное стартовое поле.

Диктор пояснял:

- Ритмин Тарханов летит в систему Мицара. Мицар - двойная звезда Большой Медведицы. Расстояние...

На экране возникла кабина звездолета. В кресле - Тарханов. В иллюминатор смотрит космос. В других креслах - члены экспедиции. Один, два-пять... Сосредоточенные, деловые, озабоченные лица.

- Мой дорогой, добрый землянин, - услышала Мадия голос деда. Тарханов сидел вполоборота к зрителю. - Мы расстались с вами пять дней назад. Пять дней, сидя перед экранами, вы следили за нашим полетом. Нас отделяет от Земли триста двадцать миллионов километров. Сегодня звездолет начнет новое ускорение. Нам пора прощаться. Наташа, милая! - Мадия вся напряглась. Лицо деда стало задумчивым, мягким. - Наташа, ты слышишь меня? В далеких звездных скитаниях, в холодном мраке меня будет согревать твоя улыбка. Жди меня. Я обязательно вернусь к тебе. Слышишь, обязательно. Когда будет тяжело, выходи на балкон и смотри на Большую Медведицу. Я почувствую твой взгляд И прочитаю тебе старинные стихи: "Жди меня, и я вернусь всем смертям назло..."

Тарханов приветственно поднял руку и исчез с экрана.

Мадия вздохнула.

На экране схемы Большой Медведицы и Солнца с окружаюшими планетами. Они смотрелись как бы из центра Галактики. Ощущались и отдаленность одной звезды от другой, и глубина Вселенной, и ее бесконечность. В этой бездне двигалась зеленая точечка. Звездолет "Уссури" вдруг повис в черноте, увеличиваясь в размерах.

- Район, - комментировал диктор, - откуда Тарханов последний раз разговаривал с Землей. Вы сейчас услышите его голос.

Опять раздался глуховатый баритон деда:

- Я - командор Тарханов, я - командор Тарханов. Звездолет летит по маршруту. Мы чувствуем себя превосходно. Шлем землянам горячий привет. Экипаж...

Диктор завершил:

- Мощные глушители помешали Тарханову закончить передачу.

И вдруг диктор, обращаясь к Мадии, совершенно другим голосом добавил:

- Прошу сообщить, кто сегодня обратился к нам за справкой о Тарханове. Скажите ваше имя, фамилию, специальность. Нам это важно знать.

- Я Мадия Тарханова, внучка командора Ритмина Тарханова. Инженер галактической связи.

- Благодарю вас. Мадия Тарханова.

- Я могу спросить?

- Спрашивайте.

- Почему с именем Тарханова связано столько загадочных событий?

Экран долго молчал.

- Трудный вопрос вы задали. - По тембру голоса Мадия догадалась, что отвечает робот-информатор. - В нашем распоряжении нет достоверных фактов. Предположения, только предположения. С белыми шарами, о которых упоминает Тарханов в последнем сообщении, в свое время встречался командор корабля "Сатурн". Тогда этой информации не придали большого значения. Звездолетчик летел один. Долгие годы одиночества... Нервы. Считали, что командор "Сатурна" принял космический мираж за действительность. "Сатурн" был пятнадцатый по счету корабль, покинувший пределы Солнечной системы. Через двести лет на "Уссури" Тарханов принял непонятные сигналы и видел те же блестящие шары. Один шар он доставил на Землю. Он известен науке как "Шар Тарханова" и хранится в Музее космонавтики. На нем - изображение человеческого существа. Тарханов уверял, что шар, по его предположениям, принадлежит планете Лория и на нем изображен житель этой планеты. Мало того, Тарханов упорно доказывал, что подобные шары он видел еще в детстве. Эти ничем не подкрепленные соображения привели к тому, что Звездный Совет решил не публиковать отчета об испытательном полете "Уссури".

- Почему? - вырвалось у Мадии.

- Эмоции не должны теснить логику, разум, - не очень понятно ответил информатор.

- Скажите, где сейчас хранится отчет Тарханова?

- Вы задаете очень трудные вопросы, - не то вздохнул, не то застонал информатор после продолжительного молчания. Дайте мне немного времени. Пока послушайте музыку Чайковского, которую любил Тарханов.

В приемнике послышалось что-то вроде всплеска волны. Мадия откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Звуки, сливаясь, торжествующе мчались куда-то ввысь, замирали, возвращались, звенели первым весенним ручейком. Аккорды, как струи света, вызывали трепет непонятного волнения. Так, очевидно, среди бесконечной космической ночи звездолетчику вдруг открывается планета, симметричная нашей Земле. И тут новая мысль внезапно овладела Мадией и ошеломила ее: а что, если нерасшифрованные сигналы, принятые всеми станциями наблюдения Солнечной системы, - музыка, всего-навсего музыка?

- Как вам понравился Чайковский?

Мадия не сразу догадалась, кто разговаривает с нею. Она оглянулась. В зале по-прежнему царила библиотечная тишина. На экране - изображение машины с зелеными мерцающими огоньками.

- Я вас слушаю, - наконец отозвалась Мадия. - Вы готовы ответить на мой вопрос?

- Тарханов покинул зал Звездного Совета и отчет свой, очевидно, оставил у кого-нибудь из друзей. Других данных в справочной информации нет.

- Спасибо.

Мадия сняла наушники и выключила, экран. Почему же звездолет "Уссури" не вернулся на Землю?

Глава вторая

ЭКСПЕДИЦИЯ НА ЛОРИЮ

Командор лежал в кресле. Глядя сквозь кварцевый иллюминатор звездолета на пейзаж Лории, он думал о друзьях, давно исчезнувших с лица Земли, но живших в его сердце... Оно скоро перестанет биться. Неумолимо жестоко надвигается тьма. Пусть так. Пусть. Он знал: вместо угасшей звезды загорятся тысячи новых...

На экране вспыхнуло и пропало изображение. "Артем", - подумал Тарханов. Изображение мелькнуло снова, на этот раз яснее. Артем приветливо поднял руку. Раздался его голос:

На пыльных тропинках далеких планет

Останутся наши следы.

"Кажется, песенка из времен первых космонавтов", - подумал Тарханов.

- Командор, я скоро вернусь. - Артем еще раз поднял руку и исчез с экрана.

Тихо и сумрачно в рубке звездолета. Два циферблата на голубой стене: часы Земли и часы звездолета. Они показывали разное время. Была среда. Был час дня по московскому времени. Да, именно в среду, двадцать четвертого февраля, в час дня по московскому времени решилась судьба Тарханова. Как только Звездный Совет утвердил состав экспедиции, Тарханов сразу же улетел в заволжские леса к Наташе. У них был чудесный дом на берегу озера. Они много гуляли, рыбачили, загорали; ночью смотрели на Большую Медведицу. Смеясь, Наташа Говорила:

"Не влюбляйся там в инопланетянку".

Весна и лето пролетели удивительно быстро.

В сентябре, накануне отъезда, Тарханов стал приводить в порядок бумаги. Взор упал на круглый белый шар. Тарханов нашел его на Марсе. "Какая-то детская игрушка", - подумалось тогда звездолетчику. Но откуда она здесь, на Марсе? Шар, несомненно, был делом человеческих рук. Сквозь белую оболочку его просматривалось изображение человека, сделанное в голубых тонах. Изображение как бы находилось внутри шара. Тарханов испытывал такое чувство, словно кто-то внимательно и пытливо рассматривает его из голубого шара. "Наваждение какое-то", - с недоумением думал он.

На Земле шар исследовали в самых различных институтах. Спектральные и прочие анализы показали, что шар состоит из элементов, известных на Земле, хотя внутреннее устройство его и назначение оставались неясными. Самое любопытное: шар излучал слабый поток фотонов.

Тарханов долго думал о загадке шара. Почему он оказался именно на Марсе?

Вспомнился отчет командора корабля "Сатурн". Он встречал подобные шары. Они мчались в космосе. Если они летели по прямой, - а расчеты говорили именно об этом, - то они вырвались откуда-то из района Большой Медведицы...

Шар, несомненно, был продуктом инопланетной цивилизации.

И тогда, готовясь к полету, Тарханов уложил шар в ящик и размашисто написал: "В Музей космонавтики".

Что же еще не доделано на Земле? Взгляд упал на разбросанные повсюду бумаги. Тарханов собрал и сложил их в аккуратную стопку. Письма. Заметки. Отчет об испытательном полете "Уссури". Трактат о диффузии земной цивилизации. Он сложил бумаги в папку и запер в ящике секретера. Вернется займется и отчетом и трактатом.

В кабинет вошла Наташа. Тарханов внимательно посмотрел на нее. Она изменилась за три года. Когда он с ней встретился впервые, она была неуклюжим подростком. Теперь перед ним стояла молодая женщина в полном расцвете сил. Почему он расстается с ней? Кто гонит его в звездную бездну? Но она всегда будет рядом с ним. Her, не будет. Почему в дальние полеты нельзя взять любимую?..

Было начало осени, когда они покинули заволжский дом. Безоблачное небо висело над землей. Дорога показалась короткой. И вот перед ними - огромная площадь космодрома. Вдали, задрав нос к небу, возвышалась громада звездолета "Уссури". Напротив переполненные трибуны. Переливы красок разноцветных одежд. Шум, похожий на гул вулкана.

Председатель Звездного Совета вручил Тарханову рейсовые документы и бортовой журнал.

Тарханов любил эти предстартовые минуты. Но сегодня почему-то он не испытывал обычного душевного подъема.

Ровно в двенадцать часов звездолетчики в белых космических костюмах на белых машинах выехали из главных ворот, чтобы сделать традиционный круг прощания с землянами. Десятки тысяч людей аплодировали звездолетчикам. Потом они стояли лицом к лицу и смотрели друг на друга - звездолетчики и провожающие их в далекий путь. Минута молчания перед расставанием Минута, длинная, как вечность, последняя, единствення. Тарханов посмотрел на небо,, на Наташу, поднял руку и сказал:

- Прощайте, земляне!

Пестрое море колыхнулось перед ним яркими косынками, белыми панамками, соломенными шляпами:

- Доброго тебе пути, звездолетчик!

Тарханов приветливо поднял руку и сделал шаг к лестнице. Ступенька. Еще ступенька. Последняя. И дорога к звездолету. Прямая, длинная, зеленая. Дорога к звездам. Она всегда зеленая - зимой и летом, весной и осенью. По ней ходят только звездолетчики. Когда улетают. И когда прилетают.

Наташа шла следом за ним, потом взяла его за руку. Тарханов медленно перевел взгляд на жену и подумал:

"Тебе тяжелее, чем мне". Эскалатор поднял их в кабину командора. Наташа села в кресло. Тарханов подошел к светло-голубой панели со множеством кнопок.

- Ты уже далеко от меня, Ритмин, - услышал он голос Наташи.

Тарханов круто повернулся и подошел к ней, приподнял на руки.

- Посиди здесь, Ната, - сказал он. - Кресло командора. Мое кресло. Я буду сидеть на нем долгие-долгие годы н управлять кораблем. Я...

Металлический голос из репродуктора не дал договорить:

- До старта осталось тридцать минут. Тридцать минут до старта. Наталья Андреевна Тарханова, просим вас покинуть звездолет.

Она посмотрела на Ритмина:

- Уже?

Он кивнул головой:

- Прощай, родная.

- Боже, какое жестокое слово...

...Воздушные тягачи с двух сторон подхватили гигантский звездолет и плавно поплыли в небо. В иллюминаторы Тарханов видел, как Наташа медленно брела по звездной дороге к трибунам. Потом исчезла. Мелодичный звон предупреждал, что звездолет вышел на стартовую высоту. Связь с внешним миром автоматически прервалась.

Тарханов нажал на стартовую кнопку. Бесконечная радость движения охватила его. Двигаться навстречу новым мирам, новым солнцам...

Звездолет летел со скоростью шестьдесят тысяч километров в секунду. Скорость громадная по земным масштабам и ничтожно малая - по космической шкале. Тарханов сидел в глубоком кресле и с каким-то детским удивлением рассматривал звездный мир. В эти минуты он забыл обо всем на свете. Куда ни глянь, везде звезды. Их больше, они ярче, чем на Земле. А созвездия? Вытянув шею и распластав крылья, летит Лебедь. Прямым поясом из трех звезд затянут Орион. Кассиопея... Как же вы далеки, сверкающие миры!

Ровно мигают зеленые глазки приборов. Будущее неопределенно, но в неопределенности своей радостно и интересно. Прошлое еще рядом и властно над мыслью, но уже далеко-далеко и с каждой секундой становится все дальше. И каждый миг все глубже и шире развертывается пропасть между прошлым и настоящим, и так ясно понимается сладостный ужас быстро бегущего и не останавливающегося времени. Еще ярки и милы и красками жизни сверкают покинутые дорогие лица, но уже пала на них слабая, еле зримая тень. Беззвучно реют они перед глазами, улыбаются, но в улыбке их тихая грусть. А звездолет несется все дальше в глубь Вселенной. Торжественно и согласно чеканят приборы: "Пи-пи-пи". Они как бы тоже прощаются с Землей и тоже грустят о прошлом. Грусть нужна человеку так же, как победа в дальнем походе в звездный мир.

Еще не наступило время собраться всем обитателям звездолета вместе. Это время придет. Сейчас каждый посвоему грустит о прошлом, что осталось на Земле. Священные минуты грусти, облегчающие души, помогающие долгие годы выдержать субсветовые скорости, преодолеть бездну времени и пространства.

Наташа плохо помнит, как она приехала с космодрома домой. Ее угнетала бесконечная усталость. Она не знала, за что приняться, и в каком-то полузабытьи лежала в постели, не в силах ни думать, ни пошевельнуться.

Утром к ней приехал представитель Звездного Совета. Он сказал, что хочет поговорить с ней по поручению командора Тарханова.

- Где он? - спросила она, едва представитель Звездного Совета поднялся на веранду.

- Еще в пределах Солнечной системы. Полет продолжается нормально.

- Нормально... А как же я?

- У вас другие обязанности перед землянами, и перед командором тоже. - Голос представителя Звездного Совета мягок и спокоен. - Я понимаю, как тяжело обрекать себя на долгие годы ожидания.

- И одиночества.

- Только не одиночества. Неужели командору будет легко в долгом пути, если он узнает, что вы малодушны? Будьте же достойны его. Завтра после обеда Тарханов начнет новое ускорение. Завтра вы еще, можете встретиться с ним у экрана. Последний раз до его возвращения на Землю. Завтра я приеду за вами. И мы поедем на звездодром. Журналистам я скажу, что вы встретитесь с ними, хак только почувствуете себя лучше. А скорее всего сейчас.

- Хорошо. Я постараюсь.

Наташа встала, вышла на веранду. В воздухе стоял аромат увядающей природы. Листья тронуты первой желтизной осени. Она знала: журналисты выше всего ценят Прямой и откровенный разговор. Что же, она готова к такому разговору. Во имя любви. Но что она скажет им?

- Друзья, - тихо начала она, чуть наклонив голову. - В большую жизнь Планеты меня ввел командор Тарханов, и мысли мои о нем. Я люблю его. Он был большим моим другом. Я говорю был, потому что нет его сейчас рядом со мной. Его похитило пространство. И вот я, простая землянка, спрашиваю вас: когда же человечество покорит время и пространство? Философы говорят, что время и пространство - форма существования материи. Так почему же нельзя изменить эту форму? Изменить так, чтобы я и тысячи таких же, как я, жен, матерей, сестер звездолетчиков по первому желанию могли очутиться рядом с ними? Я вижу скептические улыбки на ваших лицах. Вы, очевидно, считаете, что я несу несусветную чушь. Может быть. Философские идеи я формулирую по-женски. Что ж, скажите вашим читателям, слушателям, зрителям, что настало время открыть дорогу женщине за пределы Солнечной системы. Я прошу от имени тех, кто долгие годы ждет своих возлюбленных, сыновей и отцов...

На следующий день за ней прилетел автоплан и увез на Памир, где на склоне одного из высочайших хребтов расположилась станция галактической связи. Наташу ждали.

В сопровождении дежурного станции она поднялась на скоростном лифте в огромный сводчатый зал и очутилась перед экраном объемного телевидения. Инженер придвинул кресло поближе к экрану. Наташа села. В таких же креслах, как она, сидело еще несколько человек. Торжественный звон - сигнал связи. Засветился экран. В зале наступил полумрак. Наташа увидела людей в противоперегрузочных костюмах. Пять человек. Улыбались. Переговаривались между собой. Потом разом повернулись лицом к экрану,

Наташа не слышала, как члены экспедиции обменивались короткими фразами со своими близкими, сидящими в зале галактической связи, она неотрывно смотрела на Тарханова. Он тоже смотрел на нее. Этот безмолвный разговор длился бесконечно долго. Наташе казалось, что Ритмин находится рядом, стоит протянуть руки - и коснешься его. Но это невозможно. Они отделены друг от друга сот. нями миллионов километров. И с каждым мигом со скоростью сто тысяч километров в секунду он уходил все дальше в глубь космоса. Наташа невольно закрыла глаза.

- Тебе плохо, Ната? - услышала она знакомый голос. С экрана по-прежнему пристально, как бы стараясь проникнуть в душу Наташи, смотрел Ритмин. Она чуть улыбнулась. Но улыбка получилась печальной.

- Я, Ритмин, хорошо себя чувствую. Ты не волнуйся. Я буду ждать тебя. - Она вдруг запнулась и чуть слышно произнесла: - У нас будет сын.

Глаза Тарханова заблестели. Он на мгновение опустил голову, а когда поднял ее, лицо, как всегда, было спокойным и мужественным.

- Мы будем ждать тебя, Ритмин. - Она чувствовала, что вот-вот зарыдает, и знала, что не смеет этого делать, но слезы ручьем катились из глаз.

- Не надо, Ната. - Голос Тарханова впервые дрогнул. Будь сильной и живи. Живи ради нашего сына, живи для людей это мое пожелание и моя просьба. Прощай, Ната.

Тарханов взглянул в иллюминатор. Лория погружалась в ночь. Из-за оранжевого горизонта появились оба спутника планеты и понеслись по небу. Это были два великолепных шара желтый и бело-синий. За ночь они делали по три оборота вокруг Лории. Позже всходил третий спутник. Он плыл по небу медленно, но стремительно вращался вокруг своей оси, поражая каскадом красок - красных, синих, белых, голубых, зеленых. Не спутник, а сплошная земная радуга, волшебной рукой собранная в чудесный сверкающий шар.

"Три луны, а жизни на планете нет", - вздохнул Тарханов. Он подошел к столику, на котором лежал корабельный журнал. Пробежал записи сегодняшнего дня. Дата. Координаты Лории. Прочерки в графе о самочувствии членов экспедиции. Тарханов горько улыбнулся. Много-много лет назад, когда стартовал звездолет, их было пятеро. Остался он один. Остальные погибли. Их взял космос. Да еще Артем, единственный житель Лории, зачисленный в состав экспедиции семнадцать лет назад. Об этом имеется соответствующая запись в корабельном журнале.

Тарханов перелистал его и положил в сейф. Люди могут погибнуть, но их деяния должны жить. Когда-нибудь земляне прочтут записи и узнают о судьбе экспедиции, о жизни землян в звездном мире, одиночестве, отчаянии, борьбе.

Закрыв сейф, Тарханов подержал в руке ключи. "Дубликаты хранятся на Земле, - почему-то вспомнилось ему. - Я могу не вернуться на Землю, а сейф когда-нибудь вернется..."

Сигнал к ужину - такой же, как и в первый день по лета. Тарханов вошел в обеденный салон. Здесь ничего не изменилось. Белоснежные скатерти на столах. Серебро и хрусталь. Акварель на стене. До блеска натертый пол. Все так, как там, на Земле. Эта подчеркнутая приближенность к родной планете сейчас почему-то раздражала Тарханова. Там все это выглядело естественно. Здесь же не было этой естественности.

Ужин стоял на столе. Фужер вина. Два свежих помидора. Два яблока. Ломтики сыра. Кусок холодного мяса. Салфетка. Заботами роботов экспедиция все эти годы ни разу не испытывала перебоев в питании. А запасы чая кончились пять лет назад он здесь не выращивался, а был взят с Земли.

Поужинав, Тарханов прошел к себе в каюту и лег спать. Но сон не шел. Тарханов поднялся и подошел к телескопу, всегда наведенному на Солнце. Там Земля, там Наташа... Ему вдруг показалось, что через толстые кварцевые иллюминаторы корабля, через огромное пространство звездного мира слышится голос Наташи: "Я люблю тебя, родной". Тарханов тяжело вздохнул и выключил свет...

В открытые иллюминаторы входил свежий утренний воздух Лории. Высоко висело чистое густо-синее небо. Слева, в двух километрах от звездолета, грохотал прибой Уссурийского моря, названного астронавтами в честь дальневосточной реки. Справа тополиная роща пела знакомую с детства земную песню. Впереди лежала голая голубая пустыня с далекими контурами мертвых городов.

Тарханов вышел из звездолета и медленно двинулся к тополиной роще, к домику, в котором жил последние годы астроботаник Иван Васильевич.

Домик тремя окнами смотрел на звездолет. Тарханов открыл дверь и переступил его порог. Казалось, хозяин только что ушел - так чисто и домовито убраны комнаты. Вон и кресло, в котором он просиживал долгие часы в обществе астроботаника. Тарханов опустился на мягкое сиденье и скрестил руки на груди. Вошел робот и молча поставил на стол сковородку жареного кроличьего мяса. Из буфета молча достал графин с освежающим соком, помедлил минуту и опять полез в буфет. Астроботаника десять лет как нет в живых, а робот продолжает подавать ему обед.

Окна были открыты. Шелест листвы действовал успокаивающе. Тарханов сел на скамейку возле веранды. Где-то среди деревьев мелькнула тяжелая фигура робота и исчезла. Жужжали пчелы. Из-за кустов выскочил бурундук, поднялся на задние лапки, почесал ушко и побежал дальше. Тарханов проводил его восхищенным взглядом, с жадным вниманием приглядываясь ко всему живому в долине. Все занимало его: зеленые листья, бурые породы моха на стволах, высокая осока, кроличьи норы, аккуратные грядки огородов, фруктовый сад... Астроботаник многое сделал, чтобы привить на Лории земную флору и фауну. Тарханов почувствовал острую тоску по другу. Иван Васильевич был великим оптимистом и в часы отчаяния умел вселять в людские души веру в жизнь.

Шел девятый год путешествия. "Уссури" вклинился в пространство между Мицаром и Алькором. Члены экспедиции седьмой месяц находились в частичном анабиозе. Бодрствовал один командор. Беззвучно работали приборы. Разноцветные огоньки мигали на панелях. На обзорном экране висел белый кружок - туда, к Лории, с субсветовой скоростью мчался звездолет "Уссури". И с каждой секундой она, эта незнакомая планета, увеличивалась в размерах.

"Пора будить людей", - подумал Тарханов и нажал на кнопку. Автомат замигал кварцевыми глазами. Во всех кабинетах и каютах, отсеках и центральном коридоре зажегся искусственный утренний свет. А через три часа ученые собрались в столовую, на первый завтрак после долгого сна. Ели с аппетитом. Смеялись. Расспрашивали, долго ли лететь до Лории. Тарханов отвечал, отшучивался, у него было превосходное настроение, потому что люди были веселые, как будто и не находились в анабиозе.

- Командор, - обратился кибернетик Ян Юханен к Тарханову, - вы уверены, что на планете, куда мы стремимся, есть разумные существа?

За девять земных лет путешествия этот вопрос не раз обсуждался членами экспедиции. И, пожалуй, один Тарханов был уверен, что им, пятерым землянам, впервые придется встретиться с инопланетной цивилизацией. Как пройдет эта встреча, он не знал. И не знал об уровне жизни на незнакомой планете.

Тарханов внимательно посмотрел на кибернетика. Он, кажется, понимал его. Ян Юханен больше ста лет путешествовал в космосе, и за сто лет ему не приходилось еще встречаться сразумными существами. А жажда встречи с инопланетной цивилизацией у каждого космонавта так же велика, как велика жажда у путника, пробирающегося во пустыне.

Тарханов сказал:

- Я верю, что мы встретимся с разумными существами. Я верю, что они похожи на людей. И трижды верю, что нам удастся установить контакт.

- Интересно, очень интересно, - сказал астроботаник и подошел к иллюминатору. За кормой корабля тянулся световой шлейф аннигиляции. За шлейфом лежала черная пустота. - Да, пустота... Я первый раз в космосе. Все так интересно...

Тарханов подошел к роялю. Пальцы неуверенно коснулись клавиш.

Вдруг резкий пронзительный сигнал тревоги поднял звездолетчиков из-за стола. Оборвалась музыка. Приборы неистовствовали. Потом зажглись красные огни. Непривычные огни.

Не один световой год бороздил Тарханов космос. Были разные сигналы тревоги, но этот... Сигнал войны. Перед Тархановым в стенке кабины висел круглый ярко-красный циферблат. Никогда никто его не открывал. Звездолетчики шутя говорили: "Пуговка, украшение". Такие же "пуговки" имелись в рубке командора, в его кабинете, в спальне, в обеденном салоне, в библиотеке...

Войны на Земле давно исчезли. И все-таки, отправляя звездолетчиков в далекое космическое плавание, на Земле программировали электронный центр на "войну". И сейчас, глядя на зловещий сигнал, Тарханов растерялся.

По уставу звездной навигации циферблат мог открыть только командор, а в случае его гибели - ближайший помощник. Если не будет и помощников - электронный центр сам должен был принимать решение. В уставе говорилось, что командору разрешается вступить в переговоры с космическим противником и только в случае провала переговоров принимать необходимые меры для защиты звездолета. Если же противник, несмотря на предупреждение, попытается напасть на корабль, устав предлагал применить оружие. А оружие было такой силы, что могло сокрушить любое препятствие на пути звездолета.

И все-таки Тарханов не решался. Начать войну в космосе? Он чувствовал, как по спине пробежал холодок. Сигнал звучал все тревожнее. Что ж, пора. Тарханов сорвал планку. В небольшой выемке были вмонтированы две кнопки. Белая. Черная. Под первой зажглась буква "П", под второй - "У". Они означали: "Приготовиться к ответному удару" и "Удар". Тарханов, не задумываясь, нажал на белую кнопку - приготовиться к обороне никогда не мешает. Он только защищается, принимает меры, чтобы враг не захватил островок Земли во Вселенной.

В рубку вошел кибернетик. Глаза его сверкали:

- Командор, пора!

- Не торопи. От имени Земли я один должен принимать решение.

Кибернетик ушел. Легкий треск в пульте управления. А вообще была обычная тишина. Не чувствовалось, чго звездолет посланец Земли - встретился с враждебной силой. А электронный центр, получив сигнал "приготовиться", во все концы отдавал приказы. В приборы вводились новые программы. На корабле заработали долго бездействовавшие кибернетические машины. Бесшумно задраивались специальной сеткой иллюминаторы.

"Сейчас электронный центр проинформирует о приготовлениях", - подумал Тарханов. Он еще не совсем верил в опасность. Он рассекал космические просторы, чтобы нести в разумные миры дружбу и братство Земли. Он жил этой мечтой. А иные миры, оказывается, не хотят дружбы. Быть может, электронный центр ошибся?

На обзорном экране исчезло изображение планеты, к которой все эти годы мчался звездолет. Экран был белый, аамутненный. Радарные установки не предсказывали никакой опасности. Тарханов вызвал членов экспедиции - в такие минуты лучше быть всем вместе. На панели ручного управления вспыхнул зеленый огонек. Тарханов усилил громкость микрофона.

- Докладывает главный ЭЛЦ. Звездолет приготовился к ответному удару. Все оружие в боевой готовности. Вокруг корабля создано тридцатикилометровое защитное поле. Звездолет окружают белые шары. Расстояние сорок три километра. Температура по Кельвину - пять градусов. Я кончил.

- Н-да! - Тарханов посмотрел на обзорный экран. Там стояла сплошная белая пелена. - Пока никакой опасности не видно. А температура у них всегда пять градусов абсолютного.

Белая пелена на экране двигалась, мерцая золотистыми вспышками. Постепенно она стала приобретать форму шаров. Тарханов впился в них - какая же опасность угрожает звездолету? Шары, каждый размером с футбольный мяч, все плотнее окружали звездолет. Очень давно на Марсе Тарханов видел такой же белый шар. Он держал этот шар в руке. Совершенно безобидный, легкий, как пушинка, с изображением человека внутри. Но это же невозможно, немыслимо, чтобы между марсианским шаром и теми, которые окружали звездолет, было что-то общее. Тот не летал. А эти летают с такой же и даже большей скоростью, чем звездолет.

- Иван Васильевич, - обратился Тарханов к астроботанику, - прошу достать бортовой журнал, он в том ящике... Благодарю. - Сделав соответствующую запись, он отложил журнал в сторону. - Садитесь, товарищи. Нам ничего не остается делать, как ждать. Радиорубка?

- Радиорубка слушает, - металлическим голосом ответил робот.

- Запишите радиограмму. Галактика, Млечный Путь, планетная система Солнца, планета Земля, Хабаровск, Звездный Совет, председателю Комитета галактической связи. Звездолет "Уссури" попал в окружение белых шаров. Координаты звездолета...

- Радиограмма принята.

Тарханов включил микрофон и повернулся к обзорному экрану. Белые шары приближались к защитному полю звездолета. Казалось, что это пчелиный рой летит в поисках пристанища. Шары кружились, отскакивали, прижимались к защитному полю, вновь отскакивали и вновь касались поля, потом замирали.

- Такое впечатление, будто каждый старается принять наиболее удобную для себя позицию, - тихо сказал астрофизик Антон Итон.

Скопление белых шаров вокруг звездолета принимало форму огромных буртов хлопка. Проходила минута, вторая, третья... Проходил час, еще час... Звездолет мчался с такой же скоростью, как и раньше.

- Радиоаппаратура внешней связи вышла из строя во время передачи.

- Причины?

- Не удается выяснить.

- Возможности исправления?

- Ноль.

Тарханов выключил микрофон и некоторое время сидел молча. "Случилось самое страшное", - подумал он и тихо оповестил товарищей:

- Связь с Землей прервана.

- Что это, по-вашему, командор? И что они собираются делать? - Астроботаник внимательно посмотрел на Тарханова. Вы извините меня, я впервые в космосе и впервые встречаюсь с шарами. Быть может, для всех эта обычное явление...

- В том-то и дело, что не обычное... Если бы я знал, что они собираются делать...

Звездолетчики с напряжением следили за экраном. На панели загорелся зеленый огонек.

- Докладывает главный ЭЛЦ. Скорость корабля сто тысяч километров в секунду... Скорость девяносто семь тысяч... Скорость девяносто три тысячи... Скорость восемьдесят семь тысяч... Курс корабля изменился на две секунды...

- Тяга? - с волнением спросил Тарханов.

- Тяга нормальная. Антивещество поступает в нормальных дозах.

- Слушай меня, ЭЛЦ! Управление беру на себя. Управление беру на себя. Скорректировать курс корабля. Восхождение двадцать секунд.

- Есть восхождение двадцать секунд.

Скорость корабля продолжала падать.

- По местам, друзья. Через пять минут начнем ускорение.

Тарханов опять соединился с главным электронно-вычислительным центром:

- Расстояние до планеты?

- Ноль пять парсека.

Ровно через пять минут Тарханов дал в дюзы двойную порцию антивещества. Это было рискованно при такой громадной массе покоя корабля. Но Тарханов вынужден был пойти на этот риск. Перегрузка вдавила его в эластичное кресло. Он посмотрел на обзорный экран. Белый рой не маячил впереди корабля. "Освободились", - с облегчением подумал Тарханов. Постепенно тяжесть в теле прошла. Он придвинул к себе бортовой журнал и записал:

"Тринадцать часов двадцать пять мин. кор. вр. С помощью ускорения сбито скопление белых шаров".

В центре обзорного экрана снова появилось изображение Лории, куда долгие годы пробирались земляне...

В звездолете наступили "мирные" дни. Каждый занимался своим делом. Вахта за вахтой проходили без особых происшествий. В один такой "мирный" день Тарханов застал астроботаника в оранжерее, возле яблонь, стелющихся на полу и усыпанных крупными плодами.

- Через месяц будем собирать яблоки, - сказал астроботаник.

- Примут ли нас инопланетчики с нашими дарами? - спросил командор.

- Должны, командор. Мы несем дары мира и дружбы.

После нападения белых шаров этот вопрос часто обсуждался в звездолете.

- Я бы не сказал, что планета встречает нас с распростертыми объятиями, - сказал кибернетик во время обеда. - Шары это первое предупреждение.

- Вы не правы, - сказал астроботаник. - Высшая форма жизни всегда разумна. А высший разум всегда стремится к всеобщему счастью.

- Вы, как всегда, преувеличиваете значение слова "счастье" и все меряете по земным масштабам. Почему вы не допускаете мысли, что существует жизнь, где нет места эмоциям и чувствам, в которых коренится слово "счастье"?

- Ну, допустим.

- Нужно ли этому высокоорганизованному Разуму то, что дорого нам, - любовь, счастье, страдания, борьба? Захотят ли они принять эту нашу жизнь? Не потому ли они выставили нам навстречу белую ораву. Ораву, которая может замедлять и менять курс такого суперзвездолета, как "Уссури". Какой же колоссальной силой она обладает и что это за сила? Откуда? И как высоко должен быть здесь организован Разум, если он владеет такой силой?

Тарханов открыл бутылку вина. В салоне разнесся запах фруктовых садов. Все заулыбались. У каждого, очевидно, в памяти возникли картины раннего земного лета. Тарханов сел за рояль, - хотелось немного отвлечься от дум об этих странных шарах, внезапно появляющихся и внезапно исчезающих. Будут ли еще встречи с ними?..

Постепенно музыка увлекла его, ему казалось, что он находится на Земле и где-то рядом с ним шумит сад или медленно вздыхает море. Потом ему казалось, что он находится в гроте и ищет Наташу и никак не может найти ее. Внезапно он почувствовал на своих плечах какую-то тяжесть, будто навалили десятипудовые гири. Он обернулся. Это кибернетик давил его плечи железными руками.

- Командор, тебе следовало остаться на Земле.

Тарханов долго смотрел на инженера. Годы совместного путешествия ни на йоту не сблизили их. Перед стартом Тарханова предупредили, что кибернетик слишком долго пробыл в космосе, но он не придал этому значения. Даже был рад, что на звездолете будет человек с несгибаемым железным характером и большим опытом космических полетов.

- Вы когда-нибудь и кого-нибудь любили в жизни, инженер? - Легким движением Тарханов сбросил с плеч тяжелые руки кибернетика.

Кибернетик снисходительно посмотрел на Тарханова и улыбнулся:

- Не знаю, командор. Да и к чему этот вопрос?

Тарханов все еще глядел на кибернетика. Ростом инженер был, вероятно, не менее ста девяноста сантиметров. Но бросался в глаза не его рост, - бросалась в глаза его какая-то первобытная упругая сила. Она была в его широких плечах и широкой груди. Он крепко стоял на ногах. Ступал по звездолету твердо и уверенно. Каждое движение мускулов - пожимал ли он плечами или стискивал в зубах сигарету - было полно решимости и казалось проявлением избыточной, бьющей через край силы. Но за этой внешней силой, пронизывающей его движения, пробивалась другая - внутренняя, интеллектуальная сила. И трудно было определить, которая из них главенствует.

- На Земле я гость, командор. По-настоящему я чувствую себя человеком в космосе. Ты мчишься в мировое пространство... Мерцающие искры звезд... Огненные кометы... За кормой остается старость. Ты все такой же молодой, и сила у тебя все такая же.

- Вам, по-моему, тридцать пять лет?

- Да, вы не ошиблись.

- Земных? - спросил астроботаник.

Кибернетик улыбнулся:

- Я удивляюсь, коллега. Кто же в космосе ведет счет по земному летосчислению? Если вам интересно - мне сто девяносто девять.

"Космос формирует и таких", - подумал Тарханов. Долгие годы движения. Посадки на чужие звезды. Сколько трудов, нервов и воли требуется для этого. И кибернетик превратился в человека с железной волей. Ему абсолютно чужды человеческие слабости. С ним можно садиться на любую планету или звезду. Он преодолеет любые трудности.

И все-таки в его обществе было почему-то холодно и неуютно...

Сегодня был день отдыха. Никто не спешил покидать уютный салон. Курили. И сизый дымок сигарет поднимался к потолку и исчезал. Астроботаник принес пять красных помидоров. Осторожно разрезал их на дольки.

- Прошу, звездолетчики, - широким жестом показал на помидоры. - Это Земля родная.

- Здесь не Земля, а космос, - заметил кибернетик, направляясь к телеэкрану. - Помидоры жалко выглядят здесь, в космосе. Хлорелла - вот пища звездных скитальцев.

Выспренные слова инженера вызвали смех. Он тоже фыркнул и включил телеэкран.

Тарханов взглянул на первые кадры и тут же отвернулся. Он хорошо изучил вкусы кибернетика: тот любил преимущественно старинные приключенческие фильмы. По натуре Ян Юханен был деятельным человеком. Вся его жизнь в космосе была сплошным приключением. А в "Уссури" пока не было никаких приключений, если не считать происшествия с белыми шарами. И однообразная жизнь начинала приедаться ему. Тарханов же радовался, что полет проходит так успешно и строго по графику.

Но радоваться было рано. Шары вновь окружили корабль. Опять по сигналу тревоги члены экспедиции заняли свои боевые места. Тарханов смотрел на обзорный экран. Шары вели себя точно так же, как амурские поденки в летнюю пору. Как давно это было! Тарханов возвращался из Харбина в Хабаровск. Лето стояло жаркое. Судно сбавило ход, чтобы пассажиры могли любоваться тихими струями реки. И сразу же тучи поденок закружились около ракетохода. Обессиленные, они падали на палубу, ют, полубак, залетали в каюты. Жизнь у них длилась сутки... Это сравнение шаров с поденками у Тарханова возникало впоследствии много раз. Но шары не были безобидными. Они меняли курс суперзвездолета, замедляли его скорость. Это была сила, с которой не могли не считаться звездолетчики.

С помощью особого устройства, могущего легко двигаться в защитном поле звездолета, удалось поймать несколько шаров. Их подвергли всяческим испытаниям. Они источали фотоны, и только и ничем особенным не отличались от шара, найденного Тархановым много лет назад на Марсе. И все-таки некоторое различие было. Марсианский шар был как бы пустотелым. У этих же внутри виднелись более плотные слои массы, которые беспрерывно меняли свою форму. Трудно было определить, с кем или с чем имеют дело звездолетчики.

Временами скорость звездолета падала до критических пределов. Трехкратным ускорением Тарханову удалось еще раз оторваться от шаров. Дорога к незнакомой планете освободилась. Дни, недели, месяцы звездолет летел с рейсовой скоростью. Потом все начиналось сначала. Вновь налетали миллионы белых шаров, облепляли защитное поле, и скорость звездолета начинала падать. Курс менялся. Создавалось такое впечатление, будто шары во что бы то ни стало решили воспрепятствовать посадке звездолета на планету.

Борьба утомляла. Антивещества расходовалось много. И все-таки Тарханов не решался применить оружие, как бы давая понять неизвестным, что у него мирные намерения.

Но чем ближе подвигался звездолет к планете, тем ожесточеннее становились атаки белых шаров. Пришло время, когда перестало помогать и ускорение.

Тарханов перелистывал "Космическое право". Корнями своими оно уходило в далекое прошлое, когда земляне начали совершать первые рейсы на планеты Солнечной системы. В основу его легли советские космические законы, выработанные в начале двадцать первого века. Запрещалось строить на планетах Солнечной системы военные базы. Богатства недр Венеры, Марса, Сатурна, Юпитера объявлялись достоянием всего человечества.

В книге подробно и обстоятельно излагалась история космического права, но очень мало говорилось о том, что делать командору звездного корабля в такой вот ситуации, как сейчас. В истории астронавигации со дня ее зарождения еще не было случая организованного нападения на звездный корабль.

- Что будем делать? - откровенно спросил Тарханов членов экспедиции. - Белые шары по-прежнему пытаются сбить нас с курса, как бы не желая пустить нас на планету. Почему - я не знаю. Вам известна наша цель - установить контакт с инопланетной цивилизацией, если таковая есть на Лории. Мы не завоеватели. Мы несем в звездвый мир наши величайшие принципы Мир, Свободу, Братство. Миссия, возложенная на нас, требует, чтобы мы еще раз подумали, прежде чем принять окончательное решение. Да, мне достаточно нажать черную кнопку, чтобы начать военные действия. Но зачем? Что сделать, чтобы Лория убедилась в наших мирных целях?

В салоне воцарилась тишина.

- Я готов выполнять любое ваше приказание, - сказал кибернетик.

Он снимал со своих плеч всякую ответственность. Астроботаник развел руками:

- Война - это смерть. Я - за жизнь.

- Что же делать?

- Мы можем повернуть назад.

Тарханов включил обзорный экран. В действиях шаров появилось что-то новое. Они теперь не липли к защитному полю, а стремительно падали на него. Впечатление было такое, будто за бортом крупными хлопьями падает снег. Тарханов нахмурился: ему не нравилась эта космическая метелица. Быть может, астроботаник прав? Повернуть назад и вернуться на Землю?

Теперь уже тринадцать вихревых столбов танцевали над защитным полем. Чего они хотят?

- В кормовой части пробито защитное поле, - голос кибернетика был хриплым.

- Заделать, - приказал Тарханов и включил селектронный видеофон. Положение становилось угрожающим. Если белые шары пробьют защитное поле звездолета еще в нескольких местах, они пробьются к самому кораблю. Значит, война объявлена... Тарханов вздохнул. Сердце сжалось от тягостных предчувствий, но он усилием воли подавил в себе секундную нерешительность. - Внимание, ЭЛЦ. Даю программу. Даю программу. Приготовить аннилигационные излучатели. Цель - шары. Залп одновременный.

- Программа принята. Расчет через пять секунд.

Тарханов смотрел на хронометр. Секунда, вторая, третья...

"Как я не хотел этого", - вздохнул он, когда хронометр отсчитал пять секунд.

- Расчет готов, - доложил ЭЛЦ.

Тарханов все еще медлил. Глаза были прикованы к черной кнопке. Думал ли он в те секунды о чем-нибудь? Тарханов напрягал память, но ничего не мог припомнить. Все мысли, очевидно, Сосредоточились тогда на кнопке. Единственное, что запомнилось, так это пальцы - белые. Еще запомнилось: указательный палец лежал на кнопке, остальные были зажаты в кулак. Тарханов ждал взрыва. Взрыва не было. Он посмотрел на экран. Экран сверкал ослепительной белизной.

- ЭЛЦ, информацию?

Электронный центр молчал.

- ЭЛЦ!

Этого не может быть! Электронный центр будет жить и в том случае, когда испепелится корпус звездолета и погибнут люди. Он столетиями будет плыть по Вселенной, будет мигать кварцевыми глазами, призывая к себе звездные корабли, чтобы рассказать им о трагедии в космосе.

Тарханов оглянулся. Излучатели антиматерии почемуто не сработали. Тарханов рывком открыл двери электроцентра. Привычная картина. Тысячи зеленых огоньков бегали по панели. Казалось, что машина - гениальное изобретение человека - с небывалой поспешностью пытается переработать поток непонятных информации и не может. Бег зеленых огней замедлился. ЭЛЦ заговорил:

- Аннигиляции нет... Аннигиляции нет... Аннигиляции нет.

- Хватит, ЭЛЦ.

- Аннигиляции нет... Аннигиляции нет...

Тарханов включил дублер электронного центра и через пять минут имел в своем распоряжении всю необходимую информацию. В аппаратной члены экспедиции молча выслушали сообщения дублера. На вопрос, почему не сработали антипротонные излучатели, дублер ответил, что расход антиматерии в десять раз превысил норму. Тарханов приказал перепроверить цифры. Дублер подтвердил их.

- Аннигиляции не было. Шары растаяли.

- Мы знаем, что аннигиляции не было, - сказал Тарханов. Что ж было?

Дублер долго молчал и наконец проскрипел:

- Я не знаю, что было.

Астрофизик Антони Итон с удивлением посмотрел на машину и сказал:

- Они всегда скрипят, когда не знают.

Все улыбнулись. Тарханов пригласил ученых в рубку:

- Ваше мнение, коллеги?

- Я понял одно, командор: путь свободен, - сказал астроботаник. - И цель близка.

- Но вы понимаете, что случилось? - Тарханов внимательно посмотрел на ученых. - Запасы антивещества на пределе. Нам едва хватит на обратный путь к Земле. А если и на обратном пути мы встретимся с враждебными белыми шарами? Подумайте еще раз. Через час я жду ответа.

Оставшись один, Тарханов попытался представить события, которые развернулись в звездолете. Выпустив весь заряд антивещества и убедившись, что ожидаемого эффекта не получилось, электронный центр распорядился изъять антивещество, предназначенное для тяги. Быть может, это изъятие продолжалось до тех пор, пока не растаяли все шары.

...Через час Тарханов знал общее решение ученых: высадиться на Лории, изучить эту планету, завязать связи с ее обитателями, попытаться с их помощью отремонтировать звездолет и лишь тогда - на пределе - отправиться в долгий обратный путь. Тарханов посмотрел на звездолет. Долгие годы он стоит на голубом плато. Вдали сверкает такое же голубое море. Пора возвращаться в звездолет и продолжать работу. Но не хотелось бросать теплую скамейку, идти, опять садиться за вычисления. Хотелось уснуть и никогда не проснуться. После этого наступали долгие часы оцепенения, когда мысль не работала. Потом он изумленно спрашивал себя:

"Неужели жизнь опротивела мне? Нет же! Я люблю ее гораздо больше". Так говорил он себе, жадно вглядываясь в голубой мир чужой планеты. Но молчаливая пустыня смеялась над ним: "Ты лжешь себе. Эта ложь нужна твоему уму, но ты уже мертный, как мертва эта планета". "Врешь! - в исступлении кричал Тарханов. - Я живу!" И чувствовал, как по телу разливается тот огонь жизни, что покоряет Вселенную.

Он вспомнил те мгновения, когда звездолет пошел на посадку, вошел в атмосферу Лории. Она была почти такой же, как на Земле: кислорода - двадцать четыре и одна десятая процента, азота - семьдесят три и четыре десятых процента, углекислого газа - одна и восемь десятых процента. Радиация - семьдесят три рентгена. Но в специальных костюмах она была безопасна землянам.

Тарханов улыбнулся. Ему почему-то вспомнилась сцена, разыгравшаяся сразу после того, как приборы определили состав атмосферы Лории. Иван Васильевич улыбался, переминался с ноги на ногу, пытался заговорить, но никак не решался нарушить торжественное молчание. В конце концов не выдержал и воскликнул:

- Это же великолепно - углекислый газ!

Все поняли его: углекислый газ - это жизнь, и сразу занялись неотложными делами. Астроботаник тоже включился в общую работу по подготовке к выходу на планету.

Первыми покинули звездолет Ян Юханен и Антона Итон. Тарханов проверил на них космические костюмы, положение захватов и прижимов маски, потом открыл шлюзовые двери. Протяжный свист воздуха, втягивающегося внутрь корабля: открылся наружный люк. Тарханов видел, как его товарищи вышли из люка. Первый шаг на незнакомой планете. Неуверенный, осторожный. Казалось, будто люди заново учились ходить. Первым опомнился кибернетик. Он разбежался и подпрыгнул, потом повернулся к звездолету и высоко поднял правую руку. Тарханов невольно улыбнулся. Рядом горячо дышал астроботаник.

- Командор, разрешите, - настойчиво звучал его шепот. Разрешите пощупать руками горсть земли чужой планеты.

Роботы выкатили из грузовых отсеков двухместный автоплан, полностью подготовленный к полету. Кибернетик и астрофизик улетели. Тарханов следил за серебристой птицей до тех пор, пока она не скрылась из виду.

- С благополучным началом, Иван Васильевич, - сказал он, обращаясь к астроботанику.

- Да, да. - Астроботаник прижимал к груди ящик, облицованный серо-синим курганатом.

- Что это у вас?

- Не узнаете? Определитель атмосферы. - Астроботаник нажал кнопку.На небольшом экране сразу же вспыхнули цифры: семьдесят восемь ноль восемь, двадцать девяносто сотых, ноль девяносто четыре и ноль восемь сотых. Последняя цифра была взята в красный кружок.

- Это атмосфера Лории? - с недоумением спросил Тарханов. - Так почему же углекислого газа всего ноль, ноль восемь?

Астроботаник тоже был удивлен.

- Проверьте климатизаторы.

Тарханов нахмурился. Климатизаторы не могли отказать. Значит, астроботаник, он же врач экспедиции, что-то недоглядел, хотя свои обязанности обычно исполнял добросовестно и великолепно знал космическую медицину. Что же могло случиться теперь?

Астроботаник вернулся через полчаса, смущенно сказал:

- Как только пошли на посадку, я переключил климатизатор на ручное управление, как положено по инструкции. А после посадки забыл выключить автоматы.

- Я вынужден записать об этом в бортовой журнал.

- Пишите. Как же иначе.

- Ладно. Можете выходить.

Астроботаник ринулся к шлюзу, нажал кнопку, и люк открылся. Тарханов увидел черную зияющую пустоту. Дальнейшее произошло с быстротой молнии. Одним прыжком он кинулся к астроботанику и резким рывком отдернул его от люка.

Иван Васильевич с трудом поднялся на ноги, потер ушибленное колено.

- Что со мной случилось?

- Ничего не понимаю, - ответил Тарханов. - Вы открыли люк и xoтели выйти из звездолета без противорадиационного костюма. Мне ничего не оставалось делать, как применить физическую силу. Что с вами, Иван Васильевич?

- Ничего не знаю, - пробормотал астроботаник. - Какой-то внезапный припадок рассеянности, которой раньше я не замечал за собою... И еще: у меня такое чувство, словно я навсегда останусь на Лории... Я не вернусь на Землю...

- У вас есть семья?

На "Уссури" по молчаливому соглашению членов экспедиции звездолетчики за время полета ни разу не заговаривали о близких, родных и друзьях, оставшихся на Земле. Мало ли что может случиться с семьями на родной планете за долгие годы странствия в космосе? Вот почему вопрос Тарханова прозвучал почти жестоко.

- У меня никого нет, - глухо сказал астроботаник. - Жена оставила меня в тот день, как только узнала, что я лечу в космос.

- Почему вы не отказались от экспедиции?

- Если бы я остался на Земле, я всю жизнь презирал бы себя.

- Да, ситуация. - Тарханов сочувственно покачал головой. - Ладно, возьмите антирадиационный костюм. Можете выйти из звездолета на два часа.

Тарханову казалось тогда, что Иван Васильевич забыл об этом разговоре о семье: за долгие годы совместного пребывания на Лории они потом ни разу не упоминали о нем. Только перед смертью астроботаник поманил Тарханова к себе и тихо прошептал:

- Помнишь, я говорил, что не вернусь на Землю, Ритмин? Кто оказался прав?

Первый и последний раз астроботаник назвал его по имени. Он лежал на кровати-раскладушке высохший, морщинистый, с ясными светлыми глазами. Лорианский день был в разгаре. Через открытые окна доносился острый тополиный запах.

- Шумят, - с каким-то умиротворением сказал Иван Васильевич. - А шары больше почему-то не прилетают. Ты разгадал их тайну, командор?

- Нет, - ответил Тарханов. Он сидел у изголовья астроботаника и держал его за руку.

- Роботов, которые обслуживали меня, не выключайте и не разбирайте, - тихо продолжал астроботаник. - Они обеспечат колонию питанием, будут присматривать и ухаживать за лесами, огородами, убирать хлеб. В своем деле они мастера... Сильную жизнь мы занесли на Лорию. Она будет такой же прекрасной, как и на Земле. Ты веришь?

- Верю. - Тарханов пожал руку умирающего.

Силы оставляли астроботаника. Он уходил, погружался в бездонную глубину покоя и мрака, на мгновение открыл глаза ясные и чистые.

- Такая легкость в теле... Я совсем его не чувствую. Мои наблюдения захвати с собой на Землю - они пригодятся потомкам... Хорони меня здесь, в долине. Немного устал, вздремну, пожалуй, а ты посиди...

И закрыл глаза. Больше он их не открывал.

Тарханову вдруг стало холодно, хотя Мицар был в самом зените. Его лучи почти перпендикулярно падали на Лорию. Мимо прошел робот. Тарханов зажал голову руками, поднялся со скамейки и, качаясь, двинулся вперед. Все перед ним кружилось. Солнце, Земля, ковш Медведицы, астроботаник у люка... Он сам проваливался куда-то а пустоту.

Очнулся он, когда лорианский день уже клонился к вечеру. Сделав несколько нетвердых шагов, Тарханов сел на скамейку, чтобы не упасть. До него долетели звуки, напоминающие журчание ручейка по мшистым камням в тихом, уединенном ущелье. Они убаюкивали, уносили куда-то далеко, заставляли тихо улыбаться заново рождающейся жизни на мертвой планете. "Иван Васильевич..." - подумал Тарханов и глубоко вздохнул...

Их было пятеро землян. Остался он один. Он тоже скоро ляжет рядом с товарищами. Что ж, они сделали все, что могли. Только вот Ян Юханен погиб вдали от звездолета, в окружении бледно зеленых шаров. Да, на Лории имелись и такие шары. Но были и другие - они охраняли посадки астроботаника от губительных ураганов.

Тарханов медленно шел по тем тропкам, по которым прогуливался вместе с Иваном Васильевичем. Сколько труда и любви отдал астроботаник, чтобы вдохнуть жизнь в эту мертвую долину...

Началось, пожалуй, это не тогда, когда астроботаник с разрешения Тарханова в первый раз покинул звездолет, хотя, вернувшись через два часа, он с умилением вспоминал свое первое путешествие по незнакомой планете. Началось вечером, когда прилетел кибернетик. Инженер с мрачным видом рассказывал о том, что он видел за время пятичасового облета планеты.

- Мертвая планета, - резюмировал кибернетик. - Ничего живого... Один углекислый газ. Но это, кажется, по вашей части, Иван Васильевич?

- Да, планета мертва, - сказал Тарханов. - В этом вы правы, инженер. Я бы хотел послушать астроботаника.

- Я должен заранее извиниться перед коллегами. Мне придется говорить о самых элементарных вещах. - Иван Васильевич покосился на кибернетика. - Я не думаю, что нам придется бороться с углекислым газом. Углекислый газ Лории - наш вернейший союзник. Давно известно, что в земной атмосфере углекислого газа, который необходим для фотосинтеза, не так уж много. Точнее: имеется минимально необходимое количество для жизни растений. Лория в этом отношении намного богаче Земли. И земные растения при прочих благоприятных условиях должны развиваться здесь в три-четыре раза быстрее, чем на Земле... С вашего разрешения, командор, я с завтрашнего дня приступаю к исполнению своих прямых обязанностей - воссозданию земной жизни на Лории. Верю, здесь зашумят леса!

- Я одобряю ваши намерения, - сказал Тарханов. - Сегодня у нас последний свободный вечер. Завтра каждый займется своим делом. Вам, Ян Юханен, поручаю отремонтировать электронный центр и приготовить звездолет к старту.

Робот бесшумно ходил между столиками, разнося ужин. В салоне запахло чем-то вкусным и домашним. Перед каждым робот поставил тарелку молодого картофеля и торжественно преподнес по три свежих огурца. Все с благодарностью посмотрели на астроботаника: все-таки сдержал свое слово. Много лет назад, когда стартовали с Земли, он обещал в день посадки звездолета на незнакомой планете накормить членов экспедиции ужином из свежей картошки и свежих огурцов. Астроботаник сиял. Один кибернетик не изменил своей привычке - он ел традиционные хлорелловые котлеты.

- Друзья, - Тарханов поднялся из-за стола. - Прошу наполнить бокалы вином... Я предлагаю тост за дружную работу, за мирную нашу планету Землю, которая отправила нас в это далекое путешествие. Будем же достойными представителями Земли в чужих мирах!

Хрустальный звон стоял в салоне.

В этот вечер все было, как на Земле.

А на следующее утро Тарханов проснулся по сигналу "опасность". На пультах и панелях рубки звездолета тревожно мигали огоньки. Стрелки приборов метались. Тарханов включил обзорный экран. Облако из белых шаров оцепило защитное поле звездолета. "Этого следовало ожидать", - пробормотал Тарханов. В космосе шары пытались изменить курс корабля, бомбардировали звездолет радиоактивными лучами. Что же они собираются делать теперь? Шары не колыхались. Казалось, что это клочок тумана, застрявший на вершине сопки; взойдет солнце, и он поднимется в небо и растает.

В рубке собрались все члены экспедиции. Кибернетик, взглянув на скопище шаров, сказал:

- Выстроились в боевом порядке и ждут сигнала, чтобы начать военные действия. Командор, мы первыми должны атаковать неприятеля.

Кибернетик любил употреблять слова военного лексикона. Сейчас он чувствовал себя в своей стихии и, кажется, радовался предстоящей баталии.

Белая "рать" зашевелилась, когда Мицар озарил Лорию своими лучами. Шары как бы по команде строились в ряды. И скоро звездолетчики увидели десятки нацеленных на корабль пик. Остриями они упирались в защитное поле. Длину пик трудно было определить. Высоко над звездолетом, постепенно утолщаясь, они сливались в сплошное белое облако. Теперь они исходили на огромные сосульки, свисающие с потолка. И как только перегруппировка закончилась, сосульки бешено завертелись.

- Защитное поле бурят, - понял Тарханов. И обернулся к кибернетику: - Будете командовать левобортовыми излучателями. - В ответ на удивленный взгляд кибернетика пояснил: Автоматы расходуют много антивещества.

- Смотрите! - воскликнул Антони Итон.

Все повернули головы. В трех местах шаровые буры просверлили защитное поле и, все так же бешено вращаясь, упорно пробивались к корпусу звездолета. Автоматическая служба безопасности корабля ставила новые волновые поля, но и это мало помогало. Новые заплаты просверливались быстрее, чем цельноскроенная защитная одежда.

- Излучатели - к бою, - приказал Тарханов.

Он надел защитные очки и посмотрел на экран. Экран пылал, как будто в глубине его вспыхивали тысячи сверхновых звезд. К концу лорианского дня в рубку влетел сияющий кибернетик.

- Какой фейерверк, а? Готов тысячу лет воевать. - Он возбужденно ходил по рубке. - Командор, сколько здесь этой белой орды! Я захватил десяток шариков и запер их в изоляторе.

С наступлением сумерек шары рассеялись, и ночь в звездолете прошла спокойно. А утром последовало продолжение. Шары прилетали поодиночке и группами, долго кружились, пока не находили своего места, выстраивались и, образовав одно огромное сверло, начинали бурить защитное поле. Защиту корабля Тарханов перепоручил кибернетику, а сам занялся исследованием плененных шаров. Нового ему ничего не удалось выяснить. Каждый шар в отдельности не представлял опасности. Тайну их раскрыть не удалось, хотя Тарханов был уверен, что шары изготовлены из антифотонов. Каким ни фантастичным казалось такое предложение, иного объяснения он не мог найти.

Пять дней излучатели антиматерии сжигали шары. На шестой день они появились разрозненными группами и, покружившись часа полтора вокруг звездолета, улетели. Больше они не появлялись.

Члены экспедиции много спорили о шарах и пришли к выводу, что ими управляют разумные существа. Против этой гипотезы Тарханов ничего не мог возразить, хотя в душе не верил ей. Позже выяснилось, что он был прав. Цивилизация здесь погибла. Остались шары. Они выполняли самые различные функции. Одни воевали, другие защищали от ураганов местную флору, третьи находились в космосе... Землянам удалось собрать и исследовать пятьдесят видов шаров. Цвета у них были разные белые, розовые, прозрачно-голубые... И внутреннее строение у них было разное, если вообще можно назвать внутренним строением небольшие уплотнения самых причудливых форм.

Как и всякое новое явление, шары привлекали внимание ученых. За ними охотились с азартом. Тарханов считал, что, разгадав тайну шаров, удастся разгадать и тайну гибели лорианской цивилизации. Поэтому он не только не запрещал, а всячески поощрял охотничий азарт членов экспедиции, хотя каждый раз призывал к осторожности.

В одной из поездок по планете Тарханов обнаружил на берегу моря бледно-зеленый дворец причудливой архитектуры. Издали он походил на огромную перевернутую колбу. Дворец был сложен из бледно-зеленых шаров. Тарханов настолько заинтересовался этим, что позволил себе подойти к глухой стене, чтобы взять несколько "кирпичиков" для пробы. Не успел он отнять руку от стены, как на него хлынул поток света и музыки. Перед глазами все кружилось. В, ушах звенела мелодия незнакомой музыки. Казалось, что где-то поет тысячеголосый женский хор. Мелодия так вкрадчиво входила в душу, так нежно убаюкивала, что Тарханов невольно расслабился и закрыл глаза. Ему захотелось сесть, и он действительно сел в бледно-зеленое кресло, очень удобное и мягкое. Очевидно, усаживался он не совсем удачно, потому что почувствовал острую боль в правой руке и сразу же пришел в себя. Он лежал у стены возле голубого валуна. Рука была в крови: падая, ударился ею об камень. В планетолете Тарханов сделал себе перевязку и полетел на базу.

На перевязку сразу же обратили внимание. Тарханову пришлось рассказать о происшествии в бледно-зеленом дворце.

- Какая-то шаровая цивилизация, - сказал астроботаник, выслушав Тарханова.

- Я добуду "кирпичи" с этого здания! - воскликнул кибернетик.

- Будьте осторожны, - сказал Тарханов. - Мне думается, эти шары как бы обволакивают сознание. - Он говорил это и ловил себя на мысли, что ему опять хочется окунуться в поток мелодий бледно-зеленого дворца. Желание было настолько сильным, что он на какую-то долю секунды потерял власть над собой. Никто вроде бы не заметил этого, но, оказывается, Иван Васильевич видел все. Когда они остались вдвоем, он мягко сказал:

- Командор, вам придется принять три сеанса психотерапии. Расскажите, что вы почувствовали в этом дворце?

Выслушав ответ Тарханова, он решил:

- Вас подвергли психическому облучению, и это скверно. Я бы вернул инженера назад.

- Так опасно?

- Не могу утверждать, но лучше не рисковать.

Тарханов рассмеялся:

- Дорогой Иван Васильевич, мы всю жизнь тем и занимаемся, что рискуем.

Ночью поднялся ураган. Звездолет укрылся под защитным полем. К двенадцати часам ветер достиг небывалой силы - сто десять метров в секунду. Тарханов сидел у себя в каюте и записывал свои впечатления о первых днях пребывания на Лории. Процедуры психотерапии подействовали освежающе. Голова была ясная, и работалось легко.

Отодвинув бумаги, Тарханов задумался. Они многое сделали для того, чтобы обеспечить возвращение звездолета на Землю. Если бы действовал радиоцентр звездолета... Он перестал работать где-то на подступах к Мицару, когда корабль впервые встретился с белыми шарами. Быть может, все-таки отложить старт на год?

Вошел астроботаник - лицо страдальческое, походка вялая.

- Что с вами?

- Тополиная долина, - простонал астроботаник. - Разрешите мне отправиться к ней...

Тарханов посмотрел на приборы. Скорость ветра достигла ста двадцати метров в секунду. Да, это такая сила, что не только маленькие деревца, но и звездолет поднимет, как пылинку, если убрать защитное поле.

- Не могу, Иван Васильевич. Сядьте, пожалуйста. Мы вырастим новые тополя. Правом, данным мне, командору звездолета, я откладываю старт на один земной год. - Тарханов достал из стола бортовой журнал. - Смотрите, записываю: старт назначается на двадцать ноль-ноль две тысячи...

- Вы правы, - сказал астроботаник. - Мы должны разгадать тайну Лории...

Некоторое время оба молчали. Тарханов думал о только что принятом решении. Пожалуй, все будут рады этому, за исключением его самого. Встреча с Землей отодвинулась на неопределенное время. Когда же человечество научится прессовать пространство, чтобы ему не были страшны никакие расстояния?

- Беспокоюсь за инженера, - сказал он. - Ветер...

- Зря. Наш инженер и из ада выберется невредимым, а вот из рая...

- Договаривайте. Вы думаете, что бледно-зеленый дворец представляет для него большую опасность, чем ураган? Почему?

- Инженер, насколько я понял, из тех, кого считают космическим волком. Он привык к борьбе со стихией. Космическая стихия - это его родная стихия. Он всю свою долгую жизнь сталкивался с опасностями. И психический лад его души настроен на преодоление этих опасностей. Тут он несгибаем. А встреча в бледно-зеленом дворце... - Иван Васильевич развел руками.

Утром Тарханов проснулся с гнетущим ощущением беспокойства. Ему словно не хватало чего-то привычного. Но его чувство прошло, когда он прочитал сообщение кибернетика: "Ночь была роскошна, приступаю к выполнению задания".

Одевшись, Тарханов вошел в рубку звездолета и включил обзорный экран. День был ясный. На Лории ничего не изменилось - только не было ураганного ветра да на шесть процентов уменьшилась радиация. Оказывается, и ураганы бывают полезными.

Перед тем как засесть за работу, Тарханов решил пройти к тополиной долине. Он вышел из звездолета и оглянулся. Казалось, что в море за ночь выросли голубые горы - так были громадны волны. Он слышал шум прибоя, который с грохотом бился о берег. Обогнув звездолет, Тарханов остановился в изумлении. Он не мог поверить своим глазам. То, что он видел, ошеломило его. Тополиная роща выдержала натиск лорианского урагана. Но это же невозможно! Сон или мираж? Тарханов протер глаза. Молодые деревца стояли, как стояли вчера, и чуть покачивались, испуская острый запах Земли. Широкие листья весело шумели, радуясь теплу, легкому ветру и лорианскому солнцу.

Тарханов рассмеялся. На душе у него стало легко и свободно. Астроботаника он нашел в глубине долины.

- Иван Васильевич, объясните, как это случилось, что роща не пострадала?

Астроботаник широко улыбнулся и показал рукой на конец долины.

- Шары, - сказал он. - Я прибежал сюда на рассвете. Ветер все еще дул свирепыми порывами, а в долине стояла тишина. Ни одно дерево не пострадало. Стою, смеюсь и ничего не могу понять. Наконец осмотрелся - и не мог поверить своим глазам. Вся долина лежала под громадным колпаком из шаров. А когда ветер стих, они поднялись в небо и тучей повисли над рощей, потом медленно опустились и улеглись в конце долины. Видите, вон они.

- Подойдем, рассмотрим вблизи.

Рассмотреть шары не удалось. Зеленое облако вдруг зашевелилось. Некоторое время оно висело на высоте трех метров над долиной, потом плотной тучей строго по вертикали стремительно пошло в небо.

- Шары-враги, шары-друзья, тары-помощники, - сказал Тарханов. - Жаль, что не удалось пополнить нашу коллекцию.

- Не все улетели, командор. Смотрите.

В листве ближайшего тополя застряло несколько шаров. Астроботаник осторожно снял их и передал Тарханову. Они отличались от своих собратьев из коллекции меньшими размерами и цветом. Внутри те же утолщения, но здесь они в виде трех скрещенных палочек, образующих подобие русской буквы "ж".

- Мы стоим у порога загадки и не можем переступить его, сказал Тарханов, разглядывая шары.

Они медленно обошли долину и не обнаружили ни одного пострадавшего дерева и кустика.

- Со временем здесь будет кусок дальневосточной тайги, задумчиво сказал Тарханов. - Только вот птиц да зверей мало. Недокомплект.

- Наши потомки привезут.

- Потомки, - вздохнул Тарханов. И перевел речь на другое. - Как много дел... По существу, мы еще не занялись всерьез океанами Лорин. Наш океанолог недоволен, что я его использую не по назначению. А что я могу сделать?

Они помолчали. Тополиная роща кончилась. Впереди висела громада звездолета. Астроботаник спросил:

- Юханен не сообщил, как он провел эту ночь?

- Пишет, что была роскошная ночь.

Кибернетик вернулся к вечеру, весь облепленный бледно-зелеными шарами.

- Вот вам и кирпичи, командор, - возбужденно сказал он и начал отделять от себя один шар за другим.

Всего было двенадцать шаров. Они слились вместе и спокойно улеглись на столе. Тарханов осторожно дотронулся до одного из них и почувствовал пустоту.

- В лабораторию, - сказал он кибернетику. - Расскажите.

- Музыки не было, командор. Была война!

- Война?

- Да. Старинная. С пищалями, пиками, рыцарскими доспехами. Даже я участвовал в этой войне. Скакал на великолепном коне. Рубил секирой. На поле битвы на кострах жарили баранов. Девушки подносили роги с вином. Я ощутил такую полноту жизни... Просто великолепно. Это надо самому пережить.

- Любопытно. Скажите,; что вы почувствовали, когда попали под облучение? - Астроботаник спросил так резко, что даже Тарханов удивился.

- Впечатление такое, будто в голову одновременно воткнулись тысячи иголок. - Кибернетик, казкется, не меньше Тарханова был удивлен тону вопроса.

Тарханов и Иван Васильевич переглянулись.

- Вы были внутри дворца? - все так же резко спросил астроботаник.

- Не помню. А что, собственно, случилось? Почему такой тон?

- Как же вы выбрались оттуда? - не обращая внимания на возмущение кибернетика, продолжал астроботаник.

- Откровенно говоря, меня вытащил робот. Я только лег подремать на лужайке. Даже сейчас ко сну клонит. Пойду лягу...

Утром следующего дня, во время завтрака, Тарханов объявил о своем решении отложить старт на один год. Если бы он знал о последствиях своего решения, то в тот же день покинул бы Лорию. Но тогда решение казалось верным. Программа исследований не была выполнена. Зачем стартовать, когда перед тобой одна загадка за другой, когда ты должен понять, что произошло на этой планете? Где те существа, которые создали загадку марсианского шара? Почему они не хотят открыться землянам, здесь, на своей родине? Во всем этом надо было разобраться; ради этого стоило жить и умереть. Не каждому выпадает такое счастье - открыть новую цивилизацию, отдаленную от Земли бог знает какими расстояниями.

Сообщение Тарханова приняли с восторгом. Океанолог сказал, что наконец-то он займется своим делом. Астрофизик просил, чтобы ему разрешили заняться главной обсерваторией планеты. "Там делаются все шары", - сказал он. Иван Васильевич заговорил о новых посадках.

- Ладно, нас ждет завтрак, - сказал Тарханов, довольный, что его решение совпадает с мнением товарищей. - Прошу к столу.

- Черт знает что! - вдруг воскликнул кибернетик и швырнул тарелку с салатом из хлореллы на пол. - Что за гадость мне подают? Где зажаренный баран? Я вас спрашиваю?

Обычно кибернетик поедал все, что ему подавали. А подавали ему всегда одно и то же - хлореллу во всех видах. И глотал он ее с таким завидным аппетитом, что невольно вызывал зависть. И вдруг такая сцена. Тут уж было не до завтрака. Океанолог с недоумением уставился на Юханена. Один Иван Васильевич невозмутимо допил чай, вытер салфеткой рот и только после этого встал из-за стола.

- Пойдем, - он взял кибернетика за руку.

Тот покорно последовал за астроботаником. Через три часа Иван Васильевич появился в командорской рубке.

- Что с Яном Юханеном? - оживился Тарханов.

- Кибернетик болен.

- Этого не может быть! Я бы поверил, если бы вы сказали болен океанолог Кузьма Мочкаш. Но кибернетик, Ян Юхансн?

- Да, именно Ян Юханен.

- Что с ним?

- Очевидно, воздействие лучей бледно-зеленого дворца на кору головного мозга. Пока это предположительно. Придется исследовать весь организм Юханена. Лечение займет не менее месяца. Вас я тоже, пожалуй, подвергну обследованию.

- Но я чувствую себя великолепно.

- Посмотрим, - сказал астроботаник, вглядываясь в командора холодными, пронизывающими глазами исследователя. - Я этим шарам не особенно доверяю.

Вопреки мрачным предсказаниям астроботаника, инженер на четвертый день появился в обеденном салоне и с прежним аппетитом стал поглощать котлеты и салат из хлореллы. Иван Васильевич не нашел особых нарушений в его организме, разрешил работать в звездолете, но категорически запретил путешествие по Лории хотя бы в течение месяца. Сколько ни уговаривал его инженер, всегда уступчивый Иван Васильевич на этот раз был неумолим. Он умел быть твердым.

Настроение ученых поднялось. Готовились к поездкам в разные концы Лории, чтобы продолжить исследование планеты. Вновь в обеденном салоне искрился смех.

Первым отправился в путешествие океанолог. Кибернетик собрал ему великолепный аппарат "Орел и рыба". Кто дал машине такое название - неизвестно. Но она действительно в море плавала, как рыба, а в воздухе парила, как орел. Потом в трехмесячную поездку по планете отправились Тарханов и Антони Итон. Антони Итон, англичанин по национальности, - самый молчаливый член экспедиции. Перед отъездом Тарханов еще раз поговорил с Иваном Васильевичем: может ли он разрешить поездку по планете кибернетику. В ответ астроботаник коротко бросил:

- Нельзя!

Тарханов покидал звездолет с тяжелым сердцем. Он верил Ивану Васильевичу и все же считал, что лучшим лечением для инженера было бы движение, смена впечатлений. Но приказать врачу Тарханов не мог.

За два месяца Тарханов и Антони Итон изъездили тысячи километров по планете и собрали богатый научный материал. Но все это было не то, что они искали. В существовании на Лории высокоорганизованной цивилизации никто из землян не сомневался. И то, что здесь прошла, быть может, одна из самых страшных во Вселенной войн, тоже не вызывало сомнения. Ко времени, когда на Лорию прилетит комплексная экспедиция землян, ученые разберутся во всем и полностью разгадают зловещую тайну гибели жизни на планете. Пока же в распоряжении землян были только одни шары.

Но и они оставались загадкой.

В начале третьего месяца путешествия Тарханову и Итону, кажется, улыбнулось счастье. В южном полушарии среди безбрежных водных пространств они увидели остров, застроенный причудливыми зданиями. Ученые три раза пытались проникнуть на остров, но этого сделать не удалось - слишком велика была радиация: две тысячи рентген. Они пытались пробираться к острову с севера и юга, с запада и востока - радиация была всюду.

Связь со звездолетом была регулярная. Иван Васильевич два раза в день докладывал о жизни на базе. В первые дни он делал это охотно. Потом, очевидно, это наскучило ему. Как-то он ограничился кратким сообщением:

"У нас все в порядке, происшествий нет" и после этого два дня не выходил на связь. Тарханов и Итон терялись в догадках: что могло случиться? Они связались с Кузьмой Петровичем, но тот тоже ничего не мог сказать, только сообщил, что вчера он разговаривал с базой.

Уже по пути домой Иван Васильевич появился в эфире в неурочное время и сказал всего два слова: "Немедленно возвращайтесь". Пока летели, изрядно переволновались. Строили разные догадки.

Встретил их кибернетик. Он был в превосходном настроении. Что-то насвистывал. Помог поставить планетолет на место.

- А где же Иван Васильевич? - спросил Тарханов, когда они через час собрались за обеденным столом.

- Он арестован, - отчеканил кибернетик.

Тарханова поразило слово "арестован". Он не сразу понял его значение, поскольку на Земле оно давно вышло из лексикона.

- Что значит арестован? Насколько я понимаю, вы насильственно лишили астроботаника свободы?

- Именно насильственно. Я понял, что подчинить человека своей воле - один из способов проявления радости жизни.

Голос кибернетика звучал торжественно. Темно-синие глаза искрились.

- Звездолетчик, встань! - Голос Тарханова был резок и повелителен.

Лицо кибернетика перекосилось, он обхватил голову руками, плечи его вздрагивали; крупные капли пота блестели на лбу у корней волос. Казалось, какая-то невыносимая боль терзает его. Наконец он поднялся с места. Тарханов упорно смотрел на него. У кибернетика был отсутствующий взгляд. Он ничего не видел.

- Голова болит, - с трудом промолвил он, впадая в беспамятство.

- Найдите Ивана Васильевича, - распорядился Тарханов.

Антони Итон вышел. Кибернетик в кресле не шелохнулся. Голова его свесилась на грудь. Он весь как-то обмяк, могучие плечи ссутулились. В старинном фантастическом романе Тарханов читал о живом Океане, который материализовал память человека. Здесь было нечто похожее. Может быть, бледно-зеленый дворец, облучая какие-то участки мозга, воздействовал на психику человека и менял ее в нужном ему направлении? Но для чего?

Иван Васильевич, который больше суток просидел запертым у себя в каюте, с некоторым любопытством рассматривал кибернетика.

- Рассказывайте, - предложил Тарханов.

- Сначала займусь им. - Иван Васильевич взял кибернетика за руку, - Встань.

Тот сразу же вскочил.

- Иди за мной.

Кибернетик раздраженно сбросил руку Ивана Васильевича.

- Командор, мне надо добраться до каюты. Дай мне руку. Скоро все, пройдет. У меня было предчувствие... Да кет, вздор. Я сам не анаю, что говорю. Командор, помоги мне добраться до каюты.

- Пойдем, - сказал Иван Васильевич.

Когда за ним закрылась дверь, Тарханов обратился к астрофизику:

- Что вы думаете обо всем этом, Антони?

- Я должен подвергнуть себя облучению.

- Зачем?

- Чтобы ответить на ваш вопрос!

- Не разрешаю.

- Значит, я не могу ответить на ваш вопрос.

Иван Васильевич вернулся через полчаса.

- Антони Итон хочет подвергнуться облучению. Как вы это находите, Иван Васильевич?

Астроботаник как-то странно посмотрел на Тарханова и тихо сказал:

- Может быть, он прав. Я, например, подвергал себя облучению.

Тарханов почувствовал, как все его тело наливается яростью и гневом. Но, собрав всю силу воли, он заставил себя улыбнуться:

- Хороший пример для подчиненного. Вы же оставались за командора, Иван Васильевич.

- Я нарушил инструкцию, но не мог поступить иначе. - Голос у астроботаника был спокоен. - Все началось через три недели после вашего отъезда. Инженер, кажется, выправился, много работал, вечерами засиживался у экрана. Жили мы мирно и даже подружились. Нашли общее...

Тарханов невольно улыбнулся. Кибернетик и астроботаник во всем были противоположны друг другу. Один жил Большим Космосом, другой - Землей. Временами Тарханову даже казалось, что они представители разных цивилизаций.

- Но потом, - продолжал Иван Васильевич, - произошла одна дикая сцена... Антони, включите видеозаписи...

Астрофизик щелкнул тумблером механизма. Засветился экран. Тарханов увидел Юханена и Ивана Васильевича.

- Я научу тебя жить, - почти зло бубнил кибернетик. - Научу наслаждаться. Для этого надо иметь власть. Много власти. Ради этого я готов перевернуть Вселенную.

Тарханову стоило больших усилий, чтобы сидеть и слушать эту дребедень. Как могло случиться, что человек, увлеченный космосом и волшебством машин, человек, не раз смотревший смерти в глаза, вдруг несет эту чепуху? Результат облучения? Может быть. Облучение, пробуждающее и усиливающее те черты характера, которые дремлют в человеке со дня рождения. Какой примитив! До сих пор Тарханов был более высокого мнения о разумных существах, населявших Лорию. Но почему же инженер так легко клюнул на эту приманку?

В свое время, когда земляне получили почти неограниченную власть над природой, ученые заволновались - подготовлен ли человек к этому эмоционально, нравственно, философски, и не перекосится ли его мышление, его психология в сторону чисто рассудочного понимания жизни? Нет, он остался человеком умным, талантливым, дерзновенным, а власть над природой воспринял как должное и необходимое для дальнейшего ее совершенствования. Отклонения от нормы? Да, были. Но они были во все времена существования человечества и, очевидно, всегда будут.

На экране кибернетик оборвал свою речь, раскурил потухшую сигарету и огляделся вокруг. Взор его упал на Ивана Васильевича.

- Дорогой Иван Васильевич, - начал он ласково, но в голосе его чувствовались холод и твердость стали. - Почему ты молчишь? Расскажи что-нибудь.

Иван Васильевич поставил фужер на стол, откинулся на спинку кресла и тихо сказал:

- Мне трудно с вами говорить. Вы несете чудовищные нелепости.

С глухим возгласом, похожим на рев, инженер прыгнул к астроботанику и схватил его за руку. Иван Васильевич глядел ему прямо в глаза. Кибернетик держал его за руку выше локтя и, очевидно, сжал пальцы так, что Иван Васильевич вскрикнул от боли, повалился на бок. Инженер сел на свое место, закурил, сигарету и стал наблюдать. В глазах любопытство, удивление и вопрос: к чему все это? Потом поднялся и покинул салон.

- Антони, выключите, пожалуйста, экран. - Тарханов повернулся к астроботанику: - После всего случившегося вы решили тоже вернуться в первобытное состояние?

- Это был очень интересный эксперимент, - почему-то вздохнул Иван Васильевич. - Я шел сознательно, зная, что меня ожидает. Только поэтому я сейчас сижу перед вами. Адское давление на мозг. Временами мне хотелось выть от боли, И все-таки я не покинул бледно-зеленый дворец, пока достаточно не изучил его. Внутри, вы помните, он пустой, абсолютно пустой. Только бесшумно летают шары. Тысячи их роились над головой и все время держали ее в тисках. Только на одно мгновение я сознательно ослабил волю. Ну, как бы выдохнул из легких половину воздуха, а половину оставил. И этого было достаточно, чтобы почувствовать мощь облучения. Мне вдруг показалось, что какая-то сила качает и несет меня в мировом пространстве. Мерцающие искорки вспыхивали и пролетали мимо. Нескончаемо долго, целое столетие наслаждался я своим полетом. Когда мой полет начал замедляться, где-то ударил и загудел громадный колокол. Меня начало мотать из стороны в сторону. Голова освободилась от железных тисков. Мне как будто дали понять: освободись от воли, и ты почувствуешь блаженство. А где-то внутри кричало: "Берегись!" Гонг грохотал все яростнее. Я ждал каждого удара с невообразимым ужасом. Я крикнул: "Хватит!" - и сразу же все исчезло. Чуть болела голова. Шары продолжали кружиться, но они перестали действовать на меня...

- Это называется проявить стойкость характера, - сказал Антони Итон.

Один из выдающихся ученых Земли, Антони Итон настойчиво добивался назначения в экспедицию Тарханова. Его не пускали. Отказ мотивировали тем, что он крайне нужен на Земле. Особенно настаивали на этом Английская Академия наук и Совет Солнца. Итон в те годы занимался физикой Юпитера; работы там, конечно, было много, а экспедиция Тарханова могла обойтись без него. Эскалация экспедиций на Юпитер была настолько интенсивной, что едва ли Тарханов мог бы взять Итона к себе, если бы тот сам не настоял на этом. Итон действительно был большим ученым. О физике Юпитера он сказал все, что мог. "А технические стороны проблемы, - сказал он на заседании Звездного Совета, - меня не интересуют". Просьбу его удовлетворили, и Итон попал на Лорию. Он много работал, а все свободное время посвящал любимому увлечению: перебирал и перетирал старинные монеты, подолгу их рассматривал в лупу, делал описи, писал статьи для журнала "Нумизматика". Над ним добродушно посмеивались. Тарханову иногда приходила даже мысль: не желание ли пополнить свою коллекцию монетами инопланетных цивилизаций потянуло астрофизика Антони Итона в космос?

- Так что вы думаете, Антони Итон, обо всем этом?

Астрофизик поднял глаза на Тарханова:

- Мне думается, командор, что бледно-зеленый дворец построен для того, чтобы проверить характер лориан. Не выдержал испытания - уходи. Наш уважаемый Иван Васильевич выдержал испытание.

- А куда же должен уходить или должен был уходить лорианин, не выдержавший испытания?

- Разве на Земле вы не подвергались различным испытаниям - перед полетом в космос? Так почему о лорианах мы должны думать, что они хуже нас?

- А кибернетик? Нападение белой шаровой рати на звездолет? Упорное сопротивление нашим желаниям разгадать тайну Лории?

- И шары, защищающие тополиную рощу, - в тон сказал Антони Итон.

Тарханов рассмеялся:

- Так можно спорить бесконечно долго. - Он обернулся к Ивану Васильевичу. - Прошу информацию о кибернетике.

Иван Васильевич улыбнулся неуверенно и виновато:

- Состояние тяжелое, но не критическое... Месяц нормального лечения - и он стал бы прежним. Но вся беда в том, что он не хочет стать прежним, поэтому трудно поддается лечению. А вообще-то он здоров, физически конечно.

- То болен, то здоров, - с раздражением сказал Тарханов. - Так что же с ним? Конкретно...

- Ян Юханен и болен и здоров. Он может великолепно справляться со своими обязанностями инженера-кибернетика. Техническая память у него такая же, как и раньше, и знания не убавились. И все-таки он не тот. Его психика меняется, и в худшую сторону. Долгие годы Ян Юханен жил вне Земли. Если хотите, он не столько дитя Земли, сколько дитя космоса.

- Нельзя ли конкретнее? Поймите меня правильно, Иван Васильевич. Мы находимся на загадочной планете. Мы плохо ее пока знаем. Нам дорог каждый человек и каждый час. Жаль, конечно, что мне приходится объяснять такие простые истины. Вы врач звездолета. Я прощу прямо и откровенно сказать - может ли кибернетик работать?

Иван Васильевич вздохнул.

- Всегда почему-то на первом плане работа, дела, а не человек, - с горечью сказал он. - Ян Юханен работать может, это верно. Но так же верно и то, что он может остаться психически искалеченным до конца дней своих.

- Так лечите же!

- Боюсь, это поздно... - Иван Васильевич уиахнул рукой и вышел.

Астрофизик у иллюминатора перебирал монеты из своей коллекции. Вид у него был такой, словно он ничего не слышал.

- Антони, что вы об этом думаете?

Итон не сразу оторвался от созерцания своей коллекции и протянул Тарханову какую-то монету:

- Интересная вещь, командор. Смотрите. Ее я приобрел за неделю до старта "Уссури". Это последняя монета последнего английского короля Артура Десятого. Он родился гениальным гравером, а стал бездарным королем. Какая ирония судьбы! Когда короли вышли из моды, король английский Артур уединился в загородной вилле. Нет, нет. Его не казнили. Для Объединенного Человечества он не представлял опасности. Все свое свободное время бывший король посвятил граверной работе. Он нашел свое призвание на закате лет. Смотрите, вот какие слова выгравировал он на этой монете...

Тарханов поморщился. Какое ему дело до какого-то английского короля?

- Что же там выгравировано?

- "Если жизнь мне не удастся, то смерть удастся наверняка!"

Тарханов взял монету, долго разглядывал ее, не ничего не мог разобрать.

- Смешно все-таки. Социальное неравенство сделало обыкновенного человека властелином, хозяином миллионов людей... Не кажется ли вам, Итон, что я рассуждаю, как лицеист первого курса? Так где же эта странная надпись?

- Видите пунктирную линию под изображением?

- Вижу...

- Вот это и есть надпись. Она читается при десятикратном увеличении. Возьмите настольную лупу.

Тарханов долго и сосредоточенно изучал монету. Потом отодвинул лупу и рассмеялся:

- В истории человечества, очевидно, это был единственный король, который в своей жизни сделал что-то полезное.

- К сожалению, мои коллеги - нумизматы Земли - не скоро узнают об этой надписи, - вздохнул астрофизик.

- Вы сожалеете, что мы отложили старт?

- Никакого сожаления, командор. - Астрофизик поднялся и прошелся по салону. - Не сожалею, командор. Я надеюсь, что пополню свою коллекцию лорианскими монетами. - Он рассмеялся. - Представляете, первые монеты инопланетной цивилизации! Вы не знаете нумизматов, командор. Когда я вернусь на Землю, они провозгласят меня не только королем, но и самим богом.

Тарханов пожал плечами:

- Не совсем понял вашу мысль. Какое отношение имеет наш кибернетик к бывшему английскому королю?

- Я думаю, самое прямое. Обитатели бледно-зеленого дворца хотят посадить нашего кибернетика на престол.

Тарханов удивленно посмотрел на астрофизика.

- Странная мысль...

- Нисколько. Мы находимся вдали от Земли, в мире, незнакомом нам. Этот мир нами не разгадан... И вы слышали, о чем говорит Юханен...

Кибернетик появился за столом на следующий день. Он был весел, ел с аппетитом, запивая каждое блюдо вином. Раньше этой привычки за ним не наблюдалось. Но вино, кажется, не действовало на него. Утром Иван Васильевич сообщил Тарханову, что он видел на рассвете кибернетика, возвращающегося откуда-то из поездки. Это встревожило командора. Такое беспрецедентное нарушение Звездного устава нельзя было оставлять безнаказанным. Тарханову не хотелось портить настроение Юханену. Но долг есть долг.

- Ян Юханен, - сурово сказал Тарханов, - вы сегодня ночью покинули звездолет. Звездный устав в таких случаях требует...

- Звездный устав потерял для меня силу закона.

- Зачем вы это сделали?

- Чтобы познать жизнь, - серьезно, даже торжественно ответил кибернетик. - Я пять часов провел в бледно-зеленом дворце. Я там учусь великой науке жизни. Я долгие десятилетия жил в узкой каюте звездолета, ел хлореллу, терпел лишения. И что же я за это получил?

- Радость познания. Самую великую радость, которую может испытывать человек в жизни.

Кибернетик с сарказмом сказал:

- Это иллюзии, командор. За все, что я сделал, я хочу жить так, как жили мои предки, - иметь власть, богатство. Я хочу повелевать людьми. Я...

Тарханов с холодным любопытством рассматривал кибернетика. Если бы ему на Земле сказали, что людей с высоты двадцать пятого века можно "спустить" до уровня девятнадцатого, он едва ли поверил бы в такую', возможность. По-видимому, долгое пребывание в космосе ослабило у кибернетика любовь к Земле. Очевидно, нельзя так долго оставлять человека в космосе.

- Он действительно хочет быть королем, - сказал Итон.

Кибернетик засмеялся:

- Черт возьми! А почему бы нет? Первый король Лории Ян Юханен! А вы мои вассалы. Приказываю тебе, Антони Итон, отчеканить монеты с моим изображением, а тебе, мой командор, повелеваю...

И вдруг осекся, встретив холодный неподвижный взгляд Тарханова.

- Юханен, - очень тихо сказал Тарханов. - Приказываю... Ты слышишь?.. Приказываю сегодня же сжечь бледно-зеленый дворец излучателем антиматерии. Ты слышишь? Приказываю!

Кибернетик поднялся. Лицо серо-свинцовое. Крупные горошины пота на нем.

- Я это предвидел, командор. Весь запас антивещества уничтожен, командор. Я ухожу, командор. - Юханен поклонился и покинул салон.

Итон кинулся в отсек, где хранились баллоны с антивеществом. Через полчаса он холодно-невозмутимым голосом доложил командору:

- Баллоны с антивеществом исчезли.

Тарханов понял, что путь на Землю отрезан.

Глава третья

"СОЛНЦЕ ИЛИ ВСЕЛЕННАЯ?"

"Мы одиноки во Вселенной" - так называлась книга Чарлза Эллиота. Написанная превосходным языком, она убеждала и доказывала, разрушая извечную веру человека в возможность встречи с инопланетной цивилизацией.

Свое исследование Эллиот начал с туманных идей древних индийских Ведов о множественности обитаемых миров; выдержками из сочинений древнегреческих философов Фалеса, Анаксимандра, Эпикура; отрывком из поэмы "О природе вещей" Лукреция: "Весь этот видимый мир вовсе не единственный в природе, и мы должны верить, что в других областях пространства имеются другие земли, и другие люди, и другие животные". Он напоминал об учении Птоломея и о мрачных столетиях господства христианской религии: Земля - центр Вселенной. Потом "атомная бомба" поляка Николая Коперника, взорвавшая Птоломееву систему; первые телескопические наблюдения Галилея; планеты похожи на Землю. Джордано Бруно. "Имеются бесчисленные солнца... Бесчисленные земли... На этих мирах существуют живые существа..." Величайшее преступление церкви: судом святейшей инквизиции Джордано Бруно признан еретиком и сожжен заживо. Но вот - капитуляция религии: она признает множественность разумных миров, она приспосабливается к новому мировоззрению... Ломоносов, Кант, Лаплас, Вольтер, Циолковский, Эйнштейн, Лангер, Ма Цзи, Тарханов...

Мадия закрыла глаза. Мысли снова и снова возвращались к эпохам, событиям, датам, фамилиям. Как долго и трудно шло человечество к пониманию простой, в сущности, истины, что Вселенная бесконечна - бесконечны и разумные миры! Поднявшись в космос, люди поняли еще одну простую истину: что им принадлежит не Земля, не Солнечная система, а бесконечный звездный мир.

В памяти Мадии возникали картины далекого прошлого. Индусы в белых одеждах, приносящие жертву божествам и поющие гимны из Ригведы... Площадь цветов в Риме. Толпы людей. Кольцо из черных одеяний инквизиторов вокруг костра. Черный столб дыма над костром. Человек, привязанный к столбу. Пламя жадно лижет его тело. Человек тихо стонет. Глаза смотрят в высокое. синее небо. Бруно... Городок в старой России. Молчание и тишина на улицах под жарким июльским солнцем. Город, застывший и тихо стареющий. На многих домах пожелтевшие от времени объявления: "Сей дом продается". На колокольнях церквей часы отмечают четверти, некоторые - минуты. Тихо умирает городок, и над ним - каждую минуту - тихий стон колокола. Еще минута прожита... На тишину, на город, на церкви наплывает худое, энергичное лицо в русской косоворотке. Константин Циолковский. В руках - объемистая тетрадь в клеенчатой обложке. Крупно: "Исследование мировых пространств реактивными приборами".

Ученый смотрит в звездное небо. Мадия видит Млечный Путь, "чечевицу", как называли студенты нашу Галактику. Сверху она похожа на спираль, а сбоку - на веретено. В центре белые точки, прижатые одна к другой. Циолковский показывает рукой на это звездное скопление. И летит туда звездолет...

Мысли Мадии бегут, как поток воды в горах; поток, который несется через долины и равнины, увлекая властным течением мелкие ручьи. Книга Чарлза увлекает властно, как поток. Вселенная. Звезды. Чужие солнца. Планеты. Еще галактики, еще туманности. И нет им конца, и нет там жизни...

"Выдающиеся ученые прошлых времен, - писал Эллиот, - заложили фундамент, на котором покоится современная наука о происхождении миров. Мы, потомки, благодарны им за великие деяния, за подвиг. Их имена вечно живут в наших сердцах, сердцах внуков, правнуков... Это они, наши великие предки, открыли последующим поколениям дорогу в звездный мир. Изумляет глубина научного предвидения ученых минувших времен. И это при столь мизерном количестве знаний о Вселенной. Априорные утверждения наших предков о множественности обитаемых миров мы приняли как аксиому. Она, как эстафета, передается из поколения в поколение. С детства мы знаем, что дважды два четыре, что скорость света постоянна, что энергия покоя равна массе на квадрат скорости света, и Земля - не единственная носительница разумной жизни во Вселенной.

В середине двадцатого века человек вышел в космос. За пять последующих веков Мы поднялись на великие вершины жизни. Человек, изучив планеты Солнечной системы, полегел за ее пределы. Фантасты были посрамлены - ни на Марсе, ни на Венере не удалось обнаружить разумную жизнь".

Эллиот не обошел молчанием и таинственный "Шар Тарханова", переданный в Музей космонавтики погибшим академиком звездолетчиком Тархановым.

"Кто может доказать, - писал далее Эллнот, - что шар прибыл из космоса, если на нем - изображение нормального человеческого тела? Если допустить множественность миров, то следует допустить и многообразие форм жизни. На других планетах невозможно повторение эволюционного пути, приведшего к происхождению человека. "Шар Тарханова", созданный неизвестно для какой цели, - дело рук землян."

Пять столетий человек скитается по неведомым звездным дорогам. Пять столетий человек простирает руки к звездам: разумная жизнь, отзовись! Звезды молчат. Молчат звезды. Пять веков Земля посылает к звездам сигналы: Вселенная, отзовись! Молчит Вселенная. Молчит..."

Откинувшись на спинку кресла. Мадия пытается привести в порядок свои мысли. Книга Эллиота действовала подобно анестезии: парализовала критические доводы разума и в то же время унифицировала мозг. Сейчас она во всем была согласна с профессором. Да, Вселенная молчит. Да, призывы Земли остаются без ответа. Мадия знала это, но, как и миллиарды землян, верила, что во Вселенной множество разумных миров и со временем человечество найдет своих далеких братьев. Эллиот ставил ее веру под сомнение.

Мадия включила телеэкран, чтобы отвлечься от книги, Хотелось музыки. Какую-нибудь старинную мелодию. Но вместо музыки она услышала английскую речь. Неужели и тут Чарлз? Экран медленно засветился, и наконец появилось изображение Эллиота.

Сильно развитый интеллект, высокая образованность всегда налагают на лицо печать резкой индивидуальности. И Мадия любила таких людей и не любила ходячую интеллигентность, сглаженные лица. Мадия, не отрываясь, смотрела на Чарлза. Очень красивое и правильное лицо. Но чем-то оно ей не нравилось сейчас.. Быть может, своей сглаженностью. Не лицо, а отражение сотен лиц, нечто неуловимое, как мерцание звезд. - "Я несправедлива к нему", - подумала Мадия.

Эллиот рассказывал о своей книге.

- Веками человечество живет мечтой о встрече с разумными существами. Но где они? Я вас спрашиваю, земляне, - где они? - Эллиот простер руки, как бы вопрошая небо. - У нас нет никаких доказательств существования разумной жизни на других планетах, и вряд ли появятся такие доказательства. Я пришел к выводу: наша планета - единственная обитель разумной жизни в Галактике. Мы одиноки во Вселенной. И не пора ли нам прекратить тратить материальные ресурсы планеты на полеты за пределы Солнечной системы и обрекать лучших людей на мучительные десятилетия одиночества...

Мадия выключила экран. Неужели Чарлз прав и мы одиноки во Вселенной? Сигналы, принятые станциями Комитета галактической связи, оказались магнитной записью старинной песни космонавтов. То, что не могли разгадать современные электронные машины, расшифровал магнитофон двадцатого века. Расшифровка расстроила Мадию. Шутку радиолюбителя она приняла за сигнал инопланетной цивилизации. Работник музея - старик с усталым лицом - порекомендовал ей обратиться в Институт математической лингвистики. А стоит ли идти?

Солнце заливало улицы Москвы. Мостовая из мягкой прупластики, словно весенняя травка, тянулась к солнцу. Но она была прохладная, эта мостовая. Под землей работали кибернетические устройства, создавая искусственную прохладу, искусственную зелень. И все-таки ей нравилась эта прохлада летнего шумного дня, мострвая, похожая на газон.

Мадия стояла у дверей Института математической лингвистики и никак не решалась войти.

- Мадия?

Она вздрогнула и повернулась. Перед ней стоял Эллиот. "Он, очевидно, прав", - подумала она.

- Что ты здесь делаешь? И почему у тебя такой удрученный вид? - Он взял ее за руки. Мадия не отодвинулась и не оттолкнула его. Он не волновал ее, как прежде. - Не надо было мне уезжать в Америку. Почему-то мне кажется, что я теряю тебя.

- Нет, Чарлз. Ты просто нашел себя.

- В чем? Я такой же.

- Да, ты не изменился, - усмехнулась Мадия.

Только сейчас она поняла, что он никогда не любил ее и никогда не будет любить. Он всегда будет любить только себя. Правда, с ним можно спокойно прожить жизнь, но...

- Ты долго пробудешь в Москве? - спросил он.

- Завтра улетаю.

Мадия рассказала, зачем прилетела в Москву. Эллиот внимательно выслушал ее.

- Сочувствую тебе. - Он пожал плечами. - Впрочем, я предполагал что-то в этом духе. - И начал довольно резко: - Я не понимаю тебя. Зачем ты пошла в Комитет галактической связи? Еще одна такая неудача - и ты совсем раскиснешь. Пока не поздно,. переходи в Совет Солнца, к Соболеву. Последние два месяца я готовил доклад Верховному Совету Планеты. Академик Соболев считает, что нужно прекратить полеты за пределы Солнечной системы.

- Я рада за тебя, Чарлз. В своей книге ты предугадал мысли академика Соболева.

- Конечно, - не без самодовольства усмехнулся Эллиот. Иначе он не пригласил бы меня к себе...

- Во что практически это выльется? Звездный Совет, звездолетчики да и молодежь едва ли согласятся с доводами Соболева. Лишиться романтики познания...

- Все решит Верховный Совет Планеты. - Эллиот взглянул на часы. - Мне пора, Мадия. Вечер у меня свободен. Проведем его вместе? - Он заглянул ей в глаза.

- Но Верховный не может запретить полеты за пределы Солнечной системы! - настаивала Мадия.

- Не будем говорить об этом. - Чарлз опять взглянул на часы. - Меня беспокоит другое. Где мы проведем сегодняшний вечер?

- Не знаю, Чарлз.

- Ты все дальше уходишь от меня, - почти утверждая, сказал Чарлз. - А ведь со мной ты была бы счастлива, Мадия.

- Сколько самоуверенности, Чарлз. Между прочим, я уже слышала это...

Ей стало скучно. "Ты окружишь меня заботами, будешь внимателен, даже ласков, будешь писать статьи, будешь восторгаться ими и заставишь восторгаться ими меня, не спрашивая, испытываю ли я такой восторг. Это не счастье, а эрзац счастья", - думала она. И, решив закончить разговор, уже тяготивший ее, протянула руку:

- Тебе, кажется, пора, Чарлз. Ты так часто смотришь на часы.

- Извини, Мадия. Я тебе позвоню вечером.

В Институте математической лингвистики Мадия продиктовала в микрофон историю появления сигналов. Потом прослушали пленку.

- Твое мнение, Филипп? - обратился директор института к молодому человеку с медлительным, почти сонным взглядом.

- Голос юноши, не совсем еще окрепший.

- Определеннее.

- Испанская фонема.

- Нет, негритянская...

- Вы нас извините. - Директор института обернулся к Мадии. - Вам придется выслушать наши несколько невразумительные разговоры. Если вас это не устраивает, можете посидеть в комнате отдыха. Хотите остаться здесь? Чудесно! - И, обращаясь к своим коллегам, продолжил: - Меня интересует не фонема исполнителя песни, - совсем другое. Что вы думаете о звуковых аккордах перед песней?

Никто не спешил высказаться. В открытые настежь окна виднелись усыпанные крупными плодами ветви яблонь. Весь сад был залит ярким светом солнца.

- Как странно, - неожиданно для себя заговорила Мадия. В музее меня почти убедили, что принесенная вам запись шутка радиолюбителя. Но мне не хочется верить в это. Быть может, сейчас, когда мы слушаем тишину сада, юноша далекой планеты нуждается в нашей помощи.

Никто не откликнулся на ее слова.

- Что ж, будем играть в молчанку? - спросил директор.

- Мне бы хотелось прочитать звуковые аккорды в математических формулах, - сказал Филипп, удобнее усаживаясь в кресло и давая этим понять, что он не скажет больше ни одного слова.

Директор посмотрел на Мадию: вот, мол, работай с такими. Она усмехнулась: с такими можно работать.

- Что же, послушаем математику, - сказал он, и в ту же секунду на стене, напротив его письменново стола, вспыхнул экран. - Внимание, коллеги. Послушаем математику.

Сердце Мадии забилось - сейчас все решится. Лица лингвистов были бесстрастны и в то же время, как ей показалось, немного торжественны. Вспомнился Эллиот. Узнав, что сигнал радиошутка, он обязательно скажет:

"Я же говорил тебе". Это прозвучит в меру насмешливо, в меру значительно, в меру эффектно. Она даже представила его лицо - красивое, холеное, серьезное. Значительности у него сколько хочешь.

- Индекс 5721. Математическая формула сигналов. Сигналы приняты станциями Комитета галактической связи Звездного Совета, - отчетливо выговаривая каждую букву, произнес электронный лингвист. Далее он сообщил дату приема сигнала, название станции, фамилии операторов. Все эти данные Мадия продиктовала в микрофон полчаса назад. Лингвистам нельзя было отказать в оперативности.

На экран хлынул поток математических знаков. Без ключа понять их было трудно. Мадии наскучил этот танец знаков, и она стала смотреть на ученых, пытаясь по выражению их лиц понять, что же, в конце концов, они думают обо всем этом. Но лица лингвистов были непронииссмы, только в глазах их она читала все возрастающий интерес к уравнению. Карандаш в руках Филиппа вдруг треснул и сломался пополам. Этого никто не заметил, в том числе и сам Филипп, мгновенно доставший откуда-то новый карандаш. Директор института пошарил руками в карманах, очевидно, желая достать сигареты, но вместо сигарет вытащил клочок бумажки и сунул его в рот.

На экране продолжали плясать математические знаки. На столе жужжал небольшой записывающий аппарат. Он выталкивал исписанные листы, которые аккуратно ложились на стол директора.

Но вот экран погас. Формула была составлена. Филипп прильнул к листам. Куда только девался его флегматизм! Но его опередили другие.

- Спокойно, спокойно, - сказал директор, тоже оживляясь все более и более. - Вы же не дети. Впрочем, сейчас я в атом не уверен. Разложите формулу на столе.

Лингвисты забыли о присутствии Мадии. Спорили, доказывали, ерошили волосы, бегали по кабинету. Они говорили об однотипности некоторых знаков и звуковых аккордов. Каждый доказывал свое. Единого мнения не было. Включили какой-то другой экран, на нем появилась формула испанской фонемы, - потом негритянской. После резких и быстрых споров пришли к выводу, что формула фонемы отличается от всех существующих на Земле и что потребуется разработать новую методологию для расшифровки сигналов.

Мадия глубоко вздохнула. Только теперь молодые ученые вспомнили о ее присутствии.

Директор института вернулся на свое место за столом и спросил Мадию:

- Вы можете оставить нам запись сигналов?

- Конечно, если она вам нужна.

- Договоримся так: Комитет галактической связи обратится к нам с официальной просьбой о расшифровке сигналов, вашу заявку мы включим в план нашей работы.

- И много времени потребуется для расшифровки?

Мадия поймала взгляд Филиппа. Взгляд этот говорил - ничего определенного тебе не скажут.

- Филипп, ты можешь сейчас ответить на этот вопрос? - обратился директор института.

- Не меньше чем через месяц, - ответил Филипп, все еще не отводя своего взгляда от Мадии.

- Вашим сигналом будет заниматься Филипп Корин. Если он не разгадает, то... - Директор развел руками и вышел из-за стола. - Так не забудьте о заявке.

В гостиницу Мадия вернулась в хорошем настроении. Переодеваясь к обеду, она думала, что у Чарлза надолго испортится настроение, когда Корин расшифрует сигнал. Она засмеялась. Засмеялся и ее двойник в зеркале. Она погрозила ему пальцем и вышла из спальни.

Звездный Совет ответил быстро.

- Кого вам угодно?

- Соедините меня с Председателем Звездного Совета.

- Кто будет говорить?

- Мадия Тарханова.

На экране появился Председатель Звездного Совета. Козырев сидел за столом, разбираясь в бумагах. Вид у него был озабоченный.

- Это я, Мадия.

- Да, да, - рассеянно ответил он, оставляя бумаги. Рассказывай, как твои дела.

Выслушав ее, как всегда, внимательно, он заговорил сам:

- Все сделанное одобряю. Ты просила разузнать о Луне. Неделю назад он был в горах Сихотэ-Алиня, оттуда северной трассой вылетел в Москву. Послезавтра на Рижском взморье мы собираемся проводить испытание шаров. Лунь должен быть там. В Москве его позывные...

Мадия хотела сказать еще что-то, но Козырев, извинившись, выключился. "Теперь можно пообедать", - подумала Мадия, но прежде, чем выйти из номера, решила позвонить Луню. Все, что связано с экспедицией Тарханова, очень интересовало ее, а Лунь, пожалуй, больше, чем кто-либо другой, знает об этой экспедиции.

Мадия набрала позывные звездолетчика. Поистине, сегодня счастливый день! Лунь отозвался почти немедленно и с веселым недоумением несколько секунд разглядывал Мадию. Но вот широкая улыбка тронула его губы:

- Узнаю, узнаю, Мадия! Я вам нужен?

- Да, Игнат.

- Что ж, я как раз собираюсь обедать. Приходите в "Русскую закуску", хорошее кафе. - Он назвал адрес.

Лунь опередил ее. Он сразу заметил, как она вошла и как остановилась у входа, оглядывая и посетителей, и простенькую обстановку кафе. Она не замечала его, хотя он и Шагин сидели в десяти шагах от нее. Шагин придвинул к себе тарелку с ростбифом, проследил за взглядом Луня и спросил друга:

- Нечто новое?

- Внучка Ритмина Тарханова, - оглушил его Лунь.

Шагин чуть не поперхнулся куском ростбифа и удивленно уставился на Игната:

- Уж не собираешься ли ты включить ее в состав экспедиции?

- Думаю, - неопределенно отозвался Лунь, поднимаясь с места. Но она уже сама шла к ним, легко лавируя между столиками.

- Знакомьтесь. - Лунь представил ей Шагина. - И извините его аппетит, - пошутил он. - Люди его роста плохо переносят даже ничтожные порции недоедания...

Мадия улыбнулась. С Лунем и этим крупным, рослым, неповоротливым Шагиным она чувствовала себя просто и непринужденно. Она нажала кнопку вызовов и сделала заказ.

Шагин недолго сидел вместе с ними. Вспомнив о каком-то срочном деле, он встал из-за стола, неловко поклонился Мадии и вышел.

Некоторое время Лунь и Мадия сидели молча. Мадия помешивала ложечкой густой чай, с интересом приглядываясь к космонавту. Он тоже не сводил с нее улыбающихся синих глаз, и это не было неприятно ей.

"А она чем-то похожа на своего деда, - думал Лунь. - Может быть, этим женственно-округлым, но все-таки волевым подбородком? Или твердыми очертаниями губ? Или..."

- Я не картина и не статуэтка, - наконец промолвила Мадия. И добавила не без лукавства: - Или вы с кем-то сравниваете меня?

- Н-нет, - чуточку смешался Лунь. - Не то... Я думал о вашем деде и, кажется, даже пытался найти какоето сходство между вами и ним.

- Постойте, - прервала она. - Если говорить правду, то я согласилась на ваше предложение приехать сюда не только потому, что вы - как бы прямой наследник Ритмина Тарханова... Мне хотелось бы узнать от вас кое-какие подробности оего экспедиции.

- От меня? - изумился Лунь. - А я полагал, что вы должны знать о ней гораздо больше, чем я... - И предложил: - Может, нам лучше выйти отсюда и посидеть в сквере?

На улице было сумрачно. По еще недавно ясному небу плыли темные тучи.

Они устроились на скамейке в Александровском сквере.

- Что же вы хотите узнать о Тарханове? И почему вас интересует экспедиция на Лорию?

Мадия рассказала.

- Вы очень хорошо делаете, что решили собрать все материалы о Тарханове. Когда-то я сам мечтал об этом. Но многолетняя отлучка из дома... - Он неожиданно оживился. - Знаете, я нашел нечто очень важное: миниатюрную планету, куда улетел Тарханов.

Мадия недоверчиво выслушала его рассказ о находке на озере Мухтель и спросила почти недовольно:

- Шутка?

- Нет. Я даже предполагаю, что мои шары и "Шар Тарханова" с изображением загадочного человека присланы оттуда. - Лунь поднял руку к небу.

Мадия вскинула голову, сказала с досадой:

- Сейчас пойдет дождь.

Совсем рядом ударил гром. Порыв ветра зашуршал в листве. Они укрылись в нише Кремлевской стены. Обрушился проливной дождь. Крупные капли застучали по асфальту.

Мадия вытянула руки под дождь. Крохотное озеро мгновенно заплескалось в ее ладонях.

- Как хорошо! - воскликнула она и тут же чуть устыдилась этого восклицания. Только что они говорили о далеких экспедициях и загадочных шарах, и вдруг у нее вырвалось это совершенно девчоночье "хорошо".

"Да, хорошо стоять рядом с тобой и слушать дождь", - думал между тем Лунь. Он радовался тому, что косые струи его загнали их в эту прохладную нишу, радовался нечаянному прикосновению к плечам Мадии. Но тут же к нему пришло чувство какой-то вины перед Ирмой. Испытывал ли он с ней вот такое же чувство радости, как с этой девушкой? Лунь едва ли смог бы ответить на этот вопрос. Ирма если не вернулась, то вот-вот должна была вернуться с Венеры, куда ее вызвали для консультации сложных инженерных расчетов. Расчеты эти были составлены в математическом центре Совета Солнца три года назад. Три года работы шли нормально - Венера укладывалась в строгие математические формулы. Полгода назад она вдруг взбунтовалась. Очевидно, в расчетах были допущены неточности, и эти неточности пришлись не по душе планете.

"Что ж, Ирма укротит тебя. Она и не таких укрощала", усмехнулся Лунь и посмотрел на Мадию.

Та, улыбаясь каким-то своим мыслям, призналась:

- Пришла в голову какая-то нелепица, но нелепица веселая. Представьте себе дождь в космосе. - Она засмеялась. - Мокрые звездолетчики на мокром звездолете смотрят на радугу, протянувшуюся от одной планеты к другой. - И спросила: - А вам не кажется, что слово "радуга" соседствует со словами "радовать", "радость"?

Дождь скоро прошел. Они вышли из своего укрытия. Омытая дождем листва отливала глянцем. В листве сверкали крупные красные ягоды. Вишни. Они были такие же, как и до дождя, и не такие. Все дело, очевидно, в листьях. Понурые, серые, изможденные жарой, сейчас они вытянулись и словно помолодели. Лунь засмеялся, Мадия с удивлением посмотрела на него. Он объяснил, почему смеется.

- Рубины в малахитовой оправе. Вы это сравнение искали?

- Я вам прощаю, вы женщина, - сказал он. - Рубины и малахиты - всего-навсего камни, мертвые камни. А камень - всегда камень. Камень тот же космос... А тут все живое, трепетное...

Они остановились. Листья жили. Жил каждый лист в отдельности. Вот он плавно поворачивается к солнцу ..Капли сверкающего дождя скатываются к стебельку, листочек выпрямляется: смотри я какой, а ты что? И сосед тоже вдруг встряхивается и, улыбаясь солнцу свежей зеленью, отвечает: и я такой же. А в таинственной глубине, в переплетении темных ветвей искрятся ожерелья из капель. Они падают с тихим шорохом и исчезают в прелой земле. Крупные красные ягоды в зеленой оправе, свисающие на ветвях в глубине кустов, звали и манили, будто говорили: сорвите нас, сорвите.

Мадия сорвала горсть вишен и протянула Луню. Он клал ягодки в рот и далеко выплевывал косточки. Описывая крутую траекторию, они шлепались на землю и замирали.

Мадия засмеялась:

- Кто дальше, да?

Он улыбнулся синими глазами, как бы приглашая ее принять участие в детской игре. Мадия покачала головой, притянула к себе ветку, усыпанную ягодами. Потом они пошли дальше. Лунь опять заговорил о шарах.

- Лучше покажите, - предложила Мадия.

- А вы готовы пойти со мной?

- А вы сомневаетесь?

Луню показалось, что в эти слова она внесла какой-то иной, дополнительный смысл, но он не стал раздумывать над ними.

- Пойдемте! - Он поднес к глазам часы. - Сейчас самое время.

Шагина в гостинице не оказалось. Лунь взял чемодан с шарами.

- Сейчас вы увидите планету Тарханова, - сказал он. Пойдемте.

Никого не встретив, они поднялись на крышу гостиницы, в солярий. Лунь поставил открытый чемодан в угол площадки, а сам с Мадией отошел в противоположную сторону. Ждали они недолго. Началось волшебное представление. Кто-то невидимой рукой натянул над Москвой сдвоенный экран - ультрамариновый и черный. В узком пространстве между ними появились белые точки.

- Схема Млечного Пути! - воскликнула Мадия. Лунь улыбнулся, но промолчал. Экран угасал и вновь вспыхивал. Кто-то будто говорил: "В нашей Галактике много созвездий, и среди них Большая Медведица. В этом созвездии двойная звезда Мицар и Алькор. У этой двойной звезды планета с тремя спутниками..."

- Лория, - сказал Лунь.

- Почему все-таки Лория?

- Так назвал ее Тарханов.

На небе все погасло.

- Что же дальше? - Мадия посмотрела на Луня.

- Все повторится. - И заговорил задумчиво, укладывая шары в чемодан: - Странно, как меняется, если так можно выразиться, образ Вселенной, когда ты находишься в космосе. Тот образ, который ты создал на Земле из туманных представлений и фантазий, разорван в клочья и вмиг развеян. И начинай все сначала, трудолюбиво лепи из случайных находок, встреч, дрожания космических лучей иной, быть может, более точный образ. Но на какое время точный? Какая же она, Вселенная? Узнаю ли я это вообще? Иногда кажется - узнаю. Но она тут же ошарашивает тебя чем-то непредвиденным; в ней раскрывается новое фантастическое бездонье. И опять меняй образ, лепи заново, шлифуй... Где же она цельная? Как она поведет себя при новой встрече?..

Мадия слушала его негромкий голос, а перед глазами ее еще светились только что увиденные картины. Она была не только изумлена. Она чувствовала нечто большее. Как будто какой-то огромный и могучий разум указывал людям на цель, которой им необходимо достигнуть. "И все-таки адрес этой цели не полон, - вздохнула она. - Кому писать ответ? И как?"

Она сказала об этом Луню.

- Кому? - Он не удивился вопросу. - Мне тоже приходила в голову эта мысль. Ответ надо писать человеку, чье изображение запечатлено в "Шаре Тарханова".

- И для этого вы едете на Рижское взморье? Мне сообщил о будущих испытаниях академик Козырев.

- Да. Академик собирается соединить эти шары с "Шаром Тарханова".

- Любопытно!..

- Очень. Вы когда улетаете?

- Завтра.

- А сегодняшний вечер мы проведем вместе, - решительно сказал Лунь. - Вы согласны?

- Но... что мы будем делать? - вспомнив об Эллиоте, спросила Мадия.

- Танцевать.

Она засмеялась:

- Звездолетчики умеют танцевать?

- Иногда пытаются, - в тон ответил Лунь. - Решено?

Ровно в девять часов вечера Мадия в сопровождении Луня поднялась на крышу Дворца Чайковского. Здесь была, пожалуй, лучшая летняя танцевальная площадка города. Впрочем, едва ли это можно было назвать площадкой. В мягком рассеянном свете она казалась площадью, громадной и гладкой, как зеркало. Оркестр играл алькони, один из самых красивых и темпераментных танцев, созданных из гармонического сочетания мелодий и танцев многих народов Земли. В алькони каждый землянин чувствовал сердце своего народа и огромное сердце гигантского коллектива Земли, которое уже давно называлось Объединенным Человечеством.

Но едва ли думали об этом Лунь и Мадия, захваченные ритмом танца и его мелодией - богатой, смелой, по рой неожиданной, но всегда цельной... Все было хорошо вокруг: легкий ветер охлаждал разгоряченные лица, круглая луна медленно поднималась над этажами Дворца дружбы народов... И среди танцующих Мадия внезапно увидела Эллиота. Он был с высокой красивой девушкой. "Это к ней он спешил сегодня", - невольно подумала Мадия, отмечая, что в ней не шевельнулось и тени ревности. Она взглянула на Луня и поняла, что он тоже глядит на Эллиота. "Они же знакомы", - припомнила она.

Оркестр смблк. Мадия и Лунь оказались рядом с Эллиотом и его спутницей. Лунь, крепко сжимая руку Мадии, повел ее к Чарлзу.

Она ошиблась.

- Ирма! - обратился Лунь к спутнице Эллиота. - Ты вернулась сегодня? Ты хорошо танцуешь!

- Как видишь, - холодно сказала Ирма, наблюдая за Мадией.

- Познакомьтесь. - Лунь представил девушек друг другу. Веселая улыбка блуждала на его лице. Глаза Ирмы изучающе щурились. Мадия первая протянула руку девушке...

В комнату постучали. Мадия выключила радиовизор и открыла дверь. Робот-почтальон вручил ей фотописьмо из Хабаровска. Писал председатель Комитета галактической связи. Она торопливо развернула сложенный вдвое листок.

"Дорогая Мадия Тарханова.

Комитет галактической связи Звездного Совета поручает Вам представительствовать на испытании шаров. Испытания проводятся на Рижском взморье. Президент Латвийской Академии о Вашем приезде предупрежден.

Председатель Комитета галактической связи Звездного Совета Рауль Сантос".

На следующее утро Мадия выехала в Ригу.

Балтийское море издалека приветствовало Мадию своим шумом. До берега было еще не близко, а уже весь воздух между дачами и соснами трепетал от могучего гула. И вдруг темно-синяя полоса сверкнула снежно-белыми гребешками. В лицо ударил свежий ветер, пахнущий морским простором. Мадия долго не могла оторвать взора от бегущих навстречу зеленых с белыми гребешками волн. Все побережье, куда хватал взор, было окаймлено этими пушистыми, белыми полосами, стремительными и плавными, хрупкими и сильными. А само побережье было так же празднично и весело, как море и небо...

...Испытания проводились на спортивной площадке. В центре ее в огромной чаше на треноге из мраморлита лежали шары, и среди них - только что доставленный из Музея космонавтики "Шар Тарханова". В ожидании, пока шары напитаются светом и начнут свое "представление", ученые оживленно беседовали.

- Внимание, коллеги, - сказал Козырев. - Вы достаточно знакомы с историей "Шара Тарханова". А недавно звездолетчик Игнат Лунь со своим другом Александром Шагиным на озере Мухтель на Дальнем Востоке нашли еще пять шаров. Кратко напомню их историю. Первый шар стал известен науке под названием "Шара Тарханова". Он был найден на Марсе и, по предположениям многих ученых, является творением внеземной цивилизации. Правда, назначение "Шара Тарханова" нам неизвестно.

- Но вот, - продолжал он, - две недели назад Мария Бельды, работник биологической станции на озере Мухтель, отметила странное явление, ежедневно повторяющееся над озером. Свои фотографии она послала Главному ученому Сихотэ-Алиньского заповедника. Тот случайно познакомил с фотографиями космонавтов Шагина и Луня, которые с первого мгновения нашли в них ценнейшее открытие; оно-то и привело нас сегодня сюда, на взморье. И я и многие из вас знакомы с эффектом шаров, найденных Лунем и Шагиным на Мухтеле. Мы назвали его "эффектом Лории". Он показывает расположение планеты Лорин и достаточно полно рассказывает нам о составе ее атмосферы, кстати, вполне подходящей для жизни землян. Но кто .создатель этих шаров? Пожалуй, космонавт Игнат Лунь первым вспомнил о "Шаре Тарханова" и предложил нам соединить или объединить его с пятью шарами озера Мухтель. Через несколько минут мы вновь станем, свидетелями "эффекта Лории". Как поведет себя "Шар Тарханова"?

Ученый поднял руку:

- Семнадцать часов двадцать девять минут. Внимание!

Никого не надо было предупреждать. Пристальные взгляды людей и без того были устремлены на голубую чашу, в которой лежали шары. И вдруг они пришли в движение. Теперь не было двух экранов. Медленно приподнялся и повис в воздухе один шар, и над ним тотчас вспыхнул огромный экран с изображением Галактики. Едва шар стал столь же медленно опускаться на широкое дно чаши, как навстречу ему поплыл другой, и на экране люди увидели схему Галактики. Третий шар как бы проецировал на экран изображение Мицара и Алькора, четвертый - голубоватую Лорию. Потом появилась формула жизни Лории, и уже поднимался в воздух "Шар Тарханова". Он поднялся так же невысоко, как и другие шары, - едва ли на полметра. Но на экране, распростершемся перед площадкой, люди увидели изображение юноши - красивого, статного юноши с голубой кожей.

Это был обитатель Лории.

Или это чья-то странная мистификация, созданная неизвестно для каких целей...

Впечатление было ошеломляющим. Первыми пришли в себя журналисты и сразу же атаковали Козырева.

Но что он мог сообщить им сегодня? Козырев принялся было обрисовывать в общих чертах суть проблемы поисков инопланетной цивилизации, как вдруг его неожиданно прервали.

- Академик, - сказал Эллиот, - я не верю, что мы имеем дело с посланцем чужой планеты.

- К сожалению, не вы первый высказываете эту мысль, профессор, - ответил Козырев. - Я не говорю о далеком прошлом, - даже в последние десятилетия мы были свидетелями немалого числа сенсационных сообщений и так называемых "неоспоримых доказательств" посещения Земли пришельцами из космоса. Да, "свидетельств" было много. Но они лопались одно за другим быстрее, чем мыльные пузыри, и это отвратило многих от серьезных размышлений над самой проблемой. А она исключительно важна. Человечество не сомневается в том, что Земля, конечно же, не единственная колыбель разума во Вселенной, что планет с высокоразвитой цивилизацией не так уж мало.

- Почему же до сих пор они не связались с нами?

- Насколько мне известно, вы, профессор Эллиот, астрофизик.

- Астрофизика и говорит мне, что мы имеем дело с очередным мыльным пузырем.

Козырев покачал головой:

- Я бы поостерегся от таких категорических выводов. Это легче всего - отвергать. И все-таки вопрос остается вопросом: почему же до сих пор никто не связался с нами? Можно, разумеется, отделаться таким объяснением: с нами никто не связался по той же причине, по которой пока не можем ни с кем связаться мы. Что ж, возможно. Но лишь при том условии, если нет цивилизации бплее высокой, чем наша.

- Но нет такой цивилизации, академик.

Козырев развел руками:

- Упрямство - не доказательство, профессор Эллиот. Вы же не будете отрицать, что Вселенная, развиваясь, создает благоприятные условия для возникновения жизни. Так случилось на Земле. Но почему именно Земле должна была выпасть исключительная роль пионера цивилизации? Ну если не мы самые первые, если не на нас лежит главное бремя ответственности за судьбу разума в Галактике, то почему культура иных миров, обогнавшая нас в развитии на тысячи, а может, и миллионы лет, не дает о себе знать? Означает ли это, что космические пространства ставят предел межзвездным связям? Или разум в силу каких-то причин не может подняться до высот, делающих возможным тщательное исследование всей Галактики?

- А вы читали книгу профессора Эллиота "Мы одиноки во Вселенной"? - спросил чей-то насмешливый голос.

- Вы спрашиваете об этом таким тоном, словно вы сами написали эту книгу, - отпарировал Козырев.

- Я разделяю точку зрения профессора Эллиота.

- Это ваше право. Вы, кажется, сами, своими глазами увидели сейчас ответ на его книгу. Нам дали точный адрес инопланетной цивилизации. Сам по себе факт этот примечателен тем, что подтверждает правильность наших представлений о множественности обитаемых миров во Вселенной. Сейчас даже трудно предугадать те проблемы, которые встанут перед человечеством после встречи с лорианской цивилизацией. Как повлияет на землян встреча с разумными существами незнакомой цивилизации? Будем ли мы друзьями или врагами - две цивилизации? Будем ли мы добрыми соседями? Быть может, нам придется все материальные ресурсы Земли потратить на то, чтобы сохранить Солнечную систему. Не угрожает ли нам опасность Хиросимы двадцатого века? Что нам сулит встреча? Подобные вопросы станут уделом каждого из нас. Встреча может быть источником трагедии человечества, но может стать и источником нового интеллектуального взлета. Мы должны быть готовы ко всему. Но я верю в разум, в гармонию Вселенной. Там, на Лории, наши друзья, иначе они не дали бы нам своего адреса. Я верю, встреча эта принесет нам новую радость познания, расширит горизонты науки.

- Председатель, вы человек номер три на Планете. Какие личные цели вы преследуете, стремясь быстрее установить контакт с инопланетной цивилизацией? - спросил все тот же насмешливый голос.

- Такие же, какие и вы. Позвольте вас спросить, почему я человек номер три? Председатель Звездного Совета - выборный представитель ученых. Сегодня эту обязанность возложили на меня, а завтра ее будет выполнять другой. И свое место я охотно могу уступить любому, даже вам. Любопытно бы узнать, кто же числится по вашей классификации человеком номер один и номер два?

- Первое лицо Планеты - Председатель Верховного Совета, второе лицо Планеты - Председатель Совета Солнца.

- Благодарю за разъяснение. - Козырев усмехнулся. - Почему-то в вашей классификации чувствуется запах плесени. Вы этого не замечаете?

- Мы просто высказываем вам наше уважение, - сказал кокетливый женский голос. - Скажите, Председатель, Звездный Совет намеревается послать экспедицию на Лорию? И будет ли в ней представлена пресса?

- Странно, что представители прессы забыли о решении Звездного Совета послать экспедицию на Лорию. Странно забывать о том, что утвержден командор звездолета - космонавт Игнат Лунь. А будет ли представлена пресса? - Козырев развел руками. - Если Совет решит, что Лория не обойдется без прессы, - вам придется бросить жребий.

- Что известно Звездному Совету о судьбе Тарханова?

- То же самое, что и вам.

- Не ожидает ли вторую экспедицию участь Тарханова?

Спрашивающий, худощавый, энергичный француз, был корреспондентом газетного агентства "Марс".

- В космосе возможны всякие неожиданности, но современные инженерные средства защиты корабля настолько совершенны, что космонавтам гарантирована полнейшая безопасность. Мы строим очень надежные корабли. Суперзвездолеты. Если среди вас есть желающие побывать на Солнце, я им обещаю это устроить.

- Быть может, вы и Солнце можете придвинуть к Земле? раздался чей-то иронический голос.

- Могу. Но зачем? Мы и так порой изнываем от жары, улыбнувшись, ответил ученый. - Едва ли нам станет прохладно, если мы приблизим орбиту Земли хотя бы на один метр к Солнцу.

Ответ Козырева вызвал смех.

- Насчет путешествия на Солнце серьезно? Если серьезно, я готов принять ультрафиолетовые ванны на самом Солнце, - сказал добродушно молодой парень, корреспондент телерадиокомпании "Панорама планеты".

- Серьезнее нельзя. - Козырев согнал улыбку с лица. Звездолеты, прежде чем отправиться в центр Галактики, совершат испытательный полет. В его программе - заход на поверхностные слои Солнца.

- Вы говорите об этом так, словно речь идет о переходе с одной улицы на другую.

- Верно. То, что не мог представить и вообразить человек двадцатого, двадцать первого и даже двадцать второго веков, в наши дни стало обычным явлением. Мы сейчас ничему не удивляемся. Мы просто не успеваем удивляться - так велик экспоненциализм науки. Заход на Солнце, полет в центр Галактики, переделка Юпитера и многое другое - практические проблемы сегодняшнего дня. Если же вас интересуют чисто инженерные вопросы, то, пожалуйста, я постараюсь удовлетворить ваше любопытство.

- Нет, сейчас инженерные проблемы мало интересуют нас, решительным тоном сказала Саиди Кахар. Она редактировала литературный еженедельник, который читали почти в каждой семье и который влиял на общественное мнение всей Планеты.

Козырев был удивлен ее присутствием здесь и с интересом ждал, что она скажет дальше. Муж Саиди Кахар, один из заместителей Председателя Верховного Совета Планеты, считался крупнейшим современным экономистом.

- Я хотела бы спросить вас, Председатель, - продолжала она, - знаете ли вы, с какими целями посланы эти шары, и действуете ли вы соответственным образом? Иначе говоря, готовитесь ли к отражению атаки врага?

По мнению Козырева, такой вопрос мог бы принадлежать скорее политическому деятелю, чем журналистке. Его следовало задавать не здесь, а на сессии Верховного Совета Планеты, и то только в том случае, если бы существовала реальная угроза нападения на Землю.

- Служба безопасности Планеты - прерогатива Председателя Верховного Совета Планеты, - сказал Козырев. - Я думаю, она в надежных руках. Далее, мне кажется, у нас нет никаких причин для волнения. Обычно враг, который готовится к нападению, заранее не извещает об атаке. Скорее всего, лориане дали свой адрес нам в тяжелые для них минуты.

- Можете ли вы утверждать, что встреча с инопланетной цивилизацией не несет землянам беды?

- Я, кажется, ответил на этот вопрос. Повторяю: не несет.

- Не думаете ли вы, что землянам надо заниматься своими земными делами, переделкой Солнечной системы, например?

- Одно другому не мешает.

- Мы, кажется, отвлекаемся от предмета беседы, - вмешался корреспондент "Известий". - Я хотел бы знать, почему шары оказались в разных местах?

- Очевидно, когда-то, а когда - неизвестно, все шесть шаров одновременно были посланы на Землю. Но один из них оказался на Марсе. Как это могло случиться? При программировании - я употребляю вполне земной термин - лориане, быть может, допустили ошибку, и один шар отделился от других, тогда как остальные пять шаров блуждали в космосе в поисках затерявшегося "товарища" и поэтому только в этом году прибыли на Землю. Я высказываю только свои предположения. Дальнейшие исследования покажут, прав я или нет. Могло случиться и другое. Например, какая-нибудь трагедия на Лории в момент запуска шаров. Многое прояснится, когда мы узнаем принцип устройства шаров. До сих пор нам это не удалось. Отсюда вытекает, что на Лории существует высокоорганизованная техническая цивилизация, быть может, иная, чем на Земле.

- Удалось ли расшифровать непонятные сигналы, принятые службами Комитета галактической связи?

- Пока нет, - сказал Козырев, не давая Мадии возможности взять слово. - Но Комитет галактической связи сообщит нам, когда завершит эту работу.

- А не может ли ответить на этот вопрос инженер Мадия Тарханова?

- Мадия Тарханова? - повернулся к ней Козырев. Мадия догадалась, что академик хотел бы вообще обойти разговор о сигнале-песенке, но решила сказать правду.

- Сигналы расшифрованы в Музее старой техники на магнитофоне двадцатого века, - оказала она. - Они оказались куплетом песенки времен Гагарина: "На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы..."

Журналисты оживились. Это было интересно.

- И вы считаете, что песенка пришла из космоса?

- Да, считаю. Сигналы сейчас изучаются в Институте математической лингвистики. Получим ответ - сообщим вам. Единственно, о чем хочу попросить вас, - не считайте это курьезом, нелепицей, сказкой. Здесь кроется какая-то загадка, и наука разрешит ее.

Козырев отложил в сторону книгу Эллиота, вздохнул.

"С Эллиотом придется воевать. И не только с ним. У него есть могучие заступники".

Он углубился в проект создания атмосферы на Луне. Рабочий день расписан по минутам.

Вошел Рауль Сантос.

- Добрый день, Председатель, - вежливо поздоровался он, без приглашения усаживаясь в кресло слева от стола академика.

- Что нового на Марсе? - спросил Козырев

- Теперь Марс - вполне приличная планета, - Сантос осторожным движением поправил тонкий металлический обруч, опоясывавший его высокий смуглый лоб. Это было его знаменитое устройство, помогавшее ему видеть. - Обсерватория стоит на берегу Российского моря. Великолепное здание.

- Российское море больше Черного?

- Больше. Совет Солнца делает успехи.

- Управляемая термоядерная реакция на природном азоте, задумчиво сказал Козырев. - Далеко шагнул академик Соболев.

Козырев вспомнил свой давний полет на Марс в качестве второго пилота планетарного лайнера. Под кораблем простирались пустыни - красные, оранжевые, желтые бескрайние равнины, лишенные признаков жизни. Козырев управлял кораблем. Через перископ кругового обзора он отрегулировал быстроту и направление спуска. Наконец лайнер коснулся поверхности Марса.

Шестнадцать человек первой марсианской экспедиции долго в молчании рассматривали незнакомый, безжизненный пейзаж. Красная, цвета битого кирпича, равнина убегала вдаль, к фиолетовому горизонту, к желтому шарику Фобоса. Над равниной висело сиреневое небо. И была тишина - тяжелая и неуютная. Веками человечество мечтало об этой минуте. Никто не решался нарушить торжественность момента.

Космический лайнер прочно стоял на опорах, задрав нос в небо. Козырев положил руку на холодный металл корабля. "Да это же Земля", - подумал он, сразу успокаиваясь. И куда бы потом судьба ни забрасывала его, он всегда, ступив на чужую планету, касался рукой ракеты: это успокаивало.

Почувствовать бы еще раз Землю там, в черной бездне космоса. Козырев глубоко вздохнул.

- Не надо, мой друг, - мягко сказал Сантос. - Я понимаю тебя. Звездолет для тебя был, ну, как бы это точнее выразиться, не просто кусочком Земли, а самой жизнью, невестой, женой, смертью. Ты был счастлив, как может быть счастлив ребенок, впервые поднявшийся на ноги и сделавший свои первые три шага в жизни. Но есть и другое счастье - научить ребенка ходить по Земле.

Умный, мудрый Сантос! Козырев улыбнулся. Разумом он понимал собеседника, а сердцем...

- Мне бы кусок Земли в космосе, и я буду счастлив. Моя любовь - вся наша планета. Моя семья - все человечество. Ты качаешь головой? Думаешь, риторика? Нет, Рауль. Именно так воспринимается жизнь Земли там, среди звезд. Я рожден летать, а не спорить с Чарлзом Эллиотом. В молодости была у меня девушка...

- Не надо, Борис. - Сантос поднял руку, белую, нервную, с длинными пальцами музыканта. - Она не дождалась. Но винить ее? Время и пространство пока нам не подвластны.

- Если бы удалось подчинить их! - вырвалось у Козырева. Спрессовать пространство, отделяющее нас от туманности Андромеды. Спрессовать так, чтобы можно было пощупать руками.

- Фантастично даже в наш экспоненциальный век. - Сантос всем корпусом повернулся к Козыреву. Глаза у него были синие. Казалось, что на тебя смотрит само бездонное небо.

- Опасно глядеть в твои глаза, Рауль. Впечатление такое, будто летишь в бездну и зацепиться негде.

Сантос добродушно засмеялся:

- Глаза ученого, Борис. Они видят не только твое сердце, но даже твои переживания. Но тебе ли бояться моего взгляда? Твои глаза мерцают, как звезды. Ты живешь с опережением на сто лет. Ты хочешь преодолеть время и пространство. Даже в наше время пространство - понятие чисто философское, но не физическое. Мы сегодня можем подержать в руках нейтрон. А можешь ли ты дать мне в руки пространство или время, чтобы я мог их прощупать пальцами?

Козырев рассмеялся:

- Дорогой мой Рауль, если бы послушал нас сейчас кто-нибудь посторонний, подумал бы: вот сумасшедшие.

- Да? Если земляне нас не поймут, тогда мы действительно сумасшедшие.

- Земляне бывают разные. Эллиот тоже землянин, но кроме Земли, он ничего не хочет видеть.

- Как всегда в разговоре, ты не поспеваешь за своей мыслью. Миллионы звезд свершают свой путь в беспредельном небе твоей мысли, а ты рассказываешь только об одной звезде. Плохо. Преимущество таких популяризаторов, как Эллиот, в том, что они всегда говорят об одной звезде. Они просто не способны мысленно обнять Вселенную.

- Ограниченность ума?

- Скорее своеобразие ума. Ум, который поднимает противоречия общества в поднебесье и говорит: вот куда нас хотят вести! Зачем нам этот путь в неведомое? Давайте дышать воздухом, глотать солнце, жить под нашим земным синим небом.

- Довольно однообразно. Дальше?

- Жить под солнцем.

- Несколько ярче. Потом?

- Еще раз жить под солнцем. Ты разве против этого? Я считаю, нам нужны разные умы, в том числе и такие, как Эллиот. - Сантос удобнее устроился в кресле, словно готовясь к долгому разговору. - Ты знаешь, что Соболев против полетов за пределы Системы?

- Да, конечно. Именно он написал предисловие к книге Эллиота. Я перестаю его понимать, - с горечью сказал Козырев. - Неужели в нем угасло это неукротимое стремление к совершенству, архитектурной стройности мысли, классической законченности теорий? Ведь он всю жизнь мечтал о единой системе, на основе которой можно было бы развивать всю физическую картину Вселенной. В каждом новом шаге астрофизики, который, казалось, следовал из предыдущего, он отыскивал противоречия, и эти противоречия становились импульсом, толкавшим астрофизику вперед. На каждом новом этапе Соболев бросая вызов науке, и не будь этих вызовов, развитие астрофизики надолго затормозилось бы. Я его считал вторым Тархановым.

Сантос покачал головой, поправил осторожно:

- Они разные - Тарханов и Соболев. Я бы сказал так: Тарханов обладал наивысшей музыкальностью мысли. Талант у него был многогранный, острый, с гениальной интуицией научного предвидения. Соболев... Что ж, он, очевидно, достиг своего потолка и свой потолок считает пределом для всех.

- Это страшно, Рауль.

- Скорее печально. Полеты за пределы Системы - неизбежный исторический процесс. Очень жаль, что Соболев стал противником неизбежного...

- Расскажи, Рауль, о твоей обсерватории на Марсе.

- Она оборудована новейшей аппаратурой. Коллектив превосходный. А эмульсионная камера даже для нашего времени чудо. Через полгода, я думаю, состоится первый сеанс передачи мысли на расстояние... Какой вопрос обсуждается на осенней сессии Звездного Совета?

- Утверждение планов звездных экспедиций на ближайшие годы. Кстати, а твои ближайшие планы?

- Лечу в Гавану. Соскучился по детям. - Сантос застенчиво улыбнулся. - И по своему Институту телепатии. Очень хотел бы взглянуть на знаменитые белые шары, но - время...

Шары в специальных оправах лежали на столе. Очередной эксперимент только что кончился. Временами Козыреву казалось, что он стоит у цели. Вот так студеная вода как бы журчит у самых ног, но стоит наклониться, как она исчезает...

Лаборанты давно разошлись. В институте тихо. Козырев подошел к окну и забарабанил пальцами по подоконнику. На душе было неспокойно. Надо продолжать опыты. Он включил экран фиксатора, вновь и вновь изучая результаты экспериментов. Все правильно. Нигде ни одной ошибки. В каком же направлении вести дальнейшие поиски?

Из открытых окон тянуло запахом реки. Надо бы дать себе отдых... Козырев вздохнул и взял со стола пакет с тезисами доклада Председателя Совета Солнца на очередной сессии Верховного Совета Планеты. Соболев решил вынести на рассмотрение Верховного Совета вопрос о прекращении полетов за пределы Солнечной системы...

Совет Солнца, которым руководил Соболев последнюю четверть века, уже давно был крупнейшим научным и инженерным центром по освоению планет Солнечной системы. Размах работы был гигантский, и Соболев, безусловно, со знанием дела руководил этой работой. Козырев уважал выдающегося ученого, хотя некоторые черты характера Соболева вызывали у него антипатию. Прежде всего ему претила его излишняя самоуверенность. Последние годы она стала проявляться особенно отчетливо. Быть может, этому способствовало долгое пребывание Соболева на посту Председателя Совета Солнца? Козырев стал замечать за собой, что он порой избегает Соболева.

Голос из репродуктора прервал размышления Козырева:

- Служба здоровья предлагает вам, Председатель, покинуть рабочий кабинет.

Служба здоровья строго следила за режимом рабочего дня ученых. Время для дополнительных экспериментов отпускалось лишь со специального разрешения, и, как правило, врачи шли на это весьма неохотно. К ученому, который чаще других пользовался сверхнормативным временем, приходила комиссия из специалистов, изучала организацию труда, а затем либо уменьшала объем его рабогы, либо выделяла в помощь ученому дополнительную аппаратуру.

Козырев взял хоккейную клюшку. Хоккеем с мячом он увлекался с детства. В Институте космонавтики был бессменным капитаном команды, а на последних двух курсах уже выступал в сборной России, считаясь одним из лучших бомбардиров. Полеты в космос надолго оторвали его от хоккея. Только после того как врачи сказали, что летать нельзя, он вернулся к любимому виду спорта.

Домой Козырев вернулся уже в девятом часу. Усталый, довольный, помолодевший, он быстро переменил костюм. К нему вошла Мадия.

- Постой, - он внимательно посмотрел на девушку. - Что с тобой? Почему такой пониженный тонус? Влюбилась?

- Возможно.

- Хорошо. В Эллиота?

- Едва ли, академик, - улыбнулась Мадия, направляясь к себе,

Козырев засмеялся ей вслед. "Определенно влюбилась", подумал он.

Через полчаса они сидели за столом.

- Дядя, - первой начала Мадия, - у меня есть мечта...

- Естественно, - кивнул головой Козырев. - Конечно, речь идет о расшифровке твоей славной песенки?

- Вы не шутите, - остановила его Мадия. - Я хочу отправиться на свидание с человеком из "Шара Тарханова". Думается, моя заявка будет учтена вами?

- Ка-ак? - изумился Козырев, но тут же перешел на прежний шутливый тон: - Председатель Звездного Совета считает, что инженер галактической связи Мадия Тарханова пытается использовать родственные отношения в своих личных интересах. - И вдруг спросил: - А как на это посмотрит Эллиот? Он строго держит курс по ветру...

- Пусть он держит тот курс, который ему нравится, - возразила Мадия. - У каждого должен быть свой курс в жизни. Почему вы заговорили об Эллиоте?

- Не знаю, - откровенно признался Козырев. - Может быть, потому, что видел вашу дружбу. Так вот, идеи Эллиота получили развитие в тезисах доклада Совета Солнца. Академик Соболев предлагает прекратить полеты за пределы Солнечной системы.

- И правильно предлагает, - запальчиво продолжала Мадия. - Если бы Тарханов не улетел на Лорию, тогда его любимая не страдала бы всю жизнь.

Козырев с удивлением посмотрел на племянницу. Такой он видел ее впервые... Кажется, зря он шутил о том, что она влюбилась. Это совершенно очевидно. И уж если она сгоряча выпалила, что Соболев прав, значит, ее избранник не Эллиот, а космонавт, уже утвержденный Звездным Советом на полеты к иным звездным системам. Уж не Лунь ли?

И еще Козырев отметил очевидную противоречивость Мадии. Она как будто бы возражает против полетов за пределы Солнечной системы и в то же время говорит о своей мечте побывать на Лории. Видимо, и в ней тоже зреет протест против правила, некогда установленного Верховным Советом Планеты: готовить для выхода за пределы Солнечной системы только космонавтов-мужчин.

Пришла пора перечеркнуть это правило... Но он не стал говорить Мадии обо всем этом. Он заговорил о своей мечте опять побывать в космосе:

- Если сегодня врачи скажут: можешь летать, я сегодня же отправлюсь в центр Галактики. Смотри!

Козырев нажал кнопку на подлокотнике кресла, и на потолке раскрылся занавес. Свет в комнате погас. С потолка смотрело черное звездное небо. Стотысячекратные В-телескопы приблизили звезды настолько, что, казалось, их можно взять в руки. Звезд было много. "Небесный сад", - подумала Мадия. Над головой, казалось, действительно был августовский сад со спелыми наливными яблоками. Правда, в настоящем саду свет золотистый, теплый, а здесь - холодный, негреющий.

- Вот все, что осталось мне, - как бы издалека услышала Мадия голос Козырева. - В жизни, оказывается, можно быть либо зрителем, либо действующим лицом. Я, например, сегодня почти только зритель...

- Это неправда, - запротестовала Мадия. - Вы всегда человек действия. Кстати, а разве нельзя быть одновременно и действующим лицом, и зрителем?

- Исключается. Люди, которые пытаются совместить то и другое, не достигают совершенства. Зритель - лицо пассивное.

- В этой мысли есть какая-то парадоксальность, - заметила Мадия. - А парадоксы...

- Стоп, Мадия! - внезапно оборвал ее на полуслове Козырев. - Это же гениально!

- Что гениально?

- Парадокс. Как я мог забыть об этом? - пробормотал он, придвинув к себе видеофон. - Дежурный Института света? Я индекс 271а. Переключите информатор на мою квартиру.

Вспыхнул маленький экран, и Козырев опять погрузился в цифры. Это чтение ужаснуло его: как он мог забыть, что шары - инопланетного происхождения? В основе алгоритма исследований лежал незыблемый постулат Эйнштейна - скорость света постоянна. А если не постоянна? Козырев чуть ли не ущипнул себя - до того дикой показалась эта мысль.

Давно ушла Мадия, сразу поняв, что Козырев одержим какой-то новой идеей и отвлекать его нельзя, а он продолжал размышлять перед освещенным экраном. Вселенная вполне объяснялась специальной и общей теорией относительности. Человек потому так спешно и так далеко проник в космос, что в совершенстве знал ее и пользовался ею в своей практической деятельности. В других мирах могут быть другие, неизвестные землянам, законы и теории.

Академик Тарханов когда-то в кругу друзей полушутя, полусерьезно сказал, что за световым барьером начинается антимир, что в этом антимире есть антиземля, антимедведи, антитархановы. Парадокс? Конечно. Но разве психологические корни и психологический эффект теории относительности не связаны с непреложной демонстрацией парадоксальности бытия?

Потом он не раз возвращался к этой мысли. Нерешенная проблема антимира - наследство Тарханова. Это наследство волнует ученых, оно до сих пор еще не потеряло своей психологической окраски. В одной из своих книг о научных идеях Тарханов писал не столько о тех проблемах, которые получили экспериментальную проверку, сколько о тех идеях и проблемах, которые остались в наследство от ученых старших поколений. И идеи, в свое время не подтвержденные экспериментом, опытом, выводом, больше всего волновали Тарханова. Они увлекали его своим драматизмом и устремленностью в будущее.

Козырев чертил на листе бумаги спирали. Принцип развития по спирали - принцип диалектического материализма. Когда-то Тарханов говорил, что он по спирали разгадает любую загадку природы.

"Что ж, попробуем пойти по спирали, - думал Козырев. Быть может, на каком-то завитке и раскроется тайна шаров".

Козырев прилетел в Звездный Совет в девять часов утра. Прежде чем собрать председателей комитетов, он решил повидаться с Раулем Сантосом и, не заходя к себе, направился в Комитет галактической связи.

- Мне сообщили, что осенняя сессия откладывается, - сразу же после приветствия начал Сантос. - Академик Соболев, кажется, собирается проглотить Вселенную.

- Я не понимаю его. - Козырев опустился в кресло. - То, что предлагает Совет Солнца, или, вернее, академик Соболев, противоречит всей нашей философии. Конечно, заманчиво сосредоточить людские и материальные ресурсы на переделке планет Солнечной системы. Но мне кажется, это должно быть всего-навсего текущей повседневной работой человечества. Но ведь нам следует думать и об отдаленном будущем!..

- Не вините Соболева, - остановил его Сантос. - Ничего он не затевал.

- Но тезисы Совета Солнца принадлежат ему!

- Это так. Но доклад - следствие, а причины его появления куда сложнее. Вы не замечали, какие изменения происходят в нашем обществе за последнее время?

- Я, дорогой Сантос, не социолог, а всего-навсего звездолетчик и астрофизик.

- Да, конечно. Но каждый звездолетчик в какой-то мере и философ. Как по-вашему, кто такой Чарлз Эллиот?

Козырев был озадачен вопросом.

- Почему вы вспомнили именно о нем?

- Все дело в том, что Эллиот мне кажется самым ярким представителем определенной части нашего общества. Они не хотят движения, их вполне устраивает современный уровень жизни. Зачем им Вселенная, когда на Земле почти райская жизнь. И такую же райскую жизнь можно устроить на Марсе, Венере...

- Вы считаете, что эллиоты могут остановить колесо жизни?

- Колесо истории никто не остановит, конечно, но притормозить его на время можно, и в сторону свернуть можно, что и пытается сделать Эллиот с помощью академика Соболева. На карту поставлено очень многое, и проблема выходит за пределы нормального спора. Она затрагивает многие области нашей жизни, включая и этические.

- Ты хочешь сказать, что нам следует повести широкий наступательный разговор?

- Безусловно.

Они помолчали.

- У меня есть такая мысль - вынести проблему на обсуждение народов, - сказал Козырев.

- Это так, - подтвердил Сантос. - Всенародный форум необходим.

- Обратимся к социологам, - продолжал развивать свою мысль Козырев. - Они лучше нас знают показания социального барометра. И философов следует послушать.

- Кое-какой материал может дать Нью-Йоркский институт общественного мнения. - Сантос засмеялся. - Кстати, профессор Эллиот последнюю свою книгу целиком и полностью составил по материалам этого института. Наступает по всем правилам и весьма искусно. И здесь не очень завидную роль играет академик Соболев. Я согласен с вами, в последние годы он как бы любуется своими деяниями. А самовлюбленность - щель, в которую эллиоты не замедлят вбить клин. Эллиоты, как известно, не пришельцы из чужих миров. Они выросли в нашей среде. Если хотите знать, они - теневая сторона медали, которая называется материальным изобилием. Наше общество обеспечивает человека всем необходимым - пищей, одеждой, духовной культурой. От человека требуется одно - творить, творить и еще раз творить. Я высказываю общеизвестные истины, но именно в силу этого моральное величие общества в целом и каждого человека в отдельности приобретает в наше время исключительное значение. Я бы хотел встретиться с Соболевым.

- Это нетрудно, - сказал Козырев. - А сегодня Звездному Совету предстоит обсудить тезисы доклада Соболева.

Вечер был удивительно звонкий. После слякоти и дождя, настолько частого и мелкого, будто каждая частица самого воздуха превратилась в водяную каплю, легкий мороз тонким налетом сковал лужи и основательно высушил воздух.

Игнат Лунь шел по аллее, обсаженной по обеим сторонам молодыми березками. Во всем его теле была приятная опустошенность. Почти два Месяца он не выходил из мастерской. Сколько глины перепорчено за это время? Теперь все позади. Завтра горельеф "Встреча" отвезут на осеннюю художественную выставку, и скульптура перестанет принадлежать ему. Она поступит в распоряжение зрителя. Зритель будет любить или ненавидеть ее. Но это не волновало Луня. Он должен был "выговориться", и это ему, кажется, удалось. Вот почему сегодня он чувствовал себя словно заново рожденным.

Гостиница была в двух шагах от мастерской, где так долго дневал и ночевал Лунь. В эти дни он почти не вспоминал о Шагине, который работал над новой конструкцией кибернетической машины.

В гостинице Шагина не оказалось. Он обратился в адресный стол. Кибер ответил, что Шагин Александр Петрович проживает в поселке Олимпийского конного завода Малахово-на-Дону. Нехотя поужинав, Лунь вызвал Ирму Соболеву.

- Немедленно ко мне, - настойчиво потребовала она. - С тобой хочет поговорить отец.

Лунь насторожился. Для чего он понадобился Председателю Совета Солнца? Наверное, речь пойдет о его полете к Лории?

Он поехал к Соболевым без особой охоты, несколько озадаченный неожиданным приглашением.

- Пойдем. Папа ждет, - встретила его Ирма.

Они поднялись на второй этаж. Ирма оставила его одного. Дверь бесшумно открылась. Лунь очутился в просторном кабинете. Напротив дверей висела объемная схема Солнечной системы. За нею - широкий письменный стол, за которым в глубоком кресле сидел академик Соболев. Он поднялся при появлении Луня. Это был высокий худощавый человек с черными, коротко стриженными волосами и тяжелым, энергичным, насмешливым лицом, дышавшим, на первый взгляд, могучей жизненной силой. Он молча показал Луню на кресло.

Беседа между ними завязывалась трудно, - обе стороны как бы изучали друг друга. Игнат Лунь никогда не знал за собой робости или застенчивости; не испытывал он смущения и перед этим могучим стариком. Может быть, это спокойствие Игната импонировало профессору. Вопросы, которые он задавал космонавту, как бы проверяя свои мысли, становились мягче. Книга Эллиота? Соболев не только читал ее, но и консультировал. Великолепная книга. А мнение молодого коллеги? Плохая книга? Человек вышел во Вселенную не для того, чтобы замкнуться в Солнечной системе?

По мере того как говорил Лунь, лицо Соболева принимало все более ироническое выражение. Не собирается ли молодой звездолетчик переквалифицироваться в философа? Нет? Это очень приятно. Быть может, молодой коллега точнее ответит, зачем человек вышел во Вселенную? Познать и переделать ее. Разумно, очень разумно. А с чего следует начать переделку Вселенной? Он, более старший по возрасту, считает, что следует начать с Солнечной системы. Разве молодой коллега против этого? Нет? Очень приятно, что взгляды землян двух поколений сходятся. Старшее поколение считает, что лучше заняться практической работой по переделке Вселенной, чем гоняться за призрачной, несуществующей инопланетной цивилизацией. Не пора ли вплотную заняться осуществлением идей Тарханова о диффузных цивилизациях?

Соболев широкими мазками крупного ученого рисовал будущее Солнечной системы и ближайших к Солнцу звезд. Он говорил как инженер, который видит свой проект в деталях. А детали плотно пригонялись одна к другой, и каждая сверкала всеми своими гранями.

- Нам нужны не просто талантливые люди, - говорил Соболев. - Нам нужны великие организаторы. И чем больше великих организаторов, тем быстрее мы достигнем цели. - Соболев вздохнул и опустил голову на грудь. - К сожалению, великие организаторы часто стремятся за пределы Солнечной системы и часто остаются там...

- Председатель, вы хотите сказать...

- Да, да, - перебил Луня Соболев. - Вы меня правильно поняли. Я предлагаю вам должность начальника комплексной экспедиции на Юпитер. Когда-то очень давно, в далекие молодые годы, я мечтал о преобразовании этой гигантской планеты. Там многое сделано. Физикой Юпитера, например, занимался такой выдающийся ученый, как Антони Итон - один из спутников Ритмина Тарханова. Юпитер посетили десятки экспедиций. Теперь создана подлинно научная основа для переделки Юпитера, - моя мечта получила как бы реальный фундамент. Свою мечту я отдаю вам. Вы молоды, талантливы, у вас опыт, и я верю, вы покорите Юпитер.

Предложение было настолько неожиданным, что Лунь не, сразу нашелся, что ответить. Оно было заманчиво до головокружения.

- Ваша мечта прекрасна, Председатель. Но... не надо свою мечту дарить другому.

- Я стар, звездолетчик.

- А как же с моей мечтой? Кому же я ее подарю? - невольно вырвалось у Луня, и он покраснел под ироническим взглядом Соболева. Лунь понял этот взгляд. - Очевидно, Председатель считает, что у меня нет мечты?

- Почему же? - усмехнулся Соболев. - Я даже наверняка знаю, о чем вы мечтаете. Это все та же старая мечта о встрече с инопланетной цивилизацией. Разве не так?

Лунь кивнул головой.

- Бредни, молодой человек. - Старик даже не дал себе труда выслушать Луня. - Мы больше не можем позволить, чтобы выдающиеся люди Земли продолжали гоняться за призраками инопланетных цивилизаций. Слишком многие из них не возвращаются на родную планету, - с горечью добавил Соболев. - Почему-то кое-кто считает это вполне нормальным явлением. Академик Тарханов был одним из выдающихся умов последних времен. А где он? Пропал без вести. Кто же в этом виноват? Прожектеры! Звездолетчик Каштанов заявил журналистам перед стартом, что он летит в космос за невестой...

Каштанов, однокашник Луня по институту, невысокий, очень изящный, с открытым обаятельным мужественным лицом, был большим шутником и заводилой многих веселых забав. И, конечно же, про космическую невесту говорил он шутя, чтобы скрыть свое волнение на старте. Это ясно, как дважды два. Неужели академик Соболев не понял его шутки? Лунь внимательно посмотрел на академика. Тот продолжал говорить. Старческое брюзжание и усталость чувствовались в его голосе. Лунь, с его душевным здоровьем, не понимал этой резкой смены настроений, он только смутно чувствовал, что человеку, который сидит перед ним, уже в тягость и собственные мечты, и обязанности Председателя. Но тут же Лунь должен был признаться, что он совершенно не знает Соболева. Тот легко поднялся с кресла и заходил по кабинету. Походка была легкая, пружинистая, как у хорошо тренированного спортсмена.

- Не каждый так легко расстается со своей мечтой. - Соболев остановился у модели Солнечной системы. Легкая тень пробежала по его лицу. Он достал из стенного шкауа бутылку вина. - Вы извините, но я разволновался... Давайте выпьем за мою мечту, за мой Юпитер.

Лунь взял в руки фужер с янтарным вином, отпил глоток, осторожно поставил фужер рядом с бутылкой и сказал:

- Дерзновенна ваша мечта, Председатель. Но я должен подумать, прежде чем осуществить мечту другого, даже пусть великого человека. Для моих плеч Юпитер, пожалуй, слишком большая ноша.

- Я не тороплю, звездолетчик. Как только закончатся испытания лайнеров со звездолитовыми корпусами, мы сразу полетим на Юпитер и на месте уточним план штурма этой планеты.

"Он неохотно расстается со своей мечтой, - отметил Лунь. - А нужна ли она мне? Почему он не спросил меня об этом?"

- А до этого, - продолжал Соболев, - я приглашаю вас на солнечную регату. Мы с Ирмой летим на Олимпийскую планету.

Спорт на Земле стал неотъемлемой частью быта. Каждый лицей, каждый институт и университет, каждый микрогород имели спортивные комплексы. Спартакиада Планеты, которая проводилась раз в два года, превращалась в грандиозный праздник миллионов землян. Олимпийские игры привлекали выдающихся спортсменов. Их проводили на искусственной планете, построенной на высоте трехсот пятидесяти километров над Землей. Олимпийская планета - одно из величайших сооружений эпохи. В районе Олимпийской планеты проводилась и солнечная регата гонки космических яхт.

- К сожалению, я плохой яхтсмен, - сказал Лунь, поднял фужер и отпил глоток. - К сожалению, плохой...

- Не может быть, - удивился Соболев. - Это не похоже на звездолетчика. Чем же вы увлекаетесь?

- Коньки и плавание.

- Результаты?

- Коньки - пятисотка тридцать пять и три десятых секунды.

- О! - воскликнул Соболев. - Это почти рекорд Планеты! Лучшее мое достижение - сорок секунд. Моя стихия - солнечная регата. Я по сей день в числе сильнейших космических яхтсменов. Нынче молодежь постарается оттеснить нас, стариков, на задворки, но мы еще посмотрим. Сдаваться нам еще рано.

Вошла Ирма с молодым человеком. Лунь сразу узнал Эллиота. Молодой ученый держал себя в кабинете Соболева как дома, и Лунь понял, что отношения академика и Эллиота были налажены давно и прочно.

- Вино на ночь? - несколько наигранно удивилась Ирма.

- Возьмите фужеры, наливайте, - благодушно сказал Соболев. - Когда-то старик Хемингуэй писал своему русскому переводчику, что он скорее откажется от ужина, чем от доброго стакана вина на ночь.

- Я, сэр, не пью.

- Совсем?

- Мне сделали в детстве противоалкогольную прививку. Кстати, я сторонник всеобщей противоалкогольной прививки в детстве. Это усилит этическую гравитацию землян. По последним подсчетам профессора Сато, противоалкогольные прививки увеличивают производительность труда на пять процентов.

- Чарлз, вы, кажется, несете несусветную чушь, - довольно бесцеремонно перебил Соболев и опять взял в руки фужер. Если мне вино доставляет радость, удовольствие, так почему же я должен отказаться от него?

Он говорил еще о чем-то, но Лунь не слушал академика, думая о том, что между Эллиотом и Ирмой много общего.

Между тем Ирма, склонившись над столом, увлеченно писала какую-то формулу.

- Не художники, не музыканты, а мы, математики и физики, формируем облик времени, - чеканя каждое слово, говорила она Соболеву и, очевидно, уже не в первый раз.

- Хватит, хватит, - добродушно откликался Соболев. - Мы с Чарлзом еще поработаем. А ты проводи звездолетчика.

Соболев слегка поклонился Луню.

- Итак, жду вашего согласия на мое предложение, - сказал он. - Мы сразу же оформим ваш перевод в Совет Солнца. До скорой встречи.

Ирма привела Луня к себе.

- Посиди, сейчас принесу кофе.

На письменном столе были раскиданы бумаги, исписанные математическими формулами. Он взглянул на один из листков. Ирма решала какое-то непонятное ему уравнение.

- Что, интересно? - с порога спросила она. - Когда шли дожди, я сидела у открытого окна и смотрела, как падают капли. Первая, вторая, третья... И я все думала. куда упадет очередная капля. Сюда или туда? И поняла, что капля непредсказуема. Это миллион случайностей. Понимаете, миллион случайностей. Капля сюда, капля туда, капля ближе, капля дальше... Миллион случайностей. Из миллиона случайностей рождается закон...

В ее словах угадывалось что-то значительное: может быть, Ирма нащупывала или уже отыскала какую-то закономерность в миллионах случайностей? Но ему не хотелось думать об этом. Хотелось остаться одному, чтобы поразмышлять над предложением Соболева. Каковы бы ни были мотивы, побудившие академика сделать это предложение, оно до глубины души взволновало звездолетчика.

В ближайшие пятьдесят - шестьдесят лет человечеству предстояло сделать то, о чем совсем недавно писали только в фантастических романах. Лунь понимал, что именно предлагал ему академик, потому что бывал на Юпитере. Громадный шар, окруженный свитой из двенадцати спутников и совершающий оборот вокруг Солнца примерно за двенадцать лет. Триста восемнадцать Земель понадобилось бы, чтобы слепить одну такую планету. А густые облака водорода, метана и аммиака!

Ракета, на которой летел Лунь, погрузилась на семь тысяч километров в толщу юпитеровой атмосферы. Чем ниже она спускалась, тем плотнее становилась водородная среда планеты. Ему не удалось достичь дна водородного океана, увидеть ядро планеты, взглянуть на него, чтобы переделать его. Это было потрясающе заманчиво.

Утром он вылетел в Хабаровск.

Планетолет летел над степью. Лунь откинулся на спинку кресла, потом включил телеприемник. Из Лос-Анджелеса передавали спортивные известия. Казалось, в кабину ворвался ураган. Сквозь шум слышались фамилии бегунов, перечень минут и секунд. Комментатор сообщал о выигранных долях секунды так торжественно, словно происходила встреча землян с инопланетными существами. Передача неожиданно прервалась. В кабине наступила тишина.

- Говорит Москва, - торжественно сообщил диктор. - Передаем Указ Верховного Совета Планеты о проведении всенародного плебисцита...

Лунь невольно выпрямился и приник к микрофону.

- В Верховный Совет Планеты, - продолжал диктор, - Совет Солнца обратился с ходатайством о прекращении полетов за пределы Солнечной системы. Совет Солнца считает, что все материальные ресурсы Земли должны быть направлены на быстрейшее освоение планет Солнечной системы, чтобы со временем начать диффузию к ближайшим звездам. Совет Солнца обращает внимание землян на то, что в сверхдальних полетах гибнут лучшие представители человечества. Это очень дорогая плата, земляне!

Учитывая важность проблемы. Верховный Совет Планеты указывает: первое - назначить всепланетный плебисцит "Солнце или Вселенная?" на последнее воскресенье две тысячи... года; второе - объявить всенародную дискуссию "Солнце или Вселенная?" со дня опубликования настоящего указа; третье - утвердить положение о всепланетном плебисците...

Лунь выключил аппарат и глубоко задумался. Всепланетный плебисцит при его жизни не проводился. Последнее всенародное голосование состоялось сто сорок лет назад по вопросам народонаселения. Земля на плебисците проголосовала за неограниченный рост населения. А что будет, если в январе Планета скажет: Солнце - да, Вселенная - нет? Тогда он, Лунь, займется Юпитером или станет космическим извозчиком на трассе Земля-Марс. Но от этой шутки ему не стало весело.

Ирма сидела перед объемным телеэкраном. Передавали репортаж из Дворца искусств. Она слушала рассеянно, ибо не увлекалась искусством. Она понимала его умом и, быть может, даже лучше, чем другие ценители. Но оно не волновало ее, и включила она экран просто для того, чтобы скоротать время в ожидании отца, который вот-вот должен вернуться домой. Конечно, в сопровождении Эллиота. Что у него общего с астрофизиком, она не могла понять. Тем не менее Эллиот вызывал у нее любопытство.

- Теперь перейдем к третьей скульптурной выставке, - продолжал комментатор.

То ли немного торжественный голос, то ли что-то другое заставило Ирму взглянуть на экран.

- Речь пойдет о выставке, носящей на себе следы совсем иного таланта - таланта мужественного, полного мысли и силы, направленного прежде всего к выражению сюжетов мощных, значительных, в формах глубочайшей, неподражаемой реальности. Я говорю про скульптуру звездолетчика Игната Луня.

Почему Лунь никогда не говорил ей, что он скульптор? Скромность? Или другое? Ей казалось, что она знает и понимает его, что душа его - прочитанная книга. Оказывается, нет. Какой-то уголок его сердца оставался для нее навсегда закрытым. Почему? Быть может, на это ответят его скульптуры?

- Главная сторона таланта Игната Луня - это способность воплотить свою мечту в образы с поразительной верностью правде.

Ирма не заметила, как вошли отец и Эллиот. Они переглянулись и молча остановились за спинкой широкого кресла, в котором сидела Ирма.

- Хочу обратить ваше внимание вот на эту работу скульптора, - комментатор повернулся и показал указкой на горельеф во всю стену выставочного зала. - Кяк видите, это большое и необыкновенно самобытное произведение "Встреча", выполненное из цветного глиномита, заведенного на Землю с Марса Автор поставил перед собою вадачу совершенно оригинальную. Он исходил из той идеи, что скульптура может пользоваться новыми, никем не опробованными эффектами освещения и что, для этого можно комбинировать освещение земное с освещением неземным. Сами судите, удалось ему это или нет...

Горельеф представлял салон космического корабля. Сквозь круглые иллюминаторы виднелась панорама чужой планеты: пустыня, освещенная голубым светом. Вдали - силуэты причудливых сооружений. В салоне - двенадцать авездолетчиков разных национальностей, возрастов и характеров. Они только что вскочили со своих мест, к чему-то прислушиваясь, и только один остался сидеть в кресле. Он - в белом парадном космическом костюме. Голова наклонена чуть вперед. Из-под высокого лба глядят серые проницательные глаза. Лицо спокойное, немного усталое. На его коленях - голубой прозрачный диск - послание инопланетного мира. Диск жил. Внутри его вспыхивали и гасли огненные точки. Видимо, долго блуждали земляне по звездным дорогам, пока не встретились с разумными существами. Самый молодой член экипажа жадно смотрит в иллюминатор. По широкому трапу поднимаются инопланетные существа: идет высокий старик с лицом, на котором запечатлены поэзия тишины и гармония Пустыни. Позади сопровождающие - молодые, узколицые, похожие друг на друга, словно братья.

- Не кажется ли вам, - спрашивал комментатор, - что вы присутствуете при торжественном акте встречи представителей двух цивилизаций? И как заманчива и значительна эта встреча!

- Именно заманчива, - сказал Соболев, усаживаясь рядом с Ирмой. - Сегодня мы вылетаем на Олимпийскую планету.

- Знаю, папа.

- Чарлз, выключите, пожалуйста, экран, - сказал Соболев.

- Я хочу досмотреть, - сдвинула брови Ирма.

- Ну, давайте досмотрим, - согласился Соболев. - Да, кстати, не приходил твой знакомый звездолетчик?

"И не придет. У него своя мечта. И он до конца дней будет гнаться за ней", - хотела сказать Ирма, а сказала совсем другое:

- Нет, не приходил, папа.

Она любила отца и не хотела огорчать его.

- Странно. Должен прийти. Только чудаки могут отказаться от такого предложения.

- Вы об авторе этой скульптуры? - спросил Эллиот.

- Не понимаю вас?

- Звездолетчик, которому вы решили вручить судьбу Юпитера, и есть автор горельефа, - кивнул головой на экран Эллиот. - Я немного знаю его. Поклонник Тарханова.

- Вот как! Такие люди должны работать у нас, в Совете Солнца. После регаты я вызову его к себе. Что он поклонник Тарханова, это хорошо. Мы все в какой-то мере ученики Тарханова. Освоение Марса...

- Тут заслуги не столько Тарханова, сколько ваши, академик.

Соболев нахмурился и посмотрел на Эллиота.

- О чем вы?

- О культе Тарханова, - услышала снова Ирма слова Эллиота. - Все, что делается на Земле, обязательно связывают с именем Тарханова. Он маячит повсюду, цитировать его стало модой. Он обладает ужасающим преимуществом. Он отсутствует. Он стоит перед вами, передо мной, перед ней грандиозным монументом мысли. Он не ошибается, потому что ничего не говорит. Но так ли уж безупречны его идеи? Кто, как не Тарханов, разработал математическую теорию множественности разумных миров, которую изучают во всех лицеях Планеты? Сейчас, когда на всепланетное обсуждение вынесено "Солнце или Вселенная?", мой долг землянина доказать ошибочность теории Тарханова.

Соболев усмехнулся, но промолчал.

На экране комментатор останавливался у других работ осенней художественной выставки, потом вновь вернул зрителей в зал со скульптурой Луня. Перед горельефом стояла густая толпа.

- Мы опять вернулись к самому популярному произведению осенней выставки, - завершал свой репортаж комментатор. - Вы видите, как много зрителей собрал этот горельеф. Вглядитесь в их лица! Вы прочтете в их глазах уверенность: встреча состоится! Такова сила скульптуры Игната Луня. Мне сообщили, что Игнат Лунь - звездолетчик. Так пусть он поспешит навстречу своей мечте. Пусть он встретится с разумными существами других миров. Он расскажет об этом нашим потомкам в новых чудесных скульптурах. Счастливого пути тебе, звездолетчик! Я за Вселенную, дорогие земляне!

- Не верю! - Эллиот стоял, заложив руки в карманы. - Никогда не состоится такая встреча!

Глава четвертая

"ЗЕМЛЯ! СЛУШАЙ, ЗЕМЛЯ!

Я - ЛОРИАНИН..."

У звездолета "Уссури" стоит юноша. Это представитель инопланетной цивилизации. Зовут его Артемом. Он был несмышленышем, когда его доставили на базу экспедиции и окрестили русским именем. Его отличает от землянина только голубой цвет кожи. Дитя шаровой цивилизации, он полон надежд и мечтаний. А во что можно верить на мертвой планете, покрытой голубыми пустынями? Знает ли он, что ожидает его в будущем? Не состарится ли он, не начав еще жить?

"Не надо думать, не надо думать..." - вздохнул Тарханов и посмотрел в открытый иллюминатор. Артем сидел на фюзеляже планетолета и держал в руках оранжевый шар, похожий цветом на дыню. На столике перед Тархановым лежала толстая тетрадь. Таких тетрадей, исписанных мелким четким почерком, за долгие годы жизни на Лории накопилось много. Когда-то он записывал свои мысли и впечатления в машину памяти. Тогда у него не было времени, чтобы прибегать к старинному способу фиксирования мыслей. Теперь времени с избытком: спешить некуда. Надежды на помощь Земли почти оставили его. Да и знает ли Земля, что он жив?

Тарханов опять посмотрел в иллюминатор. Артема уже не было: он куда-то ушел. Ослепительная голубизна простиралась перед Тархановым. Как хотелось хотя бы отдаленного намека на жизнь!.. Голубая пустыня, высокое небо - и тишина. Только один Артем еще привязывает его к жизни.

Неожиданно припомнились минуты, когда Ян Юханен покинул звездолет. Надо было вернуть его.

Тарханов и Антони Итон немедленно вылетели на поиски кибернетика. Мертвенно и тихо было вокруг бледнозеленого дворца. Чудилось, будто весь мир окован голубым безмолвием. Тишина была настолько проницаемо-ясной, что чуть вслушаешься в нее - и уловишь то, что говорится на другом конце планеты.

Тарханов и Итон стояли у входа во дворец и ждали возвращения робота. Какое-то чувство беспомощности охватило их. Торжественно и глубоко спокойно молчало легкое, почти воздушное строение, как бы сотканное из бесчисленного множества шаров, и столь же торжественно молчало фиолетовое небо.

Вдруг мертвая тишина раскололась. Один за другим выплывали из бледно-зеленого дворца тягучие звуки и одиноко проносились в немом пространстве. Дворец вдруг поднялся и поплыл, а тягучие звуки все падали и падали на голубую пустыню.

Все это было не только странным, но и страшным. На месте исчезнувшего здания стоял робот и держал в манипуляторах оранжевый костюм Яна Юханена. Что стало с кибернетиком - так и не удалось выяснить. Робот сообщил, что инженер был во дворце, в последнюю минуту снял с себя защитный костюм и улегся спать, приказав не будить его. Быть может, Юханен погиб от радиации - тогда еще нельзя было ходить по Лории без защитных костюмов. Но это предположение пришлось отбросить кибернетик исчез вместе с дворцом.

Много лет спустя Тарханов обнаружил развалины дворца на берегу океана, недалеко от острова, на котором возвышалась, как назвали ее звездолетчики. Главная обсерватория Лории. Тарханов долго бродил среди мертвых шаров. Да, они были мертвые, потеряли упругость, потускнели. "Шары остались без ядра, поэтому и погибли, - высказал свое предположение Антони Итон. - Пчелиная семья тоже распадается, когда погибает матка".

Что ж, это предположение было не хуже, да и не лучше многих других предположений, высказанных звездолетчиками на этой загадочной планете...

Не вернулся на базу экспедиции и робот Юханена. Он остался на том же месте, на котором увидели его звездолетчики после исчезновения дворца. Тарханов и Итон покидали место трагедии в сумеречный час, когда тихо подкрадывалась ночь. Робот, стоявший в двух шагах от звездолетчиков, был виден еще отчетливее и яснее, чем днем, но уже тотчас за ним начиналась тьма. Робот раскачивался из стороны в сторону и топал ногами. И топот этот глухо отдавался в мертвой тишине. На это зрелище трудно было смотреть. Антони Итон круто повернулся и зашагал к планетолету.

Через день за роботом полетел Иван Васильевич, но уже не застал его на месте. Может быть, робот отправился на поиски Юханена? У каждого в душе ожила надежда - не все еще потеряно, Юханен вернется, скажет: "Я посмеялся, вот баллоны с антивеществом". Тарханов не верил в чудеса, но заставлял себя верить в это: нельзя убивать ь человеке последнюю надежду, иначе нельзя жить.

Тарханов поднялся с кресла, продолжая листать густо исписанную тетрадь. Последние пять лет он не покидал района звездолета и все эти пять лет писал в дневнике о своих друзьях, о шаровой цивилизации, о загадках, которых не удалось разгадать; писал, чтобы будущие поколения землян знали, что человек и вдали от Земли остается человеком; писал, чтобы расширить горизонты познания мира. То, чем он делился и "будет еще делиться, взято не из книг, - это то, чему он научился за свою жизнь, чему его научили космос, звездные миры, но прежде всего Лория.

Космос и звездные путешествия научили его и другим вещам, притом очень важным. Тарханов понял, что нельзя быть хорошим звездолетчиком, если ты лишен нравственной гравитации Земли. Верность Земле - это не менее важно, чем подвиг. И еще: ни один человек, где бы он ни находился, не может ожидать от других больше того, чем дает сам.

Тарханов присел за стол, чтобы записать и эту мысль, и перо привычно побежало по бумаге.

- Командор!

Тарханов вздрогнул и отложил ручку:

- Артем, сколько раз я тебя просил...

Юноша влез в иллюминатор звездолета и приник головой к груди Тарханова. "Как он смел и ловок, - думал командор, обнимая Артема и чувствуя тепло юношеского тела. - Да полно, какой же он лорианин? Артем землянин. Он наш!"

- Командор, я улетаю на три дня.

- Опять? Я боюсь за тебя...

- Мне скоро семнадцать. Не переживай за меня, командор. Я ученик землян. Я хочу больше узнать о Лории, чтобы подарить ее землянам, такую громадную и голубую. Но я так мало знаю о ней. Почему здесь нет никого? Такие огромные просторы - и никого. И мне становится страшно. Почему нас только двое? В минуты дикого страха я слышу твой голос, всегда спокойный и уравновешенный, будто ты все знаешь в жизни. Буду ли я когда-нибудь таким, как ты? Ты научил меня тайнам физики и математики. Я могу проложить курс звездолета на Землю. Но я не знаю, почему мы одиноки. Я хочу увидеть Землю, хочу увидеть своих сверстников...

- У тебя все впереди, Артем.

- Знаю, что все впереди. Я вернусь на Землю...

"Ты не был на Земле. И придется ли побывать на ней?.." подумал Тарханов, с трудом расстегивая ворот рубашки.

- Принеси воды.

Слова Артема расстроили его. Он уже давно не чувствовал себя так отвратительно, как сейчас. "Милый мой мальчик, что же я тебе отвечу? Что ты не землянин? Что тебе не суждено побывать на Земле? Я не могу этого тебе сказать. Я не скажу этого тебе". Тарханов чувствовал, как заходится сердце, он задыхался.

- Командор, выпейте воды.

Тарханов прильнул к стакану.

На Земле Тарханов не знал отцовского чувства. Очень давно, так давно, что не верится, Наташа сказала ему, что у них будет сын. Тарханов, не видел сына. Его сыном стал Артем. Может быть, надо сказать Артему правду? Но что изменится от этого? Надо ли разрушать мечты этого юноши? Люди, люди, явитесь ли вы на Лорию?

Тарханов открыл глаза. Смутные мысли все еще кружились в голове. Артема в салоне не было.

- Я скоро вернусь, командор, - услышал он голос Артема. Как всегда, юноша приветливо поднял руку и улыбнулся. - На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы...

Молодость, молодость! Только что ты кипела страстями, а сейчас успокоилась, улыбаешься, как будто и не было тяжелого разговора. Как будто и не мечтал ты о Земле. А старость все помнит, ничего не забывает.

В первые годы еще теплилась надежда на возвращение Юханена. Потом надежда погасла.

Тарханов опасался, что люди захандрят, начнут опускаться. Этого не случилось. Каждый звездолетчик, отправляясь в далекий путь, заранее готовил себя к самым трудным условиям жизни. На Лории эти условия были до банальности однообразны... Сначала беспокоила радиация. Звездолетчикам приходилось ходить в защитных костюмах. Потом она исчезла. Одуряющее однообразие свело бы с ума, если бы не работа. Она выручала. Разумное существо потому и считается разумным, что оно всегда рабогает и, работая, отдыхает.

В походы ходили в основном трое. Иван Васильевич (тогда он еще был жив) с утра до вечера пропадал в долине. Он создавал на Лории новую фауну и флору. Океанолог тоже не был обижен. В морях Лории сохранилась жизнь, и Кузьма Петрович возвращался на базу с банками и мешками, битком набитыми всякой морской живностью. Сначала всем нравилась одержимость океанолога. Тарханов выделил ему в звездолете еще два отсу-а под музей - три уже были набиты разными экспонатами. Но а этого скоро оказалось мало... Район звездолета со временем превратился в своеобразный морской музей. А однажды из очередного подводного путешествия Кузьма Петрович вернулся в крайне возбужденном состоянии. Тарханова это встревожило. Он помнил трагический случай с кибернетиком.

- Все в порядке, командор, - сказал океанолог. - Я хотел бы сделать весьма важное сообщение нашей колонии.

- Мы будем рады выслушать тебя, Кузьма Петрович.

После ужина участники экспедиции собрались в центральном салоне звездолета. Приподнятое настроение океанолога невольно передалось и другим. А он и впрямь сиял, как именинник.

- Я очень счастлив, дорогие коллеги, - начал Кузьма Петрович. - Наконец-то осуществилась моя мечта, а это не часто случается даже в наш век. Найти разумную жизнь под водой было сокровеннейшим желанием всей моей жизни. Много лет я плавал в водах Тихого и Индийского океанов, терпел неудачи и начинал сначала. Наконец-то на мою долю выпал успех, и я выражаю свою благодарность Яну Юханену. Да, да! Ему и только ему. Если бы он не лишил нас топлива, мы вернулись бы на Землю, так и не узнав одну из величайших тайн Вселенной. А тайна эта заключается в том, что в морях Лории я нашел разумную жизнь. Или почти разумную.

Речь его звучала чересчур выспренни. Но настораживала не манера речи, - настораживали благодарные слова в адрес Юханена.

- Нашел кого благодарить! - Тарханов с подозрением посмотрел на океанолога: не заболел ли он разновидностью болезни Яна Юханена?

Некоторое время в салоне царило недоуменное молчание. Только один Антони Итон, как всегда, оставался бесстрастным.

Океанолог, очевидно, понял свою бестактность:

- Вы правы, о Юханене так говорить не следовало, Но это не дает вам права сомневаться в моем открытии. Вам нужны факты. Вот они. - Он подошел и включил экран. - Смотрите, коллеги.

Перед учеными замелькали удивительные картины подводного мира. Поражал золотистый цвет воды. На Земле вода такого цвета бывает в полдень в тихих протоках и озерах на глубине двух-трех метров. Здесь же чем глубже, тем червоннее становился цвет моря. Мимо камеры проплывали изящные дискообразные рыбы. Медленно качались причудливые растения.

- Бухта Золотая. На дне ее находится поселение челноков, - прокомментировал Кузьма Петрович.- Обратите внимание на морские водоросли. Это сад, чудесный сад с сочными вкусными морскими грушами. - Он извлек из кармана несколько плодов и демонстративно положив их на стол. - Попробуйте, - сказал он, вонзая зубы к морскую грушу.

Антони Итон нерешительно покрутил плод в руках в отложил в сторону.

Телекамера то приближала, то удаляла лорианский подводный мир.

- Глубина сорок три метра, - продолжал Кузьма Петрович. Сад посажен челноками...

Вдруг на экране появилось изображение звездолета.

- Что за маскарад, Кузьма Петрович? - строго спросил Тарханов.

- Модель нашего звездолета, командор.

- Весьма любопытно, - невозмутимо заметил Антони Итон и обернулся к океанологу. - Вы можете повести нас туда?

- Хоть сейчас, - живо ответил Кузьма Петрович. Он, кажется, был доволен эффектом. - Челноки любопытны и талантливы по-своему...

- Долина тополей! - воскликнул Иван Васильевич. - Не может быть! Я не верю чудесам, Кузьма Петрович. На дне океана живые растения!

Океанолог покачал головой. Он откровенно гордился тем, что оказался в центре внимания ученых.

- Дорогой Иван Васильевич, деревья не живые. Они изготовлены из обычной глины. Челноки - удивительные мастера, природные скульпторы. Но я пока не понимаю свойств их удивительного умения как бы копировать все необычное.

- А почему дно бухты такое желтое, словно оно посыпано чем-то?

- Да, оно посыпано чистым золотом.- Кузьма Петрович извлек из кармана горсть золота и рассыпал его на столе. - Вот, смотрите, чем устилают челноки свои улицы.

Антони Итон взял в руки несколько крупинок золота, попробовал их на зуб и молча положил обратно на стол, пожимая плечами и бормоча: "Да, это золото..."

Океанолог загадочно улыбался:

- Сейчас вы увидите еще более удивительное.

На экране замелькали кадры конусообразных строений, сооруженных, по-видимому, из золотого песка.

- Они обладают чувством юмора, - без улыбки заметил Антони Итон и обратился к океанологуг - В здешних морях так много золота?

- Тонна лорианской морской воды содержит один-два грамма золота, в то время как на Земле на тонну воды приходится в среднем пять миллиграммов или редко - двадцать. Кларк золота не выше одной сотой миллиграмма на тонну. Зная объем гидросферы Земли (а он составляет один и тридцать семь сотых миллиарда кубических километров), нетрудно определить запасы золота. Получается колоссальная цифра - четырнадцать миллионов тонн. На Лории же запасы золота исчисляются фантастическими цифрами. Здесь золото - самый дешевый строительный материал.

Тарханов рассеянно смотрел на экран, пытаясь мысленно опровергнуть океанографа. Если столько золота содержат лорианские моря, то, очевидно, не меньше этого металла и в недрах Лории. Но в своих многочисленных экспедициях он еще не встречал золотых месторождений. Не было золота и в развалинах Главной обсерватории. Впрочем, золото мало интересовало командора. Есть металлы в сотни и тысячи раз дороже его...

- А вы встречали у челноков что-нибудь похожее на это? Антони Итон протянул океанологу старинную монету.

- Таких нет. А вот такие встречал. - Кузьма Петрович нарисовал на листе бумаги что-то похожее на флотскую пуговицу. - Ими играют маленькие челночата.

- Я должен иметь такую монету. Едем немедленно, - сказал Итон. Он произнес это так решительно, словно речь шла о самом безотлагательном деле.

Все невольно рассмеялись, и этот общий смех как бы превратил необыкновенные находки и открытия океанолога из чудесных чуть ли не в будничные. А Тарханов шутя укоризненно покачал головой:

- Ах, Антони!.. Я понимаю ваше нетерпение коллекционера. Но надо подождать, пока сами челноки не презентуют вам свои монеты.

С экрана послышались странные звуки: ч-ч-ч, ч-ч, ч-ч-ч-ч. Челноки! Вот какие они, оказывается. Покрыты золотистой шерстью. Глаза круглые, грустные. Никаких конечностей, кажется, у них нет. Они долго чечекали, снуя вверх и вниз, потом, словно по команде, выпустили плавники и поплыли к пирамидам из золотого песка. Челнок покрупнее размером, в пурпуровом одеянии, повис над пирамидой. Челноки подплывали к нему и по одному высыпали из-под плавников золото. Эти же плавники при необходимости превращались в подобие рук, ими челноки строили свои удивительные сооружения.

А кадры менялись за кадрами. Вот челноки на охоте за диковинными ярко-красными щеткообразными существами; на сборе урожая; на любовном игрище; на совете.

Океанолог выключил экран.

- Теперь убедились? - торжествующе спросил он своих коллег.

Воспоминания наплывали волнами. Тарханов задумался над тетрадью, отложив ручку в сторону.

Челноки вошли в жизнь колонистов. Они обычно не выходили на сушу. Это были великие подражатели, с удивительной быстротой сооружавшие все, что видели на Лории. А видели они с помощью оригинальных приспособлений - своеобразных антенн-перископов, выносимых на поверхность моря.

Кузьма Петрович был влюблен в челноков и последние годы жизни почти не выходил из моря. Похоронили его в долине тополей на закате лорианского дня. На следующее утро земляне увидели чудо - золотую статую океанолога в тополиной роще. Это челноки установили памятник на могиле Кузьмы Петровича...

Тарханов поднялся и подошел к иллюминатору. Золотая статуя сверкала в лучах Мицара. Выл полдень. Голубой свет падал на обращенное к морю лицо Кузьмы Петровича. Он был словно живой и, казалось, вот-вот сойдет с пьедестала, войдет в салон и скажет: "Я счастливый человек..."

После смерти океанолога челнокам долгие годы жизни посвятил Антони Итон.

- Понимаете, - объяснял он, - меня поразила способность челноков копировать чужую жизнь. Это невольно натолкнуло на мысль - а нет ли у челноков копий лорианской цивилизации? Не копируют ли они тот общественный строй, который некогда господствовал на Лории? Я посетил многие поселения челноков. Все они построены в тихих бухтах. Столица Челнокии, как мне удалось установить, вдходится примерно в десяти километрах от острова Главной обсерватории. Под водой имеется второй такой же город, как на острове. Главный правитель проживает во дворце, напоминающем по форме Главную обсерваторию. Подводные существа называют его Чика. Встретиться с ним мне не удалось. Дворец, в котором он проживает, охраняется...

В другой раз Итон дополнил свой рассказ новыми деталями.

- Меня всегда главным образом интересовали модели, - говорил он. - В столице Челнокии очень много сложной и непонятной аппаратуры. В одном дворце есть огромный зал, заполненный шарами. Нет, не такими, с какими мы встречались до сих пор, - они побольше размерами. Есть там башня с рефлектором. - Итон нарисовал на листе бумаги замысловатый чертеж подводной башни.

Тарханов смотрел на Итона. Годы мало изменили его. Изысканный, тщательно выбритый, он словно собирался на свидание с любимой женщиной.

Почувствовав, что его разглядывают, Итон поднял голову:

- Вы мне не верите? Знаете, командор, возникла настоятельная необходимость в самый короткий срок разгадать главную тайну Лории.

- Я догадываюсь, Итон, где вы хотите побывать, - мягко перебил его Тарханов. - Но мы не хотим, чтобы вы погибли раньше времени.

И тут Тарханов почувствовал, что говорит не то. Рано или поздно на остров надо проникнуть. Может быть, именно там они найдут средство для возвращения на Землю? Нельзя упускать ни малейшей возможности для этого!

Эта мысль обрадовала его. Он подошел к Итону, положил руку на его узкое твердое плечо, признался:

- Впрочем, я не прав. Нам надо искать пути к Земле!..

В тот день он впервые после долгого перерыва подошел к роялю. Опять надежды переполняли его сердце. Из самых глубин его поднималась волна радости. Он играл, аккорды влекли его в родные края. Белые чайки. Домик на Волге. Трель соловья. И вдруг космическая тьма. И тишина, и долгое падение в неведомое. В это неведомое издалека доносится неясная мелодия. Она все ближе, ближе, она заполняет весь мир, она означает, что ты мчишься к Солнцу, к Земле, к людям. Ты слышишь: они зовут к себе, люди. Ты мчишься к ним, потому что ты их любишь. Ты плачешь и смеешься. Здравствуй, Земля! Здравствуй, жизнь...,

Тарханов еще долго сидел за роялем и с удивлением разглядывал свои пальцы. Они, оказывается, еще живут. И как можно предаваться отчаянию, когда существует музыка?.. Впрочем, музыка может выразить и отчаяние. Важнее другое...

Он жестом подозвал к себе Итона, сказал:

- Мы пойдем на остров. Но вдвоем, Итон. Только вдвоем.

- Вы не имеете права рисковать своей жизнью, командор. Звездный устав...

Тарханов махнул рукой. Он знает Звездный устав. Он собирается на остров Главной обсерватории не для того, чтобы умереть, а чтобы вернуться на Землю. Главная обсерватория единственная их надежда, куда подему-то в течение многих лет упорно не хотят пускать землян. Какой-то заколдованный остров, закрытый плотной и невидимой стеной. На Лории давно уже можно ходить без антирадиационного костюма, а там, на острове Главной обсерватории, устойчиво держится пояс антижизни. Оттуда не возвращаются даже роботы.

- А вы знаете, командор, сегодня у нас юбилейная дата. Итон, изменяя своей обычной невозмутимости, чуть заметно улыбнулся.

Тарханов вопросительно посмотрел на него.

- В этот день мы посадили наш "Уссури" на Лорию, - объяснил Итон.

- Разве? Я думал, наш звездолет всегда стоял на этом голубом плато, - не очень удачно пошутил он. - Вы не ошиблись, сэр Итон?

- Я слишком англичанин, чтобы ошибиться, командор, серьезно ответил Итон. - По этому случаю мы устроим праздник.

Парадный салон был ярко освещен. Чуть приглушенно играла муаыка. За стеклами иллюминатора хлестал яростный лорианский ливень.

Тарханов сел на командорское место. Антони Итон разлил душистый напиток.

- В тот день, - сказал он, - когда наш звездолет опустился на эту планету, мне было тридцать два года, сейчас... Впрочем, это ре так важно. Командор, мы долгие годы прожили вдали от родины, и мы остались землянами. Так будем же до конца дней наших стойкими и мужественными. Мы вделали все, что могли. Земляне, которые прилетят на Лорию, найдут исчерпывающую информацию об этой планете, и это случится, если мы посетим остров Главной обсерватории. Поднимем бокалы за успех! - Он поднял стакан, но тут же опустил его, настороженно прислушиваясь к чему-то. - Вы слышите?

- Что такое?

- По-моему, какой-то дикий вой...

Тарханов подозрительно посмотрел на Итона: неужели галлюцинирует?

- Пустое, - успокоил он. - Здесь никого не может быть. Я был бы рад услышать какой угодно звук, но...

Тарханов не успел договорить фразу, - до его слуха тоже явственно донесся жалобный вой. Тарханов вздрогнул, но в следующую секунду, оправившись от неожиданности, позвал робота и отправил его на разведку.

Ждали в глубоком молчании.

Вернувшись, робот доложил, что никого поблизости не обнаружил.

Нервы обоих были напряжены до предела. Кто их зовет и зачем?

Вой, протяжный и долгий, повторился трижды.

У звездолетчиков перехватило дыхание. Они замерли, глядя друг на друга.

- Я пойду, - первым поднялся Итон.

- Мы пойдем вместе, - распорядился Тарханов. - Не забудьте захватить лазерный пистолет.

Впереди шел робот, то и дело исчезая за плотной заве-. сой ливня. Они медленно двигались сквозь этот водопад. Водой были насыщены и ночь и воздух. С каждым шагом вой доносился все яснее и громче.

Вот оно!

Они разом остановились. Перед ними было крупное животное с двумя ластами, длинным хвостом и лошадиной мордой. Увидев людей, зверь растянулся и положил голову на вытянутые ласты.

- Да это же морское животное! - воскликнул Итон. - Транспорт челноков.

- Странно, почему этот "транспорт" стоит на одном месте? Ба, да здесь их, кажется, несколько!

- Осторожно, командор! Перед вами все-таки не собака, а морское животное в два раза крупнее самых крупных собак Земли.

- Пустое. Он звал нас не для того, чтобы напасть.

При приближении людей животное плотнее прижалось к залитому водой песку, как бы выражая свою покорность. Итон смело подошел к нему и погладил по мокрой спине. Тут обнаружилось, что зверь привязан к огромному прозрачному шару. Внутри шара спал ребенок лет двух. Это так поразило обоих, что они не могли вымолвить и слова. Первым пришел, в себя Итон. Он простер руку над шаром и сказал с несвойственной ему торжественностью:

- Приветствую тебя, лорианин.

Тарханов осторожно отвязал шар и приказал роботу отнести находку к звездолету.

Зверь, как только отвязали его от шара, скрылся в темноте.

Так произошла первая встреча землян с представителем инопланетной цивилизации. Его назвали Артемом.

День и ночь. Ритм света и тени.

Пляска пылинок, водоворот, клубящийся вихрь проносятся над ребенком. Какие-то гулы и шумы, какие-то ежесекундно искажающиеся очертания, боль, ужас, смех и сны, без конца сны... Среди этого хаоса - свет ласковых глаз, сладостная струя, которая вливается в тело младенца из набухшей молоком материнской груди.

Потом возникают островки воспоминаний. Это крошечные звездочки, а вокруг и за ними бездонная чернота, провалы, в которых исчезают недели, месяцы жизни. Ночь. Шум прибоя. Он баюкает ребенка, как баюкал многие поколения, что жили до него. Океан пробуждал смутные желания, надежды, тоску по тем, кого Артем никогда не видел и не знал. Шум прибоя уносил его в смутные дали. Ему казалось, что над ним проносятся неведомые миры, звезды, огромные скопления звезд.

Вдруг все это куда-то проваливается, и в иллюминатор улыбается Мицар. Утро. И маленький мир, который видится Артему в постели, все, что он ценой таких усилий научился распознавать и называть по имени, внезапно озаряется. Вот стол, за которым он ест; вот кресло, под которым он прячется, играя. Стена такая же голубая, как долина, а на ней часы, огромные и непонятные. Чего только нет в его комнате! И каждое утро он отправляется в путешествие в подвластную ему Вселенную. Ничто ему тут не безразлично, все одинаково важно - и кусочек металла, и зеркало, и лучи Мицара. Комната - целая страна.

Первые дни пребывания в звездолете шумят в его воспоминаниях, как листва в тополиной роще, по которой пробегают огромные тени облаков...

А потом тени рассеиваются, и Артем начинает находить свою тропу в лабиринте дней.

Ему долго не разрешали выходить из звездолета. Однажды он все-таки удрал. Его привели назад, а потом привыкли к его отлучкам: пусть бегает, лишь бы не уходил далеко. Звездолет стоит на возвышенности. Из него видно все окрест. В долине тополей мальчик останавливается и пронзительно кричит. Прибегают кролики. До чего же он подружился с ними!

Под вечер, когда командор кончал свои дела, он брал Артема на берег моря. Они усаживались на теплый камень и долго молчали. Потом командор рассказывал о Земле и землянах. И когда он, утомленный, погружался в задумчивость или начинал дремать, Артем устраивался поблизости и ложился на спину. По оранжевому небу плыли облака, похожие то на звездолет, то на трубку дяди Антони или на скафандр с торчащими антеннами... Артем мучительно думал, на кого похоже вот то облако. Он приподнимался, озирался вокруг, а вокруг простиралась пустыня. Потом к нему подкрадывался сон, и Артему снились золотые лучи солнца, светлая дымка над долиной, далекие, окутанные синевой контуры гор. Под белой березой у ленивой сонной реки - ватага голых ребятишек. Артем кричит: "Возьмите меня, возьмите..." - и просыпается. Рядом сидит командор. Нет ни голубого неба, ни белотелой березки, ни ребят. Есть пустыня и есть море. И чего-то жалко ему. И щемит сердце.

- Что с тобой, Артем? - спрашивает командор.

Мальчик пытливо вглядывается в доброе лицо командора:

- Ты бывал на Земле?

Командор утвердительно кивает головой.

- Я сейчас видел Землю, она такая же, как в той картине из фильмотеки.

Командор низко опускает голову, и слезы появляются у него в глазах.

- Командор, почему ты плачешь? Земля так прекрасна.

- Разве тебе плохо на Лории?

- С тобой и дядей Антони - нет. Но мы полетим на Землю?

- Да. Когда-нибудь.

- Но почему не сейчас? Сядем на планетолет и полетим. Артем даже жмурился от предстоящего удовольствия, смеялся, кричал: - Земля! Земля!

А командор почему-то не разделял буйной радости Артема. Он все так же сидел с опущенной головой.

- Командор, у тебя опять слезы. Почему?

- От радости, оттого, что ты растешь, что тебе принадлежит Вселенная...

Вечер. Артем в звездолете, у себя дома, в надежном убежище от всего, что внушает страх, - от темноты, от ночи, от всех неизвестных и потому страшных вещей. В салоне ярко горят огни. Ужин. От тепла и усталости Артема совсем разморило. Командор берет его на руки и несет в постель; усаживается в кресло и рассказывает удивительную сказку о полете землян на далекую планету Лорию.

Артем спрашивает сонным голосом:

- Я с вами летел?

Командор низко наклоняется над ним и тихо шепчет:

- Ты лорианин, Артем.

- Да нет же, я землянин. Я вместе с вами прилетел сюда.

- Спи, Артем. Я расскажу тебе новую сказку.

В блаженном сумраке проплывают героические образы сказок. Почему бы Артему не быть сказочным героем. Он уже сейчас герой... Завтра он увидит новый день...

Спустя много лет Артем прочитает в дневнике командора:

"Действительность еще не наложила руку на Артема, она ежеминутно ускользает от него. Счастливая пора. В нем все приспособлено для счастья. Он верит в свою судьбу, в свое счастье каждой крупицей существа, он страстно тянется к нему всеми детскими силами. Время и судьба позаботятся, чтобы протрезвить его".

Артем спешил домой, на базу. Он выжимал из планетолета все," что можно было выжать. Машина дрожала и, кавалось, вот-вот рассыплется. Рядом сидел робот, его постоянный спутник в путешествиях по Лории. Артем разговаривал с ним, хлопал по холодному пластмассовому плечу. Робот, надежный помощник в походах, молчал и только мигал кварцевыми глазами. Три месяца назад командор написал в бортовой журнал звездолета: "Сегодня Артему Тарханову вручен диплом инженера галактических сообщений". После диплома Артем отправился в трехмесячное путешествие по планете.

Артем начал ходить в "школу" с пяти лет. Это было первого сентября по земному календарю. В то утро робот приготовил ему новую форму. Артем нарвал цветов. Потом в сопровождении робота, с цветами в руках он отправился в командорскую рубку, которая теперь называлась "школой". Ему казалось, что это продолжается игра, в которую он играл с роботом, но сейчас почему-то в эту игру решили включиться командор и дядя Антони. Они встретили его, стоя у письменного стола, торжественные, в строгих праздничных костюмах. Командор поздравил его с началом учебного года и пожелал успеха. У Артема глаза разбежались - в командорской рубке было столько интересного. Теперь-то он непременно разглядит все. На стене висел портрет женщины. Она чуть улыбалась, а в глазах затаилась печаль. Кто она? Артем не знал. Даже сейчас, когда ему почти семнадцать, многое все еще остается для него загадкой.

Учили его попеременно то командор, то дядя Антони. Первый урок прошел так: командор посадил его в кресло, сказал, чтобы он положил руки на стол и смотрел на блестящий овальный круг неизвестного Артему аппарата. Он смотрел, иногда пытался оторвать взор от зеркала, но это ему не удавалось. А потом начиналось самое интересное: Артем отправлялся в путешествие. Перед ним возникали буквы. Они плясали, сливались вместе, образуя слова "командор", "робот", "звездолет"... Артем слышал голоса букв и повторял их. Потом танцующие буквы исчезали. Артем отрывал глаза от экрана. Командор сидел в кресле и читал какую-то книгу.

- Расскажи про твое путешествие в страну букв, - просил он.

Затем командор просил его написать все буквы, которые встретились ему в удивительной стране азбуки. Писать было труднее, но Артем справлялся и с этим.

Так перед ним открывался большой мир знаний. И он с радостью окунулся в него, доставая из безграничного океана непознанного один камешек за другим. Пожалуй, самое удивительное путешествие он совершил, когда ему было десять лет. В тот день на уроке присутствовали оба учителя - и командор, и дядя Антони. Как всегда, Артему предложили положить руки на стол и смотреть в овальное зеркало. И началось путешествие в теорию относительности. Какие головокружительные уравнения! Но Артема восхитили не уравнения сами по себе, а атлетическая мускулатура мысли ученого. И командор сделал все возможное, чтобы развить у Артема эту мускулатуру.

Потом начались тренировки на одиночество. Командор и дядя Антони, задав уроки, улетали на три-четыре месяца в путешествие. Артем оставался один в обществе молчаливого робота. Он ходил на занятия в командорскую рубку, которая теперь уже называлась институтом. После уроков шел в тополиную рощу. Она давно вышла из долины и зашагала по плато. Деревья шумели теперь у самого звездолета.

Артем с жадностью слушал лес: ему казалось, что шорохи листвы зовут его куда-то вдаль, что он уже странствует где-то далеко... Закрыв глаза, он видел переливы земных красок - синие, зеленые, желтые, красные... Иногда видения становились более отчетливыми: широкая равнина луга, шумные города, синие ленты просторных рек, высокие горы. Он знал Землю и мог представить ее себе ясно и объемно, как в цветных стереофильмах.

В звездолет Артем возвращался задумчивым. Командор учил его, что в развитии личности поворотная точка достигается тогда, когда главный интерес в жизни понемногу отрывается от мгновенного и личного и все больше концентрируется в стремлении мысленно охватить природу вещей. В семнадцать лет, пожалуй, трудно это сделать. Желания, надежды, чувства - как от них отрешиться? Конечно, когда надо, Артем умел мысленно рисовать картину огромного, вечно загадочного мироздания. Но является ли этот мыслительный процесс охвата Вселенной высшей целью в жизни, как это утверждает командор?

До поры до времени Артем не придавал особенного значения словам командора. Он не раздумывал над ними, а принимал их как должное. И впервые задумался, когда кончились очередные шесть месяцев одиночества и из поездки вернулись 'на базу его учителя. Увидев планетолет, Артем радостно ринулся навстречу, не чуя ног под собой от радости. Камни плясали вокруг него. Увидев суровое лицо командора, Артем остановился. Робот вынес из планетолета дядю Антони и медленно двинулся к звездолету. Низко опустив голову, с трудом передвигал ноги командор. Артем взял его под руку - командор этого даже не заметил.

У звездолета командор остановился и тут только заметил Артема.

- Это ты, - сказал он. Глаза его не улыбнулись, как всегда, - они остались печальными и далекими.

Так впервые в жизни Артем столкнулся со смертью. Тогда ему шел пятнадцатый год.

- Мой дорогой мальчик, - говорил командор, - что будет с тобой, когда ты останешься совсем один?..

- Почему один? - Артем вдруг запнулся: как трудно задать этот вопрос. И все-таки решился: - Разве мы не вернемся на Землю?

Командор не отвел глаза.

- Я отвечу на твой вопрос, когда тебе исполнится семнадцать лет.

- Сейчас.

- Сейчас не могу и не хочу.

- А почему?

- Тебе надо закончить институт.

Потом он прослушал курс лекций по философии. Многое из того, что он знал, видел, испытал за свою короткую жизнь, пришло в порядок, в котором нашла свое место каждая строчка прочитанной книги и каждая формула. Бесконечность Вселенной. Тайны рождения звезд. Загадочный антимир. Раньше каждое из этих понятий представлялось Артему как бы островком в безбрежном океане. Философия связала их в единое целое.

Курс его был завершен беседой об экспедиции землян на Лорию, о шаровой цивилизации Лории, погибшей при неизвестных обстоятельствах. Командор говорил о том, как много могла бы принести разгадка тайны происхождения шаров. Он твердо верил: на Лории не было термоядерной войны. Об этом свидетельствовали сохранившиеся города. Но почему погибло все живое на суше? Почему жизнь сохранилась только в морях?

Звездолетчики не раз пытались проникнуть на остров Главной обсерватории, и всегда их постигала неудача. Последняя попытка стоила жизни астрофизику Антони Итону.

- Кто-то упрямо не хочет, чтобы земляне проникли на остров, - говорил командор. - Хотя... - не закончив последнюю фразу, командор оборвал беседу.

Планетолет мягко опустился возле знакомой тополиной рощи. Робот, нагруженный находками Артема, первым устремился к звездолету. За ним поспешно бросился Артем: ему хотелось скорее увидеть командора.

- Здравствуй, лорианин!

Командор стоял на верхней площадке парадной лестницы, устланной ярко-красной дорожкой. Из глубины звездолета доносилась торжественная музыка. Артем оглянулся вокруг, но никого не увидел.

- Лорианин, - повторил командор. Он был в белоснежной парадной форме с золотым значком звездолетчика на груди.

- Ты говоришь мне, командор? - спросил Артем, удивленный необычной встречей.

- Да, тебе, лорианин. Пойдем со мною.

Артем повиновался и стал подниматься по лестнице, полный недоумения и тревоги. Они очутились в парадном салоне. Здесь был накрыт большой стол со всевозможными дарами Земли. Артем вопросительно посмотрел на командора, который стоял по другую сторону стола, строгий, взволнованный, красивый. Волна какой-то неведомой радости захлестнула Артема. Он не узнавал парадного салона, превращенного в уголок Земли. Вдали виднелись контуры города. На переднем плане протекала речка. Белоствольные березы в желтом осеннем наряде, словно вытканном из солнечных лучей.

- Земля, - сказал командор.

- Я знаю, - ответил Артем.

- Ты, кажется, удивлен, Артем? Я тебе обещал рассказать одну тайну, когда тебе исполнится семнадцать лет. Это время наступило. Садись.

Вот когда Артем понял, что сегодня произойдет нечто очень важное для него.

Артем, ты задумывался над тем, как попал на Лорию?

- Да, конечно.

- И к каким выводам ты пришел?

- Я расспрашивал дядю Итона...

- Что он сказал тебе?

- Он сказал: "Все узнаешь в свой срок".

- И этот ответ удовлетворил тебя?

- Да, командор.

- А сегодня ты понял, почему я назвал тебя лориани

- Конечно. Мы живем на Лории.

- Слушай, Артем.

Тарханов поднялся из-за стола и, заложив руки за спину, медленно стал расхаживать -по салону. Он был на редкость крепким для своих лет. В густой черной гриве его не было ни одного седого волоса. Глаза светились молодостью и умом.

- Пятнадцать лет назад тебя доставило к звездолету какое-то морское животное, вот в этом шаре. Мы принесли этот шар в звездолет. Ты спал. К тебе была подведена система шлангов. Нет, мы не тронули их, боясь причинить тебе боль или еще худшее. У твоих ног увидели вот этот шарик с изображением руки, которая манила нас к себе. Мы переглянулись и поняли, что рука предлагает взять шар. К нему были прикреплены два наушника. Нам ничего не оставалось, как надеть их. Я услышал русскую речь. Удивился ли я? Еще бы! И не тому, что услышал русскую речь. Конечно, это было приятное удивление. Но меня удивил сам шар. Земная техника звукозаписи известна. А здесь просто шар, какие я видел во множестве на Лории, беседовал со мной о маленьком лорианине. Сейчас мы послушаем таинственный голос незнакомца.

Тарханов положил на стол небольшой прозрачный шар с двумя наушниками; один протянул Артему, другой взял себе.

Все происходящее Артемом воспринималось как сон. Он машинально надел наушники и услышал мелодичный шепот. Казалось, в мембрану вмонтирован микроскопический музыкой, который нежно напевает ему сны далеких детских лет. Было приятно и немного грустно слушать этот шепот, словно это был голос матери, убаюкивающей ребенка. Наконец шепот умолк, а Артем все еще ждал чего-то.

Командор, сняв наушники, с тревогой наблюдал за Артемом. Не слишком ли тяжелую ношу взвалил он на не окрепшие еще плечи юноши? Но он не мог поступить иначе.

- Что ты услышал? - спросил он, когда Артем осторожно положил наушники на стол.

- Голос женщины. Мягкий и нежный голос. Говорила она на непонятном языке. Она о чем-то просила и плакала, словно с кем-то прощалась, - смущенно сказал Артем. - Но ты говорил, что шар разговаривает по-русски?

- Со мной - да. С Антони Итоном он разговарил на английском языке. А с тобой, очевидно, на лорианском.

- А разве ты не слышал ее? - воскликнул Артем.

Командор покачал головой:

- Со мной разговаривает мужчина на русском языке. - Он надел наушники и стал повторять слова лорианина: - Собрат по разуму, я обращаюсь к тебе с великой надеждои - воспитай маленького Ара. Я должен разделить судьбу своих сородичей и скоро превращусь в Пылинку Вселенной. Мы, оставшиеся в живых после катастрофы и гибели нашей цивилизации, скрылись на острове Главной обсерватории. Здесь и родился Ар. Отсюда мы наблюдали за вашей жизнью на Лории, вслушивались в вашу речь и изучали ваш язык. Поэтому не удивляйся, что я разговариваю с тобой на твоем родном языке. На твоем родном языке я обращаюсь к тебе - увези Ара на Землю. Пусть он будет сыном Земли. Воспользуйся башней. Сообщи оттуда о себе на Землю. Прощай, землянин".

Тарханов отложил наушники.

- Мы выполнили завещание лорианина - может быть, твоего отца. Мы воспитали тебя, как и всякого юношу Объединенного Человечества. Назвали Артемом. Это хорошее русское имя. А фамилию я тебе дал свою - Тарханов. Об этом имеется запись в бортовом журнале звездолета: "Я, командор Ритмин Тарханов, усыновляю жителя Лории Артема Тарханова". Если хочешь, называй меня отцом.

Это был день великих потрясений и великих открытий. Артем потом долго бродил по тополиной роще, пытаясь разобраться в себе самом. А в звездолете, в своей каюте, он принялся разбирать свои экспедиционные экспонаты лорианской культуры. Вот удивительный прибор яйцеобразной формы. Когда долго смотришь на него, то возникает светящаяся точка. Точка, увеличиваясь, превращается в шарик. Затем на нем возникают очертания материков. Это пока как бы рисунок, состоящий из немногих штрихов. Постепенно они приобретают отчетливый характер, и перед тобой - города, долины и реки...

Артем взял аппарат в руки. "Мы полетим туда", - подумал он и засмеялся.

Командор занимался у себя в каюте.

- Это ты, Артем? Проходи. Что принес?

- Аппарат, который проецирует Землю.

- Опять шар? - прошептал Тарханов. - Смотреть надо в одну точку?

Артем кивнул.

Тарханов поправил аппарат и сосредоточился. Наконец он грустно улыбнулся:

- Я путешествовал в свою молодость. Я видел Землю не сегодняшнюю, а ту, которую оставил когда-то. Аппарат отражает твои мысли и воспоминания, и больше ничего - только твои мысли и воспоминания.

- Но как же я? Я же не был на Земле? - спросил Артем. Неужели то, что видел я, - следы прочитанных мною книг, увиденных мною фильмов?

- Да, это так.

Артем был разочарован. Тарханов слегка коснулся его руки:

- Не печалься. Впереди у нас более трудные испытания. Если отец не выдержит их, то наверняка выдержит сын.

Артем вскочил. Глаза его пылали:

- Тебе по плечу любая трудность. А у меня нет опыта...

- Сила твоя в твоей молодости. Я затем и рассказал твою историю, чтобы помочь тебе стать сильным, мужественным, готовым встретить любые трудности. Мы должны дождаться прилета землян. Если я не доживу до этого, доживешь ты. А самое трудное для тебя начнется в тот день, когда я покину этот мир. Одиночество убывает волю к жизни. Я очень прошу тебя: привыкай к этой мысли, чтобы одиночество не могло побороть тебя.

- Нет, отец! Мы вместе вернемся на Землю. Я поднимусь на башню Главной обсерватории и позову на помощь землян. Я уже туда поднимался...

- Ты был на башне? - вскрикнул Тарханов.

- Да. Месяцев шесть назад.

Тарханов сокрушенно покачал головой:

- Ах, Артем, Артем! Сколько же в тебе еще легкомыслия. Ты хочешь разделить судьбу Итона? Но как ты преодолел невидимую стену и радиационный пояс? При нашем последнем посещении радиация была не так велика, - как бы размышляя, медленно говорил Тарханов. - Но это слишком рискованно. Антони Итон погиб на первой же ступеньке лестницы. Я успел только заметить, как голубая лента описала петлю вокруг головы Итона и исчезла, а он тут же рухнул на пол...

- Отец! Я не видел голубой ленты.

- Но что ты делал на башне? Опиши ее.

- Не успел я встать на первую ступеньку лестницы, - я не знал, что лестница ведет на башню, - как раздался звон, и очутился наверху. Все это произошло так быстро, что я даже не успел испугаться. Внезапно я словно очутился на небе: я видел под собою моря, пустыни, воздушные волны, бегущие где-то очень далеко внизу... Над головой белый купол, а у ног в громадной овальной чаше лежал белый шар...

- Продолжай, Артем...

- Нижняя часть белого шара была вся в круглых отверстиях. Я насчитал сорок семь отверстий, и под каждым - особый знак. Вот один из них. - Артем быстро нарисовал таинственный знак. - Знаки были разные. Потом я увидел что-то похожее на щит со множеством клемм. Но это были не клеммы, а палочки, сорок семь палочек. В торец каждой из них были вмонтированы такие же знаки, как и под круглыми отверстиями на шаре. У меня не было страха - было только любопытство: что произойдет, если я попытаюсь привести шар в действие? Мне казалось, что произойдет что-то необыкновенное...

- И ты?..

- Я выдернул из щита палочку вот с таким знаком, - Артем нарисовал фигуру человека, - и вставил ее в отверстие, под которым был такой же знак... Вставил, как это делает телефонистка в старинной телекартине, которую я видел на уроке истории техники.

- Это могло плохо кончиться, - покачал головой Тарханов, тут же ловя себя на мысли, что все для Артема уже позади. Что же было дальше?

- Шар на моих глазах стал ярко-голубым, потом в нем что-то щелкнуло, и в пространстве протянулся голубой пучок.

- Свет?

Артем покачал головой.

- Что же тогда?

- Не знаю.

- Продолжай.

- Меня охватило чувство восторга, что ли... Мне было радостно наблюдать за изменениями шара, за этим голубым лучом. Я не удержался и запел песню. Ты помнишь мою любимую: "На пыльных тропинках далеких планет...". Голубой луч начал пульсировать. Впечатление было такое, будто внутри мягкой резиновой трубки двигаются камни. Едва я остановился, как луч перестал пульсировать. Опять повторил. Он пульсировал снова.

- Чем же кончился твой эксперимент? - напряженно спросил Тарханов.

- Я положил палочки на место. Шар принял прежний цвет.

- И ты покинул башню?

- Нет, не сразу. Я обошел боковые помещения. В круглой комнате со сводчатыми потолками обнаружил новые шары. Я бы не обратил на них особого внимания, если бы на них не было такого же знака. - Артем показал на свой рисунок, изображающий человека. - Это было непонятно. Я взял один из шаров и случайно коснулся изображения человеческой фигуры. И я увидел Землю!

- Землю? - почти с испугом произнес Тарханов.

- Да. Точнее, огни и города Земли - Лондон. Я узнал его у нас в фильмотеке есть стереофильм об этом городе. Каким-то образом я очутился на Темзе, стоял перед Вестминстером, глядел на башню Тауэра...

- Ничего не понимаю, - прошептал Тарханов.

- И я тоже, - признался Артем. - Потом я брал один шар за другим, касался изображения человека и оказывался то среди Кордильер, то в сибирских лесах, то среди льдов Арктики... Я повидал Москву и Нью-Йорк, Варшаву и Токио, Париж и Мельбурн...

И они заговорили о совместном полете на остров Главной обсерватории. Тарханов был убежден в том, что голубой луч, виденный Артемом, - средство связи с Землей.

Высоко над морем взметнулась белоснежная башня.

Планетолет опустился у ее подножия. Тарханов и Артем вышли из кабины.

Море в этот день было спокойным. Артем остановился у створчатой двери, потом решительно толкнул ее, пробежал по огромному фойе и очутился на первой ступеньке лестницы, ведущей в башню. Какая-то неведомая сила подняла его на верхнюю площадку.

Здесь ничего не изменилось со дня первого посещения. Шар. Щит с клеммами. Вот она, палочка с изображением человека. Артем взял ее и направился к шару. Сегодня он почему-то очень волновался, хотя в прошлый раз он все проделал легко, словно играючи. Шар заголубел. Голубой пучок выбросился в сторону и замер. Сердце Артема на мгновение сжалось. Потом пришло спокойствие, удивительное спокойствие. Он выпрямился и громко сказал:

- Земля! Слушай, Земля! Я - лорианин...

Глава пятая

С НАЧАЛОМ НОВОЙ ЭРЫ,

ЧЕЛОВЕЧЕСТВО!

Рауль Сантос, председатель Комитета галактической связи, второй месяц жил на Марсе.

Был вечер. В полнеба полыхал закат. Он становился то желтым, то зеленым, то оранжево-красным, вызывал какое-то тревожное чувство. Совет Солнца, очевидно, не все продумал, меняя орбиту Марса. Перемена орбиты планеты вызвала новые сочетания красок заката...

Сантос сидел в кресле перед генератором мысли. Поиски, длившиеся почти двадцать лет, наконец увенчались успехом. Завтра ровно в двенадцать он сядет в это же кресло, нажмет кнопку, и тогда...

Щелкнул видеофон. Сантос поморщился: видно, опять вызывает Земля, а ему так хотелось сегодня побыть в одиночестве, еще раз, шаг за шагом, проверяя свое изобретение... Кто может его вызвать? Вероятно, Комитет галактической связи... Видеофон опять щелкнул. Экран засветился на несколько секунд и погас. Это начало раздражать Сантоса. Что за шутки? Когда четвертый раз зажегся экран, он решил проверить волну абонента и был крайне удивлен, не обнаружив ее. Никто Сантоса не вызывал. Очевидно, видеофон был испорчен. Настроив аппарат на московскую волну, Сантос стал ждать. Экран засветился. На нем появилось изображение панорамы Москвы. Снег. Стремительно убегающие улицы. Огромное остроугольное здание передающего центра, комната, и тотчас Сантос услышал взволнованный голос:

- Говорит инженер Комитета галактической связи Мадия Тарханова.

- Я слушаю.

- Добрый вечер, доктор. Станция галактической связи только что приняла сигнал из космоса, - торопливо сообщила Тарханова.

- Что? - не веря себе, спросил Сантос, но, тут же опомнившись, живо поинтересовался: - Записали?

Сердце у него билось учащенно. Начинается нечто важное...

- Да, записала. Сейчас включу запись.

Сантос замер у видеофона. Потом раздался молодой энергичный голос:

- "Земля! Слушай, Земля! Я - лорианин Артем Тарханов. Я, лорианин Артем Тарханов, последний житель далекой планеты, зову вас на Лорию! Прилетайте! Прилетайте, земляне! Я тот, кто в прошлый раз передал вам давнюю песню космонавтов..."

Сантос вспомнил нашумевшую историю с песней. Итак, Мадия Тарханова была права в своих догадках. А тот же свежий и юный голос пел:

В дорогу, друзья. Караваны ракет

Помчат вас вперед от звезды до звезды.

На пыльных тропинках далеких планет

Останутся ваши следы...

Он так и сказал: "ваши", словно опять приглашая к себе, на пыльные тропинки безвестной Лории.

- Я прошу вас, - сказал Сантос, стараясь не выдавать своего волнения, - поставьте в известность Председателя Звездного Совета. Я возвращаюсь завтра сразу же после сеанса. Сеанс ровно в двенадцать ноль-ноль московского времени.

- Я помню, доктор.

- До встречи.

Мадия переключила видеофон на московскую волну. Сантос долго не мог успокоиться. Десятки вопросов требовали ответа, а ответа не было. Почему последний лорианин? Почему он носит фамилию командора Тарханова? Как наладить постоянную связь с Лорией? Одиннадцать световых лет!..

Сантос подошел к видеофону, чтобы выключить его, - мешал думать. Но он не сделал этого. Белокурая девушка, дружелюбно глядя на Сантоса, объявила:

- Продолжаем дискуссию "Солнце или Вселенная?". Сейчас мы послушаем мнение автора популярного горельефа "Встреча" звездолетчика Игната Луня. Включаю восточный звездный город Горный покой.

"Это любопытно", - подумал Сантос, устраиваясь напротив экрана.

Он увидел молодое улыбающееся лицо.

- Нужны ли полеты за пределы Солнечной системы? - энергично спрашивал Лунь. - Такой вопрос был задан мне организаторами сегодняшней дискуссии. Отвечаю: безусловно нужны! Передо мной только что выступал автор книги "Мы одиноки во Вселенной" Чарлз Эллиот.

Экран чуть потемнел. Комната, в которой сидел Лунь, чуть продвинулась вправо, слева появилась еще одна комната, где сидел профессор Эллиот. Он улыбнулся и дружелюбно спросил:

- Вы читали книгу?

- Конечно. Вы, профессор, неверно оцениваете поступательный ход человечества, пытаясь ограничить его, ввести в какие-то строгие рамки. Я ценю отточенность, остроту вашей мысли, но желал бы и широты мышления...

Сантос не заметил, как в комнату вошли инженеры марсианской радиостанции. Он неохотно оторвался от экрана и вопросительно взглянул на вошедших. Он знал их обоих: это были талантливые радиоинженеры, которые первыми обнаружили пояс непрохождения радиоволн в районе Большой Медведицы.

- Что-нибудь срочное? - спросил Сантос.

- Наша станция приняла сигналы из космоса...

- "Земля! Слушай, Земля!.." Это?

Инженеры переглянулись.

- Мне сообщили об этом. Земля приняла сигнал.

- Но вы не знаете самого удивительного, - сказал юноша с подвижным лицом. - Сигналы приняли и звукоуловители, самые обыкновенные звукоуловители!

- Вот запись звуковой установки, - вступил в разговор второй инженер. - Сигналы приняли все уловители Марса. Мы это выяснили. Записи завтра к утру будут здесь. Видеофоны и те фиксировали сигналы. Я как раз в это время смотрел Москву.

- Это были щелчки? - живо спросил Сантос.

- Щелчки и мгновенные вспышки.

- И что же вы думаете об этом?

Инженеры опять переглянулись.

- Какие-то звуковые бомбы, - не совсем уверенно ответил юноша. - Мы думаем...

- Пока ничего не можем сказать, - решительно прервал юношу его товарищ.

Сантос рассмеялся:

- Секрет?

- Да нет. Просто мы хотим проделать один опыт.

Инженеры распрощались. Некоторое время Сантос сидел без движения. Надо было обдумать все происшедшее. В генераторной все еще светился экран. Говорил Лунь. Профессора Эллиота рядом с ним уже не было.

- Объединенное Человечество примерно одну десятую суммарного планетарного продукта тратит на межзвездные полеты. Это очень много. Но я не считаю эту цифру слишком большой и уже благоприятствующей дальнейшему освоению Галактики. Мы с вами живем в такой период истории человечества, когда поступили первые сигналы инопланетной цивилизации.

Почему мы должны расходовать значительную долю наших людских и материальных ресурсов на исследование Вселенной, хотя и не можем точно оценить, сколь полезными окажутся результаты этих исследований? Да потому, что великие космические открытия приводят к постепенным, но радикальным изменениям в образе наших мыслей. Они оказывают самое благотворное влияние на методику и технологию науки, изменяя всю человеческую практику. Профессор Эллиот утверждает, что полеты за пределы Солнечной системы не нацелены на решение конкретных практических задач сегодняшнего дня. Но отсюда не следует, что звездные полеты надо отложить на будущее. Трудно оценить общую отдачу от вложений людских и материальных ресурсов в прошлые звездные экспедиции, но смею вас уверить, что она очень и очень высока. Срок, отделяющий открытия в космосе от их практического применения, меняется в невероятно широких масштабах. Мне вспоминается женщина из древней притчи о Бенжамине Франклине. Она присутствовала при демонстрации нового открытия ученого в физике и спросила: "Но, профессор Франклин, какое же этому применение?" Франклин ответил: "Мадам, а какое применение новорожденному?" Очевидная выгода галактических полетов имеет совсем другой порядок величины, чем исследование на Венере или Марсе. Результаты первых требуют гораздо большего времени для своего "вызревания".

Я глубоко убежден, что полеты за пределы Солнечной системы сыграют огромную роль в выработке нами более глубоких представлений о материальном мире и строении Вселенной. И мы обязаны летать и будем летать. Я за Вселенную!

Сантос улыбнулся:

- Что же, так оно и должно быть.

За последнее время Мадия не переставала думать об Игнате Луне. Вот и сейчас, сидя перед генератором мысли, или мыслетроном, как назвал Сантос свой аппарат, она вспомнила последнюю встречу с ним. Он был сдержан или старался казаться сдержанным, она не поняла. Впрочем, не следовало отвлекаться: до пробной передачи остались считанные секунды. Так и есть...

"Я - Рауль Сантос, я - Рауль Сантос", - услышала она. Мадия оглянулась и увидела членов наблюдательной комиссии по приему мысли с Марса. - "Я - Рауль Сантос, я - Рауль Сантос, - продолжал шептать председатель Комитета галактической связи. - Сейчас московское время двенадцать часов. Работает мыслетрон "Марс", работает мыслетрон "Марс". В эти минуты я думаю о сигналах, поступивших с далекой планеты. Извечная мечта человечества о встрече с инопланетным существом близка к осуществлению. Отныне земляне начинают новую эру - вру контактов с разумными мирами Вселенной. Мы, кубинские ученые, верим, что наш мыслетрон послужит благородным целям связи с далекими братьями по разуму. Мы надеемся, что наш опыт по передаче мысли на большие расстояния пройдет успешно, и заранее благодарим всех, кто принимал в нем участие. Если же опыт не удастся, - Мадии показалось, что Рауль Сантос вздохнул, - мы продолжим наши поиски во имя Науки и Человека. Спасибо вам, Мадия Тарханова, за помощь, которую вы оказали нам. Благодарю вас, коллеги, за участие в экспериментальной передаче мысли на расстояние".

- Как самочувствие? - спросил Мадию председатель наблюдательной комиссии, как только та поднялась со специального кресла после медицинского обследования.

- Нормальное, - ответила вместо Мадии женщина-врач.

Председатель комиссии, известный парапсихолог, вынул из машины памяти кассету с записью мысли Сантоса и запер в ящик стола.

- Вы можете припомнить, о чем думали до начала сеанса? спросил он Мадию.

Она смутилась.

- Забыли? Это очень важно...

Она подняла глаза:

- Я припомнила последнюю встречу с одним знакомым эвездолетчиком.

Ей задали еще несколько вопросов. Что она почувствовала, как только восприняла чужую мысль? Не было ли болезненным это ощущение? Не появлялись ли во время сеанса посторонние мысли?

Ясные и исчерпывающие ответы Мадии вполне удовлетворили ученых.

На следующее утро, когда прилетел Сантос, комиссия сначала вскрыла кассету, привезенную с Марса, переписала и прослушала текст, потом при торжественном молчании была прослушана запись мысли, принятая на Земле. Тексты были идентичны.

...Как сложилась бы судьба бабушки, если бы на "Уссури" работал мыслетрон? Об этом думала Мадия, перелистывая дневник Натальи Тархановой. Сколько лет этому дневнику? Бумага его пожелтела, выцвели чернила. Но какая свежесть чувств. Мадия перевернула страницу дневника, легко читая четкий почерк своей бабушки.

"Ты очень далек от меня, так далек, что я не предоставляю этого. Я смотрю на звезды, и они как бы заново открываются мне. Я разговариваю с ними, и мне кажется, что я разговариваю с тобой.

Улетая, ты сказал: жди меня. Но разве я могу вычеркнуть тебя из сердца? Окружающие не замечают во мне никаких перемен. Я такая же, какой была, и стараюсь держаться так, словно ничего не изменилось в моей жизни. И однако боль разлуки живет в моем сердце. Она позже поставит свою печать на моем лице.

Я живу в том домике у космодрома, в котором мы провели последние дни перед твоим отлетом. Я ничего там не переменила. И, возвращаясь с гастролей, с волнением открываю нашу комнату: а вдруг?.. Я отдала бы все на свете, чтобы хоть пять минут видеть тебя. Мне кажется, после этого станет легче.

У нас растет сын. Я назвала его Иваном. Он походит на тебя, мой Ивашка, и это радует меня. Думается, я приобретаю спокойствие.

Перед сном мы с Ивашкой выходим на балкон и смотрим на звезды. Смотрю я, и он тоже таращит глазенки, улыбается, тянется ко мне. В эти секунды мой мир - передо мной, детская улыбка как бы ограждает меня от одиночества, тоски и горя.

Успокоенная, счастливая, возвращаюсь к себе и закрашиваю квадратик в календаре - еще на один день ты стал ближе к дому. Календарь я составила сама на все долгие годы твоего путешествия. И перед сном подхожу к календарю и считаю дни, недели, годы.

Опять осень. Звонкая ясность кругом. В блеклом небе, как и тысячу лет назад, курлычут журавли. Я кричу им:

"Вперед, отставшие, вперед! Последний первым долетит". И машу рукой. Ивашка смотрит снизу вверх и крепко держит меня за руку. Завтра мы расстанемся с ним - он поступает в первый класс лицея.

Он похож на тебя, наш Ивашка. Сходство не только внешнее, - оно проявляется мимолетно то в одном, то в другом. Он создал твой образ в своем воображении с помощью фотографий и рассказов о тебе. И сегодня мы отправились с ним на космодром в Зал звездолетчиков.

Молча входим в зал. Сколько тут каменных изваяний! Я слежу за Ивашкой. У него очень озабоченное лицо; он ищет тебя среди множества других чужих пап. Живых пап тут нет. Живые в космосе.

- Мама, вот наш папа! - во все горло кричит Ивашка и дергает меня sa руку. - Ну все, мама...

Я смеюсь. И тут же меня охватывает гнев. Почему я должна видеть не живого, а каменного мужа?..

- Мама, ты почему плачешь? - спрашивает Ивашка. - Вот же он, папа, смотри.

Я улыбаюсь сквозь слезы. Конечно же, папа рядом.

- С тобой никуда нельзя ходить. Ты всегда плачешь, мама, - насупившись, говорит Ивашка. - Смотри, какой у папы шлем, настоящий. Вырасту - и я буду такой, как папа. И буду стоять рядом с ним.

Это было выше моих сил. Я не хочу, не желаю, чтобы мой каменный сын стоял рядом с каменным отцом!"

Дальше несколько страниц дневника были исписаны цифрами. Наталья Андреевна подсчитывала, сколько ей придется ждать возвращения Тарханова, сколько лет тогда будет сыну, ей самой.

Мадия изучала каждую цифру, стараясь прочесть мысли бабушки. Колонки цифр были холодны. Они неумолимо доказывали: ждать придется долго. Наталья Андреевна, конечно, знала это, но все-таки еще и еще раз складывала, делила, умножала, вычитала, зачеркивала написанное и начинала сначала. Зачем? Мадия могла только догадываться - бабушке было невыносимо тяжело. Последнюю страницу, исписанную цифрами, заключала короткая надпись:

"Я верю!"

"Жизнь моя прошла в ожидании. Я верила, что ты вернешься. Десятилетия я делаю одно и то же - жду. Ты не представляешь, что такое - ждать всю жизнь. Я выжила потому, что любила тебя, любила людей, жила среди людей и трудилась.

Ты не вернулся. Время и Пространство отняли тебя у меня. Я знаю: кто-то должен прокладывать дорогу в будущее. Эта доля досталась тебе. Я горжусь тобой и все еще верю, что ты вернешься.

Много лет назад, когда мы впервые побывали с Ивашкой в Зале звездолетчиков, он сказал, что будет космонавтом. Он стал астробиологом, женился, у него трое детей: двое воспитываются в пансионате, а младшая, Мадия, при мне. Я сама буду воспитывать ее. Я живу ею, моей внучкой, и я хочу, чтобы она была счастливее меня.

Пришла еще одна разлука. Иван с семьей на днях переезжает на Марс. Марс сейчас совсем рядом, он благоустроен, в него вдохнули земную жизнь. Я не могу покидать Землю. Я хочу дождаться тебя здесь.

На балкон выходит сын и присаживается рядом. Мы смотрим на повисшую над нами Большую Медведицу. Нам улыбается Мицар. Мне хочется верить, что это - улыбка добрая, ясная, улыбка надежды.

- Папа, наверное, летит обратно, - тихо говорит сын и осторожно гладит мою руку.

- Наверное, - отвечаю я. - Пора.

Моя жизнь клонился к закату. Я могла уснуть на долгие годы в Пантеоне Бессмертия и встретить тебя такой же молодой, как и в день нашего расставания. Я не могла и не хотела этого делать. Лес красив весной, в пору пробуждения, красив он и летом, в пору пышного листостояния, красив и осенью, в пору увядания. Но и осенью бывает весна. Она пришла ко мне, когда появился на свет Ивашка, с ним мы пережили мое лето. а теперь, поздней осенью, у меня третья весна - внучка.

Прости меня. Я не могла уснуть в Пантеоне. Я думала о людях и не хотела огорчать их. Они любили меня. Я отдала им весь свой талант. Я хотела быть достойной тебя.

Сейчас у меня тихая грусть на сердце. Оглядываясь на прошлое, я думаю о будущем, о тебе, о твоем возвращении. В жизни всегда надо смотреть вперед, иначе нельзя жить. Я верю, что ты привезешь и подаришь людям неизвестные им миры, новые горизонты познания, новые родники счастья. Иначе зачем же мне было столько страдать?

Возвращайся скорей. Я хочу еще раз взглянуть на тебя, чтобы со спокойным сердцем... уснуть. Я могу обновиться, снова стать молодой; сейчас это делают. Но я боюсь обновления. Обновленная, я буду другою, могу забыть тебя. А я не хочу забывать, я хочу, чтобы ты всегда жил в моем сердце, до последнего моего вздоха.

Сегодня день моего рождения и день первой нашей встречи. С утра отдалась во власть воспоминаний, ворошу прошлое. Гляжу на свои портреты в сегодняшних номерах газет. В газетах я не та Наташа, которую ты давным-давно оставил на Земле. Время изменило ее облик. Только в душе она прежняя, молодая и любящая.

У меня посетители. Одни молча преподносят цветы и уходят. Другие говорят, говорят, ужасно много говорят. Говорят, что я хорошо сохранилась и что я - героическая женщина (о, какая банальность!). Я благодарна тем, кто молча дарит мне цветы. Они понимают меня, понимают, что словами не всегда скажешь то, что хочется сказать, Иногда даже маленькая улыбка стоит тысячи слов.

Меня мучает вчерашний поступок. Я сказала Мадии, что она не должна полюбить звездолетчика. Зачем, зачем я это сделала? Неужели я стала жестокой? Неужели ожидание и тоска, которые брали меня иногда в железные тиски, превратили сердце в камень? Я вслушиваюсь в себя, пытаюсь добраться до глубины самой себя - и не могу. Чувствую бесконечную боль в душе, от которой некуда деться и некуда спрятаться. Прости меня. Мадия. Я неизлечимо больна усталостью".

На этом обрывался дневник Натальи Тархановой. В спальне было тихо. За окном шел дождь. Струйки воды бежали по стеклу. Мадия воскрешала в памяти вечера, проведенные с бабушкой, их совместные прогулки. Сказки по ночам... "А могу ли я любить, как она?" - спрашивала она себя и, так и не ответив на собственный вопрос, уснула...

Когда Ирма вместе с отцом вышла из ракетоплана, Олимпийская планета предстала перед ней во всем великолепии. Небо густо-голубое, без единого облачка, словно нарисованное детской рукой. И под этим небом сверкал олимпийский стадион. С западной трибуны он уходил к озеру. Оно было пустынным, только у берега покачивалось несколько яхт с желтыми и красными парусами.

В другой раз Ирма отдала бы дань глубокого уважения коллегам - математикам, инженерам, соорудившим уютную планету для отдыха. Сейчас ее мало что интересовало. Инг, ее Инг отказался сопровождать ее на регату! А до начала соревнования целая неделя. Какие восхитительные дни они могли бы провести здесь.

Академик Соболев обеими руками сжимал руль автокара, что-то говорил недовольно; только немного погодя она начала вникать в смысл его слов.

- Я бы изменил орбиту этой планеты, - услышала она. Слишком близко к Земле и много неудобств для участников регаты. Что стоит поднять планету еще на несколько километров над Землей? Теперь извольте подниматься на старт на неудобных летательных аппаратах.

Ирма откинулась назад.

- Разве я не прав? - спрашивал отец.

Навстречу шли юноша и девушка. Он в зеленом, струящемся спортивном комбинезоне, она в красной короткой юбке и белой кофточке. Они подняли руки, приветствуя машину. Ирма с завистью смотрела на них и думала о себе. Ей было грустно и одиноко, но ясный аналитический ум Ирмы был бессилен понять и разложить по полочкам эти чувства, - это было выше ее сил.

Ветер доносил с озера запах цветущих лотосов. Здесь все как на Земле. Озера и реки, города и стадионы. Только в недрах планеты нет ископаемых, потому что ее построили люди.

- Мы редко задумываемся над тем, что окружает нас. А вдумаешься - понимаешь, насколько гениален человек, - говорил Соболев. - Пришел он в это пустое пространство и сказал: я построю себе новое жилище. И построил. А здесь ведь космос, абсолютный нуль, смертельные космические лучи, невесомость. Когда человечество проголосует за "Солнце", мы всю нашу планетную систему превратим в цветущий сад. Ты меня слышишь?

О чем это он? Ничего не различая от слез, Ирма достала носовой платок. Соболев прервал фразу:

- Ты плачешь? Тебя ждет звание абсолютной чемпионки, а ты плачешь? Не понимаю тебя, Ирма. У тебя нет никаких причин для слез. Может, ты скажешь старому отцу, что тебя огорчает?

- Да ничего меня не огорчает.

- Но я ни разу не видел, чтобы ты плакала. Это в прошлом люди плакали от обид, неудач, зависти. В наш век, на мой взгляд, слезы - глупейший анахронизм. И вдруг моя дочь, один из лучших математиков Планеты, ревет, как пятилетняя девочка. Объясни, в чем дело? Я не только твой отец, но и друг. Я, кажется, сделал все возможное, чтобы ты была счастлива.

"Очевидно, не все", - хотелось сказать Ирме, но она промолчала. До сих пор она рассуждала точно так же, как отец, и возражать ему было нечего, пока...

Встреча с Лунем на ракетодроме была короткой и неожиданной. Она заметила его среди пассажиров рейсового планетолета. Встретившись с ней глазами, он стал пробиваться к ней сквозь толпу. Лунь встретил ее улыбкой, но, вглядевшись в лицо звездолетчика, Ирма поняла, что он улыбается просто из вежливости. Она почувствовала это как-то сразу, и что-то оборвалось в душе ее. Может быть, Лунь связывает ее имя с именем "друга дома" профессора Эллиота? Она держала Луня за руку и что-то говорила ему, а сама пыталась разобраться, что с ней происходит. Лунь посмотрел на нее и чуть шевельнул губами, но она поняла: "Не надо". А что - "не надо"? Сердце у нее упало. Они скоро простились, и Ирма понимала - навсегда.

- Вытри слезы, - грубовато посоветовал отец, когда автокар выезжал, на посадочную площадку отеля. - Вот так-то лучше.

Большая солнечная регата собирала огромное количество участников. На Олимпийскую планету непрерывным потоком мчались планетолеты. Приезжали спортсмены, тренеры-инженеры, туристы, болельщики... У центральной трибуны, откуда яхтсмены поднимались в космос на стартовую площадку, световое табло через каждый час сообщало, сколько прибыло спортсменов и откуда.

Прием заявок прекратился за день до открытия регаты. Съехалось свыше десяти тысяч спортсменов и свыше миллиона болельщиков. Рекордное количество участников, рекордное количество зрителей. Огромный стадион, вмещающий восемьсот тысяч человек, стал тесен. Пришлось в срочном порядке надстраивать висячие трибуны.

Идея солнечной регаты зародилась в середине прошлого столетия. Авторами ее были люди самых древних земных профессий: агрономы Георгий Байков и Томас Скалл. И натолкнули их на идею регаты гектары и Солнце. Они рассудили так: солнечные лучи оказывают давление на один гектар земли с силой в пятнадцать граммов. А чему оно равняется в космосе, где нет ни трения, ни тяжести? Очевидно, им это надо было внать чисто для земных агрономических целей, и они решили подняться в космос. Изготовили парус из тончайшего поливтилена площадью в один гектар. Для агрономических целей их опыт не пригодился, но им понравилось парить в космосе. Трое суток гнали яхту агрономов межпланетные "ветры" и "течения". Нашли их за сто тысяч километров от места высадки в космосе. В свое время об атом много писалось. Через год вместе с ними на парусную гонку поднялись инженеры, строители звездолетов.

Первая регата проводилась сто лет назад. В ней участвовало девяносто семь яхтсменов. Условия соревнования были простыми - кто быстрее пройдет дистанцию в десять тысяч километров. Постепенно условия соревнования усложнялись. Поводом послужило происшествие, случившееся шестьдесят лет назад. У будущего чемпиона Ежека Бажовского в середине пути вдруг сникли паруса. В этих случаях яхтсмен включает ракетодвигатель и уводит свою яхту из района соревнований. Бажовский не захотел бросить гонки, тем более что он все время шел впереди. Ему все-таки удалось развернуть гигантский парус, найти нужный угол к лучам солнца и финишировать первым с довольно высоким для тех времен рекордом - шесть часов тридцать семь минут и семнадцать секунд.

Современная трасса шла не по прямой, а зигзагами. Условия соревнования настолько усложнились, что человеку, не обладающему гибким математическим умом, нечего было и мечтать о преодолении трассы. Через каждую тысячу километров трасса ломалась на сорок пять - семьдесят, а то и на девяносто градусов. На поворотах паруса автоматически падали, и так же автоматически на экране в кабине яхтсмена вспыхивала цифра, указывающая, под каким углом следует повернуть яхту. Спортсмен должен был заново натянуть паруса и определить угол наклона к солнцу так, чтобы яхта не вильнула за трассу гонки.

- Головоломка, - сказал Соболев, разглядывая схему предстоящей трассы на столе их комнаты в отеле. Он стоял, заложив руки за спину. Тренировочный костюм подчеркивал сухощавую, подтянутую фигуру. - Усложненность лишает регату зрелищности. Ты не находишь? Раньше финишный разворот делал каждый по-своему. А сейчас обязательно по кругу. Зачем? И диаметр окружности тебе сообщают в последнюю минуту.

- Ну что ты ворчишь, папа? - Ирма что-то чертила на листе бумаги.

- А что мне остается делать? - Он взял ее за плечо и повернул к себе. - В чем дело, Ирма?

- Все хорошо, папа. Я поняла, что у меня есть сердце.

Соболев фыркнул, отошел в глубь комнаты и начал листать первую попавшуюся в руки книгу. Это были стихи. Он взял вторую книгу - это тоже был сборник стихов. Он перебрал еще несколько книг и не нашел среди них ни одной, которая заинтересовала бы его. Соболев в задумчивости стоял у полки. Что случилось с дочерью?

- Ты увлекаешься поэзией?

- Да, с некоторых пор. Я хочу понять себя: кто я такая? сказала Ирма, поднимаясь из-за стола.

- Странно, откуда вдруг такие вопросы?..

- Если бы я знала это, - с тоской сказала Ирма. - Папа, я полюбила.

Соболев усадил дочь в кресло. Сам устроился напротив.

- Вполне разумно. В двадцать два года это естественно, сказал он и, взглянув на дочь, спросил: - Какого ты мнения о Чарлзе?

- Так далеко простирается твоя забота обо мне? - горько рассмеялась она.

- А чем плох Чарлз? - удивился Соболев.

- Я не говорю, что он плох. Я хочу сказать о себе. Мне кажется, что кто-то некогда закрыл в моем сердце какой-то клапан, и оно долгие годы оставалось глухим. И вдруг клапан открылся. Поток новых чувств захлестнул сердце, и я не знаю, что мне делать.

- Все это глупости, Ирма. Помнишь, ты говорила: миллион случайностей. А из миллиона случайностей рождается закон. Вот где твоя поэзия.

Ирма помнила, при каких обстоятельствах говорила это другому человеку, не отцу. Помнила, с каким недоумением посмотрел на нее Лунь. Воспоминания болью отозвались в ее сердце. Ирма тряхнула головой! должна же она наконец взять себя в руки.

- Хотел бы я знать, что сейчас делается в Солнечной системе, - нарушил молчание Соболев. - Целую неделю без информации. Забавно. Мозг до того очистился, что голова кажется совершенно пустой.

Мир был перегружен информацией. Планетная служба здоровья всячески оберегала отдых землян. Во Дворцы отдыха, на пляжи, дачи извне не допускалось ни одного сообщения. В таком же изолированном положении находилась и Олимпийская планета. Люди остро переносили эту изолированность, особенно в первые дни, потом привыкали и полностью отдавались беззаботному веселью.

Вечером у моря зажгли фейерверк. Его огни взлетали вверх и падали. Ночь была ясной, а небо очень далеким. На горизонте море сливалось с небом, и поэтому казалось, что огни падают куда-то за пределы Олимпийской планеты, в пространство, в бесконечность. Огни прочерчивали самые замысловатые геометрические фигуры. То же самое происходило и в природе. Ежеминутно возникали и исчезали замысловатые геометрические фигуры. Если бы запечатлеть на пленку каждую такую фигуру, геометрия была бы куда объемнее. Но эта мысль не увлекла Ирму. Огни фейерверка, темное море вызывали в памяти совсем другое.

Южных звезд искристый свет,

за кормой сребристый след,

Как дорога в небосвод.

Киль взрезает пену волн,

парус ровным ветром полн.

Киль дробит сверканье вод.

Снасти блещут росой по утрам,

Солнце сушит обшивку бортов.

Перед нами путь, путь знакомый нам.

Путь на юг, старый друг,

он для нас вечно нов.

Ирма оглянулась. Рядом никого. У ног плескалось море. Она повторяла пришедшие на память стихи, как бы пробуя на ощупь каждое слово. Если бы кто-нибудь из друзей увидел и уелыщал ее сейчас, удивился бы. Ирма - и вдруг етихи. Сильный, уверенный голос звучал с необычайной мягкостью и затаенным восторгом: "Перед нами путь, путь знакомый нам. Путь на юг, старый друг, он для нас вечно нов".

- Девушка, пошли с нами кататься, - услышала она рядом веселый голос. - Разве можно грустить на Олимпийской планете?

Ирма повернулась и увидела молодых землян. Она не любила бесцеремонности и умела постоять за себя, а тут, не раздумывая, пошла за юношей. "Ирма Соболева начинает познавать новую жизнь", - с иронией подумала она.

Яхта с белоснежными парусами. Она быстро рассекала бирюзовую воду. На Ирму никто не обращал внимания. Она слушала себя, слушала море, которое плескалось у борта, слушала случайных товарищей, весело болтавших обо всем на свете. Ирма ни о чем.не думала, ей просто приятно было смотреть на темное небо, на такое же темное море, на костры, которые жгли рыбаки на берегу, и, очевидно, самым древним способом варили уху. Простые радости жизни, без которых жизнь не жизнь. Через час Ирма попросила, чтобы ее высадили на берег. Никто ее не спросил, кто она такая и зачем приехала на Олимпийскую планету. Просто ребятам показалось, что одной ей скучно, вот и взяли и покатали на яхте. Юноша помахал на прощанье рукой, и яхта опять ушла в море. И кто-то звучным тенором затянул песню:

Я ветер, любезный морякам.

Я свеж, могуч.

Они следят по небесам

мой лет средь туч.

Я бегу за кораблем

вернее пса.

Вздуваю ночью и днем

все паруса.

На следующий день ровно в десять часов состоялось открытие солнечной регаты. Сразу же после парада Ирма, переодевшись в спортивный костюм, отправилась на стартовую площадку, заняла место в ракете и закрепилась. Здесь не было обычных удобных кресел, как на рейсовых планетолетах. Ирма посмотрела на часы и почувствовала легкий толчок. Ракета "выстрелилась".

- Выход, - послышалась команда в наушниках, и тут же Ирма куда-то провалилась вместе с яхтой. Открыв глаза, она увидела черную бездну космоса. Машинально поправила скафандр с защитным прозрачным забралом и оглянулась. Яхтсмены, включив реактивные двигатели, мчались к месту старта. На панели управления Ирма увидела чертеж развернутой яхты, нажала кнопку, и "кресло", в котором она сидела, раскрылось в двадцатиметровую узкую лодку. "Теперь на старт", - подумала она. Она была спокойна; заботы и волнения остались внизу, на Олимпийской планете.

Она подрулила яхту к стартовой площадке. Над головой висела огромная прозрачная гондола, в которой расположились стартеры и судьи.

- На старт!

Ирма нажала голубую кнопку - и над ней взвился огромный парус. Серебристое полотно развернулось ровно. Ирма осторожно покрутила верньер, поворачивая парус к солнцу. Впереди пять тысяч километров пути. Ирма мысленно представила его и тряхнула головой, как бы отгоняя сомнения. Она третий раз участвует в регате. Первый раз она заняла четыреста тринадцатое место, во второй - десятое. Нынче она считалась одной из главных претенденток на приз Солнца.

- Старт!

Ирма передвинула рычажок скорости. Парус качнулся, и яхта поплыла. Ирма искала оптимальный угол паруса и осторожно крутила верньер, искоса поглядывая на шкалу скорости.

Чемпион прошлой регаты установил рекорд скорости - тысяча девятьсот сорок километров в час. Но он не стал абсолютным чемпионом, ибо много времени потерял на поворотах. Звание абсолютного чемпиона по баллам завоевал никому не известный математик из Америки Роберт Синклер. Нынче в регате он не участвовал и заявил журналистам, что не хочет искушать судьбу.

Ирма напряженно следила за скоростью яхты: тысяча триста... тысяча четыреста семьдесят три... тысяча Шестьсот... Пальцы еще чуть повернули верньер и замерли. Тысяча восемьсот семь километров. "Так держать", - приказала себе Ирма, откинулась на спинку кресла, чтобы чуть расслабиться - силы еще пригодятся, - и включила телевизион.

В огромном черно-голубом пространстве плыли яхты. Комментатор рассказывал о ходе гонок. "Ну скажи же, какой номер идет первым", - мысленно обратилась Ирма к нему. Первым шел сто пятнадцатый номер. Выключив телевизион, она посмотрела вперед: там качалась серебристая точка. Увеличивая скорость, Ирма начала нагонять ее. Это был восемьсот третий номер. Ирма повисла на нем, но тот не освобождал трассу, блокируя каждую ее попытку обойти.

Яхты плыли друг за другом. Ирма выжидала, не желая менять угол паруса, но, увидев ярко-красные буйки поворота, затормозила яхту. Восемьсот третий, видимо, не заметил поворота, не уменьшая скорости, проскочил его и заработал первое штрафное очко.

Парус упал. По инерции яхта вошла на сорокакилометровую площадку, огороженную четырьмя ярко-красными буйками. Перед Ирмой на световой табличке "курс" вспыхнули цифры: "47,3°". Теперь надо было определить угол разворота паруса к солнцу. Задача была не трудная, но весь расчет приходилось делать в уме.

Накануне Ирма составила таблицу расположения парусов под любым углом поворота яхты. Таблицу Ирма выкинула, но методику расчета запомнила. Это сейчас пригодилось. Минуту Ирма просидела с закрытыми глазами, потом нажала кнопку "экзаменатора" (так яхтсмены называли миниатюрное электронное устройство) и сообщила в микрофон не только угол паруса, но и решение задачи. Как только она сказала "все", мгновенно сработал автомат, и огромный парус развернулся.

Некоторое время яхта стояла на месте, как бы набирая силу солнечных лучей, потом плавно двинулась вперед. На этом этапе яхтсмену не разрешалось пользоваться верньером и подправлять парус. Ирма смотрела на шкалу скорости. Яхта шла ходко. Минут через пятнадцать она обогнала две яхты. Новый поворот, новое вычисление. В этом квадрате она застала пять яхт, следом за ней пришли еще две. Она отчалила сразу же за сто первым и семнадцатым номерами. Теперь впереди самая трудная фигура - "восьмерка", на которой проверялась техника вождения.

Вот и она - две параллельные бело-серебристые линии, образующие огромную восьмерку. Яхта устремилась в ворота. "Восьмерка" была узкая - километр шириной, и пройти ее надо было так, чтобы не выскочить за "борт".

Впереди, примерно в десяти километрах, "восьмерку" писали две яхты. Одна, кажется, вильнула за линию, но Ирме некогда было наблюдать за товарищем, терпящим "бедствие". Она догнала яхту под двести пятым номером. Чтобы обогнать ее, взяла левее и очутилась метрах в двадцати от линии "восьмерки". Ирма почувствовала, как холодеет спина. Она осторожно крутила верньер, и ей казалось, что он плохо поддается ее усилиям. Но сна не спешила, опасаясь перекрутить и поставить яхту поперек. Тогда не избежать столкновения с позади идущей яхтой.

Пронесло. Яхта вошла в последний вираж и, лихо описав виток, вышла на прямую трассу. Ирма вздохнула с облегчением.

Вдали белели облака из парусов, яхты плавно описывали последние круги перед финишным рывком. Красивое это зрелище - серебряная аппликация на бездонно-черном фоне. Только в космосе бывает такое.

Яхта плавно пересекла линию пятикилометровой дистанции. Паруса упали. На "курсе" вспыхнуло новое число: диаметр круга восемьдесят метров. "Однако", - подумала Ирма и принялась за вычисления. Сделала она это довольно быстро, за полторы минуты вместо трех, и записала в свой актив пятнадцать баллов. "Экзаменатор" принял расчет, паруса поднялись, и яхта пошла по кругу.

Когда Ирма вышла из круга и почувствовала скорость, когда увидела Олимпийскую планету и черный космос, великий и спокойный, она ощутила небывалый прилив сил. Ни о чем определенном она не думала, или, вернее, думала обо всем сразу: о яхте, которая слушалась ее, о переполненном стадионе, о космосе. Она мчалась в нем, разворачивая паруса к солнцу.

Ирма обгоняла одну яхту за другой. Впереди мелькает еще один парус. Обогнать! Ирма меняет галс. Скорость! Скорость! Две тысячи километров в час. Теперь впереди в ее секторе никого не было. Почудилось, что во всей Вселенной осталась она одна. Ей вдруг стало страшно. Она включила телевизиофон, и сразу же рев трибун оглушил ее. Теперь ей казалось, что она спускается в раскрытые объятия землян, спускается к Луню, чье имя и чей облик воплощали для нее всю Землю.

В Хабаровске было восемь часов утра, когда Козырев поднялся на пятнадцатый этаж Звездного Совета. Информация была слишком важной, чтобы отправиться спать. "Тарханов жив. Сегодня ночью я записала его обращение", - сказала Мадия, как только Козырев в Хабаровске вышел из планетолета. Козырев отвык удивляться чему бы то ни было. Но тут не выдержал:

- Не говори глупостей, Мадия.

Рауль Сантос взял его за руки и сказал задушевно:

- Это правда. Командор Тарханов жив. В наш век тоже бывают чудеса.

И вот теперь Козырев метался по кабинету.

- Включайте запись, - нетерпеливо требовал он.

Раздался глуховатый спокойный голос. Сначала Козырев не столько вслушивался в слова, сколько в интонацию голоса. Да, это несомненно говорил Тарханов. О природе Лории - хорошо. Что там жить можно - тоже хорошо. А точные координаты планеты... об этом почему-то Тарханов молчит. И ни слова о том, почему экспедиция не вернулась на Землю. Первые слова Тарханов произнес ровно в пятнадцать ноль-ноль московского времени. Об этом он сам сообщил в начале выступления. А через несколько секунд речь его была принята станциями галактической связи Звездного Совета. Преодолеть за несколько секунд космическую бездну - это же невероятно. Солнечный свет до Земли доходит за восемь с чем-то минут, а тут секунды. "Как все-таки трудно вырваться из плена земных представлений, подумал Козырев. - Какие великолепные средства связи найдены на Лории. Но почему командор десятилетиями хранил молчание?"

- До скорой встречи, дорогие соплеменники, - этими словами Тарханов закончил свою речь.

Козырев попросил повторить запись. Голос Тарханова был отчетлив, и никакие помехи ему не мешали. И все-таки чувствовалось, что он говорит сквозь миллиарды километров, и это ощущение было трудно объяснить.

Сантос повернулся к Козыреву:

- Будем собирать журналистов?

Козырев медлил. Нет, только не через журналистов надо это делать. Человечество слишком долго ждало и слишком долго искало инопланетную цивилизацию, чтобы теперь прибегнуть к обычному методу оповещения.

- Что же вы предлагаете?

- Станцию "Прощание". Мы многие-многие годы через эту станцию передавали печальные вести о гибели звездолетчиков вдали от родной планеты. А завтра, как всегда, в пять часов московского времени она заговорит устами лорианина Артема Тарханова и землянина Ритмина Тарханова. Но на этот раз она оповестит Объединенное Человечество не об очередной жертве космоса, не о поражении, а о победе! Вы согласны со мной, Сантос?

- Только так.

Академику Соболеву не повезло. Он не выдержал отборочного конкурса и выбыл из соревнования на "Кубок Солнца" и сейчас сидел в пятом ряду западной трибуны рядовым зрителем.

- Здравствуйте, - приветствовал Соболева Эллиот, крепко пожимая ему руку. - Рад вас видеть. Не вошли в конкурс?

- Вы угадали, Чарлз. - Соболеву пришлось повысить голос, чтобы перекричать людской гул.

- Мне нужно поговорить с вами. Может, мы выйдем отсюда?

- Почему этого не сделать здесь?

- Стадион не место для серьезных разговоров.

- Профессор, я сейчас не академик, не Председатель Совета Солнца, а рядовой болельщик. - Соболев взял Эллиота за локоть. - Садитесь и смотрите на экран. Ирма идет за сто девятым. Впереди еще пятьсот километров пути. Она должна победить.

Но профессору Эллиоту не сиделось.

- Ожидается сенсационное сообщение, нам необходимо выйти, - настаивал он.

- Сенсацию делает Ирма!

- Сенсация - командор Тарханов.

- Кто это - Тарханов?

- Академик Ритмин Тарханов, который улетел на Лорию.

Соболев нахмурился:

- Профессор Эллиот, не надо шутить такими вещами.

- Я не шучу.

Они остановились у центрального выхода. Отсюда виднелись часть стадиона и купол экрана.

- Я вас слушаю, профессор.

- Командор Тарханов жив. - Красивое лицо Эллиота не выражало при этом никаких чувств. - Несколько дней назад станции галактической связи записали его короткое сообщение. Сегодня-завтра весть из космоса станет достоянием человечества.

Эллиот подробно рассказал все, что знал о событиях в Звездном Совете.

Соболев схватил его за руку:

- Вы говорите правду?

- К сожалению, правду.

- Так это же великолепно! - воскликнул Соболев. - Вы понимаете, великолепно! Я всегда верил в гений Тарханова. Встреча с инопланетной цивилизацией... Вы сами слушали запись?

- К сожалению, нет.

- Я возвращаюсь на Землю. - И Соболев размашисто открыл дверь, ведущую на олимпийскую площадку.

- Одну минуточку, академик!

- Что еще, профессор?

- Я не понимаю, почему вас обрадовало мое сообщение? Вы знаете, какие будут последствия? А предстоящий всепланетный плебисцит? Последнее время я тем и занимался, что пропагандировал ваши идеи всеми доступными мне средствами. Вы одобрили мою книгу. Я считаю вас своим духовным отцом.

Соболев внимательно посмотрел на Эллиота и покачал головой:

- Вы обижены, профессор? Мелко это, дорогой. Мелко. Весть о том, что Тарханов жив, ничего еще не меняет. Я твердо стою на своих позициях. Могу повторить, чтобы утешить вас: сначала мы должны переделать Солнечную систему, а потом приняться за другие звезды.

- Не понимаю, как Тарханов мог сотворить такое чудо?

- "Чудо", насколько я понимаю, принадлежит не ему. Он нашел это "чудо" на Лории. А если говорить о проблеме чуда в целом, то слушайте: целью всей деятельности интеллекта является превращение некоторого "чуда" в нечто постигаемое. Если в данном случае "чудо" поддается такому превращению, наше восхищение умом и подвигом Тарханова только возрастет.

- Что же мне делать?

Соболев рассмеялся и похлопал Эллиота по плечу:

- У ребенка отняли игрушку. Я вас назначил Главным специалистом Совета Солнца. У вас прекрасное поле деятельности по основной вашей специальности.

- Я не об этом... Как мне теперь пропагандировать ваши идеи?

"Не узнаю Эллиота, - подумал Соболев. - Он говорит очевидные глупости". А вслух сказал:

- Не надо пропагандировать, Чарлз. Пусть говорят сами народы. Мне нравится развернувшаяся дискуссия. И, простите, мне кажется, что вы печетесь не столько о моих идеях, сколько о своей популярности. Я не спрашиваю о ваших далеко идущих целях. Очевидно, они у вас есть.

- Но что же будет, если Земля выскажется за Вселенную?..

- Будем продолжать осваивать Солнечную систему теми силами, которые у нас имеются.

- А вы не думаете, что от исхода плебисцита зависит, быть вам Председателем Совета Солнца или не быть?

- Я не думаю, чтобы дело так далеко зашло.

- Вы будете бороться?

- Против кого? - Соболев пристально посмотрел на собеседника.

Эллиот пожал плечами и промолчал.

В это мгновение началась передача станции "Прощание":

- Слушай, Земля! Наши позывные десятилетиями вызывали у землян чувства скорби и печали. Сегодня мы сообщаем не о скорби, а о радости, о победе человека в космосе...

Соболев и Эллиот переглянулись.

- Кощунство над памятью погибших, - вполголоса сказал Эллиот.

- Погибшие торжествуют. Их устами сегодня говорит командор Тарханов. Слушайте, - почти зло сказал Соболев.

- Станциями галактической связи приняты обращения представителя инопланетной цивилизации и нашего соплеменника. Сейчас вы услышите голос иного мира. Вы услышите слова надежды и приветствия звездолетчика Тарханова.

Соболев чувствовал напряжение этой великой минуты. Человечество вступало в новую эру - эру контактов с инопланетной цивилизацией. Понимает ли это Эллиот или думает о спасении своей репутации?

"Подвиг Тарханова озарил ярким светом и мою собственную жизнь, и жизнь землян, - взволнованно думал Соболев. - Люди с благодарностью примут его наследство, и не просто как дар гения, но и как эстафету в будущее, как поручение. На новое поколение падает задача отыскать пути правильного использования этого дара. Только решив эту задачу, новое поколение окажется достойным переданного ему наследства и действительно станет счастливее предыдущих поколений..."

- Земля! Слушай, Земля! Я - лорианин Артем Тарханов! Я, лорианин Артем Тарханов, последний житель далекой планеты, обращаюсь к вам...

- Ло-ри-а-нин, - по слогам выговорил Соболев. - Какой он, по-вашему, Чарлз?

Эллиот не счел нужным ответить. Но Соболев не заметил этого, прислушиваясь уже к другому голосу космоса:

- Дорогие соплеменники! Земля родная! К вам обращаюсь я, командор звездолета "Уссури" Ритмин Тарханов. Много лет назад наша экспедиция отправилась на поиски инопланетной цивилизации. Случилось так, что мы не могли вернуться назад и остались на далекой планете Лория. Планета эта симметрична нашей Земле...

Тарханов говорил будничным тоном, и эта будничность еще резче подчеркивала значительность содеянного им и его коллегами. Если в начале передачи у Соболева еще были кое-какие сомнения, то теперь они окончательно рассеялись. Рассеяла их простая, деловая речь командора. Впечатление было такое, будто он стоит на центральной трибуне олимпийского стадиона и рассказывает о самых простых вещах. Всем строем речи он убеждал, что мы не одиноки во Вселенной.

- Сегодня, - продолжала станция "Прощание", - в двенадцать ноль-ноль принята еще одна запись. К землянам обращаются юноша-лорианин и командор Тарханов. Включаем запись.

- Я родился и вырос на Лории. - Голос Артема был молод, чист и свеж. - Мне сейчас семнадцать лет. Я никогда не был на Земле. Я не видел, как весной шумят ручьи и расцветает сирень. Я не видел белого снега и синих гор. Я не спешил со своими сверстниками в школу или лицей. Но я хочу к вам, хочу дышать вашим воздухом, жить на вашей Земле, плавать по вашим океанам. Я люблю вас, земляне. Я дарю вам мою планету Лорию. Прилетайте и возьмите ее.

- Соплеменники! - Это уже говорил Тарханов. - Когда мой воспитанник лорианин Артем прилетит на Землю, прошу вас: полюбите и приласкайте его. Он достоин вашей любви и вашей ласки, дорогие соплеменники...

По стадиону льются звуки гимна Объединенного Человечества. Тысячи людей замерли на трибунах.

С началом новой эры, человечество!

Глава шестая

БЕЛАЯ ВОЛНА

- Артем, Земля нас слышит или нет?

- Слышит, командор.

- У тебя такая уверенность...

Они сидели на парапете из голубого камня. Парапет в метр толщиной опоясывал весь остров. Внутри крепостного вала расположился городок. В его облике было нечто дряхлое, подобное гигантской старой декорации, давным-давно использованной для киносъемок и теперь забытой. И все-таки казалось, что вот-вот среди этих декораций появятся артисты в фантастических доспехах и начнут изображать фантастическую жизнь. Архитектура островных сооружений удивляла своей пестротой и схожестью с зем.ным зодчеством. Здесь можно было увидеть итальянские замки и нью-йоркские небоскребы, Эйфелеву башню, Белый дом - бывшую резиденцию американских президентов. Тарханов сосредоточенно рассматривал собор. В нем чудесно сочетались величавость с поэтичностью, практичность - со сказочным размахом фантазии, цельность - с удивительным богатством деталей.

Ко многим загадкам Лории прибавилась еще одна - загадка города на острове. Только здание Главной обсерватории - ребристое, устремленное в небо под углом в тридцать градусов - было построено в стиле лорианской архитектуры.

Из соборных ворот вышел робот Тор. Артем перепрыгнул через парапет и хлопнул его по плечу. Робот потянул Артема за собой к собору. Тарханов последовал за ними. За последнее время он чувствовал себя лучше и с горячностью юноши занимался разгадкой тайны острова.

Они прошли короткий коридор и очутились внутри собора. Огромное пространство под центральным куполом было погружено в таинственный полумрак. На стенах, сводах, абсидах висели белые прозрачные шары.

- Командор! - позвал Артем, поворачивая улыбающееся лицо. - Здесь указатель.

Собор гулко повторил голос. Последний звук замер в высоких сводах купола.

- На Земле такими стрелками пользуются, чтобы показать дорогу. Что ж, последуем за указателем.

Они обошли весь зал и очутились на возвышении, откуда открылась сложная игра света и тени. Стрелка показывала на грушевидный шар.

- Не трогай, - предупредил Артема Тарханов. "Рисковать должен я", - подумал при этом он, обеими ладонями сжимая шар-грушу.

Что-то в соборе передвинулось, и шары вдруг вспыхнули необыкновенным светом. Стены и своды собора исчезли, уступив место темному бархатному фону. Казалось, шары висят в пространстве. Цвет их не поддавался определению.

Повинуясь новому указателю, внезапно возникшему рядом, Тарханов круто повернулся и увидел кресло. Готовый ко всему, он медленно опустился на мягкое сиденье. В то же мгновение он ощутил странную вялость во всем теле. Тягучие монотонные звуки окружили его со всех сторон.

- Я тот, который отправил к тебе Ара. Я верю, что у тебя он останется в живых и ты придешь в этот фрун (так у нас на Лории называют помещение для важных сообщений) и узнаешь о нашей жизни, о гибели древней лорианской цивилизации. Я говорю на твоем родном языке. Не удивляйся этому, ибо долгие годы я изучал жизнь землян через Большое Поле Вселенной. Я не знаю, как создали наши ученые это Поле, но я знаю, что это такое же реальное Поле, как тяготение, как поле электрических заряженных частиц, как силы, связывающие нуклоны и ядра. Большое Поле Вселенной - это великое Поле. Овладев им, за мгновение можно побывать в бесконечно далеких мирах. Это говорил мне отец Ара. Еще он говорил: "Горько мне, что лориане так и не смогли в должной мере воспользоваться новым открытием".

Сам я шарописец. Людей моей профессии вы называете художниками, хотя это не точное название. Я сейчас уже не помню, когда переселился сюда. Через Большое Поле Вселенной я должен был наблюдать за жизнью землян и воспроизводить виденное. Чужой мир удивлял меня. Там жили существа, похожие на лориан. Я писал на шарах ваши постройки, летательные аппараты, животных, людей. Мои шарописи пользовались огромным успехом у лориан. Полюбив Землю, я уже не мог оторваться от нее. Из месяца в месяц, из года в год я писал вашу планету, ее краски, ваш образ жизни, прекрасный и гармоничный.

Последствия этого ужасны. Я никогда не думал, что моя любовь к далекой цивилизации послужит причиной трагедии. Если бы я умел предвидеть...

Наступило время, когда лориан, симпатизирующих землянам, начали подвергать различным испытаниям в зеленых дворцах. Шарописи на земные темы повсеместно изымались. С меня взяли слово не писать вашу планету и в Зеленом дворце пытались вытравить из памяти мою любовь к землянам. Я вынужден был сделать вот эту шаропись. Смотри...

"Я отрекаюсь! За свою жизнь я изготовил сотни шарописей. Однако, если подходить к этому с алгоритмом лояльности и преданности нашему великому Тусарту, то все написанное мной до сих пор нужно полностью уничтожить; оно ничего не стоит. Причина заключается в том, что я не овладел идеями великого Тусарту, не вооружился идеями Тусарту. Мне очень стыдно. Великий Тусарту еще семь лар назад призвал нас преобразовать себя, овладевать тусартизмом. Лично мне очень тяжело сознавать, что я не преобразовался.

В лорианской галерее есть шаропись, на которой изображен великий Тусарту среди лориан. Я трижды смотрел ее. Это великая шаропись. Многие посетители после просмотра говорили: "Я счастлив, что видел великого Ту, я почувствовал, что пожал руку великому Ту". По-моему, ничто не производит такого впечатления, как эта шаропись. Это - шедевр. Автор смог добиться успеха, потому что он овладел идеями великого Ту, творчески проникся идеями великого Ту.

Я отрекаюсь от всех своих шарописей на мотивы Земли. Мои шарописи враждебны идеям великого Тусарту, делам великого Тусарту, жизни великого Тусарту.

Хотя мне уже за триста лар, но я буду овладевать идеями великого Тусарту и творчески применять их в шарописи. О чем громогласно заявляю я, шарописец Анан, в Зеленом дворце в двенадцать тысяч семьсот двадцать один лар, когда Мицар и Алькор стоят в зените".

Мне сейчас триста двадцать земных лет. Вот уже сто пятьдесят лет я не подхожу к установке, с помощью которой наблюдал за жизнью землян. О тех далеких временах остались только памятники - чудесные земные сооружения, построенные группой ученых.

Ученые были молодые и веселые. Обнаружив шарописи с изображением земного собора, они принесли неведомый аппарат, шлангами присоединили к нему шар и обложили его баллонами с прозрачной жидкостью - строительным материалом. Включили аппарат. Шланг начал пульсировать. Продолжалось это минут сорок.

Потом шар стал расти на глазах.

Мы отошли в сторону. Шар, увеличиваясь в размерах, через два часа превратился в этот собор - русский храм.

То же самое проделали ученые и с другими шарописями. Так на острове появился земной город. Ученые уехали через полгода и уже садились на шаролет, как вдруг один из них предложил мне:

- Пойдем со мною.

Мы вошли в этот самый собор и подошли к той же самой груше и к тому же выдвижному креслу, в котором сейчас сидишь ты, и он сказал:

- До поры до времени мы решили было не раскрывать тебе один наш секрет, ибо надеемся вернуться на остров и оставляем здесь свою аппаратуру. Но время тяжелое. Мы можем погибнуть. Так знай же, шарописец Анан, - стены этого храма под главным куполом уставлены пустыми шарами. Ты распиши их и расскажи потомкам о трагедийных днях Лории.

Я не сразу решился на это. Кому охота еще раз побывать в Зеленом дворце?

- Мы не из тех, кто принуждение считает правильным методом управления лорианами, - сказал мне ученый. - Мы противники принуждения, поэтому можем не вернуться на остров. Совесть подскажет тебе, что делать. - Он объяснил, как снимаются и устанавливаются шары; рассказал о груше и поклонился мне: - Прощай, Анан.

Я начал писать. Я никак не мог поступить иначе. Трагедия Лории началась в тот год, когда... Нет, за меня расскажут шарописи, над которыми я трудился все последние годы.

На огромной площади двигалась и перекатывалась живая волна. В небо медленно поднимались три серебристых круга. Примерно на высоте шестисот - семисот метров они встали в ряд, и подъем прекратился. Площадь замерла. С запада и востока появились два шаролета - красный и черно-белый - и опустились на крайние диски. Те, что прилетели на черно-белом шаролете, - западные лориане - были кряжисты и медлительны. Восточные лориане - высокие, стройные, с продолговатыми лицами, в них нетрудно было угадать предков Артема. Западные и восточные лориане сошлись на среднем диске. Диск стремительно пошел вниз, плавно проплыл над площадью и скрылся в подъезде огромного здания, напоминающего орла с распростертыми крыльями. Казалось, что огромная птица вот-вот взмахнет крыльями и плавно и величественно полетит над площадью, над замершей толпой.

Огромное здание вспыхнуло голубым огнем и засветилось внутри. Тарханов увидел две группы лориан, стоявших по обе стороны треножника. Глава западных лориан неподвижно сидел в старом каменном кресле с плотно зажмуренными веками. Он лишь изредка приоткрывал глаза, чтобы метнуть исподлобья зоркий взгляд на окружающее. Сколько ему лет - Тарханов не мог бы определить. Прозрачная кожа туго обтягивала скулы, оттого иссохшие черты лица казались тоньше, обозначались яснее и резче.

- Это Тусарту, - пояснил Анан.

Делегацию восточных лориан возглавлял ясноглазый, с открытым лицом мужчина лет сорока.

- Уайп, - назвал его шарописец.

Тусарту и Уайп подошли к треноге, на которой возвышался золотистый шар, и поставили на нем свои знаки.

- Шаропись, изготовленная лучшими мастерами Лории, скрепила союз Западной и Восточной Лории, - услыхал Тарханов печальный голос Анана. - Шли годы, десятилетия... Шаропись, скрепившая наш союз, открыла широкие ворота для переселения. Мы встречали западных лориан, как дорогих и желанных друзей.

На востоке дальновидные умы говорили, что западные лориане, воспитанные в духе личной преданности Тусарту, могут нарушить ритм жизни на всей планете. Однако это предостережение не было принято во внимание. "В эру Большого Поля Вселенной нельзя быть фанатиками, - возражали сторонники переселения. - Фанатизм, - доказывали они, - дитя бедности".

Многие годы Восточная Лория помогала стране Тусарту. Наши ученые открыли им тайну шаров. По уровню развития технической цивилизации Запад достиг уровня Востока. Писалось много шарописей, воспевающих дружбу двух стран. Рука об руку можно бы достичь многого: пользуясь Большим Полем Вселенной, проникнуть в далекие звездные миры, установить контакт с разумными существами Земли.

Мы были доверчивы, землянин. Нас забавляла слепая фанатическая вера западных лориан в Тусарту.

На шаропнси ты видишь площадь, на которой был подписан акт воссоединения. Ты видишь толпы лориан - все они приехали с Запада, чтобы выразить свою преданность Тусарту. Обрати внимание на глаза! Сколько фанатизма!

А знаешь, о чем они поют? "Мы счастливы, что ходим по площади, где ходил великий Ту. Нам трудно выразить нашу безграничную радость и чувство безграничного счастья". Теперь ты видишь, как огромная толпа в экстазе замирает перед изображением Тусарту. "Мы должны учиться у великого Тусарту, слушаться великого Тусарту, быть преданными великому Тусарту". Вот о чем шепчут побелевшие губы фанатиков.

Они похожи на детей, играющих в забавную игру. А слова их, подобные нелепой молитве, разве не вызывают улыбки?

Чего стоит, например, вот эта шаропись, изготовленная служителем Пылинки Вселенной.

"Раньше я знал только одно: как бы с почетом отправить лорианина в далекий мир, и не сознавал, что обряд превращения в Пылинку Вселенной, - так у нас называют лориан, которые умирают, - это тоже служение, великому Тусарту. После изучения руководящих указаний великого Тусарту о том, что на все явления надо смотреть с лорианской точки зрения, я многократно сверял это со своей работой и только тогда осознавал, что указание великого Тусарту является истинным и для всех служителей Пылинки Вселенной. При выполнении обрядов я всегда и во всем стал придерживаться указаний Тусарту. Я запасся нужными шарами, приготовил опросник из тысячи вопросов и прежде, чем совершить обряд, стал вносить в шарописи родословную лорианина-покойника, начиная с пятого колена, и имена родственников, оставшихся в живых.

Мой метод, разработанный на основе учения великого Тусарту, получил одобрение, а меня самого назначили Главным служителем Пылинки Вселенной. Мой строго научный метод отправления лориан в далекий мир позволяет выяснить, с кем мы имеем дело, придерживался ли он лорианской точки зрения всегда и во всем, кто его родственники. Ответы я направлял Главному ученому Зеленого дворца..."

Вот что такое фанатизм, доведенный до абсурда. Мы посмеивались над чудачеством западных лориан, а беда стояла где-то рядом. Почему мы были так беспечны? Когда и где потеряли то, что на Земле называется бдительностью?

Я не историк и не философ. Вся моя жизнь была посвящена шарописи, поэтому не мне ответить не вопрос - почему погибла лорианская цивилизация. В течение многих веков она развивалась в согласии и гармонии. Мы были счастливы. Мы были искусны во многих профессиях. Быть может, гармония, которая царила в нашей стране, усыпила и размягчила нас? Быть может, мы слишком долго жили изолированно от других разумных миров и поэтому ослабла мускулатура нашего социального мышления? Быть может, мы забыли, что в природе существуют добро и зло, свет и тень? Не знаю, землянин, ничего не знаю, но я не могу не поделиться своими сомнениями.

Страной нашей управлял Ла-скалт. В переводе на твой язык это означает Совет выдающихся. Мы действительно посылали в Ла-скалт выдающихся лориан, проявивших себя в науке, технике, искусстве, в управлении и планировании. Выдающимся был признан и Тусарту, и он наравне с другими в Ла-скалте участвовал в обсуждении насущных проблем Лории.

Жизнь требовала, чтобы мы выходили за пределы нашей планетной системы. Я рассказывал тебе или нет о шарописях, посланных с адресом Лории во Вселенной на Землю? Так вот, мы послали шары, но твоя планета молчала. Быть может, шары в силу каких-то причин не попали по адресу. Не знаю. На одном из последних заседаний Ласкалт решил изготовить генератор Большого Поля Вселенной для посылки наших представителей на Землю. Это решение было встречено с восторгом. Миллионы шарописей на темы Земли разошлись по планете. Сотни тысяч лориан изъявили желание быть уполномоченными представителями планеты.

Была выработана декларация о союзе с Землей. Ты видишь, землянин, шаропись, на которой лориане ставили свои знаки под декларацией. Думал я тогда, что не зря я долгие годы писал шарописи из жизни землян. Мои соплеменники прониклись любовью и уважением к далеким братьям по разуму. Мы тянулись к вам через бездну Вселенной. Мне казалось тогда, что космос потеплеет в лучах наших улыбок. Две цивилизации, объединив свои усилия, могли ускорить познание Вселенной. Полеты за пределы Галактики, переделка планет и звезд, путешествие в антимир - вот какие перспективы ожидали нас в будущем.

Казалось, что Тусарту понимает необходимость союза с Землей. Иначе зачем же ему было ставить свой знак под декларацией? Или он до поры до времени решил скрыть свои планы, чтобы завоевать популярность среди лориан?..

Существовала на Лории "служба рала" - "служба здоровья". Она следила за тем, чтобы лориане расходовали нервную энергию в пределах установленных норм. Рал считался важной службой, и руководили ею поочередно члены Ла-скалта. Каждый лорианин два раза в год вызывался в Зеленый дворец и подвергался тщательному исследованию. Если у лорианина обнаруживали перерасход нервной энергии, его отправляли на лечение в специальные тральсины.

Пришла очередь руководить "службой рала" Тусарту. По его указаниям были переделаны зеленые дворцы, введены новые методы учета потерь нервной энергии. Тусарту разработал теорию Поля интенсивности. В зеленых дворцах широко стали пользоваться ею, и у лориан намного повысился тонус жизни, особенно у престарелых. Тусарту стал популярным не только среди западных, но и среди восточных лориан.

Как и всякий ученый, Тусарту решил довести срой эксперимент до логического завершения. Исследования показали, что Поле интенсивности может быть не только величайшим благом, но и величайшим злом. Казалось бы, что проще - найди грань, за которую нельзя перешагнуть. Мы находились на такой ступени развития, что с малых лет знали, что можно и что нельзя. Чувство ответственности за судьбу планеты и за судьбу каждого лорианина прививалось с младенческих лет. Нам никто не говорил: делай так, иначе будет плохо. Мы просто ничего плохого не умели делать.

Я не знаю, землянин, понимаешь ты меня или нет, но мне хочется, чтобы ты понял душу лорианина. Мы из поколения в поколение искали лучшие формы гармонии и созидания. А поиски - всегда борьба, ты ведь лучше меня это знаешь, землянин.

Тусарту перешагнул грань дозволенного. Находясь во главе "службы рала" и пользуясь Полем интенсивности, он стал переделывать психику лориан, превращая их в фанатиков, душой и телом преданных ему. В Ла-скалте об этом еще не знали. Скоро Тусарту отрекся от своего знака союза с Землей и подал новый знак - Лория для лориан. И этот знак с поразительной быстротой облетел планету.

Лория раскололась на два лагеря. Сторонники Тусарту, объединившись в отряды "истинных лориан", начали уничтожать шарописи на мотивы Земли. Мы опять-таки не придали особого значения движению "истинных лориан". Да и в самом деле, у нас не было особых причин для тревоги. Наши общественные институты были прочны, ибо соответствовали нашим идеалам. Декларацию о союзе с Землей подписало все взрослое население Лории. Различного рода сборища, шествия с шарами и выкриками "Да живет вечно великий Ту!" вызывали не опасение, а скорее удивление, потому что на Лории никогда не практиковалась такая форма выражения радости.

Между тем движение "истинных лориан" не только не пошло на убыль, но стало шириться, охватывая все стороны нашей жизни.

Ты сейчас увидишь шаропись, которая рассказывает об очередной манифестации "истинных лориан".

Тарханов увидел ту же площадь Воссоединения. В центре ее круг - трибуна для ораторов. Направо - Оассекн с голубым фонтаном. Высоко в небо уходят острые шпили зданий вокруг площади. У круга "истинные лориане" с шарописями в руках, прославляющими Тусарту. Женщины с миниатюрными, точно звезды, шарами в прическах прогуливаются в толпе. Лориане с голубыми повязками вокруг головы с изображением Тусарту подходят то к одной, то к другой группе, останавливаются на минуту, что-то выкрикивают и тут же исчезают. Оживленная, беспокойная толпа мало-помалу растет и постепенно заполняет всю площадь. Чувствуется какая-то напряженность в позах, в походке, в выражениях лиц - вот-вот что-то произойдет.

Вдруг неведомо откуда прилетает колокольный звон, Площадь вздрагивает, словно от удара электрического тока, и замирает. Торжественно и спокойно молчит толпа...

Тарханов почувствовал, как непонятный страх закрадывается в его душу. Ему казалось, что все лориане умерли. С возрастающим страхом он искал вокруг себя живую жизнь. Жизни не было. Была тишина. Вдруг площадь словно взорвалась. Высоко в небе, под огромным прозрачным куполом, появился Тусарту. Купол-экран до невероятных размеров увеличивал его фигуру. Он поднял руку, и толпа замерла вновь.

- В трудный для Лории час я обращаюсь к вам за помощью. Настало время действовать. Я говорю: Лория - для лориан, звезды - для лориан, Вселенная - для лориан. Пусть всюду торжествует наш порядок. Долой союзника землян Ла-скалт!

- Долой! - вздохнула площадь.

Тусарту поднял руку и махнул ею:

- Действуйте, лориане! Я всегда с вами! И с нами Мицар!

Толпа пришла в движение.

- Остановитесь, обманутые! - На трибуне появился Уайп. Остановитесь! Куда вы! Разве вы не понимаете, что Тусарту хочет сделать вас послушными рабами и разрушить наш гармоничный мир?

Лорианин с голубой повязкой на голове закричал:

- Долой Ла-скалт!

- Ты говоришь "долой". Где ты научился этому слову, Сарт? Почему ты очутился на этой площади, в этой толпе, с этой голубой повязкой на голове?

- Я тебя не знаю.

- Ты меня не знаешь? Мы вместе росли. Вместе учились. Вместе работали.

- Я тебя не знаю.

- Скажи, что с тобой случилось? Мы же были друзьями...

- Я не знаю тебя...

- Что же, пусть будет так. Очевидно, ты перестал быть лорианином. Я помогу тебе вновь стать им. О, лориане! Легковерные, безрассудные, откройте наконец глаза. Чем вас одурманил Тусарту? Мы программируем шары. Шары служат лорианам. Тусарту программирует вас и превращает в такие же послушные, но страшные шары. Я говорю вам правду в глаза и, может быть, говорю чересчур резко, но это потому, что я люблю вас. Я буду бороться-за вас до тех пор, пока ты, Сарт, не станешь свободным, до тех пор, пока ты не станешь прежним. Да, наперекор твоему безрассудству, ты будешь свободным лорианином, я клянусь в этом...

- Землянин, ты только что слушал Уайпа, выдающегося лорианина, члена Ла-скалта, будущего отца Ара.

Много лет спустя он явился с группой ученых на остров Главной обсерватории и из шарописей на темы Земли построил тот городок, который ты видел сегодня. Это Уайп открыл Большое Поле Вселенной. Он глубоко верил в силу разума и науки. Разум был его верой. После воссоединения он отдавал весь свой разум Лории. Имя его было известно каждому. Но он не требовал поклонения себе, он учил лориан поклоняться силе разума, развивать разум и идти к новым завоеваниям разума.

А теперь смотри и запоминай Тусарту, жестокого, властолюбивого, вероломного лорианина.

Тарханов опять видит ту же площадь Воссоединения. Тусарту все еще стоит на трибуне. У него угловатые черту лица. Резко очерчены тонкие, всегда сжатые губы. Холодные глаза под тяжелыми сонными веками. Рыжие кошачьи глаза. Все в его облике страдает недостатком живой плоти: он выглядит как мертвец. Нет блеска в глазах. Нет силы в движениях, нет звучности в голосе. Тонкие пряди волос, еле заметные брови, пепельно-бледные одутловатые щеки. Кажется, что не хватило красок, чтобы придать здоровый цвет этому лицу.

- Землянин, ты смотришь сейчас на Тусарту и тебе представляется, что в его жилах не может быть горячей струящейся крови. Да, ему неведомы были увлекающие порывы страстей, он не знал радости телесных упражнений. Его главной страстью была власть над лорианами, власть любой ценой. И то жуткое наслаждение, которое доставляло ему всеобщее преклонение, он скрывал под маской равнодушия.

А теперь, землянин, ты видишь, как среди голубых полей с прекрасными плодами вергалия - основного продукта питания лориан - вьется дорога, а по дороге катится шароход. Это я, Анан, возвращаюсь от Тусарту. Я писал с него только что увиденную тобою шаропись. Не знаю, удалось ли мне показать Тусарту так, чтобы ты понял его. Если удалось, значит, ты поймешь и нашу трагедию. Историки Земли, быть может, найдут другое объяснение гибели цивилизации на Лории, но я, писавший изображение Тусарту, знаю: если бы наша планета не родила его, то на было бы и трагедии.

Все больше и больше становилось на Лории людей, заболевших фанатизмом. Миллионы лориан, подвергшись воздействию Поля интенсивности, оставляли семьи и веселые нарядные города и удалялись в малонаселенные районы. Там они строили себе города-крепости уродливой архитектуры. В этих городах жили уже не вольные свободолюбивые лориане, а воины Тусарту.

А эта шаропись рассказывает об очередном совете Ла-скалта.

На трибуне Тусарту. Знаешь ли, что он требует? Тайну Большого Поля Вселенной. Он предлагает не союз с Землей, а требует нападения на Землю и обещает победу, если только Ла-скалт разрешит ему воспользоваться открытием Уайпа.

"Если, - говорит он членам Ла-скалта, - вы добровольно не отдадите нам Большое Поле Вселенной, то мы сами возьмем его". Что же он хочет еще? Роспуска Ла-скалта и новых выборов. Выборы должны состояться ровно через месяц. "А сейчас, - объясняет он, - вы свободны, выдающиеся. Ваши полномочия кончились. Ла-скалт считаю распущенным. Пока я объясняюсь с вами, по всей Лории миллионами экземпляров расходятся шарописи, извещающие о роспуске Ла-скалта. Выдающийся Уайп, завтра вы передадите моим ученым управление Большим Полем Вселенной. И как только вы пройдете курс психологического очищения в Поле интенсивности, я вас назначу Главным консультантом".

Тусарту делает традиционный поклон в сторону главных членов Ла-скалта. "Я ухожу, бывшие выдающиеся". И впервые откровенно насмешливая улыбка промелькнула на его лице. Он хотел направиться к выходу, но не мог сдвинуться с места. Тусарту повернулся к Уайпу: "Что это значит?"

Уайп молча показал ему, куда следует идти. Тусарту осторожно сделал два шага - невидимой стены как не бывало. Но стоило ему повернуться к выходу, как он вновь натыкался на нее. Невидимый коридор привел Тусарту к креслу, где он обычно сидел на всех советах Ла-скалта.

- Мы терпеливо выслушали тебя, выдающийся Тусарту, - спокойно сказал Уайп. - Посиди и подумай, пока я не освобожу тебя.

Перед креслом Уайпа неожиданно появился грушевидный шар. Уайп взял шар в руки. О чудо! Стены Ла-скалта раздвинулись. Через открытые створы дворца в зал вливался многотысячный гул площади. Сторонники Тусарту рвались вперед и не могли пробиться: неведомая сила преграждала им путь.

- Выдающийся Тусарту, - сказал Уайп, - предложите расходиться своим сторонникам. В давке они могут пострадать.

Члены Ла-скалта повернулись к Тусарту. Тот сидел, устремив глаза в одну точку, потом посмотрел на площадь и вздохнул:

- "Истинные лориане", предлагаю расходиться. Ждите дальнейших моих указаний.

Улицы постепенно очистились от живой, плотной, словно пробка, массы. В Ла-скалте царило молчание.

- Я могу уйти? - Тусарту вызывающе посмотрел на Уайпа.

- Пока нет. Мы выслушали тебя, выдающийся Тусарту, теперь ты выслушай нас. - Уайп сделал паузу, как бы собираясь с мыслями. - Ты затеял очень опасную игру. Поэтому предлагаю освободить выдающегося Тусарту от обязанностей руководителя "службы рала"; в ближайшее же время пересмотреть весь состав служителей зеленых дворцов; принять меры к освобождению лориан от действия Поля интенсивности; закрыть границу нашей планетной системы поясом шароидов, чтобы Тусарту со своими отрядами не мог покинуть ее. Кто согласен с моим предложением, прошу показать свой знак выдающегося. Один Тусарту не согласен? Что же, вполне закономерно. Я знаю Тусарту. Я видел, как он поднимался вместе со своим честолюбием и жаждой власти. Он во многом преуспел, чтобы стать властелином Лории, до основания потрясти ее. Я предлагаю - пусть Тусарту удаляется в Западную Лорию. Мы не злопамятны. Мы будем терпеливо ждать, когда Тусарту скажет, что он ошибался, и мы тогда протянем ему руку.

Тусарту, холодный и невозмутимый, окинул всех быстрым и зорким взглядом:

- Я могу уходить?

- Тебя ждет шаролет. Ты полетишь по коридору из Большого Поля Вселенной.

- За насилие ты ответишь, Уайп!

- Не насилие, а простая мера предосторожности.

Тусарту покинул Ла-скалт. В зале долго стояла тишина.

- Выдающийся Уайп, ты уверен в Тусарту?

Уайп пожал плечами:

- Тусарту, как и всякий лорианин, находится под защитой закона. Мы не можем отправить его на необитаемый остров, пока он облечен доверием лориан и имеет знак выдающегося.

- В сводах жизни Лории есть пункт шесть, разрешающий Ла-скалту объявить чрезвычайное положение.

- Выдающийся Ласак, ты показал свой знак за мои предложения...

- И все-таки мы совершили ошибку.

- Что же вы предлагаете? - спросил Уайп.

- Переселить всех западных лориан в их страну.

- Это невозможно сделать, не нарушив принципов нашей жизни! - воскликнул Уайп. - Под декларацией о воссоединении ставили знаки все лориане. У них и надо испросить разрешения. Один раз нарушив принципы жизни, которые мы считаем незыблемыми, второй раз это будет легче сделать. Шестой пункт лорианского свода жизни разрешено применять Ла-скалту в случае прямого вражеского нападения на Лорию. Можно ли квалифицировать деятельность Тусарту как прямую угрозу жизни лориан? Я прошу вас высказаться, поскольку появились сомнения в правильности наших решений. Одновременно вношу на ваше рассмотрение вопрос о лишении Тусарту знака выдающегося. Поскольку мы сами не можем лишить его знака, я предлагаю вынести вопрос на суд лориан.

- О, землянин! Как мы иногда бываем доверчивы. Уайп верил в великие принципы жизни. Он не мог поступить иначе. Он слишком верил в наше добро и не верил, что зло рядом, что оно может жить в сердце лорианина. Он понял это, когда уже было поздно.

Всякая цивилизация нуждается в защите. Мы верили в Большое Поле Вселенной, верили в шары, которые сопутствовали нам со дня рождения. Мы верили, что в трудную минуту они спасут нас. А спасение было в наших руках, только в наших. Этого мы не понимали, землянин, в этом трагедия Лории.

Тусарту поселился в столице Западной Лории и жил в уединении. Но он не бездействовал. Он получал самые свежие, самые достоверные сведения о жизни Лории. Никто не имел возможности так глубоко заглянуть во все извилины событий, как он, вооруженный информацией миллионноголовой толпы фанатиков. Ла-скалт, отправив этого честолюбивого, коварного и властного лорианина на Запад, успокоился и с облегчением вздохнул. Выдающиеся не допускали даже мысли, что Тусарту может пренебречь решением Ла-скалта.

День, назначенный Ла-скалтом для подачи знаков против Тусарту, стал роковым. В столице Западной Лории состоялась грандиозная демонстрация сторонников Тусарту. Вот как описывается это событие в шарописях тех лет.

"Во Дворец "истинных лориан" пришел великий Тусарту. Его появление встретили бурным ликованием и восторженными возгласами: "Да здравствует великий Тусарту!", "Пусть вечно живет великий Тусарту!".

Под бурные, восторженные возгласы "истинных лориан" великий Тусарту поднялся на трибуну. Он переходил от одной стороны трибуны к другой и обеими руками крепко пожимал протянутые к нему руки. Великий Тусарту беседовал с некоторыми лицами и послал свой привет ликующим массам.

После ухода Тусарту "истинные лориане" долго не могли унять своего волнения, никак не хотели покидать место, где только что был Тусарту. Многие, стоявшие сзади, протискивались вперед и крепко жали руки тем, кому посчастливилось пожимать руку великому Тусарту. Многие "истинные лориане" громко кричали: "Пожимайте скорее мне руку! Я только что пожал руку великому Тусарту!"

По всей планете "истинные лориане" с большой торжественностью и радостью вышли на улицы, чтобы высказать свою любовь великому Тусарту. Около пунктов подачи знаков "истинные лориане" зажигали шары. Здания были украшены голубыми стягами и изображениями великого Тусарту. На пунктах подачи знаков висели большие шарописи, призывающие энергично поддерживать великого Тусарту и смело защищать его идеи".

Вот как это происходило, землянин. Подача знаков против Тусарту была сорвана. В тот же день "истинные лориане" выступили на всей планете с требованием передачи верховной власти Тусарту. Началось то, чего никто не мое предвидеть. Опьяненные, одурманенные, одержимые идеями Тусарту, "истинные лориане" от слов перешли к делу.

Ла-скалт под давлением надвигающихся событий применил шестой пункт свода жизни. Но многомиллионноголовый фанатизм больше не подчинялся принципам лорианской жизни. Уайп вынужден был покинуть Ла-скалт и бежать на остров Главной обсерватории. Тусарту объявил себя верховным властелином Лории. Но и после этого бесчинства не прекратились. Они приобретали еще больший размах. Выдающийся Уайп отправился к Тусарту и уговорил его выступить перед "истинными лорианами".

Ты видишь, землянин, экран Большого Поля Вселенной. Выступает Тусарту. Он призывает своих сторонников прекратить бесчинства и вернуться в крепости. Но поздно. Инстинкт разрушения овладел миллионной массой. Лориане вышли из-под власти Тусарту. Даже властелин бессилен перед фанатичной силой разрушения...

Тарханов преклонялся перед Уайпом, открывшим Большое Поле Вселенной. Что сейчас предпримет этот гениальный лорианин?

Тусарту продолжает речь. Вдруг он поворачивается к телохранителю и что-то приказывает ему. Воин подходит к Уайпу.

Тусарту: Я требую тайну Большого Поля Вселенной!

Уайп: Ты ее не получишь, Тусарту.

Тусарту: Не Тусарту, а великий Тусарту. Я требую! Иначе...

Уайп пожал плечами. Лицо его исказилось от боли.

Тусарту: Я жду! Я хочу наказать безумную толпу. Сарт, подойди сюда.

Уайп вздрогнул. Он пристально посмотрел на друга юности. "Неужели ты предашь меня, Сарт?" Вот какие мысли прочитал Тарханов в глазах Уайпа.

Тусарту: Выдающийся Сарт, где управление Большим Полем?

Сарт показал маленькую плоскую коробку на коротком ремне, переброшенную через плечо Уайпа.

Тусарту: Разреши, Уайп. Управление Большим Полем должно находиться в распоряжении великого Тусарту. Ты не согласен? - Он вежливо улыбнулся и передал коробку Сарту. - Действуй!

Уайп: Нельзя включать Поле. Ты должен понимать, Сарт.

Его оттеснили. Сарт низко поклонился Тусарту. Тот жестом пригласил его занять место рядом с собой.

- Очистить площадь! - приказал Тусарту.

Вдруг Уайп рванулся вперед:

- Не смей, Сарт. Иначе...

- Убрать, - коротко бросил Тусарту.

- Сарт! Не смей! Желтые шары! Летят желтые шары! - в ужасе крикнул Уайп, но его быстро вытолкнули из зала.

- Землянин! С шарами ты впервые встретился на подступах к нашей планете. Они долгие годы сопутствуют тебе на Лории. Они не живые существа. Но они умеют делать все, абсолютно все, даже больше, чем все. Шары - гениальное изобретение лориан - не что иное, как фотоны за пределами светового барьера, градированные на определенной минусовой скорости. Я очень печалюсь, что по своему незнанию не могу передать тебе формулу превращения фотонов в антифотоны. Если бы мы, оставшиеся в живых лориане, знали о вашем прилете, быть может, наша и ваша судьбы сложились бы по-другому. Выдающийся Уайп говорил, что он может проложить к Земле Большое Поле Вселенной. Полет занял бы считанные часы, если бы у нас имелись летательные аппараты, изготовленные из металлов. Шаролеты для этого не годились - в Большом Поле Вселенной они таяли, превращаясь в обыкновенные фотоны. Так объяснял нам выдающийся Уайп. Он объяснил также, что желтые шары - фотоны сами по себе представляют большую опасность, но не живому, а шарам других назначений. Желтые шары поедали своих "собратьев" в таком, огромном количестве, что за ночь могли лишить Лорию многомиллионного парка шаролетов и шародисков... И утром лорианам пришлось бы заново учиться жить. Опытные образцы желтых шаров были изготовлены в экспериментальной мастерской Института Вселенной. Они обладали еще одной удивительной способностью - притягиваться к Большому Полю Вселенной. При этом возникала белая волна, которая мгновенно превращала в пепел все живое.

Появление желтых шаров ужаснуло Уайпа не потому, что уже действовало одно Большое Поле, а потому, что Сарт по приказанию Тусарту должен был включить какое-то новое Поле, страшное для живой Лории. Это новое Поле в соединении с желтыми шарами и давало всеуничтожающую белую волну. Даже сам Уайп еще не знал сущности явления - он только начал изучать его.

На остров Главной обсерватории прилетели семь лориан во главе с Уайпом. Это были знающие свое дело ученые. Под руководством Уайпа они возвели над островом защитный колпак. Из какого материала - я не знаю. Знаю только, что в пятнадцати или шестнадцати местах они установили какие-то диковинные аппараты. Ты можешь найти их на острове и осмотреть. Может быть, ты поймешь, что это за аппараты, ведь ты, насколько я понимаю, тоже выдающийся.

Перед тем как подняться на башню Главной обсерватории, Уайп предупредил нас всех, что не следует пытаться покинуть остров. Что он делал на башне, какие силы призвал, чтобы спасти Лорию, - я не знаю. Только одно показалось мне странным - белые волны со всех сторон спешили к островку и, коснувшись чего-то прозрачного, гасли.

Спустился Уайп с башни через сутки. Вид у него был ужасный. Поднялся он на башню молодым, а спустился стариком, с белой головой и угасающими глазами. Мы поняли: случилось непоправимое. Белые волны все живое превратили в пепел.

Живая Вселенная, ты слышишь меня? Не сотвори Тусарту! Не поклоняйся Тусарту! Помни Лорию, живая Вселенная...

Голос Анана задрожал. Последнюю фразу он произнес почти шепотом, и эти слова: "Помни Лорию, помни Лорию..." - долго звучали в ушах Тарханова...

- Нас было девять. Девять лориан, оставшихся в живых. Я никак не припомню сейчас, как мы прожили первые месяцы. О чем говорили? Что делали? Плакали? Смеялись? Или были мертвые? Разбудил нас Уайп.

- Мы должны лететь на Землю, - сказал он. Лететь к братьям по разуму - это был наш единственный выход. Девять оставшихся лориан не могли возродить жизнь на мертвой планете.

- Но нам долго и упорно придется трудиться, чтобы обрести крылья, - сказал Уайп. - Там, - он показал рукой на север, в экспериментальной мастерской, до катастрофы начали строить автолет из металлов. Если нам удастся оборудовать его - мы будем на Земле. А если нет...

Но разве существует слово "нет" для обреченных?

- Придется делать почти невозможное, - продолжал Уайп. С помощью Большого Поля я изучил район экспериментальной мастерской. Там все сохранилось в целости. Только осадки белой волны... Я первым отправлюсь туда.

Мы сказали Уайпу; "Нет!" Первым отправился в экспериментальный центр координатор Большого Поля Вселенной. Почему не все одновременно? Уайп не хотел подвергать опасности всех. Мы ждали координатора год. Он не вернулся. Такая же участь постигла второго, третьего... Отправился четвертый. Настал срок его возвращения. Мы, пятеро лориан, сидели в той же самой комнате, в которой простились с ним. Мы знали, что и четвертый не вернется, и все-таки мучительно ждали. Нам так хотелось чуда.

Нас осталось трое - Уайп, его жена Нулли и я. Ты видишь, землянин, Уайпа и его жену - она снаряжает его в дорогу. Я не знаю, что творится в ее душе. Но я никогда и ни одной женщине не пожелал бы быть на ее месте. Какие же бури должны терзать ее сердце, о Мицар! Я думаю о Тусарту и наливаюсь холодным бешенством. Я задыхаюсь. Я не могу смотреть на кажущиеся спокойными лица Уайпа и его жены. Я готов был отдать свою жизнь, чтобы увидеть слезы в ее глазах. Она все делала очень медленно, как бы оттягивая разлуку. И вдруг Уайп улыбнулся. Силы небесные! Идти на гибель и оставить беременную жену на попечение старика. Я бросился к Уайпу:

- Не уходи!

- Помни Лорию, - сказал Уайп и усадил меня рядом с собой. Взгляд его был ясен и спокоен. Кажется, он собирался отлучиться на короткое время. Я даже поверил, что он скоро вернется, - это же был сам Уайп. - Анан, - сказал он, - меня, наверное, ждет участь моих товарищей. Я не могу и не имею права остаться здесь ради Нулли, ради тебя, ради будущего ребенка. Я прошу тебя беречь ее. Я знаю, у меня родится сын. Не такой судьбы я хотел ему. Расти его. Будь ему добрым дедушкой. Нулли одной тяжело будет. - Он повернулся к жене. Тебе тяжело, любимая, но иного выхода, ты знаешь, у меня нет. Я сделаю все возможное и невозможное, чтобы вернуться к вам и вместе лететь на Землю. Если же суждено... - Тут голос Уайпа дрогнул. - Если же суждено... Когда вырастет сын и ему исполнится пятнадцать лет, пусть совершит мой путь - покинет остров и отправится в экспериментальную мастерскую. Если он найдет автолет в целости, - а я постараюсь подготовить его к полету на Землю, - пусть летит вместе с вами на Землю. Если же не найдет, что ж... Он разделит судьбу своего отца. Это мое завещание, Анан. В башне я все приготовил, чтобы вы благополучно могли добраться в автолете до Земли. Под яйцевидным шаром имеются переключатели управления Большим Полем... Сейчас работает Обзорное поле. Оно пригодится вам... Вот, пожалуй, все. Провожать меня не надо.

Уайп взял Нулли за голову и долго всматривался в ее глаза.

- Прости, Нулли, - прошептал он и низко поклонился жене. В дверях повернулся. - Прощайте! И ушел навсегда.

Анан умолк. Перед Тархановым возник незнакомый пейзаж в золотистых тонах. На переднем плане широкая площадь. Вокруг площади дворцы. Конечно же, это остров Главной обсерватории. Вот и собор, в котором находится сейчас Тарханов. Между постройками струится туман. Из голубого мрака выплывают челноки. Тарханов понял, что перед ним морское царство Лории.

Челноки некоторое время кружились по площади, словно что-то искали, потом собрались в центр площади, о чемто посоветовались и разошлись. Но площадь пустовала недолго. Ее вновь заполнили подводные жители. Из глубин моря они начали таскать материал и строить какое-то сооружение. Работали они азартно и дружно. Тарханову пришлись по душе великое трудолюбие челноков, их организованность. Сооружение росло на глазах и по форме своей напоминало звездолет. Да, не было никаких сомнений: челноки воспроизводили макет "Уссури". Но откуда они могли узнать о звездолете? Остров Главной обсерватории находился за тысячу километров от звездолета.

Закончив стройку, челноки не разошлись. Они стояли, окружив звездолет, и ждали. Вот на площадь вышли новые челноки. Они несли человеческие фигуры. В одной из них Тарханов узнал себя, в другой - Итона. Скульптуру Тарханова челноки установили на последней ступеньке трапа, а Итона - около автоплана. Тарханова поразила точность, с какой челноки воспроизводили надводную жизнь. Но для чего?

- От малов - ты их называешь челноками - я узнал о звездолете и о тебе, землянин. Ты, наверное, знаешь эту небольшую бухту на нашем острове? В бухте давно живут малы. Очень трудолюбивые, любознательные и доверчивые существа. Я многие часы проводил с ними. Зная их страсть к подражанию, писал им шарописи из жизни Лории. Они "отливали" изображения в океанит - так называется материал, из которого построен в бухте миниатюрный подводный городок...

Нас стало трое на острове: я, Нулли и крошечный Ар. Славная была эта Нулли. Я к ней привык, как к дочери, и она меня любила. Ар родился через три месяца после отъезда Уайпа. Нулли, бывало, тихо поет песенку над малюткой, я сижу и слушаю, на сердце становится легко. А как вспомню, что на всей планете осталось нас всего трое...

Месяцев восемь все шло как нельзя лучше. Нулли верила, что Уайп вернется, и чего только не рассказывала о нем1 Ее уверенность невольно передалась мне. Если с нами будет Уайп, чего же нам бояться? - думал я. Но он не вернулся. И тогда Нулли перестала петь над малюткой. Часами сидела она, не шелохнувшись, и смотрела в одну точку. Улыбка навсегда исчезла с ее лица. Как ее утешить? Чем помочь? Она таяла на моих глазах.

Если бы не малы, я не знаю, что случилось бы со мной. Как ни странно, у них я черпал силу и веру в жизнь. Что бы ни случилось, думал я, около них мы проживем. Помню, выдался чудесный день, светлый и не жаркий. В бухте я забрался в шароплав и сдустился под воду. Малы были заняты и не обращали на меня никакого внимания. В центре площади я увидел звездолет, а на лесенке - тебя (я позже узнал, что ты главный на звездолете). Я подплыл к малам и нарисовал шаропись со знаком вопроса. Слов они не понимали, а в знаках разбирались отлично.

Я не знаю, землянин, сколько ты еще пробудешь на Лории. Но если у тебя будет время, побывай у малов, подружись и научись объясняться с ними. Может быть, тебе и Ару со временем потребуется их помощь.

На мой знак вопроса - откуда звездолет - малы тоже ответили знаком. Нет, они не писали шарописи. Они разыграли сцену, показывающую, где и как обнаружили вас. Я понял их и поспешил на поверхность.

Вернувшись к Нулли, я рассказал ей о звездолете. Она выслушала меня равнодушно. Спрашиваю:

- Ты больна, Нулли?

- Нет, не больна.

Так и угасла на моих глазах - без слов, без слез, тихо и незаметно.

Нас осталось двое - дряхлый старик и дитя. Я меньше всего заботился о себе. Меня беспокоил Ар. Какая судьба ждет его? Он был крепкий, здоровый мальчик. Мы часто поднимались на башню, включали обзорный экран. Изо дня в день, из месяца в месяц я наблюдал за звездолетом. Вас было двое. Я часто подумывал, не перебраться ли мне и Ару к вам. Но я не мог этого сделать. Невидимая стена держала нас в плену. Я должен был закончить шарописное повествование о гибели Лории - такой наказ оставил мне Уайп.

Писал я, когда спал Ар, и не так уж много времени приходилось на творчество. Профессия моя трудная. Она требует сосредоточения всех сил. Сил у меня оставалось немного, поэтому я не закончил повествование к намеченному сроку.

День мой был расписан по часам. После завтрака отправлялись гулять. В бухте садились в шароплав и спускались к малам. Они были рады нашему появлению. Ар приводил их в восторг. Многие из них лепили его фигуру. Фигурки и сейчас, наверное, хранятся на острове. Посде обеда Ар засыпал, а я шел в этот зал, чтобы продолжить повествование о Лории. Под вечер мы поднимались на башню, чтобы посидеть у обзорного экрана. В десять часов вечера я укладывал Ара спать, а сам опять принимался за работу.

Так изо дня в день, из месяца в месяц. Ару исполнилось два года. Как и всякий здоровый ребенок, он был любознателен и доставлял мне массу хлопот. Но зато он согрел мою старость ребячьей беспечностью. А силы мои иссякали. Мне все труднее стало подниматься на башню, стали слепнуть глаза. Если бы не Ар, я уже, наверное, обратился бы в Пылинку Вселенной. Но Ар, Ар...

Я писал у себя сложную шаропись. Только поймут ли ее малы? Мне очень хотелось, чтобы они поняли и выполнили мою просьбу. Да, землянин, я решил отправить Ара к вам на звездолет. Малы это сделают, если поймут мою шаропись, и я старался, я работал целых три месяца.

В этот день после завтрака мы не пошли гулять. Ар играл в углу комнаты. Я позвал его, и туман застилал мои глаза. То, что я сделал, ужаснуло меня: я усыпил Ара на долгие месяцы. Вселенная, будь свидетельницей, я не мог поступить иначе. У меня не было выбора. Взяв Ара на руки, я отправился в бухту. Малы окружили нас. Шаропись они поняли и на площади разыграли сцену доставки Ара на звездолет. Потом они подхватили шароплав, в котором спал Ар, и ушли в сумрак моря.

- Прощай, Ар, - прошептал я и покинул бухту.

Долго после этого я не находил себе покоя. Я блуждал по острову, потерянный и раздавленный. Недели ожидания истощили мой организм. И все-таки я каждый день поднимался на башню и наблюдал за звездолетом. Вы занимались своим делом, и никаких перемен в вашей жизни я не обнаруживал. Если бы Ар был на звездолете, вы как-то изменили бы свое поведение. Маленькая деталь сказала бы мне о многом. Но ничто не говорило о том, что Ар у вас и малы выполнили мою просьбу.

Пошла четвертая неделя. Я уже стал привыкать к мысли, что Ара нет в живых. Разбитый и безутешный, я отправился к бухте и увидел на ее поверхности несколько усиков - удивительное природное приспособление малов для наблюдения надводной жизни. Малы поджидали меня и тотчас показали представление о путешествии Ара по морю и суше. Потом обзорный экран убедил меня, что последний лорианин попал на звездолет. Я успокоился.

Невидимое Поле Защиты, которым окружил остров отец Ара, исчезнет через пятнадцать - семнадцать лет. Выключатель сработает автоматически. Так сказал мне когда-то Уайп. Но меня уже не будет тогда в живых, землянин. Я хотел бы, чтобы ты не только сам хорошо познакомился с аппаратурой на башне и научился управлять Большим Полем Вселенной, но и учил этому Ара.

Я заканчиваю. Ты видишь меня в комнате за изготовлением очередной шарописи. Эту последнюю шаропись я готовлю себе. Малы поймут ее и выполнят мое последнее желание. Совесть моя чиста. С жизнью я рассчитался, и мне пора превратиться в Пылинку Вселенной. Вот она, последняя моя шаропись.

Сейчас я ее понесу к бухте, поудобнее устроюсь в шароплаве, спущусь в подводный мир и буду плавать там, пока не иссякнут мои силы. Прощай, землянин! Помни Лорию!

Тарханов открыл глаза. Тускло поблескивали на стенах белые шары. Ничто не говорило о том; что они только что поведали ему тайну гибели Лории. Под сводами царили полумрак и тишина.

- Благодарю тебя, шарописец Анан, - сказал Тарханов. - Мы научимся управлять Большим Полем Вселенной. Прощай!

Под сводами прокатилось эхо.

Послышались шаги Артема.

- Отец, ты знаешь, что я нашел?

Тарханов поднялся с кресла, и оно сразу исчезло, словно растаяв в воздухе...

Глава седьмая

НОВЫЕ ВЕСТИ С ЛОРИИ

"К народам Земли, Венеры, Марса и Олимпийской планеты.

Дорогие друзья! В великую летопись освоения космоса, блестяще начатую пять веков назад гражданином Союза Советских Социалистических Республик, первым космонавтом Земли Юрием Гагариным, вписана новая славная страница.

Не одно поколение землян жило мечтой о встрече с братьями по разуму. Наши звездолетчики покидали родную планету, чтобы принести и подарить нам новое солнце и новые миры. Великое счастье - встретиться с представителем инопланетной цивилизации - выпало на долю одного из выдающихся ученых Земли Ритмина Тарханова. Да, мы не одиноки во Вселенной, и это переполняет наши сердца радостью.

Объединенное Человечество достигло наивысшего расцвета духовной и материальной культуры. Мы переделываем планеты Солнечной системы. В действие приведены огромные материальные и людские ресурсы, и эти ресурсы растут из десятилетия в десятилетие. Но в истории цивилизации наступает такой момент, когда она нуждается а контакте с другими цивилизациями. Опыт другой цивилизации даст новые импульсы поступательному движению землян.

Верховный Совет Планеты вынес на обсуждение вопрос о дальнейших полетах за пределы Солнечной системы. Прекратить или продолжить их - вы, народы Земли, Венеры, Марса и Олимпийской планеты, должны решить на предстоящем плебисците.

Верховный Совет Планеты, Совет Солнца и Звездный Совет приветствуют первого представителя инопланетной цивилизации лорианина Артема Тарханова.

Мы посылаем на Лорию новую экспедицию.

Сегодня все мы преклоняемся перед подвигом командора Тарханова, открывшего для будущих поколений новые горизонты жизни. Слава звездолетчикам!

Верховный Совет Планеты.

Совет Солнца.

Звездный Совет".

Корреспондент "Панорамы планеты" посетил Председателя Совета Солнца академика Соболева и взял у него интервью.

- Академик, как вы относитесь к информации, принятой от командора Тарханова?

- Это самая выдающаяся информация, услышанная мною за долгие годы жизни.

- Означает ли ваш ответ, что вы отказываетесь от прежних своих убеждений?

- Ни в коем случае. Цель Объединенного Человечества на ближайшие сто-двести лет - освоение и благоустройство планет Солнечной системы. Ошибаюсь ли я? Может быть. Но я честен и искренен в своих убеждениях и верю в свою правоту.

- Еще один вопрос, академик. Считаете ли вы возможным участие женщин в звездных экспедициях?

- Почему бы нет? Впрочем, я советую обратиться с этим вопросом к нашей медицине.

"Человек давно перестал верить чудесам. Но тем не менее в жизни встречаются факты и явления, которые в силу своей необычности относятся к разряду чудес. То, что отыскался командор Тарханов, - это первое чудо. А второе чудо - это скорость, с какой до нас доходит информация с Лории. Миллиарды и миллиарды километров, которые не поддаются никакому зрительному восприятию, - за сто сорок секунд. Никакими земными средствами связи мы не можем обеспечить такую скорость.

Отсюда я делаю вывод, что на Лории имеются принципиально новые, неизвестные нам средства связи. Если бы мы обладали ими... Я верю, что командор Тарханов по возвращении на Землю поможет нам во всем разобраться.

Вместе со всеми землянами я восхищаюсь подвигом экипажа звездолета "Уссури" во главе с командором Тархановым.

Рауль Сантос, председатель Комитета

галактической связи".

"Восхищена, потрясена, взволнована подвигом командора Тарханова.

Ирма Соболева, доктор математики,

абсолютная чемпионка солнечной регаты".

Учащиеся четвертого класса Хабаровского лицея в Комитет галактической связи прислали письмо с необычным адресом:

"Вселенная, Галактика, Млечный Путь, созвездие Большая Медведица, планетная система "Мицар", планета Лория, Артему Тарханову.

Мы очень и очень ждем твоего приезда, дорогой Артем. Нам хочется подружиться с тобой, послушать твой рассказ о далекой планете. Ты говорил, что никогда не видел Землю. Мы покажем тебе ее. Покажем наш многоводный Амур. Будем купаться. А когда мы подрастем, вместе с тобой полетим на твою планету. Приезжай скорее".

Это было первое письмо землян далекому собрату по разуму. В Комитете галактической связи нам сообщили, что на имя Артема Тарханова поступило уже около ста тысяч писем.

"Панорама планеты". Экстренный выпуск. Корреспонденту "Известий" интервью дает Председатель Звездного Совета академик Козырев.

- Институт света много лет занимался разгадкой тайиы белых шаров. Что вы можете сказать по этому поводу? Для чего они были посланы на Землю?

- Пожалуй, сейчас ни у кого нет сомнения в том, что они были посланы для установления контакта с Землей. Быть может, лорианам контакт был более необходим, чем нам. Эта выяснит экспедиция, которую мы думаем отправить в скором времени на Лорию.

- Какие возможности имеются для прямой связи с Лорией?

- Комитет галактической связи регулярно посылает на Лорию радиосигналы. Сигналы мы посылаем и на другие звездные системы. На Лорию сигналы, по-видимому, не доходят. В районе Большой Медведицы наши инженеры обнаружили пояс непрохождения. Но кое-что у нас намечается. Испытан мыслетрон Рауля Сантоса. Первые опыты обнадеживают. Удастся ли нам использовать генератор мысли для передачи информации на Лорию, пока сказать трудно.

Ощущение фантастичности не покидало ни на минуту. Высоко под черным куполом висели три луны, освещая приемный зал Звездного Совета причудливым голубоватым светом. Стен будто не было, были только пол и потолок, каким-то чудом вставленные в голубое пространство. И в этом пространстве выделялся горельеф Игната Луня "Встреча". Казалось, что земляне вместе с экипажем "Уссури" собрались далеко за пределами родной планеты, под чужими лунами отметить великий праздник Октября. В зале шли танцы.

- Чарлз, как ты находишь обстановку? - спросила Мадия.

Эллиот промолчал.

- Ты сегодня слишком меланхоличен.

- Я такой же, как всегда.

- Выходит, все-таки мы не одиноки во Вселенной?

- Да, Мадия, это - очевидный факт.

Они сидели на террасе в зале приемов Звездного Совета, наблюдая за танцующими.

- Я никогда не видела такого созвездия талантов, - сказала Мадия.

- Да, народу много... И знаешь, о чем я думаю: вот эти милые красивые женщины едва ли свяжут свою жизнь с кем-то из звездных скитальцев.

- Не следует повторяться, Чарлз. Комментируя в своей книге письма Натальи Тархановой, ты уже высказал эту мысль. И землянки, кажется, не поняли тебя.

- Со временем поймут, что я был прав.

- Никогда. Я хотела бы быть такой же, как Наталья Тарханова, с ее непреклонной энергией служения человечеству и всепоглощающей любовью. Вся жизнь Тархановой - подвиг. Она вдохновляет сильных, укрепляет малодушных и поддерживает слабых. Я печалюсь вместе с ней, тоскую вместе с ней, сквозь слезы улыбаюсь вместе с ней и горжусь ее великой верностью.

- И все-таки ты не захочешь быть на ее месте?

Мадия пожала плечами.

- Космос не для женщин, - назидательно заметил Эллиот.

"Он, кажется, не поумнел, - подумала Мадия и вздохнула. Где сейчас Игнат Лунь? Как жаль, что его нет рядом..."

- Академик Соболев предлагает мне отправиться на Юпитер, а я не хочу, - продолжал Эллиот. - Мне уютно на милой Земле. Будет еще уютнее, если мы, Мадия, всегда будем вместе. Впрочем, кажется, ты меня не слушаешь?

- Продолжай, Чарлз.

- О, я прекрасно понимаю твое состояние. Не часто родственники звездолетчиков получают радостные вести. Командор Тарханов жив - это твоя радость. Но это и моя радость. И все-таки мир звездолетчиков - не наш с тобой мир. Мы любим те жизненные удобства, которые возможны лишь на Земле. Я говорю не только о материальных удобствах. Я имею в виду, если так можно выразиться, духовные удобства, условия для гармонического развития личности, для наслаждения. Не пойми меня примитивно. Наслаждение - это не только любовь, отличная пища и прочее. Это - мудрая книга, тонкая музыка, великое творение живописца, гениальная работа скульптора...

- А как ты оцениваешь "Встречу" Игната Луня? - Мадия впервые за вечер с некоторым интересом поглядела в лицо своего докучливого собеседника.

- "Встреча", - Эллиот несколько смешался. - Я не хочу идти на поводу у толпы. В горельефе Луня нет ничего выдающегося. Мало того, он прибегает к недозволенным в скульптуре приемам: новому освещению... Ни один гениальный скульптор не совал в руки своих изваяний какие-то новые светильники...

Он говорил еще о чем-то, но Мадия уже ничего, не слышала: ей показалось, что среди танцующих мелькнула высокая фигура Луня. Она едва удержала себя на месте: так хотелось ей проверить, Лунь это или кто-то другой. Но к ним подошел Сантос.

- Профессор Эллиот, поздравляю вас с праздником, - сказал он ровным голосом. - А я думал, что вы сегодня находитесь на приеме в зале Совета Солнца, у академика Соболева.

- Как видите, нет... Если говорить честно, меня не устраивают некоторые планы академика Соболева в отношении моей скромной персоны.

- Догадываюсь, профессор. Но я хотел бы сказать вам о другом. У вас свои взгляды на жизнь. С ними можно согласиться или нет, но ваши высказывания, пусть даже неправильные, заставляют землян задумываться над путями развития человечества, взвешивать на весах совести разные точки зрения и искать правильные решения. И не стоит огорчаться, выслушивая порою крайне резкие суждения. В идейной борьбе...

- Вы считаете наши споры идейной борьбой?

- Не заставляйте меня думать, что вы наивный человек, профессор Эллиот. Если вы до сих пор не уяснили этого, то мне очень жаль вас. - Сантос круто переменил разговор и пригласил неожиданно: - Мадия, пойдемте танцевать?

Мадия протянула ему руку.

Проносясь в танце мимо террасы, Мадия видела, что Чарлз все еще смотрит на нее.

"А у него нет будущего, - подумала она. - Он решил, что я - его будущее. Прошлое - да, а будущее..."

Комитет галактической связи Звездного Совета провел опыты по передаче мысли на Лорию. Мыслетрон был настроен на волну биотоков командора Тарханова. Передачу вел академик Рауль Сантос.

Командору Тарханову было сообщено следующее: "Земля приветствует тебя и лорианина Артема Тарханова. Мы принимаем ваши сигналы и в скором времени отправляем на Лорию большую комплексную экспедицию".

Вчера Земля получила ответ командора Тарханова. Ответ пришел по тем же неизвестным нам каналам связи. Этот канал командор называет Большим Полем Вселенной.

"Наконец-то, - говорится в принятой информации, - за долгие годы жизни на Лории я получил весть с родной планеты. Я принял мысли далекого соплеменника. Это несказанно обрадовало меня.

У землян сейчас возникают тысячи "почему". Ответить на них нет времени. Мы готовим Большое Поле Вселенной для полета звездолета землян. Это удивительное Поле. И звездолет в нем будет лететь на Лорию не годы, а всего несколько часов. Подчеркиваю, несколько часов.

Я прошу Звездный Совет Земли разрешить мне установить срок вылета экспедиции. Мы постараемся за короткое время подготовить Большое Поле Вселенной и сообщим вам об этом. Инженер лорианин Артем Тарханов подробно проинструктирует землян, как пользоваться Большим Полем.

С нетерпением ждем вас, дорогие соплеменники. До скорой встречи".

"Верховный Совет Планеты с глубоким удовлетворением отмечает, что народы Земли, Марса, Венеры и Олимпийской планеты в день плебисцита проявили исключительную активность. Подавляющее большинство землян высказалось за "Вселенную" и тем самым на сотни лет вперед избрало свой путь дальнейшего развития. В этом проявились мудрость и дальновидность народов, их забота о будущих поколениях.

Из поколения в поколение наша цивилизация двигалась вперед, только вперед. И это наступательное движение будет нарастать. Мы не можем жить в изоляции от других миров. Мы должны прокладывать новое русло потоку человеческой истории.

Рады сообщить, что медицина разрешила полеты женщин за пределы Солнечной системы.

Верховный Совет Планеты разрешает Звездному Совету включить в состав экспедиций женщин-ученых".

"В связи с назначением академика Козырева главой делегации для встречи с представителем лорианской цивилизации и одновременно начальником лорианской комплексной экспедиции Верховный Совет Планеты решил освободить его от обязанности Председателя Звездного Совета.

Председателем Звездного Совета согласно решению сессии Звездного Совета утвердить академика Кубинской Академии наук Рауля Сантоса".

"Звездный Совет назначил Игната Луня командором звездолета "Тарханов". В состав экипажа включены: инженер-кибернетик Александр Шагин, второй звездолетчик Пьер Мартелл, инженер галактической связи Мадия Тарханова, доктор медицины Линда Чарльтон".

"Звездный Совет принял предложение командора Тарханова, и звездолет его имени будет идти на Лорию в Большом Поле Вселенной. Старт звездолета назначен на 17 июня 2568 года".

Глава восьмая

БОЛЬШОЕ ПОЛЕ ВСЕЛЕННОЙ

Тарханов с нажимом поставил точку и рассеянно взглянул на исписанные листы бумаги. Больше месяца он не выходил из звездолета, работая, как одержимый, по восемнадцать часов в сутки. Он собрал бумаги и размашисто написал на конверте: "Расчеты и формула Большого Поля Вселенной. Землянам от командора Тарханова".

Долог и мучителен был путь по лабиринту формул я уравнений, пока он добрался до ключа, с помощью которого открылась ему одна из величайших тайн Вселенной. Теперь остается подвергнуть себя воздействию Большого Поля Вселенной. Он и раньше мог это сделать, он верил Уайпу, но ему самому хотелось понять одно иэ необычайных явлений природы.

Весь этот месяц он не видел Артема. Тот редко приезжал на звездолет. "Как-то он там?" - подумал Тарханов и включил экран.

Артем улыбнулся и, поняв взгляд Тарханова, сказал:

- Все в порядке, отец.

- Хорошо, Артем. Ты можешь организовать Д-Поле на звездолет? Я собираюсь на остров.

- По Д-Полю?

Тарханов кивнул головой. Артем выключился. Тарханов спрятал конверт в ящик стола и долго стоял у портрета Наташи, словно ожидая, что она скажет ему что-то очень дорогое и заветное.

Лорианский день был в разгаре. Робот выкатил тихоходный планетолет. В обычной воздушной среде он летает до острова за три дня. А в Большом Д-Поле Вселенной?

Тарханов поднялся в кабину. Планетолет повис над голубой пустыней.

- Даю Д-Поле, - услышал Тарханов голос Артема. - Даю Д-Поле!

Тарханов успел еще взглянуть на часы, - было половина двенадцатого. А потом... Потом он почувствовал, как катастрофически уменьшается в размерах. Казалось, что ноги, руки, голова, туловище его таяли, словно сосульки под ярким солнцем. Он пытался анализировать, понять этот процесс, но не мог сосредоточиться ни на одной мысли. А вокруг струилось что-то вязкое, неуловимое и в то же время очень легкое.

Сколько это длилось? Мгновение или долгие часы? Пожалуй, то и другое. Когда Тарханов пришел в себя, планетолет уже плавно слускался на остров. Часы показывали половину двенадцатого. Только секундная стрелка, кажется, чуть передвинулась. Он не верил своим глазам, в то же время ощущая удивительную легкость во всем теле.

Он выбрался из кабины и с удивлением прислушался к себе: в нем что-то изменилось. Но что?

Подошел Артем:

- Ты чем-то удивлен, отец?

- Не могу понять, что со мной произошло. Ты не замечаешь никаких изменений в моей внешности?

- Нет.

- У меня такое впечатление, будто я заново родился. Ты все-таки присмотрись. Я не стал лилипутом?

- Да нет же! В Большом Поле всегда испытываешь это чувство таяния.

- Ты что, летал?!

- Почти каждый день, - отворачиваясь, сказал Артем.

- Куда же это?

- В экспериментальный центр Лории.

- Почему без разрешения?

- Ты не запрещал мне полеты. Потом - такое ощущение... Такое ощущение...

- Ты очень расстроил меня, Артем.

Артем виновато опустил голову и стоял, неловко отвернувшись от отца.

- Я, пожалуй, полечу еще, - сказал Тарханов. - Попытаюсь разобраться в своих ощущениях. Д-Поле включишь по моему сигналу.

- Есть! - Обрадованный Артем побежал к башне.

Тарханов поднял планетолет на пятьсот метров над уровнем моря. Внизу мерно катились волны. В бухте торчали антеннки. "Так и не побывал в гостях у челноков", - подумал он, нажимая кнопку скорости горизонтального полета. Планетолет медленно удалялся от острова.

- Включай, Артем.

И опять началось головокружительное сжимание тела, и опять Тарханов не мог понять происходящего. Чувствовал только, как по всему телу пульсирует что-то необыкновенно свежее, бодрящее, как бы озонирующее. Он увидел себя как бы со стороны, - маленького и беспомощного, и в то же время ощущал прилив новых сил. Сколько это длилось? Д-Поле выключилось. Тарханов увидел голубую пустыню, тополя, звездолет...

Посадив аппарат, он поднялся в кабину электронного диагноста. Может быть, машина лучше разберется в изменениях, происшедших в организме? "Если бы был жив Иван Васильевич..." - вздохнул Тарханов, усаживаясь в специальное кресло и нажимая кнопку "Проверка всего организма".

Он сидел, не шелохнувшись. Диагност шаг за шагом исследовал его организм. Последний раз Тарханов проверял себя полгода назад. Как и всякая умная машина, диагност был беспощаден в выводах - он нашел сотни нарушений в деятельности организма и предложил Тарханову лечь в анабиоз, чтобы затормозить разрушительный процесс. Тарханов, конечно же, не послушался.

Сегодня диагност что-то слишком долго изучал его. В душу Тарханова проникло легкое беспокойство. Неужели есть какие-то отклонения от нормы? Но ладно, главное в жизни он уже сделал. Ему, как Анану, пора превратиться в Пылинку Вселенной.

А диагност хорошо поставленным металлическим голосом заговорил четко:

- Ты совершенно здоров. В твоем мозгу исчезла усталость. Ты не болеешь лучевой болезнью. У тебя обновились наследственные клетки. Информация, которая хранится в моей памяти, свидетельствует, что ты был неизлечимо болен и тебе осталось жить сто шестьдесят три дня. А сейчас ты проживешь еще шестьдесят лет. Я никогда не ошибался.

Тарханов выключил машину.

В салоне, проходя мимо рояля, Тарханов не удержался и открыл крышку, робко и неуверенно взял аккорд, а затем, почувствовав прежнюю силу в пальцах, заиграл смелее.

- Отец! - воскликнул Артем, появляясь в дверях салона. Пятнадцать минут назад с Земли стартовал звездолет.

Тарханов резко оборвал музыку.

- Наконец-то! - прошептал он. - Я побуду немного один, Артем. Кстати, на чем ты прилетел?

- На автоплане по Д-Полю.

- А кто же тебе дает Поле?

- Мой робот.

Тарханов покачал головой, но промолчал.

- Завтра я даю звездолету Большое Поле Вселенной?

- Да, Артем.

Возгласы то утихали, то вспыхивали с новой силой. Лунь ступил на зеленый ковер дороги, ведущей к звездам.

Земля была объята радостью - глубокой, всенародной, безмерной. На площадях городов установили объемные телеэкраны. Море цветов на улицах, бульварах, в руках землян.

На трибунах звездодрома, откуда много лет назад поднимался "Уссури" во главе с командором Тархановым, - тысячи представителей Земли, Марса, Венеры и Олимпийской планеты. В Звездном зале - лучшие умы человечества. Оживленно беседуют Рауль Сантос и Ирма Соболева. Академик Соболев, заложив руки за спину, прохаживается мимо макета "Уссури". Академик Козырев в светлом костюме и белой открытой рубашке что-то говорит членам делегации, отправляющейся на Лорию.

Ровно в семь часов вечера двери Звездного зала распахнулись. Впереди шли Мадия Тарханова и Линда Чарльтон в белых парадных костюмах. Традиционный порядок следования - впереди командор, за ним другие - был нарушен. Что ж, вполне объяснимо. Этим подчеркивалось, что отныне женщинам открыта дорога к звездам.

Колонна остановилась перед трибуной Председателя Верховного Совета Планеты. Командор Игнат Лунь, сделав два шага вперед, доложил, что экипаж звездолета "Тарханов" готов выполнить задание Земли, и вернулся на свое место. Глаза его встретились с глазами Ирмы. Ирма чуть улыбнулась Луню, глазами она сказала: "Спасибо, Инг". Он вопросительно посмотрел на нее: "За что?" Она приложила правую руку к сердцу: "За то, что помог найти себя, найти свое сердце". Так понял Лунь этот жест. "Будь счастлива, Ирма", - хотелось сказать ему, но она, кажется, поняла его и приветственно подняла руку.

Звездолетчики вышли на Круг почета. Солнце садилось за дальними горами. Лучи его падали длинными стрелами на серебристый корабль. Белые машины медленно двигались перед трибунами и наконец остановились у Дороги славы.

- Прощайте, земляне, - сказал Лунь.

Десятки тысяч голосов почти одновременно крикнули:

- До скорой встречи, звездолетчики!

Седьмой час звездолет двигался в космосе по Большому Полю Вселенной. Через десять минут земляне должны появиться в районе Лории, в двадцати тысячах километров от точки на острове Главной обсерватории. Расчеты составлял электронный центр "Уссури", и он не мог ошибиться.

Тарханов смотрел на секундомер. Стрелки бежали плавно, как бы оставляя за собой невидимый след. За секунду звездолет пролетит... Страшно даже вообразить скорость, с какой земляне приближаются к Лории.

Тарханову, привыкшему к земным скоростям, пусть даже к субсветовым, трудно было представить дистанцию между секундой и вечностью. Он и не пытался этого сделать. У него будто все отнялось, замерло, оцепенело. Артем происходящее воспринимал проще: следил за пульсатором, переговаривалсл с роботом и только, пожалуй, смеялся чаще обычного, радуясь предстоящей встрече с землянами.

Осталось пять минут.

Бегут стрелки секундомера. Бежит сердце, опережая часы, спешит, чтобы скорее взять пятиминутный рубеж вечности. Пульсатор слегка сжимается и разжимается. Именно в нем заключена одна из величайших тайн Вселенной. Со временем Тарханов создаст такой же пульсатор. Быть может, он сделает это на Земле или здесь, на Лории, неважно, где, но сделает так, чтобы можно было наблюдать за движением звездолета в Большом Поле Вселенной.

Три минуты вечности.

Тарханову хочется крикнуть Артему: "Выключай!" Он положил руку на сердце, как бы приказывая ему: не спеши, доверься разуму. Ты так долго и так терпеливо ждало - наберись же мужества на последние три минуты! Всего три минуты... Артем пританцовывает у пульсатора. Кажется, и ему не хватает выдержки. Он вопросительно смотрит на Тарханова. Тарханов закрывает глаза, чтобы не выдать своего желания.

Одна минута вечности.

Тарханов, как бы стараясь подогнать секунды, двигает то правым, то левым плечом. Нетерпение сжигает его. Он хватается руками за подлокотники кресла, чтобы не вскочить и не выключить пульсатор. Он чувствует на лбу холодные капли пота. Ну, быстрее, быстрее, стрелка! Пятнадцать секунд, десять секунд... Сердце Тарханова сжимается в холодный комок... Идет секунда.

Пульсатор автоматически выключается.

Артем сразу же включил Обзорное поле.

- Вон она, серебристая птица, - радостно крикнул он. Снижается!

Хабаровск 1963-1969