"Пылающий Эдем" - читать интересную книгу автора (Плейн Белва)

КНИГА ТРЕТЬЯ ВЛЮБЛЕННЫЕ И ДРУЗЬЯ

Глава 10

– Я показывал вам это? Да. Наверное показывал, – произнес Фрэнсис Лютер, протягивая книгу в кожаном переплете. – Это дневник моего предка, первым высадившимся на Сен-Фелисе.

– Да, я смотрел его, но Николас не видел, – Патрик пробежал глазами страницу, затем передал дневник Николасу. – «Я хочу купить землю, вести хозяйство, владеть собственностью, как то и подобает истинному джентльмену. Удачно жениться». Да, так оно и было, Николас.

– Изумительно, – пробормотал Николас.

Он был удивительно грациозен: он сидел на подоконнике, по-турецки скрестив свои длинные стройные ноги. Дневной свет красиво очерчивал его изящную фигуру, аристократическую голову, словно высеченную резцом скульптора. Патрик почувствовал невольную гордость: именно он впервые привел Николаса в этом дом, хотя инициатива исходила от Кэт Тэрбокс. Он был как бы связующим звеном между этими разными людьми: землевладельцем – хозяином этого дома – и его гостем – темнокожим политиком, только начинающим свой путь к славе и признанию.

– Книги, – все говорил и говорил Фрэнсис, – моя единственная слабость и увлечение. – Он указал рукой на многочисленные новые тома в ярких обложках. – Мне присылают их прямо из Нью-Йорка. Если пожелаете почитать что-либо, пожалуйста…

– Да, изумительно, – повторил Николас, возвращая дневник.

– Возьмите, почитайте это, если хотите, мистер Мибейн. У меня есть еще копии. Любопытно, не правда ли?

– Буду вам очень признателен. Кстати, зовите меня, пожалуйста, просто Николас.

– Ну хорошо, Николас. Не выпить ли нам перед обедом? Нет, правильнее – перед ужином. Сегодня же воскресенье.

Для Патрика было истинным наслаждением наблюдать и принимать участие в этом семейном ритуале – священнодействии с искрящимися, пенящимися, струящимися ледяными напитками. Сколько же вечером сиживал он в этой библиотеке, чувствуя себя равным, а не чужаком, как в первый раз! Да, его мальчишеское увлечение Николасом не сравнить с отношением к Фрэнсису, человеку, казалось, из другого мира. Но так много объединяло их: мысли, вкусы, пристрастия. Этот человек не мог не покорить его сердце.

Увы, ничего подобного в отношениях с Марджори Лютер! Да я, будто вторгаюсь в ее дом, посягаю на ее территорию, – думал Николас. Она презирает меня только за цвет кожи, хотя она не осмелится признаться в этом даже самой себе. Выражение ее лица, ее улыбка – уж его-то не обмануть, уж он-то сразу чувствует эти вещи. Ну да Бог с ней! Ведь и у его Дезире есть недостатки.

Он мог наблюдать из высоких окон за небольшой группой, расположившейся на лужайке в тени. Женщины и отец Бейкер. Они не пожелали присоединиться к ним и остались на открытом воздухе. Будто картина импрессионистов или хорошая копия: воздушное обрамление и женщины в лилово-фиолетовых одеяниях! Лорин, десятилетняя дочка Патрика, сидела на траве, у ног матери. Мейзи, уж совсем не малышка, сидела на коленях Кэт Тэрбокс, а Марджори Лютер держала на руках маленькую беленькую собачку. Да, импрессионизм, только вот темная кожа не вписывается в это «полотно», с горечью подумал Патрик.

– Какая чудная комната! – воскликнул Николас.

– Да, она была лишь частично отделана, когда мы въехали в этот дом. Я доделывал все сам, хотя и потратил уйму денег. Но дело того стоило. Фактически, я живу здесь, – Фрэнсис кивнул на большой стол, заваленный бумагами.

– Фрэнсис пишет историю Карибского мира, – пояснил Николасу Патрик, – от араваков. Грандиозный труд!

– Судя по успехам, которых нет, я никогда не закончу его!

Николас поинтересовался:

– А что подвигло и вдохновляет вас? Ваши семейные корни?

– О да, надо полагать это. Я так много узнал о моих предках со времени приезда сюда. Один из них попал в плен в битве при Вустере, его привезли сюда как ссыльного во времена Кромвеля. Другой, бедняжка, сидел в долговой тюрьме. Третий был губернатором. Как видите, веселенькая семейка! – засмеялся Фрэнсис.

– Так вы, значит, обосновались здесь надолго? Специально вернулись сюда?

– Да, я несколько раз ездил в Нью-Йорк, у меня там родители. И каждый раз я чувствую, что этот город завораживает. Элевтера! Точно сказано. Здесь я свободен!

– Фрэнсис, мне бы хотелось продолжить наш разговор. Вы говорили, мистер Лютер, о…

– Фрэнсис, ну пожалуйста! Послушай Николаса! Николас утвердительно кивнул.

– Фрэнсис, вы говорили о своих планах на будущее, о своем хозяйстве. Да вы, наверняка, знаете, что повсюду много говорят о вашем образцово-показательном хозяйстве.

– Да вы все преувеличиваете! Это всего лишь прекрасное начинание. Что я такого сделал? Только построил десять домов для постоянных рабочих! И ничего для сезонных! Да об этом и говорить-то не стоит!

– Не скромничайте. Это только начало. Достойный пример для подражания.

– Уж и не знаю, какой пример остальным, но меня беспокоит, что за время моего столь недолгого пребывания здесь я стал возмутителем всеобщего спокойствия. Слишком много хлопот я доставляю. – Фрэнсис задумчиво постукивал пальцами по столу. – Но я вложил сюда мои деньги, мало ли много ли, но мои – мои деньги! К счастью, я – не обладатель безумного, умопомрачительного богатства и состояния. Единственное мое желание – оплатить все мои долги, выкупить закладную. Вот и все!

– Ты понимаешь, понимаешь теперь, Николас, почему мне хотелось познакомить вас друг с другом. Это так естественно и важно, чтобы добропорядочные люди… – Патрик говорил с такой увлеченностью, что, казалось, забыл обо всем. Чувства переполняли его. Может быть, со стороны это выглядело несколько наивным.

Николас обратился к Фрэнсису:

– Наши славные друзья, Патрик и Кэт Тэрбокс, привели меня сюда по доброте душевной. Буду краток. Теперь, когда у нас всеобщее избирательное право, недалек тот час, когда мы будем независимыми. Перед нами – великие задачи! После политической независимости стабилизируется и экономика. Великие цели! Наша партия станет правящей, мы хотим этого! «Прогрессисты нового дня» объединяет молодых целеустремленных людей. Мы – демократы, но, как бы лучше выразиться, не радикалы. Мы не проповедуем политику конфискации. Наоборот, мы поддерживаем землевладельцев, наиболее просвещенных, прогрессивных представителей этого класса, которые будут сотрудничать с нами, бороться во имя светлого будущего, всеобщего процветания и благоденствия! Если честно, мне нужна ваша поддержка.

– Сердцем и разумом я с вами, я – за преобразования, но я не политик, – возразил ему Фрэнсис.

– Нет, нет, вы не правы. Человек, чуткий к страданиям обездоленных и способный хоть что-то предпринять для облегчения их участи, – политик. Патрик точно подметил: это – позиция, субъективное, непредвзятое отношение. Нет, нет, не волнуйтесь, я не прошу вас сделать какие-либо связывающие вас публичные заявления. Я прекрасно понимаю все, – тоном провидца изрек Николас. – Я хочу познакомиться с вами поближе, иметь в вашем лице союзника, советчика. Да, подобное отношение – отношение дружеского понимания – приходит не сразу. Могу ли я время от времени иметь в вашем лице внимательного собеседника?

– Ну, конечно. О чем речь!? Всегда рад выслушать вас. Я люблю принимать посетителей, гостей, особенно в вечернее время, Патрик знает. Кажется мне, нас приглашают на ужин.

Патрик не чувствовал себя столь непринужденно за столом. Этикет, сервировка, торжественность, негры с серебряными подносами – ему было не по себе. Он чувствовал определенный дискомфорт. Его беспокоило то, что думали и говорили о нем негры на кухне.

Он быстро окинул взглядом смешанную, такую контрастную компанию за столом. Белые господа, хозяева этого дома; двое темнокожих детишек с тугими косичками, тихие и благовоспитанные, иначе бы их не привезли сюда; Дезире, безмолвная и величественная, столь яркая, видная, что остальные женщины «блекли» в ее присутствии. От Марджори Лютер, – подумал Патрик, – буквально «веет холодом». Холодная женщина с прекрасной белоснежной кожей. Бледный шелк, матовый жемчуг… Внезапно Патрик поймал себя на бесстыдной мысли: а какова она в постели с Фрэнсисом? Он смутился. Холодная, уж, конечно, никакого сравнения с Дезире! Хотя, кто знает!? А у Фрэнсиса такое доброе сердце! Он не созрел для женитьбы. Только теперь он начинает осознавать это. Все это промелькнуло в голове Патрика за то время, пока он расстилал салфетку и брал ложку.

За столом воцарилась тишина. Должно быть, все поняли нелепость происходящего. Чтобы хоть как-то разрядить атмосферу, Патрик обратился к хозяйке.

– Держу пари, ваш повар с Мартиники.

– Как вы догадались? Что, суп слишком острый?

– Нет, нет, он великолепен. Моя мать – оттуда родом, а она прекрасно готовит. Попросите своего повара приготовить какие-нибудь национальные блюда. Индейка с соусом карри – о, это нечто!

– Расскажите, расскажите мне! Дайте какие-нибудь рецепты! – Марджори подалась вперед, изображая крайнюю заинтересованность.

– Ну, например, приготовленные на пару съедобные ракушки. Или моллюски с лаймом, – он лихорадочно вспоминал какие-нибудь экзотические кушанья, пытаясь заинтересовать собеседницу. Вообще-то, он был довольно равнодушен к еде. – Или оладьи из трески с зеленым перцем – типичное национальное блюдо.

– Да, да. Я обязательно попробую, – вежливо ответила Марджори.

Снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь звоном серебра и фарфора. Отец Бейкер ел с жадностью, присущей пожилому человеку, обращая внимание только на собственную тарелку. Дезире суетилась с малышкой. Остальные зачарованно смотрели на Морн Блю – её хорошо было видно из дальних окон комнаты. На этот раз Николас решился нарушить тишину.

– Я слышал, твоя мать хочет вернуться на родину, Мартинику. Это правда? – спросил он Патрика.

– Да, она говорит об этом. Я не хочу, чтобы она уезжала, но годы идут, она уже старая, и испытывает ностальгические чувства к земле своих предков, или, по крайней мере, тому, что с нею сталось теперь.

– Знаете ли вы, что такое земля предков, «родовая земля»? Это понятие, – продолжал Николас, – ничего общего не имеющее с юридическими законами. Этот обычай существует не только в Африке. Вы можете покинуть землю даже на долгие годы. Но если она принадлежит кому-либо из ваших предков, у вас есть право вернуться и жить там и есть плоды деревьев, произрастающих на ней.

– И быть похороненным там, – добавила Кэт, отводя взгляд от сумеречного сияния Морн Блю.

– Как? Вы знаете и это? – удивленно воскликнул Николас.

– Да, я кое-что знаю и умею в этой жизни, – с улыбкой парировала Кэт.

– В Вест Индии, – продолжал Николас, – обычно эта земля даруется рабу при освобождении.

– Мне надо поработать над моим историческим повествованием, – сказал Фрэнсис.

– Которое ты никогда не закончишь, – добавила Марджори.

– У вашего мужа, – учтиво заметил Николас, – слишком много неотложных дел и забот. Времени на все не хватает.

– Надеюсь, что не слишком, – ответила Марджори.

– Мою жену всегда беспокоит то, что я слишком много работаю, – виновато заметил Фрэнсис, словно извиняясь за любое причиненное беспокойство или неудобство кому бы то ни было в его чудесном доме.

Кэт буквально «выстрелила» свой вопрос:

– Если уж речь зашла о заботах, то как насчет того, чтобы встретиться снова? Вы, мужчины, выпроваживаете нас на лужайку. А я, может быть, только ради этой беседы и пришла сюда.

– Да мы немножко поболтали. Никаких конкретных решений, – ответил ей Николас.

– Очень жаль, – сказала Кэт. – Мы с Патриком именно и познакомили вас ради этих решений. Конечно, я как всегда опережаю события.

Марджори выпила воду и со звоном поставила пустой стакан на стол.

– Мы не сумеем ничего добиться без помощи правительства, – продолжала Кэт мягким голосом. – И вы прекрасно это знаете. Невозможно решить серьезные проблемы, опираясь лишь на энтузиазм добровольцев. Вот в этом-то я никак не могу убедить моего мужа. Дело вовсе не в том, что он мог бы сотрудничать с вами. Но он ни за что не пришел бы сюда только из-за того, что здесь негры. Да вы сами знаете.

Марджори опять подняла стакан и резко поставила его на стол, так что вода расплескалась на полированное дерево. Впечатление было такое, будто ей не хватает воздуха.

– Пусть тебя это не смущает, Марджори. Это мои друзья. Они в курсе всего происходящего. Я доверяю им, и откровенна с ними.

– Да уж этого у тебя не отнимешь, – согласился отец Бейкер. – И такой ты была всегда, – он оглядел всех присутствующих. В голосе его звучала гордость. – Я знаю Кэт с детства. Я люблю ее со всеми ее недостатками и разделяю ее точку зрения, хотя и не всегда.

– Только не в вопросе контроля за рождаемостью. Точнее, планирования семьи. Лучше звучит и более правильно, – возразила Кэт.

– Да, удивительная вещь, – заметил Николас, – проблема населения стала первостепенной проблемой Центральной Америки. Но так было не всегда. И многие, я уверен, не знают, что во времена рабовладельческого периода смертность превышала рождаемость. Думаю, что в этом негативную роль сыграл вывоз рабов из Африки, – в его красиво моделирующем голосе вдруг зазвучали командные нотки. Все присутствующие посмотрели на Николаса. – Наверное, в какой-то мере сказывались также недоедание и изнурительный труд. Но основная причина смертности – высокий уровень заболеваемости. Современная медицина избавила нас от фрамбезии[1] и холеры, желтой лихорадки, тифа. И как результат – перенаселенность нашего острова. Да и всей планеты.

– Вы включите в свою предвыборную программу и этот пункт? – без обиняков спросила Кэт.

Николас улыбнулся и ответил с подкупающей искренностью:

– Только по приговору суда. В конце концов, для того чтобы иметь возможность что-либо выполнять, надо сначала победить на выборах. Разве я не прав, миссис Лютер?

– Да, да, конечно, – кивнула Марджори. Превосходный, отличный стратег, – подумал Патрик. Николас продолжал:

– Я всегда говорю, что наше общество, безусловно, выигрывает, имея таких граждан, как вы, уважаемые дамы. Умные, образованные, деятельные женщины, так хорошо знающие и умеющие ценить жизнь. Я не ошибаюсь, ваш муж упоминал, что вы – выпускница Пембрука, миссис Лютер? Моя невеста училась в колледже Смита. Дорис Лестер из Огайо. Вы окажете нам большую честь, если навестите нас и познакомитесь с Дорис после нашей свадьбы.

Марджори поинтересовалась:

– Когда же состоится ваша свадьба, мистер Мибейн?

– Это будет рождественская свадьба, – ответил Николас и добавил, – Патрик знал, что он всегда стремился избегать каких-либо недоразумений, поэтому был предельно искренен, – ее отец – священник Африканской методической церкви.

Николас несколько разрядил атмосферу.

– Вы долго были за границей. Как, на ваш взгляд, изменилось ли здесь что-нибудь, – спросила Марджори, обращаясь только к Николасу, хотя Патрик тоже вернулся домой из-за границы. Да Патрик особо и не переживал, Николас умеет очаровывать людей. – Не совсем. Мы слишком долго, веками находились в каком-то застое, забытьи, но… – Николас, словно предостерегая кого-то, поднял руку, – но смею заметить, мы на пути перемен. Авиалинии связывают крупные города Карибского региона, осуществляются регулярные полеты с транзитом через наш остров. Бог даст, и у нас будет свой аэропорт, который соединит нас с Европой. Это несомненно повлияет на нашу жизнь и на систему управления.

– У меня от всего этого голова кругом идет, – мягко заметила Марджори. – Я, к сожалению, не интересуюсь политикой.

– Да и я тоже, я уже говорил, – вступил в разговор Фрэнсис.

– Все мы рано или поздно становимся политиками, – возразила Кэт.

– Мудрое высказывание, – весело заметил Николас, вставая из-за стола.

Уже в машине Дезире пожаловалась:

– У меня нет сил! Ощущение полного изнеможения, как будто все это время таскала тяжести. Эти серьезные беседы утомили меня. Ты, наверное, заметил, я слова не вымолвила за весь вечер.

– Это был серьезный, глубокий разговор, – возразил Патрик. – Твоему отцу он бы понравился.

– Ох, вы с папой неисправимы! Признайся, ведь ты чувствовал себя не в своей тарелке.

– Да, чуть-чуть. Это все из-за нее. Фрэнсис – честный, порядочный, независимый. Уж ему-то от нас какая выгода? Он пригласил нас, потому что хотел, а не по какой-либо иной причине.

– Да? А тебе не кажется, что он рассчитывает, что к власти придет Николас. Может быть, он гораздо умнее остальных и просчитывает все ходы.

Патрик примирительно сказал:

– Даже если это так, то тем более. Мы с Фрэнсисом испытываем друг к другу взаимную симпатию.

– Довольно странная дружба. Подозрительная дружба. И мать твоя так думает. Ее все это беспокоит. Она постоянно меня обо всем спрашивает, – продолжала спорить Дезире.

– Может быть, – вежливо произнес Николас, – больше всего ее беспокоит предстоящий отъезд.

– Не надо ей уезжать, – сказал Патрик. Но он не сказал о том, что предлагал Агнес пожить у них. Ведь теперь она слишком стара для того, чтобы вести дела магазина. Нет, – ответила она, в одном доме две женщины не уживутся. А уезжала-то она к кузине. Он также знал, что ни годы, ни дети не изменили ее презрительно-высокомерного отношения к Дезире. Однажды он был свидетелем того, как она сетовала, что кожа рук Дезире намного светлее кожи рук ее детей. Так в этом была причина ее негодования! Любопытно, но в глубине души он мог понять и простить все ее причуды. Ведь она, подобно многим, была лишь жертвой традиционных предрассудков. Душа его наполнилась печалью при мысли о скором расставании. Он вспомнил, как много-много лет тому назад она рассказывала ему сказку о Монт-Пеле, и о том, как ребенком она отправилась на Сен-Фелис.

– Фрэнсис Лютер заставил ее принять нас сегодня, – раздался голос Дезире. Она сидела на заднем сиденье. – Помяни мое слово, уж она-то никому, особенно друзьям, не расскажет, как она ублажает негров в своем доме. Патрик, я чувствую себя униженной, бывая в этом доме.

– Не обращай внимания! Бог с нею! – перебил ее Патрик. – Что ты думаешь об отце Бейкере? Твой отец мог бы рассказать о нем что-нибудь. А Кэт Тэрбокс? Все наши, пусть и небольшие, достижения в сфере обслуживания, в том числе и в медицине – все благодаря ей. Это ее заслуга. Спроси своего отца.

– Насчет Кэт Тэрбокс – я согласна. Но она – единственная, одна на сто тысяч, – Дезире засмеялась, вспоминая. – Ты видел лицо Марджори Лютер, когда Кэт сказала, что ее муж не сядет с нами за стол? Мне показалось, что она готова была сквозь пол провалиться. Да не потому ли, что она сама разделяет взгляды мужа Кэт? Бог ее знает.

Николас усмехнулся:

– У Кэт что на уме, то и на языке. Интересный типаж. У меня создалось впечатление, что ей можно доверять.

– Доверять Кэт? – повторил Патрик. – Да, уверяю тебя, можно.

– Хотя жена Лютера гораздо симпатичнее Кэт. Во-первых, она высокая, – сказала Дезире, явно не удовлетворенная собственным ростом. И она умеет одеваться. Платье, в которое она была одета, стоит уйму денег.

– Да ты сама не понимаешь, что говоришь! – возразил ей Патрик. – Кэт – такая живая! В ней играет огонь! Присмотрись к ней повнимательнее в следующий раз.

– Да вы только послушайте его! Со стороны можно подумать, что ты влюблен в нее, – добродушно заметила Дезире.

Патрик не сдавался. Непонятно почему, но ему обязательно надо было защищать Кэт Тэрбокс.

– Она – естественная. Просто мы отвыкли от таких людей. Многие, почти все люди притворяются. Многие, но не она!

– Не умеет, так научится. И лучше бы поскорее. Не то весь мир узнает, что она влюблена в Фрэнсиса Лютера.

– Какая чушь! О, женщины! – воскликнул Патрик.

– Марджори Лютер знает это. Именно поэтому она и ненавидит Кэт.

– О, женщины! – опять воскликнул Патрик с пафосом.

Николас тихо сказал:

– Понимаешь, Дезире права. Мне тоже так показалось. Именно поэтому я и пытался отвлечь миссис Лютер. Стратегический маневр, друг мой. Чтобы выжить, ты должен обладать тонкой интуицией и острой проницательностью. В противном случае – ты пропал!

– А я совсем не проницателен, – задумчиво ответил Патрик.

– Ты не справедлив к себе, – подбодрил его Николас.

Они были на вершине горы, предстояло спуститься в Коувтаун. Розовые, серебряные, золотые блики запрыгали на крышах домов, а огненный шар солнца медленно опускался в море. Пышное великолепие заката приглушило суету прошедшего дня.

– Элевтера, – мечтательно произнес Николас. – Свобода. Как красиво звучит!

– Да, – сказала Дезире, – здесь чувствуешь себя по-настоящему свободным. Вы согласны со мной?

– Свобода – понятие относительное, – предостерегающе заметил Патрик. – Можно жить во дворце, но дворец покажется темницей, если нет свободы духа.

– Ты совсем не изменился, – поддел Патрика Николас. – И остался таким же, каким был, когда мы учились в школе, мой друг. Я всегда говорил тебе, твое призвание – философия.

– Никогда не узнаешь, о чем он думает, – с нежностью сказала Дезире. Машина остановилась у их дома. – Но я знаю точно, – продолжала она, – что могла бы сидеть и сидеть на этой лужайке и любоваться океанской далью! Хоть всю жизнь! А эти люди, понимают ли они свое счастье?

Длинные розовые, серебряные, золотые полосы словно накрыли собою гладь моря. Горизонт надвинулся и поглотил солнце. Четыре человека сидели на лужайке, остальные разъехались и любовались открывающимся их взорам великолепием.

Первой заговорила Марджори, старательно выделяя существительные:

– Не знаю, как вы, но у меня нет сил! Поддерживать беседу, и с этой женщиной тоже! Да о чем вообще говорить!? Этот Николас – самый лучший в этой компании. Джентльмен. Он почти такой же, как мы. Хотя нет, конечно, не такой!

– На тебя это не похоже, – упрекнул ее Фрэнсис. – У Марджори добрый нрав, – виновато объяснил присутствующим Фрэнсис, – она не так выразила свою мысль. Она не расистка.

– Нет, – настаивала Марджори. – Нет. Я сказала то, что думаю. Мне не нравится, когда мой дом используют для политических сборищ. Сплошное притворство, фальш! Потерянный вечер. Да что общего может быть у нас с ними? А что объединяет их с нами?

Отец Бейкер спокойно ответил:

– Независимо от наших нравственных устоев, необходимо считаться и с их взглядами – нам все равно не избежать общения с ними. Рано или поздно они придут к власти. Это произойдет даже раньше, чем мы предполагаем. Британская империя распадается. Уже откололась Индия. То же произойдет и с другими колониями, сомнений нет.

Марджори была настроена весьма критически:

– Не понимаю, почему вы так легко сдаете позиции, носитесь с этими «проповедниками»? Сами знаете, не так уж плохо они живут. Благоприятнейший климат – лучше не бывает! Да пойдите на рынок и посмотрите на изобилие чудесных фруктов, рыбы и…

– Уж вам ли не знать, что всего этого изобилия на всех не хватит, да и нет денег, чтобы купить все это! – прервал ее отец Бейкер.

– Хватило бы, – упрямо продолжала Марджори, – если бы они не плодили столько детей… детей без мужа. Отвратительно! Да, конечно, в Африке и вовсе не существовали брачные отношения, и я думаю…

– Да разве вы не знаете, что мужчины не могут найти работу, ее просто нет, – вступила в разговор Кэт. – Поэтому многие уезжают отсюда.

Женщины разошлись не на шутку, подумал Фрэнсис.

– Они совсем, как дети, – сменила тему разговора Марджори. – На прошлой неделе одна моя служанка смертельно напугала меня. Она истерично кричала, вопила, что духи швыряют мебель в ее доме, они погубят ее ребенка. Я подумала, что она лишилась рассудка, но Озборн объяснил мне, что это все колдовство. Ну что с ними поделаешь? И они хотят сформировать правительство!

– Вы говорите совсем как Лионель, – процедила Кэт сквозь зубы.

Они презирали друг друга. Фрэнсис заерзал в кресле. Скорей бы уж гости уезжали! Было семь тридцать. Через час они могли бы благопристойно удалиться. Хотя Марджори и раздражала его, в данной ситуации он был на ее стороне.

– А что плохого в этом? – спросила Марджори. – Ваш муж обвинял. Я преклоняюсь перед ним и восхищаюсь им!

– Да, он – замечательный во всех отношениях, – ответила Кэт.

– Меня восхищает его способность наслаждаться жизнью. Он много работает. А его отношение к деньгам… без всяких комплексов вины и тому подобное! Он просто тратит их!

Их беседа была подобна движению волн: после шторма – затишье, зыбь, волны отступают и разгоняются, чтобы обрушиться с новой силой. О, как ему хотелось, чтобы все уехали домой, а его жена отправилась спать – и оставила его в покое! Они своим поведением расстроили его. А жаль! Этот вечер был так прекрасен: он получил истинное наслаждение. А столкновение мыслей и взглядов, столь отличных от его собственных…!

– Да, они оба учились у меня, – говорил отец Бейкер. – Я чувствую некоторую ответственность за их судьбу, слежу за их успехами. Меня всегда интересовали темнокожие одаренные мальчики. Что тут объяснять? Жалость, сочувствие и простое человеческое любопытство.

– Очевидно, Николас – самый способный, – сказала Марджори.

– Да, способный, умный. Но Патрик – мыслитель, философ. Не такой энергичный, менее честолюбивый, да вообще никакого честолюбия, но… Впрочем, время покажет, – ответил отец Бейкер.

– В нем что-то есть, какая-то внутренняя красота, глубина, необъяснимая сила. Я это чувствую. А его глаза…! – Фрэнсис обернулся и увидел взгляд Кэт, устремленный на него.

– Да, – ответила она, отворачиваясь.

– Джулия и Герберт пишут вам? – спросила Марджори, словно вспомнив, что несмотря ни на что, она все же – хозяйка дома. – Мы получили от них письмо несколько месяцев тому назад.

– Да, Джулия пишет, что они были бы очередной супружеской парой, живущей в колонии, если бы не образование Герберта. Он получил его в Англии. Вы понимаете, что жители колоний не высший свет. Да просто смешно, как эти глупцы дают характеристики друг другу: «Я умнее, лучше, чем он, а он – чем она». А эти важные дамы в городских клубах! Особенно иностранки. Такие величественные и самодовольные своей благотворительностью! Да они хуже, чем мы – все, кто родился здесь!

– Мне так не показалось, – сухо ответила Марджори. – Я подружилась со многими. Жаль, что мы живем так далеко. Как бы мне хотелось, чтобы Фрэнсис купил дом с садом в городе! Такой старый дом, окруженный забором, на какой-нибудь узкой улочке!

– Ты же знаешь, я должен жить здесь, – сказал Фрэнсис.

– Да у тебя же есть Озборн. Ты сам не раз говорил, что на него можно положиться.

– Да, конечно, можно. Но заменить-то он меня не заменит.

Марджори вздохнула, и Фрэнсису снова пришла на ум мысль, что она должна родить ребенка. Эта мысль, собственно, не покидала его, да и ее тоже. Нервы у нее не в порядке. В Нью-Йорке они оба проходили обследование, и врачи не выявили никакой патологии и противопоказаний к беременности. У всех их знакомых были дети. Крепкие, загорелые, со здоровым румянцем на лице и выгоревшими на солнце волосами! Их радости и горести – неизбежная тема разговоров родителей. Иногда ему казалось, хотя, может быть, он и ошибался, что Марджори страдает не столько от того, что у нее нет детей, сколько от самого факта, что она не может родить ребенка. Да, он прекрасно понимал страдания жены.

– Становится прохладно, – сказала Марджори. – Давайте попьем кофе в доме!

– Ты сыграешь нам, Кэт? – спросил отец Бейкер. – Помню, ребенком, ты неплохо исполняла вальсы «Мелодии любви».

– Да я уж давно не играла.

– Ну сыграй, пожалуйста!

Она села за пианино. Со своего места у окна Фрэнсис хорошо видел ее профиль. Красивые волнистые волосы, струящиеся по плечам. Да, наверное, мастерство ее исполнения было достаточно высоким, он не был специалистом. Он мог лишь судить об этом по тому, как захватывала его музыка, музыка Брамса. Он не работал по субботам и совсем не устал. Но как ему хотелось этого состояния физической усталости, легкого утомления! Он оставил чашечку с кофе, откинул голову на спинку кресла и прикрыл глаза. Звучала музыка, она рассказывала о самом простом и близком: о месяце мае, о весне, ручьях, садах и первой любви. Ветер доносит сладкие запахи жасмина и свежесть мокрой травы.

Внезапно музыка оборвалась и зазвучала другая, печальная. Будто что-то омрачило настроение музыканта. Да, так оно и есть. Он припомнил теперь, что не раз видел тень задумчивой печали на ее лице.

… и поэтому он женился на мне! Он ясно представил ее: неожиданно серьезная и озорная, решительная. Он слышал интонации ее голоса и слова, которые она произносила. Забавная, отважная малышка. Забияка, бесстрашная забияка. И все же… Он не переставал думать о ней все это время, вернее не думать, а надеяться, что однажды он случайно встретит ее в городе, приехав туда по своим делам, или на улице. Но увы! Этого не произошло. Или, может быть, на какой-нибудь шумной званой вечеринке, ведь она – нет-нет да мелькала у него подобная мысль – могла быть в числе приглашенных. Но нет, не встретил!

Конечно, все это чушь, блажь, какое-то умопомрачение. Рано или поздно это происходит в жизни всякого мужчины. Приходит и уходит. Он открыл глаза. Марджори внимательно и задумчиво смотрела на него. Музыка кончилась. Прозвучал последний аккорд. Кэт закрыла крышку рояля.

– Уже поздно, – сказала она. – Пора ехать, святой отец.

Стало совсем темно. У машины Кэт остановилась и посмотрела вверх: на безлунном небе мерцали голубые звезды.

– Ни звука. Ни дуновения ветра, – промолвила Кэт. – Так необычно. Движутся, вращаются миллионы звезд. И абсолютное безмолвие. Тишина.

Ему показалось, что в глазах ее были слезы, но, возможно, это был их естественный блеск.

– И мы ничего не знаем!? – она села в машину. Он шел по дорожке туда, где ждала его Марджори.

Она стояла, прислонившись к двери и тоже смотрела на небо.

– Какая гнетущая ночь! До чего же тоскливо! – сказала она.

– Тоскливо?

– Да, да. Скажи мне, ты веришь, что у нас когда-нибудь будет ребенок?

Он обнял ее. Он чувствовал ее упругое тело сквозь мягкую ткань платья.

– Не знаю, – начал было он, – хотя…

– До чего же глупо с моей стороны задавать подобные вопросы. Тебе-то откуда знать? – она заплакала. – Я так устала от самой себя, Фрэнсис! Да какие оправдания можно найти для женщины, не способной выполнить свое истинное предназначение! Как же мне жить дальше?! Общаться с друзьями, делать вид, что все нормально, все хорошо – притворяться? Или, как идиотке, суетиться, сновать по округе со своими прожектами, как Кэт Тэрбокс?

Рука его, ласкавшая ее плечи, замерла.

– Что ты имеешь против Кэт? Что она тебе сделала?

– Я не верю ей. Он тихо заговорил:

– Неужели женщины не могут относиться друг к другу с сочувствием и состраданием? Ты же знаешь, семейная жизнь ее не удалась.

– Но это не дает ей никакого права вмешиваться в чужие дела.

– Вмешиваться? Марджори, но это – чистейший вздор!

А может быть, и правда? Взгляды, молчаливое понимание, непреодолимое влечение и неуверенность в своих чувствах – это был их бессловесный язык общения.

Неуверенно он потянулся к жене, но она отпрянула от него.

– Извини, что заставил тебя жить здесь так долго. – Она молчала, Фрэнсис продолжал: – Думаю, надо уехать отсюда, вернуться домой.

– Ты не сделаешь этого: тебе слишком хорошо здесь. Да, так оно и было. А смог бы он с такой легкостью все бросить и уехать за ней туда, где бы она могла претворять в жизнь свои замыслы, посвятить себя делу, составляющему смысл ее жизни?! Да, – признался он себе, смог бы. Он не кривил душой, он мог бы поступить так. Значит и он не требует от нее великого самопожертвования? Нет, наверное, нет.

Она словно почувствовала, что тема исчерпана, вздохнула:

– Я пойду в дом. А ты?

– Через минуту, – ответил Фрэнсис.

Он понял, что она хочет заниматься любовью. И не только потому, что ее преследовала навязчивая идея забеременеть. Ей нужны были подтверждения того, что она по-прежнему желанна и любима, что их брак удачен. Совсем как в книгах, которые она читала. Он почувствовал это, если не разумом, так собственной плотью.

Да, что-то произошло, что-то изменилось в их отношениях. И совсем не от того, что они жили здесь… Не здесь, так в другом месте. Хорошо жить можно где угодно, ведь личное счастье от местожительства не зависит. И причина была не в ее приступах ревности, он поклялся, что всегда будет верен ей. Достаточно было примера отца – чего он только не вытворял! Может быть, причина проста: потому, что они бездетны?

Он почувствовал волнение в груди, дыхание его участилось. Ослепительными осколками мерцало далеко внизу море, отражаясь в буйной листве. Подул ветер, прорываясь сквозь кроны высоких мастиковых деревьев. Блуждающие, беспорядочные воспоминания, ассоциации, словно навеянные шумом ветра, осаждали Фрэнсиса. Марджори держит его за руку. Порыв ветра… она, смеясь, откидывает с лица свадебную вуаль.

Когда же и почему все изменилось? Этого он не знал. Он вдруг подумал, что так, с ностальгией по прошлому, и приходит старость. Он почувствовал одиночество и уныние. Он не мог двинуться с места, пусть скорее уйдут эти воспоминания!

Ну хватит! Только глупец надеется, что можно пронести через всю жизнь таинственную восторженность молодости!

И Фрэнсис, так бывало всегда, вскинул руки, словно подчиняясь зову безмолвного дыхания ночи. Все было сине вокруг: далекие тусклые звезды, деревья, их черно-синие тени на траве. Какая-то неспящая еще птичка вывела чистую веселую нотку – и успокоилась. Улеглось и волнение в душе молодого человека.

Он вздохнул, как Марджори, вошел в дом и прикрыл за собой дверь.