"Тварь" - читать интересную книгу автора (Бенчли Питер)

5

Вип Дарлинг вышел со своей чашкой кофе на веранду, чтобы взглянуть на наступающий день.

Солнце вот-вот должно было взойти: на востоке уже появилась розовая полоска и последние звезды постепенно исчезали.

Скоро на горизонт выкатится кусочек апельсина, небо побледнеет, а ветер наконец решит, что он намерен делать.

Тогда и Вип тоже решит. Ему следует выйти в море и попытаться добыть что-нибудь, стоящее хоть несколько долларов. С другой стороны, если он останется на берегу, то всегда найдется работа на судне.

Ночью ветер изменил направление. Когда Вип в сумерки пришел с пристани, суда, стоявшие на якоре в бухте, были повернуты носом к югу. Сейчас их носы были похожи на фалангу, обращенную лицом к северо-западу. Но ветер не обладал силой, он был немного более свежим, чем легкий бриз. Был бы он чуть слабее, и суда стояли бы вразброс и поворачивались вместе с течением.

Вип увидел всплеск в бухте, затем услышал трепетанье: рыба для наживки, стая мальков, спасаясь от кого-то, неслась, касаясь поверхности гладкой воды.

Макрель? Щучки? Маленькие акулы, заканчивающие предрассветный осмотр перед возвращением к рифам?

Макрель, решил он, судя по силе водоворотов и упорству погони.

Он любил это время суток — до начала шума транспорта в Сомерсете, напротив через бухту, рычания лодок с туристами в бухте и других шумов, производимых человечеством. Это было время покоя и обещаний, когда он мог смотреть на воду и предоставлять своей памяти возможность сосредоточиться на том, что было, а своему воображению — на том, что еще могло быть.

Позади него открылась обтянутая сеткой дверь, и его жена Шарлотта — босиком, в летней хлопчатобумажной ночной сорочке, сквозь которую виднелись очертания ее тела, — вышла со своей чашкой чаю, как обычно каждое утро, и остановилась рядом с мужем настолько близко, что он уловил запах сна в ее волосах. Вип обнял жену за плечи.

— В бухте макрель, — сообщил он.

— Хорошо. Первый раз за... какое время?

— За шесть недель или больше.

— Ты выйдешь в море?

— Думаю, да. Гоняться за радугой интереснее, чем откалывать краску.

— Трудно сказать наверняка.

— Да, — улыбнулся он. — Но всегда есть надежда. Во всяком случае, я хочу поднять сети аквариума.

Он допил свой кофе, выплеснул остатки на траву, а когда повернулся, чтобы войти в дом, первые лучи солнца сверкнули над водой и отразились от побеленного дома. Вип посмотрел на темно-голубые ставни, от которых отслаивалась краска. Планки потрескались и покоробились.

— Господи, ну и запустили мы дом.

— Они хотят по двести долларов за ремонт каждой ставни, — вздохнула Шарлотта. — Три тысячи за все.

— Жулики, — ответил Вип и открыл перед женой дверь.

— Я думаю, мы могли бы попросить Дейну...

Она замолчала.

— Ни в коем случае, Шарли. Больше нельзя. Она и так сделала достаточно.

— Она хочет помочь. Это ведь не так, как...

— Мы еще не дошли до точки, — сказал Вип. — Дела обстоят не настолько паршиво.

— Может, пока и нет, Уильям. — Шарлотта вошла в дом. — Но почти что так.

— Теперь уже Уильям, да? Такое прекрасное утро! Слишком рано для твоей тяжелой артиллерии.

Уильям Сомерс Дарлинг был назван в честь того Сомерса, который обосновался на Бермудских островах, потерпев крушение в 1609 году. Сэр Джордж Сомерс находился на пути к Вирджинии, когда его корабль «Морское приключение» наткнулся на Бермуды, что Дарлинг считал великим достижением в истории мореплавания, так как натолкнуться на Бермудские острова в середине миллиардов квадратных миль Атлантического океана было сродни тому, чтобы сломать ногу, споткнувшись о скрепку для бумаг на футбольном поле. Впрочем, Сомерс был не первым и не последним. Можно спокойно утверждать, что вокруг двадцати двух квадратных миль Бермудских островов случилось более трехсот кораблекрушений.

Большинство бермудцев, черных и белых, получали имена в честь того или иного первого поселенца: Сомерс, Дарлинг, Тримингам, Отербридж, Такер и дюжина других. Имена отражали историю, звучали традицией. И тем не менее, как бы протестуя против притязаний родины, большинство бермудцев, черных и белых, вскоре отбрасывали одно или два своих имени и принимали прозвища, которые были связаны с чем-то, на что они были похожи, с их поступками, достоинствами или какими-то физическими недостатками.

Прозвище Дарлинга было Баггивип, в память о кнуте, которым отец регулярно порол его.

Друзья звали его Вип, так же звала его и Шарлотта, за исключением тех случаев, когда они спорили или обсуждали что-то, что она считала слишком серьезным для легкомысленного тона. В таких случаях она называла его Уильям.

Вип был рыбаком, вернее, когда-то был таковым. Теперь он был экс-рыбаком, потому что быть рыбаком на Бермудах стало почти такой же практичной профессией, как инструктировать лыжников в Конго. Трудно заработать на жизнь, ловя что-то, чего нет.

Они могли жить прилично, хотя и не расточительно, на двадцать — двадцать пять тысяч долларов в год. Они владели домом, не обремененным долгами, который принадлежал семье Дарлинга еще до Американской революции. Содержание дома, включая газ для кухни, страховку и электричество, стоило пять или шесть тысяч в год. Техническое обслуживание судна — а это Вип и его помощник Майк Ньюстед делали сами — стоило еще шесть или семь тысяч. Все остальное уходило на питание, одежду и прочие магические случаи, которые возникали ниоткуда и пожирали деньги.

Вместо двадцати тысяч с таким же успехом можно было бы назвать и миллион, потому что Дарлинг их не зарабатывал. Этот год уже наполовину прошел, а он пока заработал меньше семи тысяч долларов.

Его дочь Дейна работала в городе, в бухгалтерской фирме, зарабатывая приличные деньги, вместо того чтобы учиться в колледже. Она пыталась помочь родителям, но Дарлинг отказался — в более резкой форме, чем намеревался, не в состоянии ясно определить ту смесь любви и стыда, которую вызвало предложение его ребенка.

Некоторое время Дейне удавалось тайком брать счета из почтового ящика и самой оплачивать их. Когда это неизбежно открылось и от нее потребовали объяснений, девушка выдвинула весьма прозаическое оправдание, заявив, что, поскольку со временем дом будет принадлежать ей, она не видит причин, почему бы ей не вносить долю на его содержание, особенно если в виде альтернативы им придется взять деньги в банке под залог дома, что позже только обременит ее платежами.

Спор перешел из области разумных рассуждений в темную сферу веры и недоверия и окончился обидой и раздражением.

Может быть, Шарлотта была права. Может, дела действительно обстоят слишком плохо. В стопке почты на кухонном столе Дарлинг видел проспект банка, но, прежде чем он смог спросить об этом, брошюра исчезла, и Дарлинг выбросил это дело из головы. Однако теперь он заставил себя задуматься. Вела ли она уже переговоры о закладных и займах? Неужели они будут вынуждены позволить банку подцепить их на крючок?

Нет. Он не допустит, чтобы это произошло. Должен быть выход. Через десять дней состоятся гонки Ньюпорт — Бермуды, и один из его друзей, работающий с ныряльщиками во время перерыва в гонках, получил заказов больше, чем мог выполнить, и попросил Дарлинга взять нескольких спортсменов на себя. Они будут стоить тысячу, долларов каждый, может быть, в общем выйдет пять тысяч.

Кроме того, у Дарлинга было соглашение с Бермудским аквариумом, по которому оплачивалась стоимость его горючего в обмен на то, что Вип поставлял исследователям экзотических животных, которых вылавливал на большой глубине. При цене по четыре доллара за галлон он сжигал горючего на тридцать два доллара каждый час, когда не стоял у причала. Аквариум также выплачивал премию, если Дарлинг вылавливал что-нибудь из ряда вон выходящее. А он никогда не знал, что выловит. Там, в глубине, существовали и обычные животные, как небольшие беззубые акулы с кошачьими глазами, и редкие, как морской черт, который подманивал свою добычу при помощи биолюминесцентных спинных ножек и пожирал ее похожими на иглы зубами, сделанными словно бы из прозрачных кристаллов. Дарлинг знал также, что в глубинах водятся неизвестные существа, животные, которых еще никто никогда не видел. Именно они представляли наибольший интерес.

Наконец, всегда оставалась возможность — почти такая же отдаленная, как выигрыш в ирландском тотализаторе, но тем не менее все-таки возможность, — что он обнаружит потерпевший крушение корабль с каким-нибудь ценным грузом на борту.

На кухне, пока разогревались остатки вчерашней барракуды, он съел банан. На стене висело два барометра, и Вип проверил оба. Один — стандартный анероид с двумя стрелками, одна из которых устанавливалась вручную, а другая показывала атмосферное давление. Дарлинг слегка постучал по стеклу. Никаких изменений.

Второй барометр представлял собой трубку, наполненную жиром из акульей печени. В хорошую погоду жир был чистого цвета светлого янтаря. При перемене погоды или падении давления жир мутнел. Дарлинг доверял барометру на акульем жире, потому что это была не бездушная машина. Машины создаются руками человека, а человек — хронический путаник. Природа же редко делает ошибки.

Жир был чистым.

Дарлинг решил выйти в море. Может быть, там плавает крепкий морской окунь, пришелец из минувших времен, так и ждущий, чтобы его поймали. Стофунтовая рыба может принести ему четыре или пять сотен долларов чистого дохода. А может быть, он наткнется на стаю тунцов.

Может быть...

Помощник Дарлинга, Майк Ньюстед, появился чуть позже семи. Дарлинг любил пошутить, что генетик оценил бы Майка как истинного бермудца оттого, что тот соединил в себе черты всех этнических групп, когда-либо представленных в этой колонии. У Майка были короткие курчавые волосы чернокожих, темно-красная кожа индейцев (память о том, что тори восемнадцатого столетия завезли на остров в качестве рабов индейцев-могавков), яркие голубые глаза англичанина (но миндалевидные, как у азиатов) и молчаливое смирение португальцев. Ему было тридцать шесть лет, на пять лет меньше, чем Дарлингу, но казалось, что этот человек не имел возраста. Черты его лица были заостренными, и само лицо прорезано глубокими морщинами, будто вытесано из какого-то горного камня. Незнакомый с Майком человек мог бы дать ему от тридцати до пятидесяти лет.

Некоторые люди до сих пор величали его за спиной Тутти-Фрутти[10], но уже никто не отваживался называть его так в лицо, потому что Майк был шести футов и четырех дюймов роста и весил более 220 фунтов, не имея при этом ни грамма жира. Хотя Майка трудно было рассердить, все же поговаривали, что у него вспыльчивый характер, который сдерживался его маленькой женой-португалкой и Дарлингом, которого он любил.

Дарлинг считал Майка идеальным помощником. Майк не любил принимать решения, скорее предпочитал, чтобы ему говорили, что нужно делать. Он мгновенно и безоговорочно подчинялся приказаниям, если относился с уважением к отдающему их. Много он не разговаривал — можно сказать, практически едва разговаривал, — и если имел какое-то мнение, то держал его при себе. По-дружески и радостно он общался с наиболее ненавистными врагами Дарлинга — машинами. Совершенно необученный, он, казалось, интуитивно понимал механизм двигателей и моторов, на чем бы они ни работали — на дизельном топливе, газолине, керосине, воздухе или электричестве. Он беседовал с ними, успокаивал их, уговаривал и соблазнял, чтобы они делали то, что ему нужно.

Дарлинг налил Майку кофе, и они вышли из дома, остановились на пристани и стали наблюдать за бакланом, кружащим над бухтой в поисках пищи.

— Думаю, мы отправимся вытащить ловушки для аквариума, — сказал Дарлинг. — Мы держали их под водой слишком долго, животные могли погибнуть или их съели... ловушки могли сорваться.

— Да.

— Нужно бы взять с собой приманку... просто на всякий случай.

Майк кивнул, допил кофе и отправился к морозильнику в инструментальный сарай, чтобы принести немного макрели для приманки.

Дарлинг поднялся на судно и завел большой двигатель, чтобы дать ему прогреться.

«Капер»[11] был судном для ловли креветок, Дарлинг купил его на судоверфи в Хуме, штат Луизиана, и переделал в универсальное рабочее судно. На прежнем месте оно называлось «Мисс Дейзи», но Дарлинг с первого взгляда понял, что это никакая не мисс Дейзи. Судно было большим, широким и крепким, с обшитым стальным листом корпусом, со стальными переборками, стальной палубой, надежной и прочной платформой. Оно спокойно скользило по волнам в хорошую погоду и противостояло плохой погоде, с вызовом врезаясь в волны, будто подзадоривая их пробить в нем дыру или выбить заклепки.

«Оно, конечно, экстравагантно, но на нем ты никогда не пойдешь ко дну», — обычно говорил Дарлинг.

На судне была сухая и вместительная рубка, два компрессора, два генератора и стеллаж на двадцать баллонов для скубы[12].

Дарлинг был таким же суеверным, как и любой другой человек, но он оправдывал свое пренебрежение приметой о перемене названия судна тем, что он всего лишь дал «Каперу» правильное имя, поскольку оно было неправильно названо с самого начала.

Тем не менее, просто на всякий случай, на переборке внутри рубки он прибил маленькую фигурку-амулет с Антигуа. И в тяжелые минуты, например в тот день, когда небольшой циклон возник прямо над Бермудами и ветер в течение пяти минут достиг огромной скорости и целый час завывал, как псы преисподней, Дарлинг потирал этот амулет.

Майк прыгнул на борт и отдал швартовы. Дарлинг включил скорость и осторожно вышел из Мангровой бухты, обогнул мыс и направился к Голубому каналу. Усевшись на крышке люка на корме, Майк ворчал над упрямым мотором насоса, будто баюкал его у себя на коленях.

Дарлинг поставил снасть для аквариума на северо-западе, приблизительно в шести милях от берега, на глубине пятисот морских саженей. Он мог бы найти глубину в пятьсот саженей ближе к южному берегу — там всего на расстоянии мили или двух рифы заканчивались и начиналась глубина. Но по какой-то причине существа, интересовавшие аквариум, жили только у северо-западного края рифов.

Сейчас, когда судно прокладывало свой путь среди рифов, вода, хоть и спокойная, была достаточно покрыта рябью, чтобы нарушить слепящий блеск и позволить определить различные цвета кораллов. Это дало Дарлингу возможность отклониться от канала и пробираться между высоких верхушек рифов. Старинное правило гласило: чем темнее что-то, тем оно глубже; так что пока Дарлинг видел этих желтых злодеев под поверхностью воды, он мог избегать их.

Обдуваемый северо-западным бризом и обогреваемый ранним солнцем, Вип Дарлинг, стоя на мостике, чувствовал себя счастливым человеком. На какое-то время он мог забыть, что у него абсолютно нет денег, и помечтать об огромных богатствах. Он позволил себе пофантазировать о грудах серебряных монет и извивающихся золотых цепях. Конечно, это только фантазия, но это и реальность, ведь известно, что такие вещи случались: сокровища Такера, сокровища Фишера с судна «Аточа», золотые россыпи в миллиард долларов с «Центральной Америки». Кто может с уверенностью сказать, что это не случится опять?

К тому же золото и серебро — не единственные сокровища, которые ожидают, чтобы их обнаружили. Существуют же животные, неизвестные и невообразимые, особенно на глубине, которые могли бы изменить представления людей обо всем, начиная с биологии и заканчивая учением об эволюции, и помогли бы найти панацею от всех болезней — от артрита до рака. Конечно, находка одного или двух подобных существ не наполнила бы кошелек Дарлинга, но именно такие размышления поддерживали его дух.

Взгляд Випа переместился с белых песчаных ямок к расщелинам в гряде кораллов, и все время его глаза искали приметные знаки кораблекрушений, которые могли бы быть очень старыми.

Никто не знает, когда первый корабль потерпел крушение у вулкана на Бермудах; это было по крайней мере во времена Елизаветы, потому что сохранились свидетельства, что некий злополучный испанец провел на островах незапланированный отпуск именно во времена королевы-девственницы. Он потратил много времени и сил, высекая на скале надпись, различимую и в наши дни: «Ф Т 1543».

Бермуды всегда были западней для кораблей и до сих пор оставались ею, несмотря на все современные чудеса вроде радиопеленгации, системы Лорана и спутниковой навигации, потому что вулкан, хотя и потухший, выступал со дна моря, как заколдованная палочка, полная электромагнитных аномалий. Механизмы, электронные или магнитные, неподалеку от Бермудских островов замыкались и начинали неистовствовать. Никакие приборы не работали, по крайней мере, не работали надежно. Компасы вращались туда-сюда, как пьяные. Моряк, обратившийся к системе Лорана, чтобы узнать свои координаты, мог запросто получить ответ, что находится в горах над Барселоной.

Причуды Бермудского вулкана помогли породить легенды о Бермудском треугольнике, потому что, как только человеческий ум получает кусочек истины и выворачивает его в крендель фантазии, он начинает воображать все, что угодно, начиная с Атлантиды и НЛО и заканчивая всепожирающими чудовищами, живущими в центре планеты.

Дарлинг не возражал против людей, которым доставляла удовольствие всякая чепуха насчет Бермудского треугольника, но ему это казалось просто потерей времени. Если бы люди попытались узнать о чудесах, которые действительно существовали, думал он, их аппетит на драконов был бы вполне удовлетворен. Семьдесят процентов планеты покрыто водой, и девяносто пять процентов от этих семидесяти никем не исследованы. Вместо этого люди упорно тратят миллиарды долларов, чтобы изучать, например, Марс и Нептун, а о невидимой стороне Луны мы знаем больше, чем о трех четвертях нашего собственного дома. Сумасшествие.

Даже он, Дарлинг, — песчинка в крошечном ничтожном уголке на краю света — за двадцать пять лет, проведенных на море, видел достаточно, чтобы понять: пучина скрывает столько драконов, что их количество могло бы вызвать кошмары у всего человечества. Тридцатифутовые акулы, живущие в иле; огромные, как автомобиль, крабы; бесплавниковые рыбы с похожими на лошадиные головами; змееподобные угри, пожирающие все, включая друг друга; рыбы, которые отправляются на охоту с маленькими фонариками, свисающими с бровей, и так далее, и тому подобное.

И теперь Бермудская западня каждую пару лет захватывала одну-две жертвы — обычно приписанные к Либерии или Панаме танкеры, владельцами которых были компании дантистов или педиатров откуда-нибудь из Алтуны, штат Пенсильвания, тайваньский капитан которых ни слова не знал по-английски. Обычно он выходил, скажем, из Норфолка, прокладывал курс на Гибралтарский пролив и включал авторулевого. Затем спускался в каюту выпить чаю, вздремнуть или сделать массаж шиацу, не потрудившись обратить внимание на незначительный сигнал на экране радара приблизительно в шестистах милях к востоку от Северной Каролины.

Пару ночей спустя радиоволны внезапно заполнялись призывами SOS. Иногда, если ночь была спокойной и ясной, Дарлингу было достаточно выйти из задней двери дома и посмотреть на север или северо-запад — на горизонте виднелись огни сидящего на рифах судна.

Его первой мыслью было: Господи, только бы оно не было нагружено нефтью. Второй мыслью было: если на судне нефть, Господи, не допусти, чтобы у него была пробоина.

Раньше, в старые времена, рифы подлавливали так много судов, что даже возникла индустрия людей, которые добывали средства к существованию, выходя в море на веслах и обирая пострадавшие корабли. Некоторые из «добытчиков» не удовлетворялись ожиданием; они сами хотели добиться удачи и подавали знаки фонарями, чтобы заманить корабли на рифы.

Дарлинг всегда удивлялся тому, что по иронии судьбы сами моряки сделали Бермуды ловушкой для судов. Они могли бы избегать этих островов, но беда в том, что они нуждались в Бермудах.

До 1780-х годов не существовало такой вещи, как надежное определение местонахождения по долготе. Моряки определяли широту, на которой находились в данный момент, по углу солнца к горизонту, делали это тысячу лет при помощи алидад, астролябий, октантов и секстантов. Но чтобы определить, где они находятся на оси восток — запад, им нужен был точный, действительно точный, прибор — хронометр. А его не было. Бермуды были известной неподвижной точкой в океане, и, как только моряки обнаруживали ее, они точно знали, где находятся. Итак, мореплаватели отправлялись с островов Вест-Индии, с Гаити или из Гаваны и шли на север по Гольфстриму, затем поворачивали к северо-востоку, пока не достигали 32 градусов северной широты. Затем они поворачивали на восток и искали Бермуды, от которых прокладывали курс на родину.

Но если судно попадало в шторм и ветры дули так свирепо, а волны поднимались так высоко, что моряки не могли ничего разглядеть, или если опускался туман, или если штурман слегка запутался, к тому времени, когда мореходы наконец видели вдалеке Бермуды, у них были все шансы очутиться на самих Бермудах, то есть на рифах вокруг островов.

Как-то Шарлотта прочитала поэтическую строку: «Не один полуночный корабль со всей в отчаянье кричащей командой, а многие подобные ему...» Дарлингу нравились эти слова, потому что они рождали в его воображении представление о том, каково должно быть на борту одного из старинных кораблей, лицом к лицу столкнувшегося со смертью: они плыли вперед, чувствуя себя в море в полной безопасности, как птица в небесах, матрос измерял глубину, стоя на баке, бросая лот и не доставая дна, и вдруг — что такое? — звук прибоя — прибоя? какой прибой может быть посреди океана? — и они напрягают глаза, но не могут ничего разглядеть, а гул прибоя становится все громче и громче, а потом лот действительно достигает дна, и наступает миг ужаса, когда они наконец все понимают...

Сегодня Дарлинг в мелких водах не увидел следов кораблекрушения, но то, что он увидел, — а это было все, что он увидел, — вытянуло из него ощущение счастья подобно тому, как шприц вытягивает кровь: он заметил одну скаровую рыбу, иглоподобного саранга, разрезающего хвостом морскую гладь, полдюжины летающих рыб, бросившихся прочь от носа судна, и несколько изгибающих хребет лещей.

Рифы, которые когда-то кишели живыми существами, были теперь пусты так же, как железнодорожная станция после того, как объявили о заложенной на ней бомбе.

Дарлинг чувствовал себя так, будто был свидетелем похорон образа жизни... его образа жизни.

Вскоре мели сменились глубиной в сорок футов, шестьдесят футов, сто футов, и Дарлинг перестал обращать внимание на дно и начал высматривать свой буй.

Буй находился там, где его и оставили, что отчасти удивило Випа, потому что за последний год или два отчаявшиеся рыбаки начали отходить от кодекса чести, который гласил: никто не трогает чужие ловушки. Но даже и без вмешательства человека приманка находилась на такой глубине, что какое-нибудь еще уцелевшее крупное морское существо — шестижаберная акула, например, или морская лисица с огромными глазами — могло схватить ее и уплыть вместе с ней и волочить ловушку целые мили, прежде чем сможет освободиться от нее.

— Подходим! — крикнул Дарлинг Майку.

Тот отложил мотор насоса в сторону и достал судовой багор.

Оранжево-белый буй скользнул вдоль судна, и, когда дошел до кормы, Майк подцепил его, подтянул на борт, пронес на бак и закрутил трос вокруг лебедки.

Дарлинг поставил рычаг в нейтральное положение, давая возможность судну переваливаться на волнах спокойного моря, и сошел с мостика.

— Давай ты, — сказал Майк.

Вип нажал на рычаг и повернул лебедку; по мере того как трос начал подниматься, Майк направлял его в пятидесятипятигаллоновый пластиковый барабан.

Они выбрали три тысячи футов синтетического троса с буем наверху и двадцать пять фунтов подвесных грузов, удерживающих трос на дне. Начиная с двух тысяч футов через интервал в каждые сто футов был прикреплен авиационный кабель из нержавеющей стали в сорок восемь оплеток длиной двадцать футов, а на конце каждого кабеля помещались хитроумные приспособления из аквариума. Некоторые из них представляли собой маленькие проволочные ящички, некоторые — оригинальные устройства из тонко переплетенных сетей. В большинстве ловушек находились куски, оставшиеся от разделки рыбы, чтобы привлечь внимание какого бы то ни было существа, живущего внизу, во тьме. Дарлинг не знал — и никто не знал, — что за существа могут обитать в бездне или чем им нравится питаться, поэтому он позволил себе применить свою теорию об океанских мусорщиках: то, что сильнее всего воняет, дает лучшие результаты — и заложил в ловушки самую тухлую, самую испорченную рыбу, какую только мог найти.

В несколько ловушек он совсем не положил приманки, только светящийся химический состав, следуя другой своей теории: свет был новшеством в мире постоянной ночи и некоторые животные могли быть привлечены им из любопытства.

Он надеялся поднять морских существ наверх живыми и сохранить их живыми в резервуаре холодной воды на судне. Примерно каждую неделю какой-нибудь ученый из аквариума приходил осмотреть улов и забирал с собой редких или неизвестных существ, чтобы изучить их в лаборатории во Флаттсе.

Дарлинг считал, что при перевозке и при пересадке в аквариум выживали двадцать процентов животных — не слишком много, возможно, но это был самый дешевый способ добывать новые виды.

И это оплачивало его счета за горючее, что действительно много значило в нынешние дни.

Дарлинг держал рычаг и поглядывал на трос. Трос был натянут, скрипел и отплевывался водой, но так и должно быть, ведь он выдерживает вес полумили каната, двадцати пяти фунтов свинца, ловушек, кабелей и приманок.

Вип уперся ногой в фальшборт, чтобы иметь опору — судно переваливалось на волнах, — и посмотрел за борт, вниз, в голубой мрак, надеясь увидеть там какую-нибудь крупную рыбу, проплывающую мимо.

«Черта с два, — подумал он. — Если таковые еще и остались в море, они давным-давно ушли от Бермуд».

— Что-то не так, — заметил Майк. Его рука лежала на тросе, а пальцы определяли натяжение.

— Что?

— Он дергается. Попробуй.

Майк передал трос Дарлингу, а сам отошел назад, чтобы взять у хозяина судна рычаг лебедки.

Дарлинг потрогал трос. Тот беспорядочно дрожал. Какой-то глухой звук, как перебои в моторе.

Трос был размечен на секции по сто морских саженей каждая, и, когда прошла третья отметка, Дарлинг поднял руку, давая знак Майку замедлить вращение лебедки, и склонился за борт, чтобы осмотреть первую показавшуюся ловушку. Вокруг троса она забилась водорослями, и ему хотелось вычистить ее, прежде чем она стукнется о борт. Некоторые крошечные жители бездны были такими хрупкими, что малейшая травма могла убить их.

Вип увидел мерцание первого шарнира из нержавеющей стали, поддерживающего отрезок кабеля, увидел сам кабель, а потом... ничего.

Ловушка исчезла.

Невероятно. Единственное животное, достаточно крупное, чтобы захватить ее, — это акула, но в ловушке не было ничего, что могло бы заинтересовать акулу. И если бы даже одна из них набросилась на ловушку, она заглотила бы все приспособление, трос и все остальное. Но акулы не в состоянии перекусить кабель.

Дарлинг дал возможность лебедке подтянуть кабель повыше, отцепил его с троса и осмотрел конец. Затем передал его Майку.

— Разорвался? — спросил напарник.

— Нет. Если бы он лопнул, то концы разлохматились бы, как волосы на голове, когда сунешь палец в электророзетку. Посмотри, эти плети лежат так же плотно, как лежали на фабрике.

— Значит?..

Дарлинг поднес кабель поближе к глазам. Металл был срезан, срезан чисто, будто скальпелем. На кабеле не было никаких следов того, что его глодали или трепали зубами.

— Прокушен, — ответил Вип. — Прокушен прямо насквозь.

— Прокушен?

Дарлинг осмотрел воду.

— Господи, какая же тварь может иметь такой рот, что прокусывает насквозь сорок восемь оплеток нержавеющей стали?!

Майк ничего не говорил. Дарлинг жестом велел ему снова включить лебедку, и через несколько минут поднялся второй кабель.

— И эта исчезла, — проговорил Вип, потому что вторая ловушка тоже пропала и кабель снова был прокушен насквозь.

— И эта, — повторил он, когда появился следующий кабель, и следующий, и следующий. Все ловушки исчезли.

Теперь Дарлинг увидел поднимающиеся грузила, но и с ними было что-то странное, поэтому он попросил Майка остановить лебедку и подтянул остаток троса вручную.

— Господи боже, — проговорил Дарлинг. — Только посмотри.

Одна из ловушек была закручена вокруг грузил, вдавлена в них так сильно, как будто вся масса была сплавлена в плавильной печи.

Они вытянули исковерканную массу и положили ее на палубу: это была мешанина из укрепленного сталью троса, проволоки и свинца.

Долгое время Майк пристально разглядывал снасть, а потом сказал:

— Господи, Вип, что за сволочь сделала это?

— Наверняка не человек, — ответил Дарлинг. — И не животное. По крайней мере, не те животные, что я когда-либо видел.