"Катрин. Книга третья" - читать интересную книгу автора (Бенцони Жюльетта)

Глава третья. «Я, АРНО»

В ночь с 24 на 25 декабря 1431 года небольшая группа людей вышла, после сигнала тушить огни, из дома на улице Орон и направилась к ближайшей церкви Сен-Пьер-ле-Гийар. Ночь была темная, под ногами скрипел снег, но свирепый холод, заморозивший город на целых три недели и превративший в ледышки голые ветви деревьев, слегка отпустил. На Рождество выпал снег, и Бурж, словно закутанный в белую вату, затаил дыхание и притаился, слушая удары собственного сердца. Благословенные дни праздника означали передышку: Ла Тремуйль на время оставил в покое свои жертвы, и стражники его перестали врываться в дома мирных горожан. Однако страх был слишком велик, а потому город, избавившись от тревоги, не обрел веселья: в безмолвии люди встречали прекраснейший день года — день рождения Спасителя.

Катрин переступила порог дома Жака Кера впервые за два месяца, что оказалась здесь, и ее радовало все. Она с наслаждением ступала в своих меховых туфельках по густому мягкому снегу и сильнее прижимала к себе руку Арно, на которую опиралась.

— Это город больше похож на новобрачную, чем я, — шепнула она ему с улыбкой.

Вместо ответа он сжал ладонью тонкие пальчики. Катрин не надела перчаток, сгорая от нетерпения вручить руку суженому.

— Город нарядился к нашей свадьбе, — сказал Арно с нежностью, — я никогда не видел его таким красивым. И никогда я так не любил тебя, моя дорогая…

Оба целиком отдавались своему счастью: они были вместе и прижимались друг к другу, как все влюбленные. Для Арно радость была двойной, ибо он наконец чувствовал себя совершенно здоровым.

С того утра, когда он впервые пришел в себя и когда спал терзавший его жар, он стал поправляться с изумительной быстротой. Крепкий организм, столько раз выручавший его, не подвел и на этот раз. Природа сотворила еще одно чудо. Арно был по-прежнему очень худ, но на ногах стоял твердо и чувствовал себя так хорошо, что уже начал тяготиться заточением.

— Я совершенно не создан для жизни в четырех стенах, — говорил он Катрин, расхаживая по комнате и делая упражнения, чтобы разработать ослабевшие мышцы.

— Конечно, скоро тебя опять потянет на большую дорогу, — отвечала она с упреком, — прошу тебя, потерпи! Мы уедем, как только мэтр Кер удостоверится, что это можно сделать без особого риска.

— Без особого риска! Мне странно это слышать. Ведь я прежде всего капитан короля! Риск, прекрасная дама, это часть моей жизни и…

— …и тебе его не хватает, я знаю! с горечью закончила Катрин.

Ей и Жаку Керу стоило неимоверных трудов удерживать горячего молодого человека, который, едва окрепнув, вознамерился идти во дворец и броситься к ногам короля. Он жаждал оправдать себя в глазах монарха, строил планы, как он вызовет на бой Ла Тремуйля, дав ему пощечину прямо на королевском совете, как потребует Божьего суда и докажет тем самым свою невиновность. Все эти проекты были один безумнее другого, но честь его была задета, и всеми помыслами он устремлялся к мести, чем до смерти пугал Катрин.

Именно поэтому она о многом умолчала, рассказывая ему о вынужденном пребывании в замке Шантосе. Впрочем, связывала ее и клятва, которую она дала старому Жану де Краону. Она не имела права раскрывать ужасную тайну Жиля, а в их нынешнем положении было не только бесполезно, но и опасно возбуждать ярость Арно. Даже не зная всего, он объявил, что потребует объяснений у сира де Рэ и заставит того принести извинения. К счастью, Катрин удалось убедить Арно, что Жиль де Рэ теснейшими узами связан с Ла Тремуйлем, а потому надо прежде всего одолеть толстяка камергера, чтобы затем разобраться с его союзниками. Ксантрай, со своей стороны, также немало потрудился, уговаривая друга вести себя разумно и считаться с обстоятельствами.

— Чести твоей придется слегка подождать, брат. И Ла Тремуйль пусть потерпит, его не убудет. Когда же ты поймешь, что на лисицу охотятся иначе, чем на кабана или волка? Ты не представляешь, что сейчас творится во дворце. Ты двух шагов не сделаешь, как тебя схватят, закуют в цепи и бросят в такую же яму, откуда мы тебя вытащили. Ла Тремуйль давно тебя знает и понимает, что, оказавшись на свободе, ты немедленно попытаешься вцепиться ему в глотку. И, будь уверен, он принял все меры предосторожности. Что до твоего желания видеть короля, то боюсь, не повредился ли ты в уме.

— Я принадлежу к роду Монсальви, и происхождение дает мне право говорить с королем, не испрашивая предварительно аудиенции.

— Это также известно твоему «другу» Ла Тремуйлю. Но у него гораздо больше власти, чем ты думаешь. Знаешь ли ты, что в августе он устроил западню для самого коннетабля де Ришмона и приказал арестовать трех его посланцев: Антуана де Вивона, Андре де Бомона и Луи д'Амбуаза? Двум первым отрубили голову, а за третьего назначили выкуп. Хочу напомнить тебе, что если ты принадлежишь к роду Монсальви, то Вивон — из рода Мортемаров, иными словами, он такой же знатный сеньор, как и ты. Добавлю, что Ришмона постигла бы такая же участь, если бы Ла Тремуйлю удалось схватить его. Когда же ты поймешь, что вся власть в королевстве принадлежит Ла Тремуйлю и что он не собирается выпускать ее из рук? Она тешит его тщеславие, приносит ему груды золота и позволяет сводить счеты с врагами. Ему нет дела, англичане мы или французы, лишь бы он сам царствовал! Так что, поверь мне, не высовывай носа отсюда. Набирайся сил, выздоравливай, жди возвращения королевы Иоланды… а Ла Тремуйль пусть совершает одну глупость за другой. Он ищет тебя и будет счастлив, если ты попадешься ему в лапы.

Слушая Ксантрая, Арно скрипел зубами.

— И Ришмон позволил так поступить с собой? А что же король — видит все и молчит?

— Король полностью в руках Ла Тремуйля. Ришмон в изгнании и выжидает удобного случая, чтобы разделаться со своим врагом. Советую тебе последовать его примеру…

Катрин мысленно горячо благодарила Ксантрая за эту отповедь. Бог знает, на какие безумства мог бы решиться горячий Монсальви. Но Ксантраю удалось убедить его, и больше он не заговаривал о намерении увидеться с королем…

Катрин вдруг увидела перед собой массивное здание церкви и очнулась от своих дум. Серые камни старой часовни были словно накрыты белым покрывалом, а на квадратной башне с черепичной крышей торчал задорный белоснежный колпак. Черные голые деревья жались к мощным романским стенам, будто хотели согреться. Масе рассказала Катрин легенду, связанную с этой церковью, которой насчитывалось уже более двухсот лет: как-то в зимний день, совсем такой же, как и нынче, мул богатого еврейского торговца Захарии Гийара встал на колени перед Святым Причастием, которое нес святой Антоний Падуанский. Как ни колотил, как ни проклинал старый еврей своего мула, тот не поднялся, пока не пропустил святого. На месте чуда была сооружена церковь, и деньги на нее дал щедрой рукой Захария, который раскаялся и обратился в христианство.

Катрин, выросшая в тени величественных сводов Нотр-Дам, с детства любила легенды и необыкновенные истории о чудесах. Ее отец Гоше Легуа часто рассказывал их долгими вечерами, когда выделывал золотые и серебряные обложки для священных книг. Он так радовался, видя в восхищенных глазенках дочери золотые огоньки.

В этот вечер, переступая влажный порог церкви Сен-Пьер-ле-Гийар, Катрин думала об отце, и сердце ее было переполнено печалью. Добрый тихий Гоше, ненавидевший кровопролитие, погиб на виселице из-за того, что она, Катрин, спрятала в подвале старшего брата Арно — того самого Арно, который через несколько минут станет ее мужем. Вряд ли скромный ювелир с моста Менял мог представить, что дочери его предстоит такая бурная жизнь, что ждет ее такая блистательная судьба. И Катрин подумала, что, может быть, все к лучшему, ибо она не была уверена, что Гоше Легуа порадовался бы за нее.

В церкви было темно, только в апсиде горел слабый огонь. Жак Кер и Масе, которые возглавляли шествие, без колебаний направились туда. Катрин вздрогнула. От мощных сводов тянуло холодом, тяжко опускавшимся на плечи, словно промокший плащ. Она вспомнила другую часовню, другой зимний день, девять лет тому назад. В тот день на ней было роскошное платье, усыпанное драгоценностями, которых не постыдилась бы и королева, но сердце ее стыло от ужаса и отчаяния. В тот день тоже выпал снег, и перед ней лежала безбрежная холмистая долина Соны, покрытая белым одеялом. В тот день она, подчиняясь приказу герцога, выходила замуж за Гарэыа де Брази, главного казначея герцогства Бургундии, и сердце ее разрывалось на части, ибо любила она другого. Но сегодня все было иначе!

Не было чудесного платья, драгоценностей, толпы придворных в богатых нарядах, ярко освещенной часовни. Она надела простое шерстяное платье зеленого цвета, отороченное черным бархатом, а сверху просторный плащ с капюшоном, подбитый беличьим мехом — подарок Масе к зимней свадьбе. Но окружали ее только любящие сердца, а главное — главное, что она выходила замуж за того, кто был избран ею, кого она любила со всей страстью, на какую была способна, ради кого преодолела столько препятствий и кому готова была отдать все, отрекаясь даже от самой себя. Это на его руку она опиралась, тяжело ступая по неровным плитам пола, это его гордый профиль видела под сенью черного капюшона, это с ним она пойдет рядом, рука об руку, всю оставшуюся жизнь… И, наконец, ребенок, их ребенок! Он тоже был неспокоен сегодня вечером, словно и его волновало предстоящее таинство.

В часовне священник в белом стихаре молился, преклонив колени перед алтарем, с каждой стороны которого горела свеча. В их пламени слегка поблескивала тонзура на склоненной голове. Рядом стоял маленький певчий, покачивая кадильницей. Сердце Катрин забилось сильнее, когда она узнала доброе грубоватое лицо с большим носом. Это был брат Жан Паскрель, исповедник Жанны д'Арк, свято хранивший верность Орлеанской Деве, а потому вынужденный скрываться, спасаясь от преследований Ла Тремуйля. Толстяк камергер так ненавидел Жанну, что готов был уничтожить всех, кого она любила и кто не отрекся! от ее памяти.

Услышав шаги, брат Жан поднялся и с улыбкой протянул руки молодой чете.

— Благословен Господь, собравший нас здесь, друзья мои, и дозволивший мне стать орудием Его воли, дабы соединить вас в счастии и в любви. Мы живем в тяжкое время и вынуждены скрываться, но я уверен, это продлится недолго и над нами снова воссияет свет.

— Я тоже надеюсь на скорые перемены, — отозвался Арно. — Немыслимо, чтобы один человек подчинил своей власти королевство, и достаточно всего одного удара шпагой…

— Сын мой, — прервал его монах, — не забывайте, что вы находитесь в храме Господнем, а Господь осудил насилие. Кроме того, — прибавил он с улыбкой, — я думаю, сегодня ночью ваши помыслы будут заняты совсем иным, нежели месть человеку, даже виновному во многих злодеяниях!

Он замолк, услышав быстрые шаги, разорвавшие безмолвие пустой церкви. В неверном свете свечей появился Ксантрай, который, несомненно, примчался бегом, потому что лицо его побагровело. Под широким плащом капитана сверкнул стальным блеском панцирь. Взглянув на него, брат Жан повернулся к алтарю со словами:

— Помолимся, братья мои…

Арно и Катрин разом опустились на колени. Жак Кер занял место за спиной невесты, Ксантрай — за спиной жениха, а Масе преклонила колени чуть поодаль. Маленький певчий помахивал кадильницей, и слышалось только бормотание монаха, который призывал Господа благословить жениха и невесту.

Сама церемония оказалась короткой и очень простой. Сначала Арно твердым голосом повторил вслед за братом Жаном: «Я, Арно, беру тебя, Катрин, в супруги, дабы стала ты возлюбленной спутницей моей в радости и в горести, в болезни и во здравии, ныне и вечно, пока не разлучит нас смерть». Затем наступил черед молодой женщины, и она тоже произнесла: «Я, Катрин…» Однако голос у нее сел от волнения, и последнюю положенную фразу она выдохнула шепотом. По щекам ее катились слезы — то была дань изнемогающему от радости сердцу.

Брат Жан, взяв правую руку Катрин, вложил ее в ладонь Арно, тонкие длинные пальцы которого тут же решительно сжались. Звучным голосом, словно бросая вызов враждебным силам, монах возгласил: «Ogo conjungo vos in matrimo-nium, in nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen».

С золотого подноса, протянутого певчим, он взял кольцо и произнес: «Благослови, Господи, сие кольцо, коим мы благословляем…», а затем передал его Арно. Молодой человек надел кольцо на безымянный палец Катрин и нежно прикоснулся к нему губами. Глаза молодой женщины, подернутые слезами, сверкали, как аметисты в солнечных лучах. В этой темной холодной церквушке она переживала мгновение величайшего счастья. Это был венец ее существования. Больше ей нечего было желать! Брат Жан благословил новобрачных, а затем медленно поднялся к алтарю, чтобы отслужить мессу.

Сзади, нарушая торжественность минуты, кто-то гулко высморкался. Это был Ксантрай, у которого волнение обычно выражалось в шумных звуках. Арно и Катрин обменялись улыбкой, а затем рука об руку, благоговейно выслушали божественную литургию.

По окончании мессы новобрачные и свидетели направились за братом Жаном в ризницу, где пахло ладаном и воском. Там все они поставили свои имена в книге записей. Арно расписался энергично, так что заскрипело гусиное перо, затем протянул его Катрин, улыбаясь слегка насмешливо.

— Твоя очередь! — сказал он. — Надеюсь, ты знаешь, как теперь тебя зовут?

Медленно, с прилежанием первой ученицы, слегка высунув язык, она вывела подпись «Катрин де Монсальви» первый раз в жизни. Волна гордости поднялась в ней, и щеки ее разрумянились. Она дала себе клятву, что будет достойно носить старинное имя, врученное ей супругом, и не уронит его достоинства, чего бы ей это ни стоило.

Затем расписались свидетели — Ксантрай и Жак Кер, а Масе тем временем обняла Катрин и горячо ее расцеловала. Затем на молодую женщину надвинулся Ксантрай. Склонившись в церемонном поклоне, он торжественно произнес:

— Приношу вам мои поздравления, графиня де Монсальви! Я рад, что способствовал, хоть и в малой степени, соединению двух любящих сердец. Надеюсь, вы обретете счастье, равное вашей красоте и…

Но, видимо, сегодня вечером капитан был слишком взволнован, чтобы договорить до конца свою изысканную фразу. Прервавшись на полуслове, он схватил Катрин за плечи и звучно расцеловал в обе щеки.

— Желаю вас счастья, милый друг. Наверное, вас еще ждут тяжкие испытания, но только не забывайте, что нет у вас друга более верного, чем я!

И, отпустив Катрин, заключил в объятия Арно.

— Мы скоро увидимся, а пока я должен с тобой проститься…

— Проститься? Разве ты уезжаешь? Ксантрай состроил ужасную гримасу, а затем лукаво улыбнулся.

— Мне надо беречь здоровье! сказал он. — Ла Тремуйль догадывается, кто подпалил его замок. Если я останусь в Бурже, то в одну прекрасную ночь меня найдут с кинжалом между лопаток. Так что лучше мне податься в Гиз, где стоят мои отряды. Там я буду в полной безопасности.

— Я поеду с тобой! И никто не посмеет помешать мне. Мое место в армии. Собратья по оружию сумеют защитить меня и мою жену.

Теплая волна поднялась в сердце Катрин при этих словах, и она нежно взяла мужа под руку. Однако Ксантрай покачал головой и помрачнел.

— Нет! Твои собратья по оружию не изменились, но Ла Тремуйль не жалеет золота, чтобы добиться своего. Пойдем. Не стоит обсуждать подобные вещи в храме Господнем. Мне нужно поговорить с тобой.

Тогда в разговор вмешался Жак Кер.

— Мы приготовили небольшой ужин, дабы отпраздновать торжество. Позвольте пригласить вас. Это не слишком задержит ваши сборы.

Капитан после секундного колебания ответил согласием. Тем временем брат Жан, сняв священное облачение, вернулся к новобрачным, чтобы поздравить их и, в свою очередь, проститься с ними. Монаху также предстояло покинуть город сегодня ночью: воспользовавшись кратким рождественским затишьем, он собирался отправиться в великое аббатство Клюни, самый могущественный монастырь христианского мира, и там переждать смутное время, пока злой гений Франции не выпустит ее из своих когтей.

— Я буду каждый день возносить молитву Господу, да дарует он вам счастье! — сказал брат Жан, благословив Катрин. — Буду молить и ту, которую мы все любили, ибо не сомневаюсь, что ныне обретается она среди праведников на Небесах.

Коричневая ряса монаха растворилась в сумраке церкви. Следом ушел мальчик-певчий, предупредив, что собирается закрывать двери. Свидетели и новобрачные вышли на заснеженную улицу. Поднявшийся ветер мел поземку, и с крыш падали крупные комья снега. Дома стояли безмолвно, но откуда-то доносились далекие звуки виолы и лютни. Ксантрай пожал плечами.

— Во дворце веселятся! Главный камергер устраивает бал, который больше похож на вакханалию. Вероятно, сейчас там уже все перепились. Впрочем, для города это к лучшему. Когда Ла Тремуйль мертвецки пьян, он не так опасен.

Час спустя Катрин сидела в высоком кресле в кабинете Жака Кера. У ее ног на бархатной подушке примостился Арно. Оба внимательно слушали Ксантрая, который, расхаживая по комнате, обрисовывал им положение вещей. Свадебный ужин оказался недолгим: отчасти потому, что капитан твердо решил выехать из города до рассвета, отчасти по причине скудных запасов. В деревнях уже, свирепствовал голод. Война разорила крестьян, и даже богатые города стали ощущать недостаток продовольствия. Жак Кер, человек зажиточный, дальновидный и запасливый, также вынужден был ограничивать себя, а потому самым заметным блюдом свадебного стола было капустное рагу — кушанье сытное и полезное, но весьма далекое от изысканности. Катрин едва к нему прикоснулась, но зато вознаградила себя сушеным виноградом, поданным на десерт.

Теперь же когда за здоровье новобрачных был выпит последний бокал сансерского вина, Ксантрай сделал еще одну попытку вразумить друга, объяснив ему истинное положение вещей. Арно и в самом деле пришел в состояние опасного возбуждения при виде боевых доспехов и походного снаряжения капитана.

— Лучше всего вам было бы остаться в этом доме, — говорил Ксантрай, — и мэтр Кер разделяет мое мнение. Когда вернется королева Иоланда, она сумеет убедить короля, что политика Ла Тремуйля пагубна и для него самого, и для Франции. С ее помощью ты добьешься справедливости и…

— Я с тобой совершенно не согласен, — прервал капитана Монсальви, — не может быть и речи, чтобы мы оставались здесь. Надеюсь, друзья не сочтут нас неблагодарными, если я скажу, что больше не могу сидеть взаперти. Бездействие для меня невыносимо, я задыхаюсь в четырех стенах… Ты слишком хорошо меня знаешь и не можешь не понимать, что праздная спокойная жизнь внушает мне отвращение. Враги осмелились напасть на меня, и я должен отомстить.

— Это глупо. Я уже объяснял тебе, что ты ничего не сможешь сделать.

— Но я могу вернуться в родную Овернь, в мои горы. Там мои земли, мои крестьяне, мощная крепость. Там меня ждут. В Оверни и нигде больше должен увидеть свет мой сын.

— Ты сошел с ума… В наше-то время тащить по большим дорогам беременную жену…

В ту же секунду Катрин прильнула к Арно, обняв его за шею и не давая времени ответить.

— Если он уедет, я поеду вместе с ним! Монсальви обнял ее нежно и бережно, как хрупкую вазу.

— Родная моя, он прав. А я говорил как самовлюбленный эгоист. Сейчас зима, на дорогах небезопасно. Нашему мальчику осталось ждать всего два месяца. Для него и для тебя будет лучше побыть здесь, в надежном месте. Я же поеду…

В тоне молодого человека звучало искреннее раскаяние, однако Катрин резко отстранилась от него, и глубокая складка пролегла на ее лбу.

— Так вот какова твоя любовь? Едва нас соединил Господь, как ты уже заговорил о расставании и об отъезде… Разве не ты произнес перед алтарем: «Пока не разлучит нас смерть…»?

— А ребенок?

— Ребенок? Это твой сын! Он будет настоящим Монсальви, истинным мужчиной! А я, его мать, хочу быть достойной вас обоих. Не Ксантрай прав, а ты: лучше нашему мальчику родиться на соломе, но на земле своих предков, чем в мягкой постели в чужом доме, вдали от тебя. Уезжай, если хочешь, только знай, что я все равно последую за тобой, даже если ты мне запретишь, как последовала за тобой в Руан и в Сену… как последую за тобой в могилу, если это понадобится.

Задыхаясь, она умолкла. Лицо ее разрумянилось от волнения, грудь вздымалась под зеленым сукном платья, а глаза горели негодующим огнем. Внезапно Арно расхохотался. Встав на одно колено, он за плечи притянул в себе Катрин и крепко сжал в объятиях.

— Черт возьми! Мадам де Монсальви, вы говорите так, как сказала бы моя мать!

А затем добавил с нежностью:

— Ты победила, любовь моя! Мы вместе встретим опасность, холод, темень, войну. Да простит мне Господь, если я поступаю неразумно.

Ксантрай переводил взгляд с одного на другого.

— Значит, ты принял решение? Арно гордо выпрямился.

— Да, принял. Мы поедем вместе.

— Очень хорошо. В таком случае тебе следует знать все. Впрочем, у дурных вестей длинные ноги. Странные вещи происходят в Оверни. Ла Тремуйль объявил графство своим владением…

Арно вздрогнул. Лицо его медленно залилось краской, а черные глаза загорелись.

— Овернь? Но по какому праву?

— По праву сильного. Ты помнишь, что первым браком он был женат на вдове герцога Беррийского, Жанне Булонской, наследственной владелице Оверни. Умирая, она завещала графство племяннику, Бертрану де Латуру.

— Ты мне будешь рассказывать! — проворчал Монсальви, пожимая плечами. — Латур из нашей семьи. Его жена, Анна де Вентадур, племянница моей матери. Нас связывает не только своячество, мы близкие родственники.

— Именно так! Однако это не мешает Ла Тремуйлю объявить графство своим как наследство от первой жены. Разумеется, это противоречит вассальному праву, но разве он когда-нибудь считался с этим? Ему плевать на законные права овернцев.

— Объявить графство своим и завладеть им на самом деле, это разные вещи, — возразил Монсальви. — Что, собственно, может сделать Ла Тремуйль? Для завоевания Оверни нужны конница, пехотинцы, артиллерия. Войска не станут исполнять распоряжения главного камергера.

Ксантрай, который нервно расхаживал между окном и большим глобусом, остановился возле шара на подставке и запустил его легким движением руки.

— Ты знаком с Родриго де Вилла-Андрадо? — с притворной кротостью спросил он.

— С этим испанским наемником? Конечно. Мы вместе с ним служили под началом маршала де Северака. Храбрый воин. Но при этом хищный зверь. В жестокости с ним не сравнится даже голодный волк, и он пьянеет от крови, как другие от вина.

— А еще он пьянеет при виде золота, — резко бросил Ксантрай. — Ла Тремуиль выложил кругленькую сумму в оплату за его услуги. Испанец со своими головорезами вошел в Овернь, а его лейтенанты Валет и Шапель разоряют Лангедок и Геводан. Эти двое поднимаются в горы навстречу Родриго, а тот спускается вниз. Ты все понял?

Лицо Арно де Монсальви из красного сделалось восково-бледным. Плотно сжав губы, так что на углах их обозначились резкие морщины, и втянув ноздри, он стал медленно подниматься, не сводя глаз с Ксантрая. Испуганная Катрин почти физически ощущала душившее его бешенство. Нависая над Ксантраем, который был ниже на целую голову, Монсальви тихо произнес:

— На моей земле бесчинствует кастильский шакал, а ты говоришь мне об этом только сейчас? И предлагаешь остаться здесь нежиться в покое и тепле, тогда как моих родных, быть может, уже…

— Я сам узнал об этом лишь сегодня утром. Да и если бы мне рассказали раньше, что бы это изменило? Давно ли ты так окреп, что способен без посторонней помощи сесть на лошадь?

Арно, опустив голову, отступил, но лицо его было по-прежнему искажено гневом. Катрин же внезапно почудилось, будто какая-то угрожающая враждебная сила вторглась в мирный кабинет Кера. Черная угловатая тень витала по комнате, прикасаясь ко всем предметам, задевая углы и цепляясь за потолок — словно испанский наемник, вооруженный до зубов, вошел сюда, привнеся запах разорения и пожара. Она почувствовала, как холодная рука сжимает ей сердце. Будто сквозь туман, донеслись до нее слова Арно, обращенные к хозяину дома.

— Мэтр Жак, вы поможете мне завтра же уехать из города? Здесь я оставаться больше не могу.

— Если хочешь, я дам тебе десять своих солдат. Они будут ждать тебя в месте, которое им укажут, — вмешался Ксантрай.

Он снова надевал панцирь на свой колет из буйволовой кожи, который снял перед ужином. Близился час прощания. Ксантрай водрузил на голову шлем и запахнулся в широкий плащ. Катрин тяжело было расставаться с верным другом, с братом, который делил с ними и радости, и невзгоды. С детской непосредственностью она бросилась ему на шею.

— Я очень люблю вас, Жан. Возвращайтесь к нам как можно скорее!

На грубом веснушчатом лице Ксантрая появилась смущенная улыбка. Пряча подступающие слезы, он пробурчал:

— Мы скоро увидимся в Монсальви! Однажды вечером я заявлюсь к вам на ужин, и уж тогда вы от меня долго не избавитесь. Останусь у вас, пока не затравлю нескольких секачей в Шатеньрэ. Прощайте, друзья!

Он поцеловал Катрин, обнял Арно, поклонился Масе, которая поднесла ему на дорогу кубок пряного вина, а затем повернулся к Жаку Керу, взявшему в руку факел, чтобы проводить гостя.

— Я иду следом, мэтр Кер! Еще раз спасибо за помощь!

— Пойдемте, мессир. Я скажу вам, куда надо прислать тех десятерых солдат, которых вы обещали дать. Дурные вести дошли до меня даже раньше, чем до вас, и я все приготовил для отъезда наших друзей… Я знал, что мессир де Монсальви не останется в Бурже, а госпожа Катрин захочет поехать вместе с ним.

Ни один мускул не дрогнул в лице Жака Кера, когда он произносил эти слова. Однако Катрин поняла, каких усилий это ему стоило. За внешней бесстрастностью меховщика скрывалась глубокая душевная мука, в которой он, возможно, и сам не отдавал себе отчета, но инстинктивно пытался отгородиться от нее.

Часы монастыря якобинцев отбили три удара. Глухо хлопнула входная дверь, затем послышался звук быстрых шагов по булыжной мостовой. Арно и Катрин, обнявшись, молча слушали, как они удаляются, и сердца их словно бы бились в такт шагам друга. Наконец все стихло, и тогда Масе подала Катрин подсвечник с зажженной свечой.

— Идите к себе, — сказала она, — вам надо хорошенько выспаться. Завтра будет тяжелый день!

Выспаться? Арно и Катрин даже не помышляли об этом. Они вошли в большую спальню Жака и Масе, которую хозяева уступили новобрачным, как дети, нетерпеливо ожидавшие чуда. Комната была очень уютной: стены задрапированы красно-синей узорчатой тканью, красивый камин конусовидной формы освещало веселое пламя, полы были застланы мягкими коврами. Большая кровать с белоснежными простынями и куртинами ярко-красного сукна открывала им объятия, как тихое сладостное убежище, куда, кроме них, не было доступа никому. В доме царила необыкновенная тишина, будто закрыла свои створки раковина. Опасности и тревоги отступили от них, и в эти первые часы совместной жизни они принадлежали только самим себе. Завтра чары будут разрушены, все начнется сначала, но в это мгновение перед ними были бессильны и злоба, и ненависть.

Не выпуская руки Катрин, Арно тщательно запер дверь, а затем повлек жену к постели. Не произнеся ни единого слова, он взял ее на руки и стал жадно целовать. Хотя они жили в одном доме с тех пор, как Ксантрай привез сюда умирающего друга, Арно впервые ласкал Катрин. Свято почитая честь приютившего их дома, они по обоюдному согласию решили ждать, пока не будут соединены законными узами. Зато теперь Арно, казалось, стремился наверстать упущенное время.

Он целовал ее в глаза, в виски, в шею, шепча на ухо нежные слова и задыхаясь от счастья.

— Жена моя… Моя Катрин… Навеки моя! Он сжимал ее в объятиях с такой силой, что на нежной коже могли бы выступить синяки, но она ничего не замечала, с упоением отдаваясь этим страстным рукам. Дрожащими торопливыми пальцами он разорвал завязки накрахмаленного муслинового чепчика и отбросил его в другой конец комнаты.

Арно расшнуровывал ей корсаж, когда она вдруг замерла, прислушиваясь к себе. Ребенок забеспокоился, стал двигаться с неожиданной силой. Арно, уловив ее колебание, шепнул:

— Что с тобой?

— Ребенок… Он шевелится! Может быть, нам не стоит… Он засмеялся, и Катрин показалось, что с этим смехом уносятся прочь все ее страхи. Как она любила в нем эту веселость, эту неукротимую жизненную силу! Его белые зубы сверкнули на красном фоне полога.

— Если этот маленький плут станет мешать мне любить тебя, ему придется иметь дело со мной. В нашей семье дети знают свое место. Я хочу тебя! Я изголодался по тебе… Я так давно мечтал об этом! И тем хуже для него, если ему это не нравится!

Он нежно и требовательно привлек ее к себе, жадно впился губами в ее губы, в то время как руки его скользили по ее плечам и груди. Прикосновение этих жестких ласковых губ воспламеняло кровь. Безумная горячка любви налетела, как ураган. Катрин отвечала поцелуем на поцелуи, лаской на ласку, целиком окунувшись в пучину страсти. Впервые он возбуждал ее столь умело и искусно, и в голове ее мелькнула мысль, как все изменилось в сравнении с прежними короткими грубыми ласками. Их былая любовь напоминала сражение, из которого оба они выходили изнуренными. Арно набрасывался на нее, как дикарь, торопясь овладеть ею и подчинить своей воле, тогда как теперь его умелые руки вызывали в ней исступленное томление, жгучую жажду слиться с ним воедино. Она стонала в предчувствии наслаждения, которое до сих пор испытывала только в объятиях герцога Бургундского, до тонкостей постигшего искусство любви.

Когда он на секунду оставил ее, чтобы сбросить одежду, она нетерпеливо-жалобно всхлипнула, но тут же вскрикнула от восторга под тяжестью его тела, ощущая неистовое биение его сердца. Блики пламени, отражаясь на красных занавесках кровати, плясали на смуглых плечах Арно, золотили его черные густые кудри, в беспорядке рассыпавшиеся на подушке. Она еще успела подумать, что так будет теперь каждую ночь, которую дарует им Господь… а потом забыла обо всем, унесенная налетевшим на нее огненным вихрем.

Огонь в камине почти погас, и спальня погрузилась в красноватую темноту. Запах сгоревшей сосны смешивался с терпким запахом пота и любви. Положив голову на плечо спавшего Арно, Катрин дремала, словно покачиваясь в восхитительной полудреме. Тела своего она не ощущала, переполненная сладостным воспоминанием. Сейчас ей было так тепло и хорошо, что она не сумела бы определить, где кончается реальность и начинается сон.

В камине время от времени еще потрескивали угли, и искры с шипением опускались на железную приступку, но великая тишина, словно защитным коконом, обволакивала их измятую постель. В мире существовали только спокойное дыхание спящего мужчины и подрагивающие ресницы дремлющей женщины. С глубоким вздохом Катрин теснее прижалась к Арно, который пробормотал что-то во сне. Она закрыла глаза… и тут же раскрыла их. Тишина была зловещей, как свернувшаяся в клубок змея. Она ясно услышала за окном звук, который не могла спутать ни с чем: звяканье железных подошв о булыжную мостовую.

Сняв с себя руку Арно, который инстинктивно попытался удержать ее, она выскользнула из постели. В комнате стало уже прохладно, и она вздрогнула, но, не одеваясь, побежала босыми ногами к узкому окну, которое выходила на улицу Армюрье. Приоткрыв одну створку дубовых ставен, Катрин осторожно выглянула и тут же отпрянула со сдавленным криком: вооруженные солдаты с луками и алебардами, в шлемах со стальными воротниками окружали дом Жака Кера, перегородив улицу Армюрье и, конечно, улицу Орон. Лучники и командовавший ими офицер передвигались в полном молчании, очевидно, рассчитывая захватить обитателей дома врасплох.

Катрин испуганно бросилась к постели И встряхнула Арно.

— Скорее! Вставай! Дом окружен!

Он вскочил молниеносно, как человек, привыкший к опасности, и бросился к окну. На мгновение его высокая фигура застыла, сверкнув белизной на темном фоне ставен, затем он быстро натянул штаны и, даже не надев рубашку, ринулся к выходу, бросив на бегу Катрин, которую уже охватила дрожь.

— Одевайся! Я предупрежу мэтра Кера. Катрин, потеряв голову от страха, с трудом отыскала свою одежду. Она зашнуровала корсаж, когда Арно возвратился вместе с меховщиком, который завязывал пояс домашнего халата. Во входную дверь уже грохотали железные кулаки. Раздался голос офицера:

— Открывайте! Именем короля!

— Должно быть, за мессиром де Ксантраем следили или же видели, как он выходил из дома, — прошептал Жак. — Нельзя терять ни минуты. Идемте!

Он повлек их из комнаты, куда в этот момент входила Масе в ночной рубашке и с подсвечником в руке. Обменявшись встревоженным взглядом с Катрин, жена Жака скользнула в разобранную постель. В дверь колотили древками алебард, и они ясно услышали властный угрожающий голос.

— Взламывайте дверь, раз это мужичье не торопится открывать!

— Ну что ж! — сквозь зубы сказал Кер. — Пусть взламывают! Мы выиграем время.

В кухню они вошли в тот момент, когда старая Маго вводила сюда Сару и Катрин. Лицо Жака Кера прояснлось.

— Веди их в тайник, — сказал он служанке, — а я попробую вступить в переговоры с офицером. Слава Богу, все здесь, и огонь потушен.

Последнюю загадочную фразу Катрин поняла, только увидев, что Жак Кер залез в камин и повернул бронзовую плиту с лилиями, за которой открылась, словно по волшебству, черная дыра. Маго, взяв в руки свечу, пошла первой. Арно, схватив Катрин за руку, двинулся за старухой.

— Иди! Не бойся!

Но у нее зуб на зуб не попадал от холода и страха. Ее грубо вырвали из состояния блаженства и покоя, и теперь ей казалось, что она видит какой-то кошмарный сон. Арно, быстро сорвав с себя колет, накинул его на плечи жены. Колет еще хранил тепло его тела.

— Быстрее! — нетерпеливо произнес Жак. — Внизу вы найдете теплую одежду. На этот раз дело плохо!

В самом деле, дверь уже трещала под ударами солдат. Через минуту они ворвутся в дом. Сара и Готье пролезли в дыру следом за Арно и Катрин. Бронзовая плита, повернувшись, закрылась, и они оказались в полной темноте. Катрин в ужасе уцепилась за руку мужа. Впереди мигал слабенький огонек свечи. Каменные ступеньки, ведущие вниз, были высокими и скользкими, в горле щипало от сильного запаха дыма, однако — странное дело! — сверху до них не доносилось ни единого звука.

— Куда мы идем? — тихо спросил Арно у Маго.

— Хозяин сказал вам. Здесь тайник, где он хранит дорогие меха, которые хочет укрыть от жадных рук главного камергера… сюда же сложены товары для его будущего путешествия на Восток.

— Но почему он не захотел спрятать нас на чердаке? — прошептала Катрин.

Она знала, что в доме Кера, как и в других домах Буржа, тайники устраивались обычно под крышей: именно там меховщик укрывал многих своих гостей, которым незачем было показываться на улицах города.

Старуха Маго ответила не сразу. Они уже спустились по лестнице, и пламя свечи заколебалось в спертом воздухе подвала. Маго зажгла своей свечой подсвечник, стоявший на полу, у подножия круглой массивной колонны, и не поднимая глаз, сказала:

— Если дом наш вызвал серьезные подозрения — а хозяин думает, что так оно и есть, — солдаты могут поджечь его. Недавно они спалили аптекаря Нобле. Здесь вы будете в полной безопасности, даже если над вами будет бушевать пламя.

Катрин действительно помнила эту гнусную историю с поджогом. На аптекаря донесли, что он скрывает редкие пряности. Всю ночь город был в смятении. Пламя могло перекинуться на соседние дома. С большим трудом удалось отстоять от пожара квартал Нотр-Дам-дю-Фуршо…

Молодой женщине стало не по себе. Какому риску подвергали себя из-за них эти славные великодушные люди! Однако, разглядев странное убранство подвала, она на секунду забыла о своих страхах. Готье, высоко подняв подсвечник, двинулся на середину длинной узкой комнаты со сводчатым потолком из блекло-розовых кирпичей. В стенах, через равные промежутки, были пробиты продолговатые ниши — пустые или заложенные кирпичами. На последних были изображены какие-то странные рисунки с непонятными надписями. Чаще всего среди рисунков встречалось нечто, напоминающее по форме рыбу. В глубине комнаты виднелась низкая узенькая дверь.

Хриплый голос нормандца гулко отозвался под низкими сводами.

— Какое странное место! Ниши выбиты словно для того, чтобы положить человеческое тело…

— Так оно и есть! — сказала Маго, поспешно осенив себя крестом. — Хозяин говорит, что здесь было кладбище. О, это было очень давно… в те времена, когда край наш был совсем диким.

— Когда-то в Италии я видела римские некрополи, — молвила Сара, — очень похожие на этот.

— Может быть! — прервала ее Маго, которой, очевидно, не нравилось это место. — Пойдемте дальше. Больно здесь холодно.

За порогом низенькой дверцы не стало теплее, но следующие две комнаты со стрельчатыми сводами были гораздо просторнее первой. Везде стояли туго набитые мешки и лежали толстые рулоны тканей. Видимо, это и были спрятанные сокровища мэтра Кера. Благодаря им подвал выглядел не таким таинственным, как это показалось сначала. Здесь стоял острый въедливый запах нового полотна, пряностей, мехов. Молодая женщина несколько успокоилась, однако по — прежнему, несмотря на колет Арно, дрожала от холода. Готье, углядев в углу кипу, вытащил широкий суконный плащ, подбитый рыжим лисьим мехом, и протянул его Катрин.

— В нем будет теплее, да и мессиру Арно надо одеться.

Плащ был таким широким и длинным, что Катрин почти исчезла в нем. Но ей действительно стало тепло, и она уселась на рулон, лежавший возле одной из колонн.

Ока не заметила, как внезапно помрачнел Арнон Молодой человек надел свой колет, однако сухо отказался от плаща, который Готье извлек из той же кипы. Насупившись, он смотрел, как нормандец, встав на колени, закутывает в полу плаща ноги молодой женщины.

— Вот так, — удовлетворенно произнес Готье, поднимаясь, — теперь вы не будете мерзнуть!

— Из тебя вышла бы превосходная горничная! — саркастически промолвил Арно. — Может, ты научился этому во время ваших совместных странствий? Что же тогда делала Сара?

Цыганка тем временем устраивалась возле Катрин, сжавшись в комочек, чтобы было теплее. Она бросила на Арнв недовольный взгляд.

— Пока меня не кинули в подземелье и не приговорили к сожжению на костре, — сказала она с вызовом, — я, как могла, оберегала ее от отчаяния, потому что она могла лишиться рассудка.

Катрин с удивлением слушала эту перепалку. Она не понимала, отчего Арно так рассердился. Сама она настолько привыкла к заботливости великана, что находила его поведение совершенно естественным. Тем не менее она решила вмешаться, чтобы сгладить тяжелое впечатление. Если Арно и Готье начнут ссориться, то это приведет к большой беде. Схватив мужа за руку, она потянула его к себе.

— Иди ко мне… Мне всегда холодно без тебя.

Он тут же успокоился и примостился рядом, у ее ног.

— Прости меня… я бешусь от того, что заперт здесь, как крыса в клетке. А наверху, быть может…

Он не договорил, но все мысленно закончили его фразу. Что происходило там, над их головами? В этом подвале, глухом, как могила, они были отрезаны от внешнего мира. Кто знает, не запылал ли уже дом смелого Жака Кера? Возможно, им не удастся повернуть бронзовую плиту, если ее придавит обломками стен. Тогда, спасшись от мести Ла Тремуйля, они все равно погибнут самым ужасным образом в этом подземелье, надежно спрятанном от людских глаз. При мысли, что они замурованы заживо, Катрин похолодела, и кровь отхлынула от ее сердца. Ей уже казалось, что она задыхается под этими низкими сводами… И, словно подтверждая ее страхи, издалека донесся какой-то глухой звук, как будто что-то обрушилось наверху Старая Маго боязливо перекрестилась.

— Милосердный Иисус! Неужели…

У всех пятерых мелькнула одна и та же мысль. Сгрудившись вокруг подсвечника, стоявшего на полу, они переглядывались и видели в глазах друг друга один и тот же страх. Тогда они опускали глаза, в которых плясали желтые блики пламени; словно стыдясь ужасной мысли, засевшей у них в голове. Никто не смел высказать ее вслух. Молчание становилось невыносимым, и Арно, сжав кулаки, вскочил, стал метаться по подвалу, как зверь в клетке. Катрин не решилась остановить его. Впрочем, хотя это кружение действовало ей на нервы, давящая мертвенная тишина была еще хуже. Все-таки звук шагов напоминал о жизни, как и испуганный взгляд Маго, которая переводила взгляд с одного на другого, будто надеялась обрести поддержку. Старуха вытащила из кармана фартука самшитовые четки и, шевеля губами, стала перебирать деревянные бусинки, отполированные до блеска за долгие годы молений. С тяжкой медлительностью текли минуты, и с каждой секундой нарастал страх. Катрин с трудом удерживалась, чтобы не закричать в голос.

Внезапно ужас исчез, как будто его и не было. Пятеро замурованных, не веря своим глазам, смотрели на Жака Кера, который возник в желтом круге света, подойдя совершенно незаметно. Меховщик улыбался, но только когда он заговорил, Катрин поверила, что это живое существо из плоти и крови, а не призрак.

— Они ушли! — сказал он. — Можно подниматься наверх.

— Что означал этот грохот, который мы услышали? — спросил Арно. — Мы уже решили, что дом рушится.

— Да нет, просто сержанту вздумалось повалить шкаф с посудой. Он подумал, что там скрывается потайной ход. Грохот был такой, что, наверное, его услышали даже в королевском дворце. Пойдемте. Пока опасность миновала. Скоро рассвет, а нам еще много надо сделать.

— Это был донос, не так ли? Жак Кер кивнул.

— Да, нежная подруга мессира де Ксантрая слишком любит золото. Капитан зашел к ней попрощаться, перед тем как идти в церковь, и его выследили. Мне удалось убедить командира лучников в своей благонадежности, но, боюсь, ненадолго. Впрочем, теперь это не имеет значения, потому что все готово для вашего отъезда.

— Когда мы едем? — спросила Катрин.

— Сегодня же.

— Днем?

Меховщик засмеялся.

— Днем или ночью, все равно. Пусть это вас не беспокоит. В подвале есть тайные ходы, о которых вы не подозреваете. Например, из этих двух комнат можно попасть в старую часовню тамплиеров, что стоит за воротами Орнуаз. И это только малая часть подземного города, который был сооружен римлянами. Тамплиеры восстановили и укрепили некоторые ходы для нужд своего ордена. Здесь они прятали сокровища. Многие ходы полузасыпаны, и по ним опасно ходить. Другие сохранились в сносном состоянии со времен римлян. Один из таких ходов прорыт под бывшей ареной цирка и ведет к одному из четырех акведуков. Именно этим путем вы покинете город, потому что подземелье расположено под моим домом и улицей Орон. Подземный ход выведет вас довольно далеко, к развалинам башни де Брюйер, на дороге Дюн-ле-Руа. Там вас будут ожидать солдаты мессира де Ксантрая.

С этими словами он предложил руку Катрин, чтобы помочь ей подняться, но молодая женщина была настолько изумлена, что, как и все остальные, не двинулась с места —

— Подземный город… Это какой-то чудесный сон! Жак Кер улыбнулся.

— Везде, где прошли римляне, они оставили творения рук своих, похожие на чудесный сон. Не обладая гениальностью, не завоюешь мира! Но их гений настолько материален, что приносит пользу даже такому скромному торговцу, как я.