"Катрин. Книга третья" - читать интересную книгу автора (Бенцони Жюльетта)

Глава четвертая. НЕБО ХМУРИТСЯ

Когда пришло время жатвы, Катрин все еще пыталась найти способ вырваться из замка до возвращения Жиль де Рэ. Однако надежды таяли вместе с уходящими днями, и постепенно она смирилась с тем, что ей придется вновь встретиться с этим человеком.

С момента ее появления в замке ни один вестник не прошел через подъемный мост, и она оставалась в полном неведении относительно событий внешнего мира. Сумел ли Жиль освободить Арно из лап Ришара Венабля или же капитан по-прежнему был в плену у англичан? Сара уверяла, что Арно не приедет в Шантосе до наступления перемирия, на которое надеялись обе воюющие стороны. Как ни любил он ее, но война была ему еще дороже, а кроме того, он должен был отличиться, чтобы сохранить свое место среди капитанов Карла VII.

Вот вернется мессир де Рэ, и все прояснится, говорила цыганка, стараясь ободрить Катрин, которая с каждым днем все больше впадала в уныние. Когда ж наступил Праздник последнего снопа, произошло событие наполнившее сердце молодой женщины одновременно и радостью, и тревогой.

В этот день праздновали завершение жатвы, и крестьяне, нарядившись в лучшую одежду, приходили в замок, дабы согласно обычаю вручить жавело — последний сноп, обвязанный лентами и украшенный цветами, — хозяйке замка!, Поскольку Катрин де Рэ уехала в свое имение Пузож, сноп приняла в свои руки бесстрашная Анна де Силле, и она же распоряжалась за праздничным столом, накрытым для крестьян во дворе. Пользуясь случаем, она пригласила Катрин посмотреть на это сельское торжество.

— Вам надо развлечься, — сказала старая дама, — и раз мой благородный супруг не разрешает вам охотиться, не лишайте себя тех удовольствий, которые можно обрести в стенах замка.

Несмотря на свои мужеподобные ухватки, Анна де Краон была доброй женщиной. Разумеется, ей в голову бы не пришло хоть в чем-нибудь перечить воле грозного супруга, но она жалела Катрин и беспокоилась, видя, какие бледные у нее щеки и как все заметнее становятся фиолетовые круги под глазами. Сама она так любила бешеные скачки на вольном воздухе в любую погоду, что не могла не сочувствовать молодой женщине, запертой в четырех стенах. Поэтому она старалась быть поласковее со своей гостьей поневоле, конечно, когда чувствовала в себе достаточно сил, ибо чаще всего возвращалась с охоты, буквально валясь с ног от усталости.

— У меня нет никакого желания веселиться, мадам, — ответила Катрин.

Однако Анна де Краон не желала ничего слушать.

— Черт возьми! Дорогая моя, надо как-то встряхнуться! Поверьте мне, вас не навек заточили в этом замке. Не знаю, что нужно Жилю, но он слишком занят собой, чтобы надолго увлечься женщиной… какой бы красивой она ни была. Посмотрите, как станут петь и плясать наши крестьяне. Правда, музыка их напоминает скорее ослиный рев, но пляшут они лихо, а за столом за ними никому не угнаться. А уж как пьют наши молодцы!

Глядя на охотницу, Катрин невольно вспоминала свою давнюю подругу Эрменгарду де Шатовилен: обе женщины были похожи неукротимой энергией, прямолинейной властностью, несокрушимым здоровьем и бешеной жаждой жизни. Возможно, именно поэтому она и дала согласие прийти на пиршество вместе с Сарой. Впрочем, еще одной причиной было то, что после странной смерти Гийомет, маленькой служанки, упавшей с галереи, ничто больше не омрачило покой замка, где все, казалось, жили в мире и согласии. Однако когда Катрин вышла в громадный, задний двор между двумя высокими стенами, где уже стояли длинные столы, покрытые белыми скатертями, она вдруг зашаталась и ухватилась за руку Сары. Во дворе жарили на вертелах свиней и баранов, обильно посыпанных солью и политых уксусом — может быть, от этого запаха ей стало дурно? Или от запаха вина и сидра? Слуги уже выкатили бочки из подвалов и разливали вино по большим кувшинам.

По правде сказать, сильно несло и от свинарников, хлева и конюшни, расположенных поблизости. Свет померк в глазах Катрин, все закружилось, земля ушла из-под ног. Сара с трудом успела подхватить молодую женщину, чье лицо побледнело так, что отливало синевой.

— Что с тобой, Катрин? — в испуге вскрикнула цыганка. — Ей дурно, помогите!

Анна де Краон, которая шествовала впереди в окружении приближенных дам, обернулась и тут же бросилась на помощь Саре, обхватив Катрин за талию и отдавая распоряжения фрейлинам:

— Нужно ее положить вот сюда, на эту скамью. Госпожа Алиенор, принесите холодной воды, а вы. Мари, бегите в замок. Пусть принесут носилки. Да шевелитесь же! Экие клуши!

Фрейлины со всех ног бросились исполнять приказ хозяйки замка, а та, склонившись над Катрин, внимательно вглядывалась в ее застывшее восковое лицо. Внезапно она выпрямилась и устремила властный взгляд на Сару.

— Почему ты не предупредила меня, что она беременна?

— Беременна? — повторила ошеломленная Сара. — Но я не понимаю…

Сара и в самом деле ничего не знала о том, что произошло в лодке в ночь после бегства.

— От кого? — со смехом воскликнула Анна. — Ты это хотела сказать? Об этом лучше знать твоей хозяйке, милочка. И не смотри на меня такими круглыми глазами. Алиенор уже несет холодную воду, и незачем запускать ей блоху в ухо. Второй такой сплетницы нет во всей округе! За это я ее и держу, — добавила старая охотница лукаво. — Она меня забавляет.

Мало-помалу Катрин начала приходить в себя, чувствуя прохладу от смоченного в воде платка, который Анна де Краон положила ей на лоб. Дышать стало легче, и дурнота отступила, но молодая женщина чувствовала непонятную слабость.

Внезапно она осознала, что случилось, и краска залила ей лицо. Сначала она испугалась. Забеременеть, когда все поставлено на карту! В этом трудном положении ей так нужны были силы. Но тревога тут же уступила место радости, которая нахлынула при мысли, что она носит дитя Арно. Сын Арно! Иначе и быть не могло — конечно, это сын, такой же красивый, такой же смелый, как и его отец! И с таким же невыносимым характером, быть может? Но она подумала об этом с улыбкой. Так вот чем закончился порыв любви, бросивший их в объятия друг друга в утлой лодке, где они обрели убежище, избежав смерти? Значит, это мгновение истинной свободы, безраздельного, хотя и не освященного законом счастья обретет свое продолжение в их плоти, в их крови? О таком чуде она не смела даже мечтать. Что еще может крепче связать ее с любимым? Это их дитя — ее и Арно, которого она любит со всей страстью, на какую только способна. На секунду перед ее взором возник маленький Филипп — она потеряла его, он умер вдали от нее, на руках Эрменгарды де Шатовилен. Как долго она терзалась угрызениями совести, осыпая себя горькими упреками за то, что не уделяла ему достаточно внимания, оставила его ради роскошной и бурной жизни. Правда, в доме Эрменгарды он имел все необходимое: его холили и лелеяли, как принца. Но порой она спрашивала себя, как могла уйти от него. Может быть, это случилось потому, что она не любила по-настоящему отца ребенка? В жилах маленького Филиппа текла кровь французских королей, и для нее это было слишком. Пропасть отделяла ее от сына, и теперь она понимала, что всегда смотрела на него как на дитя герцога Бургундского.

Но вот кто впервые заявил о себе, пронзив все ее существо, ибо уже требовал своих прав на жизнь, будет ей истинным сыном — как воплощение ее безумной любви. Она вспомнила, что говорил ей мавританский врач Абу-аль-Хайр в те дни, когда она носила в чреве маленького Филиппа: «Ты будешь идти теперь за лучом света, который исходит от ребенка, а все другие пути погрузятся во мрак…»

— Как обрадуется Арно, когда узнает, — прошептала Катрин самой себе, и лицо ее засияло счастьем.

— Если, конечно, нам удастся рассказать ему об этом, — проворчала Сара, которая все слышала.

Но Катрин не обратила на это внимания. Ей не хотелось омрачать свою радость. Весь день и всю ночь, глядя, как танцуют под звуки виолы и рокот барабанов добрые люди из Шантосе, она предавалась сладостным мечтам под присмотром верной Сары, которая глядела на нее с угрюмой нежностью.

В августе Катрин было так плохо, что порой ей казалось, будто она умирает. Ее мучила постоянная дурнота, взбунтовавшийся желудок отказывался принимать любую пищу, приступы рвоты сотрясали тело, лишая молодую женщину последних сил. Стояла удушающая жара, проникавшая даже сквозь мощные стены Шантосе. В деревнях на домах загорались соломенные крыши, животные замертво падали на полях. Многие колодцы высохли, и питьевая вода стала дороже золота. Даже Луара начала пересыхать, показывая свое песчаное дно, словно потертая ткань, в которой видна нитяная основа. Беспощадное солнце палило, будто застыв на белесом от зноя небе. Однако Катрин не жаловалась, стоически вынося страдания, потому что вызваны они были беременностью. Она готова была стерпеть все от сына Арно. И только в самые мучительные минуты теряла присутствие духа, боясь, что не сумеет доносить свое дитя.

Целыми днями она лежала в постели, укрывшись тонкой простыней, спасаясь от жары плотно закрытыми ставнями, которые можно было открыть только после захода солнца. Сара постоянно была при ней, и часто заходила госпожа де Краон, которой пришлось на время прекратить свои охотничьи вылазки. Бесстрашная наездница утешала себя тем, что рассказывала Катрин бесконечные истории о подвигах прошлых лет. Лишь Жан де Краон так ни разу и не переступил порог комнаты Катрин. Каждое утро он вежливо осведомлялся о здоровье своей пленницы, присылая пажа, однако бдительность не ослаблял. По рассказам его жены Катрин смогла составить себе ясное представление о характере старого сеньора и о его единственной страсти — слепой любви к внуку. Для Жана де Красна Жиль де Рэ был воплощением рода, символом его величия и славы, живым божеством, ради которого можно было пойти на любое преступление.

— Когда Жиль был еще мальчиком, — говорила Анна, — мой супруг, желая внушить ему представление о том, что ему все позволено, поощрял его жестокость, позволял убивать собственных крестьян, грабить и жечь свои же деревни. Он показывал ему сундуки, полные золота, говоря, что все это принадлежит ему, что он волен поступить с ним как заблагорассудится, что благодаря этому золоту он добьется высшей власти, ибо перед золотом ничто устоять не может.

— Легко догадаться, к чему привело такое воспитание, — сказала Катрин, — полагаю, маршал не любит никого, кроме самого себя.

— Так оно и есть. Я думала об этом с сожалением, но, когда он похитил мою внучку Катрин, пришла в ужас. Я предчувствовала, что этот брак принесен ей несчастье. Поэтому я и согласилась выйти замуж за моего сеньора… Пока жива, я всегда смогу защитить мою Катрин.

— И вам никогда не приходило в голову восстать против супруга?

— Нет. Именно потому, что он мой супруг. Он владыка, а я слуга. Я обязана подчиняться ему.

В устах этой властной, гордой женщины подобные смиренные слова звучали странно, но Катрин была слишком слаба, чтобы удивляться. Однако больше всего ей недоставало Готье. Она знала, что его держат в восточной башне и что он переносит заключение стоически, как философ. В каземате было чисто, воздух был относительно свежим, а по такой жаре Готье имел даже преимущество — в тюрьме сохранялась прохлада. Кормили его более или менее сносно, и он знал, что судьба его должна решиться в том таинственном соглашении, которое должны были заключить между собой Жиль де Рэ и Катрин. Впрочем, он был готов ко всему и поклялся дорого продать свою жизнь тем, кто попробует ее взять. Пока он страдал только от бездействия: тюремщики приходили к нему каждое утро и тщательно осматривали камеру, опасаясь, как бы он не начал разбирать подземелье по камешку. Заходили они к нему вдесятером, ибо силу гиганта в замке Шантосе уже успели оценить. Пленник же хохотал до слез, наблюдая за их осторожными передвижениями, и, когда они запирали дверь, хохот его все еще стоял у них в ушах. О себе самом Готье не слишком беспокоился, но при мысли о Катрин чело его омрачалось. Катрин с жадностью выслушала все эти подробности из уст Анны де Краон.

Между тем наступил сентябрь, жара наконец спала, и недомогание, мучившее Катрин, ушло так же внезапно, как появилось. Теперь она могла есть, не ставя поблизости тазик, и силы постепенно вернулись к ней. Однажды утром, когда замок проснулся, разбуженный каплями первого дождя, она встала без помощи Сары, оделась и подошла к зеркалу. За время болезни лицо ее осунулось, поражая своей скорбной бледностью и худобой, но зато глаза казались вдвое больше и сверкали еще ярче, чем прежде.

— Только одни глаза от тебя и остались, — ворчливо сказала Сара, зашнуровывая корсаж ее платья. — В щеках надо прибавить… да и во всем остальном тоже, иначе этот младенец родится худым, как гвоздь. По тебе не скажешь, что ты ждешь ребенка. У тебя талия будто у девочки.

— Не волнуйся, скоро все вернется. Теперь я чувствую только небольшую слабость. Какой славный дождь!

Благодетельный дождь, сменивший невыносимую жару, оказался несколько надоедливым. Дни проходили за днями, а с неба все продолжало лить. Водяная пелена стояла над замком Шантосе. Забурлили ожившие ручьи, вновь зазеленели порыжевшие поля, а дороги превратились в реки из грязи. Но настоящий ливень хлынул в тот вечер, когда часовые на сторожевых башнях затрубили в рог во всю мощь своих легких, возвещая, что Жиль де Рэ приближается к замку своих предков.

При звуках рога сердце Катрин едва не выскочило из груди. Несмотря на темень и хлещущий дождь, она завернулась в плотный плащ и ринулась из комнаты на галерею. Никто не обратил на нее внимания. Замок, казалось, очнулся от спячки, и жизнь в нем закипела. Всюду сновали вооруженные солдаты, служанки с ворохом праздничной одежды в руках, слуги с подсвечниками, заменявшие светильники во всех комнатах.

Катрин проскользнула незамеченной, впрочем, в пределах замка ей было позволено ходить где вздумается.

На сторожевой башне ветер трепал полотнища стягов, и Катрин почувствовала, что даже плащ не спасает от его бешеных порывов. Холод пронизал ее до костей, едва она поднялась наверх по узкой лестнице. На смотровой площадке не было никого, кроме часового, склонившегося над бойницами стены.

— Далеко они? — спросила Катрин.

Солдат вздрогнул, потому что не слышал, как она подошла.

Струи дождя стекали по его железному шлему, лица нельзя было разглядеть, только сверкали глаза и топорщились густые усы. Он отдал честь рукой в мокрой железной перчатке, затем показал на реку.

— Посмотрите сами, госпожа! Уже показались их штандарты.

Катрин, в свою очередь, склонилась над огромной амбразурой. В самом деле, авангард большого отряда уже поднимался по дороге к замку. Сначала она видела только неясные тени, едва различимые в тумане, который поднимался с реки, они почти сливались с черными силуэтами деревьев. Затем разглядела штандарты, промокшие и обвислые под дождем, тусклый блеск панцирей, колыханье лошадиных грив и султанов всадников над головами пеших. Капли дождя стучали о черепичную крышу кордегардии, но на секунду их заглушил призывный голос труб. Устремляясь всем своим существом навстречу подходившему войску, Катрин тщетно пыталась найти взглядом черный панцирь и фигурку ястреба на шлеме… панцирь и шлем Арно.

Однако было уже совсем темно, и, словно насмехаясь над ее тревогой, над ней со зловещим карканьем пролетел ворон.

— Госпожа, — тихо проговорил солдат, — не наклоняйтесь так сильно! Вы можете упасть.

Она улыбнулась ему, но не отошла от бойницы. Плащ ее хлопал на ветру, словно мокрый парус. Вскоре послышался стук копыт, трубы зазвучали громче, тени людей стали отчетливее, и Катрин почудилось, что измученные солдаты из последних сил выпрямились, дабы войти в замок гордой, достойной поступью, выпятив грудь и расправив плечи.

— Вот и монсеньор Жиль! — воскликнул стоявший сзади часовой. — Смотрите, госпожа, вон его фиолетовый плащ! Он едет на Кас-Нуа, большом черном жеребце.

В голосе солдата звучала гордость. В ту же секунду с грохотом опустился подъемный мост, раздались рукоплескания и крики радости: навстречу своему господину устремилась восторженная толпа солдат и слуг с факелами в руках. Огромный двор замка сверкал, как роскошная зала, мириадами огней, перед которыми отступили и ливень, и темнота. Часовой теперь склонялся над амбразурой так же низко, как Катрин. Он посмотрел на нее ликующим взором.

— Наконец-то вернулся наш монсеньор! Снова настает славное времечко! Мессир Жиль суров; но зато щедр, и он любит повеселиться, не то что некоторые!

В этом слове «некоторые» явно звучала досада и почти злоба на старого Жана де Красна, однако Катрин не обратила на это внимания. Она по-прежнему высматривала Арно. Но струи дождя заливали ей лицо, и глаза туманились, словно от слез.

— У вас, должно быть, острый глаз, — сказала она, — вы хорошо видите людей, которые окружают вашего господина? Вы можете их назвать?

— А как же! — сказал часовой, приосанившись. — Вон мессир Жиль де Силле, кузен монсеньера, а рядом сир де Мартинье. Это брат нашего хозяина Рене де ла Суз… Мессир де Бриквиль…

— А вы не видите сеньора в черном панцире, с ястребом на гребне шлема?

Солдат долго вглядывался в темноту, а затем покачал головой.

— Нет, госпожа! Ничего подобного я не вижу! Да они уже и подошли достаточно близко, так что вы сами можете посмотреть…

Действительно, она отчетливо видела Жиля де Рэ, гордо гарцевавшего во главе своего отряда, в фиолетовом плаще и с фиолетовым султаном на гребне шлема. Позади него ехали знатные сеньоры, и их лица были ясно видны в пляшущем свете факелов, высоко поднятых солдатами и слугами, вставшими в два ряда. От мокрой земли поднимался пар, крики радости оглашали двор, но в сердце Катрин отклика они не находили. Прислонившись к шершавому Ц камню стены, она чувствовала, как уходят силы и как душу заливает мучительная горечь. Среди этих людей не было Арно…

Теперь она понимала, что до последней минуты надеялась увидеть его, хотя и испытывала смутные опасения при мысли, что он тоже окажется в руках Жиля де Рэ… Надеялась увидеть его насмешливую улыбку, прищур глаз, появлявшийся у него, когда он смотрел на нее… Надеялась вновь обрести надежное укрытие в его объятиях… Часовой глядел на нее с явным беспокойством.

— Госпожа, — прошептал он, — дождь усиливается. Вы продрогли, дрожите. Вам надо вернуться к себе.

Несмело протянув ей руку, он одновременно взялся за факел, чтобы проводить ее по темной лестнице. Слабо улыбнувшись ему, она выпрямилась.

— Спасибо… мне нужно вернуться к себе, вы правы. Впрочем, здесь делать больше нечего.

Ветер завывал еще сильнее, и она пошатнулась под его свирепыми порывами, так что часовому пришлось поддержать ее. Вместе они спустились по лестнице. Радостные крики, казалось, заполнили весь замок, и Катрин чувствовала, как ее охватывает тоска, которая быстро сменилась гневом. Ни секунды не останется она у этого человека, обманувшего ее доверие. Сейчас она потребует вернуть ей Готье и раскрыть ворота проклятого замка. Тогда они смогут наконец уйти и отправятся на поиски Арно… Пусть для этого потребуется вернуться в Нормандию и схватиться голыми руками с Ришаром Венаблем! Она готова на все ради спасения любимого, даже пересечь море и бесстрашно ринуться в логово англичан. Гнев ее нарастал, и она ступала все тверже. Мужество возвращалось к ней вместе с бешенством, и по последним ступеням лестницы она промчалась вихрем, оставив далеко позади часового с факелом.

Вернувшись в свою комнату, Катрин обнаружила в ней не только Сару, но и незнакомого пажа в промокшей одежде. Очевидно, он пришел вместе с отрядом. При виде Катрин он едва заметно поклонился, и этот поклон даже при большом желании трудно было назвать почтительным.

— Я Пуату, паж монсеньора Жиля. Он послал меня сказать вам, что желает видеть вас немедленно.

Катрин сдвинула брови. Мальчику было на вид лет четырнадцать, и он был очень красив: темноволосый, с тонкими чертами лица, гибкий и сильный. Похоже, он был любимцем Жиля де Рэ, и его дерзкое поведение ей чрезвычайно не понравилось. Ничего не ответив, она прошла мимо него и сняла мокрый плащ, передав его Саре; затем, не удостоив Пуату взглядом, заметила пренебрежительно:

— Не знаю, кто обучал тебя манерам, милый мой, но, судя по положению, которое занимает маршал де Рэ, у него должны быть более воспитанные слуги. Ни при дворе короля Карла, ни при дворе герцога Бургундского невежа не может рассчитывать на то, чтобы стать пажом.

Красивое лицо мальчика вспыхнуло, а в черных глазах сверкнула ненависть. Судя по всему, он не привык к подобному обращению. Однако Катрин устремила на него властный взгляд своих фиалковых глаз, и он опустил голову, а затем нехотя преклонил колено. Катрин видела, что руки у него сжались в кулаки.

— Монсеньор Жиль, — произнес он глухо, — послал меня просить госпожу Катрин де Брази оказать ему честь и занять место за праздничным столом, накрытым в большом зале.

Несколько секунд Катрин смотрела на склоненную голову пажа, потом, слегка улыбнувшись, промолвила сухо:

— Вот так будет лучше! Благодарю тебя за послушание. Что до приглашения твоего хозяина, то об этом не может быть и речи. Я не желаю занимать место за его столом. Ступай и скажи Жилю де Рэ, что госпожа Катрин де Брази ждет от него объяснений здесь, в своей комнате.

На сей раз Пуату поднял голову и посмотрел на Катрин с нескрываемым удивлением.

— Я должен сказать… — начал он.

— Да, — прервала Катрин, — и немедленно! Я жду здесь твоего господина. Пора ему понять, с кем он имеет Дело.

Ошеломленный паж поднялся и вышел, не проронив ни слова. Проводив его взглядом, Катрин посмотрела на Сару.

— Ты приобрела врага, — сказала цыганка. — Мальчишку просто раздувает от спеси. Должно быть, это фаворит хозяина замка.

— Что мне за дело? Я не намереваюсь искать здесь союзников. Жиль де Рэ нарушил слово. Арно нет с ним.

— В таком случае ты правильно поступила. Он должен дать тебе объяснения… Ты думаешь, он придет?

— Думаю, придет, — ответила Катрин.

Действительно, через четверть часа Сара распахнула дверь перед Жилем де Рэ.

Он уже успел переодеться. Теперь на нем был широкий плащ темно-синего бархата, чьи полы и длинные рукава с бахромой волочились по земле. На плаще были вышиты золотой, серебряной и красной нитями знаки зодиака, отчего этот знатный сеньор походил на некроманта. На указательном пальце левой руки сверкало кольцо с огромным кроваво-красным рубином. Катрин не могла не признать, что выглядит он величественно, но она заранее решила, что не поддастся никаким попыткам произвести на нее впечатление. Гордо выпрямившись в единственном кресле с высокой спинкой, предоставив тем самым гостю лишь табурет с бархатной подушкой, она холодно смотрела на маршала. На ней было черное бархатное платье, ибо она желала подчеркнуть намеренную простоту своего одеяния, более подходившего для траурной церемонии, нежели для праздничной встречи. К волосам была приколота вуаль из черного муслина, и единственным ярким пятном был золотой блеск кос, уложенных короной на голове. Сара, сцепив руки на животе и потупившись, стояла чуть позади, как благонравная служанка знатной дамы.

Жиль де Рэ, возможно, слегка удивленный этим высокомерным приемом, низко поклонился и улыбнулся, сверкнув белыми зубами, которые казались еще более ослепительными на фоне синей бороды.

— Вы просили меня прийти, прекрасная Катрин? Я к вашим услугам и в полном вашем распоряжении.

Ничем не ответив ни на поклон, ни на улыбку, она сразу же бросилась в атаку.

— Где Арно де Монсальви?

— Так-то вы встречаете меня? Как, дорогая моя, вы не подарите мне ни единой улыбки? Ни одного приветливого слова? Отчего вы глядите на меня с такой суровостью, отчего не разомкнете уста, чтобы приветствовать самого преданного своего слугу?

— Сначала ответьте на мой вопрос, мессир, а затем уж я буду приветствовать вас! Как случилось, что с вами нет человека, которого вы поклялись освободить и привезти сюда.

— Я освободил Арно де Монсальви из рук Ришара де Венабля.

Катрин не смогла сдержать вздох облегчения. Будь благословенно имя Господне! Арно больше не в плену у англичан. Но тут же тревога вернулась к ней.

— В таком случае где же он?

— В надежном месте.. Вы позволите мне сесть? Эта долгая скачка под дождем утомила меня.

С этими словами он пододвинул один из табуретов поближе к креслу Катрин и уселся, расправив складки плаща так, чтобы они красиво легли. Он был, казалось, весьма доволен собой, и улыбка, словно приклеенная, не сходила с его лица. Однако черные, глубоко посаженные глаза оставались холодными и колючими.

— Что вы называете надежным местом? Он находится при повелителе нашем короле Карле?

Жиль де Рэ покачал головой и улыбнулся еще шире. В улыбке его явно сквозила насмешка, и это не укрылось от молодой женщины.

— Надежным местом я называю замок Сюлли-сюр-Луар, куда я имел честь доставить его и где он ныне пребывает.

Как ни старалась Катрин сохранять хладнокровие, но при этих словах вздрогнула.

— В замок Ла Тремуйля? Но зачем? Что он там делает? Жиль де Рэ вытянул свои длинные ноги и стал греть над огнем руки — очень белые и изящные, как помимо воли отметила Катрин, с тонкой кожей, почти как у женщины. По-видимому, он о них чрезвычайно заботился.

Вздохнув, де Рэ мягко сказал, стараясь не смотреть на Катрин:

— Что он там делает? Право, не знаю. Чем занимаются обычно государственные преступники в тюрьме?

Эти слова сразили молодую женщину, словно стрела, выпущенная из лука. Она вскочила на ноги и судорожно вцепилась руками в спинку кресла. Кровь бросилась ей в лицо, а глаза метали молнии. Она едва сдерживала бешеное желание броситься на этого человека, сидевшего в томной позе перед огнем и посмевшего насмехаться над ней. Голько теперь она поняла, что все эти десять минут он играл с ней, как кошка с мышью.

— Государственный преступник? Так вы называете вернейшего из капитанов короля? Что за басни вы рассказываете, и не принимаете ли вы меня за дурочку? Довольно Уверток, мессир! Давайте говорить прямо, иначе я подумаю, что вы просто смеетесь надо мной. Вы дали мне слово, и я верила, что вы его сдержите, хотя в этом доме надо мной было совершено насилие. Вы должны были отвезти Арно не в Сюлли! Вы хорошо это знаете! Вы должны были привезти его сюда!

Жиль еще раз вздохнул, желая показать, что ему наскучил этот разговор, и поднялся. Теперь он на целую голову возвышался над Катрин.

— Со времен Лувье обстоятельства переменились, моя дорогая. Мне кажется, вы плохо представляете себе нынешнее положение дел… Как и я сам плохо представлял его себе в Лувье. Пора кончать со вздорными речами, пустыми мечтаниями и высокопарными иллюзиями! Пришло время здравомыслящих людей. Теперь только моему кузену Ла Тремуйлю позволено говорить от имени короля. И он решил устранить всех, кто мешает ему проводить разумную политику… кто слишком близко к сердцу принял сумасбродные призывы этой несчастной девки, сожженной по повелению нашей Святой Церкви. Власть должна вернуться к людям, которым она принадлежит по праву рождения, и нам больше не нужны безумные пастушки!

Вне себя, Катрин воскликнула:

— Это означает, что ваш кузен расчищает себе место, чтобы еще глубже запустить руку в казну, а наш жалкий король опять у него под каблуком. И теперь этот толстый мерзавец сводит счеты со всеми, кто был предан Жанне… несчастной девушке, перед которой вы, господин маршал, еще год назад преклоняли колено!

Как ни была Катрин ослеплена гневом, она сохраняла ясность мысли и не спускала глаз со своего врага. Она видела, как он побледнел, услышав имя де Ла Тремуйля, и поняла, что удар попал в цель. Целиком отдавшись своей любви, она обращала мало внимания на политические интриги, и ей не приходило в голову, какие последствия может иметь смерть Жанны, как она отразится на судьбе короля и его приближенных. Уже давно Жорж де Ла Тремуйль со своими приспешниками пытался опорочить посланницу Господа. Жанна мешала хищным вельможам обогащаться за счет несчастного народа, измученного бедствиями войны. Ради золота они были готовы на все и втихомолку вредили Жанне, а когда она попала в плен к англичанам, не пошевелили и пальцем, чтобы вызволить ее. Теперь она была мертва, и эти бессовестные люди вновь подчинили своей власти слабодушного Карла VII. В ловких руках Ла Тремуйля король был не более чем марионетка.

Толстяк камергер знал все слабости своего господина: король любил только развлечения и женщин, и, давая ему все это, из него можно было вить веревки…

Однако Жиль сохранял молчание, не сводя своих черных глаз с молодой женщины, и тогда она сухо прибавила:

— В любом случае мне хотелось бы знать, в чем Ла Тремуйль посмел обвинить Арно, живое воплощение верности и чести!

— О, как прекрасна любовь и как я завидую Монсальви, внушившему вам такую страсть! Как она ослепляет! Дорогая моя, ваш возлюбленный объявлен вне закона за то, что без разрешения короля направился в Руан и сделал попытку освободить Орлеанскую Деву, тогда как наш повелитель мудро решил предоставить ее собственной судьбе. Монсальви ослушался приказа и тем самым нарушил волю короля.

— Я тоже пыталась освободить Жанну.

— Стало быть, вы тоже находитесь вне закона, дорогая Катрин, и вас доверили моему попечению, как доверили Ла Тремуйлю распорядиться судьбой Арно де Монсальви. Вы не имеете права покидать этот замок… если только не хотите в самом скором времени оказаться в подземелье какой-нибудь крепости, — промолвил маршал де Рэ с любезной улыбкой.

Катрин пошатнулась при этом новом ударе, но гордость помогла ей взять себя в руки, и она устояла, оттолкнув протянутые к ней руки Сары. Ей удалось даже улыбнуться, вложив в улыбку все презрение, которое она чувствовала к этому человеку.

— Превосходно! Это будет мне уроком, и впредь я не совершу подобной глупости! Я принимала вас за дворянина. Я имела неосторожность поверить слову маршала Франции! Тогда как вы — ничтожество, вы всего лишь жалкий прихлебатель Ла Тремуйля, готовый продать своих друзей тому, кто больше заплатит. Но вы забыли, что есть люди, которым известна правда обо мне и Арно. Ла Гир…

— Ла Гир в плену у англичан, которые снова захватили Лувье. А вашего друга Ксантрая схватили на Уазе. И не говорите мне о коннетабле Ришмоне: король повелел ему удалиться в свои имения, и он рискует головой, если осмелится показаться при дворе. Что до королевы Иоланды, то король дал понять своей излишне назойливой теще, что после торжеств по случаю свадьбы дочери ей следует отправиться в Прованс, где ее ждут с нетерпением. Сейчас она, должно быть, уже в Тарасконе. А Тараскон далеко отсюда, не так ли?

На сей раз Катрин не нашлась что ответить. Она внезапно увидела разверзшуюся под ногами пропасть, которую Жиль показал ей с расчетливой жестокостью. Теперь ей стал понятен замысел Ла Тремуйля. Камергер ловко провел свою лодку через все рифы, прибрал к рукам короля и вынудил его изгнать, удалить от себя самых верных слуг, самых преданных друзей — всех, кто мог быть опорой в борьбе с англичанами. Опале подверглись даже королева Иоланда и коннетабль Ришмон. А жалкий Карл VII, забыл о том, кто короновал его в Реймсе, кто отвоевывал для к земли и города, предал людей, оказавших ему неоценим услуги, и с радостью устремился в ловушку, расставленную Ла Тремуйлем, который сумел обольстить его доступными красавицами и удовольствиями весьма сомнительного толка.

— Значит, пролитая за короля кровь уже не в счет! — сказала она с горечью. — А подлинным королем Франции стал Ла Тремуйль. Но как согласились служить ему вы, по рождению равный принцам крови?

— Ла Тремуйль мой кузен, прекрасная дама, и мы заключили с ним договор, должным образом скрепленный и утвержденный. Мы будем стоять друг за друга и в счастье, и в горести. Однако горестей мы можем не опасаться.

— В таком случае выдайте меня ему, как вы уже сделали с Арно. Мы были вместе в Руане, пусть же мы будем вместе наказаны, раз вы считаете, что мы этого заслуживаем. Отвезите меня в Сюлли…

Внезапно Жиль де Рэ расхохотался, и в смехе его прорвалась такая свирепость, что молодая женщина, дрожа, подумала, как он похож на волка своими острыми белоснежными зубами и плотоядно сверкающими глазами. Если бы звери могли смеяться, они смеялись бы, как Жиль де Рэ.

— Я служу моему кузену, но своих интересов не забываю. Возможно, я отвезу вас в Сюлли… только позднее когда добьюсь от вас того, чего хочу.

— Чего же вы хотите?

— Я хочу получить то, что бесценно в глазах такого человека, как я: прежде всего — вас, а затем великолепный черный бриллиант, который прославил вас почти так же, как ваши изумительные волосы…

Так вот что было побудительной причиной всех этих хитроумных поисков! Вот чего желал Жиль де Рэ! Бешенство, ненависть и отвращение разом хлынули в душу Катрин, осушив уже подступившие было слезы. Она рассмеялась ему в лицо.

— Вы сошли с ума! Вам не удастся получить ни того, ни другого господин маршал! Алмаза у меня больше нет, а я уже не принадлежу себе: я жду ребенка…

На лице Жиля де Рэ отразилось разочарование. Сделав шаг к Катрин, он схватил ее за локоть и слегка отстранил от себя, чтобы рассмотреть ее фигуру, и ему сразу бросилась в глаза слегка округлившаяся талия молодой женщины.

— Клянусь Богом, это правда! — сказал он дрожащим голосом.

Однако тут же, сделав усилие, овладел собой и вновь широко улыбнулся.

— Ну что ж… я умею ждать! И от меня не ускользнут ни женщина, ни камень. Мне известно, что у вас нет при себе этого несравненного сокровища, но я знаю, что оно по — прежнему принадлежит вам. Вы можете получить его, как только встретитесь с неким посланником… с этим монахом, которого совсем не страшат наши враги, так что он свободно ходит среди них, заглядывая иногда и в славный город Руан, не так ли?

Этот человек знал все! Катрин была в его власти, он сжимал ее в ладонях, словно цыпленка, только что вылупившегося из яйца. Но она меньше тревожилась за себя, чем за Арно, который попал в руки своего злейшего врага. Тремуйль может сделать с ним что угодно, и никто не спасет его в этом замке, доступ к которому преграждают воды Луары. Мужество изменило ей, и она рухнула в кресло, чувствуя, что может лишиться чувств. Неужели она найдет избавление только а смерти? Не было сил вести бессмысленную борьбу: словно путник поднявшийся на вершину горы и увидевший перед собой другую гору, она брела, утратив последние надежды. Неужели это конец и ничего иного уже не будет до конца времен?

— К чему все это? — промолвила она, не замечая, что говорит вслух. — Какое это имеет значение? Возможно, Арно уже нет на этом свете…

— Если бы это зависело только от дражайшего Ла Тремуйля, — небрежно промолвил Жиль, — с Арно и в самом деле было бы уже покончено. Но ведь наш Арно неотразимый красавец! И моя милая кузина Катрин всегда питала к нему необъяснимую слабость. Не тревожьтесь, дорогая моя, госпожа де Ла Тремуйль окружит его нежностью и заботой — не меньшей, а может быть, даже большей, чем это сделали бы вы. Вы же знаете, она без ума от Монсальви!

Этот последний удар, нанесенный с расчетливой жестокостью, сломил гордость Катрин. Вскрикнув от боли, о. упала в объятия Сары, задыхаясь от рыданий. Она были ранена в самое сердце, и цыганка при виде страданий своей любимицы забыла о сдержанности.

— Прошу вас уйти, монсеньор! — бросила она резко. — Надеюсь, вы уже утолили свою злобу!

Пожав плечами, он направился к двери, но на порога обернулся.

— Утолил злобу? — повторил он. — Я просто представил вещи в их истинном свете. В конце концов, что побуждает госпожу Катрин покинуть этот замок, где с ней будут обращаться как с королевой, ибо она вполне того заслуживает. Не вижу в этом никакой трагедии. Вы бы объяснил ей, милая, что умной женщине следует быть на сторон победителей. Как говорится, с волками жить… Наша партия сыграна… и мы сорвали куш. Ничто более не угрожает могуществу кузена, а также и моему!

— Ничто?

Сара внезапно разжала руки, и Катрин едва не рухнула на пол. Цыганка побледнела как смерть, глаза ее расширились, черты лица заострились. Вытянув вперед руку и пристально глядя на Жиля де Рэ огромными неподвижными глазами, она двинулась вперед неверным шагом, настолько напоминая призрак, что маршал, нахмурившись, невольно попятился. Катрин перестала плакать и, затаив дыхание, смотрела на цыганку, ибо ей уже приходилось видеть эти странные припадки, когда Сара, словно вдохновленная свыше, предсказывала будущее, с которого будто срывала покров невидимая рука.

— Твое могущество покоится на глине и золе, Жиль, де Рэ, — заговорила цыганка без всякого выражения, как если бы повторяла за кем-то чужие слова. — Кровь вокруг тебя, много крови, она накатывает волнами, и ты скрывается под ними с головой… Стоны, вопли ужаса и боли, разверстые рты, громогласно требующие отмщения, руки, взывающие к правосудию и справедливости. И настает час справедливого суда… я вижу большой город на берегу моря… огромная толпа… тройная виселица! Слышу звон колоколов и священные слова молитв… Ты будешь повешен Жиль де Рэ… а тело твое сожжено на костре!

Пророчица умолкла. Только тогда из груди сеньора де Рэ вырвался испуганный крик, и знатный вельможа опрометью бросился вон из комнаты.

Всю ночь в замке продолжался праздничный пир. В большой зале веселились Жиль со своей родней и капитанами, а на кухне, в кордегардии и пристройках были накрыты столы для солдат, которым составили компанию разбитные служанки. Всюду раздавались радостные крики, смех, застольные песни, которых не могли заглушить даже мощные стены Шантосе. Пьяные голоса, звучавшие на лестницах и во дворе, достигали комнаты, где в бессильной тоске металась Катрин, тщетно пытаясь найти способ вырваться из своей тюрьмы. Она больше не плакала, но сердце у нее сжималось при мысли о том, что она угодила в эту западню по собственной воле.

— Почему я тебя не послушалась, — повторяла она Cape, — зачем полезла в это осиное гнездо? Мне нужно было сразу же ехать в Бурж и любой ценой добиться встречи с королевой…

— Как ты могла знать, что тебя заманили в ловушку? Все было хорошо рассчитано. Ты не доехала бы до Буржа… Тебя все равно схватили бы и бросили в какую-нибудь яму.

— А разве здесь я не в тюрьме? Я попалась, и крепко попалась. Даже моя собственная плоть держит меня в этих стенах. Что же теперь делать, как вырваться отсюда?

— Успокойся, — шептала Сара, нежно перебирая распущенные косы Катрин, — успокойся, прошу тебя. Господь поможет тебе, я уверена в этом. Надо надеяться и молиться… и ждать удобного случая. Сначала мы должны покинуть этот проклятый замок, а уж затем…

— Затем мы должны освободить Арно и…

— Ты хочешь отправиться в Сюлли? Чтобы попасть в руки Ла Тремуйля и делить заточение с Монсальви? Ни в коем случае! Надо искать убежище, а затем обратиться к тем, кто сможет вас защитить, кого послушается король. Может быть, придется пробираться в Прованс, к королеве Иоланде. Тебе надо отдохнуть, дорогая моя девочка, попытайся заснуть, а утром мы обсудим наше положение на свежую голову. Я здесь, рядом с тобой. Я тебя не оставлю. Вдвоем мы что — нибудь придумаем.

Катрин, убаюканная, тихим голосом и поглаживаниями ласковых рук, постепенно успокаивалась, и мужество возвращалось к ней. Однако на рассвете дверь внезапно распахнулась перед закованными в железные панцири людьми. Словно в кошмарном сне, Катрин видела, как комната ее заполняется вооруженными солдатами. Она закричала, но в это мгновение сильные руки уже схватили Сару, которая даже не успела охнуть. Цыганку поволокли в коридор.

— Монсеньор Жиль приказал мне арестовать колдунью! — грубо бросил сержант с порога, и тяжелая дубовая дверь затворилась за ними.

Тогда Катрин поняла, что отныне она предоставлена самой себе и нет у нее больше ни единого заступника. Сотрясаясь от рыданий, она упала на подушки, и в эту минуту отчаяния ей казалось, что само Небо отвернулось от нее.