"Кречет. Книга IV" - читать интересную книгу автора (Бенцони Жюльетта)ТАМТАМЫ В НОЧИЗловеще и гулко звучали в пустом доме шаги семерых мужчин. Вот их сапоги застучали по паркету из красного дерева — они вошли в просторную гостиную, занимавшую чуть не половину первого этажа. Трое матросов: Жермен, Лафлер и Мулен — принялись открывать ставни, и чем ярче полуденное солнце освещало великолепную залу, тем заметнее становилось ее плачевное состояние. По более светлым участкам на ярко-желтых, затянутых шелком стенах можно было судить о том, как здесь были развешаны картины, ковры или зеркала. Люстры с потолков сняты, лишь на полу, как раз под тем местом, где висела одна из них, валялся осколочек великолепного горного хрусталя, по которому можно было судить об их красоте. Финнеган, только что перечислявший, словно на поминании, пропавших слуг, принялся теперь за мебель: — Это что-то невероятное! Вот здесь, возле окна, стоял лакированный клавесин — госпожа Ферроне прекрасно на нем играла. А возле камина — кушетка для хозяйки и большое кресло: в нем сам хозяин любил выкурить гаванскую сигару, почитывая местную газету, негры еще называют ее «говорящей бумагой»… Вот тут у стены — чудесные парные консоли, а дальше — великолепный комод из мастерской самого Райзнера. Здесь висело большое зеркало, а там — портреты предков Ферроне в овальных рамах. Было много ковров, юнаньских и привезенных из Франции. Куда можно было все это деть?.. — Как куда? Сеньор Легро воспользовался отсутствием владельца и продал обстановку вместе с домашними слугами. Я, кажется, начинаю понимать, почему ему так не хотелось, чтобы я доехал до собственных владений… — Молодой Ферроне играл в карты. Вы уверены, что он продал вам дом с мебелью? Жиль достал из кармана заверенную мэтром Мобланом купчую и пожал плечами. — Сами прочтите! Здесь означено приблизительно все, что вы назвали. Что же… осмотрим дом до конца, хотя бы для очистки совести, потому что я не сомневаюсь — остальные помещения опустошены так же. И действительно, большая комната, служившая спальней хозяев, была пуста. Зато в соседней, библиотеке, они обнаружили кое-что интересное. Стеллажи оказались на месте, а на стеллажах стояли книги. Без сомнения, тот, кто руководил работами по опустошению особняка, не слишком высоко ценил чтение… Но вся остальная мебель пропала, и странно было видеть на стене сиротливые полки из красного дерева с медной отделкой и выстроившиеся в длинные ряды фолианты в старинных, потускневших от времени переплетах, в буквальном смысле брошенные в пустыне. Дверь из спальни вела в комнату поменьше, служившую, вероятно, будуаром, а другая — в совершенно голую ванную и гардеробную с пустыми стенными шкафами. На втором этаже то же самое: ни единой кровати, ни какой-либо другой мебели, ни безделушки… — Счастье, что женщины не приехать, — заметил Понго. — Что наша делать с ними в пустой дом? — Да уж, в самом деле, — проворчал Жиль. — Сроду еще не видел, чтобы обстановку убирали с такой тщательностью. Даже пыли не оставили… Пожалуй, это выглядело самым странным. Особняк был пуст, но абсолютно чист, причем убирали его совсем недавно. И от этой чистоты веяло холодом и враждебностью — если бы они обнаружили паутину в углах, пыль на полу, одним словом, свидетельства запустения, того, что в комнатах давно никто не жил, сложилось бы совсем другое впечатление. А так чудилось, будто «дом Ферроне», оказавшись в собственности чужака, предпочел спрятать все, что хранит память о прошлом, убрать с глаз постороннего, подальше от его нечистых рук дорогие реликвии. Однако кое-что они все же нашли. С тыльной стороны, на ступенях, ведущих от служебной двери через дворик, огороженный с двух сторон кустами олеандра, к сложенной из камня и дерева кухне, один из матросов, Лафлер, увидел две обугленные щепки, связанные красной ниткой, и, смеясь, протянул их Менару. — Это, наверное, подарок грабителя. Чтобы никто не смел сказать, что он ничего не оставил… Но Финнеган тут же вырвал у него из рук находку и помчался подальше от дома, за кухню, чтобы зарыть ее в землю. А на бегу еще пытался поджечь щепки — видно, хотел уничтожить их окончательно. — Что с вами? — спросил Жиль, когда доктор, с которого градом катил пот, вернулся. — Эта штука имеет какое-нибудь значение? — Несомненно. Как вы догадываетесь, не слишком хорошее. Удивительно, что мы не нашли ее прямо на пороге. — А там тоже такая была, — сказал Жермен, который только что обходил дом снаружи и осторожно нес точно такую же «погремушку». Финнеган и с этой поступил так же. — Да что же это, наконец? — взмолился Жиль. — Объясните! — Символ проклятия мертвых. Дом не хочет вас принимать, а если вы все же в нем обоснуетесь, погибнет в огне. От гнева кровь бросилась Турнемину в голову, он побагровел. — Вы всерьез воспринимаете ребяческие угрозы? Вы, образованный человек! — Я уже говорил вам, что тут даже невозможное становится возможным, но на этот раз я вполне с вами согласен, ничего сверхъестественного в вашей находке нет. Просто чья-то вполне человеческая рука оставила предупреждение, однако с ним нельзя не считаться. — Следовательно, вы советуете послушаться. И отказаться от намерения жить в доме? Даже не рассчитывайте. Как только я покончу с сеньором Легро, я вернусь в Кап-Франсе, накуплю мебели и всего, что необходимо для комфортабельной жизни, и обставлю особняк заново. Тогда посмотрим, кто осмелится его поджечь. А теперь покажите-ка, где обитает таинственный управляющий моих владений. Не слишком он, как видно, торопится представиться хозяину… Всем приготовить оружие. Не исключено, что нам приготовили западню, так что будьте начеку, но без команды никому не стрелять! Закончим осмотр владений, доктор! — Если вы хотите осмотреть все свои земли, лучше сесть на лошадь. Они, я бы сказал, довольно обширные. Справа от господского дома, наполовину скрытые соснами и лавровыми деревьями, тянулись длинные постройки. — Это конюшни, стойла и жилье домашних слуг, — пояснил Финнеган. — А хижины рабов с плантации — слева, они скрыты колючими кактусами. Как видите, с этой стороны использовали природное ограждение, к тому же особняк стоит на холме, а они — гораздо ниже, так что их видно только со второго этажа. Хижины рабов занимали довольно большой участок, разбитый на маленькие ровные квадраты огородов, где они сажали огурцы, бананы, мучнистый крупный горох — правда, выживали тут, судя по всему, только неприхотливые бананы: в будни Легро не оставлял рабам ни минуты свободного времени, чтобы заниматься этими клочками земли, которые, по идее, должны были их кормить, они могли работать на них только по воскресеньям, в свой единственный выходной. Так что огородики были совсем запущены: у измученных непосильным трудом чернокожих, и без того поливавших землю потом и кровью, не было сил горбатиться еще и над этими грядками. Деревянные стены хижин промазаны глиной и золой, а крыши, нередко дырявые, покрыты листьями веерной пальмы. Для недавней грозы такая крыша и вовсе не помеха. Зато все поселение рабов было обнесено высоченной сплошной стеной из бревен, а ворота в этой стене на ночь запирались толстенным засовом. Напротив этих ворот полукругом стояли дома надсмотрщиков и «старших», образуя своего рода площадь, — она была плотно утоптана и служила, вероятно, для казней и наказаний, поскольку в центре возвышался столб с цепями и какими-то еще металлическими приспособлениями. Цепь свисала и с ветви единственного на площади дерева. Походило оно на высокую грушу, а красные, круглые плоды выглядели весьма аппетитно. Но едва Понго, которого всегда интересовали растения, особенно садовые, хотел подойти поближе, Лайам Финнеган, смотревший на дерево с ужасом, удержал его. — Ради Бога, не приближайтесь! Его называют деревом смерти или ядовитым деревом… — Ядовитый плоды? — Нет. Что любопытно, плоды как раз на этом чертовом растении не причиняют человеку вреда. Это манценилла, ее сок сжигает и отравляет. Привяжите под манцениллой человека, и он скончается в страшных муках. Легро пожертвовал не одним несчастным, прежде чем ему удалось вырастить эту дрянь… Не успел он договорить, как во двор потянулась цепочка рабов — тех самых, которых Жиль приказал отправить на отдых, а с ними — разоруженные надсмотрщики. Шевалье тронул коня и подъехал к ним. — Где Легро? Я хочу его видеть немедленно. Тот, кого знали Тонтоном, боязливо пожал плечами и снизу вверх взглянул на хозяина. Ему, вероятно, казалось, что рука шевалье слишком близко к рукояти пистолета. — Не знаю… Клянусь вам, я ничего не знаю. Господин Легро — хозяин… то есть я хотел сказать, был хозяином. Он нам не докладывает, куда едет… Что, не правда, Лаброш? — Правда, правда. Мы всего лишь надсмотрщики… — Совершенно верно, — вдруг вступил в беседу чей-то любезный голос. — Господин Легро не имеет привычки обсуждать свои намерения с подчиненными, приглядывающими за рабами. Но зато я в курсе всех дел. С крыльца большого дома надсмотрщиков спустился и подошел к группе всадников невысокий брюнет в одежде из грубой холстины, но в прекрасных сапогах и с висящим на шее кнутом. Он так зарос, что различить черты лица издали было невозможно, и он походил на коричневого крота. — Это кто такой? — спросил сквозь зубы Жиль. — Жозе Кальвес, по прозвищу Москит, — объяснил Финнеган. — Он старший над надсмотрщиками и правая рука Легро. Кровопийца вполне оправдывает кличку. Между тем Жозе Кальвес подошел, теперь стали видны его холодные, цвета гранита, глаза и порченые зубы — Жиль не испытывал к нему симпатии, тем более что тот, угадав, видимо, с кем имеет дело, заговорил елейным тоном, выспренно и цветисто. — Если я правильно понял, — без церемоний прервал его излияния Турнемин, — вы на плантации самый главный, не считая управляющего? — Да, я имею честь служить в этой должности, чему несказанно рад, особенно сегодня, поскольку могу быть вам полезен. — Терпеть не могу высоких фраз, а заодно и фразеров, господин Кальвес. В данный момент меня интересуют два вопроса. Первый: где Симон Легро? — Отсутствует, господин шевалье. Поразительное невезение! Он вчера утром отправился в имение Канскоф… на другой оконечности острова. Граф де Канскоф чрезвычайно высокого мнения о его знаниях в области сельскохозяйственных культур и попросил приехать, взглянуть на больные хлопковые кусты. Невезение, да и только. Если бы только бедняга Легро знал, что в его отсутствие на плантацию приедет новый владелец! Да он пешим бы дошел до города, чтобы вас встретить! Он так обрадовался, когда мэтр Моблан сообщил о продаже «Верхних Саванн». Управлять имением — тяжелая ответственность… — Обрадовался, говорите? В самом деле? — Не то слово, поверьте, сударь… Главный надсмотрщик не просто врал, он получал от своего вранья какое-то извращенное удовольствие. И при этом так улыбался, что Жиль еле сдерживался, чтобы не огреть его хлыстом. Но во вражеском стане лучше проявить осторожность. В «Верхних Саваннах», кроме самого Кальвеса, было еще десять надсмотрщиков… да еще неизвестно, может, и среди рабов есть сторонники Симона Легро. Причем у бандитов имелось оружие. — Ну что же, подождем. Отправьте к нему посыльного — пусть немедленно возвращается. Не стоит оттягивать радость нашей встречи — он ведь ее так ждал. Думаю, расплачется от избытка чувств, да и я тоже. Лучше уж скорее покончить с этим. — Ко… конечно, отправлю сейчас же, — пролепетал Кальвес, сбитый с толку ледяной иронией в голосе собеседника. — Вы… говорили, у вас два вопроса. — Именно. Второй еще проще первого: куда делось все имущество из особняка: картины, ковры, мебель и остальное? Глаза цвета гранита подернулись нежной дымкой невинности. — Так вы уже видели? Какой ужас! Нас обокрали, господин шевалье. За одну ночь исчезло все. Никому и в голову не приходило, что такое может случиться: в доме никто не жил, и его тщательно заперли, пока не приехал новый хозяин, и вдруг в один прекрасный день обнаружили, что все двери распахнуты настежь… и даже не только двери, но и окна, как будто там побывал сам бог ветра и все унес. — Скажите пожалуйста! Вы, оказывается, в душе поэт! И, разумеется, даже представить не можете, кто же с таким старанием обчистил в общем-то немаленький дом? — Кто? Один человек с этим бы не справился, господин шевалье! Тут орудовала целая банда — беглые рабы с Большого Холма или с Красного Холма… — Ну да, в них вдруг проснулось непреодолимое влечение к мебели в стиле Людовика Пятнадцатого, семейные портреты они развесили по деревьям?.. Турнемин резко нагнулся и, не слезая с седла, схватил Москита за шиворот, без особого усилия оторвал его от земли и поднял повыше. — Вы смеетесь надо мной, Кальвес, вот уже минут пятнадцать, а мне это не нравится! Не советую вам продолжать в том же духе — вы меня совсем не знаете. Запросто размозжу вам голову одним выстрелом или своему оруженосцу поручу о вас позаботиться — видите Понго? Ирокезы знают толк в пытках не хуже вас, заставить человека помучиться для них — милое дело. А теперь слушайте: украденное имущество я непременно отыщу, а заодно и домашних слуг, вероятно, проданных вашим другом Легро. А пока распорядитесь-ка доставить в особняк все, что нужно для временного обустройства… Жиль швырнул главного надсмотрщика, и тот покатился в пыль. Глаза Москита полыхнули ненавистью, и рука его инстинктивно метнулась за пазуху, к рукояти пистолета, но Понго опередил врага: он прыгнул на него и приставил к горлу острие ножа. — Давать сюда… и тихо, — посоветовал он. — Совсем тихо. Кальвесу ничего другого не оставалось, как отдать пистолет, и индеец позволил ему встать на ноги. — Прошу прощения, — заговорил Москит, отряхиваясь, — но найти сию минуту все, что вам нужно, весьма затруднительно. Может, господа на три-четыре дня остановятся в доме господина Легро у реки? Он невелик, но вам там будет куда удобнее, чем на голой циновке посреди пустого особняка. А потом, Дезире, черная девушка, которая ведет хозяйство управляющего, неплохо готовит. Она вас накормит и… Он говорил, говорил, словно вовсе позабыл о том, что произошло только что, и не было у него другой заботы, как услужить новому хозяину. — Что скажете? — спросил Жиль, повернувшись к своим спутникам. — По-моему, неплохое предложение, — откликнулся Пьер Менар. — Уже смеркается. И в самом деле, солнце теперь не так пекло, в его закатных косых лучах стали отчетливей видны корабли и острова на горизонте. — И потом, — тихо добавил Понго, — маленькая дом — легко защищать… Судя по всему, индеец ни на йоту не доверял заросшему надсмотрщику и к тому же испытывал к нему отвращение, а его обостренное чувство опасности подсказывало, что на плантации может случиться всякое. — Ладно! — решил Жиль. — Так и сделаем. Но сначала я хочу объехать владения. Найдите себе лошадь, господин Кальвес, и показывайте. Мне надо увидеть каждый угол. Присмиревший, по крайней мере с виду. Москит кивнул. — Не сочтите за дерзость, подождите минуту… И действительно, через минуту он появился снова, верхом на крепком муле. — Куда поедем? — Сначала покажете, где перерабатывают листья индиго. Потом хлопковый ток, потом поля. Да, пока не забыл: чтобы я больше не видел эти орудия смерти. — Жиль указал плеткой на столб и манцениллу: — Этот убрать, а это сжечь, но чтобы до завтра все было сделано.. Экскурсия оказалась долгой, хотя объехать все они так и не смогли, и Жиль без труда убедился, что земли, перешедшие в его собственность однажды вечером во время игры в карты в «Таверне Француза», весьма обширны. За жилищем надсмотрщиков располагались «мельницы для индиго». Состояли они из четырех установленных одна над другой огромных каменных чаш: в верхнюю листья собирали, во второй они проходили процесс ферментации, в третьей их в течение нескольких часов отбивали самые крепкие из рабов, а в четвертой полученный порошок оседал, потом его сушили и расфасовывали по небольшим полотняным мешкам. Жиль задержался здесь, чтобы понаблюдать, как работают рабы: они как раз отбивали индиго Длинными колотушками — шест, а на конце утолщение, словно плоская коробка. Труд нелегкий, и хотя занятые тут черкокожие выглядели куда лучше своих собратьев на полях, им приходилось несладко. Жиль вспомнил вдруг проштудированные книги и повернулся к Кальвесу. — Почему до сих пор применяете столь примитивную технологию? Имение достаточно богатое. Давно надо было установить жернов, который вращали бы мулы, людям не пришлось бы махать колотушками. Их сила пригодилась бы куда больше для производства продовольственных культур. — Новшества предполагают большие расходы, а господин Легро… — Сейчас я с вами разговариваю, и не смейте больше упоминать этого типа. Взглянем на поля. Сначала осмотрели тянувшиеся в сторону моря хлопковые плантации, где полным ходом шел сбор урожая, в то время как индиго еще не вызрел. На хлопке трудилась сейчас большая часть рабов имения: мужчины, женщины, даже дети старше десяти лет, все в лохмотьях, все с огромными мешками пушистого снега на согнутых спинах — пришло время складывать собранный хлопок в хранилище, откуда его отправят на тока, а самим возвращаться в свое убогое жилище. Начинался сезон дождей, нужно было торопиться, потому рабы на полях трудились с рассвета до заката. На этот раз Жиль не стал делать замечаний, решив про себя, что изменит заведенный на плантации порядок на следующий день. Он лишь заметил Кальвесу: — Подчиненные передадут вам, без сомнения, что я запрещаю впредь пользоваться плетками. Это жестоко и подло. Глаза Москита округлились. — А как же без плетки? Как иначе вы заставите их работать? — Сами посмотрите. Я считаю, что хорошо накормленные рабы, с которыми в тому же обращаются по-человечески, дают больше прибыли. Завтра утром получите более подробные указания. — Кстати, — вступил в разговор Лайам Финнеган, — больные у вас есть? — Да… кажется. В изоляторе всегда валяется три-четыре раба. Но не так, чтобы много. Я знаю вас, доктор Финнеган: не воображайте, что мы прячем тут больных холерой или желтой лихорадкой… — И все-таки покажите их, — приказал Турнемин. — А потом я хочу посмотреть, как вы кормите невольников, им ведь как раз пора возвращаться в хижины. Кавалькада повернула назад к службам и кварталу рабов, лежавшему серым пятном на веселой зелени холмов. Турнемина поразила грязь в жилых помещениях, впрочем, сам «старший» был не чище. Давно пора было пройтись по хижинам известью… а людей познакомить с мылом. Как уберечь здоровье рабов, если не дезинфицировать жилища — паразиты там, наверное, кишмя кишат? Жиль пообещал себе, что завтра же проверит, в каких условиях живут те, чье благополучие отныне всецело зависит от него. Отряд, все так же ведомый Москитом, направился к просторной хижине с грозившей обрушиться крышей, которая стояла прямо за обреченной Жилем на уничтожение манцениллой. — Сюда мы помещаем больных, — сказал главный надсмотрщик и ногой распахнул решетчатую дверь. — Ничего себе лазарет! — буркнул Финнеган, первым заходя внутрь. За ним последовали Жиль и Понго. Турнемин повидал всякого, но и его чуть не вывернуло наизнанку от ударившего в нос запаха; даже врач с отвращением поморщился. При их появлении пятеро свившихся, как змеи в гнезде, чернокожих едва шевельнулись, подняв на вошедших полные безысходной тоски глаза. Одного этого хватило Финнегану, чтобы определить, что трое из них больны дизентерией в последней стадии, и жить им осталось считанные часы. Двое других оказались не столь плохи, хотя они даже не подняли головы, когда врач нагнулся, чтобы осмотреть их. — Этих еще можно спасти, если немедленно изолировать. А сколько времени вообще местных рабов не осматривал врач? Вопрос Кальвесу явно не понравился. — Как вы уехали, так и все… Господин Легро, — тут надсмотрщик бросил испуганный взгляд на Турнемина, — считает, что определенный процент убыли рабочей силы по болезни неизбежен… — Это мне известно, — сказал Финнеган. — Легро покупает рабов подешевле и использует их до последнего вздоха. А врач, лечение — лишние траты. Не желает понять, безумец, что здоровые работники сделают больше и, в конечном счете дешевле обойдутся. — Каждый имеет право на собственное мнение, — ехидно заметил Москит, — а если… — Хватит! — резко прервал его Турнемин. — Есть тут постройка в нормальном состоянии, а не с проваленной крышей, куда можно на время перевести больных? — Один из складов пока пустует, только… — Сойдет, а потом построим небольшую больницу. — Больницу? Для этих… «Старший» ткнул кнутом в жалкую кучку оборванцев. Но Жиль вырвал у него кнут из рук. — Для них, да! Пусть на пустующем складе расстелят циновки, перенесут туда больных, и чтобы все, что скажет доктор Финнеган, было выполнено. А умирающих… — Я дам им опиуму. Ночь им уже не пережить, так пусть хоть умрут легко. А завтра надо будет сжечь эту хибару вместе со всем, что в ней останется. Финнеган развернул бурную деятельность, и в течение часа они с Понго умудрились довольно прилично устроить больных на новом месте и даже добились, чтобы им приготовили нечто вроде овощного супа. Тем временем Жиль, Менар и трое матросов следили, чтобы Кальвес и надсмотрщики раздали маниоку и вяленое мясо, — еженедельный запас продуктов выдавали рабам пять дней назад, но, поскольку он был куда скуднее, чем того требует Кодекс плантатора (к сведению интересующихся, два с половиной горшка маниоковой муки, два фунта солонины, три фунта рыбы на каждого, овощи, как предполагалось, невольники должны были сами выращивать на огородах), то на все поселение оставалось несколько штук бананов да горстка ямса. Все эти процедуры заняли довольно много времени, и до наступления темноты Турнемин уже не успел закончить осмотр плантации и наведаться во второй лагерь рабов, который был устроен, во избежание чрезмерного скопления чернокожих вблизи особняка, возле самой границы плантации у подножия Красного Холма. Кальвес с видимым облегчением проводил дотошных посетителей на берег реки, где стоял дом Симона Легро. Он возвышался над самым поворотом Лембе, недалеко от ее слияния с Мармеладой, в окружении веерных пальм и палисандровых деревьев: приземистый, деревянный, беленый известью. Со всех сторон — веранды, позади — служебные постройки. Место чудесное, и дом был бы неплох, если бы не навешанные к столбикам веранды мощные ставни из цельного дерева с прорезями — явно для ружейных стволов. Симон Легро любил, как видно, спать спокойно и не давал застать себя врасплох. Навстречу отряду на крыльцо вышла с лампой негритянка — высокая девушка с очень темной кожей и неподвижным, словно вырубленным из базальта лицом. Поверх красной юбки с разрезом на боку, сквозь который виднелась чуть не вся мускулистая нога, был повязан белый фартук, а вырез на кофте был таким глубоким, что почти не скрывал покачивавшиеся при каждом ее движении грушевидные груди. В ушах ее висели большие медные кольца, на голове красовался белый убор. — Дезире, — произнес Кальвес, — это новый хозяин. До возвращения Симона он будет жить тут. Все, что с ним, его люди. Служи им хорошенько. Девушка не без изящества поклонилась, потом выпрямилась гибким движением и повела гостей в дом, где, к их удивлению, уже накрыт был ужин на большом деревянном столе, стоявшем в центре комнаты, служившей гостиной и столовой одновременно, куда выходили двери трех спален и своего рода буфетная — отделяющая его от главной комнаты стена не доходила до потолка. Обстановка была довольно скромной: легкие стулья, что-то вроде канапе с красными подушками и стойка для оружия, между прочим, пустая. С потолка свисала большая масляная лампа, освещая стол и стоящие на нем блюда. Жиль перевел взгляд с пустующей оружейной стойки на хорошо заметные на земляном полу следы собачьих когтей. — Уж не на войну ли отправился Легро? — спросил он небрежно. — Ружья исчезли, собаки куда-то делись… Дезире, которой предназначался вопрос, молча отвернулась, однако Жиль успел заметить промелькнувший в глазах девушки страх. Она убежала на кухню, а Кальвес рассмеялся и ответил вместо нее: — Дорога до Кенскофа не близкая и не всегда безопасная: в лесах и в горах прячутся банды беглых рабов. Господин Легро никогда на расстается с собаками. Они за милю учуют негра. И ружье он, разумеется, захватил с собой. Никто в этих проклятых местах без оружия не ездит. — Ружье? Судя по следам на полке, у него при себе целый арсенал. Не забыть бы спросить, как он умудряется стрелять сразу из пяти стволов. Ну да ладно… мне остается лишь поблагодарить вас за заботу. Завтра с рассветом встретимся возле хозяйственных построек. Надеюсь, до тех пор вы успеете исполнить мои указания. Москит заверил, что все сделает, как приказано, и исчез в темноте, беззвучно, как кот. — Понго не любить подлый человек, — заявил индеец, глядя ему вслед. И добавил потише, чтобы слышал один Жиль: — И не любить взгляд, который он бросать перед уходом на черная девушка… Замышлять нехорошее! — Думаешь, я не понимаю? Мне тоже кажется, что они готовят нам какую-то гадость, только вот какую? Может, мы все же поужинаем? — спросил он уже громко своих спутников, с интересом расхаживавших по комнатам. Исключение составлял Финнеган. Он уже давно заинтересовался остуженными в речной воде бутылками, которые служанка при них поставила на стол: зубами вынув пробку из одной, он жадно принялся хлебать из горлышка. Произошла небольшая заминка, потому что матросы не решались сесть за один стол с Турнемином, но тот отмел их робкие возражения: — Не забывайте, друзья мои, мы с вами на арене боевых действий. А в траншеях разве разводят церемонии? Садитесь. Видите, здесь накрыто на семерых, а это значит, что, пока мы объезжали плантации, сеньор Кальвес успел передать соответствующее распоряжение. А вот и первое блюдо. В дверях появилась Дезире, неся с крайней осторожностью двумя руками большое блюдо, в котором аппетитно дымилось рагу из цыпленка, ямса и нежных пататов. Она поставила его в центр стола рядом с уже разложенными фруктами, сырами и компотом. Турнемина поразило, какими жадными взглядами сопровождали ее матросы — их, без сомнения, больше интересовала сама девушка, чем то, что она несла. Жиль даже улыбнулся, он тоже не мог не оценить по достоинству первобытную чувственность, исходившую от Дезире, и мягкое колыхание ее груди, грозившей то и дело выскользнуть из выреза легкой хлопковой одежды, пока она, ни на кого не глядя, наполняла тарелки. По тому, как задрожали сжатые в кулак пальцы Жермена, когда негритянка дотронулась бедром до его локтя, Турнемин догадался, что у помощника капитана чешутся руки… Все молчали, и в этой тишине было что-то давящее. Слышалось лишь звяканье половника по фаянсовому блюду и тарелкам да тяжеловатое дыхание мужчин. Но, едва Жиль, перекрестив пищу и сведя застольную молитву к одной фразе, дал знак начать трапезу и потянулся сам к ложке, Понго заговорил: — Ждать! — выразил он весьма лаконично свою мысль. И, жестом подозвав Дезире, он наполнил ложку подливой и протянул девушке. — Есть! — приказал он. Она отрицательно качнула головой и хотела убежать на кухню, но индеец крепко держал ее за руку. — Мы не есть, если твоя не пробовать пища. Мы твоя не знать. Но знать, что есть служанка в доме у негодяй… Что-то дрогнуло в глазах негритянки, пока она обводила взглядом ставшие неподвижными, словно окаменевшие лица белых и откровенно угрожающее — Понго. Но она замешкалась лишь на мгновение. Потом презрительно поморщилась, взяла ложку и проглотила содержимое. И, пожав плечами, скрылась на кухне. И, хотя гости чувствовали ее присутствие за тонкой низкой перегородкой, атмосфера разрядилась. — Ну так как же? — спросил Пьер Менар. — Можно начинать? Но Жиль все не решался притронуться к еде. Он вопросительно посматривал то на Понго, то на Финнегана, склонившегося над своей тарелкой и старательно обнюхивавшего пищу, и наконец отставил блюдо подальше. — Если хотите знать мое мнение, лучше сегодня обойтись сыром и фруктами. Женщина колебалась, когда Понго заставил ее попробовать свою стряпню. — Но все-таки попробовала, — возразил Жермен, который, совершенно очевидно, был покорен экзотическим очарованием служанки. Значит, еда не отравлена… Финнеган поставил на стол опустошенную бутылку. — Нет, не отравлена, но это еще не значит, что она безопасна, и я согласен с шевалье — лучше не трогать блюдо, каким бы аппетитным оно ни казалось. Эй, Дезире! Заберите-ка все это и дайте нам чистые тарелки. Но ему никто не ответил. По ту сторону перегородки не раздавалось больше ни звука. — Наверное, сбежала через окно, — сказал Жиль. Он вскочил и бросился на кухню. Окно оказалось закрытым, и сначала Турнемин никого не увидел. На полках громоздились горшочки, банки, висели плетенки лука и связки сухих фруктов. Посредине стоял стол, и, обходя его. Жиль наткнулся на Дезире: свернувшись калачиком, подложив локоть под голову, девушка спала, да так глубоко, что даже не шелохнулась, когда хозяин попробовал разбудить ее. — Эй, идите все сюда! — крикнул Жиль. — Похоже, Понго оказал нам хорошую услугу, когда заставил кухарку испробовать то, что она приготовила, на себе. Опустившись на колени, Лайам поднял веко негритянки, пощупал пульс. Потом выпрямился и, вздохнув, сказал: — А она всего ложку съела! Если бы мы проглотили все, что было положено на тарелки, то уснули бы не в пример крепче, так глубоко и надолго, что очухались бы, вероятно, на том свете. Даже если бы нас, на китайский манер, стали резать на кусочки, мы и то бы глазом не моргнули. — Значит, снотворное зелье, чтобы нас усыпить, — сделал вывод Жиль. — Но почему, в таком случае, не яд, куда проще? — Видно, что-то было на уме у того, кто отдавал приказ. Чутье мне подсказывает, что ночью прибудут гости и им почему-то нужно, чтобы мы спали, но не умерли… Много позже, воскрешая в памяти эту сцену, Турнемин не раз вспоминал, какое тревожное молчание повисло, когда Финнеган кончил говорить — все словно чего-то ждали, ждали и дождались. Внезапно откуда-то со стороны гор раздался глухой рокот тамтама — он звучал как-то странно, неровно. Тут же отозвался другой, гораздо ближе к реке. Финнеган выругался сквозь зубы. — Проклятые барабаны джунглей! Надо было выучить их язык, когда была возможность. А то теперь вот и погибнуть можно из-за невежества. — Язык, говорите? Неужели эти неровные удары что-то означают? — Разумеется, это совершенно определенные сигналы. Натянутая бычья кожа говорит под рукой негра так же внятно, как мы словами. Послушайте сами — они перекликаются… И действительно, словно два гулких голоса переговаривались в ночи, и звук их был страшен Среди окружающего безмолвия. — И что… что же нам теперь делать? — прошептал Мулен, самый молодой из матросов. — Готовьте оружие… а потом пусть будет так, как им хочется, — заявил Турнемин. — Мы должны были уснуть, отведав рагу, что ж, притворимся спящими, но держитесь начеку! Как говорит доктор, подождем гостей. Но для начала уберите со стола блюдо и опорожните тарелки. Еду вывалили в мусорное ведро на кухне, а пустую посуду снова поставили на стол; каждый занял свое место и, наспех перекусив хлебом и сыром, глотнув хорошенько из бутылки, проверил, заряжен ли его пистолет или мушкет и снят ли предохранитель. Грохот барабанов становился все громче и свирепее, а потом вдруг смолк. Беседа окончена. И в наступившей тишине ясно раздался скрип рессор приближавшейся повозки. Как ни был отважен Жиль, холодок страха все же пробежал у него по спине. Неужто и здесь, на самом краю земли, его нашла возникавшая в ночи, как призрак, повозка Смерти, катафалк Анку, которым пугали детей в бретонских дюнах? Он быстро перекрестился и заметил, что побледневший ирландец сделал то же самое. — Господа, — произнес Турнемин, — пора занять позицию, чтобы ни один без моего сигнала не шевельнулся… и спаси нас. Господь! На всякий случай благодарю вас за верную службу… Четверо бретонцев и Финнеган живописно повалились на стол, среди тарелок и стаканов, Жиль лег на пол возле своего стула, а Понго предпочел отойти к дивану поближе к дверям. Однако все устроились так, чтобы не было видно рук — в одной каждый сжимал нож, а в другой — заряженный пистолет. И стали ждать… Прошло совсем немного времени. Скрип повозки сначала приблизился к дому, потом чуть-чуть удалился и стих. Приглушенные голоса, стоны, где-то неподалеку открылась дверь. Стоны стали глуше, потом раздался ужасный крик, и все смолкло. — Это в овине, рядом с домом, — прошептал Жиль. — Внимание! Идут к нам. Доски веранды взвизгнули под каблуками сапог, и Жиль, расположившийся так, чтобы держать под прицелом дверь, увидел, как кто-то вошел в комнату. Двое — Жиль приоткрыл глаза и узнал Лаброша и Тонтона. Первый громко расхохотался. — Сработало, гляди-ка! Храпят себе, словно боровы! А красавчик-то, что кричал на нас днем, валяется на полу, как тряпка… Ах ты, белокожая тварь!.. Вот тебе. Покрытый пылью сапог из грубой кожи угрожающе приблизился к Турнемину, но ударить не успел. Жиль перехватил его на лету и дернул. Надсмотрщик упал, а Понго одним прыжком перемахнул через комнату и, сев верхом на Лаброша, приставил к его горлу кинжал. Жиль вскочил на ноги и направил пистолет на Тонтона. — Свяжите его, и как следует, — приказал он матросам. — Но так, чтобы мог ходить. И этого тоже, Понго. Через мгновение беспомощные надсмотрщики сидели рядышком на диване, а Турнемин грозно стоял перед ними. — Пора объясниться. Что за комедия тут разыгрывается? Зачем было нас усыплять? И что вы собирались здесь делать? Убить без риска для собственной жизни? Лаброш заорал: — Да идите вы к черту!.. Мы вам ничего не скажем. Мы выполняем приказы, вот и все. — Молодцы, ценю исполнительность. Но у меня тоже есть один очень исполнительный слуга, он всегда выполняет мои приказы совершенно точно. Понго, объясни господам, как ты с ними поступишь, если они немедленно не расскажут все начистоту. Индеец уперся коленом в живот Лаброшу, схватил его за волосы и запрокинул ему голову одной рукой, а другую с кинжалом поднес к глазу пленника. — С чего начать? — спросил он спокойно. — Скальп или глаза? — С-с-скальп? Это что? — задыхаясь, пролепетала жертва. — Скальп снимается так, — любезно пояснил Турнемин, — кожа вокруг черепа надрезается и волосистая часть одним рывком снимается с головы. Ну а глаза — тут и объяснять нечего… Сами-то вы что предпочитаете? — Не надо! — завопил Тонтон, предвидя собственную участь после того, как индеец расправится с его напарником. — Мы все скажем! — ..при одном условии, — прохрипел Лаброш. — Когда вы узнаете, что вас интересует, вы нас отпустите. — Там видно будет. Не вам ставить условия… Достаточно далеко, но в пределах поместья, раздался рев, вырвавшийся из груди такого множества людей, что трудно было сказать наверное, сколь велик этот хор. И тут же прозвучал взрыв, из-за плетня и полосы деревьев, ограждающих поля индиго, вырвалось пламя и взмыло в небо, будто хотело лизнуть его своим языком… — Смотрите! Взорвали какую-то постройку. Как горит!.. И огонь движется к нам с удивительной скоростью… — произнес Пьер Менар, наблюдавший в окно за местностью. Жиль быстро подошел к Тонтону. — Живо говори, а не то я размозжу тебе выстрелом голову, пока Понго будет резать на куски твоего приятеля. Что за взрыв? Кто вопил? Что за пожар? — Мы скажем, только давайте быстро… а потом вы нас отпустите. Это все рабы. Легро приказал, чтобы их освободили, как только вы приедете на плантацию. Сейчас они жгут постройки и ждут, пока спустятся с Красного Холма остальные. — А надсмотрщики где? — Все уехали, а Москит первый. Кому хочется попасть в лапы к разбушевавшимся дикарям? — Где Легро? — Вот этого не знаю, клянусь. Он еще утром отчалил. А куда, не знаю. У него есть где-то потайное место, но только Москит может его найти. — А вы как же? Почему не уехали? И что делали здесь? — Мы должны были проверить, справилась ли с работой Дезире… и принести кое-что, чтобы завлечь сюда взбунтовавшихся рабов. Потом полить вас ромом, а бутылки разбить, чтобы негритосы поверили, что вы перепились после того, как… ну это… — Что это? — Ну… в соседнем здании. Легро тут всегда наказывал… особо провинившихся. Мы привели двух негров, сказали, что к вам, что вы хотите немного развлечься с дороги… — Понго! Следи за ними! Доктор! За мной! Они побежали к постройке, которую поначалу приняли за овин. Но открывшееся при свете лампы, которую держал доктор, зрелище заставило их вскрикнуть от ужаса. В полумраке на крюках мясника были подвешены крепко связанные мужчина и женщина, тела их корчились в муках. Мало этого, обоих пытали огнем. У женщины на ногах не осталось кожи, а у мужчины вообще вместо туловища — одна большая рана. И все же оба еще были живы, жизнь, словно зверь-мучитель, цеплялась за них своими когтями. — Господи! — простонал Жиль. — Как мог ты допустить такое? Раздались два милосердных выстрела, и Турнемин согнулся пополам — его тошнило. Финнеган, видевший и похуже, держался, но тоже позеленел и тяжело дышал. — Вы сделали единственное, что еще можно было для них сделать, — проговорил он ровным, без всякого выражения голосом. — Но нужно снять несчастных и постараться их спрятать. Через десять минут рабы будут тут, боюсь, силы не равны. Так попытаемся, по крайней мере, умерить их гнев… однако ловушка расставлена со знанием дела. — Да они все с ума сошли! — сквозь зубы рычал Жиль, помогая доктору снимать с крюков еще теплые трупы. — Отпустить на свободу доведенных до отчаяния, впавших в слепую ярость людей — все равно что подписать смертный приговор плантации. От нее ничего не останется… разве что зола. Взгляните сами. Пожар разрастается. — Но огонь движется к нам, а не к особняку. Теперь я, кажется, понял до конца план Легро. Он знал, что делает, когда вынес из дома все, до последней нитки — особняк стал совершенно непригодным для обитания, и вы поселились у него. Он понимал, что его собственное жилище сгинет в огне, но ему плевать: особняк-то останется. Он предоставит рабам… среди которых наверняка есть трое-четверо его подстрекателей, всю грязную работу: пусть сожгут его дом, уничтожат вас, а уж потом он вернется с вооруженным отрядом и уничтожит всех, кто останется, включая своих зачинщиков. А дальше останется устроить вам пышные похороны и обосноваться во владениях окончательно в качестве законного хозяина. — Дьявольский план. Но ведь и риск большой. — Да не слишком. Не думаете же вы, что Легро будет жалеть о погибшем урожае или о сгоревших службах, если речь идет о владении целой плантацией? Даже ничего объяснять не придется ни губернатору, ни главному управляющему: так уж случилось — только он уехал, как рабы взбунтовались, а вы стали их жертвой. Между тем Жиль и Финнеган вынесли трупы во двор. Взглянув на горизонт, Турнемин убедился, что огонь охватил уже все службы и вспыхнувшие, как свечи, хижины. Ветер доносил до них запах едкого дыма и дикий рев голосов. Глухой, хриплый их рокот становился с каждой минутой громче. На фоне яркого огня зоркий глаз мог уже разглядеть покачивающиеся курчавые головы и руки, вооруженные мачете, острыми пиками и орудиями труда, превратившимися в оружие. — Времени зарывать их у нас уже нет, — сказал Жиль. — Давайте бросим в реку. Потом захватим всех наших и будем отступать. Дорога на Кап-Франсе неподалеку, на том берегу. И через несколько минут изуродованные тела нашли покой в черных блестящих под луной волнах Лембе и медленно поплыли по течению в сторону моря. — Вернемся за остальными — ив путь. Нет ничего зазорного в том, что мы хотим выбраться живыми из… Он не окончил фразы. Противоположный берег, как раз против дома Легро, ожил, сквозь деревья показались огоньки факелов. В лесу, спускавшемся с холма к самой дороге, были люди… — Поздно! — выдохнул Финнеган. — Это рабы с дальних поселений, они перешли реку и под предводительством зачинщиков зашли с тыла, чтобы отрезать нам путь к отступлению. Скорее к нашим, попробуем держать оборону. Они бегом вернулись к дому, спешно закрыли окна тяжелыми ставнями с бойницами. — Дай Бог, чтобы у них не было огнестрельного оружия, — сказал Турнемин. — В этом наше единственное превосходство. — Легро еще не потерял рассудок — он никогда не даст взбунтовавшимся рабам ружья. Тем более, что их предводители уверены, что застанут нас мирно спящими. Ну а превосходство наше долго не продлится — кончатся заряды… Вернувшись в дом. Жиль обвел взглядом своих спутников, подолгу останавливаясь на каждом. — Мы в ловушке, друзья мои. Мне бесконечно жаль, что я сам завел вас в эту западню, из которой у нас нет ни единого шанса выбраться живыми. Через несколько минут сотни взбунтовавшихся рабов — сейчас они жгут хозяйственные постройки — будут здесь. Отступить за реку мы тоже не можем — противоположный берег занят противником. Слышите? Вновь заговорил тамтам, на этот раз совсем близко — он рокотал жалобно и страшно, словно то сами джунгли давали ужасную клятву. Наверняка тот, кто бил в барабан, стоял у самой воды на том берегу Лембе. Правда, теперь и непосвященным не приходилось сомневаться в том, что именно он хотел сказать: то был безусловный и ясный призыв к атаке, сигнал к штурму — словно чем-то шершавым провели по и без того натянутым нервам осажденных. — Фа… факелы спускаются к воде… — проблеял молодой Мулен, делая героические усилия, чтобы голос его звучал твердо. — Ну так приготовься стрелять, — сказал Жиль и положил на плечо матросу руку, стараясь его успокоить. — Но сначала предупреди меня, если увидишь, что кто-то приблизился на расстояние выстрела. Не падай духом! Может быть, придет подмога. — Откуда? — буркнул Финнеган. — С других плантаций? От Ленормана и Гийотена? Им сейчас со своими рабами забот хватает. Бунт невольников в одном имении — всегда угроза для соседей. — Но ведь совсем рядом форт Порт-Марго, — возразил Пьер Менар. — Где форт, там солдаты. Пламя пожара хорошо видно с моря на целую милю. — Это верно. В крепости тридцать солдат во главе с капитаном. Но даже если предположить, что они в такой час не перепились до полусмерти, вряд ли им придет в голову тащиться сюда среди ночи, чтобы посмотреть, что происходит. Во первых, их обязанность — охранять форт, а во-вторых, они не сумасшедшие. Вот утром — другое дело, обязательно пришлют кого-нибудь подобрать трупы. — Ну что же, — вздохнул Жиль. — Как видно, приходится рассчитывать только на собственные силы. Займите места у бойниц, господа, и да хранит нас Господь… Но тут Лаброш и Тонтон вскочили с дивана и испуганно завопили в два голоса: — Не надо! Отпустите! Ради Бога, дайте нам бежать! Может, еще успеем. Если мы попадем им в руки живыми, они нас… — Что? — холодно прервал Жиль. — Боитесь, вас постигнет та же участь, что и несчастных в сарае? Нет уж. Вы останетесь здесь и можете не рассчитывать, что мы милостиво избавим вас от страшной смерти — последнюю пулю мы прибережем для себя, если ничего другого не останется. — Нет! — заорал Тонтон вне себя от ужаса. — Я не хочу… Глаза его вылезли из орбит, а волосы встали дыбом. Жиль с презрением отвернулся, а Понго мастерским ударом свалил надсмотрщика на пол, и тот мгновенно затих, но Лаброш, пользуясь тем, что напарник отвлек на себя все внимание, вдруг бросился к двери, распахнул ее головой и, извиваясь в надежде освободиться от веревок, побежал через двор. Жиль кинулся было за ним, но застыл на пороге и, осенив себя крестом, снова захлопнул дверь: в тот самый миг, когда надсмотрщик спрыгнул со ступеней веранды, из темноты леса вырвалась на свободное пространство черная вопящая орда с факелами. Рабы устремились к дому, но, заметив посреди пустого двора человека со связанными руками, остановились. Внезапно наступила тишина… Жиль видел сквозь щель в ставне, как факельщики обошли вокруг Лаброша, образовав нечто вроде арены. Между ними появились страшно худые мужчины с горящими не хуже просмоленных тряпок в руках их товарищей глазами, женщины — некоторые из них держали в руках куски сырого мяса и время от времени жадно впивались в них зубами. Видно, восставшие забили по дороге какого-то зверя, чтобы утолить голод. У многих мужчин были бутылки с тростниковой водкой, и они прихлебывали из них. Иные уже едва держались на ногах. — Я и не думал, что на плантации так много рабов, — сказал Финнеган удрученно. — Их не сосчитать. Нет, нам не справиться… Тишина стояла такая, что слышно было потрескивание факелов и срывающееся дыхание застывшего возле самой стены дома Лаброша, возле которого полукругом стояли негры. — Что это с ними? — спросил Жиль. — Почему они не нападают? — А куда торопиться? — отозвался Финнеган. — Нам из дома не выйти, и раз уж первая жертва сама бросилась им под ноги, почему бы не начать с нее? То, что я скажу, ужасно, но этот несчастный дал нам весьма ценную отсрочку. Если они не дадут ему умереть быстро… — Вы считаете, что они будут… — Казнить Лаброша? Конечно. И не вздумайте ускорить его смерть метким выстрелом. Это будет сигналом к атаке на нас. — Но я не смогу спокойно смотреть на его мучения. — Однако вам придется смириться… ради всех, кто находится тут вместе с вами. Сами подумайте: если мы доживем до рассвета, солдаты из форта еще смогут нам помочь. В этом краю ночь — опасная колдунья, но день всегда заставляет ее прятаться назад в свою нору. К тому же Лаброш — палач, причем один из самых кровавых. Если вас не мучает память о тех двух его жертвах, которых мы предали реке, просто закройте глаза и заткните уши. Но Жиль понимал, что не смотреть не сможет — есть что-то завораживающее в ужасном зрелище, как, впрочем, и в самом страхе. Прислонившись спиной к стене дома, Лаброш даже не пытался взобраться назад по лестнице — он окаменел. Он глядел широко раскрытыми глазами, как к нему, словно из кошмарного сна, приближаются четверо чернокожих. И только когда они схватили его, он очнулся и закричал. То, что произошло дальше, под стать ужасам, преследующим по ночам и самых крепких мужчин. Пока те четверо срывали с Лаброша одежду, еще несколько под руководством негра-великана в белой накидке, — кажется, это была довольно грязная простыня, — складывали дрова и вбивали по углам кострища четыре кола. К ним и привязали за руки и за ноги вопящего надсмотрщика, повалив его на поленницу. Из толпы вышла женщина с сосудом на голове и вылила его содержимое на Лаброша. Это, вероятно, было масло, потому что светло-коричневая кожа жертвы стала блестящей. — Они хотеть он поджарить, — заключил Понго: он совершенно невозмутимо следил за приготовлениями, которые вызывали такой протест у его хозяина. — Масло не давать жаркое подгореть. Жиль, задохнувшись, с изумлением уставился на индейца. Никуда не денешься — в его жилах текла кровь ирокеза. И Понго не видел в подобного рода развлечениях ничего противоестественного, раз речь шла о противнике. — Как будто кулинарный рецепт даешь… — упрекнул Турнемин оруженосца. — Это есть рецепт кухня… ритуальный кухня: если враг умирать достойно, его мясо кушать хорошо — укреплять храбрость воины. Но он — плохой кухня. Трус. Он кричать! — добавил индеец и с отвращением плюнул. И действительно, несколько факельщиков подожгли дрова, пламя лизнуло покрытое маслом тело, и раздались нестерпимые вопли. Жиль не выдержал и отвернулся. — Твоя не прятать лицо! — теперь сам упрекнул его Понго. — Только женщина иметь право прятать лицо. Твоя есть мужчина и переносить много горя. Твоя это терпеть. — А ты бы вытерпел, если бы на его месте оказался я? — Твоя никогда нет на это место. Понго убивать твоя до… потому что Понго твоя любить. Но этот человек не заслуживать жалость — он сам не знать жалость к другие люди. Жиль нашел руку друга и пожал ее. — Ты тоже дорог мне, Понго. Когда придет смертный час, я рад буду умереть рядом с тобой. И, как ни странно, успокоенный, он перевел взгляд на освещенный не хуже театральной сцены двор. Появилась луна, и, хотя она пока висела красноватым диском на верхушках деревьев, свет ее добавлял трагической краски к происходящему. Однако самое страшное, как оказалось, было впереди. Лаброш еще жил, когда его палачи перерезали веревки, которыми он был привязан к кострищу, и с трудом вытащили его из пламени. Человек в белой простыне опустился на колени рядом с потерявшим человеческое обличье телом, одним ударом мачете вспорол ему грудную клетку, запустив в нее руку, вырвал сердце и бросил его сбежавшимся на страшный запах собакам. Лаброш отмучился, но и теперь его не оставили в покое. Негр в белом ловко искромсал тело широким треугольным лезвием и с церемониальной важностью раздал куски двум десяткам мужчин и женщин, казалось, едва державшимся на ногах и с многочисленными следами побоев. Они схватили их и принялись есть с ужасающей жадностью. — Наверное, последние из тех, кто пострадал от рук этого мучителя, — сказал осипшим голосом Финнеган и закашлялся. — Эти несчастные вершат суд страшно, но часто справедливо. Жиль вытер со лба пот, от которого щипало глаза. Теперь, когда жуткие крики стихли, ему было проще выносить кошмарное зрелище. — Мы словно в ад заглянули, — прошептал Турнемин. — А что там с остальными? — спросил он у матросов, наблюдавших в другие окна за рекой, а потому избежавших вида этой сцены. А молодой Мулен еще и уши заткнул скомканными лоскутами от подушки, чтобы ничего не слышать. — Никакого движения, — отозвался Жермен. — Они, вероятно, охраняют дорогу, чтобы мы не сбежали. С факелами, да при такой луне дом как на ладони, а в руках у них стрелы, луки, топоры. Как видно, ждут сигнала. — Теперь наша очередь, — вздохнул Жиль. — Так просто нас не возьмешь. В любом случае, живыми не сдаваться. Все что угодно лучше, чем это… Однако сигнала все не было. Несколько человек побежали к сараю, где Турнемин и Финнеган нашли трупы замученных, — значит, точно, их кто-то направлял, — но через некоторое время вернулись, разумеется, с пустыми руками. Толпа нерешительно заколыхалась. Жиль видел, как сотни глаз повернулись к немому закрытому наглухо дому. — Господи Боже мой! — прорычал Жиль. — Если бы я мог с ними объясниться… Его взгляд упал на Тонтона: тот по-прежнему лежал на полу, хотя давно уже пришел в сознание. Жиль схватил его за веревки и поднял на ноги. — Ты работал надсмотрщиком и должен знать языки африканцев. Круглые глаза мулата наполнились ужасом. — Я?.. Да что вы! Нет! Нет!.. Я не говорю… не понимаю. Только Москит… и господин Легро, конечно. Я… умоляю… не ходите туда… — Тебе что за дело? Может, такой случай больше и не представится. Они колеблются, и, черт меня побери, если половина, по крайней мере, не понимает по-французски. — Интересно знать, где они его выучили, — рявкнул Финнеган. — Повторяю вам, Легро очень часто обновлял рабочую силу. Те рабы, которых вы сейчас видите, покинули Африку не больше года назад. Вряд ли они могли приобщиться к языку Вольтера; копаясь в земле под ударами плети. — Ну и ладно! Я все же рискну. Наверняка те, что видели, как я утром вырвал кнут у Лаброша, тоже тут. Они меня узнают. — Не слишком на это рассчитывайте! Они ведь даже от работы не отрывались, помните? — Слушайте, Финнеган! Нам представляется шанс вступить в переговоры, надо им воспользоваться. Я выйду один… — Нет, — отрезал Понго. — Один нет! Моя тоже. — Согласен. Прикроешь меня. Так надо. Восставшие ищут нового хозяина и не знают точно, сколько нас тут. Если мне не удастся договориться, вы еще достанете меня пулей, прежде чем я окажусь на костре, а потом, может, они вообще забудут заглянуть в дом… — Не забудут! Сначала перебьют нас, а потом подожгут дом… Между тем рабы закончили обсуждение ситуации. Негр-великан в белой простыне — вышел вперед, остановился приблизительно в центре между домом к своими людьми и, воздев руки к дымному от пожара небу, начал нечто вроде проповеди — хоть и непонятно, но зрелищно. Его грудной голос рокотал басом, как недавно тамтамы. Вытянувшись черно-белой стрелой к небу, он словно заклинал это и одновременно угрожал дому. Трудно было усомниться в истинном значении гневных нот его молитвы. Он, без сомнения, обещал кровожадным богам новые жертвоприношения. И все же Жиль вышел. Причем снял не только камзол, но и рубашку, чтобы те, с кем он собирался говорить, видели, что при нем нет оружия. Толпа застыла от удивления, когда Турнемин показался на ступенях крыльца. Даже читавший проповедь замер: он так и стоял с воздетыми к небу руками, но про молитву и мстительные заклинания забыл, — он смотрел на белого человека, высокого, как он, и совершенно не похожего на привычных и ненавистных плантаторов. Невольники, привыкшие к толстым, увешанным плетками и пистолетами хозяевам, не знали, что и подумать об этом человеке с загорелой, покрытой шрамами, свидетельствующими о его воинской доблести, кожей того медного цвета, который свойствен лишь привычным к непогоде и жгучему солнцу белым, их сбивал с толку холодный стальной блеск его глаз, светлые волосы, обрамляющие гордое красивое лицо с хищным профилем, и даже то, что он появился до пояса обнаженным, в одних лосинах и сапогах. Все уставились на него, и потому никто не заметил темную тень в углу веранды — выскользнувший вслед за хозяином Понго тоже разделся, но зато вооружен был до зубов. По наступившей тишине Жиль понял, что произвел должное впечатление, но ему необходимо было заговорить первым, не дать противнику захватить инициативу. — Надеюсь, хоть кто-то из вас меня понимает и переведет мои слова другим, — прокричал он как можно громче, чтобы голос его услышали даже в самых последних рядах. — Я ваш новый хозяин и вышел сюда просить вас сложить оружие. Я не желаю вам зла, даже наоборот. Мне известно, как вас заставляли страдать на земле, перешедшей теперь в мою собственность. С вами жестоко обращались, вас плохо кормили, вы жили хуже, чем звери в лесу, — те, по крайней мере, могут сами найти себе пропитание. Я этого не желаю, и этого больше никогда не будет! Клянусь Богом, Богом, которому я служу…. Сегодня вы свершили суд, свой суд, и никто вас не будет за это наказывать. Когда вернется Симон Легро, он ответит мне за все свои преступления и прежде всего за то, что он совершил сегодня, — это он с помощью послушных ему подстрекателей призвал вас к бунту. Вы можете меня убить, а на это он и рассчитывает: я, законный хозяин «Верхних Саванн», мешаю ему полностью завладеть плантацией. Но после моей смерти он вернется, будьте уверены. Вернется с людьми, оружием… и закон будет на его стороне. Вас ждет страшное наказание, вы будете уничтожены все до одного. Он не пожалеет: купит потом себе новых рабов и будет издеваться над ними еще пуще. Я же объясняю, как выйти из положения без потерь. Предлагаю вам сразиться против Легро на моей стороне. Потом мы восстановим плантации… и все встанет на свои места, но ваша жизнь никогда не будет прежней. Вы заживете достойно, для начала станете «свободными людьми саванны». А лучших я отпущу на волю… Никогда еще Жилю не приходилось произносить столь длинных речей, он и не думал, что ему может когда-нибудь понадобиться красноречие. Но вот сейчас, стоя безоружным перед сотнями людей, он испытывал неприятное ощущение, словно имеет дело с хищниками из джунглей, до которых ни единое его слово, хоть он и произносил их от чистого сердца, не доходит. Неужели действительно никто из собравшихся при багровом свете факелов не понимал его языка? Турнемин перевел дыхание, подыскивая, что еще можно им сказать, когда откуда-то из самой середины толпы хриплый злобный голос выкрикнул несколько непонятных слов. Негр в белой простыне, стоявший неподвижно, пока Турнемин говорил, повернулся, отыскивая глазами того, кто кричал. Было заметно, что он колеблется. Этот, по крайней мере, точно понимал по-французски… Великан хотел возобновить свою молитву, но тут раздался еще крик, потом еще. Крики ненависти и ярости крепли и крепли… — Отступать, — посоветовал вполголоса Понго. — Возвращаться в дом. Они сейчас нападать… — А может быть, нет… — Моя говорить да… Моя хорошо знать дикая толпа рокотать ярость. Красный или черный — нет разница! Быстро! И тут же брошенное чьей-то невероятно сильной рукой мачете просвистело возле них и вонзилось, угрожающе задрожав, в столбик веранды. Дискуссии пора было сворачивать. Пришло время говорить оружию. Жиль прыгнул к двери, запер ее за собой и, взяв свое ружье, занял боевую позицию. — Вы отважный человек, — буркнул Финнеган, — но это было безрассудством. Все равно, что бурю уговаривать… Положимся на Господа! Надеюсь, в раю можно достать рому. Дикий вопль сотен голосов прорезал ночь. Снова бешено забили барабаны, и земля затряслась от топота бегущих ног. Толпа бросилась к дому. Словно море голов стекало с холма. — А со стороны реки как дела? — спросил Жиль. — Они… они переправляются, — с трудом выдавил из себя Менар — горло у него пересохло. — Стреляйте, если сочтете нужным… Первый меткий залп уложил наповал четырех бежавших впереди, но это не остановило остальных. Они просто перепрыгивали через неподвижные тела. — Они нас затопят, — вскрикнул Жиль. — Нет, — поправил Финнеган. — Они нас сожгут. И действительно, в первых рядах осаждающих было немало факельщиков. Они подбегали метров на шесть-семь и швыряли факелы, а сами удирали, не стремясь подставлять грудь под пули. И тут случилось чудо. Раздался громовой голос, такой мощный, что, казалось, он исходил из чрева земли или долетал с вершины деревьев. Голос гремел над землей, как колокол, он произносил что-то на незнакомом, наверняка африканском языке, и толпа в ужасе застыла. И даже отступила, как откатывается волна, оставив на песке несколько черных трупов. Рабы вернулись на свои прежние позиции. — Что это было? — пропищал Мулен. — Чей это голос? Может, Господа? — Не исключено, раз он нас спасает, — сказал Жиль. — Смотрите сами! Откройте ставни, зрелище того стоит… На освободившейся площадке перед домом, откуда только что отхлынули нападавшие, показался черный колосс; его мощные мышцы блестели в лунном свете, он предстал во всей своей звериной красе, прикрытый лишь узкой льняной набедренной повязкой… да бинтами на ноге. Это был Моисей, а громовой голос его усиливал одолженный, вероятно, у капитана Малавуана бронзовый рупор. Расставив ноги, он словно врос в землю, и, хотя никакого оружия, кроме невероятно сильного тела и мощного баса, у него не было, толпа покорилась: рабы смотрели на него с суеверным страхом и гнулись под звуками его глотки, как трава под ураганным ветром. — А я-то думал, что он немой! — прошептал Жиль. — Но как он тут оказался? Чудо… настоящее чудо! Хотел бы я знать, что он им говорит… — Он говорит, господин, что ты добрый и справедливый, что таких белых, как ты, он еще не встречал, что ты спас его из морской пучины, от акул и от работорговца, что ты готов был за него сражаться, а потом выхаживал его, как брат… Он говорит, что ты Божий посланник, и на всякого, кто тебя коснется, падет страшное проклятие… Это очнувшаяся от сна Дезире вышла из кухни. Она подошла к Жилю, встала на колени и поцеловала ему руку. — Прости меня, господин! Я не знала… и не могла ослушаться приказа. — У тебя не было причин не выполнять его. Встань, Дезире. Теперь ты будешь служить мне, а точнее, моей жене… — С радостью, если она похожа на тебя… — Интересно, удастся ему их убедить? — спросил Финнеган, внимательно наблюдавший за величественным спектаклем, разыгрывавшимся у них на глазах. — В толпе есть зачинщики, их вряд ли уговоришь… А потом, этот ваш спасенный из волн для них чужак. — Конечно, — ответила Дезире. — Но он говорит на их родном языке, и к тому же, его речь — речь великого африканского вождя. За ним стоит могущество наших предков. Но тут, как и предвидел Финнеган, снова раздались те самые злобные голоса, стараясь разрушить чары, с помощью которых Моисей завладел соплеменниками. Если рабы их послушают, колосса снесут, несмотря на всю его мощь. Вот уже те, что склонились в первых рядах под звуками его вырывавшегося из бронзового рупора голоса, снова подняли головы. На лицах недоумение и нерешительность. Чудо, которое, казалось, спасло Турнемину и его спутникам жизнь, вот-вот исчезнет и на алтарь кровожадных божеств будет принесена еще одна жертва… Но вдруг снова наступила тишина. Толпа расступилась, как когда-то океан перед еврейским народом, и в образовавшемся коридоре показались две девушки в белых одеждах со свечами в руках. За ними шла величественная негритянка, высокая, сильная, в длинном красном одеянии и с удивительным головным убором из черных и красных перьев, делавшим ее еще выше. Она опиралась на посох из черного дерева, похожий на епископский жезл, но рукоять его изображала поднявшуюся на хвосте, изготовившуюся для броска змею. Женщина в красном приближалась. И рабы склонялись перед ней… Турнемин не успел расспросить Дезире. Ее узнал Финнеган. — Да это Селина! — воскликнул он. — Я давно подозревал, что она мамалой. — Что это такое? — спросил шевалье. — Мамалой — жрица богов Вуду. — Седина — старшая жрица, — тихо сказала Дезире. — Нет на острове раба, который бы ее не слушался. Если она подойдет к хозяину, он спасен. — Но где она была все это время? Доктор говорил, она работала в доме кухаркой? — Селина пряталась. Она сбежала, когда Легро продал домашних рабов. Он не имел права ее продавать, она «свободный человек саванны». Но старик Саладен тоже, а Легро все же его продал… и Саладен повесился… Окидывая взглядом шоколадных глаз теперь уже окончательно покоренную массу людей. Седина подошла к Моисею и положила ему на плечо царственную руку, потом громко произнесла какую-то отрывистую фразу, которая произвела удивительный эффект: спокойная и молчаливая до того толпа вдруг заволновалась, образовала несколько водоворотов и, словно вулкан, выплевывающий лаву, выбросила четыре группки людей, а те в свою очередь швырнули к ногам жрицы четырех отбивавшихся чернокожих. Расправа свершилась с головокружительной скоростью. Седина произнесла лишь одно слово, и не успел стихнуть звук ее голоса, как сверкнули четыре сабли, и четыре головы покатились на песок, окрашивая его в красный, как платье мамалой, цвет. Но Селина на них даже не взглянула. Она повернулась к дому. — Пойдем, — сказала Дезире и протянула руку Жилю. — Она ждет тебя. Негритянка довела шевалье до дверей, но дальше не пошла. Он медленно спустился по лестнице и подошел к стоявшим посреди площади чернокожим. Моисей опустился на колено, но не Седина. — Завтра я склонюсь перед тобой, — строго сказала она. — Завтра я снова стану служанкой. А сегодня тебе лучше вести себя со мной как с ровней. Я провожу тебя в твой дом. — Ты спасла мне жизнь, — ответил Жиль. — Я ни в чем не мог бы тебе отказать. Почту за честь. Седина. Жрица улыбнулась, сверкнули крепкие белые зубы. — Тебе известно мое имя? Откуда? — Доктор Финнеган сказал: он и еще пятеро моих людей в этом доме. — Тогда пусть выйдут, — спокойно сказал Моисей. — И вынесут все, что принадлежит тебе, потому что дом сейчас сожгут. От факелов он не мог зажечься, потому что крыша как раз каменная. Турнемин с любопытством взглянул на гиганта. — А ты, оказывается, и на моем языке говоришь? А я думал, ты немой… — Я не знал тебя, когда ты меня подобрал. Молчание давало мне некоторое преимущество. — Как ты тут очутился? — Если позволишь, я расскажу позже. А сейчас выведи своих друзей. — Пойдем! — произнесла Седина. — Пора тебе покинуть это проклятое место. Но сначала поклянись. — В чем? — Поклянись, что забудешь все, что произошло этой ночью. Все! — Ты боишься, что я накажу этих несчастных? Но я ведь им уже пообещал, что никакого наказания не будет. Ты уже свершила суд. Чего ж еще? — В таком случае, пошли! Тебя ждет твой дом. Он пуст, но цел. Тебе там будет лучше, чем в жилище палача. И они тронулись: впереди две девочки со свечами, потом бок о бок Турнемин с Сединой, за ними обрадованные встречей Моисей и Понго, следом все остальные с оружием и лошадьми, которых успели взять из конюшни… Толпа расступилась перед ними, и, сопровождаемые сотнями глаз, в которых теперь теплилось что-то, похожее на надежду. Жиль и Селина прошествовали мимо тлевших и дымившихся головешек на месте бывших хозяйственных построек к дому. Никто не произнес ни слова. Вдруг раздался треск и в небо взметнулся столб пламени. Маленький кортеж, поднявшийся уже к тому времени на холм, остановился. Жиль обернулся: дом Легро пылал, как факел, но позади него виднелись мириады огоньков — те, кто охранял берег Лембе, спокойно возвращались в хижины, словно просто приходили на праздник. — Ты знаешь, где сейчас Легро? — спросил Жиль Селину. Она покачала головой, и перья ее убора заколыхались. — Нет. Скорее всего, у Олимпии. У нее, я знаю, есть дом в Кап-Франсе. Мне пришлось скрываться, потому что Легро — настоящий дьявол, а прислуживает ему дьявол еще более страшный, хоть и в женском обличье. Настигнуть его не в моей власти. И я постаралась о нем забыть. Почему бы и тебе не поступить так же? — Думаешь, он позволит забыть о себе? Нет. Его ловушка не сработала. Но это не значит, что он больше не попытается покушаться на мою жизнь или жизнь моих близких. Придется его найти… чтобы спать спокойно. — Что же, я постараюсь узнать, где он… Небо на востоке начало бледнеть. Подходила к концу ужасная ночь. Еще немного, и утренние лучи осветят развалины и пожарища — много построек погибло в огне. Но едва Жиль, ведомый Селиной, ступил за ограду из кактусов и веерных пальм, отделявших особняк от остального имения, небесный свод вспыхнул яркими красками зари, и первый луч коснулся стен розового и пустого, как раковина, дома, которому предстояло возродиться для новой жизни. |
||
|