"Ты, Марианна" - читать интересную книгу автора (Бенцони Жюльетта)

ГЛАВА III. РАБЫНИ ДЬЯВОЛА

Со спрятанными в широких рукавах его далматинки руками управляющий и доверенное лицо князя Сант'Анна торжественным шагом подошел к одному из больших красных кресел, обозначавших места за столом, положил на спинку покрытую перстнями руку и указал на другое жестом, который хотел быть благородным и учтивым. Его блаженная улыбка казалась приклеенной к лицу, словно маска.

— Прошу вас садиться, и поужинаем!.. Долгое путешествие должно было вас утомить.

На мгновение Марианне показалось, что ее глаза и уши сыграли с ней дурную шутку, но она тут же убедилась, что это не причудливый сон.

Перед ней действительно стоял Маттео Дамиани, подозрительный и опасный служитель, жертвой которого она едва не стала в ту отвратительную ночь.

Впервые она снова видела его после того безумия, когда он, погруженный в транс, приближался к ней с протянутыми руками, со смертью в глазах, в которых не было ничего человеческого… Без вмешательства Ильдерима и его потрясающего всадника…

Но при воспоминании о пережитом тогда ужасе страх молодой женщины стал сменяться паникой. Ей необходимо ценой невероятного усилия если не усмирить ее, то хотя бы попытаться скрыть. С подобным человеком, тревожащее прошлое которого ей известно, единственной возможностью легко отделаться было скрыть внушаемый им страх. Если он заметит, что она боится его, ее инстинкт подсказывал, что она погибла.

Она еще не поняла, ни что произошло, ни каким чудом Дамиани может так важничать в костюме дожа (она заметила такое же роскошное одеяние на одном из портретов в вестибюле) в сердце венецианского дворца и представляться хозяином, времени для догадок не было.

Молодая женщина инстинктивно перешла в атаку. Спокойно скрестив руки на груди, она с видимым пренебрежением оглядела самозванца. Между густыми длинными ресницами ее глаза сощурились до того, что превратились в узкие зеленые щелочки.

— Разве карнавал в Венеции продолжается до мая, — спросила она сухо, — или вы собираетесь на бал-маскарад?

Очевидно, захваченный врасплох ее ироническим тоном, Дамиани, не ожидавший атаки с этой стороны, бросил на свой костюм неуверенный, почти смущенный взгляд.

— О! Эта одежда? Я надел ее в вашу честь, сударыня, так же как я приготовил этот стол, чтобы отпраздновать с максимальным блеском ваше прибытие в этот дом. Мне казалось…

— Я, без сомнения, плохо расслышала, — оборвала его Марианна, — или же вы забылись до такой степени, что решили подменить вашего хозяина? И между прочим, потрудитесь объяснить, кто Вам позволил обращаться ко мне во втором лице, словно вы мне ровня? Придите в себя и прежде всего скажите, где князь? И как произошло, что донна Лавиния до сих пор не пришла ко мне?

Управляющий подтянул стоящее около него кресло и упал в него так грузно, что оно застонало под его тяжестью. Он пополнел после ужасной ночи, когда, оторванный от своих оккультных опытов, в ярости пытался убить Марианну. Римская маска, придававшая тогда его лицу некоторое благородство, заплыла жиром, и его волосы, еще недавно такие густые, заметно поредели, в то время как перстни, с претенциозной щедростью покрывавшие его пальцы, буквально впились в них.

Но смех, который вызывал этот грузный и стареющий человек, замирал на губах при виде его тусклого наглого взгляда.

«Взгляд змеи!»— подумала молодая женщина с дрожью отвращения перед выражавшейся в нем холодной жестокостью.

Недавняя улыбка исчезла, словно Маттео счел бесполезным прятаться за ней. Марианна поняла, что это неумолимый враг. Поэтому она не особенно удивилась, услышав, как он пробормотал:

— Эта дурочка Лавиния! Можете помолиться за нее, если хотите! Что касается меня, то мне надоели ее иеремиады святоши, и я ее…

— Вы убили ее? — воскликнула Марианна, одновременно возмущенная и охваченная горем, тем более горьким самой неожиданностью, что добрая женщина занимала значительное место в ее сердце. — У вас хватило подлости напасть на эту святую, которая никогда никому не сделала ничего плохого? И князь не прикончил вас, как бешеную собаку, каковой вы являетесь?

— Для этого надо, чтобы у него была такая возможность, — вышел из себя Дамиани, вставая так резко, что тяжелый стол покачнулся и стоящие на нем золотые предметы столкнулись и зазвенели. — Я начал с того, что избавился от него! Пришло и мне время занять место, принадлежащее мне по праву старшинства! — добавил он, при каждом слове стуча кулаком по столу…

На этот раз удар достиг цели… Так резко, что Марианна со стоном ужаса даже попятилась.

Убит! Ее странный супруг убит!.. Убит князь в белой маске!

Убит человек, который грозовым вечером взял в свою ее дрожащую руку, убит великолепный всадник, которым, несмотря на все ее страхи и неуверенность, она восхищалась!.. Это невозможно! Судьба не могла сыграть с ним такую подлую шутку.

Едва шевеля губами, она промолвила:

— Вы лжете!

— Почему же? Потому что он был хозяин, а я раб? Потому что он вынудил меня к униженной, раболепной, недостойной жизни? Может быть, вы скажете, какая достойная причина могла помешать мне устранить эту марионетку? Я ни секунды не колебался перед убийством его отца, потому что тот довел до гибели женщину, которую я любил! Почему же я должен был пощадить того, кто явился первопричиной другого преступления? Я оставлял ему жизнь, пока он не мешал мне, пока я не был готов! Но с недавнего времени он стал мне мешать!

Отвратительное чувство ужаса, гадливости и разочарования, а также, странное дело, сострадания и горя охватило молодую женщину. Все это было нелепым, бессмысленным и глубоко несправедливым. Человек, который добровольно согласился дать свое имя незнакомке, беременной от другого, пусть даже императора, человек, который принял ее, окружил роскошью и драгоценностями, кроме того, спас ее от смерти, не заслужил быть убитым руками безумного садиста.

На мгновение, благодаря непогрешимой точности ее памяти, Марианна вновь увидела удаляющийся среди ночных теней парка двойной силуэт великолепного коня и его безмолвного всадника.

Каким бы ни было скрытое уродство мужчины, он представлял тогда вместе с животным образ необычайной красоты, созданный силой и изяществом, навсегда запечатлевшийся в ее душе. И мысль, что этот незабываемый образ навеки уничтожен отверженным, погрязшим в пороках и преступлениях, была до такой степени невыносимой, что Марианна инстинктивно поискала вокруг себя какое-нибудь оружие. Она хотела свершить правосудие, немедленно, над этим убийцей. Она обязана это сделать ради того, кого — она теперь знала — ей нечего было бояться, кто, может быть, любил ее! Не заплатил ли он жизнью за свое вмешательство тогда ночью, в парке?

Но сверкавшие на столе изящные ножи с золотыми лезвиями не годились для этого. Сейчас единственным оружием для княгини Сант'Анна остались слова, однако ими не поразишь этого отверженного, вряд ли особенно чувствительного к ним. Но продолжение последует, и Марианна про себя прошептала торжественную клятву.

Она отомстит за своего супруга…

— Убийца! — бросила она с отвращением. — Вы посмели убить человека, который доверял вам, того, кто полностью отдал себя в ваши руки, своего хозяина!

— Здесь нет больше другого хозяина, кроме меня! — закричал Дамиани пронзительным фальцетом. — Это восстановление справедливости, ибо у меня было бесконечно больше прав на титул князя, чем у этого никчемного мечтателя! Вы не знали его, бедная дурочка, и это извиняет вас, — добавил он с самодовольством, которое довело до предела раздражение молодой женщины, — но я тоже Сант'Анна! Я…

— Я все знаю! И чтобы быть Сант'Анна, недостаточно, чтобы от деда моего супруга забеременела несчастная полусумасшедшая, которая к тому же не противилась своему бесчестию! Надо иметь сердце, душу, достоинство! Вы же, вы только отверженный, недостойный даже ножа, которым вас зарежут, гнусное животное!..

— Довольно!

Он взвыл в пароксизме ярости, и его побледневшее жирное лицо залило желчью, но удар был нанесен, и Марианна с удовлетворением отметила это.

— Довольно! — повторил он. — Кто вам сказал все это?

Откуда вы знаете?

Он говорил так, словно ему не хватало воздуха и он задыхался.

— Это вас не касается! Я знаю, и этого достаточно вполне!

— Нет! Придет день, когда вы мне скажете! Я сумею заставить вас говорить… ибо… теперь вы будете повиноваться мне! Мне, вы слышите?

— Перестаньте молоть вздор и менять роли. Почему это я буду вам повиноваться?

Злая улыбка скользнула по его искаженному лицу. Марианна ожидала язвительного ответа. Но так же внезапно, как он возник, гнев Маттео Дамиани исчез. Его голос обрел нормальное звучание, И он снова начал почти безразличным тоном:

— Простите меня. Я позволил себе вспылить, но есть обстоятельства, о которых я не люблю вспоминать.

— Может быть, но это не объясняет, ради чего я здесь, и поскольку, если я вас правильно поняла, отныне я… свободна в своих действиях, я буду вам признательна за прекращение нашей бесцельной встречи и возможность покинуть этот дом.

— Об этом не может быть и речи. Не думаете же вы, что я приложил столько усилий, чтобы вас доставили сюда, оплатив дорогой ценой многочисленных, вплоть до ваших друзей, сообщников, ради сомнительного удовольствия сообщить, что ваш супруг больше ничего не может вам сделать?

— Почему бы и нет? Не думаю, чтобы вы решились написать в письме, что вы убили князя. Ибо это так, не правда ли?

Дамиани ничего не ответил. Явно нервничая, он взял из вазы розу и с отсутствующим видом стал крутить ее в пальцах, словно пытался сосредоточиться. Внезапно он решился.

— Договоримся по-хорошему, княгиня, — сказал он тоном нотариуса, обращающегося к клиенту, — вы здесь, чтобы заключить договор, такой же, как у вас был с Коррадо Сант'Анна.

— Какой договор? Если князь умер, единственный существующий договор, договор о нашем браке, потерял свою силу, по-моему?

— Нет. Он женился на вас в обмен на ребенка, наследника имени и состояния князей Сант'Анна — Я утратила этого ребенка в результате несчастного случая, — вскричала Марианна с нервозностью, которую она не могла сдержать, ибо говорить на эту тему ей еще было тяжело.

— Я не отрицаю возможной случайности и уверен, что вашей вины в этом нет. Вся Европа знает, как драматически закончился бал в австрийском посольстве, но в том, что касается наследника Сант'Анна, ваши обязательства остаются в силе.

Вы должны произвести на свет ребенка, который сможет официально продолжить род.

— Может быть, вам следовало позаботиться об этом до того, как вы убили князя?

— Почему же? От него не было никакой пользы в атом отношении, ваш брак — лучшее тому подтверждение. Что касается меня, я, к сожалению, не могу открыто принять имя, принадлежащее мне по праву. Но мне нужен Сант'Анна, наследник…

Цинизм и равнодушие, с которыми Дамиани говорил об убитом им хозяине, возмутили Марианну, ощущавшую, как ее постепенно охватывает смутный страх. Может быть, потому что она боялась понять подлинный смысл его слов, она вынудила себя сыронизировать:

— Вы забыли только одну деталь: этот ребенок был от императора… и я не думаю, что у вас хватит смелости похитить его величество, чтобы доставить ко мне связанным по рукам и ногам.

Дамиани покачал головой и направился к молодой женщине, тут же отступившей.

— Нет. Нам надо отказаться от этой «императорской крови», так соблазнившей князя. Мы удовлетворимся семейной кровью для этого ребенка, которого я смогу воспитать по своему усмотрению и которому передам собранные за долгие годы богатства, тем более что он будет очень дорог мне, ибо он будет мой!

— Что?..

— Не делайте вид, что вы удивлены: вы уже прекрасно поняли! Только что вы обращались со мной как с ничтожеством, сударыня, но оскорбления не могут ни уничтожить, ни даже унизить такую кровь, как моя; даже если вам угодно ее отрицать, я все равно остаюсь сыном старого князя, деда несчастного безумца, с которым вы вступили в брак. Так что это я, княгиня, я — ваш управляющий, сделаю вам ребенка!

Молодой женщине, возмущенной подобным цинизмом, потребовалось время, чтобы восстановить способность говорить. Ее недавнее суждение оказалось ошибочным: этот человек просто опасный безумец! Достаточно посмотреть, как он сжимает и разжимает свои толстые пальцы, все время машинально проводя языком по губам, как облизывающаяся кошка, чтобы в этом убедиться. Это маньяк, готовый на любое преступление, чтобы удовлетворить свою гордыню и чрезмерные амбиции, уже не говоря о его инстинктах.

До ее сознания внезапно дошло, что она совсем одна перед этим человеком, явно более сильным, чем она, у которого, безусловно, есть сообщники в этом слишком безмолвном доме, хотя бы отвратительный Джузеппе… Он получил полную власть над ней, он мог овладеть ею силой! Единственным шансом было, может быть, попытаться запугать его.

— Если бы вы хоть немного поразмыслили, вы сразу же увидели бы, что этот безумный проект неосуществим. Я приехала в Италию под особым покровительством императора и с очень важной целью, которую не в моей власти вам открыть. Но будьте уверены, что в настоящее время обо мне беспокоятся, меня ищут. Скоро будет уведомлен император. Неужели вы предполагаете, что он допустит мое исчезновение на длительный срок при более чем подозрительных обстоятельствах? Сразу видно, что вы его не знаете, и я бы на вашем месте десять раз подумала, прежде чем заполучить подобного врага!

— Я далек от мысли вызвать недовольство могущественного Наполеона! Но дело обстоит гораздо проще, чем вы себе представляете: император вскоре получит послание от князя Сант'Анна с горячей благодарностью за возвращение ему супруги, ставшей бесконечно дорогой его сердцу, и с сообщением об их совместном отъезде в одно из дальних владений, чтобы ощутить наконец прелесть слишком долго откладывавшегося медового месяца.

— И вы воображаете, что он удовлетворится этим? Он знает все о необычных обстоятельствах моей свадьбы. Поверьте, что он заставит провести расследование, и как бы далеко ни было указанное место, император проверит правдивость сообщения. Он не питал никакого доверия к уготованной мне здесь судьбе…

— Может быть, но вполне возможно, что он удовольствуется тем, что ему напишут… особенно если это будут несколько слов от вас, полных естественного воодушевления, сообщающих ему о вашем счастье и умоляющих его о прощении. Не скупясь на расходы, я взял на службу также и одного очень умелого фальшивомонетчика!.. Венеция кишит художниками, но они умирают с голоду! Император поймет, поверьте мне: вы достаточно красивы, чтобы оправдать любое сумасбродство, даже такое, какое я совершаю в данный момент! Не проще ли всего, в самом деле, было бы для меня убить вас, затем, через несколько месяцев, предъявить новорожденного, чье появление на свет стоило жизни матери? В хорошей постановке это прошло бы без труда. Только с того дня, как старый безумец кардинал привез вас на виллу, я желаю вас, как не желал еще никого. В тот вечер, вспомните, я спрятался в вашей комнате в то время, когда вы сбрасывали свои одежды… в вашем теле не было уже тайн для моих глаз, но руки мои еще не могли ощутить ваши округлости. И после вашего отъезда я жил только в ожидании момента, который приведет вас сюда… в мои руки. Это ваше прекрасное тело даст мне ребенка, которого я хочу. Ради этого стоит рискнуть всем, не правда ли? Даже недовольством вашего императора! Прежде чем он вас найдет, если ему это вообще удастся, я буду обладать вами десятки раз и плод созреет в вас под моим присмотром!.. Ах, как я буду счастлив!..

Он снова стал приближаться к ней. Его дрожащие, покрытые каменьями пальцы протянулись к тонкой фигурке молодой женщины, которая, ужаснувшись при одной мысли об их прикосновении, отчаянно искала выход, отступая в тень зала. Но, кроме уже упоминавшихся двух дверей, другого пути не было…

Тем не менее она попыталась достичь той, через которую вошла. Возможно, она не заперта и удастся стремительное бегство, даже если придется броситься в черную воду канала. Но враг разгадал ее мысли. Он разразился смехом.

— Двери? Они открываются только по моему приказу! Бесполезно стучать по ним! Вы только напрасно пораните ваши прелестные пальчики! Полноте, милая Марианна, где же ваша логика и чувство реальности? Не благоразумней ли согласиться с тем, чего не избежать, особенно когда можно многое выиграть? Кто вам сказал, что, отдавшись моему желанию, вы не сделаете из меня самого покорного из рабов, как это некогда сделала донна Люсинда? Я знаю любовь… до ее самых сокровенных и безумных тайн. Это она меня им научила. За неимением счастья вы получите наслаждение.

— Не подходите! Не прикасайтесь ко мне!

На этот раз ее охватил ужас, настоящий ужас! Маттео больше не владел собой. Он ничего не слушал, ничего не слышал. Он приближался неумолимо, и в этом бездушном механизме со сверкающими глазами было что-то дьявольское.

Чтобы ускользнуть от него, Марианна отбежала за стол, сделав его своим оплотом. Ее взгляд остановился на увесистой золотой солонке, подлинном шедевре чеканки: две нимфы, обнимающие статую Пана. Это произведение искусства, безусловно, вышло из-под неподражаемого резца Бенвенуто Челлини, но Марианна нашла в ней только одно достоинство: она должна быть тяжелой. Дрожащей рукой она схватила ее и бросила в своего обидчика.

Резкое движение в сторону спасло того, и солонка, пролетев на волосок от его уха, упала, разбивая мраморные плитки. Цель не была достигнута, но, не давая врагу опомниться, Марианна уже схватила двумя руками один из тяжелых канделябров, даже не ощущая боли от горячего воска, полившегося ей на пальцы.

— Если вы подойдете, я убью вас! — процедила она сквозь зубы.

Он послушно остановился, но не из осторожности. Он не боялся, это было видно по его плотоядной улыбке, по его вздрагивающим ноздрям. Даже наоборот, он, казалось, наслаждался этой минутой необузданной ярости, словно она для него предшествовала мгновениям напряженного сладострастия. Но он не говорил ни слова.

Подняв руки, так что скользнувшие вниз рукава открыли широкие золотые браслеты, достойные украшать каролингского принца, он просто хлопнул три раза в ладоши, тогда как озадаченная Марианна замерла с поднятым над головой канделябром, готовая ударить…

Продолжение было стремительным. Канделябр вырвали из ее рук, затем что-то черное и удушающее обрушилось ей на голову, в то время как оглушающий удар опрокинул ее на пол. После чего она ощутила, что ее схватили за плечи и лодыжки и понесли, как простой сверток.

Путь по множеству подъемов и спусков продолжался не так уж долго, но показался бесконечным Марианне, уже начавшей задыхаться. Ткань, в которую ее завернули, издавала странный запах ладана и жасмина, смешивавшийся с другим, более резким. Чтобы избавиться от него, пленница попыталась барахтаться, но ее носильщики казались наделенными необычной силой, и она добилась только того, что хватка на ее лодыжках стала еще болезненнее.

Она ощутила, как поднялись по последней лестнице… прошли еще немного. Скрипнула дверь. Затем тело Марианны обняла нежность мягких подушек, и почти одновременно она снова увидела свет. Как раз вовремя. Окутывавшая ее голову ткань была невероятно плотной и совершенно не пропускала воздух.

Молодая женщина несколько раз глубоко вздохнула, затем, приподнявшись, поискала взглядом тех, кто принес ее сюда. То, что она обнаружила, было таким удивительным, что она невольно спросила себя, а не снится ли ей это: стоя в нескольких шагах от кровати, три женщины с любопытством смотрели на нее, три женщины, каких она никогда не видела.

Очень высокие, одинаково одетые в темно-синие с серебряными полосами одеяния, под которыми переливались многочисленные драгоценности, все они были такие же черные, как эбеновое дерево, и так походили друг на друга, что Марианна посчитала это вызванной усталостью иллюзией.

Вдруг одна из женщин отделилась от группы, словно призрак скользнула к оставшейся открытой двери и исчезла за ней. Ее босые ноги не издавали ни малейшего шума на выложенном черными мраморными плитками полу, и, если бы не сопровождавшее ее движения серебристое позвякивание, Марианна могла бы поверить, что это видение.

Тем временем две другие, не обращая больше на нее внимания, стали зажигать большие свечи из желтого воска в высоких железных канделябрах, стоявших прямо на полу, и детали обстановки помещения мало-помалу стали проявляться.

Это была очень большая комната, одновременно роскошная и мрачная. Висевшие на каменных стенах вышитые золотом ковры представляли сцены резни почти невыносимой жестокости. Обстановка, состоявшая из огромного дубового сундука с накладными замками и кресел из черного дерева, обтянутых красным бархатом, была просто средневековой строгости. Тяжелая лампа из позолоченной бронзы и красного хрусталя свисала с потолка, но не горела.

Что касается ложа, на которое положили Марианну, то оно оказалось громадной кроватью с колоннами, способной вместить целую семью, с тяжелыми занавесями из подбитого красной тафтой черного бархата, покрытой стеганным золотом одеялом. Внизу занавеси терялись в черных медвежьих шкурах, укрывавших две ступеньки, над которыми возвышалась кровать, словно предназначенный для какого-то дьявольского божества алтарь.

Чтобы избавиться от охватившего ее тягостного ощущения, Марианна заговорила.

— Кто вы? — спросила она. — Зачем принесли меня сюда?

Но ей показалось, что ее голос доносится откуда-то издалека, едва выходя за губы, точно так, как это бывало в худших кошмарах. К тому же ни одна из негритянок не откликнулась на ее слова. Теперь все свечи горели, образуя огненные букеты, которые отражались в черном плиточном полу, блестящем, как озеро под луной. На сундуке горел еще один канделябр.

Третья женщина вскоре вернулась с уставленным яствами подносом, который она поставила на сундук.

Но когда она подошла к кровати, повелительным жестом подзывая других, Марианна увидела, что сходство этих женщин происходило из-за подобия фигур, роста и одежды, ибо последняя была гораздо красивее, чем ее подруги. У нее характерные негроидные признаки, сильно выраженные у других, были более утонченными, стилизованными. Ее холодные глаза сине — стального цвета имели красивый миндалевидный разрез, а ее профиль, несмотря на почти животную чувственность грубо вырубленных губ, мог бы принадлежать дочери фараона. В ней чувствовалась надменность и презрительная властность. В мрачном свете свечей она составляла с другими единую группу, но видно было, что она — главная, а те ей повинуются.

По ее знаку Марианну снова схватили и поставили на ноги.

Чернокожая красавица подошла и, словно не замечая попыток к сопротивлению, впрочем, немедленно укрощенных, расстегнула измятое платье молодой женщины и сняла его. Белье и чулки последовали за ним.

Обнаженную Марианну подхватили ее охранницы, обладавшие, видимо, незаурядной силой, и доставили к табурету, поставленному в центре бассейна, встроенного прямо в полу. Вооружившись губкой и душистым мылом, негритянка начала ее мыть, не говоря ни слова. Попытки Марианны пробить это упорное молчание оказались бесплодными.

Подумав, что, может быть, эти женщины такие же немые, как и Джакопо, Марианна смирилась. Дорога утомила ее невероятно.

Она чувствовала себя усталой и грязной. Этот энергичный душ был желанным, и Марианне сразу стало лучше, когда, после того как она ее крепко вытерла, женщина, в чьих руках внезапно появилась удивительная нежность, начала натирать все ее тело маслом со странным резким запахом, которое полностью сняло усталость с ее мускулов. Затем принялись расчесывать ее распущенные волосы, пока они не стали потрескивать под гребнями.

Закончив туалет, Марианну снова отнесли на кровать, уже постеленную и открытую, с простынями из алого шелка.

Одна из женщин взяла поднос и поставила на маленький столик у изголовья. Затем, выстроившись в ряд, три странные камеристки одновременно слегка поклонились и гуськом ушли.

Уже когда последняя исчезла, Марианна, слишком изумленная, чтобы проявить свои чувства, заметила, что они унесли ее одежду, и она осталась в этой комнате без всякого покрова, кроме своих длинных волос и, разумеется, различных принадлежностей постели, в которую сочли должным ее уложить.

Намерение, с которым эти женщины оставили ее совершенно нагой на открытой постели, было настолько явным, что приступ гнева мгновенно смел блаженное состояние Марианны после ванны.

Просто ее приготовили и положили на жертвенный алтарь, чтобы удовлетворить желание их хозяина, как некогда девственниц или белых коров приносили в жертву варварским божествам. Ей только не хватало венка из цветов на голову!..

Эти три женщины, безусловно, рабыни, купленные Дамиани у какого-нибудь африканского работорговца, но нетрудно догадаться о месте, которое занимала самая красивая из них при этом отверженном! Несмотря на мягкость ее движений, когда она массировала тело новоприбывшей, глаза ее выдавали чувства, в которых нельзя было ошибиться: эта женщина ненавидела ее и, без сомнения, видела в ней опасную соперницу и новую фаворитку.

Это слово, возникнув в сознании Марианны, заставило ее покраснеть от стыда и ярости. Быстро сдернув одну из шелковых простыней, она закуталась в нее, словно мумия. И сразу же почувствовала себя лучше, более уверенной в себе. Разве сохранишь достоинство перед врагом, будучи раздетой, как рабыня на базаре?

Она обошла комнату в поисках выхода, какой-нибудь дыры, чтобы выскользнуть на свободу. Однако кроме двери, низкой и мрачной, настоящей тюремной двери, вделанной в более чем метровой толщины стену, было только два узких окошка, выходивших в глухой внутренний двор. Кроме того, снаружи они защищались железными решетками.

С этой стороны бегство было невозможно, если только не перепилить решетку и рискнуть падением на булыжное дно чего-то вроде колодца, который, возможно, и не имел выхода. Оттуда доносился неприятный запах сырости и плесени.

Однако там должен находиться какой-нибудь проход, дверь, может быть, или окно, потому что она видела, как по двору потоком воздуха кружило листья. Но это всего лишь предположение, и, кроме того, как бежать без одежды из жилища, куда добираются только по воде? Плыть закутанной в простыню невозможно, и Марианна не могла представить себя появляющейся, как Венера при рождении, из вод Большого Канала и ищущей в таком наряде убежище в городе.

Упав духом, она с тяжелым сердцем вернулась и села на кровать, пытаясь хоть немного собраться с мыслями и усмирить страх.

Это оказалось не так легко!.. Ее взгляд упал на приготовленный для нее поднос. Машинально она подняла одну из крышек, закрывавших два сосуда с блюдами, стоявшими на кружевной салфетке рядом с золотистым хлебцем и графином вина цветного муранского стекла, изящно изогнутым, как шея лебедя.

Из-под крышки вырвался аппетитный аромат. Этот сосуд содержал какое-то рагу, такое душистое, что ноздри молодой женщины затрепетали. Она наконец заметила, что сильно голодна, и, взяв золотую ложку, погрузила ее в соус красивого цвета карамели. Но внезапная боязнь пронзила сознание Марианны, и ложка остановилась на полпути ко рту: кто может поручиться, что это привлекательное блюдо с экзотическим запахом не содержит какого-нибудь зелья, которое одурманит ее сознание?..

Опасения оказались сильнее голода. Марианна отложила ложку и сняла другую крышку. Второе блюдо состояло из риса, но приготовленного под таким необычным соусом, что пленница отказалась и от него.

Она уже достаточно боялась неминуемого момента, когда усталость свалит ее с ног и вынудит отдохнуть. Бесполезно идти самой навстречу опасности.

С тяжелым вздохом она впилась зубами в хлебец, единственный казавшийся ей безобидным, но совершенно недостаточный, чтобы утолить ее голод. Марианна понюхала графин, отставила в сторону и, снова вздохнув, встала с кровати, запутавшись в укутывавшей ее простыне, и сделала несколько глотков из большого серебряного кувшина, который чернокожая принесла для ее туалета.

Вода оказалась тепловатой, с довольно неприятным привкусом тины, но она немного утолила все больше мучившую ее жажду.

Несмотря на толщину стен, царившая в Венеции жара, не уменьшившаяся даже с наступлением ночи, проникла внутрь и, казалось, сделалась еще более угнетающей. Алый Шелк простыни прилип к телу Марианны, и ей захотелось хоть на мгновение сбросить ее и растянуться нагишом на плитках пола, которые немного охлаждали ее ноги. Но эта простыня была ее единственной защитой, ее последним оплотом, и она не без отвращения решила вернуться в постель, которая вызывала у нее почти такую же тревогу, как и кушанья на подносе.

Едва она успела расположиться, как вошла черная красавица и скользнула к кровати неслышным шагом хищника.

Марианна инстинктивно отодвинулась назад и съежилась между подушками. Но, равнодушная к этому движению защиты, которое могло означать как страх, так и отвращение, женщина подняла обе крышки с кушаний. Из-под выкрашенных синим век блеснул иронический взгляд. Затем, взяв ложку, она принялась есть так же спокойно, как если бы она была одна. Очень быстро оба сосуда и графин опустели. Вздох удовлетворения завершил трапезу, и Марианна не могла не признать эту мирную демонстрацию гораздо более оскорбительной, чем град упреков, ибо в ней была насмешка и пренебрежение. Этой особе, похоже, доставило большое удовольствие показать, что ее осторожность похожа на трусость.

Задетая за живое и к тому же не видя причин оставаться голодной, Марианна сухо заявила:

— Я не люблю такие кушанья. Принесите мне лучше фрукты!

К ее великому удивлению, чернокожая согласно опустила веки и сейчас же хлопнула в ладоши. Немедленно появившейся ее компаньонке она адресовала несколько слов на незнакомом гортанном языке. Марианна впервые услышала ее голос. У него оказался странный низкий тембр, почти без модуляций, очень подходивший к этой загадочной особе. Но одно было точно: если эта женщина не говорила на итальянском, который употребила Марианна, она по крайней мере прекрасно ее поняла, ибо через несколько минут появились заказанные фрукты. И к тому же она не была немая.

Ободренная этим результатом, Марианна выбрала персик, затем очень естественным тоном попросила принести ее одежду или хотя бы ночную рубашку. Но на этот раз чернокожая красавица покачала головой.

— Нет, — решительно сказала она, — хозяин запретил!

— Хозяин? — возмутилась Марианна. — Но этот человек не хозяин здесь! Он мой слуга, и ничто во дворце моего супруга не принадлежит ему.

— Я… я ему принадлежу!..

Это было сказано с внешним спокойствием, — но за простотой слов скрывалась неудержимая страсть. Марианну это ничуть не удивило. С того момента, как она увидела темнокожую красавицу, она ощутила интимные узы, связывавшие ее с Дамиани. Она была одновременно и его рабыней, и возлюбленной, она потворствовала его порокам и, без сомнения, покоряла его могуществом своей чувственной красоты. Если бы было иначе, присутствие в этом венецианском дворце такого странного трио трудно объяснить. Пленница не успела задать вопрос, который рвался с ее губ. Дверь распахнулась, пропуская самого Маттео Дамиани, по-прежнему в раззолоченной далматинке, но невероятно пьяного.

Неверными шагами он бросился по блестящим плиткам, протянув вперед руку в поисках опоры. Он нашел ее в одной из поддерживающих полог колонок кровати и из последних сил вцепился в нее.

Марианна с отвращением увидела приближающееся к ней багровое лицо, еще недавно со сравнительно благородными чертами, которые теперь заплыли жиром. Блуждающий взгляд налитых кровью глаз напоминал трепещущее на ветру пламя свечи.

Дамиани дышал, как после долгого бега, и его тяжелое едкое дыхание доходило до молодой женщины, вызывая тошноту. Он прорычал:

— Итак… мои красавицы? Познакомились?..

Раздираемая отвращением, страхом и изумлением, Марианна тщетно пыталась понять, как этот человек, еще недавно странный, тревожащий, но все-таки наделенный некоторыми достоинствами, этот демон, которого Элеонора описала ей изощренным гением зла (разве она сама не видела, как он предавался самым гнусным приемам колдовства?), мог дойти до такого: превратиться в пропитанный алкоголем тюк жира. Может быть, призрак несчастного и слишком доверчивого хозяина, убитого им, преследовал подлого слугу?

Конечно, если угрызения совести доступны такому…

Тем временем он упал всей своей тяжестью на кровать, дрожащими руками впившись в укрывавшую Марианну простыню.

— Сдери с нее это, Истар!.. Жарко!.. И я тоже сказал тебе, чтоб ей не оставляли никакой одежды! Это… это рабыня, и ра… рабыни ходят… голяком в твоей проклятой стране! Животные тоже!

А это только красивая кобылка, от которой я получу княжеского жеребенка, так нужного мне…

— Ты пьян! — гневно крикнула чернокожая. — Если ты будешь так пить, у тебя никогда не будет княжеского жеребенка.

Разве что этим займется другой! Посмотри на себя! Свалился на кровать, как труп! Ты не способен заниматься любовью!

Он пьяно засмеялся и икнул.

— Ну, живо! Дай мне твою дрянь, Истар, и я стану сильней… жеребца! Пойди… принеси мне напиток, который зажигает кровь, моя милая колдунья! И не забудь дать ей… ей тоже, чтобы она замурлыкала, как мартовская кошка! Но сначала помоги мне снять с нее это! Один вид ее голого тела веряет мне силы! Я мечтал об этом… столько ночей!

Неверными из-за опьянения руками он мял простыню, с настойчивостью маньяка стараясь добраться до прелестей охваченной ужасом молодой женщины. С трудом подавляя тошноту, Марианна отчаянно искала возможность бороться с пьяным, которому помогает черный демон. Паника пробудила в ней неожиданные силы. Резким движением она вырвала скользкую ткань из рук толстяка, затем спрыгнула с кровати и побежала через комнату, кое-как обмотав простыню вокруг груди. Как недавно в зале, она схватила двумя руками стоявший на сундуке железный канделябр с грузом горящих свечей. Обжигающие капли падали ей на обнаженные руки и плечи, но страх и ярость прибавили ей сил, сделав нечувствительной к боли. В полумраке ее зеленые глаза заблестели, как у изготовившейся к прыжку пантеры.

— Я убью первого, кто приблизится ко мне! — процедила она сквозь сжатые зубы.

Истар, с новым интересом посмотревшая на нее, пожала плечами.

— Не трать напрасно силы! Этой ночью он не прикоснется к тебе. Луна еще не полная, а звезды не сошлись в нужную комбинацию. Ты не сможешь зачать, да и он ни к чему не способен.

— Я не хочу, чтобы он прикасался ко мне. Ни сегодня, ни когда-либо!

Темное лицо посуровело, приняло неумолимое выражение, став похожим на статую из черного дерева.

— Ты здесь, чтобы произвести на свет ребенка, — сказала она строго, — и ты сделаешь это. Помни о том, что я тебе сказала: я принадлежу ему и, когда придет час, помогу ему…

— Как вы можете принадлежать ему? — возмущенно воскликнула Марианна. — Он отвратителен: жирная туша, замаринованная в алкоголе.

И в самом деле, Дамиани, словно разговор его не касался, продолжал лежать на кровати, тяжело дыша в своем раззолоченном одеянии, настолько погруженный в туман опьянения, что у Марианны вновь появилась надежда… Этот человек привержен пьянству, и, по-видимому, усилия Истар помешать этому были бесплодны. Может быть, утечет много воды, пока звезды станут в «нужное положение», и Марианна тем временем сможет найти способ убежать из этого сумасшедшего дома вплоть до того, чтобы прыгнуть без всякой одежды в канал и выйти в таком виде средь бела дня в центре Венеции. Безусловно, ее арестуют, но она по крайней мере избавится от этого кошмара.

Под тяжестью канделябра ее руки стали дрожать. Она медленно поставила его на место. Силы покинули ее, да и была ли нужда в них?

А Истар взяла Маттео в охапку, как простой мешок с мукой, перекинула его себе через плечо и, даже не согнувшись, направилась к двери.

— Отдыхай! — с пренебрежением бросила она Марианне. — Эту ночь ты можешь спать спокойно.

— А… следующие?

— Сама увидишь! В любом случае не воображай, что он так будет пить и дальше, ибо я прослежу за этим. Сегодня вечером он, скажем, слишком бурно отпраздновал твое прибытие! Ведь он так долго ждал тебя. Спокойной ночи!

Странная черная дева исчезла со своей ношей, и Марианна осталась на долгие часы наедине с собой. Ощущение кошмара не покидало ее измученный мозг, в котором плохо укладывалась последовательность событий и особенно мысль о смерти ее таинственного супруга, послужившей причиной такого невероятного поворота событий.

Она заметила, что, несмотря на жару, она дрожит, очевидно, от возбуждения, и вряд ли ей удастся заснуть. Единственное, чего она хотела, — это бежать, и как можно скорее. Имевший только что место смехотворный и отвратительный эпизод погрузил ее в своеобразное оцепенение, из которого животный инстинкт самосохранения вырвал ее, когда она схватила канделябр.

Необходимо рассеять этот губительный туман, избавить разум от заливающего его парализующего страха, попытаться полностью восстановить самообладание. Кроме того, не первый же раз она оказывалась пленницей, и до сих пор ей всегда удавалось избавиться от плена, даже при очень трудных обстоятельствах. Почему же удача и мужество должны оставить ее? Захвативший ее человек был полубезумным, а его служительницы почти дикарками. Ум и терпение должны вызволить ее и из очередной западни.

Эти мысли немного успокоили ее. Чтобы еще больше овладеть собой, Марианна окунула лицо в воду, сделала несколько глотков и вернулась доесть фрукты, дразнившие ее своим ароматом свежести.

Затем она разорвала пополам простыню, в которую оставалась завернутой и чья плотность стесняла ее, и использовала одну часть, закрепив ее на груди. Чувствуя себя почти одетой, она обрела некоторую уверенность, несмотря на хрупкость этой шелковой защиты.

Экипировавшись так, она снова принялась осматривать комнату, провела несколько минут около двери, изучая сложную систему запоров, и пришла к печальному выводу, что, даже имея в распоряжении пушку, ее не откроешь без ключа: эта мрачная комната была защищена, как несгораемый шкаф.

Тогда пленница вернулась к окну и исследовала решетку. Прутья были толстые, но их сплетение не очень густое, а Марианна достаточно худощавая. Если она сможет выломать хоть один, ей удастся проскользнуть наружу и с помощью простыней спуститься во внутренний двор, где должен найтись выход. Но как освободить этот прут? Чем? Удерживавший его в камне цемент, безусловно, старый и, может быть, легко поддастся какому-нибудь крепкому инструменту. Требовалось только найти такой инструмент…

Был, конечно, прибор на подносе, но он сделан из мягкого металла и совершенно не годится для такой работы.

Однако Марианна, одержимая демоном свободы, не пала духом. Ей нужен кусок железа, и она упорно продолжала искать его, осматривая все закоулки, стены, мебель в надежде найти годный для использования предмет.

Ее настойчивость была вознаграждена при осмотре сундука.

Изящные, но явно средневековые остроконечные украшения из кованого железа обрамляли замок. Ощупав их жадными осторожными пальцами, она испустила радостный возглас, тут же приглушенный: одно из них, закрепленное поржавевшими гвоздями, держалось слабо. Может быть, удастся его вытащить.

Дрожа от возбуждения, Марианна взяла с подноса салфетку, чтобы не поранить пальцы, села на пол у сундука и начала раскачивать оковку, пытаясь вытащить гвозди из старинного дерева. Это оказалось не так легко, как она думала. Гвозди были длинные, а дерево толстое. Работа тяжелая и утомительная, которую жара не облегчала. Но стремясь к своей цели, Марианна не ощущала ее, так же как и беспрерывные укусы комаров, привлеченных огнем стоявшего рядом с ней канделябра.

Когда наконец желанная оковка упала в ее руку, ночь была уже на исходе и молодая женщина, вся в поту, полностью измотана.

Она некоторое время рассматривала тяжелую кованую вещицу, затем, с трудом встав, пошла посмотреть, как замурована решетка, и испустила тяжелый вздох. Потребуется несколько часов, чтобы добиться цели, и день наступит раньше, чем она закончит работу!

Словно давая ей разумный совет, по соседству часы пробили четыре часа. Слишком поздно! Этой ночью ей больше нечего делать. К тому же она чувствовала себя теперь такой усталой и разбитой после долгого сидения скорчившись, что спуск на простынях казался слишком проблематичным. Мудрость предлагала дождаться следующей ночи, при условии, что днем не произойдет ничего катастрофического. А до тех пор надо спать, спать как можно больше, чтобы восстановить силы.

Приняв решение, Марианна спокойно приложила снятое украшение на место и вставила гвозди. Затем, прошептав полную мольбы молитву, юркнула в кровать, укрылась одеялами, ибо утро принесло в комнату свежесть, и крепко заснула.

Она спала долго и проснулась только от прикосновения руки к ее плечу. Приоткрыв глаза, она увидела Истар в просторной белой с черными полосами тунике, с большими золотыми кольцами в ушах, сидевшую на краю кровати и внимательно смотревшую на нее.

— Солнце заходит, — сказала она просто, — но я позволила тебе поспать, потому что ты устала. И затем, что тебе больше нечего было делать. Теперь пришло время туалета.

Действительно, две другие женщины уже ждали посередине комнаты со всеми принадлежностями, использовавшимися накануне.

Но вместо того чтобы встать, Марианна поглубже зарылась под одеяла и бросила на Истар непримиримый взгляд.

— У меня нет желания вставать. Сейчас я хочу поесть! Туалет может подождать.

— Это не мой каприз! Еду получишь потом. Но если ты еще слишком слаба, мои сестры могут тебе помочь.

В ее бархатном голосе звучала скрытая угроза. Вспомнив, как легко она забросила себе на плечо грузного Маттео, Марианна поняла, что всякое сопротивление бесполезно. И поскольку она не хотела тратить в бесплодной борьбе силы, которые, безусловно, понадобятся, она встала и, не говоря больше ни слова, отдалась заботам необычных служанок.

Тот же ритуал чистоплотности, что и накануне, возобновился, но с еще большим старанием. Вместо масла все ее тело смазали духами с тяжелым запахом, который скоро стал невыносимым.

— Перестаньте душить меня этими духами, — запротестовала она, увидев, как одна из женщин налила в горсть солидную порцию. — Я не люблю их.

— То, что ты любишь или не любишь, не имеет никакого значения, — — спокойно ответила Истар. — Это духи любви. Ни один мужчина, даже умирающий, не сможет остаться равнодушным к той, кто ими надушен.

Сердце Марианны пропустило один удар. Все ясно: уже сегодня вечером она будет отдана во власть Дамиани. По-видимому, звезды благосклонны. Внезапно охваченная ужасом, смешанным с яростью и разочарованием, она сделала отчаянную попытку освободиться от отвратительных приготовлений, вызывавших у нее тошноту. Но сейчас же шесть рук, показавшихся ей каменными, обрушились на нее и удержали.

— Лежи смирно! — строго приказала Истар. — Ты ведешь себя, как дитя или безумная! Надо быть тем или другим, чтобы бороться с неизбежным!

Может быть, это было и так, но Марианна не могла смириться с тем, чтобы ее отдали, вымытую и благоухающую, как одалиску в ее первую ночь у султана, омерзительному толстяку, который вожделел ее. Слезы бессильного гнева закипели у нее на глазах, в то время как, закончив туалет, ее на этот раз облачили в просторную тунику из черного муслина, совершенно прозрачного, но усеянного здесь и там вышитыми серебряной нитью странными геометрическими фигурами. На ее волосы, заплетенные в множество тонких косичек, напоминавших черных змей, Истар возложила серебряный обруч, который обвивала гадюка с глазами из изумрудов. Затем она подкрасила, увеличив как можно больше, глаза Марианны, которая, временно признав себя побежденной, позволила это сделать.

Закончив приготовления, Истар отошла на несколько шагов, чтобы оценить свое творение.

— Ты прекрасна! — холодно констатировала она. — Королева Клеопатра и даже мать богов Изида не выглядели лучше тебя!

Господин будет доволен! Теперь иди поешь…

Клеопатра? Изида?.. Марианна встряхнула головой, словно хотела прогнать дурной сон. При чем здесь Древний Египет? Ведь она сейчас в XIX веке, в городе, населенном нормальными людьми, охраняемом солдатами ее страны! И наконец, Наполеон царствует над большей частью Европы! Как же посмели появиться древние боги?

Она ощутила, как ветерок безумия коснулся ее головы. Чтобы вернуться в реальный мир, она отведала приготовленные блюда, выпила немного вина, но пища показалась ей безвкусной, а вино без букета.

Точно так бывает во сне, когда ешь и пьешь, но не ощущаешь вкуса…

Это произошло, когда она без удовольствия ела персик. Неожиданно комната начала медленно вращаться вокруг нее, затем раскачиваться, в то время как все предметы уплывали в бесконечность, словно Марианну втягивало в длинный туннель. Звуки глохли так же, как и ощущения… И Марианну, прежде чем ее унесла вздувшаяся внезапно перед ней голубоватая волна, словно при вспышке молнии осенило: на этот раз в ее еду добавили наркотик!

Но она при этом не испытала ни гнева, ни страха. Ее невесомое тело словно оборвало все земные связи, включая ее способность страдать, испытывать страх и даже отвращение. Оно парило, расслабленное, с чудесной легкостью в блистающем мире, тепло украшенном цветами утренней зари. Стены расступились, тюрьма рухнула.

Огромный мир, испещренный молниями, отливающий цветами радуги, как венецианское стекло, открылся перед Марианной движущейся волной, в которую она бросилась. Это было так, словно она внезапно оказалась на высоком борту корабля… может быть, даже того самого, о приходе которого она мечтала и который вела зеленоглазая сирена? Она плыла, стоя у бушприта, к странному берегу, где дома фантастических форм сверкали, как металлические, где растения были синие, а море пурпурное. Корабль с поющими парусами двигался вперед по восточному ковру яркой расцветки, а морской воздух нес аромат ладана, и, вдыхая его, Марианна, преодолев изумление, ощутила странное животное удовлетворение, проникшее до самых интимных фибр ее естества…

Это было удивительное ощущение, эта радость, залившая ее до самых кончиков ногтей. Подобно тому как после любви, когда удовлетворенное тело, достигнувшее вершины ощущений, колеблется в нерешительности перед возможностью ухода в небытие. И сейчас произошло нечто подобное. Мгновенно все изменилось, все стало черным… Сказочный пейзаж поглотила непроглядная ночь, и сладостное ароматное тепло уступило место влажной свежести, но ощущение счастья осталось нетронутым.

Темнота, в которой она оказалась теперь, была приятной, близкой ей. Она ощущала ее вокруг себя, словно ласку. Такую же, как в тюрьме, мерзкой и чудесной, где она единственный раз в жизни отдалась Язону. И обратив время вспять, Марианна вновь ощущала под своей обнаженной спиной шероховатость досок, служивших им брачным ложем, их царапающую жесткость, так хорошо компенсировавшуюся ласками ее возлюбленного.

Эти ласки… Марианна их еще чувствовала. Они порхали по всему ее телу, сплетая жгучую сеть, под которой ее плоть, в свою очередь, воспламенялась, распускалась, открывалась, подобно цветку в тепле оранжереи. И Марианна изо всех сил зажмурила глаза, пытаясь даже не дышать, настолько она старалась удержать в себе это чудесное состояние, которое, однако, было только прелюдией к приближающемуся высшему сладострастию… Она ощутила, как ее горло раздувается от вздохов и стонов наслаждения, но они умирали не родившись, в то время как сон еще раз изменил свое направление, превращаясь в форменную нелепицу.

Вдалеке раздался и стал приближаться барабанный бой, медленный, отчаянно медленный, мрачный, как похоронный звон, но мало-помалу ускорявший свой ритм. И это напоминало биение огромного сердца, которое, приближаясь, волновалось и стучало все быстрее, все сильнее.

Марианна представила себе, что она слышит биение сердца Язона, но по мере того как оно становилось более отчетливым, любовная темнота рассеялась как туман и окрасилась алым светом.

И внезапно женщина низверглась с высоты ее сна любви в центр такого кошмара, что ей показалось: она сходит с ума…

Благодаря странному раздвоению ее естества она со стороны увидела себя распростертой в черной прозрачности, оттенявшей ее наготу.

Она лежала на каменном столе, довольно низком, своеобразном алтаре, за которым возвышалась бронзовая змея с золотой короной.

Место казалось зловещим — какой-то склеп без окон, с низкими, сочащимися сыростью сводами, с потрескавшимися липкими стенами, освещенный гигантскими свечами из черного воска, испускавшими зеленоватый свет и едкий дым. У подножия этого алтаря две чернокожие женщины сидели в своих темных одеяниях и били в зажатые между колен маленькие круглые барабаны. Но только их кисти двигались. Все остальное сохраняло полную неподвижность, даже губы, из которых тем не менее вырывалось своеобразное музыкальное жужжание, странный речитатив без слов.

И под этот удивительный аккомпанемент Истар танцевала.

За исключением обвивавшей ее бедра тонкой золотой змейки, ничто не скрывало ее наготу, и пламя свечей оставляло на ее блестящей коже синеватые отражения. С закрытыми глазами, отбросив голову назад, подняв вверх руки, подчеркивая этим округлость тяжелых остроконечных грудей, она оборачивалась на одном месте вокруг себя, как волчок, все время увеличивая скорость…

И вдруг блуждающий дух Марианны, который парил изолированный и бесчувственный над этой странной сценой, вернулся в покинутое им распростертое тело. Вместе с ним вернулись страхи и тревога, но когда Марианна захотела подняться и бежать куда глаза глядят, она обнаружила, что не может даже шевельнуться. Без всяких уз, которые могли удерживать ее на каменном столе, ее члены и голова отказывались повиноваться ей, словно она была в каталепсии…

Это было таким наводящим ужас ощущением, что она хотела закричать, но ни единый звук не вышел из ее рта. Прямо перед ней Истар кружилась теперь в бешеном темпе. Пот оставлял на ее черной коже сверкающие бороздки, и от ее разогретого тела исходил звериный, почти невыносимый запах.

Но Марианна даже не могла отвернуть лицо.

Тогда она увидела, как из темного угла склепа появился Маттео Дамиани, и пожелала себе немедленной смерти. Он медленно приближался с широко раскрытыми остановившимися глазами, держа обеими руками серебряную чашу, в которой что-то кипело. Он был одет в длинное черное одеяние, напомнившее Марианне то, что она видела ужасной ночью на вилле князя, когда она спасла Агату от его бесовских занятий. Но на этом переплетались длинные змеи из серебра и зеленого шелка, а глубокий вырез спереди позволял видеть жирную грудь — волосатую, серую…

При его приближении Истар сразу прекратила свой неистовый танец. Задыхаясь, она рухнула на пол и припала губами к обнаженной ноге Маттео. Но, словно ничего не замечая, он продолжал идти вперед, отбросив женщину носком черной сандалии.

Он подошел к Марианне, протянул руку и, схватив за край туники, разорвал ее одним рывком. Затем, подняв с пола небольшой поднос, он положил его ей на живот, а сверху поставил серебряную чашу. Сделав это, он упал на колени и начал бормотать странную литанию на незнакомом молодой женщине языке.

Из глубины парализующего оцепенения охваченная ужасом Марианна поняла, что он собирается совершить над ней сатанинский обряд, с которым она познакомилась на развалинах маленького храма, только на этот раз уже она была в самом центре черной магии. Теперь ее тело… ее собственное тело служило алтарем для кощунства…

Стоя на коленях рядом с Маттео, Истар исполняла роль служанки в дьявольской церемонии, нараспев бормоча ответы на своем непостижимом языке.

Когда ее господин схватил чашу и опорожнил до последней капли, она испустила дикий крик, перешедший в заклинания. Без сомнения, она призывала покровительство какого-то мрачного и ужасного божества, возможно, этой змеи с золотой короной, чьи глаза казались угрожающе живыми.

Маттео задрожал. Похоже, его охватило что-то вроде священной ярости. Расширившиеся зрачки бешено вращались, на губах выступила пена. Из его груди раздавался глухой гул, как в вулкане перед извержением… Тогда Истар протянула ему черного петуха, которому он одним ударом большого ножа отсек голову… Брызнула кровь и потекла по обнаженному телу распростертой женщины…

В этот момент ужас Марианны дошел до такой степени, что позволил победить парализующую власть наркотика, пленницей которого она была. Нечеловеческий вой вырвался из ее напряженного горла. Это было так, словно ее голосовые связки сами по себе воскресли, но это усилие лишило ее возможности защищаться: едва ее крик пронесся под сводами, как сознание Марианны милосердно покинуло ее.

Она не видела, как Маттео в разгаре безумия сбросил одежду и с протянутыми руками нагнулся над ней. Она не ощутила, как он обрушился всей своей тяжестью на ее красный от крови живот и с сумасшедшей яростью овладел ею. Она отправилась в мир без цвета и звуков, где ничто не могло ее задеть.

Сколько времени оставалась она в беспамятстве? Это невозможно установить, но когда она вернулась в реальный мир, она лежала в большой кровати с колонками и чувствовала себя смертельно больной…

Может быть, чтобы подавить ее сопротивление, ей дали слишком сильную для ее организма дозу наркотика, или, может быть, виноваты наполнявшие Венецию своим жужжанием комары, которые внесли в ее кровь лихорадку, но ее мучила жгучая жажда, а виски разламывало от боли. Она чувствовала себя так плохо, что сознание мутилось. Остававшаяся ясной его малость сосредоточилась на одной-единственной мысли, навязчивой и упорной: немедленно бежать! Бежать подальше, как только возможно дальше, оказаться вне пределов досягаемости этих демонов!

И в самом деле, она все же обрела достаточно ясности ума, чтобы осознать, что долгий сон, так трагически вмешавшийся в дьявольское действо, не избавил ее от оскорбительной реальности:

Дамиани с участием черной колдуньи овладел ею, не встретив ни малейшего сопротивления.

Это была мысль одновременно отвратительная и губительная, ибо Марианне теперь стало ясно, что, если она не хочет умереть от голода и жажды, ей невозможно избавиться от унижения, к которому вынуждал ее Дамиани. Ничто и никто не помешает ее палачам пользоваться загадочным наркотиком, который отдавал ее совершенно беспомощную во власть скотских желаний управляющего…

Подобные мысли усилили лихорадку, а та, в свою очередь, разожгла жажду… Никогда еще не хотелось так пить!.. Появилось ощущение, что язык, ставший вдвое толще, заполняет рот и упирается в небо.

Ценой мучительного усилия ей удалось приподняться на подушках в попытке преодолеть расстояние, отделяющее ее от кувшина с водой. Движение усилило дергающую боль в голове, и она застонала. И тогда черная рука поднесла к ее губам чашку.

— Пей! — прозвучал спокойный голос Истар. — У тебя жар!..

Это было так, но появление черной колдуньи вызвало у нее дрожь ужаса. Она рукой оттолкнула чашку. Истар не шевельнулась.

— Пей, — настаивала она, — это простой отвар. Он успокоит твою лихорадку.

Просунув руку под подушку, чтобы приподнять молодую женщину, она снова поднесла сосуд к пересохшим губам, которые инстинктивно всосали теплую жидкость. У Марианны больше не было сил сопротивляться, к тому же напиток приятно пахнул лесными растениями, свежей мятой и вербеной. Ничего подозрительного в этом знакомом запахе не было, и Марианна в конце концов выпила все до последней капли, после чего Истар отпустила ее.

— Ты еще поспишь, — приказала она, — но теперь спокойно.

Когда проснешься, будешь чувствовать себя лучше.

— Я не хочу спать! Я вообще не буду спать, — запротестовала Марианна, вновь охваченная страхом перед сном, который может плохо кончиться.

— Почему же? Сон — это лучшее лекарство. И к тому же ты слишком устала, чтобы противиться ему…

— А… он? Этот… этот негодяй?

— Господин спит тоже. Он счастлив, ибо он овладел тобой в благоприятный час и надеется, что боги приняли его жертву и наделят тебя хорошим ребенком!

При спокойном упоминании об отвратительной сцене, в которой она играла основную роль, тошнота вывернула Марианну наизнанку, затем бросила ее, задыхающуюся, всю в поту, на подушки.

Она внезапно осознала покрывший ее тело позор и ужаснулась.

Провидению угодно было позволить ее сознанию отсутствовать в худший момент, но стыд и унижение от этого не уменьшились, равно как и отвращение к своей плоти, ставшей добычей другого.

Как после этого сможет она смотреть в глаза Язону, если Бог позволит когда-нибудь встретиться с ним? У американского корсара был сильный и цельный характер, но достаточно расчетливый и трезвый ум, мало склонный к суевериям. Признает ли он пагубный заговор, жертвой которого стала Марианна? Он был ревнив и в ревности не в меру неистов Он согласился, причем не без труда, что Марианна — возлюбленная Наполеона, но он никогда не смирится, узнав, что ее поработил какой-то Дамиани. Возможно, он убьет ее… или навсегда уедет от нее, полный отвращения.

В терзаемой болью голове Марианны мысли бились и сталкивались с неистовством, рождавшим страдание и отчаяние. Нервы не выдержали, и она разразилась конвульсивными рыданиями, к которым молча прислушивалась, нахмурив брови, высокая чернокожая.

Ее знание целебных отваров оказалось бессильным перед подобным отчаянием, и, пожав в конце концов плечами, она на цыпочках покинула комнату, оставляя пленницу в надежде, что она выплачется и наконец уснет.

Так и произошло. Когда Марианна достигла последней ступени нервного истощения, она перестала сопротивляться благотворному действию микстуры и уснула, уткнув лицо в смоченный слезами алый шелк с последней и угнетающей мыслью, что ей останется только покончить с собой, если Язон отвергнет ее…

Благодаря еще трем чашкам, которые регулярно приносила Истар, лихорадка рано утром уступила. Марианна была еще очень слабой, но в полном сознании, увы, трагичности ее положения.

Однако отчаяние, особенно охватившее ее в приступе лихорадки, ушло, как набежавшая волна, и Марианна осталась наедине с сокровенным желанием борьбы, которое всегда носила в себе. Чем грознее и коварнее враг, тем сильнее укреплялось в ее сердце желание победить, победить любой ценой!

Решив для начала испытать свои силы, Марианна хотела встать, чтобы спокойно осмотреть комнату. Там, на стенке старинного сундука, железная оковка, которую ей удалось вытащить, сверкала, казалось, новым блеском и притягивала ее как магнит. Но когда она села на кровати, то обнаружила, что у нее есть сиделка: одна из черных женщин расположилась у ее ложа, расстелив на медвежьей шкуре свою голубую тунику. Она сидела неподвижно, обхватив руками подтянутые к подбородку колени, напоминая странную задумчивую птицу.

Услышав шум, она посмотрела в сторону молодой женщины и, увидев, что та проснулась, похлопала в ладоши. Ее подруга, настолько похожая на нее, что могла сойти за ее тень, вошла с блюдом, поставила его на кровать и заняла в такой же позе место своей сестры, которая, поклонившись, исчезла.

На протяжении часов женщина оставалась в таком положении без единого движения, не издавая ни звука и, похоже, не слыша, что ей говорили.

— Ты не должна больше никогда оставаться одна, — сказала позже Истар, когда Марианна пожаловалась на это подобие часового у ее постели. — Мы не хотим, чтобы ты убежала от нас.

— Убежала? Отсюда? — воскликнула молодая женщина с гневом, вызванным разочарованием, которое она испытала при виде такой охраны. — Как я смогла бы? Стены толстые, на окне решетка… и я совсем голая!

— Существуют способы покинуть тюрьму, даже когда тело остается в плену!

Тогда Марианна поняла глубинный смысл этого надзора: Дамиани боялся, что отчаяние и унижение толкнут ее на самоубийство.

— Я не убью себя, — заявила она. — Я христианка, а христиане считают добровольную смерть великим грехом, тяжким проступком перед Богом.

— Возможно! Но ты мне кажешься одной из тех, кто не боится даже Бога. И мы не хотим ничего оставлять на волю случая: теперь ты слишком драгоценна!..

Марианна умышленно оставила без внимания ее слова. Всякому овощу свое время! В данный момент — она это хорошо чувствовала — бесполезно пытаться избавиться от стражницы. Но ей пришлось сделать усилие, чтобы не показать свое разочарование, ибо это присутствие значительно усложняло ее положение. Как можно думать о попытке к бегству под недремлющим оком черного цербера? Разве что сначала оглушить ее или попросту убить?..

Эта мысль зацепилась в мозгу Марианны, которая недавно объявила себя ревностной христианкой, а теперь хладнокровно обдумывала возможность убить свою стражницу, чтобы убежать. При условии, конечно, что она будет достаточно сильной и ловкой, чтобы захватить врасплох это подобие дикой кошки, у которой все чувства всегда настороже…

Так прошел день, томительно и скучно, занятый составлением всевозможных проектов, конечной целью которых было устранение тюремщицы. Но когда наступила ночь, Марианна поняла, что у нее вряд ли будет возможность осуществить хоть один из них, ибо после ужина в комнату вошел со свечой в руке Маттео. Маттео, настолько отличавшийся от того, каким Марианна видела его до сих пор, что охвативший ее гнев немного утих.

В нем не только не было ничего от безумного колдуна прошлой ночи и никаких следов опьянения, но он еще проявил необычайную заботу о своем внешнем виде. Выбритый, подстриженный, напомаженный, со сверкающими лаком ногтями, в сияющей белизной рубашке под темно-синим шелковым халатом, он распространял вокруг себя сильный запах одеколона, внезапно напомнивший Марианне Наполеона. Тот тоже имел обыкновение буквально обливаться одеколоном, когда…

Ее мысли не пошли дальше, испугавшись одиозного сравнения… В Маттео все было, как у деревенского жениха в свадебный вечер, кроме смущения, пожалуй, ибо он блаженно улыбался и казался в восторге от самого себя.

Нахмурив брови, Марианна следила за ним. Затем, увидев, что он поставил подсвечник у изголовья кровати, она возмущенно заявила:

— Возьмите свой шандал и убирайтесь! Как вы посмели явиться ко мне? И что вы собираетесь теперь делать?

— Собственно… провести ночь рядом с вами! Разве вы… в каком-то роде… отныне не моя супруга, милая Марианна?

— Ваша…

Слово застряло в горле молодой женщины, отказываясь выйти наружу, но оно только на мгновение задержало охвативший ее приступ дикой ярости. Настоящий поток ругательств на разных языках, позаимствованных как из лексикона конюха Добса, так и моряков Сюркуфа, которому она сама удивилась, обрушился на управляющего, от изумления отступившего назад.

— Вон! — продолжала Марианна. — Убирайтесь немедленно, мерзкий убийца, бандит, распутник! Вы подлый лакей, ублюдок, рожденный от случки свиньи с козлом, да вы и употребляете только оружие лакеев: западню и удар кинжалом в спину! Ибо именно так вы убили своего хозяина? Трусливо, сзади? Или вы перерезали ему горло во время бритья? Или отравили наркотиком, вроде того, что вы посмели подсунуть мне, чтобы я оказалась в вашей власти? Но что вы себе воображаете? Что ваша черная магия вдруг сделала меня подобной вам? Что я, может быть, получила удовлетворение от того издевательства, которому вы меня подвергли? И что, соблазненная вашими прелестями, я отныне буду покорно разделять ваши ночи? Но посмотрите на себя… и на меня! Я не пастушка, которую опрокидывают на охапку сена, Маттео Дамиани, я…

— Знаю, знаю! — закричал Маттео, теряя терпение. — Вы уже говорили: княгиня Сант'Анна! Но хотите вы или нет, а я тоже Сант'Анна и моя кровь…

— Еще надо проверить, а я в этом совсем не убеждена. Ведь так просто объявить себя знатным синьором, когда некому подтвердить это. И сам образ ваших действий опровергает ваши притязания. Я знаю, что Сант'Анна вершили безжалостное и жестокое правосудие, что они убивали противника, глядя ему в глаза, но никогда они не прибегали к помощи африканской колдуньи, чтобы осуществить подлый замысел против женщины…

— Все средства хороши с женщиной, подобной вам! Кроме того, ваш брак просто мошенничество. Где ребенок, которого вы обязались подарить вашему мужу, где причина, единственная причина, ради которой на вас женились, на вас, императорской шлюхе?

— Мерзкий лакей! Наступит день, когда я, прежде чем повесить, буду стегать вас кнутом, пока вы не попросите пощады, пока в слезах не раскаетесь в том, что посмели поднять руку на меня… и на вашего хозяина!

По комнате металось эхо неистовых восклицаний двух врагов.

Они сошлись почти лицом к лицу, охваченные яростью, одинаковой, только разного происхождения.

Марианна, смертельно бледная, с мечущими молнии зелеными глазами, старалась уничтожить своим презрением апоплексичного Дамиани, с налитыми кровью глазами и исказившимся от бешенства грубым фиолетовым лицом. На нем ясно читалось желание убить, но Марианна была не способна умерить хоть на йоту свой гнев. Она полностью дала волю ярости, ненависти и отвращению, даже не пытаясь проанализировать странное чувство, которое побуждало ее отомстить за неизвестного мужа, еще недавно вызывавшего у нее такой страх.

Больше не владея собой, Маттео рванулся к Марианне, чтобы задушить ее… Его руки уже тянулись к ее шее, но в этот момент между ними бросилась Истар.

— Ты сошел с ума? — возмутилась она. — Ты господин, и, что бы она ни говорила, она принадлежит тебе! Зачем ее убивать?

Ты забыл, что она представляет собой для тебя?..

Ее слова подействовали на Дамиани, как холодный душ. Он несколько раз глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, затем вдруг очень нежно отстранил черную женщину и снова повернулся к Марианне.

— Она права, — процедил он. — Лакей или нет, вы, вероятно, беременны от этого лакея, сударыня, и когда ребенок будет здесь…

— Его еще нет здесь, и вы в полном неведении, даст ли плод ваше гнусное деяние. И, даже допуская, что я произведу на свет ребенка от вас, вам придется убить меня, чтобы заставить молчать, ибо никто и ничто не помешает мне выдать вас императорскому правосудию.

— Хорошо, я убью вас, сударыня! Мне будет все равно, когда вы исполните свое задание. И в ожидании… — Он умолк.

— В ожидании… чего?

Не отвечая, Маттео снял халат, положил на стул и вернулся к кровати с явным намерением расположиться на ней. Но он не успел даже коснуться одеяла, как Марианна вскочила и забилась в угол, укутавшись в занавеску.

— Если только вы посмеете лечь в эту постель, Маттео Дамиани, вы останетесь в ней один, ибо никакая сила не заставит меня разделить ее с таким негодяем, как вы!..

Так же спокойно, словно она ничего не сказала, Маттео улегся, ударом кулака взбил подушку и с видимым удовольствием облокотился на нее.

— Нравится вам или нет, сударыня, у нас будет общая постель так долго, как мне захочется. Вы только что сделали очень ценное замечание.

В самые точные расчеты может вкрасться ошибка, и действительно, вдруг окажется, что вы еще не беременны. Так что нам надо постараться» чтобы эта вероятность стала уверенностью. Идите сюда!

— Никогда!

Марианна хотела спрыгнуть с кровати, чтобы избежать контакта с тянувшейся к ней рукой. Но она натолкнулась на Истар, которая преграждала ей путь. Высокая негритянка показалась ей громадной, возвышаясь над ней. Словно злой дух восточных сказок внезапно вырос возле нее, чтобы бросить ее во власть демона! Без видимого усилия, словно не замечая отчаянное сопротивление, Истар схватила кричащую и брыкающуюся Марианну в охапку и бросила на постель, где жадные руки Дамиани тотчас пригвоздили ее.

Одновременно негритянка пробормотала несколько слов на своем языке: вопрос, на который управляющий ответил по-итальянски:

— Нет, гашиш не надо! Она плохо его перенесла, ребенок может пострадать из-за этого, а у нас есть другое средство. Позови своих сестер, вы ее просто подержите.

Немедленно три пары черных рук опустились на Марианну, схватили ее за руки и ноги, прижали к постели, несмотря на крики и слезы бессильной ярости. Чтобы заставить ее молчать, ей заткнули рот, но на этот раз милосердное беспамятство не пришло избавить ее от позора и отвращения.

Полузадушенной, совершенно беспомощной в сжимавших ее, как тиски, руках, ей пришлось терпеть натиск палача на протяжении минут, показавшихся ей бесконечными и в течение которых ей сто раз казалось, что она умрет от стыда. Это был подлинный ад. А в нем побагровевшее, потное лицо толстого мужчины, который старался изо всех сил, и три черные фигуры, словно высеченные из камня, наблюдавшие за этим насилием с таким же безразличием, как если бы дело шло о соитии двух животных.

Собственно, это так и было: Марианну считали породистой самкой, от которой ждали приплода.

Когда наконец ее освободили, она осталась неподвижной на разоренной постели, задыхаясь от рыданий и залитая слезами, исчерпав свои силы в бесплодном сопротивлении, которое она оказывала всем телом. Она даже не могла кричать или поносить своего палача, и, когда Маттео, еще не отдышавшись от проделанных усилий, покинул кровать и вновь натянул халат, она только простонала, услышав его брань.

— Она так сопротивлялась, что я не получил никакого удовольствия! Но тем не менее мы продолжим это занятие каждый вечер, пока не будем уверены! Оставим ее, Истар, пойдем проведем остаток ночи вместе. Поистине, эта дура вызвала бы отвращение к любви у самого Эроса…

И доведенную до изнеможения, побежденную Марианну оставили в мрачной комнате под неусыпной, немой охраной одной из двух других женщин, и никто даже не подумал прикрыть ее. Ей не на что было больше надеяться, даже на Бога! Ей предстояло пройти ступенька за ступенькой эту омерзительную Голгофу — она теперь в этом не сомневалась, — и до тех пор, пока Дамиани не извлечет из ее тела желанный плод.

— Но он не дождется, не дождется… — повторяла про себя несчастная в глубине отчаяния, — я сумею помешать ребенку появиться на свет, а если это все-таки произойдет, я исчезну вместе с ним…

Безнадежные мысли и бесполезные слова, рожденные горячкой и приступами самоуничижения, Марианне пришлось повторять каждый вечер в последующие дни, к омерзительной монотонности которых она постепенно стала даже привыкать.

Она знала, что Люсинда-колдунья отомстит ей, что ее власть передалась Маттео. Иногда Марианне казалось, что она видит во мраке ее ожившую статую из маленького храма. Она слышала ее смех и… просыпалась вся в поту.

Томительно шли дни, похожие один на другой Марианна проводила их взаперти в этой пустой комнате под бдительным оком охранницы. Ее кормили, купали, одевали в просторную тунику и шлепанцы, затем, когда наступал вечер, три ведьмы для полного удобства привязывали ее к кровати и оставляли так, обнаженную и беззащитную, к услугам Маттео, который, впрочем, все с большим трудом исполнял то, что он рассматривал как свой долг. Все чаще и чаще Истар приходилось протягивать ему стакан с загадочной жидкостью для воскрешения его слабеющих сил. Много раз пищу пленницы сдабривали наркотиками, что кончалось тем, что она теряла представление о времени. Но она даже не принимала предосторожностей. Избыток отвращения привел ее к своеобразной бесчувственности. Она превратилась в простую вещь, инертный предмет без желаний и страданий. Даже ее кожа казалась ей умерщвленной и едва заметно воспринимала ощущения, в то время как ее разум оцепенел, занятый только одной мыслью: убить Дамиани, а потом пусть хоть все гибнет.

Эта мысль, эта постоянная жажда, была единственной живой искоркой в ней. Все остальное окаменело, замерло, обратилось в пепел. Она даже больше не знала, любила ли она и кого любила.

Персонажи ее жизни казались такими же далекими и странными, как эти, на коврах в ее комнате. Она даже не думала больше о бегстве. Да и о каком бегстве можно думать при неусыпной охране?

Дежурившие возле нее черные ведьмы не знали, похоже, ни сна, ни усталости. Нет, единственное, чего она хотела, это убить Маттео, прежде чем уничтожить себя, и, кроме этого, ничто не представляло для нее ни малейшего интереса.

Ей принесли несколько книг, но она их даже не раскрыла. Все дни она проводила в созерцании обоев или следов копоти на потолке, сидя в одном из больших жестких кресел, такая же неподвижная и молчаливая, как ее черные стражницы. Слова казались навсегда изгнанными из этого безмолвного, как гробница, помещения. Марианна ни к кому не обращалась и не отвечала, когда обращались к ней. Она позволяла трогать себя, поить и кормить, проявляя не большую реакцию, чем статуя. Только ее ненависть оставалась настороже среди тишины и неподвижности.

Эта немота, этот отсутствующий вид в конце концов подействовали на Дамиани. Когда он каждый вечер приближался к ней, Марианна с течением времени стала замечать, как растет в его глазах беспокойство. Постепенно он дошел до того, что проводил около нее только несколько минут, и однажды вечером он наконец вообще не пришел. У него больше не было желания к этому существу из мрамора, а может быть, его пугал ее слишком неподвижный пристальный взгляд. Теперь он боялся ее, и Марианна вскоре видела его только мельком, когда он приходил осведомиться у Истар о здоровье пленницы.

Считая, без сомнения, что уже сделано все, чтобы обеспечить появление ребенка, он не счел необходимым продолжать то, что стало мучением. И в глубине своей бесчувственности Марианна радовалась этой боязни, в которой видела свое торжество, но которой было недостаточно, чтобы утолить ее ненависть: ей нужна кровь этого человека, и у нее хватит терпения, чтобы дождаться этого.

Сколько продолжалась эта странная неволя вне времени, вне жизни? Марианна потеряла счет часам и дням. Она даже не знала больше, где она, и едва сознавала, кто она. Этот дворец, в котором она после приезда видела только четырех человек, тогда как здесь требовалась многочисленная челядь, был загадочен и мрачен, как гробница. Кроме дыхания, всякое проявление жизни заглушалось тут до такой степени, что Марианна начала думать, не придет ли Смерть к ней сама по себе, без необходимости искать ее. Ей так хотелось уйти из жизни, и теперь это казалось невероятно легким!

Однако однажды вечером кое-что произошло…

Прежде всего исчезла привычная стражница. Из глубины дома донесся какой-то призыв, хриплый крик. Услышав его, чернокожая вздрогнула и, покинув свое место у кровати, вышла из комнаты, не закрыв за собой с обычной тщательностью дверь.

Впервые за долгое время Марианну оставили одну, но это ее ничуть не взволновало. Через мгновение женщина вернется с другими. Приближался час туалета Марианны. Безразличная и усталая, ибо заключение и бездеятельность мало-помалу истощили ее организм, пленница легла на кровать и закрыла глаза. На нее часто в течение дня накатывался сон, и она привыкла не противиться собственным побуждениям, как и воле других.

Она могла бы спокойно проспать так всю ночь, но инстинкт разбудил ее, и она ощутила что-то необычное.

Она открыла глаза, осмотрелась. Снаружи была глухая ночь, и свечи в большом канделябре горели, как обычно. Но комната оказалась такой же пустой и немой, как и перед сном. Никто не вернулся, и время туалета давно прошло…

Марианна неторопливо встала, сделала несколько шагов по комнате. Струя воздуха, внезапно заколебавшая пламя свечей, заставила ее повернуть голову к двери, и в ее сознании что-то дрогнуло: дверь была открыта настежь.

Своей прижатой к стене тяжелой дубовой створкой она вырезала черную дыру между коврами, и Марианна, не веря своим глазам, подошла к ней, чтобы коснуться ее, чтобы удостовериться, что она опять не стала жертвой одного из снов, преследовавших ее по ночам, когда она сотни раз видела эту дверь открытой в бесконечную голубую даль.

Но нет, на этот раз нет сомнений: дверь действительно открыта, ибо Марианна всем телом ощущала легкое веяние, веяние свободы. Тем не менее, чтобы убедиться, что это не снится ей, она сначала подошла к канделябру, поднесла палец к пламени и вскрикнула от боли: огонь обжег ее… Она поднесла пострадавший палец ко рту, и в этот момент взгляд ее упал на сундук.

Возглас изумления сорвался с ее губ: тщательно уложенная на крышке, там находилась одежда, в которой она приехала: отделанное черным бархатом зеленое суконное платье, белье, чулки и ботинки. Не хватало только капота с кружевами… Память о другом мире!

Почти с боязнью Марианна протянула руку, коснулась ткани, погладила ее, затем схватилась за нее, как за якорь спасения. И тогда внутри ее словно что-то хрустнуло и оторвалось. К ней полностью вернулась жажда жизни, ясность мыслей, настороженность…

Словно до сих пор она была заморожена в куске льда, который внезапно разбился, освободив ее к теплу и свету.

Охваченная детской радостью, она сорвала с себя ненавистную тунику и с наслаждением надела свои вещи. У нее появилось ощущение, что ей вернули кожу, содранную бог знает когда. И это настолько опьянило ее, что она даже не задалась вопросом, что все это могло значить. Просто это чудесно, даже если из-за царившей здесь жары одежда оказалась слишком теплой и тяжелой. Марианна вновь полностью овладела собой, и только это, действительно имело значение.

Быстро одевшись, она решительно направилась к двери. Кто бы ни был тот или та, кто принес ей одежду и открыл дверь, это был друг и он давал ей шанс… Надо его использовать.

За дверью оказалась полная темнота, и Марианна вернулась за свечой, чтобы освещать себе путь. Она увидела, что находится в (Начале длинного коридора и единственная дверь в конце его казалась запертой!

Рука молодой женщины с силой впилась в подсвечник, тогда как ее сердце пропустило один удар. Неужели ее решили обмануть надеждой, и все это представление имело целью привести ее, беспомощную, еще более сломленную, чем раньше, к этой новой, глухо запертой двери?

Однако, подойдя к ней, она увидела, что створка просто прикрыта. Она легко поддалась под дрожащей рукой, и Марианна вышла на решетчатую галерею, что-то вроде балкона, нависающего над узким двором. Изогнутые колонны соединяли балюстраду с потолком из толстых кедровых балок.

Несмотря на необходимость поскорее покинуть этот дом, молодая женщина задержалась на галерее, вдыхая теплый ночной воздух, хотя он и приносил малоприятный запах тины и гнили. Но ведь она впервые за много дней оказалась снаружи, или почти снаружи, и могла созерцать большой кусок неба. И не важно, что по нему неслись грозовые тучи и не было видно ни одной звезды, все-таки это небо, то есть чудесное явление свободы.

Осторожно двинувшись вперед, Марианна нашла в конце галереи так же легко открывшуюся под ее рукой дверь. И она оказалась в Китае…

На стенах небольшого уютного салона принцессы с раскосыми глазами танцевали с гримасничающими макаками бешеную фарандолу вокруг черной лакированной ширмы и позолоченного столика, уставленного розовой и желтой фарфоровой посудой, над которыми люстра из Мурано испускала радужный свет. Это была действительно очень красивая комната, но все праздничное оформление резко контрастировало с вызывающей тревогу царящей здесь тишиной.

Марианна пересекла ее не останавливаясь. За ней снова наступила темнота. Темнота широкой галереи, с которой спускалась лестница, ведущая, вероятно, на первый этаж.

Обутые в тонкую кожу ноги Марианны не производили ни малейшего шума на поблескивающей мраморной мозаике, и она скользила, словно призрак, между бронзовыми рострами, которые возникали у стен, как туманные корабли, и каменными воинами со слепыми глазами. Повсюду на длинных серебристых рундуках модели каравелл раздували паруса под неподвижным ветром, а позолоченные галеры вздымали длинные весла перед погружением их в невидимое море. Также повсюду висели необычных форм знамена с исламским полумесяцем. В обоих концах галереи, отраженные большими тусклыми зеркалами, громадные глобусы, неподвижные и бесполезные, мечтали о загорелых руках, которые некогда вращали их в бронзовых кольцах.

Взволнованная, несмотря на все, при виде этого своеобразного некрополя былой воинской и торговой славы Венеции, Марианна шла вперед совсем медленно. Она приблизилась к лестнице, когда внезапно остановилась с бьющимся сердцем и насторожившись: внизу кто-то шел с источником света, отблески которого передвигались по стенам галереи…

Замерев на месте, она едва смела дышать. Кто может быть там: Маттео или кто-нибудь из мрачных тюремщиц? Боясь, что ее обнаружат, поднявшись сюда, она поискала глазами вокруг себя какое-нибудь укрытие, выбрала статую адмирала в плаще с широкими каменными складками и беззвучно скользнула за нее…

Свет остановился. Его источник, безусловно, поставили, ибо шаги слышались, но удаляясь.

Марианна только вздохнула свободнее, как внезапно кровь ее замерла. Снизу послышался стон. Затем глухой крик, полный отчаяния и ужаса, и сейчас же эхом отдался двойной топот ног. Кто-то убегал от кого-то. Какая-то мебель, очевидно, уставленная посудой, упала с невероятным грохотом. Хлопнула дверь. Преследуемый и преследующий стремительно удалялись. Новый крик, более слабый, донесся еще до Марианны, затем ужасный предсмертный хрип. Где-то в доме или в саду кто-то умирал… Наконец осталась только гнетущая тишина.

Пытаясь усмирить биение сердца, такое неистовое, что ей казалось, будто оно наполняет тишину громом соборного колокола, Марианна покинула свое укрытие и сделала несколько шагов к лестнице, поскольку здесь был единственный возможный выход. Она достигла ее, но открывшаяся глазам картина заставила ее окаменеть.

Большой зал, в который спускалась лестница, такой благородный с картинами стиля Тьеполо, с большими коврами и строгой мебелью, показался ей полем боя. Рядом со стоявшим на длинном мраморном столе канделябром распростерлись обе черные служанки, ни имени, ни даже звука голосов которых она не знала: одна возле опрокинутого кресла, другая — прямо на столе. Обе убиты одним и тем же способом: безжалостно точным ударом в сердце.

Но был еще и другой труп, загораживавший выход с лестницы.

С обращенными в вечность глазами, широко раскрытыми и неподвижными, Маттео Дамиани с перерезанным горлом плавал в луже крови, медленно капавшей со ступенек…

— Он мертв! — непроизвольно пробормотала Марианна, и звук ее собственного голоса показался ей идущим издалека. — Его убили… но кто это сделал?

Ужас смешивался в ней с дикой радостью, почти болезненной из-за своей интенсивности, естественной радостью измученной пленницы, которая внезапно наткнулась на труп своего палача. Загадочная рука одним ударом отомстила за убийство князя Сант'Анна и бесконечные страдания, перенесенные Марианной.

Однако инстинкт самосохранения вновь овладел беглянкой. Радоваться будет время позже, когда она окончательно избавится от этого кошмара, если избавится, потому что здесь было только три тела. А где Истар? Не черная ли колдунья зарезала своего господина? Конечно, она вполне способна это сделать, но в таком случае зачем ей понадобилось убивать своих соплеменниц, которых она называла сестрами? И затем, только что был слышен крик, шум преследования, наконец, этот хрип… Могла ли его испустить Истар? И если это была она, кто же тогда убийца?

Попав в этот проклятый дворец, Марианна совершенно не знала тех, кто его населял, за исключением Маттео, трех негритянок и жирного Джузеппе. Но тот не обладал достаточной силой, чтобы убить такого, как Дамиани, тем более Истар. Все-таки могли быть и другие слуги, и вполне возможно, что один из них решился отомстить за что-то…

Внезапно сообразив, что убийца может вернуться и для него не будет разницы между ней и его жертвами, Марианна ощутила парализующий ужас. Ей нельзя больше оставаться здесь. Надо избавиться от этого ада, спуститься по ступенькам, хотя нижние и залиты кровью, и пройти рядом с трупом в мокром от крови золотом одеянии, с ужасной раной и широко раскрытыми глазами.

Вся дрожа, прижимаясь спиной к мраморным перилам, она медленно спускалась к алой луже, которая, застывая, принимала отвратительный блеск.

Чтобы уберечь платье, она подобрала его одной рукой, но избавить туфли от пятен не удалось. Спускаясь, она не могла оторвать взгляд от тела Маттео, своеобразный гипноз, которому подвержены чувствительные натуры, если они сразу не теряют сознание.

Уже внизу она разобрала, из чего состоит странная металлическая груда, лежавшая на груди мертвеца: цепи и наручники. Они были старые, сильно заржавевшие и, видимо, положены туда умышленно.

Однако она не стала тратить время на разгадывание этой новой тайны. Когда ее ноги коснулись плиток пола, Марианну охватила настоящая паника и она побежала через зал, даже не стараясь приглушать шум своих шагов, настолько пришпоривал ее страх. Она ринулась к полуоткрытой двери, не думая, что убийца может ждать ее за ней, и оказалась в вестибюле.

К ее счастью, там никого не было. Только горели фонари с галер, память о которых сохранилась у нее. Выходящая в сад дверь тоже была открыта.

Не снижая скорости, Марианна поспешила туда, с риском сломать шею скатилась по лестнице, уходившей в темноту сада, торопясь достичь двери у канала, за которой поблескивала черная вода.

Свобода! Свобода была там, совсем рядом, рукой подать…

Она хотела обогнуть смутные очертания колодца, различимые благодаря тому, что глаза стали привыкать к темноте, как вдруг споткнулась и растянулась во весь рост на чем-то мягком и теплом.

На этот раз она едва не закричала, так как упала на человеческое тело. Под руками она ощутила влажную шелковистую материю, а по экзотическому аромату, который смешивался с тошнотворным запахом крови, узнала Истар. Значит, это она только что хрипела в агонии. Таинственный убийца пощадил ее не больше, чем ее сестер.

Удержав нервный всхлип, Марианна хотела встать, но внезапно ощутила, как шевельнулось тело, издавшее слабый стон. Умирающая пробормотала что-то непонятное Марианне, и она инстинктивно нагнулась, чтобы лучше слышать, и даже нашла и приподняла ее голову.

В темноте негритянка нащупала поддерживающие ее голову руки, но Марианна не испытала страха: от необычайной силы этой умирающей женщины ничего не осталось. Только раздался шепот:

— Гос… господин!.. Прости! О! Прости…

Голова бессильно откинулась назад. Сомнений в смерти Истар уже не было. Марианна отпустила ее и сейчас же встала, собираясь броситься к выходу, но замерла на месте.

В проеме двери на набережной возникли два силуэта, несомненно военных, сопровождаемые другими, гораздо менее определенными.

— Уверяю вас, господин офицер, что я слышала крики, ужасные крики, — сказал женский голос. — И дверь открыта, разве это нормально? И посмотрите вверх, дверь на галерею тоже открыта. Впрочем, я всегда говорила, что здесь происходят странные вещи! Если бы меня послушали…

— Ладно, тише! — оборвал ее грубый голос. — Мы осмотрим этот дом снизу доверху. Если ничего не найдем, мы извинимся, вот и все, но вам, милая дама, вам изрядно нагорит, если вы ввели нас в заблуждение!

— Я уверена, что нет, господин офицер. Вы, может быть, поблагодарите меня! Я всегда говорила, что это дом дьявола…

— Это мы увидим! Эй, вы, свет сюда!..

Медленно, затаив дыхание и пригнувшись, Марианна попятилась в глубину тянувшегося вдоль канала сада. Инстинкт подсказывал ей, что надо бежать от этих солдат и людей, возможно, благонадежных, но, безусловно, слишком любопытных. Она прекрасно поняла, в каком она окажется положении, если ее найдут здесь, единственную живую среди четырех трупов. Она поняла также, что нелегко будет поверить объяснениям, которые она сможет дать относительно ее похождений, ужасных, но не правдоподобных.

Возможно, ее примут за сумасшедшую и куда-нибудь запрут, но в любом случае ей не избежать полиции и бесконечных допросов.

Приобретенный когда-то опыт после дуэли с Франсисом Кранмером показал ей, с какой легкостью истина может менять форму и окраску в зависимости от характера и чувств каждого. Ее платье, руки и туфли испачканы кровью. Ее свободно могут обвинить в четырехкратном убийстве. Что будет тогда с ее встречей с Язоном?

Имя возлюбленного совершенно естественно возникло в ее сознании без сожаления и страха, и это удивило ее. Впервые после пробуждения от долгого кошмара ей пришло на память свидание в Венеции.

Когда Дамиани осквернил ее, она испытала такое ужасное отвращение к себе, к своему телу, что только смерть, казалось, могла утешить ее. Но эта неожиданная свобода вернула ей не только человеческое достоинство, но и страстное желание жить и бороться.

Теперь она снова помнила о том, что где-то в мире существуют корабль и моряк, в котором воплотились все ее надежды, и что этого моряка и корабль она снова хочет увидеть, к каким бы это ни привело последствиям. К несчастью, в этом проклятом доме из-за наркотиков и отчаяния она совершенно потеряла счет времени. Назначенный день встречи мог уже пройти, а может быть, до него еще несколько дней, кто знает? Чтобы установить истину, прежде всего надо выйти отсюда. Увы, это было нелегко!

Не решаясь что-нибудь предпринять немедленно, Марианна притаилась среди кустов жасмина, обдумывая, как покинуть этот сад, который благоухал апельсинами и жимолостью, но, защищенный стенами, вероятно, без щелей, представлял собой западню, и можно было не сомневаться, что эту западню в ближайшее время тщательно обследуют.

Около дворца плясали в ночи огни фонарей. Несколько человек, показавшихся ей целой толпой, прошли за двумя солдатами во двор. Из своего укрытия Марианна видела, как они склонились над телом Истар, и услышала их испуганные возгласы. Затем один из солдат поднялся по лестнице и исчез внутри дома с эскортом любопытных, обрадованных представившейся возможностью посетить это патрицианское жилище и, может быть, что-нибудь стащить.

В это же время Марианна решила, что ей невозможно оставаться здесь дольше, если она не хочет быть обнаруженной. Так что она покинула свое ненадежное убежище и сделала несколько шагов в глубь сада в надежде найти стену, а там и какой-нибудь выход. Темно было, хоть глаз выколи. Переплетенные верхушки деревьев образовали плотный лиственный свод, под которым мрак казался еще гуще.

Протянутыми вперед, как у слепой, руками Марианна коснулась наконец теплых кирпичей стены и на ощупь двинулась вдоль нее, решив обойти так весь сад и, если не найдется выход, влезть на дерево, чтобы ожидать, когда дорога будет свободна.

Так она сделала около тридцати шагов. Затем стена изогнулась. Еще несколько шагов, и кирпичи уступили место пустоте и железным завиткам. К тому же, все более и более привыкая к темноте, она смогла различить, что находится перед небольшой кованой решеткой, светлым пятном выделявшейся среди мрака.

За ней вопреки ее опасениям не было канала, а виднелась улочка, едва освещенная висевшим вдали фонарем. Наконец-то желанный выход…

Увы, Марианна не могла им воспользоваться. Решетка была прочная и заперта цепью с большим замком. Открыть его не представлялось возможным. Но, чувствуя, как вливается в ее легкие воздух свободы, она отказывалась признать свое поражение. Тем более что со стороны дома послышался приближающийся шум.

Отступив немного назад, она взглядом прикинула высоту стены над решеткой, и этот осмотр удовлетворил ее. Потому что, если решетку нельзя открыть, составлявшие ее завитки позволяли взобраться по ним. Что касается ригеля вверху, он не превышал полутора футов и мог быть легко преодолен, кирпичная кладка, достаточно старая, имела много трещин и щелей, за которые можно уцепиться.

Шум становился явственным. Шаги, голоса… Свет блеснул под деревьями у входа в сад, но для Марианны не могло быть и речи перебраться через стену затянутой в длинное платье из плотной ткани.

Несмотря на спешку и страх, она потратила время на то, чтобы снять платье и бросить его наружу, затем, оставшись в одной сорочке и батистовых панталонах, она бросилась на штурм преграды.

Как она и предполагала, влезть по решетке оказалось довольно легко. В этом ей, кстати, повезло, ибо ее мускулы, ослабевшие после долгого заточения и бездеятельности, не потеряли значительную часть их гибкости и силы.

Когда Марианна выбралась на верх стены, она взмокла как мышь, и едва дышала. У нее закружилась голова, и ей пришлось посидеть на гребне, дав сердцу возможность успокоиться. Она никогда бы не поверила, что сможет ослабеть до такой степени. Все ее тело дрожало, и появилось неприятное ощущение» что нервы вот-вот не выдержат. Тем не менее спускаться надо…

Закрыв глаза, Марианна вцепилась в стену, осторожно опустила вниз ноги, ощупывая стену в поисках опоры, уперлась одной ногой, потом другой, переставила руки, хотела спуститься еще немного, но силы внезапно покинули ее. Руки соскользнули, сдирая кожу, и она упала.

К счастью, было уже невысоко, и она попала как раз на свое платье. Плотное сукно смягчило падение. Она почти тотчас поднялась, потерла ушибленную спину и быстро осмотрелась вокруг. Как она и думала, это оказалась небольшая улочка, продолжавшаяся с обеих сторон двускатными мостами. В одном ее конце, слева, виднелся слабый свет, но она была совершенно пуста.

Не отходя от стены, Марианна торопливо оделась и на мгновение заколебалась. В этот момент издалека послышался гром и задул ветер, поднимая пыль и теребя распущенные волосы молодой женщины. Это возбудило ее. Закрыв глаза, она раскинула руки навстречу ветру, напоенному больше пылью, чем запахом моря, но тем не менее казавшемуся ей опьяняющим. Она была свободна, наконец свободна! Ценой четырехкратного убийства, совершенного неизвестным, а лежавшие среди старомодной роскоши захваченного ими дворца не заслуживали сожаления. В глазах убежавшей пленницы это был приговор самого Бога.

Немного поколебавшись, она приняла решение и легким шагом направилась влево, в сторону поблескивавшего совсем внизу желтого огонька.

И тотчас редкие крупные капли застучали по земле.. В Венецию пришла гроза…