"Язон четырех морей" - читать интересную книгу автора (Бенцони Жюльетта)

ГЛАВА V. «БРИТАННИК»

Шесть дней спустя Марианна, в муслиновом платье огненного цвета и шляпке из перьев такого же оттенка, произвела сенсацию, появившись в ложе второго яруса театра «Комеди Франсез». Граф Александр Чернышев сопровождал ее.

Второй акт «Британника» уже начался, но, не обращая внимания на пьесу и артистов, эти двое подошли к барьеру ложи и стали бесцеремонно разглядывать зал, привлекая всеобщее внимание. Без всяких украшений, кроме сверкавшего лаком удивительного китайского веера, Марианна во всем красном, так подходившем к золотистости ее кожи и блеску удлиненных глаз, была необычной и великолепной, как экзотический цветок. Все в ней казалось вызывающим, начиная от смело обнажающего грудь широкого декольте до запретного материала ее платья, шелковистого, воздушного контрабандного муслина, который Леруа оценил на вес золота и который резко контрастировал с плотным атласом и парчой других женщин, воздавая должное каждой линии тела Марианны. Рядом с ней затянутый в сверкающий орденами зеленый с золотом мундир Чернышев, высокомерный, с выпяченной грудью, едва не лопался от гордости, проводя властным взглядом по рядам зрителей.

Пара была действительно захватывающая. Тальма, игравший роль Нерона и как раз произнесший:

— «Так уж пришлось, в восторге от красы такой

Хотел я обратиться к ней, но голос был немой.

Недвижим я стоял, охвачен удивленьем…»

— сам Тальма прервал на полуслове свою тираду, тогда как весь зал, пораженный совпадением, ибо эти стихи так подходили к новоприбывшей, разразился аплодисментами. Польщенная Марианна улыбнулась знаменитому трагику, который тотчас, прижав руку к сердцу, подошел к ложе и поклонился, как он сделал бы это перед самой императрицей. Затем вернулся и продолжал диалог с Нарциссом, тогда как Марианна и ее спутник решили, что пора уже и сесть.

Но молодая женщина, чувствовавшая себя еще не вполне здоровой, пришла в театр не ради удовольствия послушать самого великого трагика империи. Полуприкрыв лицо подрагивающей ширмой веера, она внимательно осматривала зал в поисках того, кого она надеялась найти. На представления с великим Тальмой трудно было попасть, и Марианна дала понять Талейрану, что будет весьма обязана ему за два места для Бофоров в его ложе на «Британника».

И в самом деле, они уже были там, в ложе, находящейся почти против Марианны. Пилар, еще больше похожая на испанку в черном кружевном платье, сидела впереди, рядом с князем, который, казалось, дремал, уткнувшись в галстук и опираясь обеими руками на неизменную трость. Язон держался позади нее, облокотившись на спинку кресла. Кроме них в ложе расположились еще двое: женщина, уже в годах, и совсем пожилой мужчина. Женщина сохранила остатки былой красоты, которая должна была быть исключительной: в ее черных блестящих глазах еще горел огонь юности, и изгиб алых губ оставался решительным и чувственным. Она была одета в строгое, но богатое черное платье. У мужчины с редкими остатками рыжих волос на голове было одутловатое пунцовое лицо любителя выпить, но, несмотря на поникшие плечи, угадывалось, что у этого человека мощное телосложение и сила выше средней. Его облик невольно вызывал в памяти упорно не желающий падать пораженный молнией старый дуб.

За исключением Язона, казавшегося полностью поглощенным сценой, глаза остальных не отрывались от Марианны и ее спутника, а Пилар вооружилась лорнетом, производившим впечатление направленного в упор дула пистолета. Талейран, по обыкновению, слегка улыбнулся, приветствовал Марианну сдержанным жестом и, похоже, снова погрузился в дремоту, несмотря на усилия другой своей соседки, женщины с черными глазами. По всей видимости, она засыпала его вопросами о пришедших. Рядом с собой Марианна услышала хихиканье Чернышева.

— Похоже, что мы произвели сенсацию.

— Это вас удивляет?

— Никоим образом.

— Тогда что вам не нравится?

На этот раз русский откровенно рассмеялся.

— Мне не нравится? Дорогая княгиня, знайте же, что я ничто так не люблю, как производить сенсацию, по крайней мере когда это не вредит моим официальным обязанностям.

И я хотел бы не простой сенсации с вашим участием… я хотел бы учинить скандал!

— Скандал! Вы заговариваетесь?

— Ничуть! Повторяю: скандал, чтобы вы оказались окончательно и бесповоротно связаны со мной без всякой надежды на освобождение.

В невинных на первый взгляд словах ощущалась легкая угроза, неприятно поразившая Марианну. Веер в ее руках закрылся с сухим щелчком.

— Итак, — медленно начала она, — в этом та великая любовь, которой вы донимаете меня с нашей первой встречи: вы хотите приковать меня к вам, сделать из меня вашу собственность… и собственность, неприступно защищенную, как я полагаю? Другими словами, по-вашему, лучший образ жизни для меня — это тюрьма.

Чернышев оскалил зубы в свирепой улыбке, но голос его остался мягким, как бархат.

— Вы прекрасно знаете, что я татарин! Однажды, на дороге в Самарканд, где трава не растет с тех пор, как ее вытоптала конница Чингисхана, бедный погонщик верблюдов нашел прекраснейший из изумрудов, без сомнения, выскользнувший из добычи какого-то грабителя. Погонщик был беден, страдал от голода и холода, а камень сулил огромное богатство. Однако вместо того чтобы продать его и отныне жить в достатке и радости, бедный погонщик оставил у себя изумруд, спрятал его в складках засаленного тюрбана, и с того дня не было больше ни голода, ни жажды, ибо он потерял аппетит ко всему. Только изумруд имел для него значение. Тогда, чтобы быть уверенным, что никто не похитит его, он углубился в пустыню, все дальше и дальше, вплоть до неприступных скал, где ему оставалось только ждать смерти.

И смерть пришла… самая медленная, самая ужасная, но встретил он ее с улыбкой, ибо изумруд остался у его сердца.

— Красивая история, — спокойно сказала Марианна, — и сравнение из самых лестных, но, дорогой граф, она заставляет меня радоваться вашему скорому отъезду в Санкт-Петербург! Вы слишком опасный друг!

— Вы ошибаетесь, Марианна, я не являюсь вашим другом. Я люблю вас и хочу вас, ничего больше. И не слишком радуйтесь моему отъезду, я скоро вернусь. К тому же…

Ему не удалось закончить. Отовсюду донеслось возмущенное шиканье, а на сцене Тальма с упреком посмотрел в сторону их ложи. Марианна спрятала улыбку за веером и приготовилась слушать. Удовлетворенный Тальма-Нерон обратился к Юнии:

— «Прошу, подумайте и взвесьте сами,

Достоин выбор сей вас любящего князя,

Достоин чудных глаз, померкнувших в плену,

Достоин счастья, ожидающего вас…»

— Нет, вы только послушайте! — совсем тихо посмеивался русский. — Сегодня вечером Нерон говорит как по писаному! Словно он услышал меня.

Марианна только пожала плечами, прекрасно зная, что малейший ответ вызовет продолжение диалога и недовольство зрителей. Но сегодня Расин вызывал у нее скуку, и ей не хотелось слушать его. К тому же она пришла в театр не ради «Британника», а только чтобы увидеть Язона и особенно чтобы показаться ему. Она принялась осторожно оглядывать свое ближайшее окружение.

Ввиду того что император с императрицей вернулись в Компьен, придворных было мало, и императорская ложа, безусловно, пустовала бы, если бы принцесса Полина не заняла ее. Самую молодую из сестер Наполеона не особенно привлекали празднества в Компьене, и она предпочла провести лето в своем замке Нейи. Сегодня вечером она излучала радость жизни между Меттернихом, великолепным в темно-синем костюме, который очень шел к его изящной фигуре и светлым волосам, и молодым немецким офицером, Конрадом Фридрихом, последним любовником на счету самой красивой из Бонапартов.

Кроме Марианны, принцесса была единственной женщиной из присутствующих, посмевшей нарушить императорские указы. Ее декольтированное на грани благопристойности платье из белоснежного муслина словно только и предназначалось, чтобы намеренно обнажить действительно замечательное тело и выигрышно показать великолепное украшение из сверкающей голубизной бирюзы — последний подарок Наполеона Богоматери Безделушек, как называли ее в светских салонах.

Марианна ничуть не удивилась сияющей улыбке, посланной Полиной Чернышеву. Удалой царский курьер немало времени провел в алькове принцессы. Правда, эта улыбка выбила из колеи Тальма, который от волнения пропустил несколько строф. Полина появлялась в театре совсем не ради спектакля, а для того, чтобы дать возможность восхищаться ею и наблюдать за действием, всегда оживленным, которое ее присутствие производило на мужчин.

Неподалеку от императорской ложи, как всегда в позолоте, князь Камбасерес дремал в своем кресле, погруженный в блаженство послеобеденного отдыха, в то время как рядом с ним министр финансов Годен, изящный и старомодный в современном костюме, но в парике с косичкой, похоже, находил в своей табакерке гораздо больше удовольствия, чем на сцене. В одной полутемной ложе Марианна заметила Фортюнэ Гамелен, занятую оживленной беседой с каким — то гусаром, которого она не смогла опознать, но за которым с мнимым безразличием пристально следила очаровательная м-м Рекамье. Чуть дальше, в ложе главного интенданта армии, красавица графиня Дарю, его жена, в платье из синего, с разводами атласа сидела, задумавшись, рядом со своим кузеном, молодым аудитором Государственного Совета по имени Анри Бейль, чье широкое лицо избавляли от вульгарности великолепный лоб, живой, проницательный взгляд и рот с ироническими складками. Наконец, в просторной ложе против сцены маршал Бертье, князь Ваграмский, прилагал немалые усилия, чтобы уделить равное внимание своей жене, княгине Баварской, некрасивой, доброй и благодушной, и своей любовнице, порывистой, гораздо более полной, язвительной маркизе Висконти, старой связи, которая постоянно выводила из себя Наполеона. Большинство других зрителей составляли прибывшие в Париж на свадебные торжества иностранцы: австрийцы, русские, поляки, немцы, добрая половина которых, видимо, ничего не понимала в Расине. Среди них пальму первенства по красоте держала блондинка, графиня Потоцкая, самое свежее завоевание красавца Флао. Они вдвоем занимали скромную ложу, она — сияющая от радости, он — еще бледный после выздоровления, и не спускали друг с друга глаз.

«Тальма не повезло! — подумала Марианна, когда действие закончилось все-таки под гром аплодисментов тех, кто не слушал или не понимал, явно желая этим искупить свою вину. — Необходимо присутствие императора, чтобы зрители удостоили спектакль вниманием. Когда он здесь, никто не шелохнется».

В антракте зал «Комеди Франсез» наполнился шумом, смехом и разговорами. В соответствии с правилами хорошего тона мужчины должны были отправляться к своим друзьям, чтобы приветствовать их жен с такими же церемониями, словно это происходило у них дома. В некоторых ложах лакомились конфетами, щелкали орехи, пили шербет и ликеры. Театр был только предлогом, чтобы уютно посплетничать, обычным проявлением светской жизни.

Марианна хорошо знала этот обычай, и после того как занавес упал перед кланяющимися артистами, она с лихорадочным нетерпением ждала того, что произойдет. Придет ли Язон приветствовать ее или останется в ложе вместе с Талейраном и другими гостями князя? Она горела желанием увидеть его совсем близко, коснуться его руки, попытаться отыскать в его глазах то же выражение, что и во время безрассудной вылазки в Мальмезон. И если он покинет ложу, придет ли он к ней… или прибережет этот желанный визит для другой дамы? Может быть, присутствие возле нее Чернышева смущает его? Может быть, не следовало позволять этому назойливому человеку сопровождать ее? Но она напрасно волновалась.

Следуя примеру других, Чернышев встал. Он с досадой извинился перед Марианной за необходимость покинуть ее на время: повелительным жестом принцесса Полина позвала его.

— Идите! — сказала молодая женщина, стараясь скрыть свою радость.

Она следила за ложей Талейрана. Князь с трудом встал и приготовился выйти вместе с Язоном. Глаза Марианны блестели от нетерпения. Если Язон сопровождает Талейрана, тот обязательно приведет его к княгине Сант'Анна. Все же она увидится с ним!.. Однако, увидев, что Марианну не огорчает его уход, Чернышев нахмурил брови. Марианна, заметив его замешательство, нетерпеливо сказала:

— Одна я долго не останусь. Идите же! Принцесса теряет терпение…

В самом деле, Полина Боргезе повторила приглашающий жест в адрес русского. Подавив недовольное движение, Чернышев направился к двери и на пороге остановился, пропуская Фортюнэ Гамелен. Свежая и яркая в платье из расшитой жемчугом зеленой парчи, креолка с задорной улыбкой поддразнила русского:

— По-видимому, ее сиятельству не нравится, что один из ее любимых жеребцов резвится на соседнем лугу! — сказала она весело. — Бегите, дорогой граф, иначе вы рискуете быть очень плохо принятым!

Красавец полковник поспешил воспользоваться случаем и ретировался. Фортюнэ достаточно поднаторела в некоторой вольности речи, которая, впрочем, не была для нее свойственна. Вся сияя, она подошла к подруге, постаравшейся улыбкой скрыть недовольство, что она опять не останется одна. Ложа мгновенно заблагоухала розой.

— Честное слово, — вздохнула г-жа Гамелен, устраиваясь рядом с Марианной, — я не могла удержать желание поближе познакомиться с делами, когда увидела нашего американца в ложе дорогого князя.

— А твой гусар? — насмешливо спросила Марианна. — Что ты с ним сделала?

— Я послала его пить кофе. Ему слишком хотелось спать, а я не выношу сонных, когда я рядом! Это оскорбительно…

Но скажи, мое сердечко, эта Мурильо в черных кружевах действительно законная супруга нашего интересного пирата?

От нее за десять лье несет католической Испанией, и я могу спорить, что она душится ладаном.

— Да, это сеньора Пилар. Но Язон не пират.

— Позволь мне пожалеть об атом. Тогда он не погряз бы в устаревших и пыльных, как испанская сьерра, предрассудках. Но как бы то ни было, я надеюсь, что он сейчас направляется к этой ложе…

— Может быть, — с бледной улыбкой откликнулась Марианна, — но маловероятно.

— Полноте! Талейран знает свет, и раз он взял его на буксир, я убеждена, что мы увидим их с минуты на минуту!

Не бойся, — добавила она, успокаивающе положив руку на колени подруги, — я точно знаю мою роль наперсницы, и у меня есть масса вопросов к князю. Вы сможете спокойно поговорить.

— Под устремленной на нас парой этих черных глаз?

Ты не обратила внимания, как смотрит на меня сеньора?

— Черные глаза всегда остаются черными глазами, — пожав плечами, философски заключила креолка. — И лично я нашла бы это даже забавным! Ты не знаешь, какое наслаждение испытываешь, вызывая ревность.

— Кстати о черных глазах: кто такая другая Парка в черном платье, эта женщина в годах, но еще привлекательная?

— Как? Ты ее не знаешь? — с искренним удивлением воскликнула Фортюнэ. — Она и ее муж, старый рыжий шотландец, похожий на дремлющую на одной ноге цаплю, лучшие друзья Талейрана. Неужели ты никогда не слышала о миссис Сюливен, прекрасной Элеоноре Сюливен, и о Квентине Кроуфорде?

— Ах, это она…

Марианна действительно вспомнила горестное признание г-жи де Талейран в то время, когда она исполняла при ней обязанности лектрисы. Княгиня с гневом рассказала о некой мисс Сюливен, интриганке, которая, побывав морганатической супругой герцога Вюртембергского и разделив участие во всевозможных заговорах и интригах, стала жить с английским агентом, Квентином Кроуфордом, и кончила тем, что вышла за него замуж из-за его большого состояния. Марианна вспомнила также, что эта антипатия была особенно вызвана тем, что миссис Сюливен — Кроуфорд, несмотря на свой более чем средний возраст, сохранила необычное влияние на мужчин. В частности, разумеется, на Талейрана, и с ним она поддерживала отношения, которые княгиня считала слишком подозрительными, ибо они казались смесью физического влечения и связанных с недвижимостью дел. Именно Кроуфорды продали князю превосходный особняк Матиньон, а они жили теперь в его старом доме на улице Анжу.

«Не выношу, когда эта женщина появляется здесь! — заключила г-жа де Талейран. — От нее так и несет грязными делишками».

Тем временем Фортюнэ не мешала подруге рассматривать миссис Кроуфорд, которая словно гипнотизировала ее.

— Как ты ее находишь? т — тихо спросила она.

— Странной! Еще красивая, конечно, но она выглядела бы лучше в платье менее мрачного цвета.

— Да ведь она в трауре, — хохотнув, сказала креолка, — в трауре по своему любимому возлюбленному. Около месяца назад шведы растерзали графа де Ферсана, ты, наверное, знаешь любовника бедной Марии-Антуанетты.

— Он был любовником и этой женщины?

— Конечно. У несчастной королевы была соперница, а она об этом не знала. Я должна сказать, что они одно время устроили — Элеонора, Ферсан и Кроуфорд — семейную жизнь втроем, но семейную жизнь троих заговорщиков, и Квентин, как и Элеонора, принял активное участие в авантюре Варенна. Я узнала, что они сделали все, чтобы королевская семья смогла бежать из Парижа. Можно не говорить тебе, что на улице Анжу не особенно любят императора!

— И он их терпит? Несмотря на то что этот человек англичанин? — возмутилась Марианна.

— И что он долгое время был агентом самого Питта!

Конечно, душенька, он терпит их: это результат личного обаяния нашего дорогого князя. Он поручился за них. По правде говоря, теперь он будет очень нуждаться, чтобы кто-нибудь поручился и за него! Вот так! В конце концов!..

Глаза Марианны, казалось, не могли больше оторваться от ложи, где две женщины в черном по обе стороны пустого кресла словно несли чем-то угрожающий ей караул. Наконец она прошептала:

— Как она смотрит на меня, эта миссис! Похоже, что она хочет навсегда запечатлеть в своей памяти мои черты.

Почему я могу так интересовать ее?

— О, — сказала Фортюнэ, открывая сумочку и доставая шоколадные пастилки, от которых она была без ума, — у меня чувство, что ее интересует именно княгиня Сант'Анна. Ты знаешь, ее девичье имя Элеонора Франчи и она родилась в Лукке. Она должна многое знать о семье твоего таинственного мужа…

— Возможно, все дело в этом…

Внезапно странная женщина предстала перед ней совсем в другом свете. Раз она имела отношение к окружавшей Коррадо Сант'Анна волнующей тайне, она теперь вызывала у Марианны не подозрение, а невероятное любопытство. После утраты ребенка она довольно часто спрашивала себя, как бы действовал князь, если бы кто-нибудь раскрыл его тайну.

Бывали моменты, когда, несмотря на заставивший ее покинуть виллу отвратительный страх, она корила себя за проявленное малодушие. Со временем испытанный в развалинах храма ужас притупился. Во время долгих часов болезни, особенно бессонными ночами, она иногда вызывала в памяти фантастическую фигуру всадника в белой маске. Он не хотел причинить ей никакого зла. Более того, он спас ее от преступного безумия Маттео Дамиани, отнес в ее комнату, возможно, ухаживал за ней, и при воспоминании о пробуждении в усыпанной цветами постели сердце Марианны начинало биться учащенно. Может быть, он полюбил ее, а она убежала, как напуганный ребенок, вместо того чтобы остаться и вырвать у спрятавшегося за маской князя Сант'Анна тайну его затворничества. Она должна была… да, она должна была остаться! Может быть, она оставила там возможность обрести спокойствие и, кто знает, некое счастье?

— Ты грезишь? — прозвучал насмешливый голос Фортюнэ. — О ком ты думаешь? Ты так смотришь на Сюливен, словно хочешь загипнотизировать ее.

— Я хотела бы познакомиться с ней.

— Нет ничего проще! Тем более что это, безусловно, взаимное желание. Однако…

Дверь ложи отворилась, оборвав слова молодой женщины. Показался Талейран в сопровождении Язона. Последовали поклоны, реверансы, поцелуи рук, затем неисправимая креолка, одарив Бофора полной кокетства сияющей улыбкой, взяла за руку князя и увлекла его наружу, не дав ему даже слова вымолвить, заявив, что она должна сообщить ему нечто весьма значительное при условии сохранения тайны. Марианна и Язон оказались наедине.

Молодая женщина инстинктивно отодвинула свое кресло, чтобы оказаться в относительной тени. Уйдя от яркого света, она чувствовала себя менее уязвимой под устремленным на нее мрачным взглядом Пилар. Ведь это такой пустяк: краткое уединение среди громадного стрекочущего и квохчущего птичника, но для Марианны все, касающееся Язона, все, что исходило от него, было отныне бесконечно ценным. В одно мгновение все окружающее исчезло: красное с золотом убранство зала, сверкающая толпа с ее пустой болтовней, наигранная изысканность атмосферы. Язон словно обладал удивительной способностью ломать привычные рамки там, где он появлялся, какой бы культуре они ни принадлежали, чтобы утвердить свой собственный мир с его мерками людей и терпким ароматом морских приключений.

Неспособная произнести хоть одно слово, Марианна удовольствовалась тем, что смотрела на него сияющими радостью глазами. Она забыла обо всем, вплоть до присутствия в этом зале Чернышева, которого сама добровольно выбрала своим спутником. Раз Язон здесь, рядом с ней, значит, все в порядке. Время может остановиться, мир рухнуть, все это теперь не имело ни малейшего значения.

Глядя на него, она испытывала глубокую радость, тщетно пытаясь понять, как она могла не догадаться, не почувствовать эти неуловимые приметы, которые связывают два предназначенных друг другу существа тайными нитями, не понять, что она всегда любила только его. И даже сознанию, что он отныне принадлежит другой, не удавалось погасить эту радость, словно испытываемая к Язону любовь была из тех, что ничто человеческое не в силах уничтожить.

Однако американец как будто не собирался разделять молчаливую радость Марианны. Его взгляд едва скользнул по ней, когда он здоровался. Затем он устремился в глубину зала, словно Язону действительно нечего было сказать. Со скрещенными на груди руками, с обращенным к императорской ложе лицом, он будто искал там разгадку тайны, которая ожесточала его черты и омрачала взгляд.

Это молчание становилось невыносимым для Марианны, невыносимым и оскорбительным. Неужели Язон пришел в ее ложу только для того, чтобы публично показать, как мало интереса он к ней питает? С невольной грустью она прошептала:

— Зачем вы пришли сюда, Язон, если не хотите даже словечка сказать мне?

— Я пришел, потому что князь попросил меня сопровождать его.

— Всего лишь? — спросила Марианна, чувствуя, как сжалось ее сердце. — Следовательно, без господина де Талейрана вы не оказали бы мне честь визитом?

— Именно так!

Сухость его тона уколола Марианну, и она стала нервно обмахиваться веером.

— Очень любезно! — сказала она с легким смешком. — Вы боитесь, мне кажется, доставить неудовольствие вашей жене, которая не спускает с нас глаз? Ну хорошо, друг мой, я не удерживаю вас, возвращайтесь к ней!

— Перестаньте городить вздор! — процедил сквозь зубы Язон. — Миссис Бофор и в голову не придет разрешать или запрещать мне что-либо! Я не пришел бы, ибо вы совершенно не нуждаетесь в моем присутствии. По-моему, вы достаточно ясно дали понять сегодня вечером, кого вы предпочитаете и кого любите.

— Нонсенс! — запротестовала возмущенная Марианна. — Теперь вы отдаете дань сплетням? Кто может упрекнуть меня за общество человека, которому я обязана жизнью?

На этот раз потемневший от гнева и презрения взгляд Язона впился в сверкающие яростью глаза Марианны. Он сухо рассмеялся.

— Да? А ваш муж? Новый… Тосканский… Князь, который, похоже, является в вашей жизни всего лишь неприятным эпизодом! Вы замужем только три месяца, и вместо того чтобы оставаться на ваших землях, к чему обязывает долг, вы афишируете себя в безрассудном туалете полуобнаженной, рядом с самым знаменитым юбочником, человеком, который якобы не знает отказа!

— Если я еще сомневалась, что Америка не является дикой страной, — отпарировала Марианна, покраснев, как перья на ее шляпе, — то теперь все прояснилось. Неужели после того, как вы были пиратом, покорителем моря, или я не знаю кем еще, затем официальным посланником, вы собираетесь стать пастором? Преподобный Бофор! Как прекрасно звучит! И я уверяю вас, что при небольшом усердии ваши проповеди будут иметь успех! Хотя, правда, если среди ваших предков имелись…

— Имелись в первую очередь порядочные женщины. И женщины, которые знали свое место.

Черты лица Язона стали твердыми как камень, в то время как ироническая складка в уголке рта вызвала у Марианны непреодолимое желание ударить его.

— Слушая вас, можно подумать, что я сама выбрала свою судьбу. Словно вы не знаете…

— Я знаю все, верно! Поскольку вы были вынуждены бороться за вашу жизнь и свободу, все права были на вашей стороне, и я восхищался вами! Теперь же вы обязаны воздать должное человеку, давшему вам свое имя, хотя бы просто уважая это имя.

— Из чего следует, что я не уважаю его?

— А вот из чего: еще трех месяцев не прошло, как вас называли любовницей императора, сейчас вас считают любовницей казака, чья репутация создавалась в гораздо большей степени среди смятых простыней, чем на полях сражений.

— Не преувеличиваете ли вы немного? Должна напомнить, что император сам вручил ему орден при Ваграме, а Наполеон не привык раздавать свои кресты по пустякам.

— Я восхищен пылом, с которым вы его защищаете!

Действительно, какое большее доказательство любви смог бы он представить?

— Любви? Я люблю Чернышева?!

— Если вы и не любите его, то ведете себя так похоже на это. Но я начинаю верить, что эта «похожесть» близка вам… Вы вели себя так же и с вашим таинственным супругом!

Марианна тяжело вздохнула.

— Я считала, что вам все известно о моем браке! Надо ли повторять, что, кроме капеллы, где мы были соединены и где я видела только его затянутую в перчатку руку, я никогда не приближалась к князю Сант'Анна? Надо ли повторять также, что если бы вы вовремя получили некое письмо, это не был бы князь, за кого я вышла бы замуж?

На этот раз Язон рассмеялся, однако таким черствым смехом, что он причинил боль, подобно звуку визжащего смычка в руках неумелого скрипача.

— После того что я увидел здесь, я думаю, что должен благодарить небо, не допустившее это письмо до меня. Благодаря этому я смог спасти Пилар от незаслуженной участи и, похоже, гораздо лучше предоставить вас судьбе, которая не кажется вам неприятной и, видимо, вполне заслуженной, когда наблюдаешь, с какой легкостью вы меняете привязанности!

— Язон!..

Марианна встала. Краска на ее лице сменилась меловой белизной, и в ее судорожно сжатых пальцах тонкие пластинки драгоценного веера ломались с печальным потрескиванием. Изо всех сил она старалась удержать слезы, поднимавшиеся из переполненного сердца к глазам. Ни за что нельзя показать ему, что он причинил ей боль!.. Она была слишком задета, чтобы понять, что оскорбительные слова продиктованы только горечью и… утешительной ревностью! Она безуспешно пыталась найти разящую реплику, чтобы ответить ударом на удар, раной на рану… Однако времени для этого уже не было. Высокая фигура в зеленом возникла между ней и Язоном.

Резче, чем обычно, грассируя, похожий на боевого петуха, Чернышев заявил, заметно стараясь оставаться спокойным:

— Вы оскорбляете одновременно ее светлейшее сиятельство и меня. Это слишком, сударь, и я сожалею, что смогу убить вас только один раз!

Язон с такой презрительной улыбкой смерил русского взглядом, что гнев Чернышева дошел до предела.

— А вам не приходит в голову, что вас могу убить я, я тоже?

— Безусловно, нет! Смерть — женщина, и она послушается меня.

Язон рассмеялся.

— Рассчитывать на женщину — значит приготовиться к горькому разочарованию. Как бы там ни было, сударь, я не отказываюсь ни от одного из моих слов, и я к вашим услугам!

Но я не знал за вами этой интересной способности подслушивать под дверью!..

— Нет, умоляю вас! — простонала Марианна, скользнув между мужчинами. — Я запрещаю вам драться из-за меня.

Чернышев взял инстинктивно протянутую руку Марианны и быстро поцеловал ее.

— На этот раз, сударыня, позвольте мне не послушаться вас.

— А если я тоже попрошу вас об этом, а? — раздался усталый голос Талейрана, вошедшего в ложу вслед за русским. — Я не люблю, когда мои друзья убивают друг друга.

Теперь пришла очередь Язона ответить.

— Верно. Но вы знаете нас достаточно хорошо, князь, чтобы не сомневаться, что рано или поздно это должно произойти.

— Возможно, но я предпочел бы позже! Идемте, сударыня, — добавил он, поворачиваясь к Марианне. — Мне кажется, что вам не хочется оставаться здесь больше. Я провожу вас до кареты.

— Вы подождете меня немного?. — спросил русский. — Я улажу здесь и приду к вам.

Марианна молча позволила ему укрыть ее плечи большим шарфом из алого бархата, висевшим на спинке кресла, взяла под руку князя Беневентского и, не взглянув на соперников, вышла из ложи. В этот момент поднимался занавес перед очередным актом.

Медленно спускаясь по пустынной лестнице, где окаменевшие лакеи дежурили возле высоких торшеров, Марианна дала волю гневу и отчаянию.

— Что я ему сделала? — вскричала она. — Почему Язон преследует меня с таким презрением и гневом? Я считала…

— Необходимо быть достаточно пожилым или постичь самые высокие философские доктрины, чтобы не поддаться действию ревности. Между нами, вы ведь ее имели в виду? В противном случае, что могло заставить вас прийти сюда только с Чернышевым?

— Действительно, — призналась Марианна, — я хотела вызвать у Язона ревность… Этот бессмысленный брак с Пилар так изменил его…

— Да и вас тоже, как мне кажется! И перестаньте так волноваться, Марианна. Надо примириться с возможными последствиями, э? К тому же, если Чернышев умеет драться, он получит достойного соперника, который может преподнести ему неприятный сюрприз.

Перестать волноваться! Талейрану легко сказать! В душной темноте кареты Марианну снова охватил гнев. Она проклинала всех: Чернышева, вмешавшегося не в свое дело, Язона, который недостойно обошелся с ней, разбив все ее надежды, зрителей в зале, следивших, конечно, жадными глазами за ссорой, и больше всего себя, вызвавшую из-за детского тщеславия этот скандал.

«Очевидно, я сошла с ума, — грустно подумала она, — но я еще не знала, что любовь может причинить такую боль.

И если когда-нибудь Чернышев ранит Язона или…»

Она даже мысленно не посмела произнести страшное слово, но, подумав вдруг, что она находится здесь в глупом ожидании русского, тогда как ненавидит его всем сердцем, чтобы не сказать больше, она нагнулась и приказала:

— Домой, Гракх! И быстро!

Карета уже покатила, когда из-за колоннады театра показался Чернышев, вспрыгнул на подножку и скорее упал, чем сел в карету.

— Вы уезжаете без меня, почему?

— Потому что у меня больше нет желания видеть вас. И я прошу вас сойти. Гракх, остановись! — крикнула она.

Стоя почти на коленях у ее ног, Чернышев озадаченно посмотрел на нее.

— Вы хотите, чтобы я сошел? Но почему? Вы сердитесь?.. Однако, вызывая на дуэль того неистового, который оскорблял вас, я только исполнил свой долг.

— Ваш долг — не вмешиваться в частный разговор! Я всегда сама сумею защитить себя! В любом случае запомните одно: если только Язон Бофор будет ранен, я не прощу вам этого и вы никогда больше не увидите меня.

— В самом деле?

Чернышев не шелохнулся, но в темноте кареты Марианна увидела, как заблестели его глаза, превратившиеся в узкие зеленые щелочки. Он медленно поднялся, и Марианне почудилось, что тень гигантской хищной птицы заполнила надушенную атласную тесноту кареты и угрожала низринуться на нее. Но русский уже отворил дверцу и спрыгнул на улицу.

Некоторое время его руки в белых перчатках держались за стойку дверцы, и он с полуулыбкой разглядывал молодую женщину. Затем бесконечно нежным голосом он проговорил:

— Вы правильно сделали, предупредив меня, Марианна!

И я обещаю вам не ранить господина Бофора…

Он отскочил назад, снял треуголку, провел по мостовой ее плюмажем в насмешливом поклоне и закончил еще более нежно:

— Я буду иметь честь убить его завтра.

— Если вы посмеете…

— Посмею… раз, по-видимому, это единственное средство вышибить его из вашей памяти. Когда этот человек умрет, я легко смогу заставить вас полюбить меня.

Несмотря на сжимавший ее сердце страх, Марианна распрямилась, вскинула голову и, смерив с высоты кареты уничтожающим взглядом Чернышева, смогла изобразить ледяную улыбку.

— Не рассчитывайте на это! У вас не будет времени, дорогой граф, ибо, если завтра Язон Бофор… падет от вашей руки, знайте же, что прежде чем покончить с жизнью, которая потеряет для меня всякий смысл, я убью вас собственными руками. Вы, возможно, не знаете, но я владею любым оружием не хуже мужчины… Желаю вам доброй ночи. Трогай, Гракх!

Юный кучер щелкнул кнутом и с ходу пустил упряжку рысью. Карета углубилась в улицу Сент-Оноре, как раз когда на колокольне Сен-Рош пробил час ночи, но Марианна не услышала звона. Уже достигли моста Тюильри, а она все еще пыталась успокоиться и в то же время изыскивала средство спасти Язона от оружия русского. С подлинным благородством, присущим настоящей любви, она только на себя возлагала ответственность за готовящуюся драму. Она дошла даже до того. Что стала винить себя в грубости Язона, на основании этого волшебного, тревожащего и тем не менее утешительного слова, которое произнес Талейран: ревность. Если Язон ревновал, ревновал до того, что смог публично оскорбить ее, тогда еще далеко не все потеряно. «Что сделать, — подумала она в отчаянии, — чтобы помешать этой дуэли?»

Грохот кареты по пустынным улицам ночного Парижа наполнял ее уши угрожающим шумом. Она скользила взглядом по проплывающим мимо фасадам домов, где мирно спали добропорядочные обыватели, для которых, без сомнения, сердечные бури представляли второстепенный интерес.

Уже почти доехали до Лилльской улицы, когда у Марианны появилась новая идея. Она потянула за шнурок, привязанный к мизинцу кучера. Тот обернулся.

— Остановись, Гракх, — сказала она, — сейчас мы не поедем домой.

— Слушаюсь, сударыня. Куда прикажете?

— Шоссе д'Антен, в русское посольство. Ты знаешь, где это?

— Старый особняк Фелюсон? Конечно, какой парижанин не знает!

После умелого разворота карета снова направилась к Сене, но на этот раз галопом. Пустынные улицы позволяли это.

Потребовалось всего несколько минут такого быстрого аллюра, чтобы покрыть весь путь. Скоро уже показалась громадная Триумфальная арка метров десяти в вышину и ширину, служившая порталом русского посольства. За ней виднелся обширный сад с колоннами и статуями, а в самой глубине его особняк сиял, словно в праздник, множеством огней. Но у входа усатые казаки в длинных одеяниях несли строгий караул. Марианна напрасно перечисляла свои имена и титулы, повторяя, что она хочет видеть посла, князя Куракина, — стражи оставались непреклонными: нет пропуска — нет прохода! Мало ли кто захочет войти в посольство, особенно ночью…

— Тьфу ты! — пробурчал Гракх. — Вот это уж охрана!

Интересно, что там прячут, что эти усачи такие подозрительные? К императору и то легче пробиться, чем сюда! И что теперь прикажете делать, госпожа княгиня?

— Я не знаю! — огорченно сказала Марианна. — Однако мне необходимо войти или хотя бы… Послушай, Гракх, сходи узнай у них, не вернулся ли еще граф Чернышев. Если его нет, мы подождем, иначе…

— Иначе?

— Иди же. В конце концов что-нибудь придумаем.

Гракх послушно слез с сиденья и направился к казаку, который ему почему-то больше понравился. Диалог продолжался недолго, после чего Гракх вернулся уведомить хозяйку, что граф еще не вернулся.

— Хорошо, — сказала Марианна, — поднимись и разверни карету. Будем ждать его.

— Вы считаете, что это хорошая мысль? А по-моему, он не такой уж добрый друг, чтобы., .

— С каких это пор ты обсуждаешь мои приказания?

Разверни карету и подождем.

Но Гракх не успел исполнить требуемый маневр. Раздался шум едущей по саду кареты, и Марианна тотчас приказала кучеру не трогаться с места. Если они не отъедут, другая карета не сможет остановиться у входа в посольство. Может быть, Марианне повезет, и подъезжающий экипаж окажется именно тем, который она ждет.

Но это была упряжка Талейрана. Марианна сразу узнала великолепных англо-арабов, которыми так гордился князь, и цвета его ливреи. Со своей стороны, Талейран узнал карету молодой женщины и приказал кучеру пристроиться рядом с ней. Его бледное лицо с голубыми глазами появилось в окошке.

— Я ехал к вам, — с улыбкой сказал он, — но поскольку вы здесь, я могу отправиться спать с удовлетворенным чувством исполненного долга… так же как и вы, ибо я не думаю, что у вас здесь еще много дел, а?

— Право, не знаю. Я хотела…

— Увидеть посла? Ведь так? Или по меньшей мере встретить Чернышева? Тогда я прав. Вы можете спокойно отправляться спать, не боясь дурных снов: граф Чернышев уезжает этой же ночью в Москву… с… гм… срочными депешами.

— Он должен ехать завтра.

— Он уедет через час… Князь Куракин прекрасно понял, что некоторые миссии не терпят отлагательства… и не могут подвергаться, риску из-за случайной дуэли на саблях.

Этим оружием наш друг Бофор фехтует так же хорошо, как и славный полковник, и шансы на успех у них равные. Так вот, посол считает, что в данный момент царь срочно нуждается в своем любимом курьере… Не беспокойтесь, Чернышев послушается.

— А… дуэль?

— Отложится до греческих календ… или хотя бы до первого случая, когда эти господа окажутся вместе, что вряд ли возможно, раз через неделю Бофор возвращается в Америку.

Волна тепла залила оледеневшее сердце Марианны.

Испытываемое ею облегчение было таким глубоким, что слезы засверкали на ее глазах. Через опущенное окно она непроизвольно протянула руку старому другу.

— Как отблагодарить вас? Вы — мой добрый гений.

Но Талейран с внезапно помрачневшим лицом покачал головой.

— Боюсь, что нет! Если вы барахтаетесь в этой ужасной каше, именуемой жизнью, я в большой доле несу ответственность за это! Я уже давно сожалею, что представил вас… вы знаете кому! Если бы не та пагубная идея, вы, может быть, были бы сейчас счастливы. Я должен был понять… в тот вечер, когда вы встретились у меня с Язоном Бофором. Теперь слишком поздно, каждый из вас состоит в браке…

— Я никогда не откажусь от него! Я тоже должна была понять раньше, но я не хочу слышать, что уже слишком поздно. Любить никогда не поздно.

— Увы, дорогая… в моем возрасте!

— Вовсе нет! — с такой страстью воскликнула Марианна, что при всем его скептицизме государственный муж вздрогнул. — Если бы вы действительно захотели, вы смогли бы еще любить! И может быть, кто знает, познать самую великую, единственную любовь в вашей жизни.

Князь промолчал. Опершись подбородком на сложенные на золотом набалдашнике трости руки, он казался погруженным в мечтательную дрему. Марианна видела, как поблескивают его обычно холодные глаза, и спросила себя, не представлял ли он в воображении, слушая ее, чье — то лицо, фигуру, может быть, любовь, о которой он не смел думать, считая ее невозможной. Тихо, словно отвечая самой себе, Марианна прошептала:

— Невозможная любовь — единственная, в которую я верю, ибо только она представляет собой цель жизни, единственная заслуживающая того, чтобы за нее бороться…

— Что вы называете невозможной любовью, Марианна?

Ваша любовь к Язону, ибо вы любите его, не из тех, что можно назвать так. Просто трудная любовь.

— Боюсь, что нет. Ее воплощение кажется мне таким же невозможным, как… — она запнулась на мгновение, затем торопливо продолжала:

— ..как если бы вы, например, влюбились в вашу племянницу Доротею и захотели сделать ее своей возлюбленной.

Взгляд Талейрана встретился со взглядом Марианны. Он стал более холодным и непроницаемым, чем обычно.

— Вы правы, — серьезно сказал он. — Действительно, это хороший пример невозможной любви! Спокойной ночи, дорогая княгиня… Не помню, говорил ли я уже вам, но я вас очень люблю.

Обе кареты одновременно тронулись, и осчастливленная Марианна со вздохом откинулась на подушки, закрыв глаза, чтобы лучше насладиться вновь обретенным миром.

Вернувшись домой и войдя в свою комнату, она обратила внимание на начищенные до блеска штиблеты, безусловно, мужские, лежавшие на обтянутом зеленой тафтой табурете.

— Аркадиус! — воскликнула она, подумав, что хозяином обуви может быть только ее друг Жоливаль, внезапно вернувшийся из путешествия. — Я так хочу спать…

Слова замерли у нее на губах. Полностью распахнутая дверь открыла мужчину, который ожидал ее, растянувшись в глубоком кресле. И Марианна поняла, что час для сна еще не наступил, ибо тот, кто лениво поднялся, чтобы отвесить столь же глубокий, сколь и ироничный поклон, был Франсис Кранмер…