"Завещание ночи" - читать интересную книгу автора (Бенедиктов Кирилл)

19. КИПР, 2000 год. ЭПИЛОГ

Лето на Кипре хорошо только в рекламе туристических агентств. Сорокоградусная жара и влажность русской бани — специально для оригиналов, предпочитающих горячую водку и потных женщин. Но ночью, когда с горного хребта Троодос веет прохладным, напоенным сосновым ароматом ветром, дышать здесь можно.

Была ночь, и мы сидели на террасе маленького отеля в Латчи — рыбацкой деревушке, расположенной в пяти километрах от знаменитых купален Афродиты. Хейзингер, естественно, пил скотч, а я вертел в руках высокий бокал с мартини. С некоторых пор я стал равнодушен к крепким напиткам.

— Мехмет Великий, — сказал Хейзингер, — послал сюда огромную эскадру. Турецкие галеоны, битком набитые головорезами с ятаганами за поясом, подошли к острову и взяли византийцев в полукольцо. Отступать они могли только вглубь острова, но там бесчинствовали банды местных разбойников, подстрекаемых венецианцами. Византийцам оставалось сдаться или умереть.

Он замолчал, чтобы приложиться к фляжке со скотчем. Как настоящий морской волк, Хейзингер пил исключительно из фляжки.

— У нас существует поговорка: из двух зол выбирают меньшее, — сказал я. — Что предпочли византийцы?

— Мы, англичане, говорим, что из двух зол и выбирать нечего. Византийцы предпочли смерть. Они взорвали крепость, уничтожив арсенал и сокровищницу. Огонь перекинулся на запертый в бухте небольшой византийский флот. Черт возьми, эти славянские парни умирали, как морские пехотинцы с «Биркенхеда»!

— Там были не только славяне, — заметил я, так как историк, проснувшийся, наконец, во мне, требовал соблюдения справедливости. — Там были греки, армяне, албанцы…

— К черту подробности! — рявкнул Хейзингер. — Они были настоящими солдатами, вот что главное! Когда гибель византийского флота казалась неминуемой, из бухты на турецкую эскадру ринулись два брандера. Небольшие суденышки, битком набитые порохом — как чертовы камикадзе, устроившие американцам Армагеддон в Перл-Харбор.

Хейзингер был англичанином, британцем до мозга костей, влюбленным в море и парусные суда. Где-то на побережье Шотландии у него была собственная верфь, на которой строились красавицы яхты класса Famp;F — Fast and Fun. Одна такая яхта, четырнадцатиметровая «Инфанта», покачивалась на мелкой волне у пирса пятизвездочного яхт-клуба «Империал». Старый морской волк Хейзингер любил комфорт. Роскошный яхт-клуб — не чета скромному семейному отелю «Аристид», который считается трехзвездочным только потому, что двоюродный брат самого Аристида занимает какой-то пост в министерстве туризма в Никосии. Зато в «Империале» нет своего дайвинг-центра — по непонятным, кстати, для меня причинам. Когда два года назад я решил обосноваться в этих местах, нерасторопность хозяев «Империала» меня очень удивила. Я поселился у Аристида, подружился с ним, и как-то в разговоре предложил идею небольшого совместного бизнеса. Территория его — оборудование мое — постояльцам отеля скидка — доходы пополам. Добро пожаловать в таинственные глубины Средиземного моря, дайвинг-центр «Посейдонис» ждет вас!

— Турки испугались, — сообщил Хейзингер, раскуривая трубку. — Они разомкнули кольцо, маленькие суда бросились под прикрытие скал, где и были уничтожены огнем береговой артиллерии. Но брандеры целились в галеоны.

Ночь была прекрасна. Огромная, желтая, как сыр, луна плавилась в глубоком, фиолетово-черном небе Cредиземноморья. Громко стрекотали цикады, между крупными овалами лимонов, свисавших прямо на террасу, проносились, блестя шоколадными крыльями, ночные бабочки размером с небольшую тарелку. В двадцати метрах от нас лениво дышало невидимое море.

— Естественно, все внимание осаждавших переключилось на эти набитые порохом торпеды. Пока турки маневрировали, пытаясь избежать катастрофы, в образовавшуюся брешь проскользнула быстроходная фелука. Ходовые данные у нее были получше, чем у турецких перехватчиков, да к тому же неуклюжие галеры, составлявшие внешнее кольцо осады, не были приспособлены для погони за маленьким быстроходным судном. Короче говоря, хранителю сокровищницы удалось выскочить из мешка с самыми ценными реликвиями византийцев.

Я потянулся к вазе с подтаявшим льдом и кинул в бокал несколько крупных осколков. Взболтал, следуя золотому правилу агента 007 — мартини следует взбалтывать, но ни в коем случае не размешивать. Пригубил. Тонкая горечь напитка приятно холодила небо.

— Они вырвались — единственные из всего гарнизона. Оставшихся на берегу уничтожил высадившийся с кораблей турецкий десант. Правда, турки тоже понесли значительные потери — один галеон затонул при взрыве брандера, а спасшихся в кораблекрушении добили прятавшиеся за скалами стрелки византийцев. Но владычеству Востока на Кипре пришел конец.

Хейзингер достал из сумки небольшой тубус, развинтил и извлек на свет карту — современную копию старого портолана, на котором были со всеми подробностями изображены изрезанные бухтами берега Кипра. Расстелил ее на белой пластиковой столешнице.

— Вот здесь, — узловатый, весь в рыжей щетине палец припечатал карту в двух сантиметрах от выступающего далеко в море полуострова Акамас. — Здесь фелука византийцев попала в шторм и потонула вместе с командой и грузом.

— Не повезло им, — сказал я, наклоняясь над картой. — Ведь почти выбрались…

— В живых остался только один монах. Его Божьим попущением выкинуло на песок черепашьего пляжа, а те места и поныне необитаемы. Так что он избежал плена и через несколько лет вернулся в Константинополь. Звали его Марк.

Хейзингер, как фокусник кролика, вытащил из тубуса свернутые в рулон бумаги — это оказалась ксерокопия рукописного текста, написанного, по всей видимости, на латыни, с подстрочным английским переводом. Нацепил на нос круглые очки в тонкой стальной оправе и невыразительным голосом стал читать:

«В лето 5343 от сотворения мира и в четвертый год правления Императора Исаака Ангела, я, слуга Господа нашего Марк Паралий, решил доверить пергаменту тайну, которая неизвестна теперь более никому из живущих. Велик Бог, и неисповедимы пути Его… бла-бла-бла, а вот уже интереснее: так погиб оплот Византии в Средиземном море, и все сокровища, собранные за века, что владычествовала она в этих водах, поглотила пучина… Достойнейший Афанасий Логофет, хранитель сокровищницы, вывез из осажденной крепости девять ящиков с золотом, шкатулку отборных сапфиров, происходящих, как говорят, из далекой Индийской земли, электроновый саркофаг с мощами царя египетского, а также диковинный механизм, изготовленный, говорят, еще до потопа, в виде человеческой головы, искусно вырезанной из цельного куска хрусталя… Голова крепилась на своего рода треножнике белого металла, под которым в особом углублении зажигалась свеча. Тогда глаза головы оживали и в них можно было увидеть туманные картины, а иногда и ясные образы грядущего. Были там также удивительные приспособления из страны Великого Хана, что далеко на востоке, в виде плавающего по маленькому озеру ртути человечка с вытянутой рукой; и куда бы ни поворачивали его, человечек указывал все время на Северную звезду. Были часы, отмечавшие каждый истекший час громким свистом, и устройства, высчитывавшие курс корабля очень точно. Были там и тонкие шелка, и уродливые фигуры драгоценного черного дерева, привезенные из неведомых глубин Африки. Ожерелья были, перстни и золотые пояса. Все это лежит ныне на дне морском, в полулиге от мыса, называемого Мысом Осла, и я скорблю о том, что сокровища, по праву принадлежащие Византии, никогда не станут радовать взгляд Императора, но радуюсь и возношу хвалы Господу нашему, за то, что не дал он попасть им в руки богомерзких Османов. Да славится имя Господа Бога нашего во веки веков, аминь».

Он дочитал, аккуратно сложил листочки вместе и спрятал в тубус.

— Уникальность этого корабля заключается в том, что никто и никогда о нем не слышал. Рукопись Марка хранилась в библиотеке какого-то монастыря вплоть до Первой мировой войны. Мой прадед, который в 1914 г. был британским военным советником в Константинополе, вывез ее на острова вместе с кучей других бумаг, разбираться в которых не было охоты ни у него, ни у его наследников. Лет пять назад моя сестра решила продать кое-какие трофеи прадеда с аукциона, и один из экспертов, прочитав рукопись, сообщил мне, что в ней содержатся сведения о затонувших сокровищах византийцев. Видите ли, Ким, почти все потонувшие суда, на которых можно хоть что-нибудь отыскать, хорошо известны профессионалам. В первую очередь это касается Карибского моря, где лежат золотые галеоны, но и воды старушки-Европы изучены достаточно неплохо. Поэтому найти корабль, подобный этому — он широким жестом указал на невидимое море у меня за спиной — большая, если не сказать, немыслимая удача!

— Cheers, — сказал я, салютуя ему бокалом.

— Я готов заключить с вами договор, — объявил Хейзингер. — Мне понадобитесь вы сами и два ваших инструктора. Оборудование, которое я указывал в письме — надеюсь, оно готово?

— Да, все находится вон в той пристроечке за лимонной рощей. С лебедками пришлось повозиться — на побережье их нет, но я выписал две штуки из Лимассола. Впрочем, пока судно не обнаружено, оплачивать заказ смысла не имеет, не так ли? С инструкторами будете рассчитываться сами, потому что официально я дал им двухнедельный отпуск. Да, кстати, не забудьте завтра нанести визит Аристиду — иначе он обидится.

— Я заеду к нему в час, — буркнул Хейзингер. — Вернемся к договору. Вы и ваши люди попытаетесь обнаружить византийскую фелуку в том месте, которое указано на карте. Глубины там не слишком большие, метров тридцать-тридцать пять. Для опытных аквалангистов не должно представлять труда.

— Вы когда-нибудь погружались на тридцать метров? — спросил я. — Ладно, это риторический вопрос. Допустим, мы находим фелуку.

— На этом этапе операции вы ныряете с борта «Инфанты». Когда судно будет обнаружено, я фрахтую в Пафосе старое рыболовецкий сейнер, на котором можно установить лебедки. Вы перегружаете все, что находите внизу в корзины, потом мы поднимаем это наверх. Технически не очень сложно.

Очевидно было, что Хейзингер никогда в жизни не только не нырял на тридцатиметровую глубину, но и не имел понятия о подводной археологии. Я мог бы объяснить ему, в чем конкретно он ошибается, но по целому ряду причин предпочитал до поры не разочаровывать его.

— Я предполагаю провести основные работы за два сезона. Ваш гонорар в любом случае покроет расходы на эксплуатацию оборудования и отсутствие в центре двух инструкторов. Что же касается приза…

Призом мы с самого начала условились называть то, что хранилось на борту затонувшего судна. С самого начала — то есть с марта этого года, когда Хейзингер откликнулся на мое послание. Я написал Хейзингеру, что слышал о его интересе к подводной археологии Кипра от доктора Стефаниоса, постоянного клиента моего компаньона Аристида. По образованию я историк, писал я, с некоторым опытом археологических раскопок, а вот теперь профессионально занимаюсь дайвингом. И — какое совпадение — именно на Кипре. Почему бы нам не объединить наши усилия?

Хейзингер откликнулся сразу. Первый ответ был довольно формальным — дорогой сэр, весьма признателен за интерес, который Вы проявили, и т.д. и т.п., без каких бы то ни было конкретных предложений. Потом я узнал, что он проверял, действительно ли я разговаривал со Стефаниосом — Хейзингер был подозрителен, как контрразведчик на пенсии. Но все, разумеется, подтвердилось. У меня не было ни малейшего желания обманывать своего будущего партнера по мелочам.

Другое дело, что, прежде чем написать Хейзингеру и даже встретиться со Стефаниосом, я побывал в Лондоне и провел там весьма познавательную беседу с неким Криспином Веймаусом — тем самым экспертом, который оценивал наследство Хейзингера-прадедушки. Как я нашел эксперта? Будь я помоложе, обязательно придумал бы какую-нибудь леденящую кровь историю. На самом деле все вышло проще некуда — написал стандартный текст: специалист по истории майя ищет сведения об артефактах, напоминающих известный череп из Лубаантуна (описание и фотография прилагается) — и разослал по электронной почте. Через пару месяцев, роясь в мусорной куче ответов от разнообразных охотников за привидениями и эмиссаров Дзеты Ретикули, я обнаружил довольно толковое письмо мистера Веймауса. Да, описание черепа (о котором он, будучи сотрудником Британского музея, имеет некоторое представление) в значительной степени совпадает с одним весьма старинным текстом, принадлежащим частному коллекционеру. Имя он, по вполне понятным причинам, назвать не может…

Из Лондона я, однако, вернулся, уже зная, что интересующего меня джентльмена зовут Виллем Хейзингер. Всегда забавно видеть, как люди меняют свои принципы, глядя на страницы чековой книжки. Еще несколько недель ушло на сбор сведений о клиенте, тут как раз пригодился доктор Стефаниос, которого удалось аккуратно навести на разговор об интересующемся подводной археологией англичанине. Ну а потом я сел писать письмо Хейзингеру.

И вот теперь мы, наконец, были готовы заключить сделку.

— Тридцать процентов всего найденного — ваша доля, — сказал Хейзингер. — Плюс гонорар, выплачиваемый независимо от успеха предприятия. Полагаю, так будет справедливо.

На секунду мне показалось, что где-то в огромном пустом зале, непостижимым образом помещавшимся у меня в голове, раздался гулкий зловещий смех и чей-то знакомый голос загремел: «Да что ты знаешь о справедливости, смертный?». Я помотал головой, отгоняя галлюцинацию.

— По рукам, Виллем.

— Отлично, — сказал Хейзингер, и потряс опустевшей фляжкой. — Еще по одной?

— Хотите перепить русского? — хмыкнул я. — Ну что ж, давайте.

Хоть я и потерял интерес к крепким напиткам, это не означает, что я стал трезвенником. Собственно говоря, теперь я могу выпить значительно больше, чем раньше, и, что самое приятное, без всякого ущерба для здоровья. А о том, что такое похмелье, вспоминаю только читая художественную литературу…

Хейзингер, впрочем, об этом не догадывался. Мужик он, конечно, был крепкий, но со мной ему соревноваться не стоило. На рассвете я погрузил полубесчувственное тело старого морского волка в свой раздолбанный «Судзуки» и перевез в «Империал», строго-настрого наказав портье поставить в изголовье его кровати пару бутылок пива. Тубус с картой я повесил Хейзингеру на шею и теперь он болтался у него за спиной, словно диковинное ружье.

Возвращаясь к машине, я с удивлением понял, что не чувствую никакого удовлетворения. Это было странно — комбинация, которую я долго и тщательно готовил, складывалась именно так, как задумывалось, все шло строго по плану, а радости от этого не было никакой. Годы поиска вслепую остались позади, я точно знал, где и что нужно искать — и не испытывал по этому поводу никаких чувств. Я поймал себя на мысли, что завидую Хейзингеру — он, по крайней мере, мог на радостях напиться. А я вот не мог.

Утро, несмотря ни на что, было великолепным. Я завел мотор и, неожиданно для себя, развернул джип в сторону купален Афродиты. Там, километрах в двух от грота, где богиня любви, по преданию, чудесным образом возвращала себе утраченную девственность, есть маленькая живописная бухта. Она укрыта от посторонних глаз высокими и довольно мрачными на вид скалами, а дорога, ведущая к воде, перегорожена сплетенными из толстой проволоки воротами. Ворота я нашел, расчищая авгиевы конюшни Аристида.

Я открыл ворота, загнал джип в тень скалы и, сбрасывая на ходу джинсы и футболку, пошел к воде. Вода была холодной — она нагревается только часам к одиннадцати — но я такую как раз люблю. Дно, покрытое чистейшим белым песком, полого переходило в таинственный сад камней, прячущихся в глубокой тени. Метрах в пятидесяти от берега я нырнул.

Мягко заложило уши. Я с силой работал ногами, уходя почти вертикально вниз. На глубине десяти метров начались плантации водорослей, в их лениво шевелящихся зарослях сновали серебристые рыбы. Я попытался схватить одну из них рукой — рыба, как обычно, оказалась быстрее.

Минуты через полторы мучительно захотелось сделать вдох. Я боролся с этим желанием, неторопливо скользя над своими подводными владениями. Еще через тридцать секунд судорожный спазм, сжимавший горло, исчез. Можно было подумать, что кто-то всунул мне в рот загубник шланга и я сделал большой глоток чистого кислорода. Только никакого загубника, естественно, не было.

Просто я мог не дышать под водой. И, наверное, мог не дышать в космосе. И еще, вероятно, не горел в огне.

Прикоснувшийся к Чаше получал в дар ощущение беспредельного, божественного могущества — испытываемое только один раз, это чувство могло потом измучить человека, как мучают нас воспоминания о давно прошедшей и самой прекрасной любви. Но те, кто сумел разбудить силы, дремавшие в глубине древнего артефакта, получали несравненно больше.

Когда-то старик Лопухин сказал мне, что Чаша на самом деле не похожа на то, что видят в ней люди, а имя это дано ей, поскольку выражает лишь одну из ее возможных функций — быть источником силы. Но я, молодой и глупый, не обратил на эти слова никакого внимания. Возможно, если бы я относился к Чаше по-другому, ее дары тоже были бы иными. Но я видел перед собой только Грааль, Чашу, дающую бессмертие. Что же еще она могла мне дать?

Я до сих пор не знаю границ своего бессмертия. И, честно говоря, не очень хочу устанавливать их опытным путем. Меня вполне устраивает то, что я выжил после пяти пуль, которые всадил в меня посланный Валентиновым киллер. Кстати, именно после этого небольшого недоразумения я окончательно передумал продавать ему Чашу.

С ДД мы довольно быстро пришли к соглашению. Чаша формально принадлежит ему, но хранится у меня. Он и не подумал возражать — по-моему, все пережитые летом 1991 года волнения навсегда отбили у него охоту к приключениям. Лет пять назад я присутствовал на защите его докторской диссертации. ДД был умопомрачительно элегантен и невыносимо солиден, всем своим видом свидетельствуя, что с исполнением желаний у него все в порядке.

Мое желание, разумеется, тоже исполнилось. Мы с Наташей замечательно прожили вместе два года, а потом на удивление спокойно расстались. Сейчас она где-то в Канаде, продолжает заниматься своей вечной мерзлотой в более комфортных условиях. Что касается меня, то я всегда предпочитал южные широты.

У меня было много времени на то, чтобы все обдумать. Мне кажется, что, если бы я более серьезно подготовился к встрече с теми силами, которые проникают в наш мир через двери, подобные Чаше, я сумел бы использовать их лучше. Королевская печать годится не только на то, чтобы колоть ей орехи.

«Знаете ли вы, где лежит темное дно потаенных желаний человека?» — спросил меня когда-то старик Лопухин. Я до сих пор не уверен, что знаю ответ, хотя это почти наверняка именно то место, которое Хромец называл обиталищем Ночи. Я понимаю его — он нырял, и ни разу не достигал дна, а значит, не находил успокоения. Надеюсь, мне повезет больше.

Лопухин говорил о трех Черепах Смерти. Один, утративший силу, был найден в Лубаантуне. Второй я уничтожил в подземельях объекта 66. Третий, как полагают, затерялся где-то в бескрайних болотах Западной Африки.

Но, может быть, и не затерялся. Какой-то похожий череп искали на Ближнем Востоке нацисты. Что-то скрывалось на дне Средиземного моря, в полулиге от мыса Осла, как поведал мне сегодня ночью Хейзингер. И я намеревался добраться до затонувших сокровищ византийцев, чего бы мне это ни стоило.

Мне, наконец, надоела зеленая полутьма придонных слоев, и я стал медленно подниматься к поверхности. Медленно — потому что даже обретенные мной способности не защищают от декомпрессии. Знаете, глухой бессмертный — зрелище достаточно жалкое.

Когда мы с Хейзингером найдем череп, я полагаю, что смогу распознать, сохранил ли он свою Силу. Если это то, что мне нужно, Хейзингер получит значительно больше, чем семьдесят процентов от стоимости приза. В конце концов, к деньгам я всегда относился легко.

Если же Череп византийцев окажется пустышкой… Что ж, придется посетить Африку. Тем более, что остается еще неизвестно куда пропавший камень Чандамани, который, как говорят легенды, сам выбирает свои пути. Но если у меня получится… Тогда можно будет предпринять вторую попытку.

В нескольких метрах от поверхности вода была прозрачной и сверкающей, как изумруд. Я испытал мгновенное ощущение невероятного счастья, скользнувшего по глади сознания, как тень от крыла стремительной птицы. Потом меня вытолкнуло из воды, и я ненадолго ослеп от льющихся с небосвода солнечных лучей. Солнце взошло уже достаточно высоко, видимо, я пробыл под водой не менее получаса. До берега было километра два, и плыть обратно совершенно не хотелось. Я лег на спину и позволил волнам нести себя туда, куда они катились со своей вечной и бессмысленной энергией. Времени у меня в запасе было достаточно.