"Страхи академии" - читать интересную книгу автора (Бенфорд Грегори)

Глава 4

— Нам скоро выходить, — сказал Гэри, делая пометки в блокноте.

— Скоро? Но до начала приема еще уйма времени, — Дорс аккуратно разгладила складки на платье и критически оглядела свое отражение в зеркале.

— Я хочу немного прогуляться по пути.

— Ты не забыл — прием будет в секторе Дали, — напомнила Дорс.

— Да, забавно.

Она не без усилия стянула с себя узкое, облегающее фигуру платье и сказала:

— Какая досада, что сейчас в моде именно это! Оно мне не идет.

— Ну так надень что-нибудь другое.

— Дорогой, это твой первый выход в высшее общество по делам Империи. Ты должен выглядеть наилучшим образом.

— Это надо понимать так: я должен позаботиться о том, чтобы ты выглядела наилучшим образом, сопровождая меня на этот прием в высшем обществе.

— А что? Тебе-то самому достаточно надеть парадную форму университетского профессора.

— То есть то, что требуется. Я хочу показать всем, что я и в самом деле всего лишь университетский профессор.

Дорс еще какое-то время возилась со своим платьем, потом сказала:

— А знаешь, некоторым мужчинам нравится смотреть, как их жены наряжаются…

Гэри оторвался от своих записей и проследил, как Дорс заканчивает облачаться в очередное облегающее одеяние — на этот раз в костюм янтарного цвета с голубой отделкой.

— Надеюсь, ты не хочешь, чтобы у меня помутилось в голове от возбуждения и чтобы мне пришлось терзаться все время, пока мы будем на приеме?

Дорс скорчила озорную рожицу.

— Представь себе, именно этого я и добиваюсь!

Гэри откинулся на спинку кресла и театрально вздохнул.

— Математика — вот моя прекрасная леди. Она не так требовательна, как другие.

Дорс тотчас же запустила в него туфлей, промахнувшись всего на пару сантиметров. Гэри только улыбнулся.

— Тише, тише!.. А то наши бравые гвардейцы-охранники прибегут меня спасать.

Дорс — она как раз добавляла к своему наряду последние штрихи — удивленно оглянулась на мужа и сказала:

— Дорогой, ты сегодня еще больше рассеян, чем обычно.

— Так всегда бывает, когда я применяю свои исследования к реальным закоулкам и трещинам жизни.

— Снова твой извечный вопрос? Что на самом деле важно для истории?

— Я бы предпочел знать, что на самом деле для нее не важно.

— По-моему, обычного глобально-исторического подхода, с экономикой, политикой и всем остальным, недостаточно.

Гэри оторвался от своих записей и внимательно посмотрел на жену.

— Некоторые историки считают, что необходимо изучить и вычислить мелкие правила и закономерности общества для того, чтобы понимать глобальные исторические законы, которые заставляют их работать.

Дорс недоверчиво скривила губы.

— Я знакома с этими исследованиями. Маленькие правила и большие законы. А как насчет упрощений? Может быть, большие законы как раз и сводятся к этим самым маленьким правилам?

— Нет, определенно нет.

— Пример, пожалуйста!

Гэри собрался снова погрузиться в размышления, но от Дорс было не так-то просто отвязаться. Она ткнула его под ребра и повторила:

— Пример!

— Ну, ладно. Вот, к примеру, правило: «Если тебе попадется что-нибудь, что тебе нравится, покупай это в таком количестве, чтобы хватило на всю оставшуюся жизнь, потому что это наверняка сразу же перестанут производить».

— Ерунда какая! Ты шутишь?

— В каждой шутке только доля шутки, Дорс. Дело и в самом деле обстоит так.

— Ладно. И ты всегда следуешь своему правилу?

— Неукоснительно.

— Не верю!

— А ты вспомни, что ты увидела, когда первый раз заглянула в мой платяной шкаф?

Глаза у Дорс изумленно расширились. Потом она улыбнулась, вспомнив. Она тогда из любопытства открыла большую, но непрочную на вид дверь, за которой обнаружилась гардеробная. На ровных рядах полок лежала одежда, аккуратно рассортированная по виду и цвету. Тогда Дорс несказанно изумилась и воскликнула:

— Шесть синих костюмов… Не меньше дюжины пар туфель, и все — черные… А рубашки!.. Белые, оливкового цвета, несколько красных. Рубашек здесь целый склад — штук пятьдесят. Так много — и все одинаковые.

А Гэри сказал:

— Зато все они такие, как мне нравится. И по утрам мне никогда не нужно думать, что надеть. Я просто выбираю любую, наугад.

— А я думала, ты каждый день носишь одно и то же…

— Одно и то же? Ты хочешь сказать, я хожу грязным? — возмутился Гэри.

— И правда, если бы ты не переодевался…

— Теперь убедилась, что я каждый день одеваюсь в чистое? — рассмеялся Гэри, вспомнив в подробностях тот день. — А вообще я хожу в одинаковой одежде потому, что она мне нравится. И, заметь, сейчас такую не найдешь ни в одном магазине.

Дорс просмотрела вещи на полках и согласилась.

— И верно… Такое не носят — и не выпускают — уже как минимум четыре сезона.

— Вот, видишь? Правило действует.

— Я за неделю двадцать один раз выбираю, во что одеться. А тебе и выбирать не нужно.

— Ты не следуешь правилу.

— И давно ты так подбираешь одежду?

— С тех пор, как впервые заметил, как много времени у меня уходит на раздумья: что сегодня надеть. А того, что мне хотелось надеть, я зачастую не мог отыскать на магазинных полках. Тогда я вывел эту закономерность, обобщил две проблемы и нашел решение для обеих.

— Не перестаю тебе изумляться.

— Просто я привык мыслить системно.

— Ты просто одержимый!

— Это суждение, но не диагноз.

— Ты милый. Немного сумасшедший, но милый. А может, одного без другого просто не бывает.

— Это что, тоже правило? Дорс нежно его поцеловала.

— Да, профессор.

Неизбежный эскорт гвардейцев окружил Гэри и Дорс, едва они показались из своих покоев. Но супруги уже приучили гвардейцев оставлять их наедине хотя бы в кабине гравиподъемника.

На самом деле устройство гравиподъемника не имело никакого отношения к чудесам гравитации, он был детищем развитой физики электромагнетизма. Гэри кожей ощущал, как частицы тысяч и тысяч электростатических полей поддерживают их в полете сквозь причудливую карусель переменных токов. Гэри чувствовал, как электрические поля играют в развевающихся волосах, осторожно прикасаются к телу — словно передают его одно другому из рук в руки, поддерживая и мягко перемещая вверх вдоль желоба, созданного конфигурацией полей подъемника.

Когда они вышли из кабины подъемника тринадцатью этажами выше, Дорс провела по волосам программируемой расческой. Приборчик пощелкал и покорно уложил волосы Дорс в изящную модную прическу.

Они вышли на широкую пешеходную улицу, вдоль которой длинными рядами выстроились магазины. Гэри нравилось бывать в местах, где открывался обзор На сотню метров вперед и назад, — в «просторных», по тренторианским меркам, местах.

Движение на этой улице было быстрым, поскольку боковые улицы отсутствовали. Скоростная самодвижущаяся дорожка-эскалатор протянулась посередине улицы. Гэри и Дорс медленно прогуливались пешком вдоль вереницы магазинов, разглядывая витрины.

Чтобы уйти в сторону, нужно было просто спуститься или подняться на один уровень, а там встать на самодвижущуюся дорожку или вызвать платформу роботакси. По обе стороны улицы самодвижущаяся дорожка бежала в противоположную сторону. При отсутствии перекрестков и поворотов дорожные происшествия были крайне редким явлением. Многие вообще ходили только пешком — ради тренировки либо ради того, чтобы в полной мере прочувствовать невыразимое, пьянящее ощущение восторженного веселья от созерцания Трентора. Люди, приезжающие на Трентор, желали постоянно, ежеминутно видеть слияние и борьбу идей и культур всего человечества, все спады и подъемы цивилизации. Гэри тоже не избежал этого, хотя в чрезмерной дозе подобные переживания утрачивали остроту.

Пешеходы, запрудившие бульвары и шестиугольные парковые зоны, были наряжены в одежды всех двадцати пяти миллионов миров Империи. Гэри увидел своеобразные «кожаные» костюмы из шкур животных (которые, наверное, даже отдаленно не походили на мифическую лошадь). Вот мимо прошествовал мужчина в обтягивающих штанах с разрезами до самых бедер; разрезы обнажали кожу с ярко-синими полосами. Приземистая женщина щеголяла в корсаже необычной формы: два лица с открытыми ртами, из которых выглядывали обнаженные груди с сосками цвета слоновой кости. Гэри даже оглянулся и присмотрелся повнимательнее, чтобы убедиться, что все это — не настоящее. Громко переговариваясь и хихикая, прошли несколько девиц в возмутительно коротких, расшитых яркими блестками шикарных курточках. Какой-то ребенок — а может, это был нормальный взрослый, обитатель мира с высокой гравитацией? — развлекался игрой на светогитаре, беспорядочно тренькая лазерными струнами.

Эскорт имперских гвардейцев развернулся веером вокруг подопечных. Их капитан подошел к Гэри и сказал:

— Прошу прощения, господин академик, но в таком месте мы не можем гарантировать вам безопасность.

— Капитан, все это обыкновенные люди, а не какие-то наемные убийцы. Никто не мог заранее знать, что я здесь окажусь.

— Император приказал вас защищать, и мы выполняем Его приказ.

— Ничего, с непосредственной угрозой я справлюсь, — резко ответила Дорс. — И я сумею защитить его, смею вас уверить.

Губы капитана страдальчески изогнулись, но он, выдержав небольшую паузу, ответил:

— Я кое-что слышал о вас, леди. И все же…

— Прикажите своим солдатам проверять детекторами и другие уровни. Нас могут засечь сверху или снизу.

— О… Да, мэм, — и капитан отошел к своим гвардейцам. Они прошли вдоль причудливого нагромождения ажурных стен дворца Фархагала. Этот легендарный богач древности свято верил, что, пока строительство его дворца не завершится, будет длиться и его собственная жизнь. И когда сооружение очередной пристройки близилось к концу, Фархагал приказывал начать следующий этаж. Со временем каждый свободный уголок, каждая ровная площадка первоначального, достаточно простого по форме здания были облеплены нескончаемой вереницей пристроенных в невообразимом беспорядке комнат, галерей, ажурных переходов, мостиков, арок, беседок и подвесных садиков. И когда суеверного Фархагала настигло «завершение» — попросту говоря, когда он умер, — дворец так и остался недостроенным, поскольку наследники Фархагала передрались из-за дележа законной добычи — наследства — и растащили все деньги, оставшиеся от богатого родственника. А дворец пришел в запустение и вскоре превратился в зловонную грязную клоаку, куда заглядывали только грабители да неосторожные случайные путники. Гвардейцы-охранники подошли ближе, а капитан настоял, чтобы Гэри с Дорс встали на робоплатформу. Гэри смирил свое недовольство и согласился. Тем более что Дорс вся подобралась и настороженно поглядывала по сторонам — ее тоже что-то беспокоило. Кортеж безмолвно преодолевал путаницу темных коридоров дворца. В переходах такси дважды делало остановки. Когда платформа останавливалась и на станциях включалось яркое освещение, Гэри видел полчища разбегающихся по углам крыс. Он молча указал на них Дорс.

— Фу, гадость какая! — передернула плечами Дорс. — Уж хотя бы в самом-то центре Империи можно было избавиться от этих мерзких тварей!

— В наши времена — вряд ли, — сказал Гэри, а сам подумал, что крысы тут были, наверное, даже в дни расцвета Империи. Крысам нет дела до величия.

— Наверное, эти грызуны — извечные спутники человечества, — мрачно сказала Дорс. — Нет ни единой планеты, где не было бы крыс.

— В этих тоннелях робоплатформы обычно пролетают на такой большой скорости, что крыс иногда засасывает в воздухозаборники двигателей.

Дорс нахмурилась и сказала:

— Но это же опасно! Из-за этого может быть поврежден двигатель… случится авария…

— Крысам тоже приходится несладко.

Они проехали через сектор, жители которого питали непреодолимое отвращение к солнечному свету, даже в том блеклом виде, в котором свет проникал сюда сквозь верхние уровни по специальным каналам. Дорс пояснила, что исторически такое отношение сложилось из-за боязни солнечной радиации, но, как видно, страхи укрепились в человеческом сознании гораздо глубже, чем того требовала забота о здоровье.

Их робоплатформа замедлила движение, пролетая вдоль высокого круто изогнутого моста-арки над площадью, заполненной народом. Здесь не было никакого естественного освещения, только искусственное фосфорическое сияние. Сектор официально именовался Каланстрамонией, но здешних жителей называли не иначе как «привидениями». Они редко покидали границы своего сектора, и их бледные до белизны лица резко выделялись в любой толпе. Глядя на них с высоты моста, Гэри подумал, что эти люди ужасно напоминают кучу противных белых червяков, копошащихся в груде гнилого мяса.

Нынешний Зональный Имперский прием должен был состояться под куполом величественного здания в Юлианском секторе. Гэри и Дорс вошли в вестибюль в сопровождении своих гвардейцев, которые тотчас же отошли в сторону, и их сменила пятерка мужчин и женщин в простых, не привлекающих внимания деловых костюмах. Эти люди поклонились Гэри и растворились в толпе, стали прохаживаться по широкому вестибюлю и оживленно беседовать между собой, словно никогда не имели никакого отношения к Гэри Селдону.

Женщина, дежурившая у парадного входа, сделала все возможное, чтобы привлечь внимание присутствующих к прибытию Селдона, — хотя самому Гэри Селдону меньше всего хотелось внимания. Однако едва он вошел, музыка в зале сперва поутихла, а потом разлилась сложной композицией из гимна Академии и Геликонской симфонии. Лица всех присутствующих немедленно обратились к новому гостю. Протокольная команда подхватила эстафетную палочку, и Гэри с почетом проводили на балкон. А Гэри оставалось только радоваться возможности посмотреть на представление со стороны.

С балкона под самым куполом зала открывался поистине потрясающий вид. Лестница спускалась вниз бесконечной спиралью. Нижние ярусы были так далеко, что Гэри едва мог различить ступеньки переходов и ровные площадки. Эту грандиозную лестницу посетили миллиарды зрителей, в том числе — как заботливо сообщил ему провожатый — и девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот восемьдесят семь самоубийц (их тщательно подсчитывали в течение многих столетий).

— Сейчас, когда количество самоубийств на лестнице приблизилось к миллиону, — увлеченно продолжал гид свой рассказ, — попытки самоубийства случаются практически каждый час. Вот, к примеру, совсем недавно поймали человека, который явился в специальном голокостюме, запрограммированном после сильного удара высветить надпись «Я — миллионный». И знаете, они такие настойчивые! — закончил свое повествование гид — как показалось Гэри, с легким оттенком гордости за великую лестницу.

— Да, самоубийство — это, наверное, самое крайнее выражение недовольства собой, — заметил Гэри, стараясь отделаться от навязчивого сопровождающего.

Гид кивнул с важным видом, ничуть не смутившись, и добавил:

— Кроме того, здесь они получают хоть какое-то вознаграждение. Так сказать, утешительный приз.

У протокольной команды весь грандиозный план приема был заранее расписан до малейших подробностей. Встретить господина А, поприветствовать господина Б, кивнуть господину В…

— Пожалуйста, избегайте затрагивать в разговорах кризис в Юденской Зоне, — убедительно попросил Гэри Селдона один из распорядителей приема.

С легкостью исполню, подумал Гэри — он понятия не имел ни о каком таком кризисе.

Закуски для возбуждения аппетита были просто великолепны, последовавший за ними обед — тоже выше всяких похвал (если только качество обеда не было заслугой аппетитных закусок). Покончив с едой, Гэри выкурил немного стимулятора, принесенного великолепно одетой официанткой.

— На этом приеме тебе не придется делать ничего особенного. Просто кивай, улыбайся и соглашайся с тем, что говорят собеседники, — сказала Дорс, когда минули первые полчаса.

— Ужасно соблазнительно только этим и заниматься, — прошептал Гэри ей на ухо, когда они прошли мимо распорядителя и направились к группе зональных деятелей. Казалось, воздух в огромном зале дрожал от напряжения — собравшиеся здесь люди вовсю плели интриги, вели деловые переговоры и заключали сделки.

Прибытие Императора было обставлено с неизменной пышностью и великолепием. Согласно древней традиции, он прибыл на час позже гостей и, по тому же неписаному старинному закону, должен был рано покинуть зал, прежде чем первый из гостей собрался бы уходить. Гэри задумался: не хотелось ли Императору когда-нибудь задержаться? Ведь его уход мог прийтись как раз посередине важного и интересного разговора? Но Клеона с детства прекрасно выучили искусству быть Императором, так что такая возможность, наверное, даже не приходила ему в голову. Клеон сердечно поприветствовал Гэри, поцеловал руку Дорс, а потом, спустя всего пару минут, казалось, совсем утратил к ним интерес, перейдя вместе со своим эскортом к очередной группе людей, на лицах которых застыло нетерпеливое ожидание.

Следующая группа гостей, к которой приблизился Гэри Селдон, была определенно не такой, как все прочие. Здесь не было привычной смеси из дипломатов, аристократов и их телохранителей в одинаково-неприметных коричневых костюмах. Девушка из протокольной команды, сопровождавшая Селдона, сказала, что это все — «птицы высокого полета», очень влиятельные люди.

В центре группы — и в центре внимания — был высокий, крупный мужчина. Окружающие не сводили с него глаз и внимательно прислушивались к каждому его слову. Девушка-сопровождающая хотела было пройти мимо, но Гэри остановил ее.

— Скажите, этот человек…

— Бетан Ламерк, сэр.

— Он здорово умеет привлекать внимание толпы.

— Безусловно, сэр. Вы хотите, чтобы вас официально представили?

— Нет, не нужно. Я просто послушаю.

Это была очень удачная идея — присмотреться повнимательней к своему противнику, пока тот не знает, что за ним наблюдают. Этой уловке Гэри выучился от своего отца, задолго до того, как сделал первые шаги в изучении математической диалектики. Правда, этот прием не спас его отца, зато прекрасно срабатывал в более спокойных условиях Академии.

Густые черные волосы Бетана Ламерка спускались почти до самых бровей, пряди длинной челки доходили по бокам до уголков глаз, охватывая верх лица, словно клешня краба. Глубоко посаженные большие глаза, окруженные сеткой морщин, ярко и живо поблескивали. Тонкий и длинный нос как будто указывал на самую примечательную деталь лица достопочтенного господина Ламерка — рот, составленный из двух совершенно разных половинок. Полная нижняя губа изгибалась, словно в искренней, щедрой улыбке. А верхняя губа, тонкая и нервная, надменно кривилась уголками книзу и говорила исключительно о склонности к глумливым, презрительным насмешкам. Внимательному наблюдателю вскоре становилось ясно, что верхняя губа в любое мгновение может взять власть над нижней, резко и внезапно переменив весь смысл сказанного, — и от этого господин Ламерк производил не очень благоприятное впечатление. Правда, вряд ли можно было как-то поправить дело, даже если бы господин Ламерк обратил внимание на эту особенность своей мимики.

А Гэри вскоре понял, что Ламерк о ней прекрасно знает.

Ламерк как раз высказывался по поводу некоторых подробностей межзонального торгового конфликта в боковой ветви спирали Ориона — этот вопрос в последнее время горячо обсуждался в Верховном Совете. Гэри нисколько не интересовался торговлей и воспринимал ее исключительно как одну из переменных в стохастических уравнениях, а потому он просто слушал, как этот человек говорит.

Чтобы подчеркнуть значимость своих слов, Бетан Ламерк повышал голос и вскидывал над головой руки с раскрытыми ладонями. После чего, уже завладев вниманием слушателей, Ламерк понижал голос и опускал руки до уровня груди, разведя их немного в стороны. Когда его богатый обертонами, хорошо поставленный голос начинал звучать глубже и искренней, Ламерк выбрасывал руки вперед. Потом, когда голос снова становился громче, кисти Ламерка поднимались выше, на уровень плеч, и начинали вертеться клубочком — тема усложнилась, а потому публике отдавался бессловесный приказ слушать внимательнее.

Ламерк постоянно удерживал прочную зрительную связь с аудиторией; его внимательный, напористый взгляд все время перемещался по кругу слушателей, от одного лица к другому. Последнее веское замечание, немного юмора, легкая улыбка — несомненно, похвала самому себе — и небольшая пауза перед новой темой.

На этот раз Ламерк закончил свой монолог словами:

— …а сейчас некоторым слова «Пакс Империум» — «Ради мира в Империи» — больше всего напоминают «Такс Империум» — имперские налоги… Верно я говорю? — и тут взгляд Ламерка наткнулся на Гэри Селдона. Политик на мгновение нахмурил брови, потом воскликнул:

— О! Кого я вижу! Академик Селдон! Добро пожаловать. А я как раз гадал, когда же мы с вами встретимся.

— Прошу вас, не стоит ради меня прерывать вашу… э-э-э… проповедь.

В ответ на это замечание в толпе слушателей раздались смешки и хихиканье. Гэри Селдон понял, что некоторые члены Верховного Совета чувствуют себя весьма задетыми, если публично намекнуть на их склонность к нравоучениям. И добавил:

— Продолжайте, пожалуйста. Мне ваша лекция показалась Довольно любопытной.

— Ну, что вы, это ужасно скучная тема — особенно по сравнению с вашей математикой, — добродушно заметил Ламерк.

— Мне жаль вас огорчать, но, боюсь, математика еще более скучна, чем межзональная торговля, — не замедлил вернуть любезность Гэри Селдон.

Слушатели снова засмеялись, хотя на этот раз Гэри не совсем понял почему.

— Я всего лишь пытаюсь примирить различные фракции, — сердечно признался Ламерк. — Знаете, люди порой относятся к деньгам, словно к какому-нибудь божеству.

В толпе одобрительно закивали, на лицах слушателей, обращенных к Ламерку, вновь появились благожелательные улыбки. Была очередь Гэри:

— Какое счастье, что в геометрии нет никаких сект и фракций!

— Все мы стараемся, как можем, делать все лучшее для Империи, господин академик.

— Говорят, лучшее — враг хорошего. Вы так не считаете?

— Так, значит, вы, господин академик, намереваетесь применить свою математическую логику к нашим проблемам в Верховном Совете? — Голос Ламерка звучал по-прежнему дружелюбно, однако взгляд сделался холодным и пронзительным. — Если учесть, что вы вскоре можете стать министром…

— К сожалению, законы математики слишком точны и определенны, чтобы их можно было применить к реальности. И, соответственно, если переносить их в реальность, они, увы, перестают быть точными.

Ламерк окинул взглядом собравшихся слушателей, которых стало значительно больше, чем в начале разговора. Дорс крепко сжала руку мужа, и по силе пожатия Гэри понял, что эта перепалка каким-то образом превратилась в нечто крайне важное. Он, правда, не мог пока понять, почему это случилось, но времени на отвлеченные раздумья просто не было.

Ход Ламерка:

— Но тогда, выходит, эта ваша психоистория, о которой столько судачат, вовсе ни на что не годна?

— Для вас — да, сэр, — спокойно ответил Селдон.

Глаза Ламерка расширились от нахлынувших чувств, но на лице все еще держалась широкая радушная улыбка.

— Что, слишком заумно для простых смертных?

— Просто психоистория еще не вполне приспособлена к практическому использованию. Боюсь, мне пока не удалось постичь ее логику.

Ламерк усмехнулся, подмигнул слушателям и насмешливо сказал:

— Вот человек, который мыслит логично! Какой поразительный контраст с реальным миром!

Шутку встретили дружным смехом. Гэри не мог придумать, что бы ответить. Он огляделся вокруг, заметил, как один из его охранников остановил какого-то человека и проверил содержимое его карманов, а потом отпустил.

— Видите ли, дорогой господин академик, мы в Верховном Совете просто не можем себе позволить тратить время на бесполезные теории. — Ламерк выдержал эффектную паузу, словно это была не приватная беседа в кулуарах на приеме, а, по меньшей мере, предвыборная речь с высокой трибуны. — Мы обязаны быть справедливыми и беспристрастными… а иногда, господа, нам приходится быть безжалостными.

Гэри вздернул бровь.

— Мой отец поговаривал: «Тот, кто всегда справедлив, — безжалостный человек. А тот, кто всегда благоразумен, — ужасно скучный человек».

Слушатели испустили дружный многоголосый вздох, и Гэри понял, что сумел сравнять счет в странном словесном поединке. Во взгляде Ламерка он прочел тому подтверждение.

— Ну, мы в Верховном Совете стараемся делать все возможное, все, что от нас зависит… Несомненно, нам не помешает помощь со стороны ученейших людей Империи. Наверное, мне нужно будет как-нибудь прочитать одну из ваших книг, господин академик, — Ламерк приподнял брови и глянул на слушателей. — Если, конечно, я смогу в ней что-то понять.

Гэри пожал плечами:

— Я перешлю вам свою монографию по запредельным вычислениям в геометрии.

— Впечатляющее название, — заметил Ламерк, обращаясь в основном к тем, кто собрался послушать.

— Знаете, книги — они как люди. Очень немногие по-настоящему чего-то стоят, а остальные просто теряются в бесконечном множестве.

— И к какой же половине вы предпочли бы отнести себя? — Ламерк расставил очередную ловушку.

— К тем, что теряются в бесконечном множестве. Тогда, по крайней мере, мне не пришлось бы присутствовать на стольких приемах.

К немалому удивлению Гэри, эта реплика вызвала бурю веселья у слушателей.

Ламерк сказал:

— О, я не сомневаюсь, что Император не допустит, чтобы вы переутомились от излишнего общения с публикой. Но вас непременно станут приглашать во множество разных мест. И вам придется отточить свой язычок, господин академик.

— На этот счет у моего батюшки тоже была подходящая присказка. «Остроумие — все равно что бритва. И скорее всех порежется при бритье тот, кто допускает, чтобы его бритва затупилась».

А еще его отец говорил, что, если мастер-брадобрей теряет самообладание, к нему перестают ходить бриться. Гэри вспомнил об этом только сейчас — но было слишком поздно. Он вдруг сообразил, что Бетан Ламерк славится своими меткими шутками на выступлениях в Верховном Совете. Это был его профессиональный почерк, его марка. И вот здесь, сейчас, Ламерк проиграл в игре, в которой считался большим мастером.

Щеки Бетана Ламерка задрожали, побелевшие губы сжались в тонкую линию. Все черты его лица непроизвольно передернулись, выражая откровенную неприязнь. Ламерк помолчал и вдруг нарочито громко и грубо расхохотался.

Толпа любопытных слушателей замерла в молчании. Что-то произошло.

— Господа, академику Селдону нужно встретиться еще со многими другими людьми, — вмешалась девушка, сопровождавшая Селдона на приеме. В гробовой тишине ее голос прозвучал неестественно громко.

Гэри, пожимая руки и говоря ничего не значащие любезности, позволил увести себя куда подальше.